Ключи. Зацепки. Якоря

Ключи, зацепки, якоря.

В эту ночь я должен идти на поиски того
     неизвестного прежде, но узнаваемого сразу,
     чье прикосновение, корыстное или чудесное,
     посеет панику во мне и остановит мой бег.
Тенесси Уильямс


Настройки.
Меня зовут Дью. Я – дух лесной, цветочный эльф, слабенький сгусток энергий, стихийно сцепившихся между собой в те незапамятные времена, когда мир был юным. У меня нет физического тела, а в астральном плане я холодный желто-бирюзовый огонек, похожий на прозрачный отблеск пламени над газовой горелкой.
Когда мы с вами… Да… собственно? Что это я? В предыдущих двух своих историях я созрел до того, чтобы представиться, только перевалив за середину своего рассказа… Н-дя… Довела меня моя любимая ведьмочка… и не только меня, если честно… Я говорил, что такие, как Айс, меняют предопределенность событий, поливариантное грядущее в их присутствии теряет первоначальную более-менее предсказуемую направленность и превращается в чистый лист, на котором мы можем написать дальше все, что угодно. Но вот что? Что нам угодно? Спросите себя откровенно, что вы хотите? Разве вы хотите просыпаться в шесть утра, наскоро запихивать в себя полезную и безвкусную овсянку, обезжиренный йогурт и горький красный грейпфрут, цеплять на свое изнуренное тельце неудобные, положенные дресскодом тряпки и обувь, по пробкам час (в лучшем случае) ползти до родного офиса, сидеть там полдня, опять по пробкам… да что я вам рассказываю… После всего этого, готов поспорить, вам угодно только одно – принять горизонтальное положение и выставить на пузико табличку «не кантовать».
Но вот представьте себе счастливую такую ведьму, которая… которая просыпаться должна в шесть, но дрыхнет обычно до без трех минут восемь, подскакивает сама, вытаскивает из кровати сонного сынулю, в пять минут принимает ванну, хватает в шкафу первое, что находит на вешалке, без завтрака, едва лишь только ребенок застегнет обувь, телепортом уходит в заныканное место позади детского сада, чмокает сына в нос и подталкивает его к воспитательнице, миновав ограду, отойдя с оживленной тропинки в соный дворик, замирает и с чувством вдыхает носом воздух… Она вбирает в себя не только кислород, необходимый ей для дыхания, она сканирует пространство любимого города… Она должна знать, не случилось ли чего, связанного с магией… такого, что требует внимания… В кислороде ей не хватает никотина… Моя ведьма бежит на работу и трудится не покладая лап отсюда и до упора. И поверьте… трудится с полной отдачей, потому что работает она на себя. Она бьется за каждый грош, но не потому что надеется положить в свой карман лишнюю денежку, получить побольше прибыли, а потому, что в ее голове множество мыслей и планов, которые должны сделать жизнь нескольких, зависящих от нее людей лучше… Ей, зачастую, некогда даже поесть, но она не замечает этого… не замечает, как летит время, и только когда ее помошница начинает складывать вещи и выключает свой компьютер, моя ведьма понимает, что рабочий день подходит к концу. И снова она летит за сыном, гуляет с ним, заглядывает в магазины, к родителям… дома готовит что-то легкое… овощной салат, а еще она жарит или запекает мясо, ее восточная кровь требует мяса… она хищник… А потом, ровно к ужину… в ее доме появляется тот, кого она…хочет, человек, при взгляде на которого у нее теплеет сердце… Она – счастливица… моя любимая ведьма… потому, что всякое мгновенье своей обычной жизни она занята тем, чем она действительно хочет заниматься…
Она тоже любит поваляться, отдохнуть… прад-правда… но, даже когда ее любимые мальчишки уже спят и седьмой сон видят, она не может остановиться, рыбачит в мировом информационном пространстве… и я имею в виду не только инет… Она спит не более пяти часов в день… у нее нет режима… еще никому не удавалось… надолго… поместить ее в какие-то границы и рамки… Она – хаос. И в этом проблема… потому что мы, те кто любит ее – прокляты…
  Последняя история, рассказанная мною, закончилась тем, что я заснул в Асином саду под розой. Я думал, что просплю день или два, однако… вышло иначе. Несколько месяцев эфирной тишины, когда я был занят поиском хоть какой-то информации о Сафиной, запретившей мне лезть в ее жизнь, обессилили меня. Новый договор между нами не предполагал… мы сошлись на том, что будем оказывать друг другу помощь, не пытаясь давить друг на друга, не загадывая загадок (разве что по взаимному согласию), не прячась, но и не вмешиваясь туда, где нас не хотят, куда нас не пускают. Я принял ее условия, но… фокус заключался в том, что я привык к определенному образу действий в отношении Аси. Я много лет (по собственному почину, или находясь под властью магов клана Лисовских) следил за ней, а перекроить себя мне было непросто. А еще… я действительно устал. Я спал. Я не мог контролировать свои душевные порывы, поэтому в глухой несознанке продолжал лезть в эфир, настраиваясь на Асину волну. И мои сны… были не совсем снами – скорее видениями…
*****
Солнце немилосердно выжигает буйную зелень, отражается от беленых кирпичных стен, плавит асфальт. На окраине города в спальном районе, посреди двора на детской площадке играют две девочки. Одна из них, помладше и потоньше, прыгает через резинку, натянув ее между стволами близко растущих березок. Другая, плавно приседая в такт, стоя, раскачивается на качелях, взлетает все выше и выше. Младшая поглядывает время от времени на сестрицу настороженно. Она стоит в тени, но это не спасает ее от жары, и девочка боится, что сестру настигнет солнечный удар. Еще чуть-чуть и качели начнут переворачиваться, описывая полный круг, а старшая девчонка и не думает останавливаться.
– Ася, хватит. Упадешь.
– Рит, не каркай.
Рита отворачивается, ей и глядеть-то страшно. Она подтягивает, поднимает резинку повыше, и выполняет всю программу прыжков и поворотов. Краем глаза она замечает, что сестра на качелях дважды крутанулась уже вокруг перекладины, а потом перестала раскачиваться, присела и вцепилась в подлокотники.
– Ась, ты что? Аська? Ты меня слышишь?
Тяжелые качели продолжают двигаться по инерции, Ася сидит на них белее мела, а Ритка молится, чтобы она удержалась, не разжала рук, но в этот момент сознание покидает старшую девочку окончательно, и она падает, как куль с мукою, прямо на твердую, каменную, спекшуюся от жары землю. Звук удара долго еще будет отзываться в Риткиных ночных кошмарах. Она несется к сестре, останавливает качели, помогает Асе подняться. Кровь везде, на земле, на бриджах, колени, локти содраны, полный рот крови. Губа прокушена. Девочки бредут к подъезду, а по лестнице им навстречу уже бежит их отец, по случайности видевший все из окна. Он укладывает Асю на заднее сиденье машины, Ритку отправляет домой. Они едут в травмпункт. Обратно Ася возвращается загипсованная до колена, с тремя швами на губе с внутренней стороны. Она поминутно трогает кончиком языка торчащий из мяса кетгут и выглядит задумчивой, даже довольной.
– Чему ты улыбаешься?
– Усы наоборот. Чудно…
– Зачем ты это сделала?
– Хотелось попробовать. Илюха вчера показал.
– А если твой Илья с моста в детском парке в речку сиганет, ты тоже за ним прыгнешь?
– Я первая спрыгнула. Это он за мной…
– О, Боже! Откуда в тебе эта тяга к саморазрушению? Что с тобой случилось? Как подменили этим летом… Ты понимаешь, что из-за тебя вся семья останется без отпуска? Так долго готовились, путевки выбивали, а теперь, благодаря тебе, все срывается.
– Вам совсем не обязательно оставаться. Езжайте.
– А ты?
– Отвезите меня к деду.
– Бабушка с дедом из санатория вернутся только через три дня.
– Ничего. Пару ночей всего-то. Оставите мне хлеба, яиц, помидоров-огурцов. Переживу. Не маленькая.
Наутро Асю отвезли в пустующую квартиру бабушки-дедушки. Она осталась одна. Совсем одна во всем городе. Материнская родня всей толпой выдвинулась на Украину, на свадьбу двоюродного дядюшки. Отцовская – отдыхала в Железноводске. Родители с Риткой отправились в Сочи.
Любая другая наприглашала бы приятелей, устроила бы посиделки, но не Ася. Она только позвонила другу своему Илье и сообщила, что побила его рекорд, прокрутив два «солнышка» подряд, а теперь лежит в гипсе. Илюха расстроился, и в порыве раскаяния за подначку, предложил подруге звонить, если что вдруг понадобится, но Аська только посмеялась. Весь день она провалялась на диване, разбирая жуткий «врачебный» почерк своей бабули, изучая ее записи, а к вечеру приготовила себе ужин и включила телевизор. Как по заказу, после программы «Время» показали «Собаку Баскервилей», и Аська набоялась от души, полночи потом не спала, вздрагивая от каждого шороха.
На следующее утро Айс проснулась поздно от нестерпимого зуда в левой загипсованной щиколотке. Она попыталась достать до чешущегося места сначала зубочисткой, потом вилкой, потом длинной спицей. Безрезультатно. Когда через день вернулись бабушка с дедом, Ася была готова содрать с себя гипс самостоятельно, но бабуля уговорила ее потерпеть до следующего утра.
– Нет у меня уже никакого перелома, поверь.
– Верю. Но ни один хирург не согласится с тем, что переломы срастаются за два дня.
– За один. А это?
Ася отогнула губу и, подцепив край шва зубами, вытащила кетгут. Ранка затянулась моментально. Айшет Рифгатовна скривилась.
– Грязными пальцами в рот. Фу. Нехорошо и некрасиво. Негигиенично. 
– Бабулечка-золотулечка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пойдем снимем гипс, а то я его сейчас развею, мочи нет терпеть.
На третий от падения Аси с качелей день, ближе к вечеру дед отвез жену и внучку в хирургическое отделение детской областной больницы. Начальница отделения приятельствовала с Айшет Рифгатовной и согласилась освободить девочку, но только с тем, чтобы сделать непременно рентгеновский снимок. И действительно, от перелома не осталось уже и следа. Две дамы долго охали, и пили чай с конфетами, и гадали, что вероятно на прежнем снимке за перелом приняли какой-то дефект пленки, потому что не может же быть, в самом деле, чтобы кости так быстро срастались. А Аська в ожидании бабушки бродила по отделению, заглядывала в палаты и изучала плакаты с пугающими картинками на стенах.
Обратно на выход бабушка повела Асю по подземному переходу, соединяющему главный корпус с хирургией. Дежурные лампочки горели редко, гулкий пустынный коридор несколько раз сворачивал, по углам в тени таился всякий хлам. Ася чувствовала себя неловко от соприкосновения с чужой тайной, она понимала, что о существовании тоннеля знает только персонал, а она – в данном случае – совершенно случайный, посторонний человек и не должна была тут оказаться. Ощущение неловкости только усилилось, когда в конце перехода открылись двери грузового лифта, и оттуда вышла санитарка, волоча за собою полностью закрытые простыней носилки. Ася поравнялась с каталкой и, как она не отводила глаз, как не пыталась удержаться от любопытства, ее потянуло рассмотреть страшный груз. Тело под серой, с казенной печатью тканью было изломано, истерзано, перекручено так, что Ася не сразу смогла представить,  кто бы это мог быть. Медсестра, заметив Асин взгляд, нахмурилась и сказала, обращаясь к Айшет Рифгатовне: «Негоже детям видеть такое».
 Она притормозила, пропуская посетителей, и в этот момент от толчка тело на носилках дернулось, и из-под покрывала свесилась маленькая, бледная, покрытая запекшейся кровью детская рука. Асю пронзило ощущение электрического разряда, она встала, как вкопанная. Бабушка окликнула ее, потом дернула, потянула за собой, но Аська впала в ступор. Настя невидящим взглядом смотрела вслед уходящей санитарке, прислушиваясь к чему-то внутри себя. А потом – женщина с каталкой уже достигла поворота, почти скрылась из виду – Ася сорвалась с места и помчалась за нею. Медсестра попыталась было ее остановить, но Ася обездвижила девушку, а сама скинула покрывало и принялась расправлять тело ребенка на носилках так, как чтобы оно спокойно лежало на спине. После этого, Ася начала распутывать и возвращать на место сместившиеся порванные силовые линии, наконец, став в изголовье, упершись ногой в колесо, она с силой дернула на себя голову девочки, восстановив правильное расположение позвоночного столба. В этот момент примчалась Айшет Рифгатовна.
– Господи, наказание, а не девка. Что ты творишь? Совсем ополоумела?
– Она жива.
Айшет обернулась. В девочке, лежащей на каталке, едва теплилась жизнь. Старшая Сафина отодвинула внучку в сторону и приступила к работе сама. Спустя пять минут можно было уже сказать, что есть надежда. Ася, пока бабушка трудилась, качала энергию, блокировала болевые импульсы и не сводила глаз с лица девочки. Ей было крайне важно заглянуть в ее душу, Насте казалось, что должно произойти что-то необыкновенное, что могло бы объяснить ее непонятную заинтересованность в том, чтобы этот незнакомый совершенно ребенок остался жив. Асины силы иссякли, она выложила уже все, что имела, но останавливаться было нельзя. Ее желание удержать девочку в этом мире делало ее саму уязвимой, она черпала уже собственное, то, что потратила на сращение кости, на заживление ран. Ася едва держалась на ногах. Наконец, в тот миг, когда ей показалось, что она теряет сознание, девочка открыла глаза. Они посмотрели друг на друга, их мысли смешались, так что ни одна уже не понимала, кто из них кто, а потом Ася усилием воли выдрала себя, забирая, похоже, кое-что чужое. Она прислушивалась к себе, к девочке. Та успокоилась, ей было больно, но эта боль казалась вполне терпимой. То, что Ася похитила, то, что не давало девочке умереть, беспокойное и странноватое знание, воззвавшее к младшей Сафиной во время случайной, ни разу незапланированной встречи в подземном коридоре, теперь удобно укладывалось внутри Асиного самосознания, непонятое, невероятное, чужое, но предназначенное именно ей. Обмен. Другого слова для происходящего у Аси не находилось. Она обменяла чужую жизнь на информацию, которой не понимала.
Айшет Рифгатовна разбудила санитарку, почистила ей память и они уже вдвоем повезли девочку в реанимацию, а Ася побрела к выходу. Она села в машину к деду, молчаливая и уставшая. Когда к ним присоединилась Айшет, Ася, сквозь сон сказала бабушке: «Кажется, мне снова нужен гипс».
– Обойдешься. То одень, то сними. До завтрашнего дня само зарастет.
– Не зарастет. Сил нет.
– Ничего. Полежишь недельку. Очухаешься.
– Ба, а… она как?
– Средней тяжести. Ты, пожалуйста, так больше не делай. Не пугай никого. Благородно, согласна. Но помни об осторожности.
Айшет говорила с пустотой, потому что Ася уже спала. И девочка, которую она вернула к жизни, тоже спала. Они проспят еще неделю, приходя в сознание лишь на время, и будут видеть одинаковые сны, которые Ася потом забудет, останется только память о запахе, учуянном в этих видениях, как тревожное воспоминание, как загадка, разгадать которую она не в состоянии, как кодовое слово, пароль к закрытому файлу. Будучи человеком сугубо городским, Ася и не могла бы узнать аромат, а вот Айшет Сафиной, ее бабушке, он был знаком – так пахло на сеновале в ее детстве, в старом деревенском доме: сухими травами, березовыми и дубовыми вениками, свежим сосновым тесом, а еще рамками с воском. Но Асе не пришло в голову спросить у бабушки, а догадаться она не могла, потому что не с чем ей было сравнивать, и хотя несколько раз на протяжении последующих двадцати лет Сафина встречала похожий дух, но никогда он не совпадал идеально с тем, который она помнила. И это значило, что она не могла раскодировать то послание, которое получила от умирающей девочки в подземельях детской больницы.
*********

Аське в моем видении было что-то около пятнадцати лет, чуть больше. Она говорила когда-то, что в день своего пятнадцатилетия отстригла косы и надолго отказалась носить платья, и такой, похожей на мальчишку, я ее и увидел. По какой-то малопонятной причине Сафина не любила вспоминать о своем отрочестве. Вообще. Совсем. Области ее памяти, зафиксировавшие ее саму в возрасте 14 – 17 лет, оказались не только заархивированы, запаролены, заблокированы, но еще и подчищены, приглажены, отретушированы так, что намеренные попытки покопаться в них… не, то чтобы проваливались… нет,… я соскальзывал, будто с ледяной горки, туда, где мои раскопки ее не напрягали. Я видел Асю-подростка, нормального такого подростка, в круговороте нормальных подростковых проблем – конфликтов с родителями и учителями, в поисках себя и своего пути в жизни. И я видел Асю-ведьму, любознательную и неудержимую, овладевающую магией под настроение и рывками, под чутким, но ненавязчивым и осторожным контролем господ Лисовских и Сафиной-старшей. Именно в этот период Айс доросла до высшего магического ранга. Статус «вне категорий» она заработала позже, незадолго до рождения ребенка. Но я знал, что было кое-что еще, какие-то важные и определяющие события, которые, вероятно, и превратили Асю в то, чем она стала. Я много лет лично приглядывал за ней, но не тогда – мой предыдущий хозяин, Олег Павлович Лисовской, умер, я наслаждался долгожданной свободой. Последующие внедрения мои в Асин ближний круг, а так же опыт симбиоза так ничего и не прояснили, кроме того, что Айс спрятала часть своей личности от самой себя...
Я проспал в общей сложности всю вторую половину сентября. Видения об Асе перемежались воспоминаниями моих прежних хозяев, или вовсе кошмарами. День шел за днем, ночь за ночью, а я все еще чувствовал себя совершенно разбитым. Духи видят мир иначе, чувствуют иначе… в переводе на человечий язык, точнее на Асин язык, я сказал бы, что я ощущал себя, будто больной в плену наркоза. Я не мог зафиксировать ни единой цельной мысли, не было ни воли, ни желаний, ни перспективы, только вялость и слабость, происходящее вокруг я воспринимал, как сквозь слой ваты. Я слышал как Сафина, сидя в шезлонге, что-то обсуждает с Греем, с Корниловым, с Лизой, но даже направление их разговора не мог определить. Я чувствовал топот маленьких Кирюхиных ножек по деревянному настилу веранды, видел, как Ваня, Ника и Оська гоняют по проезжей части за замысловато раскрашенным воздушным змеем. Видел мечтательную Олю Корнилову на соседнем участке, пару раз в поле моего зрения мелькнул Ной. Я вяло радовался тому, что снова причастен к жизни магов «Поселка Тру-ля-ля», но все еще не чувствовал в себе сил присоединиться к их компании. Даже когда (однажды, поздним вечером в выходной день) Аська с Эдиком вернулись с юбилея Гендлеровской матушки взбаламученные, злые и расстроенные, слушая холодное, громкое шипение Эдика «Убирайся из моей головы, ведьма!»… даже тогда, понимая, что мой друг тонет в эмоциях, я не смог преодолеть свое безволие и вмешаться…
Я чувствовал, что мои видения имеют какой-то подтекст. Перед тем, как я погрузился в спячку, Аська начала рассказывать мне об очередной загадке, которую она пыталась разрешить. Может быть я, даже разваливаясь на части, пытался нащупать что-то в эфире, что облегчило бы нам поиски ответа? Согласно новому договору между мной и моей ведьмой, я обещал не трогать ее друзей-магов… не вмешиваться в их жизнь, да, наверное, у меня бы и не получилось – уж слишком я выдохся, исчерпался, чтобы пытаться тягаться с колдунами. Но вот поработать с людьми я мог. Наверное…
*****

«Почему он отказался? Разве мало предложила? Разве то, что я требую, за пределами его сил? Не может быть… Что его остановило?»
Марио, Марина Григорьева, сидела в актовом зале дома творчества, ожидая выступления своего сына Николушки. Когда-то она сама ходила во дворец пионеров заниматься художественной гимнастикой, а потом, когда поняла, что ее тренер не стремится вывозить своих воспитанников на соревнования, не заинтересован в их спортивном росте, сбежала к профессионалу. Своего добилась, стала в итоге мастером спорта, но и только… А сейчас, наблюдая за сменяющими друг друга номерами концерта, глядя на тоненьких девочек в ярких купальниках, на то как они улыбаются в тридцать два… на то, как легко и без напряга гнутся в талии, на их аккуратные прически, ярко разрисованные лица, она особенно остро чувствовала свой возраст и печалилась. А ведь она тоже раньше так могла. И даже лучше. Хотя кое-что от тех времен сохранилось – умение держать лицо. Как бы ни было плохо, как бы не болели истерзанные мышцы – шоу должно продолжаться.
     «Да… еще не время отчаиваться… У меня есть еще козырь…»
Девочки, последний раз одарив зал сияющими, победными улыбками, убежали. Вышла ведущая, объявила следующий номер. Под мелодичную, красивую минусовку на сцене появился очень высокий, непропорционально сложенный, упитанный, круглощекий подросток и ангельски-высоким голосом запел «Лунную мелодию». Пел, надо признаться, очень чисто, и при всей своей нелюбви к классическому вокалу, Марина не могла не восхититься несомненным талантом мальчишки. Но и смотреть и слушать одновременно – увольте. Персонаж из кунсткамеры, фрик, что-то мерзкое, как дождевой червь, изначально фальшивое и неестественное явление, парадокс. Парнишке долго и восторженно хлопали, а потом к нему из-за кулис выпорхнула девушка в узкой юбке и блузке с кокетливым жабо, и они уже вдвоем запели что-то бравурное, нарочито радостное. И оказалось, что мальчик вполне себе способен петь нормальным человеческим голосом, не вызывающим у Марины никаких внутренних противоречий.
«Странно. Ведь я не злюсь ни разу. И не обижена. И прекрасно понимаю, что не изменюсь. Во всяком случае, не смогу любить Грея. Он мне не нужен. Но я не в состоянии представить его с кем-то еще…»
Марио опять отвлеклась, а когда подняла глаза к сцене, увидела сына. На нем была насыщенно-синего цвета рубашка (расстегнута до середины груди, рукава закатаны до локтя) и узкие черные брюки. Ее мальчик вдруг показался ей совсем взрослым, в нем неожиданно обнаружилось что-то такое породистое, высокомерное, дерзкое и наглое. Он смотрел мимо нее в зал, смотрел, стервец, с тайным знанием о том, что сейчас, вот-вот он вместе со своими друзьями порвет зрителей в клочья. Они танцевали рок-н-ролл. От души, зажигательно и лихо. Крутили девчонок в развевающихся пышных юбках, перекидывали их от одного партнера к другому, подпрыгивали, кричали что-то. С первых же тактов им начали хлопать и, чем дальше, тем больше. Маринка плакала от гордости за сына. Ведь его занятия танцами долгое время оставались тайной для родителей. Он делал вид, что едет на тренировки по хоккею, а сам бежал в студию. «А все Ася виновата. Покрывала мальчишек, сколько могла. «Я Ника заберу, Мариночка, не волнуйся…» А то, что «заберу» не из ледового дворца, а из дома творчества – это Сафина  уточнить забывала»   
«Петр ведь пытался уговорить меня передумать. Какая ему разница? Что с ним такое? Клиент всегда прав».
 Сцена погрузилась в темноту, и Марина опять задумалась о своем, но красивая тихая музыка потихонечку просачивалась уже в ее сознание. Когда Марина подняла глаза, на краю помоста стояла девушка. Волосы ее, почти такие же пушистые и вьющиеся, как и у Марио, только русые, а не рыжие, рассыпались по плечам тяжелыми волнами. Она была слишком плотной для танцовщицы, еще по-детски округлая ее фигурка совершенно нелепо выглядела в легком розовом коротком платье с черным бархатным поясом. Девочка постояла, чуть покачиваясь, глядя себе под ноги, а потом пошла по диагонали через сцену, волоча за собой по полу темный мужской пиджак. Она танцевала, изображая задумчивость, играла с пиджаком, примеряла его на себя, а потом неожиданно в глубине сцены вспыхнул круг света, и Марио ахнула. И не только она одна. Спиной к зрителям, раскинув в стороны руки, стоял мужчина в черных брюках с высокой талией и в черной же полупрозрачной трикотажной водолазке, которая не скрывала ни единого сантиметра потрясающей мускулатуры танцора. В его фигуре, похожей на песочные часы не было не просто «ни грамма лишнего жира», а вообще ни грамма лишнего. Впервые Марио видела настолько совершенный образчик мужской телесной красоты. Даже в его затылке было что-то невероятно притягательное, и Марио очень сильно захотелось, чтобы он обернулся, она надеялась, что и лицо ее не разочарует. И оно не разочаровало, только заинтриговало еще больше неровным старым шрамом на правой щеке, чуть пониже виска. В его движениях, отточенных и завершенных, чувствовалась многолетняя, на грани автоматизма натренированность мышц, он не думал о правильности жеста, он жил и дышал танцем. Его партнерша на таком великолепном фоне терялась, Марио хотелось выгнать ее взашей с помоста.
В тот момент, когда танец закончился, на соседнее кресло приземлился Николка, и Марина спросила сына о том, кто сейчас выступал.
– Это девочка из старшей группы и наш тренер, Юрий Алексеевич.
*******

У моей любимой ведьмы, какой бы она не казалась самостоятельной, была склонность к сомнениям и компромисам. «Желание-намерение-воля-энергия-трансформация» - последовательность составляющих в магии – для Аськи стопорилась на «воле». Вообще-то, воли ей хватало. Не хватало убежденности в том, что она имеет право вмешиваться. Я… эльфы вообще… мы перенимаем, как обезьянки, некоторые черты своих хозяев. Так и я, хоть и не считал Асю в полной мере хозяйкой, точнее она мне внушила, что я не являюсь эльфом подвластным, но, тем не менее, я приобрел привычку… тоже… во всем сомневаться… и мое затянувшееся безволие стало (отчасти) следствием этого обезьянничания. Однако, после подключения к мыслям Греевской супруги, я понял, что пора уже просыпаться. Марио уже очень давно знала о том, кем были друзья ее мужа. Может быть не до тонкостей, не до подробностей… но знала, и магия ее не пугала. То, что она играет против Грея, а по-другому и быть не могло, настораживало. А еще больше настораживало то, что Марина считала, что нашла мага, обладающего достаточным могуществом, чтобы справиться с Сергеем Григорьевым.
Пришла пора выяснить, что думает на эту тему Сафина…
*****

Айс пила кофе и бродила по сети. В ответ на ее запрос Википедия выплюнула довольно приличную (для разнообразия) статью, которая отличалась от прочих адекватным теме, нешаблонным языком, и Аська погрузилась в нее с удовольствием: «…В условиях боевой ситуации у воина нет времени на рассуждения, обстановка изменяется настолько быстро, что логический анализ действий противника и планирование своих собственных, неизбежно приведут к поражению. Мысль слишком медленна (замутнена), чтобы уследить за таким техническим действием, как удар, длящийся доли секунды. Чистое, незамутненное ненужными мыслями сознание подобно зеркалу отражает любые изменения в окружающем пространстве и позволяет бойцу реагировать спонтанно, ненадуманно…»
Сафина чувствовала, что наитие, ведущее ее сегодня с самого утра, наконец-то, вот-вот, в эту самую секунду должно выстрелить прозрением, но… ожил телефон, и просветление пришлось отложить…
Звонил Стельмах. Напомнил, что Ася обещалась заняться оформлением загранпаспорта. Сафина, в который уже раз попыталась откосить, отбрехаться, но Степа сказал, что обидится насмерть и перестанет с ней разговаривать. Настя  бы и не возражала.
Выдохнув, помучившись с минутку угрызениями совести, Айс сделала попытку разыскать Илью Корнилова, набирала его номер несколько раз, спрашивала народец офисный – в последний раз Илюшу видели в районе кортов. Сафина предупредила свою помощницу Татьяну и двинула в сторону торгового центра. За сеточным ограждением баскетбольной площадки носились четверо – Лю, двое парней из его бригады, и Коська – длинный нескладный подросток, сын Илюшиных соседей. Все они были магами и все (без исключения) жулили, подыгрывая себе. Ася нахмурилась – расслабились, заразы. Слишком даже расслабились, всякую осторожность потеряли. Нет, конечно же, они строили поселок специально, чтобы магическое население обитало отдельно, в своем кругу. Но вовсе перестать скрываться – это они зря. Она подошла к забору и постучала ключами по металлическому столбу у калитки, привлекая внимание.
– Айс? Ты что тут делаешь?
– Что вы тут делаете?
– Мы на сегодня закончили, весь раствор выработали, стяжку залили, теперь осталось ждать, пока застынет. А начинать какую-то другую работу – поздновато.
– Я тебя за работу отчитывать не собираюсь – у тебя своя голова на плечах. Мне интересно, какого дьявола вы колдуете?
– Что это ты на мне срываешься? Кто тебя покусал на сей раз?
– Степка Стельмах.
– А с виду – приличный человек… Чего случилось-то?
– У Стельмахов возникла идея-фикс отблагодарить нас с Эдиком за помощь с их женитьбой. Они предлагают провести совместно каникулы новогодние в Европе.
– И езжайте. В чем проблема?
– В том, что ни мне, ни Эдьке в путешествии не понадобится пересекать таможню. У меня даже паспорта нет. И перелет ни к чему, и гостиница, а Стельмах намерен все оплатить.
– Ну, так-то объясни ему, что к чему, и блок поставь.
– И Светке тоже? Лю, дай мне машину на вечер? А?
– Не дам. Во-первых – ты третий раз уже на этой неделе драндулет мой похищаешь. Купи себе свой собственный. Зачем машину по весне продала?
– Мне деньги нужны были. Я уж все растратила… А что во-вторых?
– Во-вторых – сегодня международный день отказа от использования личного автотранспорта. Моя машина из гаража не выедет.
– Ндя, Люша… А в день отказа от курения, ты однако курить не бросил?
– Это – другое. А в-третьих – на болт тебе машина, если ты можешь телепортироваться в любую точку мира?
– Я пытаюсь понять, как долго я могу обходиться без магии. Не колдовать, если могу сделать по-другому.
– Ты с ума сошла! Отказалась от колдовства!? Очередной эксперимент? – Илья нахмурился.
– Можно и так сказать?
– И кому достанутся результаты?
– Без понятия. Никакого заранее замысла не имею. Просто интересно.
– Ну? И как долго?
– Больше дня еще ни разу не продержалась.
– Правда? Ты так часто колдуешь?
– Попробуй сам, ты даже не представляешь себе, как много мы вмешиваемся магией в обычные, даже повседневные дела. Я дошла уже до той стадии, когда из быта колдовство исключила, но дело в том, что мои желания быстрее моего же разума. Я бывает, заинтересуюсь чем-то, и проще всего проникнуть в суть при помощи «видения»…
– И сейчас ты взбесилась из-за того, что ребята подыгрывали себе при помощи магии? Обидно, что мы без ограничений колдуем?
– Не только обидно… Лю, ты мне веришь? Ты можешь поверить в то, что дар предвидения подсказывает мне отказаться от магии?
– Это – без вопросов. Это мне понятно… Но ты, Ась, как всякий вновь обращенный – святее Папы Римского хочешь быть. Проповедуешь теперь воздержание? Пытаешься и нас загнать в рамки?
– Бог с тобой, Лю. Окна кафетерия выходят на парк. За вашей игрой не только маги наблюдали, посетители тоже. Думаешь, они поверят, что обычные мужики на обычной дворовой площадке могут играть круче высшей баскетбольной лиги? Машину дашь?
– Не дам.
– И ладно. Не поеду никуда. И паспорт оформлять не буду. И не удивляйся, когда узнаешь, что Степа со мной рассорился.
– Ты и так не поедешь. Что у вас там с Гендлером на сей раз?
– Ничего нового. Истерик, блин.
– Ася?
– Лю, я не хочу говорить об этом. Все нормально. У меня все хорошо.
– А у него?
– Не в курсе.
Айс улыбнулась другу и вернулась в офис. Вызвонила Степку курить в беседку и честно рассказала ему, почему она отказывается от совместных новогодних каникул. Стельмах не расстроился и даже не удивился.
– Теперь понятно, как и куда сбегал от меня этой зимой Эдик, и почему эти путешествия не влияли на состояние его финансов. Должно быть – очень удобно?
– Не знаю, как может быть по-другому, правда. Никогда с ранней юности не ездила никуда ни на поезде, ни на самолете. Не обижайся, Степ. Если хотите – могу вам устроить тот же самый вояж, только без транспортных расходов и ночевать дома будете.
– Ну, хоть в ресторане расплатиться позволишь? Или придется придумать какой-то другой способ выразить свою благодарность? Ты меня сейчас околдовывать будешь, чтобы я не смог никому рассказать?
– Нет. Просто попрошу.
– Почему?
– Не люблю. Колдовать не люблю вообще. Тяжело. Колдовать тяжело, и не колдовать – тоже. Как-то так.
– Ась, с тобою все в порядке?
– Нет… Подкинешь меня вечером до детского сада, если по дороге?
– Конечно. И все-таки, почему… Нет, я не собираюсь никому говорить, просто… ты ведь можешь?
– Ты согласился бы на чистку памяти, или на блокировку намерений? Если б знал, что по велению моей воли ты, или Светка, или кто-либо еще задергался бы, как кукла на ниточках, стал бы послушной марионеткой? Ведь нет?
– Но ведь ты иногда себе такое позволяешь?
– Нет. Уже очень давно… Да и тогда – не по злобе, а от безвыходности.

Вечером Аська и Кира, воспользовавшись последними теплыми часами бабьего лета, после ужина сидели на веранде. Мелкий притащил из гостиной плед, и валялся на плетеном диванчике, головой у Аськи на коленях. Аська попивала пивко и думала о том, что ей больше, чем чего-либо еще сейчас хочется тишины. Просто тупо посидеть, глядя на закатное солнце, полуприкрыв глаза, попробовать настроиться на мировое информационное пространство, попытаться  словить волну, срезонировать с тем, что она уловила с утра еще.
– Я знаю, что ты не спишь. Дьюшечка, солнце, вставай! Пролежни заработаешь!
– Не заработаю, не бойся… Привет… И не спал я. Я думал.
Я взлетел над розарием и поплыл к веранде. Покружил, прыгнул на нос Кирюше, а потом завис перед Асей. Моя любимая ведьмочка выглядела впечатляюще, я имею в виду - энергетически. Вполне сошла бы за нормальную.
– Копишь силы? Для чего?
– Ты попутал причину со следствием. Я перестала пользоваться магией… снизились затраты.
– И неплохо обросла энергией, однако. Тянешь на ведьму первого ранга.
Аська рассмеялась. Потом протянула в мою сторону открытую ладонь, подарила немного силы.
– Чувствую себя телефоном на зарядке. Спасибо, дорогая.
– Не на чем. Хватит? Или еще прокачать?
– Нет. Довольно. Хорошо.
– Ма-ам? Сказку хочу.
– Да, Дью… ты нас заинтриговал, обещал сказку и задрых. О чем будешь рассказывать? Кире можно слушать?
– Нужно. История до него касается больше, чем до кого-либо еще. Правда, прежде чем начать, я должен сделать небольшое отступление… Знаете ли вы, что в начале двадцатого века из России в массовом порядке эмигрировали маги?
– Ты же говоришь не о деревенских знахарях и ведьмах, а о высшем обществе?
– Да. Я говорю о лучших из них, а не о сильнейших. Об образованных, эрудированных, с хорошим достатком, или специальностью. Они-то и драпали.
– Они знали, что перемены неизбежны, неотвратимы. А для них, или для их близких эти перемены обернутся потерями... или даже гибелью.
– Да. Так и было. Расслоение российского общества, слабая власть, огромные пространства, международная обстановка, дикие нравы – все это раньше или позже должно было привести к взрыву. Они предчувствовали… революцию. Действительно сильные маги не способны на глобальные вмешательства.
– Я их понимаю. Быть магом применительно к обществу – значит быть зеркалом. Зеркалом для любого конкретного человека. И для опустившегося бродяги с Хитровки, и для восторженной курсистки, и для поэта, и для трудяги-путейца, и для террориста-фанатика, и для жандарма, и для министра. И у каждого – своя правда. А общей – нет и быть не может. А правда мага – желание жить. По возможности – жить хорошо. Или так, чтобы бытие не мешало, не отвлекало сознание от самосовершенствования. Но тогда, как случилось, что остались Лисовские, Фелициатовы, Гречицы? Кто там еще?
– Проведение. Неисповедимы пути его… В этих семьях на том поколении, которое могло бы принять решение о том, чтобы покинуть родину, природа отдохнула. Они родились, лишенными дара. Да, Ася. Так и было. И с этого места я, пожалуй, начну свою историю. Историю семьи Лисовских. Предвосхищая твои вопросы, я признаюсь, что вся информация взята из воспоминаний Кирюшиного деда, мы с ним долгое время жили одной жизнью. Олег Лисовской был моим хозяином, и я знаю почти все, что известно ему о его семье и о той роли, которую сыграла в их жизни твоя, Ась, бабушка.

О своем деде, Леониде Александровиче, Олег Лисовской почти ничего не знал. Тот умер за много лет до рождения своего первого внука, в 1914году от тифа в госпитале. Следующее поколение – трое сыновей Леонида – Феликс, Павел и Александр – оказалось разбросанным по всей России и между собою не общалось годами.
Самый старший – Феликс – родился калекой. Его мать, будучи беременной, переболела краснухой. Мальчик появился на свет слабым, левая часть тела на всю жизнь осталась у него недоразвитой. Сердце работало с перебоями, легкое – меньше размером, нога – короче на пару сантиметров. Но, несмотря на ущербность, Феликс обладал незлобивым нравом, живым и жадным умом и бесконечным желанием помогать людям. В юности он получил неплохое образование и сдал экзамен на врача. Однако его самочувствие с каждым годом все более ухудшалось, и после окончания учебы, еще до гражданской войны, он покинул Москву, переселился в Башкирию, где и проработал в сельской клинике до самой своей смерти в 1945году. Он решил, что климат Предуралья благотворно скажется на его здоровье. Именно то, что он залез в такую глушь, спасло его от потрясений и репрессий, позволило прожить отпущенный ему век.
Средний из братьев, Павел, воспринял революцию всей душой; до войны он работал в следственных органах, с первых же дней Великой Отечественной ушел на фронт, а по возвращении попал  в особый отдел КГБ. Лет двадцати пяти от роду он женился, сам того не подозревая, на ведьме. Анне Дмитриевне Гречиц. В конце двадцатых годов у них появился сын, мой будущий хозяин, Олег Лисовской.
Александр Леонидович восторгов по поводу новой власти не испытывал. Девятнадцати лет он сбежал от брата Павла из Москвы и попытался попасть в Одессу, откуда на пароходе намерен был уплыть в Константинополь. Однако этим замыслам не суждено было исполниться. Александр доехал только до Харькова, а там свалился с пневмонией в больницу, где и повстречал свою будущую жену, которая ухаживала за какой-то родственницей. Выписавшись, влюбленный Александр последовал за девушкой в Полтаву, осел там, устроился на работу. В конце концов, он добился руки своей избранницы. Старший их сын, Александр Александрович родился перед войной, в 37 году, а в 1939 Александра Леонидовича арестовали. Домой он вернулся только через восемь лет, пройдя через лагеря, через штрафбат, совершенной развалиной. Однако забота жены вернула его к жизни. И в пятидесятом году появился на свет нынешний глава Российской Ассоциации Магов – Арсений Александрович Лисовской.
Свою одаренность браться осознали в зрелом возрасте, гораздо позже того времени, когда еще жили вместе. Друг о друге они до поры даже и не догадывались. Однако им повезло – каждый из них встретил в свое время наставника. Для Александра таким учителем стал тесть. Для Павла – жена. А для Феликса – деревенская ведьма-башкирка, которая помогала ему по хозяйству.
В самом начале войны московским Лисовским пришла телеграмма от Феликса Леонидовича туманного содержания, нервнопаралитического действия: «Паша, это надолго. Все устроил. Присылай Аню Олега мне. Телеграфируй дату». Отойдя от шока Павел посоветовался с супругой и решил, что братец рассудил хорошо – идея пересидеть голодное и опасное время в деревне ему понравилась. Уже через неделю Анна Дмитриевна с сыном ехали на поезде на восток.
Первое, что удивило Олега Лисовского в Башкирии, это природа. Он ожидал увидеть степи и горы, а обнаружил те же поля и перелески, что и в центральной России. Только может быть масштабом побольше. Он думал, что местные жители скуластые и узкоглазые, а их лица почти не отличались от привычных ему. Дядюшка, которого он видел только раз в возрасте восьми лет, изменился мало. Он споро ковылял по платформе, принимал у матери тюки с вещами. Анна спрыгнула сама, а Олега подхватил с подножки высокий, плечистый и улыбчивый парень. Он же и перенес, легко и без усилий самую тяжелую и громоздкую поклажу на телегу, ожидавшую их на станции. Лисовские втроем бежали за юношей, едва поспевая, похватав оставшиеся пожитки. До поселка, где им предстояло жить, ехали они около получаса, мать с дядей переговаривались тихонько, а Олег дремал на шершавом мешке. Его подбрасывало и швыряло, одуряющее пахло скошенное, чуть отсыревшее за ночь, сохнувшее по краям от дороги сено, перекликались какие-то птицы. Олегу невыносимо хотелось спать, он проваливался в сон и снова видел Волгу – огромную, мощную, невероятную Реку.
Наконец телега, последний раз подпрыгнув, качнувшись вперед-назад, замерла. Открыв глаза, Олег увидел серо-черный, некрашеный высокий деревянный забор. Их возница спрыгнул уже на землю и подошел к крыльцу дома, такого же основательного, как и забор, но, судя по цвету брусьев, более давней постройки. В этот момент из-за дверей раздался толи крик, толи плач, визгливый и гневный, Олег не различал слов незнакомого ему языка. Феликс метнулся в сени, за ним поспешил их сопровождающий. Олег с матерью остались в недоумении возле порога. Через мгновение из дверей по ступенькам скатилась маленькая, плотная, похожая на тумбочку женщина средних лет, ее догнал Феликс, вырвал из ее рук объемный куль с каким-то тряпьем. Та разразилась новой порцией воплей, бросила ненавидящий взгляд в сторону Анны Дмитриевны и припустила по туманной и росистой улице прочь.
– Кто это? Что происходит, Феликс?
– Это мой тетя. Сестра матери, - с крыльца спустился их возница. - Анна, мне с вами надо говорить.
Разговор состоялся уже в доме, за чаем. Прислуживала за столом им девочка, тонкая, большеглазая, молчаливая. В присутствии брата она почти не открывала рта, и всякий раз, прежде чем сказать что-то, вопросительно заглядывала ему в глаза, дожидаясь разрешения. Их хозяина звали Вильданом, девочку – Айшет. Из близкой родни у них был еще старший брат, Рифгат, но он с первых же дней войны записался добровольцем на фронт. Вильдану через неделю исполнялось восемнадцать, он только этого и ждал, чтобы последовать за братом. Родители их умерли давно, воспитывала сироток бабушка, но она скончалась той зимой. Феликс Леонидович всегда принимал участие в этой семье, старая Айшет долгое время помогала ему по дому, а позже и внучку к этому пристроила, поэтому, узнав, что девочка остается совсем одна, Феликс предложил Вильдану присмотреть за ней, пока старшие братья защищают родину. Вильдан, который Лисовского иначе, как дядей… не называл, не возражал бы. Однако прочие родственники, сестры их матери, категорически выступили против того, чтобы девочка-невеста, а Айшет исполнилось тогда двенадцать лет, жила с посторонним одиноким мужчиной. Большое и богатое хозяйство сирот, а вовсе не забота о малолетней племяннице двигала тетками. Подтверждение этому Лисовские и увидели: приметив, что Вильдан с доктором укатили с раннего утра на телеге, и не иначе как на целый день, старшая тетка, Макфия, решила, что можно наведаться, пока никого в доме нет, присмотреть себе что-то из вещей. Айшет была в хлеву, собирала свежие яйца, когда ей почудился шум. Она решила, что вернулся уже брат с гостями, и не торопилась, ждала, когда Вильдан ее позовет. В конце-концов, она тихонечко пробралась на кухню, и тут заметила тетку, которая рылась в материном сундуке. На счастье девочки в этот момент приехали Лисовские и Вильдан.
Олег присматривался к Айшет – закончив подавать чай и лепешки, расставив на столе сыр и мед, она тут же забилась в уголок, между печью и стеной дома, на покрытую старым стеганым одеялом лавку, подтянула колени к подбородку, обняла себя руками и так замерла. Оживилась она только тогда, когда Вильдан стал упрашивать Анну Дмитриевну взять на себя заботу о ней, в обмен на разрешение жить в их доме и пользоваться всем имуществом по своему усмотрению. Анна такого не ожидала. Она предполагала, что будет жить у Феликса Леонидовича, что он устроит ее на работу к себе в клинику. Она жалела девочку, она бы помогала ей и просто так, но будучи горожанкой в пятом поколении, Анна ничего не смыслила в деревенской жизни. Лисовская с ужасом смотрела на огромную печь, на самовар, представляя себе, как на этом готовить. А Вильдан перечислял свое хозяйство дальше: лошадь, несколько коз, куры, утки, сад, огород, где-то еще клок земли под покос на склоне оврага, баня, телега, дровяной сарай…
Феликс понял, что невестка колеблется.
– Аннушка, ты не волнуйся. Аиша со всем сама управится. Она с детства приучена к работе. Твое дело - приглядывать, чтобы ее не обижали тетки. Если согласишься, ты ей огромное добро сделаешь, они ведь сгноят девку, со свету сживут. Не любят здесь таких.
«Каких таких?» – подумал Олег. Но матушка дядю поняла прекрасно, внимательно оглядела девочку, а та вся подалась ей навстречу, потянулась и глазами, и всем лицом, тонкими острыми плечиками, устремилась к Анне Дмитриевне в немой мольбе: «Оставьте меня, пожалуйста?» И Анна Дмитриевна согласилась.
Оставшиеся до отъезда дни Вильдан работал от зари и до зари. Латал крышу, пилил и колол дрова, возил сено. Олега все это время будто и не замечал никто, и он делал вид, что тоже занят, хотя заняться ему было собственно нечем. Книг в деревенском доме не водилось, т.е. в тех помещениях, в которые его пускали. Мать уходила с утра в больницу, приходила вечером, а потом приклеивалась к Айшет, учась у нее женским бытовым премудростям. Хозяин их, Вильдан, трудился безостановочно, Олег пытался ему помогать, но с непривычки нацеплял заноз и натер руки до волдырей. Парень только охал от такой неприспособленности к труду и называл Олежку «маленькой девочкой». Точнее, в его устах эти слова звучали, как «маленький дэващк». Местное население говорило по-русски именно так, игнорируя падежные окончания прилагательных и пришепетывая. Олежка побаивался выходить со двора, и бродил по дому, по участку, пытался общаться с Айшет, но девчонка ему не отвечала никогда, будто не понимала.
Еще в день их приезда к вечеру набежала целая делегация родственников Айшет и Вильдана, но парень в дом их не пустил, разговаривал с порога. Странного, гортанного языка Олег не понимал, мог ориентироваться только по интонациям. Женщины, все как одна маленькие, плотные, в просторных шароварах, завернутые, не смотря на лето, в несколько слоев каких-то кафтанов-халатов, визгливо гомонили, и не могли успокоиться. Мужчин было мало, они больше слушали. Когда Вильдан спокойно и уважительно сказал о своем решении о судьбе сестры, один из них, что стоял отдельно, самый пожилой, кивнул, и пошел восвояси, а за ним и другие. Но тетки не унимались, все перешептывались между собою, пока на крыльцо не вышла Айшет с полным ведром грязной воды. Она только что вымыла полы в доме и в сенях. Круговым движением раскачав ведро, девочка выплеснула его на дорогу, почти под ноги родственницам и те, заверещав бросились в стороны.
Вильдан вскоре уехал. Днем дом пустовал, потому что Аиша почти все время проводила в огороде, или в лесу, или в поле. Мальчик скучал, уходил через дыру в заборе в больничный сад и тихонько просачивался к дяде, в клинику. Дядя, когда не слишком-то был занят, расспрашивал у него, как ему живется на новом месте, но Олег чувствовал, что делает это Феликс не от искреннего участия, а по обязанности.
– Почему Айшет со мной не говорит никогда? Она что же русского не знает?
– Знает. И говорит гораздо чище, чем другие деревенские. Просто… До революции здешний народ исповедовал ислам. Знаешь, что это такое?
– Конечно. Религия такая, только ее же отменили?
– Ислам – не только вера в Аллаха, это еще и свод правил, традиций, норма жизни. Женщина в мусульманских семьях – существо зависимое, подчиненное. Она обязана повиноваться до замужества старшему мужчине в своем роду, отцу или брату, или дяде, а потом мужу. И без его позволения не может заговорить с посторонним мужчиной, в некоторых странах даже и лица открыть не смеет. Ты заметь, она всегда, прежде чем тебе ответить, глядит на Вильдана.
– Правда. А вот уехал он? Что?
– Сами решите. Она хорошая.
– Ты ведь ей хотел помочь? Не нам. Когда звал нас с мамой сюда?
– Я обещал ее бабушке, что сделаю все, чтобы девочку не обидели.
– Ты ее больше любишь, чем меня. Какую-то чучмечку деревенскую…    
– Олег… Я тебя не знаю. А ее – с первого ее вдоха... Я видел, как она появилась на свет. Она за мной ухаживает, когда я болею. В ней много всякого достойно уважения и восхищения. Прости… И потом – тебе не кажется, что завидовать нехорошо? Тем более, что завидовать особо нечему. Жизнь у нее суровая.
Олег… признавал и сам, что дядюшка прав. Но от этого ему становилось еще горше, он никак не мог принять того факта, что безмолвная, безответная, забитая деревенская девочка достойна любви больше чем он. А между тем дом, в котором он жил, кровать, на которой спал, принадлежали ей. Еда для него и его матери, подушки, матрасы, одежда, даже удобные кожаные сапожки с валенными голенищами на завязках, в которых он ходил в слякоть – все это было сделано ее руками. Она доила кобылу и коз, ухаживала за птицей, за прочей живностью, возилась в огороде, варила варенья, сушила ароматные травы, носила воду из колодца, готовила нежные, воздушные пироги с грибами – она была полезна. А лет ей было столько же, сколько и Олегу, даже чуть меньше. Он понимал, что они выросли в разных условиях, что даже и мать его не знает, не умеет половины того, что умела эта девочка. Но Олег не готов был смириться с тем, что он не может смотреть на нее свысока, как на прочих девчонок, с которыми он был раньше знаком. У него, правда, была надежда, что он переплюнет Аишу по части учебы, что он умнее. Но и тут его ждало жгучее разочарование – по всем дисциплинам, которые они изучали в поселковой школе, Айшет успевала наравне с ним, кроме разве что грамматики, да и то, только потому, что русский был ей неродным языком. 
Это мальчика добило. Олег переживал то, что мы назвали бы полной переоценкой ценностей. У него выбили почву из-под ног и поместили в чуждую ему среду, которая его не принимала. Даже не то, чтобы совсем не принимала или отторгала – она требовала от него большей самостоятельности, даже самодостаточности. Война диктовала, что на фронте, что на мирных территориях концентрации всех сил для выживания и для приближения победы. А Олег чувствовал, что совершенно бесполезен, что он даже о себе не в состоянии позаботиться. Он хандрил. Он видел, что мать и дядя выматываются на работе – весь почти персонал клиники мобилизовали, так что Лисовские остались единственными медработниками на много верст вокруг, а болеть народ не перестал. Айшет носилась по хозяйству, как заведенная, успевая еще присматривать за дядиным жильем. И только Олег, вернувшись со школы, приготовив уроки, маялся до прихода матери, да и потом тоже.
Все переменилось по осени, когда вдруг резко похолодало и начались заморозки. Олег сидел на кухне, на половине Айшет. Дом по мусульманской традиции делился на две половины – женскую и мужскую. Женская половина состояла из кухни и большой светлой горницы. Беленая печь одним боком выходила в комнату, другим – в кухню и обогревала оба помещения. Точно так же из двух комнат состояла и та часть, в которой жили они с матерью, кровати стояли вплотную к печи, не такой огромной, как в кухне, и ни разу еще с их приезда не топившейся. У Аиши из-за постоянного приготовления пищи было гораздо теплее. Олег сидел на лавке, за большим обеденным столом и аккуратно решал в тетради домашнее задание. Зашла Айшет, застенчиво и коротко взглянула на него, а потом, как бы преодолевая робость, сказала: «Нужна помощь». Олег даже опешил. Она обратилась к нему впервые, с тех пор, как уехал Вильдан. От неожиданности он и не подумал отказать, накинул пальто и вышел следом за девочкой во внутренний двор. Там у дровяного сарая под навесом стояли козлы, а рядом лежали очищенные от веток стволы берез и сосен. Тупая и монотонная работа, в которой Олег не подозревал ничего сложного, довела его до изнеможения. Он снова стер до кровавых мозолей ладони, но, как только они чуть-чуть начали подживать, вызвался помочь Айше снова. Он научился пилить, колоть и сушить дрова, топить печь. Это стало ЕГО делом. А потом он приучил себя ходить за водой к колодцу по нескольку раз в день. Местные мальчишки смеялись над ним, потому что на деревне это считалось женской работой, но Олег их не слушал. Он чувствовал, что становится нужным. Он снова мог гордиться собой. Он вызвался следить за отоплением и в клинике, и мать была ему за это благодарна. Когда наступили морозы, и пришла пора резать скотину, он так и не сумел переступить через себя, не научился убивать животных, но вот разделывать тушки приноровился здорово. Мясо морозилось, тушилось, начинялось травами и кореньями, коптилось и солилось. Негодные, мелкие кусочки перекручивались в допотопной мясорубке в нежный фарш, а потом они с Айшет до умопомрачения лепили пельмени. Тут уж Олег превзошел даже свою хозяйку – научился раскатывать тончайшее, пергаментное тесто, и его пельмешки выглядели идеально, как с картинки. Они выставляли на мороз огромные деревянные подносы с готовым продуктом, а потом перекладывали замороженные «ушки» в мешки и подвешивали их на крюках к потолку в сарае, чтобы до них не добрались мыши…

Дни полетели стремительно. Олег все ближе сходился с Аишей. Девочка осмелела и даже позволяла себе посмеиваться над ним. Круглые сутки они не разлучались – и в школе, и дома находились рядом. Олег не нашел себе приятелей в поселке, местные дети не любили и Айшет. Он ни разу не видел, чтобы кто-то из ребят на школьном дворе заговорил с ней, а с ними вместе учились и ее двоюродные сестры и братья. Олег не понимал странного положения Аишы в деревне. За ней, где бы она не появилась, следовали внимательные взгляды и сдавленный шепот. О Вильдане Олег такого не помнил, наоборот, с ним заигрывали у колодца девчонки, останавливались поговорить мужики. Олег попытался выяснить подробности у дяди, но Феликс мрачнел и сворачивал беседу. Матушка тоже что-то знала, но уговорить ее поделиться информацией Олегу не удалось. В самой Айшет, по его мнению, ничего такого, за что можно было бы ее бояться, Олег не находил. Обыкновенная девчонка. Симпатичная, добрая, покладистая, рукастая-головастая. А между тем ее боялись, к ней постоянно приглядывались – куда пошла, что делает? Несколько раз за четыре года их совместного житья в Башкирии только присутствие посторонних спасало Айшет от гнева деревенских – перед домом собиралась толпа односельчан, они шумели и волновались, кидали нечистотами в ворота, но ни на что больше не решались. Обычно, в такие моменты Олег бежал к Феликсу, тот приходил, говорил с людьми и как-то убеждал их не доводить до греха, разойтись.
Осенью сорок четвертого года Павел Леонидович написал жене, что можно уже возвращаться в Москву. Анна и хотела бы уехать, но не могла. Серьезно заболел дядя Феликс, простыл, когда под проливным дождем ездил в далекую деревню принимать роды. Угасал старший из Лисовских долго. Бывали моменты, когда близким его казалось, что он идет на поправку. Айшет и Олег сменяли друг друга у его постели. То, как Аиша относилась к этой обременительной обязанности, Олега бесило. Она не роптала, не брезговала, наоборот – шла в маленький отдельный флигель к умирающему дяде с охотой. Младший же Лисовской отбывал повинность, чем-то себя занимал, находился рядом, в доме, но старался не приближаться к больному и не разговаривать. Однажды, была очередь Айшет сидеть с Феликсом, Олег соскучился по девочке и понес во флигель дрова, проверил печь, а потом сам того не заметив, присел на лавку, пригрелся и уснул. Когда он очнулся, уже давно стемнело, по стенам маленькой комнаты плясали красные отблески из открытой топки, а из-за ширмы доносились голоса.      
– Какой она была, когда ты ее увидел?
– Я тебе рассказывал.
– Скажи еще.
– Я впервые встретил твою бабушку, когда она женила сына. Твоего папу. Она была красивее невесты. И одета так чудно. Я помню, у нее такая шапочка смешная была, украшенная жемчугом и бисером, а на макушке дырка, и длинный хвост, как лопасть, до колена. И эти ваши кафтаны – сто одежек… а все равно, такой стати я никогда не видел. Когда она двигалась, все шуршало и звенело – бисер на шапочке, шелк платья… как называется нагрудная повязка, расшитая монетками?
– Сетка. Селтэр. Звон монет отпугивает злых духов.
Дядя хрипло рассмеялся и закашлялся.
– Может духов она и отпугивает, а меня, наоборот, приманила.
– А деда моего ты видел когда-нибудь?
– Нет. Он задолго до моего приезда сгинул. А твоя бабушка не любила о нем  вспоминать. Не смогла простить того, что он ушел. В один прекрасный день встал с кровати, собрал вещи, сказал «надо идти» и ушел.
– А, правда, что он был русский?
– Правда. Служил на почте. Какая-то смешная фамилия, что-то про тряпки… не помню.
– Скажи, он был как ты, или как я, или как бабушка?
– Он был сильнее. Я лечил человека, которого он проклял. Этого заклятия даже твоя бабушка снять не могла.
Разговор стих, Олег почувствовал, что и Аиша и Феликс погрузились в свои мысли. Ему бы встать, напомнить о себе, но он не хотел шевелиться. Саднило горло, покалывало в кончиках пальцев, вероятно и он тоже заболевал. Сквозь дрему он слышал, как двое за печкой негромко обмениваются фразами, только частью по-русски – дядя неплохо знал местное наречие.
– Почему вы с Анна-ханым Олега не учите?
– Разве его можно чему-то научить?
– Конечно, он же кара-китабчи!
– Ну, если он кара-китабчи, то ему нужно спуститься в ад, и с помощью тамошних чертей написать себе магические книги, чтобы научиться вызывать демонов, или найти старого чернокнижника и забрать книги у него. Я тут не гожусь. Вот помру, стану духом, тогда ему от меня польза будет…
Олег вовсе ничего не понял из этого диалога, списал все на начало бреда. Он сполз по лавке, улегся поудобнее и заснул.
Он действительно заболел и провалялся в постели недели две. Аиша разрывалась между двумя болящими и сама выглядела не лучшим образом. А потом одномоментно случилось сразу несколько вещей – Феликс скончался, Олег поправился, а еще вернулись Аишины братья – Рифгат и Вильдан. Оба комиссованные вчистую – один по контузии, другой без руки. Лисовские переселились в дядин бывший флигель, Анна Дмитриевна написала в город, чтобы прислали в поселок нового врача. Теперь Олег видел свою подружку только в школе. И там ее охраняли от него двоюродные братья и сестры, те самые, которые раньше даже смотреть в ее сторону не хотели. Дыра в заборе, через которую можно было быстро попасть с участка Айшет в больничный сад, оказалась заделана. К Анне Дмитриевне приходил Вильдан, благодарил за участие в судьбе сестры, подарил несколько красивых песцовых шкурок, шапку из черной лисы, привез разной провизии. А когда женщина заговорила с ним о том, что Аиша хорошо учится, что ей надо поступать в институт, Вильдан достаточно категорично дал понять, что ни о чем таком не может быть и речи. Кроме того, он намекнул, что общение Олега с девушкой должно прекратиться.
Собственно ничего-то Олега и Анну в поселке больше не держало, они только ждали окончания учебного года. Весенними вечерами Олег сидел в саду на яблоне, поглядывая через забор, надеялся увидеть наедине свою подругу, но похоже, братья вообще перестали выпускать ее из дому без сопровождения. Однажды, вернувшись с работы, Анна сказала сыну, что Аишу выдают замуж. Олег расстроился. Той ночью ему приснился сон, очень образный, яркий и до крайности реальный. Ему снился дядя, они вдвоем придумали, как спасти Айшет от нежелательной свадьбы. И Олег, проснувшись, долго не мог поверить, что это был только сон. Решение, подсказанное ему дядей, было элегантным и простым, очевидным и прозаичным, но в реальности осуществить его мешало отсутствие у Олега собственных денег. Он отправился к матери, и рассказал ей о своем плане. Анна Дмитриевна серьезно задумалась.
– Ты уверен? Ты к этому готов?
– Мам, я не хочу заводить семью. Я хочу ее увезти. Дать ей возможность учиться. Насколько я понимаю, свадьба будет по местным законам, официальная регистрация брака в таких случаях откладывается до совершеннолетия жениха и невесты. Дядя сказал…
– Что? Феликс умер, что он мог тебе сказать?
– Мам... Ты подумаешь, что я сошел с ума, может быть, не спорю… Но я видел дядю сегодня во сне. Он сказал, что надо найти муллу, попросить его посватать за меня Айшет. Если ее братья согласятся – они запросят калым. Деньги или скот. Скорее всего, много денег. Айшет – ценная невеста. И в этом наша беда…
– Олег, дело в том, что… я не хотела тебе говорить…
– Аишу местные считают ведьмой, я знаю, и это все – бредни и чепуха.
– Айшет – действительно ведьма, потомственная ведьма, она ненавидит эту свою особенность и почти не колдует, но это правда. Но я не о ней – мы тоже… я, твой папа, его братья, даже ты сам – мы все колдуны.
– Мам, не шути так.
– А кто сегодня во сне общался с духом умершего дяди?
– Так, может быть оно даже и лучше? Что мы ее увезем? Может быть, я должен был ее найти, чтобы понять, кто я? Может, она предназначена мне?
– Ты ее любишь?
– Конечно. Но не так, чтобы жениться... не знаю… я не думал...
– Я могу тебе помочь.
Анна Дмитриевна вытащила из-за печки сундук, а со дна его – довольно увесистую шкатулку из зеленого камня. В этой шкатулке лежали старинные женские украшения ручной работы. А еще несколько дореволюционных золотых червонцев и увесистая пачка денег.
– Это что?
– Это Аишино приданное. Шкатулка и драгоценности принадлежали ее бабушке, ее много лет хранил у себя Феликс. А деньги – тут и его жалование, и мое. Если этого окажется мало – придется отдать золото.
Золото не понадобилось. Рифгат с Вильданом чуть не плакали, когда поняли, зачем к ним в сопровождении пожилого муллы нагрянули Лисовские. Они любили сестру. Но не могли привести себе невест, никто из местных девушек не шел за них, не хотел жить с Айшет в одном доме.
Пока Анна Дмитриевна говорила с родственниками Аиши, Олег ушел на двор. Девочка сидела на колоде для рубки дров, тихая и отрешенная. Он подошел близко-близко.
– Как, по-вашему, женятся, я теперь примерно знаю. А как, по-вашему, разводятся?
– Надо три раза сказать «Ты мне не жена»…
– Ты мне не жена, Аиша. Я говорю серьезно. Я откупил тебя от всей твоей прошлой жизни, от всех слухов и домыслов, от ваших дремучих, диких предрассудков. Теперь только тебе решать, что ты будешь делать. Скажи, что ты хочешь?
– Я бы хотела уехать с вами. Я… ты знаешь, кем были все женщины моей семьи? Мне бы хотелось стать врачом, я чувствую в себе силу, я вижу, чем человек болен, меня Феликс научил. Мне кажется, что так я могла бы принести много пользы.
– Ну, вот и славно. Я тоже хотел поступать в медицинский… Так что – собирайся.
– Спасибо тебе.
– Не бери в голову. И запомни – ты мне не жена. Ты не обязана мне подчиняться.
– Скажи еще раз.
– Скажу, когда приедем в Москву. Чтобы ты не передумала.
– Я не передумаю.
**********

Несколько раз на протяжении моего рассказа, Ася порывалась меня прервать, но останавливалась, а стоило мне закончить, как она буквально взорвалась:
– Моя бабушка была замужем за Теминым папой? Не может быть!
– Отчего же? Ведьмы твоей семьи – магнит для Лисовских. Сначала Феликс и старая Айшет, потом твоя бабуля и Олег Павлович, теперь ты и Артем Лисовской. Притяжение на уровне генетического кода.
– А Артем знает?
– Нет. Никто, кроме Анны Дмитриевны и Олега не знал. Разве, что там, в Башкирии кто-то еще помнит, но насколько я в курсе – тамошняя твоя родня вымерла.
– Вымерла? Как? Все?
– Да. В девяностые годы в весьма преклонном возрасте один за другим скончались Вильдан и Рифгат, а потом в течение пяти лет от разных несчастных случаев и естественных причин умерли их дети и внуки.
– Но почему?
– Я могу предположить, что Айшет Сафина их оберегала, думала о них, подпитывала своей силой их защиту, а после ее смерти связь эта прервалась. Защита держалась еще какое-то время. А потом…
– Может быть кто-то специально?
– Может. Не хочу строить догадок. Ты помнишь твой щит на доме Стельмахов?
– Да.
– Больше всего сглаза – от соседей. Постоянный негативный фон, который ослабляет обитателей дома, делает их уязвимыми перед агрессивной окружающей средой. Щит, поставленный твоей бабушкой, истаял…
– И все-таки, Дью, я не понимаю. Бабушка не общалась с Олегом Павловичем годами, она даже не поговорила с ним, когда стало ясно, что он будет учить меня магии. Единственная их встреча, о которой я знаю, состоялась, когда Ной сдал Лизу, когда бабуля официально заявила Олегу Павловичу, что берет ее под свою защиту. И потом, если Палыч бабушку любил, а из твоих слов так оно и выходит, как он мог хотеть меня убить? Как он мог хотеть зла внучке любимой женщины?
– Во-первых, Ася, ты что же, со всеми своими бывшими часто и тепло общаешься?
– Не со всеми, но с некоторыми, с мужьями – да! Тепло и довольно часто.
– Не считая того, что последний твой муж тебя пытался уничтожить?
– Это была спланированная нами обоими акция. 
– А во-вторых – я только начал. Вы далеко не всю историю слышали.
– Тогда давай дальше.
– Нет уж, хватит.
Аська замолчала. Кира дремал.
– Дью, то, что ты рассказал нам не очень-то похоже на историю о войне.
– Разумеется. Это история двух подростков, которых непростое время свело лицом к лицу. И настоящие воспоминания о войне – вовсе не то, что ты читала в книгах или видела в патриотических фильмах. Не глобальная картина сражений, не карта с разноцветными флажками. Не только подвиги и испытания, хотя, конечно, и это тоже. Боль, грязь, рвущаяся под ногами земля, невероятные лишения, копоть, неустроенность, постоянный, притупляющий все чувства страх, мокрые, сбитые ноги… холод, голод, усталость.
– Ты так говоришь, будто видел это? Ты был в России во время войны?
– Был. Но не на вашей стороне. Моим хозяином был молодой и идейный немец. Он шел воевать в Россию, потому что считал сталинский тоталитарный режим злом, он предполагал, что освобождает Советский Союз от коммунистического ига. Но эти странные русские называли освободительные немецкие войска оккупантами и отчаянно сопротивлялись. Даже те территории, которые находились в глубоком тылу, на завоеванных областях, вели с немцами постоянную и жестокую борьбу.
– А ты? Как ты оценивал происходящее?
– Я видел много войн. Если честно, причиной каждой из них является перепад сил. Как движение атмосферных фронтов. Область высокого давления и область низкого давления, а на границе – буря.
– Ндя… я всегда удивлялась тебе. Вроде только что так доходчиво объяснял про человеческие мотивы и переживания, и тут же, следом – так беспристрастно…
– Ты хочешь, ведьма, знать, что я делал во время войны?! Хорошо же. Получи и распишись. Весной сорок второго года часть моего немца получила приказ очистить ближайшие леса от партизан. Деревня, где квартировал мой хозяин, почти опустела, работоспособных жителей угнали, прочих убили, в живых оставались только несколько старух, да малые дети в количестве пяти человек. Мелкие такие, оборванные, вечно голодные зверьки, от четырех до девяти лет. Вот этих-то деток мы и взяли в провожатые, по нашим данным в нескольких километрах в лесу находилась давно уже заброшенная, но некогда богатая деревня, в которой, предположительно мог укрыться отряд сопротивления… Весенний лес, прозрачный и пахучий, походил на храм. Ковер перепревшей листвы под ногами, никакого подлеска, прямые, как колонны, голые стволы, пение птиц. Мы шли по заросшей дороге, по обочине, стараясь не провалиться в раскисшие скользкие колеи. Где-то впереди замаячил просвет, от дороги в сторону потянулся пока еще неглубокий овражек. Отряд рассредоточился. Дети шли впереди, три девочки и двое мальчишек. На опушке леса один из мальчиков взял самую маленькую девчонку за руку. Я понял, что мы на месте. Никакой деревни, однако, не было и в помине. Точнее, если она и находилась здесь, то очень давно, лет тридцать, а то и пятьдесят назад. По сторонам от окончательно пропавшей тропы бугрились заросшие бурьяном полуистлевшие срубы, чернели корявые, покрытые лишайником одичавшие яблони. Было так тихо, что мне казалось, я слышу сопение ушедшего вперед командира. Мы принялись исследовать пространство, но даже и без этого стало ясно, что место это давно необитаемо – высокая, густая, прошлогодняя посеревшая трава проминалась и падала под нашими ногами, перемещения обозначались в ее сплошных зарослях очень отчетливо, не оставить вовсе следов могли лишь только птицы. Мы прошли опушку насквозь и остановились на краю оврага, довольно уже глубокого в этом месте. Командир отдал приказ спускаться, ему хотелось исследовать лес с другого берега. И тут началось что-то странное. Без выстрела, без вскрика мои сослуживцы начали падать, только ступив вниз по склону. Я, точнее… немец мой, помедлил и хотел отойти назад, но в этот момент край оврага под нашими ногами обвалился, поехал сам собою вниз, и я, ну, ты поняла – немец, умер. Я оказался под слоем земли вместе с трупами прочих солдат. Все были мертвы. Я попытался взлететь, но мой носитель, его дух, не развоплотился в смерти, и не отпускал меня. Однако, зацепив его с собой, я все-таки выбрался на свет божий, и первое, что увидел – тех детей. Они смотрели на нас сверху и радовались. Они все, ВСЕ, были антимагами. Это они нас уничтожили.
– Поэтому ты меня боялся в начале нашего знакомства?
– Да.
– А что было потом?
– Потом мы гнили там, в этом лесу. Семь долгих лет. Мой немец не мог покинуть свою могилу, а я не мог от него оторваться. Потом мы прицепились к семейству грибников, случайно заплутавших в лесу, еще лет восемь мучили их, пытаясь заставить похоронить умерших по-человечески. Потом попали в Кащенко, там встретили Олега Павловича.
– А те дети?
– Трое из них работают в Российской Ассоциации Магов. Анна Павловна, Константин Иванович и Валентина Павловна. Теперь их двое. Они уже совсем старенькие, Анна летом скончалась. Самая младшая из той пятерки отказалась от силы. Просто слила ее одному из своих друзей. Прожила обычную человеческую жизнь, а вот ее приятель, старший из мальчиков, в конце войны пропал, следы его потерялись.
– Это Олег Павлович с ними работал? Ты ему рассказал?
– Конечно, а ты что же думала? Твоя бабушка тоже с удовольствием с ними общалась. Особенно, когда выяснилось, кто ты такая.
– Они могли тебя видеть?
– Нет. Олег Павлович меня хорошо скрывал. Кроме того, они очень добрые, спокойные, совсем неагрессивные, уравновешенные люди. Никогда после войны никого даже пальцем не тронули.
Мы снова замолчали. Ася, похоже, опять выпала, переключилась на другое.
– Дью, я вас оставлю минут на пятнадцать, - в этот момент у нее зазвонил сотовый и, выслушав сообщение невидимого собеседника, она снова заговорила, обращаясь уже к телефону. – Ничего не делай, даже не прикасайся, я сейчас буду. Все… Жди.
И Сафина растворилась в воздухе.
Прошло не более пяти минут, когда я почувствовал, что в углу репетиционной комнаты у стеллажей с книгами сгустился воздух, и появилась Ася. Не обращая на меня внимания, она присела и вытащила с нижней полки пластиковую коробку, обитую по сгибам жестью, откуда-то из недр ее достала две шкатулки, деревянную и каменную, пересыпала из одной в другую все содержимое. Освободившуюся каменную шкатулку протерла изнутри, дунула внутрь, прошептала что-то. Потом достала из кармана и положила в ее темное нутро золотой крестик на тонкой цепочке, тихонько прошелестевшей между пальцев. Аккуратно убрала все обратно, а потом прошла к дивану, села и закрыла глаза.
– Да, Дью, это – то, о чем ты подумал. И, нет – я понятия не имею, что мне с этим делать.
– Могу я спросить об одной вещи?
– Спросить – да. Услышать ответ – совсем другое.
– Что такое кара-китабчи? – Аська, узнав о том, что меня интересует, заметно расслабилась.
– Кара-китабчи, сихырчи, мяяскяй, яурунчи, рамчи, шайтан-курязи и багучи – это все башкирские наименования магов. Шайтан-курязи – экзорцисты, изгоняющие демонов. Раньше, до нашей встречи, я считала их обманщиками, потому что, накушавшись галлюциногенов, они объявляли, что болезнь или полоса неприятностей, приключившаяся с тем-то и тем-то, сделалась оттого, что к человеку этому прицепился шайтан, далее начинались пляски, дерганья, получалась некая мзда, и дух торжественно изгонялся. Но теперь, когда я знаю, что рядом с колдунами всегда тусуется парочка любопытных эльфов, я уже не столь категорична. Сихырчи, мяяскяй – знахари, целители, соответственно мужеска и женска пола. Яурунчи – предсказатели, гадатели на костях жертвенных животных. Рамчи и багучи – колдуны и ворожеи – тоже гадатели, только использовали они масло и воду. А вот кара-китабчи – высшая каста. Считалось, что они подчиняют себе духов и могут приказать им сделать все, что угодно. Свить веревку из песка, открыть клад или принести для утех красивейшую наложницу турецкого султана. И Олег Павлович был именно таким магом.
– Но как твоя бабушка разгадала это? Лисовские не смогли, а она – запросто.
– Может, это было частью ее дара. Не знаю. Она действительно очень четко всегда диагностировала болезни, всегда знала, что тревожит ее близких. Могла, наверное, и дар определить даже у неинициированного волшебника.
Ася отправилась на веранду, стараясь не разбудить, подхватила на руки сына и аккуратно отнесла его в кровать. Потом наскоро прибралась на кухне, сложила пледы в уголке дивана, вытряхнула и протерла пепельницы. Закипел чайник, Аська пробежалась в сад, набрала мяты, листьев смородины и, загрузив их вместе с зеленым чаем в пресс, залила кипятком. В комнате, перебивая устоявшиеся кухонные ароматы, запахло травяным настоем. Я летал за Сафиной в надежде услышать то, что меня интересовало, я чувствовал, что она хотела бы поделиться, только была слишком горда, чтобы плакаться и подвывать.
Почти уже стемнело. Аська взяла чашку-пресс и сигареты, накинула ветровку и снова вышла на воздух.
– Скажи что-нибудь. Не могу… твое молчание… о многом говорит само по себе.
– Не знаю что сказать. Хоть бы тему подбросил, а?
– Где Эдик?
– Вероятно… у себя дома.
– А ремонт? Он все закончил?
– Если бы… не знаю.
– Что случилось? Я опять проспал все самое интересное…
– Не так уж много пропустил. Правда, Дью… Ничего нового.
– Поговори со мной, крошка… выговорись…
– Дью, пару дней назад, когда я шипела и пузырилась, в этом был бы смысл. Сейчас… не хочу, прости.
– Ты не выглядишь расстроенной или потерянной… скорее удовлетворенной.
Ася помедлила с ответом. Она успела выкурить сигарету почти до конца, прежде чем решиться.
– Так и есть. Пару месяцев назад, после Степкиной свадьбы… знаешь, у меня бывает иногда такое странное, хребтовое чувство… вроде бы все хорошо… и даже лучше, чем обычно, и даже… я, возможно, могу сказать о себе, что счастлива… почти безусловно… но… параллельно, где-то глубоко… рождается и крепнет что-то, похожее на беспокойство, будто я что-то упускаю… и если я это что-то не вычислю, то это что-то вычислит меня и стукнет по самому больному. Я подвергла анализу все свои обычные проблемные места, я перетряхнула все отложенные, незавершенные (по тем или иным причинам) проекты, подчистила все хвосты – и ничего.
– Примерно тогда ты решила отказаться от магии? Ты слишком строга к себе…
– Меня мучила совесть. Я не создана для семейной жизни, я не привыкла согласовываться с кем-то. Эдька не знал и половины того, чем наполнены мои дни… я просто делала все то, что делала… молча. Он часто был предоставлен сам себе и чувствовал себя ненужным. Впрочем, вскоре он приспособился и даже радовался тому, что у него масса свободного времени. У нас так и не возникло привычки делиться… Люди не меняются… И причины, которые привели нас к расставанию тогда… никуда не девались… просто… человеческая психика снабжена защитным механизмом… память вытесняет неприятные, тягостные воспоминания… мы забыли… что не можем существовать близко…
– И что это за причины?
– Для меня – его инфантильность. Как будто я живу с пятнадцатилетним мальчишкой. А для него… я знаю, что  со мной тяжело. Я вижу мир иначе, я знаю то, что знать не должна. Даже, когда не хочу. Даже, когда отказываюсь от магии… я старалась, ради него… но…
– Ты говорила, что неспособна читать мысли того, кого любишь.
– Я не говорила, что не могу. Я сказала, что внутри меня существует естественный барьер, препятствующий попыткам копаться в… его голове. Но если… если мне действительно нужно знать кое-что… барьеры меня не удержат. Это нечестно, я понимаю, но… желание быстрее разума.
– Ты копалась в его голове?
– Намеренно? Нет. Но он не поверил… он не доверяет мне… не может. Ему проще… кому угодно, но не мне… даже, когда… Блин, Дью… беспредметно не объяснишь… Есть такая… рыжая девочка Саша. Помнишь?
– Конечно.
– Лет десять назад она вышла замуж и свалила в Москву. У нее двое детей, жизнь удалась и тра-ля-ля… Эдик с ней общается. Довольно душевно и часто. Ездит к ней в гости, когда надо, чинит ей комп, приятельствует с ее мужем… Года через три после ее переселения в столицу нашей родины у нее один за другим умерли родители. Она знала, Эдд ей рассказывал, что я работаю в сфере недвижимости и занимаюсь, в частном порядке, подготовкой и оформлением всех документов, сопутствующих купле-продаже жилья. Саша попросила продать свое наследство, причин отказывать ей у меня не было. Сработали мы весьма удачно. Я нашла ей приемлемый вариант, она оказалась щедрым клиентом. Потом… я была уже глубоко беременной… она обратилась ко мне снова. Скончался ее родной брат и, опять я должна была заняться теперь уже его квартирой. Мне не хотелось лезть в это дело, но Эдик… он очень опекал меня тогда, и я согласилась, делая одолжение скорее ему, чем ей… Первым делом я обратилась к нотариусам и там мне сказали, что Паша незадолго до смерти составил завещание, согласно которому Александре доставались денежные средства (список счетов прилагался), а все прочее движимое и недвижимое имущество завещано было мне.
– Тебе?
– Да.
– Паша? Паша Калинин?
– Да.
– Неожиданно.
– Нет. Он очень… под конец жизни… мучился тем… что сделал. Мне. Я только думала, что он простил себя. Потому что я простила, искренне. И не раз говорила ему. Я не хотела ничего от него. Я отправилась к Саше, она призналась, что Пашка ее предупредил, что намерен облагодетельствовать меня. Судиться за завещание она не собиралась. Мы договорились, что вступаем в наследство, потом, по факту, я квартиру продаю, а деньги, за вычетом комиссии, передаю ей. Но… когда спустя какое-то время, я занялась этим вопросом вплотную, Сашка опять меня тормознула – пришлось бы потерять какую-то сумму за счет налога на наследство. Никто из нас никуда не торопился, я посчитала, что ее предложение разумно. По согласованию с Сашей я привела квартиру в порядок – так ее легче реализовать. На данный момент она стоит абсолютно пустая, отремонтированная на совесть, с новенькими счетчиками, трубами, батареями и окнами. Нет только финишных покрытий и сантехники, которые нынче принято выбирать индивидуально. И вот весной, когда подошел срок, я выставила ее на реализацию. Цену Саша запросила… нереальную. Плюс еще мои затраты на ремонт и оформление… Ладно… я опять же согласилась, и кроме того, ты знаешь… я была занята личными делами… И вот, наконец, с месяц тому… нашелся покупатель… но Сашка в последний момент все переиграла, сказала, что та сумма, которую она в итоге получит, ее не устраивает… опять отсрочка… я уже готова отказаться вести эту сделку, только немного жаль потраченных средств и сил… но, как-то все мутно…
– А причем тут Эдд?
– Притом, что Саша, общаясь с ним, выдает совсем другую версию событий. Что я, якобы, не отказывалась от наследства, что я поступаю непорядочно, оставив себе имущество человека, которому сломала жизнь… Она не знает подробностей наших с Калининым отношений, и никто не знает. Но она может строить предположения, она видела, как Пашка на меня реагировал… у нее есть основания…
– И Эдька ей верил?
– Не очень, он обычно пропускает все эти сплетни мимо ушей… но тут, как-то к слову, он обвинил меня в том, я лгу ему постоянно, что постоянно всплывают какие-то вещи… разные версии одних и тех же событий, короче – домахался, словил очередной клин. Я сказала ему, что если он верит Саше… у меня есть свидетель наших с ней переговоров – тетя из агенства недвижимости, с которой эта рыжая обсуждала условия сделки… Он нахохлился, обиделся, но, при случае, с Сашей поговорил и выяснил истину. Только мне не признался… Потом мы были на юбилее его мамы. То еще развлечение. Однако я, блин, стиснула зубы и вела себя согласно протоколу. Он – на удивление – тож. После этого дурацкого шоу у меня оставалось только одно желание, точнее два – в душ и спать. А Эдик… из него поперло такое… как с цепи сорвался… это понятно, терпежу не у всякого хватит, нужна разрядка… я это безобразие перетерпела, а под конец попросила его извиниться. Он отказался. И тогда меня тоже понесло – извиниться перед ведьмой – нонсенс? Хорошо. Можно мучить меня своими клинами, это – нормально… я – недостойная плесень... Зато семейка его чудесная, от которой у него самого головная боль и скрежет зубовный – они заслужили банкет за счет Эдуарда Николаевича. Это – да, без вопросов. Какая-то киса, которая с самой первой встречи поставила перед собою цель нас рассорить… она достойна душевного расположения Гендлера. А меня можно обижать, гнобить, подозревать, и даже убедившись в своей неправоте, не посчитать нужным извиниться… 
– И что дальше?
– Долго так смотрел на меня, а потом ехидно поинтересовался, откуда я знаю, что он оплатил маме мероприятие и поговорил с Сашей.
– Задавать ведьме подобные вопросы – бестактность.
– Точно, так я и ответила.
– И тогда он зашипел: «Убирайся из моей головы!» Я это слышал сквозь сон. Но это же – неправда. Ты не могла так поступить с ним.
– Из-за барьера, который является одной из базисных настроек моего мироощущения? Смешно. Может быть, я Гендлера разлюбила? И пока еще не могу себе в этом признаться? Может быть… об этом и были мои предчуствия и беспокойства…
– Почему ты так решила?
– Потому что сейчас этого беспокойства больше нет. И я не расстроена его отсутствием. Наоборот.
– Айс… как бы он себя не вел… нужно сказать ему, что он ошибается в отношении тебя.
– Я должна сказать?
– Хочешь, я скажу?
– Как посчитаешь нужным. И он не так уж неправ с этим «убирайся из моей головы».
– Что?!
– Когда я тревожу эфир вопросом, который мне важен… откуда идет информация? Оттуда, где она находится, ведь так? Оттуда, где ее легче всего взять… из его головы.
– Ась, а может… твое беспокойство связано не с Эдиком, а с теми маячками, которые ты обнаружила, с Греем? Ты что-то же сделала? Буквально недавно?
– Угу. Может и так.
– Марио наняла мага, ты знаешь?
– Угу.
– Она считает, что этот колдун сильнее ее мужа.
– Это он наставил те заклятья много лет назад. Пришлось повозиться… на самом деле… в моем теперешнем раздрае… как раз хорошо, что появилась эта задачка. Дью, прости меня, ради Бога, я устала. Полетай, а? Поразнюхай. Завтра обсудим. Сил нет.
Аська уставилась в пространство и замолчала окончательно. Я поблуждал немного по дому и улетел к Ивашке Звягинцеву. Мы поболтали. Потом меня дернуло в центра, потом я метался по городу. А потом вернулся в поселок. Ненадолго завис над первой линией. Я, помнится, рассказывал, что могу считывать поток событий с предметов, людей, энергий. Этим я и занимался всю ночь почти. Так что, не смотря на то, что начало событий я проворонил, теперь я имел представление о том, с чем Асе пришлось столкнуться.   
 
Пробуждение Веры Павловны.

Если бы то было Верино решение, отпуск она бы провела на море. Ассоциация «отдых и море» - других каникул она не понимала. Но Верочку поставили перед фактом. Сделали сюрприз. Радостный, приятный, но не спросясь ее мнения. Впрочем, море было. Балтийское. Можно ли в нем купаться в конце августа Верунчик не знала, но ей хотелось попробовать. Поэтому в первый же по приезду день она озадачила этим вопросом Сережу.
– Поехали смотреть поющие пески?
– Запахи ты слушаешь, а поющие пески собираешься увидеть?
– Мяу…
– Ну, если «мяу», то, конечно же… разве можно устоять против «мяу».
Пески действительно пели. Точнее мелко шуршали, поскрипывали, посвистывали. От широкого Сережиного шага – «тру…- тру…- тру…», а от Верочкиного легкого, семенящего – «три-три-три-три». Серый рискнул поплавать, а Верочка так и не решилась. Вода показалась ей оглушающее холодной. Она помочила ноги, нахлобучила на голову огромную шляпу, закуталась в парео и пошла вдоль пляжа к соснам. Метров за десять до леса она развернулась обратно, пожалела свои босые пятки – дюны вспучило корнями, корявыми, полузарытыми в мелкое крошево ветками. Сергей как раз выходил из моря. На нем были только длинные шорты, болтавшиеся неприлично низко на бедрах. Ее мужчина был худ и высок, ребра под бронзовой кожей напоминали стиральную доску, впалый, каменный живот треугольником нырял в шорты, длинные ноги украшала приятная глазу мышечная масса. Он ступал легко, свободно. Таким же свободным был разворот широких плеч, и взгляд, и посадка головы, как будто ни разу в жизни ему не пришлось встретиться с трудностями, которых он не смог преодолеть. Серый был победителем. Глядя на то, как он выходит из моря, неспешно и удовлетворенно, Верочка подумала, что не видела раньше никого похожего. А еще – он знает, что он один такой и потому ожидает, что она оценит то, что его выбор остановился на ней…
После легкого ленча Верочка задремала, сама не заметила как. Вероятно потому, что устала смертельно. Не от поездки. Несколько последних, томительно напряженных, сложных лет лишили ее внутренних резервов. Короткие, недельные перерывы не спасали. В Турции, в Египте, в Греции, в Крыму или на Каспии, она занималась в основном тем, что спала под тентом, освежаясь иногда в бассейне или в море. Подруги, компаньонки, такие же, как она, замученные офисные девочки, покрывались загаром и отчаянно флиртовали, а у нее даже на флирт сил недоставало, и загар к ней не прилипал. Светлая блондинка от природы, Верочка на солнце обгорала до красноты, болела потом несколько дней, а в итоге становилась максимум персиковой. Поэтому сегодня на пляж она взяла парео, замоталась в него, как мумия, стараясь спрятаться и не испортить ни себе, ни Сереже отдых своими проблемами.
Когда она проснулась, солнце висело низко, дюны отбрасывали длинные тени, а сосновая роща затаилась в предчувствии сумерек. Серега, опершись спиной о корягу, откинувшись, быстро-быстро мелькая тренированными  руками, рисовал, бросая взгляд то на нее, то на планшет, лежащий у него на коленях.
– Я некрасива, зачем ты?
– Ничто, кроме красоты, не заставило бы меня взяться за карандаш.
– Ничто, кроме скуки… я прошу прощения, я не ожидала, что засну… Извини? А?
– Глупая… Смотри… Разве непохоже? Некрасиво?
Он переполз ближе, передал ей планшет. Она не ожидала, что Сережа настолько хорошо и уверенно рисует. Набросок был выше всяких похвал, и модель тоже, но Вера не знала, насколько точно он ухватил сходство.
– Фотография была бы точнее, вернее, и… ты бы понял, что я права.
– Спорим?
Серый, как фокусник, достал из-за спины камеру и показал ей фотку, сделанную, вероятно, прежде рисунка, и точно с того же ракурса. Она вглядывалась то в одно изображение, то в другое и не верила. Он вытащил из ее рук фотик, убрал в сторону лишнее, и принялся целовать ее, не закрывая глаз. Она все равно не могла расслабиться, избавиться от смущения. У нее было слишком мало опыта, ей отчаянно хотелось открыться, уверовать в искренность его чувств, в его преклонение перед нею, она не понимала, чем заслужила такое невероятное счастье. Она была никем – обыкновенной, немолодой уже, неизбалованной мужским вниманием тридцатилетней старой девой, а он – богом, мечтой и сказкой… Ей казалось, что от избытка эмоций она вот-вот расплачется и испортит все, но он… ей мнилось, что он слышит ее мысли, что он знает все ее переживания, и благодарен ей, влюблен в нее именно за это смущение…

Неделя отпуска пролетела быстро. Верочка наслаждалась каждой минутой. Они гуляли по городу, пока у нее не начинали ныть ноги от усталости, фотографировались на каждом углу, накупили массу сувениров, были на могиле Канта, облазили несколько старинных фортов. Чаще всего Сергей выступал в роли гида, он бывал уже в Калининграде раньше, и, судя по тому, что он рассказывал Верочке, на протяжении последних двадцати лет не раз, и даже не два. Вера знала, что Серый любит путешествовать и объездил полмира, но не могла представить, как это возможно. Какими доходами должен располагать человек, чтобы без особого напряга ездить пару-тройку, как минимум, раз в году куда-то, даже за пределы страны? А кроме того, все бремя расходов Сережа взял на себя, а Верочка потратилась только на сувениры, на подарки родным, на украшения из янтаря, да еще может однажды расплатилась на заправке, и то только потому, что не работал терминал безналичного расчета.
Она вела себя предельно скромно, стараясь деликатно и незаметно снизить сумму, в которую обходилось Сереже ее содержание, но он ее быстро раскусил и, посмеиваясь над ее экономностью, перестал доверять ей выбор блюд в ресторанах, делая заказ сам и выбирая самую, что ни на есть, экзотику. Вера смущалась и заливалась краской, а Сергей улыбался и говорил, в ответ на ее увещевания: «Где и когда ты еще такое попробуешь? Лови момент!» Сережа был щедр, но она не верила, что эта щедрость напоказ. Его искренне забавляло и умиляло ее отношение к происходящему. Он всячески доказывал ей, что она достойна рыцарского поведения, что ему в радость делать ей приятное.
Обратная дорога заняла у них целый день. Верочка, если не дремала, то развлекала себя тем, что скидывала с камер на Сережин ноут фотографии и сортировала их. Себе она оставила лишь те, на которых она была одна, чтобы избежать расспросов со стороны родственников.
– Тебе все фотки оставить? Мои тоже?
– Разумеется, что за вопрос?
– Так. Может, ты стесняешься.
– Кого бы?
Сережа улыбнулся, глядя через лобовое стекло. У Верочки потеплело на сердце.
Домой они вернулись глубокой ночью. Город надвигался медленно, мелькали по сторонам дороги спящие, пригородные деревеньки, ярко освещенные заправки перемежались провалами пустырей и мрачными громадами многоэтажек. Фонари вдоль шоссе выхватывали из темноты обочины, затененные густыми, шелестящими, разросшимися за лето кустами. Далекий центр моргал окнами, засыпая. Верочка, рассеянно глядя через лобовое стекло, думала, что щели, дыры электрических ламп из непроглядной темноты вокруг подмигивают ей, подначивают задать самый важный вопрос, который она боялась прояснить в течение всей поездки. Машина, наконец, остановилась у тротуара у въезда во двор ее дома. Сережа обернулся к ней, и лучисто сверкая глазами, спросил:
– Теперь в четверг? Как обычно?
Верочка не один раз передумывала потом весь их разговор, обсасывала, перебирала все свои слова, Сережины, даже жалела о чем-то, переживала, что могла его обидеть, что Серый ее не так понял. Но того, как повернулось все, не испугалась, даже наоборот.
– Мне казалось, что «как обычно» уже не будет, будет только лучше.
– Как?
– Может быть, попробовать… пожить уже вместе?
– Ты хочешь, чтобы я бросил семью?
– Что значит – бросить семью?
– Я ведь женат.
– Как это?
– Вот только не говори, что это для тебя новость. Насколько я знаю, вы с моей супругой даже родственницы.
– Наши семьи давно прекратили всякое общение… И… да. Для меня новость то, что ты до сих пор женат. Я была уверена, что вы с Мариной разошлись, ты сам говорил, что…
– … что интимных отношений между нами нет, но семья – это не только двое людей, спящих в одной постели. Это еще и собственность, дети, совместный бизнес, какие-то общие дела и ответственность друг перед другом.
– Но ты не любишь ее. И она не любит тебя, ты говорил, что она никогда тебя не любила… зачем длить эти отношения? Если ты хочешь быть со мной? Зачем?
– Верочка, прошу, я не готов сейчас говорить об этом. Мы оба устали. Лучше встретимся как-нибудь, раз уж мы созрели для серьезного выяснения… не надо портить под занавес чудесные каникулы…
Грей, Сережа Григорьев… сказал так и выскользнул из машины, открыл багажник, достал Неперовской ее огромный чемодан. Вера тоже вышла, забрала вещи, попрощалась и пошла к дому. Услышала, как заурчал мотор, тронулся с места Серегин джип, и только тогда позволила себе остановиться. И задыхаясь, давясь соплями, сгибаясь пополам от боли в сердце, заплакала. Потом, спотыкаясь, таща за собой громоздкий чемодан, двинулась к подъезду. Зеркальные стены лифта, отразив ее лицо, вернули Неперовскую к действительности. Верочка вытерла глаза, оправила легкую курточку, перед дверью пошуршала в сумочке, нашла ключи и толкнула дверь. Как и следовало ожидать, не смотря на то, что она дважды просила маму не закрываться на цепочку, в квартиру незамеченной Вера попасть не смогла. Она поскреблась тихонько, и в ответ на это где-то в глубине квартиры зажегся свет. По коридору в ночной сорочке, шаркая тапочками, шла матушка, щурясь со сна.   
– Как добралась? Что же я машины не слыхала? Я думала - услышу, когда ты подъедешь.
– Мам, я просила, ну зачем же ты, четвертый час уж…
– Ты плакала? Что-то случилось? Все цело? Деньги потеряла?
– Нет-нет. Ничего, все в порядке. Просто, сейчас вот, когда по ступенькам чемодан тащила, по щиколотке себе попала колесиком... Как вы тут?
– Хорошо. А ты?
– Мамочка, давай завтра. Спать хочу, умираю.
Верунчик, к удивлению своему заснула мгновенно. И проспала полдня, и дольше бы еще дрыхла, если б к ней не прокрались племянницы, не принялись бы ее тормошить и щекотать, требуя подарков.
После обеда вся семейка собралась в большой комнате перед компьютером. Слушали Верины отзывы и смотрели картинки. Верочка удивлялась, что ее голос звучит бодро, ровно, без всхлипов, а ведь большую часть этих снимков сделал Сережа, и это его глазами она сейчас смотрела на себя… Разумеется о том, что она ездила с кавалером, она родным не сказала. Придумала, что купила автобусный тур.
– Какой удачный портрет. Ты тут прямо красавица. Надо ж было так схватить…
– Да, мам с фотографом мне повезло… Ну, давайте распаковывать подарки?
Чуть позже в тот же день матушка собрала обеих дочерей на кухне и поставила их в известность о том, что до начала учебного года им надо переехать в полностью уже достроенный, отремонтированный, но необжитый дом. Главным резоном переезда стало то, что и младшая из Вериных племянниц тоже стала школьницей, и каждой из девочек нужно свое рабочее место, а дома уже все для этого подготовлено. То, что в коттедже плохо работала водогрейка, маму не смущало – тем больше поводов будет ее, наконец, починить. Верочка уже давно хотела переехать, ей надоела вечная теснота двухкомнатной квартиры, где на сорока квадратах проживало пять человек. Ее до оскомины напрягала скученность, отсутствие личного пространства, очереди по утрам в ванную и бытовые неурядицы, проистекающие от перенаселенности. Поэтому вторую неделю своего отпуска Верочка провела, курсируя между квартирой и домом, перенося вещи, перебирая их, намывая окна, полы, расставляя мебель. Иногда ей в этом помогали девчонки, племяшки, но толку от них было чуть, больше крику и суеты.
Верочка не звонила Сереже и не делала попыток с ним увидеться. Она для себя уже все решила. Она была хорошей девочкой всегда – послушной, почтительной, правильной, богобоязненной. Она бы не стала разрушать брак, не оставила бы Сережиного сына без отца. Она никогда бы не взяла на себя такой грех. Она не обнаружила бы свои чувства, если бы знала, что он несвободен. Перед ней даже не стоял вопрос выбора, она знала, что как бы ей ни было плохо, сознательно в роли любовницы при живой жене она не останется. Верочка не винила Сережу. Она должна была спросить прямо. А он всем своим поведением давал ей понять, что не связан обязательствами, что готов к отношениям с ней, он был так хорош, что она долго баюкала свою совесть, не решалась выяснить… Теперь же она всячески старалась не думать о том, что произошло, потому что, возвращаясь к последнему их разговору, чувствовала себя выкупанной в помоях. Она была уверена, что с ней никогда не произойдет того, за что ей придется стыдиться, но теперь Вера особенно строго и впервые, может быть, за всю свою жизнь экзаменовала свою совесть. И не людей вокруг Верочка стыдилась – она думала, что об их с Серым связи никто не догадывался даже. Она совестилась самой себя. Она смогла наплевать, влюбившись действительно сильно, на обет целомудрия. Но потерять окончательно и разум, и честь, став причиной развода Сережи с женой – нет. Этого не будет. Как не будет и их дальнейших отношений. Потому что хорошая девочка живет с любимым мужчиной в браке и рожает ему детей, но не ... скрывается, встречаясь урывками среди дня в пустой квартире. 

К четвергу Вера переправила на дом все, что могла, а крупногабаритные вещи упаковала и вызвала грузчиков и машину. До самого вечера она вместе с мелкими пигалицами носилась, как ужаленная, и даже поесть смогла только после того, как приехали с работы мать и сестра. Более или менее откопав свою кровать из-под тюков с одеждой, застелив ее, Верочка рухнула и заснула мгновенно еще засветло, а поутру на свежую голову вспомнила, что где-то зарыла свой телефон, и принялась его разыскивать, попутно разбирая по шкафам имущество. Когда пропажа отыскалась, обнаружилось, что за вчерашний день скопилось несколько непрочитанных сообщений и непринятых вызовов. От Сережи. Первое сообщение содержало только одно слово: «Увидимся» и знак вопроса. Вера не знала, что она ответила бы, и порадовалась, что вчера телефон находился где-то отдельно от нее. Дальнейшие сообщения, по мере того, как росло Сережино нетерпение, становились все более обеспокоенными и эмоциональными. Он ей звонил весь день и нервничал по поводу того, что она не реагирует. Хватило бы у нее сил держаться так стойко, если бы она знала о звонках и письмах, Вера не знала, но возблагодарила Бога, что увел ее от греха подальше. Все то утро она боролась с собой, она была воспитанной девушкой и чувствовала, что элементарная вежливость требует ответить на звонок, но она не знала, что и как ей говорить, пришлось бы начать с оправданий, а оправдываться, уступать Вера не собиралась.
Выходные пролетели быстро и в заботах. Первый свой после отпуска рабочий день, Верочка посвятила, помимо разбора завалов, еще и рассказу об отпуске. Она порадовалась тому, что гораздо лучше уже владела собой, и никто из коллег ее депрессии не заметил. Разве что Наталья, она сидела от Верочки через проход, лицом к лицу, временами смотрела на подругу подозрительно и задумчиво.
Опять покатились будни. Дома Верочка воевала с мамой, с девчонками. С сестрой же, с Сонечкой дело обстояло хуже. Сестра находилась в полной прострации, кто-то на улице опять нашептал ей, что ее мужа видели «там-то и там-то, с той-то и той-то». Усугублять сестрину боль, нарываться на неприятные разговоры Вере не хотелось, но не видеть того, что большинство пакостей, устраиваемых девчонками, происходит при полном попустительстве Сони, она не могла. Однажды, застав племянниц катающимися на стульях по гладкому ламинату холла второго этажа, она попыталась их приструнить, но натолкнулась на ядовитый и обидный ответ старшей, Криси:
- Ты мне никто, ты не можешь мне указывать, что делать. И наказывать тоже.
Верочка ответила только, что они портят пол, а еще запросто могут улететь, не рассчитав силы на лестницу, и переломаться сами, вместе с креслами, и ушла драить ванну. Физическая работа отвлекала от грустных мыслей плохо. «Подумать только – эти дурацкие кресла на колесиках я лично искала по всему городу, выбирая так, чтобы спинка была ортопедическая и адаптированная под детский размер… И это на мои деньги отремонтирован, перестроен и отделан весь этот дом, благодаря мне у них, у каждой есть теперь своя комната, свое место, а я им никто, и звать меня никак… неблагодарные… а все ж детским своим умишком чего-то там себе понимают и злобятся… Надо с Соней поговорить – через неделю – 1 сентября, а у девчонок ничего еще не готово…» Но разговор этот с сестрой Верочка так и не начала, ей не хотелось бередить и без того растравленное сердце Сони, обсуждая непростые ее отношения с мужем. Она ничем не могла помочь, ничего не могла изменить здесь, могла только попытаться чем-то порадовать племянниц, но после каждого нового примера их детского хамства, от этого желания оставалось все меньше…
Они с Сережей днем встреч, в свое время, назначили четверг – списывались-созванивались, договаривались и пересекались либо в перерыв, либо после работы. Теперь четверга Вера ожидала со страхом. Однако пару недель, так получалось, ее либо вызывали к шефу, либо отправляли по делам конторы к смежникам. Она не брала с собою телефона, поэтому не слышала звонков. В третий, если считать от ее отпуска, четверг, выйдя в коридор до куллера с питьевой водой, Верочка обнаружила, что к ней в кабинет через пост охраны норовит просочиться мальчик-курьер с шикарным букетом.
– Верочка, Вера Павловна, тут к вам курьер рвется!
– Вы – Вера Павловна Неперовская?
– Да.
– Это вам. И это... И велено дождаться ответа.
Вера взяла конвертик, не читая, порвала его пополам и отдала парнишке обратно.
– У вас есть девушка?
– Ну… да.
– Отдайте цветы ей.
Через пятнадцать минут телефон взорвался. Верочка аккуратно поставила его на беззвучный режим и продолжила работать. Наталья через проход бросала на нее недоуменные взгляды, а после, в столовой не выдержала.
– Вы поссорились?
– Нет.
– Он тебя обидел?
– Нет.
– Ты, что же? Решила отказаться от собственного счастья?
– На чужом несчастье, говорят, не получается… Наташа, я не могу говорить об этом. Давай так – я тебе расскажу, как только решу, что уже можно. А пока – извини.
– Зря ты. Ты такая была весь этот год невероятная… я молилась за тебя всякий день… Ну, да и Господь с тобою…

В следующий четверг звонков не было. Т.е. не было звонков от Сережи. Возвращаясь домой, Верочка думала, что вот, слава Богу, все и кончилось. И все же ей было грустно. Целый год негаданного счастья – и так, в одночасье пришлось от всего отказаться. И все же этот год изменил ее. И внешне и внутренне. Она стала уверенней в себе и свободней. И линия фронта в ее вечной войне с мамой значительно сместилась в ее пользу.
Что за война? Оу! Это долгая басня. Верочка до семи лет проживала в деревне. Отец ее, Павел Петрович Неперовский, был местный, а мать пришлая, распределившаяся после техникума бухгалтером в лесозаготовительную контору. Там она и сошлась с Палом и вышла за него, потому что он считался первым парнем на селе, перспективным женихом. Эмма Николаевна всегда и на все смотрела с позиций перспективы, но дело в том, что оценивала она неверно и с возрастом так и не научилась ставить перед собой реальные цели. Она считала, что живет в деревне временно, а муж ее любил родные «Петровские выселки» и был доволен своей судьбой. Летом в отпуск к ним приезжала его тетка, Таисия Ильинична. Нестарая еще, отзывчивая, нежно любившая племянника и двоюродных внучек за неимением собственных детей, она в один прекрасный день предложила молодой семье переселиться к ней в город. Обещала помочь и с жильем и с работой. Некоторое время по переезду Неперовские жили у нее в двушке, а потом с помощью Таисии и отчасти за ее средства они приобрели неподалеку домик. Маленький, тесный и больше похожий на времянку, но, тем не менее – свой. С той поры и по сей момент, почти каждый год этот домик перестраивался и облагораживался – он подрос, стал  двухэтажным, в нем появились газ, вода, канализация, автономное отопление. Эмма стремилась улучшить качество их жизни, но в процессе ввергала семью в бесконечные и утомительные неприятные ситуации и вечное безденежье. Только на одно лето выпал перерыв в строительстве – Павел, Сонечка и Вера попали в автомобильную аварию и сильно переломались. Верочка даже чуть не погибла и несколько месяцев провела в больнице.
На фоне вечного ремонта сил Эммы Николаевны на воспитание дочерей уже не хватало, дополнительное образование, которое они могли бы получить в городе, мать считала бесполезной тратой времени и средств. Жизнь их мало отличалась от той, что они вели в деревне, да и контингент, обитающий на той же улице, что и Неперовские – первое поколение переселенцев из сельской местности – тоже не способствовал смене мироощущения. Все, что Сонечка и Верочка видели в жизни хорошего, давала им тетка Таисия. Она возила их в город на новогодние елки, в кино, в театры, она с удовольствием забирала их на выходные к себе в гости. Она пыталась свести их с прочей городской родней, но общение это не доставляло особого удовольствия обеим сторонам, а когда Павел Неперовский начал выпивать, и вовсе прекратилось.
Таисия Ильинична скончалась, когда Верочка училась в средней школе. Свое имущество она завещала Верочке и этим имуществом тут же распорядилась Эмма – она привезла с Рязанщины и поселила в Таиной квартире своих престарелых родителей. Шаг этот, благородный и своевременный, несомненно, заслуживал одобрения, но Павла он окончательно добил. От своей семейной жизни Неперовский устал, поначалу он надеялся, что вот еще чуть-чуть и супруга его наконец-то успокоится, и они заживут в мире и согласии, но со временем он начал понимать, что даже приблизительного удовлетворения ее желаниям не предвидится. Она ставила перед ним определенные цели, она изыскивала средства и доставала материалы, но собственно ремонт делался его руками. Тая все-таки была ЕГО тетей, он считал, что у него больше прав распоряжаться ее недвижимостью, он предполагал переселиться семьей в ее квартиру и жить там, в уюте и спокойствии, а работы на доме продолжить непременно, но дозировано, под настроение и если появятся свободные финансы. Но супруга решила по-другому. И впервые в жизни Павел возроптал, и в отместку жене, он перевез с родины и поселил в доме собственную мать.
Это была грузная, неприятная, злая старуха, которая не любила ни сына, ни внучек, ни невестку. Она никогда не помогала по хозяйству, не готовила, не общалась ни с кем в доме, не считала нужным как-то финансировать даже свое собственное проживание в семье сына. Девочки всегда получали на дни рождения от Таисии какие-то подарки, но от собственной бабушки они не видели ничего, кроме попреков по поводу и без. Времена тогда были тяжелые. У Эммы на руках кроме собственных родителей, почти взрослых дочерей, пьющего, отказывающегося браться за новый ремонт мужа и значительных долгов, оказалась еще одна обуза, и мера ее терпения переполнилась. Она подала на развод. Эмма думала, что если она избавится от ставшего бесполезным Павла и его сварливой матери, ей станет полегче. Но дело было не в Павле, а в ней самой.
Тогда обе дочери встали на ее сторону, особенно в свете того, что случилось дальше. А произошло следующее – Павел не возражал против расторжения брака и, едва только их развели, уговорил мать передать ему сделанные ею за много лет сбережения и купил себе новую однокомнатную кооперативную квартиру. Но пожить в ней старушке не довелось. Она так и не съехала от невестки до конца своих дней – Павел все откладывал переезд матери, ссылаясь на неустроенность. Выставить на улицу свекровь Эмма не могла и продолжала ее содержать, а та от переживаний вдруг надумала болеть, будила по ночам внучек своими громкими стонами, стала капризна сверх всякой меры, начала забываться и все рвалась куда-то. Во время похорон бабушки Верочка общалась со своим отцом в последний раз. Она встречала его, разумеется, в городе и по сей день, но не разговаривала и даже переходила, едва завидев, на другую сторону улицы. Она видела, что он счастлив и не могла этого ему простить. Павел действительно зажил, наконец, так как хотел, бросил пьянку, и был вполне себе обеспечен и доволен судьбой.
А между тем, оставшись без мужчины, Эмма столкнулась с тем, чего раньше не замечала и не хотела видеть. Теперь всякую мужскую работу по дому, которую раньше безропотно или со скандалом делал супруг, она вынуждена была оплачивать. Нет, кое-что она, конечно, могла сделать сама. Но вот чистить трубы и водостоки, менять электрику, следить за отоплением, не говоря уже о кладке кирпича и устройстве крыши – этого она не умела. Кроме того, однажды, на нее, как гром среди ясного неба, свалилось известие о том, что дочери ее выросли и одна из них, Сонечка, собирается выйти замуж.
Поначалу Эмма Николаевна отнеслась к этому известию с радостью и тут же определила, что зять непременно будет ей помогать, а еще, молодые уже к тому моменту окончили институт и устроились на работу, а значит, больше средств можно вложить в очередное строительство. Но ее ждало еще одно разочарование – молодожены сразу же после свадьбы сняли квартиру и зажили своим домом. Сонечка, пожив отдельно от матери изменилась и уже никогда не могла стать прежней. Она вдруг обнаружила, что заработанные ею лично деньги можно оставить себе и потратить по своему выбору, например на поездку в отпуск, или на красивую одежду, или на новенький компьютер. Правда, пожили новобрачные одни недолго – через год родилась у них дочка, Крися. С одной зарплаты кормиться втроем и снимать жилье им стало не по силам, и они вернулись домой, к Эмме.    
Неприязненные отношения зятя и тещи, возникшие еще в тот период, когда с его подачи из семейного бюджета выпала Сонечка, во время совместного проживания на одной территории переросли в открытый конфликт. Эмма считала Алексея лентяем и бездельником и сообщала об этом всем, кто готов был ее слушать, а уж дочерям – раз по пяти на дню. Лешка действительно не приучен был к физическому домашнему труду, и не считал, что он обязан «забивать гвозди» только потому, что является мужчиной. Через пять лет он, также как и Павел Неперовский, из дому сбежал, поселился у своих родителей, а на прощанье, в «последнем слове» сказал, что уходит не от жены и дочерей, а от тещи.
С той поры Эмма Николаевна зятя иначе, как «этим козлом» не называла. Сонечка виделась с мужем по выходным, или во время отпуска. Она сделала попытку пожить с дочерьми у родителей Алексея, но видимо что-то было не так с климатом в той части города или с самой квартирой мужниных родственников – Кристина и Ксения непрерывно болели. Сонечка снова вернулась к матери.
Верочка же с самого начала была Эмме надеждой и опорой. Они любили помечтать вечерами о том, что они хотят видеть в своем доме, они бродили по строительным базам, выбирая варианты сантехники или плитки. Зная, что мать ее наделала долгов, Вера с первых же дней своей трудовой деятельности взяла за правило отдавать матери всю свою зарплату, оставляя себе только какую-то мелочь на проезд и обеды. Когда Эмме перестали давать кредиты, Вера стала оформлять их на себя, один за другим. Был в ее жизни период, длившийся почти год, когда почти все, что они с матерью зарабатывали, они относили в банк. Именно тогда Верочка, доведенная до последнего предела, впервые задумалась о том, в чем причина ее бедственного положения. Ей тогда исполнилось двадцать пять лет, самый лучший женский возраст, а она даже и не помышляла о личной жизни. Неожиданно свалившуюся на нее премию она потратила на поездку в Египет, ее уговорила Наталья, ее коллега и приятельница. Контраст ее обычного существования и солнечных, ярких пляжей сдвинул ее с привычной колеи. Она не жалела ни минуты, что устроила себе отдых. Верочка обещала себе, что как только она разберется с долгами, она непременно займется собой. Правда, ждать этого часа ей пришлось два долгих года.
Престарелые родители Эммы Николаевны умерли один за другим и, разобравшись с необходимыми в таких случаях заботами – оградками, памятниками, гробницами – Верина мама принялась с воодушевлением осваивать сделанные стариками сбережения. Дом наконец-то был достроен, все коммуникации работали исправно, но оставалась отделка изнутри. Двести с лишним квадратных метров пространства требовалось оштукатурить, настелить полы, обшить потолки. Неперовские от пыли и грязи давно уж переехали на квартиру. И еще несколько лет длилась бесконечная гонка, и снова брались кредиты, но теперь уже Верочка не с таким воодушевлением относилась к материным идеям и планам. Они спорили за каждую копейку, Верочка с карандашом и калькулятором доказывала Эмме нежизнеспособность ее желаний.
Наталья, лучшая Верина подруга, всегда говорила, исходя из личного опыта, что самые жуткие мамы – мамы Наташи, и притом, что сама носила это имя. Но после знакомства с Верочкой она стала добавлять к этому присловью следующее: «Хуже, чем мамы Наташи, могут быть только мамы Эммы». Верочка горько улыбалась в ответ, как улыбалась и поздравлениям подруги с Днем Строителя.
По состоянию на тот период, когда в ее жизни появился Сережа, Верины доходы распределялись следующим образом – половину съедали долги, три восьмых перекочевывали в мамин кошелек, и только одну восьмую Верочка оставляла себе. Всякую денежку, полученную от подработки или в качестве доплат, компенсаций, она несла в банк, уменьшая сумму кредита и проценты по нему. Ей грозило повышение по службе, но матери она ничего не собиралась говорить, она знала, что за этим непременно последует новая грандиозная трата, она стала осторожной и давно уже скрывала от Эммы состояние своих финансов. Сейчас же, из-за повышения, из-за того, что она значительно уменьшила сумму долга, Вера, не изменив размер выплат маме, могла позволить себе гораздо более значительные деньги оставлять на собственные нужды.
В подростковом возрасте Верочку и в глаза и за глаза называли кубышкой. Она действительно не отличалась худобой. С той поры у нее остался комплекс, она считала себя некрасивой, а на фоне отсутствия денег и вовсе перестала следить за собой. Наталья, в тот день, когда была получена первая «большая» зарплата, потащила Веру по магазинам. Каждая вещь подбиралась индивидуально, и общую картину Вера увидела только дома. Верхняя часть тела, талия, щиколотки, ноги от колена, руки у нее были тонкими и изящными, очень женственными, а вот бедра – широковаты. Став на каблуки, распустив свои светло-пепельные волосы, разгладив мягкие складки объемной юбки, и смущенно повязав бант блузы, Верочка ожидала обнаружить в зеркале смешную, нелепую тетку, напрасно вырядившуюся в чужой наряд. Но она себе понравилась. Впервые в жизни. Даже переодеваясь в свои старые тряпки, она продолжала чувствовать себя привлекательной. Такой ее и встретил Сережа, он смотрел на нее восхищенными, влюбленными глазами, а она хотела быть красивой для него.
Однако главные перемены произошли не во внешности Веры Павловны. Она позволила себе помечтать. Она перестала связывать свое будущее исключительно лишь только с мамой, с этим домом, в который вложила десять лет своей жизни. Она вдруг поняла, что развитие отношений с Сергеем могут привести ее к созданию собственной семьи и собственного дома. Это открытие ее испугало, она никак не могла смириться с тем, что столько лет потрачены ею впустую. Она долго еще цеплялась за старые принципы, продолжала всякую лишнюю копейку тратить на погашение ссуды. Но теперь идеи и планы Эммы Николаевны Вера оценивала гораздо более взвешенно и придирчиво. И большую часть отвергала. 
Эмма поняла, что и младшая дочь выскальзывает из-под ее влияния, и предприняла ответные меры. Она перестала советоваться с Верочкой и делала то, что считала нужным, и Вера узнавала о новых покупках постфактум. И не только о покупках. Так неделю назад мать, не сказавши, пустила арендаторов в Верочкину освободившуюся квартиру. Но Вера, на фоне депрессии из-за разрыва с Сережей даже не прореагировала. Полученный от жильцов аванс тут же исчез безвозвратно, зато появился на кухне новый обеденный столик…
Итак, Верочка шла домой и мечтала заняться комнатными цветами. Она очень любила цветы, а тут при переезде многие из них пострадали, требовалось их подкормить, обрезать, протереть от пыли и обработать от болезней. Однако, шагнув за калитку, она поняла, что мама опять нарушает ее планы – на бетонированном дворе от забора до сарая сохла рассыпанная картошка. Дома Верочка переоделась в своей спальне на втором этаже, поужинала и уже мыла за собою посуду, когда услышала, что в кухню спустилась Эмма Николаевна.
– Надо перебрать картошку.
– Я же просила тебя отложить до выходных. Ночью дождь обещали.
– На выходных и без того работы много. Надо привести в порядок гостиную, протереть шкафы и все перебрать, перестирать и перегладить. Книги расставить.
– Все я должна сделать?
– Вместе.
– Мам, не ври себе. Сонечка не шелохнется, сбежит опять к мужу на свидание. А ты опять себе дела придумаешь. Собирайся, займемся картошкой.
Вера вышла во двор, достала из сарая несколько пластиковых ящиков и принялась сортировать клубни: битые, порезанные, мелкие отдельно от хороших. Несколько ящиков она наполнила на автопилоте, не заметив времени на фоне погружения в собственные невеселые мысли. Мама так и не вышла. Вера встала, отряхнулась и заглянула в дом. Матери не было ни на кухне, ни в коридоре, ни в гостиной. Вера покричала, услышала шаги на лестнице, и снова ушла к сараю. Она успела рассортировать довольно приличное количество картошки, когда, наконец, появилась Эмма Николаевна. Она присела рядом с дочерью, наполнила собственноручно один ящик, потом подняла его, понесла в сарай и там пропала. Вера начинала злиться. Подхватив пару полных коробов, она отправилась за матерью и застала ее в задумчивости рассматривающую сложенные у дальней стены сарая доски.
– Вот что делать? Не рассчитали с половой доской… Куда излишки деть? Может настелим на чердаке?
– А как их туда поднять? Они длинные, на лестнице застрянут. И потом – у нас нет денег, мам. Рабочих нанимать не на что.
– А сами?
– Кто? Ты и я?
– Ничего особо сложного.
– Ага. Только тогда уж давай весной. Скоро похолодает. И работать на чердаке станет невозможно.
– А вот представь – утеплим крышу, подвесим веревки, будем белье сушить? Красота?
– Мамочка, пожалуйста, доделай хоть то, что уже затеяла. Пошли, немного осталось.
Вера перебрала еще какое-то количество клубней в одиночестве, почти не надеясь на помощь матери, но ей уже до смерти надоело делать все и за всех. Она спустила в погреб короба, и поставила маму в известность, что на этом заканчивает. Эмма выглянула из сарая на двор, скривилась и укоризненно поглядела в спину уходящей Верочке.
– Сходи на квартиру. Звонили жильцы, просили кого-нибудь заглянуть вечером.
– А сама?
– У меня еще дел много, и это твоя квартира.
– Как деньги за нее получать, так ты об этом забываешь. А как проблемы – так это моя квартира.
Вера отмыла руки, набросила ветровку поверх спортивного костюма, кинула в карман ключи и телефон, и вышла на улицу. Вечерело. Солнце садилось за спиной, окрашивало золотом серые бетонные заборы, застревало в зарослях многолетних астр и георгин на клумбах. Ей даже понравилось то, что она вынуждена была прогуляться. Вера привыкла к тому, что выходит только до работы или до магазина. Верочка брела неторопливо и фантазировала, будто бы вышла из дому просто так, подышать воздухом перед сном, пошуршать листвой, помечтать. Крамольная мысль о том, какой была бы ее жизнь без маминых грандиозных идей, пустившая корни в ее голове, когда она встречалась Сергеем, теперь переживала трансформацию, становилась еще более дикой и дерзкой. Зачем непременно нужен мужчина? Она ведь может отделиться от матери и сама по себе. Ей нужно всего лишь не пропустить момент, когда ее нынешние жильцы надумают съехать, поставить новый замок, забрать документы. А к тому моменту расквитаться с долгами и не наделать новых. Ей надо научиться… противостоять давлению матери. Как-то дать ей понять, что и муж и зять сбежали от нее не просто так, что старшая дочь не зря считает маму причиной краха своей семейной жизни, что теперь и Верочка не на пустом месте хочет отделиться…
  Но в глубине души Вера считала, что Эмму Николаевну уже не изменить. Что, когда и если, она решится сбежать, скорее всего, они с матерью разойдутся, рассорятся надолго, а ведь они самые близкие друг-другу люди…
Так, почти не обращая внимания по сторонам, Вера выбралась из частного сектора, перешла через шоссе на перекрестке и, напрямик через дворы, в пятнадцать минут добралась до места. На площадке перед подъездом, на лавочках расположилась компания. Вера пролетела мимо них пулей, ей показалось, что парни ведут себя неадекватно. Они что-то эмоционально обсуждали, кричали грубо и хрипло нечто нечленораздельное, под сиденьями скамеек валялись пластиковые бутылки из-под пива. Верочка с тоской подумала о том, что ей надо закончить дела как можно быстрее, возвращаться по темноте мимо толпы нетрезвых мужиков не улыбалось совершенно. Она юркнула за кодовую дверь, взлетела по ступенькам до лифта на одном дыхании. В лифте она немного расслабилась, а к двери квартиры подошла уже и вовсе спокойно.
Дверь ей открыла симпатичная молодая женщина, примерно ее ровесница. Какое-то время Верочке казалось, что она смотрится в зеркало – цвет волос, спортивных велюровых костюмов, даже тапочек совпадал у них обоих до оттенка. Они одновременно удивились, а потом так же моментально выдохнули и расхохотались. Неловкость исчезла.
– Здравствуйте. Вы – Вера?
– Да.
– А я – Окса. Ваша мама сказала, что вы подойдете.
– Что-то случилось?
– Ничего такого, ничего страшного. Просто мой братец, это, кстати, он ваш арендатор, я завтра уезжаю, я только помочь ему хотела, устроить на новом месте, он же совершенно в бытовых вопросах не шарит… ой, я сбилась… мой братец не может спать у окна, он передвинул мебель в спальне, шкаф и кровать местами поменял.
– Все в порядке. Не переживайте. Ему тут жить…
– Нет-нет. Я не договорила. Вы не поняли… Когда мы отодвинули шкаф, в самом углу мы нашли вот это…
Оксана протянула руку. На ее открытой ладони Верочка увидела сверкнувшую алмазной гранью, тонкую золотую цепочку с кулоном в виде крестика.
– Это не мое.
– Может быть, крестик принадлежит кому-то из ваших близких?
– Оксана, моя семья набожна, но небогата. Пропажа такой ценной вещи не прошла бы незамеченной.
– Что же делать?
Вера пожала плечами.
– Оставьте себе. Отдайте кому-нибудь, подарите, отнесите в ломбард, пожертвуйте храму… Не знаю…
Оксана смотрела на Верочку с интересом.
– Верочка, вы – уникум. Другая, на вашем месте и не призналась бы. Взяла бы себе.
Верочка снова передернула плечами.
– Мне чужого не надо.
– Послушайте, Вера, я с самого утра завтра уезжаю. Братец мой – бестолковый. Он забудет, даже и не вспомнит… Может, вы сами? Пожертвуете, или подарите? Пожалуйста?
Верочка смотрела на блестящую нить золота с лаконичным безо всяких камней и надписей крестиком и думала, что если бы она могла выбирать что-то подобное себе, то она бы выбрала именно это украшение. Золото – тяжелый металл, но Вера этого не знала и связала неожиданную весомость легшей в ее ладонь цепочки с собственным внутренним предубеждением, нежеланием прикасаться к чужой, навязанной ей вещи.
Они с Оксаной обменялись телефонами, поговорили о разных хозяйственных мелочах и распрощались. Вера пошла вниз по ступенькам, даже не подумав прокатиться на лифте. Она щупала, разглядывала драгоценную вещицу и с каждым мгновением все меньше хотела с нею расстаться, прикидывала, что она прекрасно смотрелась бы с темно-синим трикотажным платьем, которое она недавно купила и собиралась носить зимой. Вера знала, что не оставит цепочку себе, она всего лишь мечтала. Но мечты эти приятно щекотали ей душу.
Перед выходом Верочка притормозила и спрятала руку с украшением в карман, толкнула дверь. За то время, что она провела, разговаривая с Оксаной, на улице изрядно уже стемнело. Из подъезда на площадку вырвался сноп искусственного света. Верочка отчетливо разглядела мертвенно бледные, отечные, дикие лица парней, так и не разошедшихся по домам, услышала басовитый гул их голосов, в котором различила только отдельные непечатные ругательства. Она опять ускорилась, промчалась мимо них, не поднимая глаз. Страх сковал ее сердце холодом. Ей казалось, что за нею идут. Она двигалась уверенно, но быстро, стараясь не подать вида, что испугана. Вера не пошла через дворы, свернула на освещенное, и пока еще оживленное шоссе. Но вот после перекрестка, после того, как она перешла на другую сторону улицы и шмыгнула в частный сектор, ее снова обуял страх. По случайности ли, или намеренно, но за ней действительно шли двое из той банды, что она заметила перед подъездом. Верочка уже почти бежала. Но до дома ей оставалось еще три квартала. Она слышала злой и гулкий смех за своей спиной, парни вели себя, как охотники, они не торопились, им нравился ее страх…
Из ближайшего проулка на нее выкатилась темная иномарка, тормознула рядом. Открылось окно возле переднего пассажирского сиденья, оттуда высунулся Серега.
– Запрыгивай, бедолага.
– Спасибо.
Вера села в машину без возражений. В свете фар на пару секунд мелькнули разочарованные лица ее преследователей. Сергей отвез ее к самому дому, остановившись на параллельной улице, позади ее участка. Верочка еще раз поблагодарила его и собралась выйти, но Серый ее остановил.
– Не думала, что нам надо поговорить?
– О чем?
– Я не понимаю твоего поведения. Никаких объяснений, никаких попыток хоть как-то оправдаться?
– Кто будет объясняться и оправдываться?
– Но это же не я перестал отвечать на звонки? Не я скрываюсь?
– Я не скрываюсь.
– Скажи хотя бы, почему ты так поступила? Я не могу понять, все было так хорошо…
– Может быть, ТЫ мне скажешь, почему ты целый год вел себя так, будто твой брак ничего для тебя не значит, так, что я даже не заподозрила, что ты все еще женат? А потом, когда я предложила сделать наши отношения более близкими, ты посмел отгородиться от меня этим ничего не значащим браком? Я, наверное, глупа, и наивна, и доверчива. Не буду спорить. У меня мало опыта. Но я знаю точно, что ты поступил непорядочно. И со мной, и с Мариной, и со своим сыном. С чего ты решил, что можешь предложить мне роль вечной любовницы женатого мужчины, или того хуже – сделать меня виновницей своего развода?
– Значит, хочешь быть чистенькой?
– Я ничего от тебя не хочу. Спасибо, еще раз, что появился так своевременно. И… спокойной ночи, Сережа.
Верочка хотела выйти из машины, но Сергей схватил ее за руку, сделал попытку удержать, и тут из ее  ладони выскользнула и упала ему под ноги та цепочка. Он нагнулся, достал украшение, внимательно разглядел, а потом спросил у Веры, откуда оно взялось. Верочка честно обо всем рассказала, даже о желании оставить драгоценность себе.
– Послушай, я сейчас все равно через центр поеду. Я отвезу ее в Михайловскую церковь, брошу в коробку для пожертвований. И тебе не придется ноги бить, и от сомнений и искушений избавишься. Хорошо?
Верочка в последний раз поглядела на цепочку и согласилась. Попрощалась и пошла домой. И всю дорогу прислушивалась, ждала, когда заурчит мотор, когда Сережа, наконец, уедет. Но на вечерней улице было тихо. Она заглянула, прежде чем идти спать, к маме, отчиталась. Поговорила с Соней, поиграла с племянницами. У себя в комнате, не зажигая света, подошла к окну, взглянула через темный двор за забор – машина все еще стояла в проулке, в ней горел свет, но сквозь тонированные стекла Вера не могла различить своего любимого мужчину. А ей хотелось. Она опять заплакала. Она жалела и его, и себя. И того, что говорила с ним так жестоко.
В полном изнеможении она упала на кровать, и прорыдала в подушку весь остаток вечера.
*****
Я отлепился от Греевской машины в восьмом часу утра и полетел через поселок к Аськиному коттеджу. Мне нужна была та цепочка. Моя любимая ведьмочка положила ее в шкатулку из уральского змеевика, и это было правильно, но считать с нее информацию теперь не представлялось возможным. Хотя… змеевик – загадочный камень. Эта шкатулочка передавалась в Асином роду из поколения в поколение, а значит, настроенность камня на ведьм этой семьи только крепла. Змеевик – иньский, впитывающий энергию камень. Заперев в шкатулке из него какую-то важную, памятную вещь, не обязательно драгоценность, которую подозреваешь в негативном эмоциональном излучении, через какое-то время получаешь свою поклажу чистой. Оставалось надеяться, что Ася кое-что сама уже успела понять и про цепочку, и про того, кто ее заговорил.
Я застал Сафину после душа с чашкой вареного кофе на кухне. Где-то наверху возился в ванной Кирюша.
– Ну, как успехи?
– А у тебя?
Аська рассмеялась.
– Дью, мы договаривались работать сообща. А ты затеял игру в загадки. Думаешь, что твои истории о жизни моей бабушки связаны с Греевскими проблемами?
– А ты считаешь, что никакой связи нет? 
– Говорят, что через десять рукопожатий можно соединить любых двух совершенно незнакомых между собою людей в разных уголках земного шара.
В этот момент на кухню прискакал Кира, он успел натянуть только одну половину колготок, а рубашку застегнул не на те пуговицы. Аська поставила перед ним чашку с хлопьями и стакан молока и пошла собираться. Я полетел следом.
– Дью, я не советую тебе лезть за цепочкой. Информацию я считала, кроме того, кое-что успела разузнать сама.
– Поделишься?
– Непременно. Лови. Только не делай резких движений. Не светись.
– Хорошо.
Действительно, Аська поразнюхала неплохо, даже я не смог бы лучше. Она развлекалась, чувствуя, что ей досталась задачка посложнее тех, что ей приходилось когда-либо решать.
 В городе работал гастролер. По правилам ассоциации колдун мог взять заказ на чужой территории, но… местная магическая диаспора оставляла за собой право наложить вето на постороннее вмешательство, или устранить последствия этого вмешательства в случае обнаружения. Только… дело было в том, что никто, кроме Аси, даже не почувствовал влияния чужой магии. Да и сама она потратила на выяснение ситуации какое-то время. Пока я спал в розарии, Сафина пыталась найти того, неизвестного прежде, но узнаваемого сразу, чье колдовство, так… странно напоминало Асе ее собственное – минимум затрат энергии, минимум усилий, между мыслями… Она, помню, сказала мне на крыше высотки, прежде чем я отправился в спячку, что колдовал неопытный, необученный маг, но уже тогда, если б я не устал, я мог бы заподозрить по ее реакции, что она знает – работал кто-то поопаснее, чем глупый новичок. Работал Асин энергетический аналог. И именно его она пыталась найти в эти последние недели, именно из-за него хотела тишины и не могла сосредоточиться ни на чем. И она нашла.
**** 
С городом всегда было что-то не так. По детству Петр Ветошников об этом только догадывался, к юности уверовал окончательно, а к тридцати же годам решил, что ноги его больше тут не будет. То, что нелады связаны именно с местом, он определил из того, что чудеса начинались, как только он въезжал под стелу с гордым его наименованием, и заканчивались, когда он пересекал, уезжая, городскую черту снова. Нет, Пете обычно все нравилось в процессе, он жил максимально насыщенно, на кураже, самые яркие воспоминания он сохранил именно от посещений этого заштатного провинциального городочка, только… он не любил себя… такого. Он будто с цепи срывался. Он чудил, он веселился, уходил в отрыв, переставал контролировать себя, он совершал безумства, но в реале, в тот самый час именно этих действий жаждал всей душой. Понимая, что перегибает палку, сталкиваясь со снежным комом последствий своего поведения, он творил новые несуразности, пытаясь исправить старые, и вяз еще сильнее, но до конца старался разобраться сам, не привлекая ни отца, ни мачеху, ни родственников. Поездки на каникулы в эту глухую провинцию превращались в экзамен на самостоятельность. И по-хорошему, он спалился лишь однажды, в самый первый раз – потом научился выкручиваться, заметать следы. А отказаться от визитов он решил, потому что женился – Петр впервые изменил супруге именно здесь, не без причины, но на волне какого-то циничного, дикого, дерзкого бесстыдства. А ведь он, на самом деле, был совсем другим – очень сдержанным, корректным, нудным, а в отношении близких людей – нежным и заботливым. Стыд и раскаяние его в связи с подобным поворотом сюжета терзали его потом настолько сильно, что он запретил себе даже думать о возвращении.
Летом сестрица Петра Ветошникова с племянником пару недель провели в деревне, на исторической родине их отца. И так случилось, что в то же время там отдыхала Марина Григорьева, а с ней Петю связывало кое-что личное. Кое-что, о чем он не любил вспоминать. Девушки сошлись накоротке, затеяли переписку, даже съездили с детьми в Турцию. В доверительной беседе одна пожаловалась другой на своего засранца-мужа. Грей, якобы, изменщик и кобель, обнаглел до последнего предела, даже не стесняется, в открытую везет молодую любовницу в отпуск. Кипя праведным гневом, сестрица, Окса поведала обо всем Пете, и попросила помочь подруге. Петр отказался сразу. Но не на ту напал. Оксана изводила его непрерывно, докапываясь до причин, рассказывала, какая Мариночка умница-красавица, какой у нее чудесный сын, какой дом. Что мужики – абсолютные дураки, что бросают «таких», ради молоденьких вертихвосток.
– Ты ей что-то обещала уже? Так?
– Ну… намекнула.
– Не смей за меня решать. Поняла?
– Хорошо-хорошо. Только помоги ей.
Петя встретился с Мариной. Он… рад был тому, что эта встреча произошла наедине. Но даже без посторонних глаз он чувствовал себя крайне неловко. И всякое слово невпопад, и каждый жест не к месту. Однако им удалось договориться. Петр не стал скрывать от Марио, что ему известны подробности ее личной жизни. Что ее засранец-муж завел любовницу после нескольких лет полного воздержания, после того, как его умница-красавица жена окончательно отлучила его от тела. Этой подробности не знали даже ближайшие друзья семьи, а вот Петр знал. Увидел сразу же, как взглянул на Марио. И он не считал, что стоит спасать этот брак. Ведь мужчина может вернуться в семью, в которой его ждут. А Марина и не думала ждать. Она не любила мужа. Но и терять его не хотела. Не хотела отказываться от обеспеченной жизни, не хотела, чтобы на нее повесили ярлык брошенной женщины.
– Ты понимаешь, что… когда мы только поженились, он был «никем», а теперь он генеральный директор процветающей фирмы. И это произошло благодаря мне.
– Марио, не гони. Ты же знаешь, что я фильтрую все твои сказки. Когда я приезжал на вашу свадьбу, я его видел, я говорил с его друзьями и близкими. Он уже и тогда неплохо зарабатывал. По тем временам, разумеется. У него была студия и еще какая-то недвижимость, насколько я помню. Он писал картины, он занимался лозоплетением. У меня до сих пор в беседке стоит сделанное твоим мужем кресло. А директором процветающей фирмы он стал благодаря своим друзьям.
– Неправда, если бы не я, он до сих пор бы рисовал и плел корзинки, а разве это занятие для уважаемого человека?
– Почему бы и нет? У него дар. Талант. А ради тебя он его загубил. Тут тебе нечем гордиться.
– Это, по-твоему. А, по-моему – деньги на расчетном счету, собственный коттедж и возможность ни в чем себе не отказывать – вот чем можно гордиться.
– Что ты от меня хочешь?
– Ты помнишь…
– Помню-помню. Я прошу тебя подумать и сказать мне, что ты конкретно хочешь?
– Я хочу, чтобы они расстались.
– Хорошо. И… так случится. В течение двух недель. Сразу по возвращению из поездки они расстанутся. И с этого момента будем считать, что мой долг перед тобой закрыт.
– Согласна.
Была причина, которая удерживала Ветошникова от вмешательства, и состояла она в том, что город был густо населен магами. Но, не смотря на то, что Маринкин муж являлся колдуном, это дело стало чуть не самым легким в карьере Петра Ветошникова. И время визита удалось сократить до нескольких часов. Петр считал, что обладает редким даром оставаться незамеченным другими магами. Ни разу за всю свою жизнь он не засветился, никто в целом мире не знал о его необычности, кроме родственников. Никакое известное волшебство не могло причинить ему вред, никто из магов не мог его вычислить. Зато он мог многое. Он был одарен больше, чем его сестра. Окса была обычным антимагом, как и прочие маги в их клане, и этим только сестричкин дар и ограничивался. А вот Петр, как и их отец, умел не только разрушать и развоплощать. И его колдовство не могли обнаружить даже сильные волшебники, даже когда он заколдовывал их самих. По крайней мере, Сережу он уже зачаровывал и не единожды. Однако в этот раз Петя поостерегся – с возрастом способности усиливаются, Сергей вполне мог почувствовать давление чужой воли. Поэтому Петр занялся его подругой. Чем больше он узнавал об этой девушке, не такой уж юной, и не особенно красивой, тем больше она ему нравилась. Таких, как она, Ветошников не встречал уже давно. Он даже не мог бы внятно сформулировать, чем Вера отличалась от прочих – она в свои тридцать с хвостиком ухитрилась сохранить невероятную чистоту во всем. Даже малейший компромисс с собственной совестью казался ей трагедией. Всякий раз, когда перед ней вставала необходимость делать выбор, она решала в пользу других. Она думала о себе в последнюю очередь, а прежде – о помощи матери, сестре, племянницам. Она вела себя скромно, тихо, крайне порядочно. Была очень настойчива, когда доходило до дела. Скрупулезная и ответственная, вежливая, ласковая, отзывчивая, Вера отличалась от Марио, как день и ночь, и Петр понимал, чем Сережу привлекла эта девушка. В нем все восставало против обещания разлучить двоих влюбленных. Однако устроить расставание Сергея с Верой оказалось очень просто. В Верочке все необходимое для этого уже было. Они с Сережей принадлежали к разным мирам, и не потому, что он обладал даром, и не потому, что отличался уровень их доходов, или Сережа получил лучшее образование. Верочка четко делила мир на черное и белое. А Сережа давно уже утонул в оттенках, попутал цвета.      

I'm living in an age
That calls darkness light
Though my language is dead
Still the shapes fill my head.
О себе Петр думал, что он способен видеть оттенки, не забывая о том, что измена – это плохо, и подлость – плохо, что следование собственным желаниям в ущерб всему остальному – не есть хорошо. Чем бы ни вызвана была подлость, какие бы оправдания не придумал человек, чтобы обелить себя – совесть, раз допустившая подобный кульбит оценок, становится эластичной, и впоследствии уже с большей легкостью идет на компромисс. Так вот Сергей не видел ничего плохого в том, что его интимная жизнь не связана с жизнью семейной, даже наоборот. А для Верочки подобное положение являлось неприемлемым. Чтобы рассорить этих двоих Петру всего лишь понадобилось внушить Вере мысль, задать Сереже один очень простой и прямой вопрос. Вот так-то.
Неделю ему позволили пожить спокойно. А потом Марио опять начала одолевать его звонками – расставание с любимой женщиной не повлияло на решение Сергея подать на развод. Петр еще раз попытался объяснить Марине, что она виновата в этом сама, что единственное, на что он способен в данной ситуации – постараться внушить Сереже, что его чувства к Марине все еще живы. Но, поскольку сама Марина не хотела создать даже видимость привязанности к мужу, данный вариант только ненадолго отсрочил бы печальный конец ее брака. Как ни расписывал Петя своей родственнице преимущества холостой жизни, как ни убеждал, что и ей пойдет на пользу свобода, она оставалась непреклонна. Даже сказала, что ей проще видеть себя вдовой, чем разведенной женщиной. От подобной немыслимой испорченности Петю переклинило, он наорал на Маринку, и перестал реагировать на ее звонки.
Вероятно, отчаявшись получить от него помощь, Марио обратилась к Оксе, а та, хоть и растеряла иллюзии в отношении своей подруги, соблазнилась деньгами. Однажды сестричка пришла к нему в полном расстройстве и объявила, что у нее ничего не вышло.
– Они оба находятся под защитой.
– Логично. Сережа ведь колдун.
– Ты можешь представить себе мага, который в состоянии поставить непроницаемую для меня защиту?
– Могу. Мою защиту ты не одолеешь.
– Так это ты? Ты их заблокировал?
– И не думал.
– И тебе не интересно, кто бы это мог быть?
– Кто-то из наших общих родственников, работающих на Российскую ассоциацию?
– Вряд ли. С ними я бы справилась. Они чистые антимаги. Как и я.
– Ты уверена?
– Да. Мне отец рассказывал.
– Значит, есть еще …
– Но ты столько лет искал? Весь мир изъездил?
Петя был заинтригован не на шутку, он считал себя единственным в своем роде, а оказалось, что есть еще кто-то. Петр тоже считал себя антимагом, потому что его родная энергия – энергия разрушения. Но он с самого детства научился и другому колдовству - он умел мгновенно перемещаться с места на место, мог читать мысли людей, лечить их, мог починить поломанную вещь, позже научился у отца прочим интересностям. Отец объяснил ему, что живущий внутри него «голод» – основа его силы. Что всякое явление, попавшее в поле его зрения и заинтересовавшее его, этот «голод» стремится притянуть, изучить, сделать частью себя. Что можно поддаться этому голоду, и можно запретить себе. А можно отложить выяснение. Остановиться в шаге. Не всегда это получается. Но недоудовлетворенное желание увеличивало притяжение, и Петя становился магнитом для свободной энергии среды. Таким образом, он получал силу для колдовства обычного. Оксанка остановиться не могла, не смотря на то, что Петя много раз пытался объяснить сестре, в чем состоит фокус. Она всегда говорила Пете, что надо быть им, чтобы справляться с обеими частями магии. 
– А сколько Марио тебе предложила?
Сумма оказалась внушительной.
– Скажи ей, что я приеду.
– Я с тобой.
– Не надо.
– Надо. Ты опять начнешь рассусоливать, придумывать отговорки.
– Оксана, ты никогда не понимала, как я действую.
– Не буду я тебе мешать. Просто займусь тем, чем ты заниматься не любишь. Устрою тебе жилье, помогу по хозяйству, а потом уеду.
Так Петя снова оказался в городе, который с детства любил и ненавидел. Встретился с Мариной и оговорил условия. Ветошников подозревал, что Марио зачарована и не может сообщить ему и его сестре ничего об одаренности своего мужа, или его знакомых. Точно так же Оксана и Петя не поставили Григорьеву в известность о том, что столкнулись с непредвиденными обстоятельствами. Они лишь уточнили, что работа предстоит долгая и, возможно, растянется на несколько месяцев. И потребует Петиного постоянного присутствия. Петр настоял, что никакой оплаты предварительно не хочет, только после завершения дела. А в случае отсутствия результата – никаких взаимных претензий.
Ветошниковым с самого начала повезло, когда удалось найти Эмму Николаевну и уговорить ее сдать им квартиру. Близость к Вере, проживание на ее территории помогло Петру настроиться на ее волну, он знал теперь эту девушку, как самого себя. Идея подбросить Неперовской «поклажу» принадлежала Оксе. Петя не верил, что Верочка оставит золотое украшение себе. Но заклятие, которое Оксана наложила на цепочку, «магнит для неприятностей», было очень сильным, оно могло сработать моментально. Петр всячески уговаривал сестру повременить, оставить физическое устранение девушки на самый крайний случай, потому что он не верил, что ее гибель как-то повлияет на Сережины настроения. Но ожидание и Окса никогда не совмещались.
Сам же Петр занялся исследованием обстановки. Он не приступал к работе, не настроившись. Он начинал с изучения места. Он щупал подошвами пространство, он дышал воздухом, он вглядывался в людей. Он искал силовые линии и узлы, вынюхивал привычные маршруты персонажей, с которыми собирался работать. И только тогда, когда его собственные струны начинали звучать в унисон с городом, он начинал действовать. Окса этого довольно длительного подготовительного периода не одобряла. Она любила действовать быстро. Кроме того, брат уже очень долгое время был не главным, но значительным источником доходов для всей их семьи. Петр всегда спонсировал и ее, и мачеху, и племянника, а тут получается, что он переехал, и соответственно, ему нет смысла тратиться на содержание родственников. А, похоже, что этот  неоплачиваемый отпуск мог затянуться надолго.
Петр попытался объяснить сестренке, что их главная проблема не Вера, а Марина. Что самым логичным действием на данном этапе будет чистка памяти их испорченной, лживой и лицемерной родственнице. Но Оксанка, у которой из рук буквально уплывали немыслимые деньги, никак не хотела с ним согласиться.
Пока Окса находилась рядом, Петр никак не мог сосредоточиться. Ему требовалась тишина. Он старался уходить из дома сразу же после завтрака, а возвращался по темноте. Он гулял ногами, оставив машину на платной стоянке, отдав сестре ключи от нее. Он ждал, что как в детстве, вот-вот начнутся чудеса, начнется бешенство и желание простора, но энергетика города изменилась. Город изменился. Он стал более ухоженным, чистым. Появились новые здания с намеком на архитектуру, парки, памятники, фонтаны. По окраинам выросли непредставимые раньше «поля чудес», застроенные чуть не средневековыми замками. Один из таких коттеджных поселков привлек его внимание сразу же. Над ним стояла защитная сфера. И похоже, Петя не мог сказать бы со стопроцентной уверенностью, где-то под этой сферой притаился природный энергетический узел. Ветошникова манило туда прокрасться, но он понимал, что соваться без маскировки, без подготовки в логово местных магов – чистое самоубийство. Сопоставив факты, он пришел к выводу, что Маринкин муж, если он генеральный директор фирмы, которая занимается строительством коттеджей, если он маг и друзья его, основатели фирмы, тоже, если он живет в том коттедже, который для себя и построил… Маринкин муж – главный колдун этого города? Бред. Серега в лучшем случае тянул на перворангового волшебника, а в городе Пете попадались и высшие. Устроившись на крыше одного из самых высоких в городе зданий, на безопасном расстоянии, Ветошников провел целый день, не сводя глаз с защитной сферы. Он видел микровспышки на ее поверхности – следы, оставленные магами при пересечении ее границ во время телепортации. Он пытался разгадать, сможет ли он пройти сквозь сферу на территорию поселка, он пытался подсчитать, сколько примерно в городе магов. И, конечно же, он искал следы того, кто мог поставить непроницаемую для Оксанкиного заклятия защиту. И не находил. Кроме того, что всякий и каждый маг, которого он успел уже обнаружить, точно так же, как и Серега находился под личной охраной этого неизвестного и невычисляемого Петиного аналога.
Петр задумался крепко. Хватило бы ему сил создать и удерживать ежеминутно такое количество мощных и совершенно незаметных до самой попытки контакта щитов? Он никогда не пробовал, но подозревал, что вряд ли… Теперь ему стало не просто интересно. Ему стало страшно. Он не сказал ничего Оксе и переключился на Марио. У него возникла идея поспособствовать ее личному счастью. Он пожелал ей влюбиться. Найти «своего» мужчину и оставить в покое мужа. И вроде бы даже что-то начало в этом духе выкристаллизовываться.
Оксана тоже зря времени не теряла. Она попыталась проникнуть на территорию поселка магов. Но сколько не пробовала, ничего так и не добилась, бесилась и одолевала Петю просьбами присоединиться к ней. И однажды, он согласился. Только ему вдруг в голову пришла одна интересная идейка и он, договорившись встретиться с сестричкой часам к трем возле торгового центра рядом с поселком, побежал эту идейку проверять. Много лет назад, еще в далекой юности, Ветошников кое-что здесь натворил, напакостил, наколдовал сам, и теперь ему хотелось проверить осталось ли что-то от его магии. Ведь, если они одинаковые с тем колдуном, то следы его магии должны быть похожи на Петины.  Надо только взглянуть на собственные заклятия беспристрастно, а потом поискать что-либо подобное. Петр примерно помнил, где ставил свои «маячки» и прошел по всему маршруту. Каково же было его удивление, когда он понял, что его опередили, что этот неизвестный ему пока противник, вычислил и уничтожил его заклятья. Причем совсем недавно, опередив его буквально на полшага. Петя ускорился, он надеялся застать своего двойника. И на последней метке ему на мгновение показалось, что он успел. Маячок еще стоял. Проведя рядом с ним довольно приличное время, понимая, что он почти опаздывает на встречу с сестрой, потеряв надежду дождаться своего неизвестного аналога, Ветошников подошел поближе. Он ошибся. От его заклятия осталась одна только видимость, пустая оболочка. Как только расстояние между ним и меткой сократилось до пары шагов, даже эта видимость стала таять, и в голове у Петра всплыло видение – листок, вырванный из ежедневника с текущей датой. И на нем четким замысловатым почерком, по которому он даже пол респондента не решился определить из-за размашистых и резких заглавных букв, написано было следующее: «Это мой город». 
Петя не знал, что и думать. Его не гнали. Но ясно дали понять, что его вмешательство нежелательно. Он отправился на встречу с сестрой. Они предприняли несколько безуспешных попыток перешагнуть границу сферы невмешательства, но никакие концентрация и нацеленность им не помогли. Точнее Оксе не помогли. Петя не спешил на глазах у сестры демонстрировать свои догадки. Наблюдая за сестренкой, которая, не доходя до предполагаемого рубежа нескольких шагов, неизменно стопорилась и разворачивалась обратно, Петя заметил, что сфера завернула не только Оксанку. Точно также развернулись двое подростков весьма прискорбного вида, две дамочки с внушительными баулами и белая, эмалевая, как форма имперских штурмовиков из «звездных войн», иномарка с тонированными стеклами. За рулем этой иномарки сидел какой-то деятель из местной администрации, и он ехал в офис «Поселка Тру-ля-ля» с визитом, он надеялся поиметь что-то в обмен на свои услуги, но вероятно в услугах его нужды особой не было. Так решила сфера. И точно так же она решила, что магазинные воры-наркоманы или сектантки-маркитантки, предлагающие туфту доверчивым пенсионерам за огромные деньги, тоже на территории лишние.  Вероятно, допуск в поселок зависел не от силы, не от энергетики, а от чистоты намерений. А намерения у сестрички чистотой не отличались.
Наконец Оксе надоело. Она села в машину и разочаровано уставилась на брата. Тот пожал плечами, и они поехали домой. Петя сделал вид, что ему надо прогуляться до банкомата, поделать еще кое-какие дела, попросил сестру выпустить его ближе к центру города и, когда убедился, что она уехала действительно на квартиру, вернулся в поселок. Он совершенно спокойно добрался до торгового центра, прошелся по нему, поднялся на второй этаж и тут унюхал божественный запах кофе и выпечки. Он вспомнил, что с утра ничего не ел, и с удовольствием зашел в маленькую кафешку. К нему тут же подошла официантка, поинтересовалась, предпочитает ли он столик для курящих, или некурящих, или желает, возможно, расположиться на мягком диванчике рядом с телевизором. Петя выбрал маленькое уютное кресло у окна и, оставив заказ на усмотрение девочки-официанки, закурил и посмотрел в окно. Поселок просматривался далеко не полностью, но, тем не менее, и этого Пете пока было достаточно. Торговый центр отделялся от жилой части поселка не только проезжей частью улицы, но и небольшим сквериком, состоящим из очень старой липовой аллеи, детского городка и баскетбольной площадки за проволочным ограждением. Где-то за площадкой угадывались несколько теннисных кортов, разглядеть дальнейшие детали с того места, где расположился Петя, уже становилось трудновато, но он решил, что раз уж ему повезло попасть под сферу, то можно будет попозже и прогуляться.
Ветошников закрыл глаза, сосредоточился и перед его внутренним взором замелькали вспышки. Такого количества магов сразу он нигде и никогда не видел. По его скромным подсчетам их в радиусе километра вокруг было не менее сорока, причем большая часть первого уровня и высшие. Один из самых сильных магов находился прямо у него под носом, на спортплощадке носился за мячом. Это был высокий, в прекрасной физической форме мужчина, только немного моложе Пети, лет под тридцать пять. Одет он, правда, был как-то слишком небрежно – в джинсовый комбинезон-робу, хлопковый трикотажный свитер и заляпанную краской выцветшую панаму. Из троих других, гонявших по площадке, двое выглядели примерно также, но попроще, послабее, а последний, самый слабый и самый молодой, совсем подросток, по внешнему виду напоминал ученика старших классов из приличной школы. Они веселились от души, и от души же жулили, мухлевали, помогая себе при помощи магии. Петя даже позавидовал им. Он всю жизнь старался спрятаться, а ведь жить, скрывая весомую часть собственной личности от окружающих, от самых близких – очень тяжело. А тут – все так легко, так свободно, просто и радостно, что только напряжением воли Ветошников удержался от желания присоединиться к играющим.
Принесли его заказ – латэ и яблочный слоеный пирог с корицей, еще горячий, политый сливочным сиропом. Петя не помнил, когда он в последний раз ел что-либо подобное. Ему жутко нравилось все, на что только не падал его взгляд, ему нравилось в этом поселке магов. Он начинал понимать, что те, кто все это устроил, делали действительно «свое место», свой дом. И похоже, что антимаг, работающий с этой командой, а в том что в поселке есть антимаг Петя уже не сомневался, потому что сфера создавалась при его участии, этот самый человечек не скрывался, он был таким же полноправным игроком, что и все прочие. И ему позволено было жить своей жизнью, его здесь не травили, не считали монстром и чудовищем.
Когда опекавшая его официантка вернулась, Петя попросил ее принести еще что-нибудь, например черный кофе и тирамиссу, а сам опять уставился за окно. Прямо по проезжей части, направляясь в его сторону, двигалась маленькая тонкая фигурка. Поначалу Ветошникову показалось, что это еще один мальчишка решил присоединиться к игре, но чем ближе персонаж подходил к торговому центру, тем яснее становилось, что это девушка. Довольно странная для женщины, очень короткая стрижка, мешковатые штаны с накладными карманами, мягкие крошечные кроссовки, болоньевая жилетка с капюшоном и водолазка – так она примерно выглядела. И самое невероятное, что и возраст ее менялся по мере приближения тоже: сначала Пете казалось, что ей лет пятнадцать, потом он скорее согласился бы, что ей не меньше двадцати пяти, потом поднял ставку до тридцати. А когда она дошла до калитки баскетбольной площадки, он и вовсе перестал делать предположения, потому что увидел ее глаза и понял, что ей может быть с равным успехом и двадцать и пятьдесят. Ведьма, в том сомнений не было, не очень, правда, сильная. Первый ранг максимум.
Загадочная эта личность дошла до играющих и привлекла их внимание, постучав по ограждению. Высший маг подошел к ней, они разговорились. В этот момент Пете принесли заказ, он отвлекся, а когда снова выглянул за окно, оказалось, что те двое в упор смотрят на него. Петр перепугался и отпрянул, совершенно забыв, что стеклянные стены торгового центра тонированы, и его с улицы не видно. Когда он вновь решился посмотреть на них, маг уже отвернулся, а ведьма не изменила положения, но взгляд ее стал отсутствующим, будто она думала уже о чем-то постороннем и своем. Ее лицо в этой внутренней сосредоточенности заворожило Петра Ветошникова, он не мог оторваться, живущий внутри него голод вырывался из-под контроля, настолько сильно зацепила Петю внешность этой женщины. Это была не бездумная одноразовая кукольная красота, и не отмеченная печатью вырождения анемичность разбавленной дворянской крови – нет, скупая сдержанность линий, бесстрастность и жесткость правильных черт скрывали за собой древнюю породу. Петя вдруг понял, что нелепая прическа, одежда унисекс, отсутствие косметики призваны подчеркнуть тот факт, что эта ведьма считает, что не нуждается в оправе из обычных женских уловок, что она самоценна сама по себе.
Петр долго гулял по поселку, и на каждом шагу натыкался на магов. Даже дети, не все, но через одного поражали своей одаренностью. Он изучал сферу, он разглядывал дома и участки. Он радовался за местных жителей и завидовал им белой завистью. Ему хотелось, когда все закончится, навестить руководство поселка, хотелось жить здесь. Но он понимал прекрасно, что тогда ему придется нарушить слово, данное Марине и сестре. Он думал о том, что эти две кисы не дадут ему соскочить, что Оксанка никогда не позволит ему оторваться от семьи. Семья – самое важное в его жизни. И не факт, что здешние маги примут его.
Уморившись гулять, Ветошников накупил в местном супермаркете продуктов и отправился домой. Окса устроила ему скандал за то, что он не поделился с нею знаниями о том, как попасть в поселок. Слово за слово, Петя тоже разорался на нее, а потом сказал, чтобы она уезжала побыстрее. Окса затребовала денег, а достаточного для нее количества наличных Петя с собою не носил и банковскую карточку сестрице давать не собирался, и потому был вынужден в восемь часов вечера отправиться на поиски банкомата. О визите Верочки Неперовской и о том, что Оксана подбросила ей заговоренную золотую безделушку, он не знал.
****
Аська около полудня заскочила домой пообедать. Она специально гремела и грохотала на кухне, давая мне понять, что вернулась. В конце концов, я не выдержал и прилетел  к ней.
– Ты ему приглянулась.
– Му.
– Антимаги, работающие на Арсения, должны быть в курсе его существования…
– Не факт. Я проверяла. Их изначально было пятеро. Отец Петра сгинул еще в войну, говорили, что его угнали при отступлении немцы, что он потерялся. Поэтому ни Анна, ни Валентина, ни Константин Иванович не знали, что с ним случилось, тем более не знали о том, что у него есть дети.
– А еще одна ведьма? Что ты знаешь о ней?
– Тоже, что и ты. Что она отказалась от магии.
– Это случилось в тысяча девятьсот семьдесят каком-то году. Т.е. она сделала это уже взрослой, зрелой женщиной. Как она жила до той поры? Что делала?
– Какого черта? Меня тогда еще не было на свете.
– Айс, вряд ли ведьма, которая в возрасте трех лет от роду способна совершить убийство, тормознет потом собственное развитие.
– Ты хочешь сказать, что мне необходимо пообщаться с центровыми антимагами. Ты предполагаешь, что они скрывали намеренно информацию о своих друзьях. Даже, если и так – те двое умерли, я чувствую, я знаю.
– Да, кстати, как ты Ветошникова вычислила?
– Никак. Я его не видела даже. Просто... читала пространство…
– Он тебя видел и, как антимага, не опознал. А все-таки твоя идея накопить силу и сойти за нормальную, перворанговую ведьму – гениальна.
– Дью, я говорила уже, никаких мыслей подобных у меня не было. Я просто отказалась от магии… лишней.
– Отказалась, как же?! Ты уничтожила его заклятия в бессознательном состоянии?
– Я уничтожила их, не предполагая, что он находится поблизости. Мне не понравилось, что кто-то в моем городе вытворяет нечто подобное. Тем более в отношении моего друга.
– А что в них было? Я так и не понял, когда ты мне их показывала, для чего они создавались.
– Знаешь, я не сталкивалась раньше с подобной магией. Очень красивое и почти незаметное колдовство. Между мыслями проскакивает. Если бы не моя возросшая посмертная восприимчивость, я бы и не обнаружила его метки.
– Так о чем?
– Главное – не «о чем?». Главное – «как?»
– Как?
– Представь себе привычный до оскомины маршрут, по которому ты курсируешь каждый день, к примеру, с работы. Представил?
– Я эльф, крошка.
– Ну, представь Эдьку, как он ходит с работы домой.
– Он не ходит, он ныряет… нырял в метро. Пока к тебе не переехал. Хотя… теперь, вероятно, опять…
– Дью, перестань вредничать. Есть некий «твой» путь. И на этом пути есть отрезки насыщенные внешними сигналами – перекрестки, оживленные улицы, остановки транспорта, красивые здания, рекламные щиты и так далее. А есть абсолютно неинформативные, унылые места, где взгляду не на чем остановиться, а уму не за что зацепиться. И попадая в такие вот дыры, ты неизменно соскальзываешь в область привычных мыслей, переключаешься на свое, нутряное. И вот в этих-то слепых зонах Петр Ветошников и оставил свои заклинания. Они были настроены на то, чтобы подтолкнуть Грея мыслить в определенном направлении.
– Каком?
– Вот тут еще интереснее – Грей уже разочаровался в Марио, когда Ветошников ставил эти метки… насколько я помню. Он прозрел относительно ее истинной натуры, и я все удивлялась, как он, понимая прекрасно, какая она лживая и лицемерная, избалованная и расчетливая, как он может все равно ее любить? А оказалось, что Ветошников при помощи этих своих маячков перевел зарождающееся чувство Сереги в отношении другой девочки, на Марио. Подменил, перенацелил направленность его мыслей. Серега начинал мечтать о Вере, но ее образ тут же подменялся Мариной.
– О Вере Неперовской? Они так давно знакомы?
– Да. Ветошников и Марина однажды украли уже у Веры Грея. Теперь собираются сделать это снова.
– Но зачем? Я имею в виду тогда, двадцать лет назад?
– Ты же слышал, Петр Марио что-то был должен. Может быть, так он расплатился с ней за какую-то услугу? А может быть, Ветошников что-то натворил сам, а Марио стала такой же жертвой… я не знаю. Он ведь признает, что энергетика города на него как-то странно влияла.
– А как получилось, что Вера находится под твоей защитой?
Айс посмотрела на меня немного странно. Будто не решаясь открыть что-то важное. А потом выдохнула, махнула рукой и кинула в меня картинкой. Я видел уже часть ее. Во сне. 
– Вот так-то, Дью. Я не знаю, что это было. Я не готова была тогда к тому, что случилось. Как не готова и сегодня принять последствия, не смотря на то, что стала сильнее.
– А что ты думаешь делать с Ветошниковым?
– Ничего. Постараюсь в дальнейшем приложить все усилия, чтобы не попасться ему на глаза.
– Но разве тебе не интересно? Ты впервые в жизни встречаешь мага равного себе и не хочешь с ним пообщаться?
– Я согласна с ним в том, что основа нашей силы – голод. Помести на близком расстоянии друг от друга два мощных магнита. Что должно случиться? А? Не хочу. Я не готова.
Аська улыбнулась мне и пошла на работу. Я отправился на разведку.
В минусе.

Марио пребывала в прекрасном расположении духа. Она проснулась в семь утра, приняла душ, позавтракала и занялась обычной воскресной уборкой-готовкой, при этом ее ничего совершенно не напрягало, и давно надоевшие домашние заботы она воспринимала, на сей раз, не как досадную обязанность, а как разминку, тренировку перед ответственным выступлением. Марио пританцовывала и пела, что с ней случалось очень редко, она отдернула все шторы, впуская в комнаты ласковый, золотистый свет октябрьского солнца. Она не стала тормошить своих мальчишек, не ругала их за разгильдяйство, за разбросанные по всему коттеджу книжки, одежду и фантики от конфет. Она убрала, впрочем, только общую территорию. Личные апартаменты Грея и Ники оставлены ею были на совесть мужа и сына. То, что мальчишки косятся в ее сторону, недоумевая, с чего бы она сменила гнев на милость, ее совершенно не волновало. Ее хорошее настроение никак с ними не было связано, а, следовательно, они не имели права его испортить, так же как и спрашивать о причинах.
К двум часам пополудни Марио покончила со своими домашними делами, занырнула опять в душ, переоделась и собралась на работу. На четыре часа к маникюрше записалась ее лучшая давнишняя подруга, и Марио не терпелось посекретничать, рассказать своей шерочке о новом любовнике. Марина специально, по случаю выходного дня не стала краситься и наряжаться. Оделась она просто – высокие горчичные замшевые сапоги, джинсы и трикотажный в тон сапог свитер, такой тонкий, что она выглядела в нем неодетой. Но ведь она встречалась не с мужчиной, а с подругой, и знала, что выглядит шикарно, а что может быть более наглядным для подтверждения мужской состоятельности ее нового партнера, чем образ довольной, сытой кошки.
Муж глядел на нее настороженно, но Маринка только чмокнула его в щеку, пролетая мимо лестницы в гараж, прощебетала «я на работу» и отбыла в свой салон. Она уже подъезжала к парковке, когда ей позвонила администраторша, сообщила о возникшей в парикмахерской проблеме. Марио попросила девушку выйти с черного хода.
– Что там?
– Клиентка с именным VIPом.
– И?
– Сертификат выдан на другого человека, а Ася Викторовна нас особо предупреждала…
– А зарплату тебе Ася Викторовна платит? Расслабься, шучу.
– Мы ей десять раз повторили, что подарочным именным сертификатом может воспользоваться только тот, кому его подарили. А она ни в какую не уходит. Скандалит и грозится, что вы нас уволите, стоит только ей намекнуть.
– Не уволю. Пойдем, посмотрим на это чудо природы.
Сафина предупреждала Марину, что с этим сертификатом возникнут неприятности. Несколько недель назад Ася записалась на укладку, чего раньше отродясь не случалось – Сафина ненавидела наводить красоту, она и стричься-то не любила, и неизменно отказывалась от сушки, хватала сразу по завершению работы мастера со столика фен, наклоняла голову и сушилась сама на максимальной скорости, даже расческой не пользовалась. А тут вдруг явилась вся такая официальная, с жемчугами на шее, в туфлях на каблуке и попросила сделать прическу, чтобы «мамам нравилась». Марио, наблюдавшая этот феномен в тихом оцепенении, не выдержала и поинтересовалась у Аси, что такого стряслось. Оказалось, что Эдик пригласил ее на юбилей своей мамы в ресторан, а поскольку его отношения с родней и без Аси совсем разладились, Сафина собиралась выступить, как артистка, и всех очаровать, и покорить, и успокоить семью своего сожителя, по крайней мере, в отношении его личной жизни. Идея подарить Гендлеровской родственнице полный спектр услуг салона красоты «Марио» возникла у них одновременно, Ася пожаловалась Марине, что не имеет ни малейшего представления о том, что может понравиться Эдькиной маме, а та ответила, что всякая тетка стремится выглядеть красиво. Ася не колеблясь, оплатила стоимость сертификата, но настояла на том, чтобы он был именной, она предполагала, что сестра ее драгоценного выманит у матери подарок и воспользуется им сама. А этого Ася допустить никак не могла.
– Ну, ни все ли равно? А? 
– Гундосых учат. Ненавижу эту кису. Не знаю о ней почти ничего, а все равно ненавижу.
– Почему.
– Прикинь, идет такая-растакая, вся одежда новехонькая, сумка стоит, как самолет. А мать за ней на полшага позади, как горничная, тихонечко семенит и с родной дочерью заговорить боится. А сама, при том, что она только и зарабатывает, одета с рынка, туфли копеечные. И таких девиц много теперь развелось. Степа Стельмах про них говорит: «Крутые крошки». А кто крошку содержит? Папа-мама? Папик? Муж? Если сама, если с собственных доходов живет – бога ради. Соглашусь. А если доит всех подряд – ненавижу. Так что, Марио, плиииз, тормозни ее, а? Ты же можешь?
Марио  могла. И сделала это не без удовольствия. Отправила эту кису восвояси, да еще и отпустила напоследок колкость, насчет того, что обладательница такой сумки уж точно в ней кошелек непустой имеет, в состоянии оплатить услуги парикмахера.
Девочки ее повеселели, наблюдая за хозяйкой. Марио оставила им коробочку пирожных, купленных специально (у нее была традиция воскресную смену угощать сдобой) и поднялась этажом выше в отдельное помещение, где у нее был личный офис. Салон «Марио» начался много лет назад с квартиры, оставленной в наследство Грею кем-то из его многочисленной родни. Через три года Марина выкупила соседнее помещение и к списку услуг салона добавила педикюр, массаж и солярий, а восемь лет назад уже сама, не советуясь ни с кем, приобрела еще одну квартирку в том же подъезде. Отделала ее по своему только вкусу, и превратила в рабочий кабинет, хранила там бухгалтерские документы, принимала посетителей, которых в силу разных обстоятельств не могла пригласить домой. Особой нужды в сегодняшнем визите на работу у Марины не было, она просто привыкла в воскресенье сбегать, отдыхать от своих мальчишек, от все чаще повторяющихся неприятных выяснений и разговоров. Она вооружилась тряпкой и полиролью и принялась уничтожать пыль везде, где только могла до нее дотянуться, а потом принесла из ванной пульверизатор и занялась цветами. Случайно выглянув в окно, Марио увидела, что склочная их клиентка возвращается, и не одна. Позади девушки, насмешливо разглядывая ее со спины, шел Эдик. Более непохожих друг на друга брата и сестру Марина еще не встречала, хотя… нет, черты лица у обоих были крупные, и рост выше среднего. Но из сестрички можно было двоих Эдиков выкроить, и мастью они отличались, и Эдька был симпатичней, даже не смотря на разгильдяйский внешний вид.
Марио невольно улыбнулась (она всегда улыбалась, думая об Эдике) и спустилась вниз. Девушка уже сидела в кресле перед зеркалом. Эдик мило беседовал с администраторшей, интересовался стоимостью услуги, потом безропотно оплатил все и извинился за сестру. И тут увидел Марио.
– Какая ты!!!
– Какая?
– Шикарно выглядишь. Как всегда. Привет.
– И тебе привет.
– Прости мою сестру. Засранка редкая, но семью не выбирают.
– Проехали. Только ты зря пошел у нее на поводу. Ася будет недовольна.
– А мы ей не скажем, правда?
– Правда. Хочешь кофе?
– Хочу.
– Пошли.
Они поднялись на второй этаж. Эдик оглядел помещение и, улыбаясь тихой, задумчивой улыбкой, прошел на кухню.
– Тут ничего не изменилось.
– Ты разве помнишь? Мне казалось, что ты был не в себе. Ты злился на весь мир. Я, честно говоря, тогда не на шутку испугалась.
– Ты всерьез думаешь, что тебя можно забыть?
– Я думаю, что ты спал тогда не со мной, а со своей злостью…
Эдик посерьезнел и уставился на Марину в упор. Марио, хоть и не собиралась ничего затевать, хоть и чувствовала себя совершенно, даже сверх меры удовлетворенной физически, поплыла под этим взглядом. Что-то в нем все-таки было. В этом мальчишке. Что-то необыкновенно притягательное для женщин ее склада. Какая-то неразгаданная ею до сих пор загадка. Он всегда вел себя предельно искренне во всем. Он восхищался ее внешностью, но за этим восхищением не стояло самцовое чувство. Он так же искренне негодовал, и язвил, и даже пошлил, но никогда не делал этого без причины. Он делал то, что делал с желанием, а без желания не делал ничего и честно об этом говорил. И потому, когда он однажды посмотрел на нее, как смотрят на «свою» женщину, она не смогла устоять, потому что знала – он ее действительно хотел в тот момент. Но этот миг прошел быстро, а то, что случилось между ними позже, походило на… лабораторный опыт. Прощупывание, изучение телесных реакций, откровенное, бесстыдное, циничное и жестокое, при свете и с открытыми глазами. Никаких иллюзий. Острое, как японский нож для суши, неутолимое желание отомстить. Эдик мстил Асе, а Марио мстила мужу. Они мстили своим половинкам, не в состоянии понять их многолетней непонятной дружбы, в которой никогда не было ни одного предательства, наоборот – взаимное самопожертвование и доверие. 
– Как ты догадалась? Ты же не ведьма?
– Опыт, друг мой. Богатый жизненный опыт.
– А ты тоже? Со злостью?
– С тобой, дурень…
Эдик отвернулся от Марины и пошел к окну. Долго стоял, думая о чем-то серьезном, а потом снова вопросительно поглядел на Марио.
– Каково это? Быть замужем за Греем?
– Он, несмотря на все свои достоинства, такой же идиот, как и прочие мужики. Ничего такого.
– А давно ты знаешь, что он маг? Когда он признался? До или после свадьбы?
Марина молчала. Очень спокойно, совершенно невозмутимо.
– Ты не можешь ответить? Так? Ты не можешь ничего сказать о необычности своего мужа и его друзей… Ты заблокирована… Ведь правда?
Не дрогнул ни один мускул на ее лице. Маринка не хотела говорить на эту тему и не испытывала никаких в этой связи отрицательных эмоций.
– Это Аська тебя заблокировала.
И снова никакого ответа.
– Не может такого быть. Это подло. Я никогда не представлял, что так выглядит блок на неразглашение информации. Это отвратительно.  То, что она сделала.
Марина пожала плечами. Ей было все равно. Но вот то, как Эдик выглядел, ее порадовало. Его уязвимостью и разочарованием стоило воспользоваться. Она подошла вплотную, просочилась к нему под рубашку, мягко обняла его, чувствуя напряженную дрожь кожи под своими пальцами.
– Эдька… мы с тобой… мне казалось, когда наши «половинки», так называемые… во время общих посиделок увлеченно обсуждали свои дела… нам ведь не было скучно вдвоем, мы всегда находили общий язык, будто оба принадлежим к элитному закрытому клубу. Клубу несчастных, обреченных любить таких особенных людей… это – наша тайна, кое-что общее, разве нет? – Марио щекотала дыханием Эдику шею. – Так неужели мы не имеем права, хоть иногда, хоть изредка расслабиться, отомстить им? Я ведь единственная, кто так хорошо знает, через что тебе приходится проходить каждый день. Они ведь… даже рядом с тобой… она где-то еще, на своей волне… Они обижают нас, не понимая этого, только тем, что… лиши их дара – и кем они будут? А сейчас мы – инвалиды рядом с ними. И они могут не брать этого в расчет, а мы – мы помним о своей ущербности…
– Все относительно, Марио. Грей так особенно всегда к тебе относился. Скорее уж, в вашей ситуации, ты всегда была главнее, ты управляла им. А Аська – я не могу представить себе, что кто-то вообще может управлять Сафиной.
– Я говорю не о главенстве, Эдик. Я говорю о… о том, что мы оба знаем, как сделать им больно. Они, наша привязанность к ним – несчастье. Но и мы можем их зацепить… я чувствую – ты обижен на Асю, а я – я готова Грея пристрелить, так было уже… может повторим?
– Что ты…
– Решайся, солнце. Или останови меня.
Эдик был выше Маринки на целую голову. Ему довольно было всего только лишь чуть-чуть склониться, но он и не собирался. Так и стоял, не меняя позы.
– Марио, у нас с Асей не все гладко, но я доволен своей личной жизнью. Я счастлив. Периодически… Если все случится так, как ты хочешь… я уверен – Ася простит, может быть, даже и вовсе не заметит… Только я сам себя не прощу. Не разрушай, не нарушай моего счастья. Ты хороша и знаешь об этом, ты считаешь, что можешь взять любого. Возможно. Но я прошу тебя, передумай. Так много других, кому ты дорога, кто будет благодарен тебе за внимание. И я тоже ценю… но, пожалуйста, не надо… 
Марина отодвинулась от Эдика. Она гневно глядела ему прямо в глаза. Да кто такая против нее Сафина, за что ей такая верность досталась? Как он смеет отказываться? Марине, за всю ее жизнь отказали только раз, и то потому, что она тогда была совсем юной, общественная мораль – гораздо более строгой, чем сейчас, а претендент на ее сердце – слишком осторожным и принципиальным, чтобы ради летнего, краткосрочного романа портить ей, Марине, биографию. А с той поры – ни разу, ни один еще не устоял.
– Прости. Я не хотел тебя задеть.
– Вон отсюда. И совет тебе, на будущее – не говори комплиментов женщинам. Ты слишком искренно восхищаешься, и мы верим, но дело в том, что ты, ты – не мужчина. В тебе нет дерзости, нет привычки идти до конца – только холод, отстраненное, бесполое любование. Будь честен, не сдерживайся, хоть раз в жизни?!
– Тебе больно, Марио. Не надо.
– Ты даже ради любимой женщины не мог измениться, все вечно высиживал, выжидал, смотрел, как она от неудовлетворенности, из-за твоей нерешительности заводит любовников, выходит замуж, вместо того, чтобы прийти и взять, как и полагается настоящему мужику. Уходи! Немедленно!
Эдик подался было к ней, когда Марио заговорила об Аське, но еще прежде, чем она закончила свою эмоциональную тираду, уже схватил пальто и посыпался по лестнице вниз. Последние слова она выкрикивала ему в спину. Марина постаралась взять себя в руки. От утреннего хорошего настроения не осталось и следа. И видеть подружку свою она уже не хотела. Она долго сидела, глядя на хмурящееся небо, и с ненавистью думала об Эдике и о Сафиной. «Значит, не разрушать его счастья? Какого черта?!» Марина достала телефон, набрала Аську и рассказала ей о визите Эдиковой сестрицы, и о его благородном жесте, о том, что он проспонсировал сестричкин каприз. Судя по тону, Асю действительно расстроило поведение Эдика, так что маленькая Маринина месть удалась. Только ей от этого легче не стало.
Она пыталась отвлечься работой, но в голову лезли фразы из ее разговоров последних с Эдиком и с Асей. Марио вспоминала Аськины эмоции в отношении «крутых крошек», а ведь Марина по юности вела себя так же, считала, что мать и отец, а позже и муж обязаны содержать ее. Теперь, правда, ее позиция переменилась. Теперь она сама себя обеспечивала, но если быть честной – заслуга в том не только ее, а скорее Сафиной и Грея. Это именно они придумали для Марио этот салон. И Эдик был прав, когда уговаривал ее не нарушать хрупкой и выстраданной им гармонии, его с Аськой счастья. Марина же в свое время не смогла устоять, поддалась на заигрывания одного из своих ухажеров и своими руками разрушила вполне мирное после рождения сына их с Серым существование.
Уже почти совсем стемнело, когда Марина очнулась от размышлений. Она закрыла офис, попрощалась с работниками, села в машину и поехала домой. Перед торговым центром припарковалась и решила заскочить в магазин, за фруктами, за чем-нибудь сладким к вечернему чаю. Перед стеллажом с выпечкой она застряла, никак не в состоянии собрать мысли в кучку. В какой-то момент ей показалось даже, что у нее уходит почва из-под ног, все закружилось перед глазами, и Марина совершенно без сил облокотилась о стойку с пряностями. Позади себя она почувствовала движение, и кто-то бережно и заботливо поддержал ее под локоть.
– Марина Константиновна?
Марио обернулась и увидела Николашкиного тренера по бальным танцам
– Здравствуйте, Юрий Алексеевич. Вы что-то сказали, извините?
– С вами все в порядке?
– Нет. Кажется, мне нехорошо.
*********
Эдик не мог найти в себе сил сразу после встречи с Мариной вернуться к Корнилову, у которого он остановился в этот свой приезд. Он шел пешком, стараясь растянуть время и успокоиться. Он прекрасно помнил тот вечер, когда впервые попал в Маринкин офис. Эдька действительно сильно злился тогда на Асю, впрочем, он на Сафину злился почти всегда. А в тот конкретный раз причиной злости стало совершенно неожиданное известие о ее беременности. И даже не то – Асин откровенный восторг в связи с возможностью стать матерью. А еще – тот факт, что Эдька не был ни разу причастен, и мало того, если б кто спросил – он готов был бы даже прикрыть ее грехи, жениться, чтобы ребенок не рос без отца. Но дело в том, что Аську правила приличия мало волновали, как и то, что она своим поведением в очередной раз по живому резала ему сердце. Так что Марио была совершенно права, когда обвиняла его в нерешительности. Если бы он не терзал себя долгими раздумьями на тему, имеет ли он право снова попробовать завести с Асей близкие отношения, то они бы – очень может быть – уже давно были бы счастливы. Или не были. Его злость на Асю никуда и никогда не девалась, сидела в засаде, готовая выскочить в ответ на любую мелочь. Вот и сегодня он снова был сильно расстроен, на сей раз из-за того, что впервые своими глазами увидел, какое действие на человека оказывает блок на неразглашение информации.
«Подумать только, Марина совершенно невозмутимо молчит, не подтверждает, не опровергает. Даже понимая, что я могу быть в курсе… молчит. Никаких желаний, никаких сожалений».
Дойдя до поселка, Эдька совсем расклеился. Он приехал… он не собирался мириться с Асей, но он скучал. Живя в Москве, на расстоянии… он успел остыть, подумать, и отчасти даже признал тот факт, что был несправедлив к моей девочке. Он расчитывал увидеться с Сафиной. Но теперь уже сомневался, что готов к этому. Корнилов сразу понял, что с Эдиком что-то произошло, поэтому без вопросов пропустил его в дом, проводил на кухню и вручил бутылку с пивом. Через пять минут, не дождавшись никаких объяснений, Илья достал бутылку пива себе, отхлебнул и позвал жену. Ольга внимательно просканировала Эдика, передернула плечами и поставила чайник. Эдик выглядел совершенно растерянным, но, в то же время, и сердитым. Илья не выдержал первым.
– Похоже, что тебя опять расстроила очередная невероятная сплетня о нашей общей подружке?
– Не сплетня. Я все видел своими глазами.
– И что? Что-то новенькое? Ведь нет же? Все, как всегда. Ася всегда втихаря и запросто творит немыслимое. А нам остается только пыль глотать из-под ее копыт.
– Похоже, что ты тоже от нее настрадался?
– А то, как же? Но лично я считаю, что самое невероятное, что она сделала в своей жизни – она вернулась с того света… ради тебя.
Эдик изумленно уставился на Корнилова. Неужели Илюха до сих пор ревнует Асю.
– Он не ревнует, - из-за плеча мужа выглянула Ольга. – Он пытается тебе сказать, что тебя любит невероятная ведьма, а тебе не хватает мозгов это оценить.
– Ага. Она, значит, ангел. А я тварь неблагодарная? Я к вам за поддержкой пришел. А знаете ли вы, что это не нимб у нее над головой светится, а разряд между рогами.
Ольга расхохоталась.
– Эдичка, друг мой, успокойся. Тебе не с нами надо говорить, тебе надо прояснить все с Асей.
– Что надо со мной прояснить?
С черного хода, со стороны двора на кухню просочилась Ася. И не одна. На плечах у нее сидел Кирюша, и придерживал, стоящий у Сафиной на голове поднос с пирогом. Пах пирог шикарно, и выглядел тоже.
– С чем пирожок?
– С рыбкою, с жирной, вкусной рыбкой.
– Пива?
– Ребеночку чаю дадите?
Ольга сняла с Аськи сначала пирог, а потом сына. Все расселись за столом. Оля, к удивлению Эдика, от пива отказалась.
– Какой срок?
– Двенадцать недель.
– Чудно. Ной знает?
– И Ной, и предки. И все счастливы, и кажется, уже расписали, кто и что будет новорожденной покупать.
– Девочка? Поздравляю. Кира, тетя Оля решила родить нам невесту.
Разговор продолжился в том же духе, и Эдькины проблемы оказались забыты, и даже самим Эдиком. Но потом, когда Аська, уложив сына, вернулась к друзьям, а Илья с Олей дипломатично оставили приятелей и поднялись на второй этаж, текущая неприятная недоговоренность всплыла, но ни Ася, ни Эдик начинать выяснения не хотели.
– Я не хочу ссориться.
– И не надо. Я уже остыл, если честно.
– А я – нет.
– Ты чем-то недовольна?
– Я не хочу ссориться… хорошо выглядишь, Эдька.
– Ты тож.
– Я серьезно, Эдд. Ты светишься…
– Это что-то значит? Должно значить?
– Я знаю, что заставляет тебя светиться. И рада за тебя.
– Расскажи мне.
– Чтобы снова услышать «убирайся вон из моей головы»?
Эдик рассмеялся.
– Ась… может все наши проблемы из-за недосказанности? Расскажи…
– Дурак. Я уж столько раз тебе и рассказывала, и показывала. Осталось, разве что только… станцевать какой-нибудь пчелиный танец? Вжу-вжу-вжу и вжу-вжу-вжу.
Аська выглядела такой потешной, переминаясь с ноги на ногу в ритме самбо под свои жу-жу, что Эдика так и потянуло к ней. Однако, зацепившись за ее взгляд, он понял, что она и не думала заигрывать. Ася злилась.
– Я специально подарила твоей маме именную карту, чтобы Марио обломала твою сестричку. А ты опять попался в старую ловушку, опять начал ей потакать, т.е. никаких выводов эта киса не сделала.
– Ну, у меня было прекрасное настроение с утра. Я решил им поделиться. И что это? Что же, для сестры мне больше ничего не делать? Запретить себе?
– Ладно, сам решай. Только меня тогда больше на семейные мероприятия не води. Я ж тебя не зову к своим предкам.
– А я бы сходил. Твоя мама очень вкусно готовит. И много, и сытно. Нет-нет-нет, Ася, ты все не так поняла, просто ты… я скучаю по «мамской» готовке, с пюрешечкой, котлетками, селедочкой, квашеной капустой.
– Я тоже как-то котлеты делала.
– Однажды… впервые, за два месяца.
– Ты видел, как поправился мой папа? Центнер живого веса. Если ты раскоровеешь до таких размеров, ты меня раздавишь.
– А-а? Вон оно как? Ценю твою заботу. Спасибо.
– Не на чем. Рассказывай, что тебя взбесило на этот раз?
– Блок на Марио. Это очень некрасиво выглядит. Зачем?
– Затем, что я ей не верю. Никогда не доверяла. Она ведь обещала не говорить о сегодняшней твоей щедрости, так? И сразу же, как ты ушел… мне позвонила.
– Я отказал ей, она разозлилась. Она хотела мне отомстить. Все логично.
– Угу. Логично. Но она бы в любом случае рассказала. Такова ее натура. Все наши самопроизвольные поступки уже сидят в нашем характере, все, что ты сделаешь, можно предсказать. Т.е. я могу это сделать, я могла увидеть в Марио то, что раньше или позже мой блок понадобится, и не ошиблась. 
– А ты не расстроилась из-за того, что она пыталась меня соблазнить?
– Нет. Я ее много лет знаю. Не переживай.
– И ты знаешь, что я… Что мы…
– Разумеется.
– И ничего не скажешь?
– Я понимаю, почему ты так поступил. Тебе нужна была разрядка, ты ее нашел. Марина… самая подходящая кандидатура в подобных случаях.
– Почему?
– Потому что она замужем, и больше не хочет замуж. Она не любит никого. И не хочет влюбляться.
– И это все, что ты можешь в этой связи сказать?
– Нет.
– Скажи.
– Тебе будет больно.
– Скажи.
– Если бы ты не сбежал в тот вечер, повременил бы пару минут, дал бы мне понять тогда, чего ты действительно хочешь… все было бы по-другому.
– Но ты могла прочитать мои мысли?
– Я не могу… т.е. у меня есть внутреннее предубеждение против того, чтобы читать чужие мысли… И на тебе мой собственный блок на ментальные проникновения, я могу его преодолеть, только тогда, когда ты сам открываешься. Как-то так.
– Бред. Зачем?
– Затем, что никто не имеет права лезть несанкционированно в чужую голову. Даже я. И потом, я думаю, что тебе рядом со мной опасно было находиться. Гормоны – штука сложная. Ты – человек эмоциональный и свободолюбивый. У меня на фоне забот о новорожденном сыне и собственной нестабильности вряд ли хватило бы сил контролировать и свои, и твои закидоны. Так что, Эдик, может оно и к лучшему, что ты не решился в тот раз…
– А сейчас ты мои закидоны контролируешь? Так?
– Нет. Свои – да, а на твои стараюсь не реагировать.
– Но почему? Не проще ли поговорить?
– Остынь. Ты не хочешь измениться. И я ничего не буду делать, чтобы ты менялся. И какой смысл говорить по двести раз на дню, что меня до тошноты бесят твои носки под кроватью?
– Так ты об этом?
– Не только. Список составила из семидесяти трех позиций. На полном серьезе.
– А мне можно свой список составить?
– Бога ради. Первым номером, вероятно, окажется тот факт, что в моем холодильнике даже помечтать не о чем? Так я тебе сразу скажу – положи туда сам что-то, о чем можно было бы помечтать. И не трепи мне нервы.
– Убери сама мои носки из-под кровати.
– Лучше сразу тебя убрать. Вот. И я не собиралась ругаться. Доволен?
– Да. Давай свой список.
Они оба рассмеялись. Я наблюдал за этой сценой с безопасного расстояния и ближе к концу диалога всерьез задумался о том, чтобы вообще убежать подальше, так что неожиданное завершение ссоры меня удивило.
– Вылезай, Дью.
– Засранцы! Есть у вас совесть? Нельзя же так пугать! Если б у меня было сердце, я бы уже не один инфаркт с вами схлопотал. Эта ваша дурацкая привычка кидаться кувалдами до добра не доведет!
– Давай-давай. Мы тебя порадовали, теперь твоя очередь. Рассказывай дальше про Аськину бабулю. Очень интересно.
– Эдик? Дью? Что за фигня? Какого дьявола Эдьке нужен мой семейный анамнез?
– Ась… я пытаюсь понять… что значит… быть магом… Дью правильно поступил, когда рассказал мне.
– Да, Асенок, я решил объяснить Эдьке… ты ведь дала понять, что не желаешь обсуждать с ним эту тему, а я за вас переживаю. Ну? Поехали?
– Помчались.

«Десятый класс Айшет Сафина оканчивала в Москве. Страна привыкала к мирной жизни. А Аиша пыталась привыкнуть к жизни большого города. Олег, который не разлучался с ней ни на минуту в Башкирии, теперь стеснялся ее и предпочитал проводить время со старыми и новыми друзьями. Павел Леонидович принял девочку только потому, что на том настояла жена. Верная своему воспитанию, Айшет при Павле вела себя очень замкнуто, она действительно считала его чужим, и молчала, не смея поднять глаз, а если возникала нужда что-то сказать – обращалась только через Анну Дмитриевну. Однако со временем Лисовской оттаял, Аиша покорила его своей отзывчивостью, желанием услужить, помочь, вниманием к бытовым мелочам, готовкой. С Анной Дмитриевной Аишу уже давно связывали очень теплые чувства. Как раньше Айшет учила Анну деревенской жизни, так теперь, Анна преподавала девочке правила поведения, диктуемые городом. И она оказалась хорошей ученицей. Спустя пару лет ее уже ни по выговору, ни по одежде, ни по повадке нельзя было принять за деревенскую девчонку. Восточная кровь ее как будто растворилась в новой реальности ее жизни, в институте преподаватели и студенты принимали ее за русскую, и сильно удивлялись, когда слышали впервые ее имя, хотя потом уже не могли себе представить, как пропустили ее очевидную неславянскую внешность. Айшет в юности напоминала фарфоровую статуэтку, миниатюрную и хрупкую. Привычка отводить взгляд, ускользая от прямого контакта, смущение перед малознакомыми мужчинами, врожденная скромность и деликатность – все это только подчеркивало образ. И только потом, при более близком знакомстве выяснялось, что Аиша – личность самостоятельная и решительная. Что она не упадет в обморок при виде крови, что она безжалостно и твердо вскроет скальпелем человеческое тело, так же спокойно, как раньше резала скотину или разделывала тушку кролика. 
Олег, после того как они оказались в Москве, выполнил свое обещание, отпустил Аишу, и поначалу даже с радостью, но года через три он уже жалел о своем поступке. Его что-то притягивало к этой девушке, что-то недоброе, сложное и, как ему тогда казалось, постыдное. Временами, разглядывая нежный бархат ее кожи, он до умопомрачения сильно хотел дотронуться до нее, а в следующий миг он вспоминал о том, что Анна Дмитриевна с большим удовольствием проводит свое время с Аишей, чем с ним, с родным сыном, и ему хотелось выгнать девушку вон из дому. Он видел, что Айшет талантливей его в учебе, ей проще даются любовь и уважение окружающих, и считал, что она крадет то, что изначально принадлежит ему. И в то же время он понимал, что в нем говорит зависть, что он относится к девушке предвзято. Он стал нервным и до крайности раздражительным. И, прежде всего, срывался на своей бывшей подруге. Айшет чувствовала, что Олег недоволен их отношениями. Она была благодарна ему за то, что он ее увез из Башкирии, поэтому уже на втором курсе института переехала в общежитие, ей не хотелось становиться причиной раздоров в семье Лисовских. Только этот ее шаг не улучшил обстановки – Олег замкнулся, а его родители, сильно привязавшиеся к девушке, скучали по ней, и хоть и не произносили этого вслух, но считали, что именно сын повинен в ее отъезде.
Аиша старалась бывать у Анны Дмитриевны почаще, обычно на выходных. Зимой на квартире, а летом – на даче. Анна видела, что сила девушки растет, она пыталась учить ее пользоваться своим даром, но Айшет отказывалась. Она много говорила о судьбе своей семьи, о том, что никому в ее роду дар не принес счастья. Тогда Лисовская заговаривала о личных отношениях Аиши, она спрашивала, нравится ли девочке кто-то, но Айшет только качала отрицательно головой. Ей действительно никто не нравился, хотя недостатка в поклонниках у нее не было. И в голове Анны Лисовской зрели приятные мысли о том, что Аиша навсегда останется в их доме, что Олег перебесится, перерастет свою неуверенность, и созреет, наконец, до того, чтобы позвать девушку в жены уже по-настоящему.
Как всякая молодая женщина Айшет мечтала о личном счастье, но… чем дольше она жила в столице, тем яснее понимала, что среди ее знакомых, среди коллег, среди друзей Лисовских ее мужчины нет. И вряд ли стоит искать его в этом обществе. Зависимое положение женщины в мусульманских семьях предполагает не только воспитание девочек определенным образом, но и формирует у мужчин большую ответственность по отношению ко всему женскому полу. Власть принуждает не только подвластных, но и властителей. В своем теперешнем кругу, в своих возможных женихах Айшет видела только желание взять, заполучить ее, но что дальше с нею делать, никто из них не представлял. И это в ее голове не укладывалось. Она понимала, что эти люди гораздо более развиты духовно, чем она, что они умнее, образованней, что они одарены магией. Но ни в одном из них не чувствовалось той силы, которой она могла бы безусловно подчиниться и по собственной воле, а без этого она не мыслила своей семейной жизни. 
Айшет уже работала в хирургии, в военном госпитале, когда встретила Наиля Сафина. В операционной, когда она удаляла из его плеча осколки, расковыривала старую рану, знакомиться им было некогда. Но потом, когда почти каждый день она наблюдала за его выздоровлением, они не только познакомились, но и выяснили, что земляки – родились и выросли всего лишь в десяти километрах друг от друга, в соседних поселках. В Башкирии много проживает татар, и наоборот. Традиции и обычаи обоих народов схожи, только татары осели позже, да и теперь еще более легки на подъем. Личные качества Наиля Сафина, его отвага, смекалка, решительность, верность партии еще в первый год войны выдвинули его из рядового состава армии, позже он окончил офицерские курсы, да и после войны продолжил образование, так что к тридцати годам он сделал уже неплохую карьеру, носил майорские погоны. Ему после госпиталя обещали перевод в Подмосковье, а там, возможно, и в одну из европейских стран. Он не мечтал о такой судьбе, и не был амбициозен, просто… так складывались обстоятельства. Большую часть сознательной жизни он провел далеко от родины, и прекрасно осознавал, что не вернется, не сможет осесть в деревне. Но, точно так же, он временами понимал, что до сих пор чувствует себя чужим в той среде, где вынужден обитать. Однако другого пути, другого занятия для себя он не видел. И ему уже давно намекали, что если он хочет перевода в Венгрию, к примеру, или в Чехию, то ему нужно обзавестись супругой.
Так что, можно сказать, совпало. Но ты, Ась ошибешься, если скажешь, что это был брак по расчету. Они действительно нашли друг друга. Два изгоя, приспособленца, в чуждом им мире. Если и существовала для них вероятность найти гармонию и счастье, то только друг в друге и нужно было их искать. И стоило только Сафину сойтись с Айшет, как весь мир ополчился на них. Для начала взбесился Олег Лисовской, и он настроил против Аиши свою семью. Потом точно так же их отвергла вся Башкирская родня. Аишу братья обвинили во лжи, в том, что она забыла долг и традиции, ведь она должна была вернуться домой, к своей семье, после того, как Олег развелся с нею. А Наилевы сестры, и тетки, и мать, вообще категорично запретили тому брать в жены ведьму, слухи о проклятии Айшет распространились гораздо дальше ее родного селения. Только для твоих бабушки и деда это ничего не изменило. Они поженились и вместо Подмосковья, или Европы отбыли на границу с Монголией. Это подсуетился Олег Лисовской, подговорил мать устроить Аише испытания сверх меры ее терпения. Он думал, что после блестяще начавшейся карьеры хирурга, после столицы, после городских удобств оказавшись в глуши, Айшет быстро разочаруется в муже и вернется, поджав хвост, припрятав гонор. Но… он ошибся.
Сафины любили друг друга. Он старался сделать ее жизнь лучше, где бы они не оказывались, и она отвечала ему тем же. А отсутствие удобств их, бывших деревенских жителей, напрягало не так сильно, как могло показаться Олегу. Единственное, о чем действительно жалела Айшет Сафина, так это о том, что она не может объяснить Анне Дмитриевне своего счастья. Айшет понимала, почему круто переменилась карьера ее мужа. Ей было жаль того, что она стала этому причиной. Но еще больше ее огорчало, что устроила это все женщина, которую она почитала, как родную мать.
Однажды, прошло уже два года с ее замужества, Айшет сидела в своей комнате в казарме одна. Наиль уехал с инспекцией на соседнюю заставу. Аиша ждала его возвращения не раньше, чем через день. Только в такие минуты, когда муж был далеко, она тосковала по прежней жизни. Но в этот вечер тоска по Анне Дмитриевне усилилась стократно – Айшет обнаружила, что ждет ребенка и единственным человеком, с которым она могла бы, хотела разделить свою радость, если не считать Наиля, была Анна Лисовская. Айшет въяве представляла себе гостиную в квартире Лисовских, низкую кожаную тахту с высокой спинкой, круглый стол, лампу, накрытую вязанной салфеткой, большую кружку сладкого чая (маленькой тары Анна не признавала) и саму Лисовскую в шелковом халате, поджав одну ногу, облокотившись о вышитую подушку, лежащую на диване с книгой. Аиша видела все, даже малейшие детали, ее воображение ведьмы делало их осязаемыми. И пространство дрогнуло. Женщины шагнули друг другу навстречу, отпрянули, опять сблизились, соединили руки, а потом разрыдались. Все было забыто. Наговориться они не могли и расстаться тоже. Еще до рождения сына Сафины снова вернулись в Москву. Из роддома молодую мать выписали на дачу к Лисовским, и там Виктор Сафин прожил первые четыре месяца своей жизни, а потом Наиля перевели в Калининград.
Открывшаяся в Айшет способность к телепортации, довольно редкая по тем временам, давала ей возможность общаться с Анной Дмитриевной. Долго отторгая собственный дар, Айшет вдруг совершенно переменила к нему отношение. Она с упоением погрузилась в магию и, буквально, расцвела. Анна Лисовская не могла нарадоваться на свою ученицу. Даже еще в период обучения Айшет оказалась кладезем толковых идей. Переняв у Анны и ее мужа все, что те знали, она продолжила развитие дара в себе самостоятельно. Она уважала научный, системный подход к исследованиям, и то, что колдовство – процесс интуитивный, ее не останавливало. То, что можно было знать точно, Айшет хотела знать точно. Достигнуть результата в магии можно было разными способами – заговорами, зельями, концентрацией намерений и т.д., и она хотела разузнать все эти способы. И все, чему она смогла научиться, она разложила по косточкам, до оттенка эмоции подробно расписала все свои переходные состояния. А потом принялась обучать всех, кто готов был ее слушать. Единственным, кого она не сумела ничему научить, оказался Олег Лисовской, что не могло не добавить еще одной ложки горечи в их отношения. Но и Сафина не научилась видеть эльфов, так что они сошлись на том, что Олег не менее уникальный маг, чем Аиша.
Олег Лисовской со временем смирился с замужеством Айшет. Ему очень нравился ее сын. Когда мальчик подрос, когда его на лето стали отправлять на каникулы в Подмосковье на дачу к Анне Дмитриевне, Олег Павлович подружился с Виктором. Что же до его собственной личной жизни… Олег Лисовской сознательно не желал жениться. Ему нравились женщины испорченные, с червоточинкой, ему было хорошо и весело с ними, но одно дело с такой подругой встречаться, а другое дело – жить. К Айшет он охладел незаметно. Время от времени, когда она гостила у его родителей, он специально старался сблизиться с нею, он глядел на ее гордый профиль с жадным интересом и ждал, что вот-вот, вот сейчас у него, как в юности, дрогнет сердце, и снова вернется былое притяжение, но ничего не происходило. Айшет же вела себя с ним гораздо свободнее, чем раньше, как будто ее статус замужней женщины служил ей броней и индульгенцией. Иногда, во время их совместных экспериментов в магии, между ними что-то такое почти проскакивало. Но пропадало еще раньше, чем кто-либо из них успевал эту мысль ухватить.
В возрасте сорока семи лет Наиль Сафин вышел в отставку. Ему предложили на выбор несколько возможных мест проживания, и они с Аишей выбрали этот самый город. Им предоставили хорошую квартиру в центре, Айшет почти сразу нашла работу в госпитале МВД. Какое-то время еще Сафины занимались обустройством быта, но спустя полгода после переезда Айшет заскучала. У нее было все, о чем она когда-то мечтала – дом, семья, достаток, любимая работа. Но ей чего-то не хватало. Сын вырос, муж на пенсии с удовольствием осваивал кулинарию, завел себе дачку, мастерил что-то беспрерывно, и Айшет уже не нужно было тратить столько времени на быт. Может быть, год она посвятила себе, собственному здоровью и внешности. Но и это занятие ее не вдохновило. Она всегда много занималась самообразованием, публиковала статьи по медицине. Мотаясь за мужем, Сафина давно уже оставила хирургию, переквалифицировалась в педиатра. Ее интересовали проблемы физиологии и профилактики болезней. Аиша пыталась популяризировать идею о том, что большинство болезней – благоприобретенные, что их корни кроются в неправильном образе жизни. Из-за этой научной деятельности ее стали приглашать на семинары и научно-практические конференции. И на одной из таких конференций она познакомилась с Александром Лисовским.
Не стоит останавливаться на подробностях их связи. Скажу только, что она началась с самого первого дня их знакомства и окончилась смертью Айшет Сафиной. Непонятно на чем бы могли сойтись состоявшаяся, ухоженная, зрелая женщина и амбициозный, еще молодой провинциал, на иждивении у которого находились больная мать и младший братец – курсант военного училища. Да и разница в возрасте – восемь лет не в пользу Аиши. Да еще расстояние в несколько сотен километров. Да внимательные взгляды Олега Павловича, который точно так же, как и главные герои, с первой минуты угадал их взаимное притяжение. Только для Айшет и Александра все это не имело значения. Они рядом друг с другом существовали в иной реальности, в которой главным было то, что они равны. Это был союз магов, отягченный физиологией…»
Неожиданно Настя прервала мое повествование.
– Настроенность друг на друга, мысли на двоих, созвучие идей…
– Точно. Я рад, что не надо объяснять.
– А мне надо… Не все такие продвинутые.
– Вспомни, Эдик, как я тебе рассказывала про Степку Стельмаха, про «аллилуйя» и про его состояния. Когда ты не мог понять твоя ли мысль, или Степина, или моя?
– Но я… единственное, что я тогда точно понял, так это то, что тебе знакомы его переживания.
– Ага. И тебе знакомы. Кстати, Марио солгала про то, что она спала с тобой, а не со своей злостью.
– Откуда ты знаешь?
– Можно догадаться, не являясь магом, учуять в другом человеке только то, о чем сам имеешь представление... Так и ты после моего рассказа о Стельмахе продолжил ассоциативный ряд и догадался, что я тебя люблю.
– Неужто?… Я до сих пор не… уверен. Но такая догадка была, правда твоя.
– Дурище… Когда втягиваешь оппонента в мир своих переживаний в попытке донести идею, когда есть одно только желание – постигнуть чужое и открыть свое… безраздельность желания… не знаю… непременно начинаешь сползать  в горизонтальном направлении… 
– Вот как? И часто ты так сползала?
Аська замолчала.
– Что такое? Опять не хочешь ругаться?
– Нет. Не то. Считаю.
– Тебе нужно считать? Пальцев на одной руке хватит? Или на двух? Больше?
– На двух. Где-то так.
Эдька весь подобрался, сверкнул глазами и схватился за сигарету.
– Брось, ты ведь тоже не монахом жил. Особо ни в чем себе не отказывал. Ведь так?
– Ася, знаешь, о чем я всегда, т.е. раньше или позже начинал думать, когда приходилось общаться с Ильей, или с Максом, с Сильвером, или с Артемом? Что я видел в их лицах? О чем говорили мне их легкие, как тень, полуулыбки? О том, что они с тобой… каждый… и оказывается, что это были всего лишь союзы магов, отягченные физиологией.
– У каждого свои предпочтения в выборе партнеров. Кто-то любит блондинок, кто-то брюнеток, кто-то полных, кто-то западает на более зрелых любовников. А мне интересно спать с магами. И тебе нет в том ущерба, потому что я никогда не начинаю новой связи, не поставив точку в предыдущей. Брезгую делить себя на части. Я на самом деле искренне и безраздельно влюбляюсь, и просто не могу себе представить, как можно на фоне нового желания что-то из себя еще изображать по отношению к бывшему партнеру. И не стоит мне напоминать про Илью. Уж сколько говорено… мы с тобой находились тогда в самом начале, я скорее ему с тобой изменяла, чем наоборот. И даже не изменяла, физически точно, потому что ты никак не хотел решиться перейти к более близкому общению.
– А почему я должен был решиться? Почему ты ждала, что я решусь? Почему не взяла сама?
– Я не Марио. Это в ее правилах. И не приступала я к активным действиям из деликатности. В конце концов, решения должен принимать мужчина.
– Что еще должен делать мужчина?
– Принимать решения, нести за них ответственность и вести себя за ухо по избранному пути.
– А женщина?
– Понятия не имею. Я не в восторге от своего пола. Всегда сама за себя решала без сносок на то, что я женщина. Я, прежде всего, человек со свободной волей и разумом, хотя стараюсь действовать так, чтобы, по возможности, не причинять никому неудобств.
– А то, что я без злости думать о тебе не могу, даже до сих пор? Это как? Не неудобства? 
– Ты на себя злишься. В тебе живет мелкое, подлое желание прижать меня к ногтю, заставить прогнуться. Ты хочешь быть господином и повелителем в отношениях. «С тобой… каждый…» - бред сивой кобылы! Вспомни наш обычный вечер, когда я бегаю, с Кирой вожусь, готовлю, за садом ухаживаю, а ты бездельничаешь и только указываешь, что надо бы хренку к отбивной и гарнира побольше, а еще выражаешь недовольство тем, что я листья  на дворе жгла и дом продымила. И все я вечно делаю неправильно и не так. Если хочешь, чтобы делалось по-твоему – делай сам. Я, между прочим, ни о чем тебя не прошу, кроме того, чтобы следить хотя бы за собой. Я уже который месяц «в минусе» по твоей милости, так за это не то чтобы благодарность какую – нет. Попреки и ревность на ровном месте.
– Что значит «в минусе?»
– Все.. надоело. Почему я должна унижаться и объяснять очевидное?
– О чем ты?
– О том, что продукты в холодильнике появляются не сами, и вещи твои чистыми становятся не сами… Но ты у нас – существо эфемерное, выше подобных мелочей. Зато тебе запросто оплатить банкет для мамы, или посещение элитного салона для сестрички… Господи, я в жизни не могла бы представить, что опущусь до… уподоблюсь какой-нибудь занудной тетке, пилящей мужчину из-за… денег.
– Вот как… Ась, ты меня гонишь?
– Я говорила, что не хочу ссориться, но мне тоже есть из-за чего на тебя злиться. Помнишь, Таню? Мою новую ассистентку? Она, когда тебя увидела, сказала мне, что когда так смотрят, так любят, как ты – грех не взять и не ответить. Но она маленькая, юная и вряд ли понимает, что ради любви этой ты не способен даже чуть-чуть шевельнуться. И ведь жил один много лет, имеешь привычку считать расходы, поддерживать порядок дома, готовить… но, почему-то, оказавшись со мной, а это была твоя мечта… и ты готов был все на свете ради этого отдать, ты превратился в обыкновенного мелкого семейного тиранчика, иждивенца, зануду, и прости, бытового хама.
– Хорошо. Спасибо, хозяйка. Я все теперь понял. Я должен постоять в углу и подумать. Угол у меня есть, слава богу, и думать я буду долго. Спокойной ночи, ведьма.
– И тебе спокойной ночи. 
Эдик подхватил в прихожей пальто, обулся, взял свой рюкзак и ушел порталом. Сафина вернулась к себе домой,  прошлась по гостиной, собрала и загрузила в посудомойку несколько тарелок, форму от пирога и чашки. Потом вышла в холл, придирчиво оглядела обувь, стоящую у двери, собрала Эдькины кроссовки и ботинки, поднялась в ванную комнату, и все перемыла, поставила сушиться. Вышла в гардеробную, вытащила из-под верстака две коробки и принялась складывать туда аккуратно вещи своего приятеля. Потом прогулялась в кабинет и распечатала в двух экземплярах список тех особенностей Эдькиного поведения, которые ее бесили, сложила их поверх одежды в коробки. Собрала в отдельную спортивную сумку просохшую обувь, а потом, подкинув мне немного силенок, выдворила и меня, и поклажу в Москву.
Эдик как раз думал о том, что поступил излишне эмоционально, опять сбежав налегке. Но неожиданно свалившиеся на него одежки, сложенные в идеальном порядке, все до единой отмытые и отглаженные, ввергли его в еще более сильное раздражение. Он понимал, что должен благодарить Асю за предусмотрительность и заботу, но не мог. Он кипел и пузырился. Первый, попавшийся ему на глаза «Асин список» он разорвал, не читая, на мелкие кусочки. Они разлетелись по новому ламинату, и Эдька поминутно натыкался на них, перед его глазами всплывали обрывки предложений: «забываешь вернуть на сушитель полотенце», «ходишь по дому в уличной обуви», «оставляешь фантики от конфет в вазочке», «присохшие козявки и плевки в ванне», «огрызки под кроватью» и т.д. и т.п.
Он знал все ее претензии, потому что Ася, сталкиваясь с этими его привычками впервые, считала необходимым сделать акцент на том, что она считает такое поведение неприемлемым. Про хождение по дому в обуви и про ванну – Аська переживала за Киру. За его здоровье. Мальчик иногда играл на полу, а еще лез купаться по собственному почину, не ставя никого в известность. И оказывался в антисанитарных условиях. Эдик все это понимал, но не мог удержаться. «В падлу же расшнуровывать, снимать только что обутые ботинки, ради того, чтобы подняться на второй этаж за забытым в спешке телефоном. Ничего страшного, помоет полы лишний раз, или ванну протрет, а уж донести до мусорного ведра огрызок или бумажку – что? от нее убудет? переломится?»
– Но ведь даже ребенок на четвертом году жизни лучше воспитан, чем ты на четвертом десятке! Почему, по какому праву ты решил, что она будет за тобой прибирать? Натуральное хамство.
– Отвали, Дью. Я не нуждаюсь в нравоучениях. Все теперь у нее будет хорошо. Пусть живет в своем чистеньком идеальном коттедже, со своим идеальным сыном, по своим правилам. Но… без меня.
– Жуткий ты человек, Эдик. Ни с кем ужиться не можешь. Ни одна твоя подруга больше полугода с тобою не выдержала. Даже Стельмах от твоего засранства по стенкам бегал. И не ушел только потому, что ты с него не брал плату за проживание.
– Но ты-то не уходишь?
– Я – существо эфемерное, как раз такое. Мне положить на бытие твое, меня больше сознание интересует. Но я эту ведьму обожаю. Поэтому буду за тобою тенью летать, немым укором напоминать о том, что ты единственного человека, которого любишь, довел до белого каления и не тем, что изменял, положим, или пьянствовал, или денег не зарабатывал, а тем, что не смывал за собой козявки в общей ванной.
– Блин! Замахали!
– Может быть, все-таки стоит послушать других, в кои-то веки? Ведь не самые глупые люди раньше или позже начинали тебе указывать на твои недостатки? И если каждый, кто с тобою жил, в конце концов, заводил разговоры на тему твоего разгильдяйства, то может, правы они, а не ты?
– Я специально от всего этого уехал, от нотаций и нравоучений. Чтобы жить так, как сам хочу. И ведь жив. Вполне даже.
– Эдька, ну только, что жив. А то, что если бы не Степка, заросла бы твоя нора грязью – это как?
– Так ведь смысла особого нет драить тот ужас, что был здесь раньше?
– Ладненько. Поглядим, что будет. Ремонт свежий. Ухаживай в свое удовольствие. Начать советую с того, чтобы собрать бумажки с пола.
– На-до-ел. Уходи.
– Не дождешься.

В плюсе.

Верочка… Нет, я помнил о предупреждении Сафиной. О том, чтобы не светиться в поле зрения Петра Ветошникова. Но я и не светился. Среди моих талантов есть один довольно полезный – если я контактировал с магом или с человеком, если я питался его энергией, его эмоциями, я всегда смогу настроиться на его волну, где бы мой бывший донор не находился. Так и о Верочке Неперовской я мог получить нужные мне сведения, даже не приближаясь.
Верочка уже второй месяц снова жила в своем коттедже. Раньше у нее была привычка делиться с Сережей, или с подругой и коллегой Натальей тем, как двигаются строительные или ремонтные работы в ее доме. Она с упоением рассказывала им, каждому в отдельности, о том, что на втором этаже настелены, наконец, полы, или закончена установка мебели в кухне, или отделана лестница на чердак. И ждала одобрения. Но эти два, ничем кроме знакомства с Верой Павловной не связанные друг с другом, человека буквально одними и теми же словами объясняли ей, что личное или семейное счастье не измеряется ни в квадратных метрах жилой площади, ни в удобствах, ни в деньгах. Они мягко намекали, что Верочка напрасно связывает с переменой места жительства надежды на облегчение своей доли, что с теми отношениями, которые сложились между членами семьи Неперовских-Липатовых, у них получится в лучшем случае коммунальная квартира, со всеми вытекающими последствиями.
Тогда Вера возмущалась и не хотела верить Наталье или Сергею, но сейчас она понимала, что они оказались совершенно правы. Да, у каждого своя отдельная спальня. Да, можно было вольготно расположить скарб. Да, вокруг все почти новое, свежее, красивое, удобное. Но… это та же, не желающая успокоиться, придумывающая поводы для следующих усовершенствований… и трат мама. И та же замученная, разочарованная, обиженная жизнью Сонечка. И те же две мелкие пигалицы, только и умеющие, что пакостить, крутиться перед зеркалом и огрызаться. Кухня поделена на две части: от мойки направо – их с мамой, а налево – Сонина. И санузел общий, и прихожая, и холл, и гостиная, и кабинет. И никто не желает убирать. Все заняты. И даже шторы вешать некому. Кроме Верочки.
В обеденный перерыв теперь Наталья, поглощая бутерброды или творожок, слушала либо о том, что Верочка намерена после работы сделать (расставить книги, или разобрать постельное белье, или рассортировать документы), либо о том, что малолетние разбойницы успели уже испоганить, пока никто не видел. Наталья была человеком терпеливым, но однажды она не выдержала и высказала Верочке в ответ на ее жалобы, что детей надо непременно чем-то занимать, организовывать, подбрасывать им идейки и привлекать к труду. Но не в приказном порядке, а играючи. Верочка задумалась. Она намеревалась сшить шторы в кухню из найденного в маминых загашниках отреза небеленого льна, а если останутся отходы, клочки какие-то – наделать прихваток, полотенец, салфеток под горячее. Идея приобщить племянниц ей понравилась. И… девчонки неплохо ей помогли. Они придумывали на ходу какие-то веселые прибаутки, предлагали прошить, простегать, обработать края прихваток декоративными лентами, старшая научилась довольно ровно строчить на электрической швейной машине. А младшая поразила Веру усидчивостью и сосредоточенностью, а еще – изобретательностью. Да и вообще… вечер получился на редкость душевным. Они сидели за большим кухонным столом, переговаривались, перешучивались, девчонки рассказывали ей о школе, о подругах. Время от времени к ним заглядывала Эмма Николаевна, а вот Соня – ни разу. Вера не могла понять – похоже, что сестру дочери не интересовали совсем?!?
Она думала о Соне и о девчонках еще несколько дней и пришла к выводу, что для собственной же пользы, во избежание порчи имущества, не говоря уж о пользе племянниц, надо организовать им дополнительные занятия в какой-нибудь студии или кружке. Вера понимала, что озадачивать этим вопросам Сонечку или мать бесполезно и обратилась к зятю. Лешка отреагировал позитивно. Они обзвонили и обошли несколько спортшкол и домов творчества и, не смотря на то, что занятия уже начались и группы оказались укомплектованы, нашли варианты: для Криси выбрали танцы, а для Ксении – спортивную гимнастику. Девчонки были в восторге. Пришлось, правда потратиться на специальную форму и обувь, но радость племянниц все это искупила.
После пары недель занятий стало понятно, что они угадали верно – девочки оказались необыкновенно талантливы. Ксению тренерша хвалила, и говорила, что за одну эту девочку она отдаст всех своих прочих учениц. А Кристину почти сразу же из начальной группы перевели в ансамбль, поставили в пару и стали готовить к соревнованиям. Ксюшу возил на тренировки отец. Крися вполне могла доехать до дома творчества сама, ей исполнилось уже одиннадцать, переходить дорогу ни разу по ходу движения ей не приходилось, только сесть в правильную маршрутку. Но вот обратно ее нужно было встретить, и Верочка теперь три раза в неделю с работы неслась к началу Крисиных занятий, помогала племяннице переодеться, убирала ей волосы, сдавала с рук на руки преподавателю, а потом ждала полтора часа. Сначала она просто сидела в холле, читала, потом, когда установилась хорошая, ясная погода, приобрела привычку гулять.
Студия танца располагалась в самом центре города. Рядом, буквально на соседней улице находилось скопление магазинов, в противоположном же направлении – центральная городская площадь, парк, администрация, пешеходный бульвар, множество кафешек и театр. Но Верочке с самого начала полюбились прогулки к реке. За те четверть века, что она прожила в этом городе, Неперовская так и не узнала его – по детству она почти не выезжала за пределы своей слободки, а в более уже старшем возрасте на ней было столько обязанностей и обязательств, что просто банально не хватало ни времени, ни сил отвлекаться. А между тем, не смотря на то, что во время второй мировой войны город изрядно пострадал, в исторической его части сохранилось немало дворянских особняков, усадьба известного писателя, храмы и парки. Именно туда Верочка и направила свои стопы в первый же погожий денечек. После семи часов вечера с улиц исчезали толпы бегущих со службы взмыленных теток с сумками наперевес, редел поток транспорта, и оставалась лишь праздно и неторопливо прогуливающаяся парами или компаниями публика. После того, как практически во дворе собственного дома на нее пытались напасть двое отморозков, Вера старалась избегать попадания в поле зрения компаний подростков. Но вероятно в центре жила или тусовалась молодежь поприличнее, покультурней, чем в ее окраинном захолустье, потому что на Веру, если и обращали внимание, то без агрессии.
Вечер подкрадывался тихо. Она выходила на прогулку еще засветло, и пока гуляла по улицам, наступления темноты не ощущала. Но стоило ей забежать куда-то на пару минут, в кафе или в магазин, погреться, как на выходе, на контрасте она понимала, что стемнело изрядно, и Неперовская торопилась оказаться поближе к освещенным людным местам, разворачивалась в сторону дома творчества. Напротив высоких окон студии, через дорогу находилась кондитерская. Верочка брала себе чашечку кофе и кусок вишневого пирога, садилась у окна, и старалась разглядеть среди мелькающих по бальному залу, вальсирующих пар Кристину, а когда становилось понятно, что тренировка окончена, спешно собиралась и бежала встречать племянницу.
Иногда она брала с собой фотоаппарат, и тогда от ее прогулок оставались еще и документальные свидетельства. В поисках удачного кадра она однажды забрела на смотровую площадку над рекой, а потом не удержалась, спустилась к воде. В нескольких шагах от нее в речку впадал небольшой ручеек, через него перекинут был деревянный шаткий мостик, а сразу после асфальтированная тропинка ныряла в парк, темный, мрачноватый, почти облетевший. Вера ни разу не была раньше в этом месте и разглядывала его с пристальным интересом, как вдруг… увидела Сережу. Верочка стушевалась, быстро вернулась на смотровую площадку, и снова вгляделась в другой берег. Действительно, опершись спиной о наклонный мощный ствол ветлы, лицом к ней стоял Грей. Он был не один. Перед ним, вполоборота, так, что Вера видела ее профиль, нетерпеливо постукивала каблуком о влажный берег молодая женщина. Вера сфотографировала их на максимальном увеличении, а потом попыталась рассмотреть получившийся снимок. Эту девушку она определенно где-то видела уже, только никак не могла вспомнить где. Верочка расстроилась. По позам, по движениям и манере общения она сразу догадалась, что эти двое очень много друг для друга значат, что разговор их важный и эмоциональный, и буквально через несколько минут Вера убедилась в своей правоте. Сережа протянул девушке руку, и та без колебаний переплела свои пальцы с его, так они замерли на мгновенье, а потом медленно пошли по тропинке вглубь парка.
Верочке стало неловко. И горько. «Не прошло еще и трех месяцев с нашего расставания, а Сережа уже обольщает новую подругу. Неужели я так в нем обманулась? Наверное, мне просто хотелось думать, что я для него – единственная. Может быть, правда, пока влюблен – видишь только хорошее. А теперь, когда мне нет смысла оправдывать его, я наконец-то вижу все в истинном свете?»
Вера еле-еле доползла до студии, а потом так же… на последнем пределе вместе с племянницей – до дома. Она легла без ужина, но не смогла заснуть. Разглядывала фотографию, плакала, укоряла себя, Сережу, эту девицу. В том, что это не Марина, Верочка была уверена на все сто. Марио всегда гордилась своими роскошными каштановыми волосами и ни за что на свете не дала бы себя обкорнать так коротко. Девушка, с которой этим вечером встречался Грей, была миниатюрной и темноволосой, большеглазой, смуглой и одевалась, как подросток, а Марио предпочитала более строгий, официальный стиль.
Ревность застила Вере разум, иначе бы она поняла, что Аська (а это была именно она) вовсе не пыталась очаровать Грея. Она спровоцировала  откровенный разговор намеренно, потому что Грей настолько плохо себя чувствовал, потеряв возможность видеться с Неперовской, что это стало уже отражаться на бизнесе, так что Невидимкой двигала не только дружба, но и шкурный интерес. Серый все никак не решался подать на развод, и Ася подозревала, что это постарался Ветошников, который обещал Марио контролировать ситуацию. Мало того, не в состоянии завязать с семейной жизнью, Грей почему-то решил, что ему необходимо завязать с работой. Он заявил Асе, что на ежегодном отчетном собрании акционеров откажется от должности и выставит на торги свою часть акций. Невидимке эта ситуация совсем не понравилась. Во-первых, она предполагала, что пост главы организации Грей занимает по справедливости, а если он уйдет, то ей придется принять на себя всю тяжесть власти, а это в ее планы не входило. А во-вторых, у нее лично, из-за Эдика возникли финансовые проблемы, поэтому она не обладала нужной суммой, чтобы выкупить у Сереги его пятнадцать процентов. Она бы не возражала, если бы кто-то еще из их теплой компашки перенял и пост, и акции, и даже предполагала, что Звягинцев чудесно вписался бы, но… ей не хотелось отпускать Грея.
«Грей, что, если я докажу тебе, что ты половину жизни находился под заклятьем? – Ася… я понимаю, что ты готова помочь. Только я не вижу выхода. Вера… она на самом деле была права, когда обвинила меня во всем, что случилось. Мы с тобой порочные люди, помнишь, я говорил тебе? Нам нельзя любить, потому что мы испорчены своим даром и властью над людьми. Мы живем в ту эпоху, когда тьма называется светом… А она – другая, особенная, слишком чистая… Она органически не способна... – На  что? На компромисс? На прощение и понимание? На доброту и снисходительность? Она не знает тебя, она любит какой-то странный мираж, который сама себе выдумала! – Но я хотел быть для нее таким, каким она меня видит. – Только, что хотел. И даже малости не смог. Меня в тебе это всегда раздражало – ноешь, воешь, но никогда ничего не сделаешь. Отставить завывать! Давай подумаем предметно и по существу вопроса: что ты хочешь? – Я хочу уволиться. Я хочу Веру Неперовскую. Я хочу, чтобы Ник не пострадал от нашего с Мариной развода. – У тебя кризис среднего возраста, знаешь ты? – Опять издеваешься? – Нет. Грей, неужели ты настолько не в ладах с собой, и ничего-то в твоей жизни нет такого, что ты делаешь от души? Ты действительно считаешь, что, сменив женщину и сферу деятельности, ты куда-то денешься от самого себя? – Хорошо, говори, что нужно сделать. – Я скажу то, что ты должен знать. Я никогда не понимала твоей любви к Марине. И говорила тебе об этом неоднократно. Я считала эту страсть одержимостью и искала следы приворота. Но тогда я не знала, что есть еще такой же маг, как я. Точнее я не предполагала, что этот маг настолько бесцеремонно вмешивается в наши… твои… дела. А теперь я знаю точно. И я сняла этот приворот. И как только я это сделала, ты снова стал свободен. Теперь следующий момент – Марио всегда была в курсе. Она знала, что происходит. Она построила свою жизнь, опираясь на уверенность в том, что ты всегда будешь с ней и никуда не уйдешь, что бы она не вытворяла. Она не согласится тебя отпустить. Никогда по доброй воле этого не случится. Далее… Ник не такой, как ты. Я знаю, что ты свихнулся, когда разводились твои предки. Ник – маг. С детства. Он прекрасно понимает вашу семейную ситуацию. Он знает, что Марио из себя представляет. Поэтому он не будет шокирован вашим разводом, как ты в свое время расставанием родителей. Т.е. разумеется, без последствий не обойдется, но я не думаю, что он тебя осудит. И, что касается работы – ты мне нужен… ты… я должна знать, что ты рядом, что ты всегда будешь за меня. – Слезу еще пусти, для достоверности... – Грей, пожалуйста, не уходи. Столько раз именно твои решения спасали нас от неприятностей. И никто лучше тебя не справится с переговорами на высшем уровне. Ты же – лицо фирмы. И только ты способен объединить и примирить в случае чего Звягинцева и Корнилова, или меня и Лизу. Ты единственный сохраняешь беспристрастность, когда каждый из нас тянет одеяло на себя. Ты нам нужен. – Ась, представь себе, что я развелся. Я оставлю Марио и Нику дом, если она захочет. И этот дом видно из окна моего кабинета… каково мне будет? Или им? Знать, что я нахожусь рядом, но не с ними. – Мне кажется, что Ник захочет остаться с тобой. Ему четырнадцатый год пошел. Еще несколько лет и он станет совсем самостоятельным. И решать за него Марина не сможет. Хотя конечно пока ваш сын несовершеннолетний, она будет тебя нещадно шантажировать. Знаешь… а идея с продажей акций мне нравится. Т.е. мы можем их переоформить на время на меня, или на Корнилова, и уволиться ты тоже можешь хоть завтра. Устроим пугалочку для Марио. Посмотрим, как она отреагирует на то, что ты безработный и бездоходный. Я готова поставить на то, что она тут же найдет себе нового и перспективного ухажера и оставит тебя. – Идея хорошая. – А чем ты хотел вообще-то заняться? – Писать картины. Есть несколько идей по поводу плетеной мебели… Я хотел уехать. Даже с Ирэной договорился. У нее же родовое гнездо в Тутаеве. Она туда только на лето из Питера мать с детьми отсылает, а сейчас там пусто. И Ире хорошо – дом под присмотром, и мне. – Здорово. А в гости пустишь? – Конечно». Грей протянул Аське руку. Она сдернула его с места и повлекла домой, по пути обговаривая детали, вполне удовлетворенная результатом беседы.
Все это знал я, но не Верочка. Верочка же от переживаний заболела. Кристинку на тренировки стала водить Соня и увлеклась. Когда тренер объявил, что ансамблю предстоят выступления в Калуге, когда возникла необходимость подогнать Крисе по фигуре костюм, то все хлопоты взяла на себя именно Софья. Верочка на фоне депрессии расстроилась еще больше – получается, что ее отстранили, отправили в отставку, использовали и выкинули. Но потом она смирилась. Даже обрадовалась тому, что Сонечка наконец-то нашла в себе силы заняться воспитанием дочери. У Ксении тоже начались соревнования, не столь зрелищные, но зато Ксюша занимала на них призовые места, так что девочки могли гордиться собой. Даже Эмма Николаевна была довольна и перестала считать траты на дополнительное образование внучек бесполезными.
А Вера, между тем, заскучала. Она засела в своей комнате безвылазно, очень похудела и приобрела привычку сидеть на подоконнике, прислонив горячечный лоб к прохладному стеклу. Она глядела в облетающий, выцветающий сад, без мыслей, без желаний, выпадая из времени. На нее вдруг обрушилось осознание того, что жизнь проходит мимо и можно конечно винить в несбывшихся надеждах всех тех, чьи интересы она всегда ставила выше своих, но… это она сама так решала… ее никто не заставлял. Да, мама, сестра, племянницы знали ее доброту и безотказность и пользовались этим. Но это ведь она виновата в том, что, не имея собственной жизни, с охотой занималась проблемами других, позволяя им жить насыщенно, забывая о... Вера в который уже раз спрашивала себя о том, что она хочет для себя. Но фокус заключался в том, что она просто не знала, чего ей пожелать. Она не верила в то, что способна в кого-то влюбиться, или начать строить с кем-то отношения на данном этапе. Она знала, что очень любит Грея, но и отважиться снова на встречи с ним не могла, не представляла, как переступит через свои убеждения. Она придирчиво оглядывала свою комнату, которая далека еще была от идеала, и требовала вложений, но Верочка сомневалась в том, что она хочет жить здесь, с мамой, с сестрой и девчонками. Остаться, значило превратиться в прислугу всем и каждому, как это уже почти произошло. Ее мысли все чаще крутились вокруг идеи заявить свои права на квартиру. Разумеется, после того, как уедет Петр Ветошников.
Мысль материальна. Буквально через пару дней после того, как Верочка вспомнила о Ветошникове, он ей позвонил. Два месяца, за которые он заплатил авансом, истекли. По случайности Вера днем раньше погасила проценты по своему и маминому кредиту. Она назначила Петру встречу возле банка, и полученную от него плату за аренду тут же употребила на погашение уже основной суммы долга. Петр, кстати, не произвел на нее особого впечатления. Она отметила, что он очень неплохо одевается, удобно и практично, но лицо его показалось ей совершенно непримечательным, аскетичным, жестким и неинтересным. Чем-то он напомнил ей ее отца, а к отцу Вера не питала добрых чувств, и это отношение неявно зафиксировалось на Ветошникове. Петр тоже не спешил форсировать знакомство, он вежливо предложил подвезти на личном автотранспорте Верочку в любое место по ее выбору, но отказом не оскорбился.
Тем же вечером, возвращая матери документы по кредиту, Вера рассказала о своем решении досрочно погасить долг. Эмма Николаевна расстроилась. Она уже распланировала целый список необходимых вещей, на которые думала потратить эти деньги.
– Мамочка, пожалуйста, мне до смерти надоело во всем себе отказывать. Подумай только – десять лет я существую без собственной жизни, у меня нет ни семьи, ни даже времени или средств на личные отношения. Еще немного и я уже не смогу родить здорового малыша. Я не надеюсь на то, что смогу создать семью, но завести собственного ребенка – это возможно. Только прежде я хочу покончить с долгами и наоборот – создать себе небольшой задел на будущее, чтобы ни в чем себя не ущемлять, когда окажусь нетрудоспособна.
– О чем ты говоришь? Как же можно? Без мужа?
– А где ж его взять? Не знаешь? Вот и я не представляю себе. Да и так… в нашем доме мужчины не приживаются.
– Может тебе повезет?
– С чего бы? Ты же считаешь, что мужчина нужен только для того, чтобы заставлять его работать?
– Как иначе?
– А если у моего мужчины будет собственное жилье? Если я уйду к нему жить? Что ты тогда скажешь?
– Ну, ты же меня не бросишь?
– Что ты имеешь в виду? Если просто общаться – конечно, нет. Но если снова вкалывать, отдавать тебе все средства – тут уж извини. Я уже достаточно сделала. Да и тебе пора притормозить. Самое необходимое у нас есть. Тебе год до пенсии остался, так что с новыми кредитами лучше не баловаться. Выплати те, что есть уже. Я тут подсчитала – через полгода такими темпами мы с этим периодом своей жизни покончим, а там уж, если что-то действительно необходимо будет – накопишь. А я – завязываю бесповоротно.
Верочка нервничала, когда говорила с матерью. Но, несмотря на неспособность (в данном случае, ведь Вера говорила за себя) ясно излагать мысли, несмотря на сумбур в голове, она надеялась, что ее заявление испугает Эмму Николаевну, заставит хоть немного задуматься. И Эмма задумалась, но не о том, о чем предполагала Верочка. Эмма испугалась того, что прекратится со стороны младшей дочери финансовая помощь. И еще того, что она заведет внебрачного ребенка. Эмма приглядывала, следила за Верочкой в оба глаза, но следить надо было год назад.
Вера погрузилась в апатию, дома она занималась только самым необходимым, и только тем, в чем действительно чувствовала нужду, а так – проводила все вечера в своей комнате за книжками, или перед телевизором с вязанием. На замечания матери она отвечала обычно, что плохо себя чувствует после недавней болезни, и та оставляла ее в покое. В коридоре копилась пыль, раковины и ванна зарастали водным камнем, двор заметало песком и шуршащими листьями, а Вера всякий раз, пересекая общие зоны, скрипела зубами и уговаривала себя не смотреть, не хвататься немедленно за швабру, тряпку или веник. Ей было интересно, когда же кто-то из ее родственниц хоть что-то начнет делать. В торце холла, там, где стояла гладильная доска, на маленькой кушетке подрастала гора неглаженного белья, но Верочка извлекала из нее и гладила только свои вещи. Единственное общее место, где Вера старалась поддерживать хоть какое-то подобие порядка – кухня, но тут она ничего уже не могла с собой поделать – Верочка обожала готовить, и этот процесс в ее исполнении напоминал виртуозное выступление захваченного вдохновением певца или музыканта. После нее на кухне оставались потрясающие съестные запахи и аккуратные теплые кастрюльки или горки румяных, на два укуса пирожков под салфеткой и никаких пятен, крошек, не говоря уж о грязной посуде. На запах приходили девчонки, пытались кусочничать, но Вера Павловна не терпела суеты в еде. Она заваривала чай или грела какао, рассаживала племяшек за столом, и они вместе трапезничали, а параллельно Верочка рассказывала им семейные истории и предания, которые знала во множестве от тетки Таисии – главного хранителя семейных традиций и легенд.
По детству Верочку и Соню на выходные родители часто ссылали к Таисии Ильиничне. Там сестры Неперовские пересекались с кузиной, с Марио. Марина Горина была старше Верочки лет на пять, она чувствовала себя уже совсем взрослой и смотрела на троюродных сестер снобом, свысока. Однако перед сном, после того, как выпито было неизменное теплое молоко с пряниками, после умывания, Марио, с таким же живым интересом, что и ее младшие родственницы, слушала рассказы тети Таи о ее детстве и юности, о происхождении их фамилии. Таисия рассказывала необычайно образно и увлекательно, но в процессе, уставшие за день девочки начинали засыпать и досматривали сказки эти уже во сне, а в следующий выходной просили тетю о новой истории. В рассказе о детстве Таисии чаще всего фигурировали четверо ее толи друзей, толи родственников – Костя, Аня, Валя и Матюшка. Этот самый Матюшка, похоже самый старший из детворы, был необыкновенный выдумщик и пройдоха, именно благодаря его находчивости дети ни разу не были пойманы на своих шалостях, и их ни разу не наказали. Верочке казалось, что эти приключения так прочно поселились в ее памяти, что она легко их вспомнит и сможет рассказать Сониным дочерям, но к ее удивлению, она большинство историй безвозвратно позабыла. Но вот историю о происхождении фамилии Неперовских она помнила очень хорошо и при случае рассказала ее племянницам.
– Ну что же? Слушайте. У нашего далекого предка было, как в сказке, три сына. Только в сказке старший, средний – так и сяк, младший – вовсе был дурак… а в нашей истории все наоборот, первый подкачал. Звались братья – Петр, Павел и Илья. В нашей семье почти всегда мужчин так называют, старозаветными, библейскими именами. Так вот старший, Петр, он с детства был бешеный, дурной какой-то. Силы ему дано было немеряно. И удержу никакого на него не находилось. Так однажды попал он в переплет, и только два пути после того ему выпадало – либо на каторгу, в тюрьму, либо в солдаты. И он ушел в армию. В ту пору балканская кампания шла, там он сначала выдвинулся, а потом ранен был и пока в госпитале отдыхал, выучился писать-читать. После ранения некоторое время еще служил, но выяснилось, что от контузии умом тронулся, иногда делался не в себе, буянил и дрался. Перевели его в штаб, поставили на телеграф. Долго он там прослужил, пока в один день вдруг не упал в бесчувствии полном, а после уж его в госпитале врачи признали к военной службе непригодным. Только домой Петр не возвратился. Решил по миру походить, посмотреть, как люди живут. Устроился он на железную дорогу. Тогда дорог много строили. Вот он так-то и изъездил всю Европу, до самого Урала. Нигде подолгу не задерживался. Весточки родне посылал. Только мать-отец с братьями за него волноваться начнут, а тут – новое письмо, с нового адреса. Где-то под Казанью, говорят, застрял на несколько лет. Младшие его братья давно женились, детей завели, родители постарели, помирать собрались. И единственное их желание было – перед смертью повидать сына. Так он – как почувствовал – домой вернулся ровно в тот день, как отец его умер, а потом еще месяц за матерью ходил, до самой ее кончины. Павел с Ильей роптали про себя – они родительский надел обрабатывали, дом ремонтировали-пристраивали, а теперь надо с Петром наследство делить. Но тот после похорон сказал им, что ничего ему не надо, только уступили бы братцы ему выгон за лесом. Глухое, никому ненужное место. Лес рядом, земля каменистая, валуны все какие-то торчат, даже сена не накосишь, только косу поломаешь. Братья и рады.
Петр же зимой на заработки в город ходил, а к лету домой возвращался. Сруб ставил. Большой такой, просторный, светлый. А валуны, что по полю валялись, складывал один к другому вроде стены вокруг своей земли. Посватался он к девушке одной из соседней деревни. Только в наших краях есть традиция, когда о свадьбе сговариваются, должна невеста предоставить, кроме приданого, еще и подарки родственникам мужа. А тут невеста из бедняков была, и братья Петра о том знали, и не по сердцу им пришлось, что он вообще жениться надумал на пятом десятке, надеялись они, что доля его в семью вернется, их детям достанется. Запросили они подарки богатые, а иначе не давали своего благословения. В первый раз Петр их послушал, на зиму ушел в город. Но, как по весне вернулся, сказал: «С вашего согласия, или без, но я женюсь». И женился. И больше уж в город не ходил. Жили они с молодой женою дружно и весело, только что на отшибе от прочей родни. Хутор их местные звали «Петровские выселки». Да-да. Я там родилась, и мама ваша.
Потом так случилось, что повадились в те места ездить промышленники, лес хороший в наших краях. Один из них поставил рядом лесопилку, а Петр разбогател, продал изрядную часть своего надела наследного под устройство конторы. К крестьянскому труду у него особой тяги не было, а вот коммерческая жилка имелась. Открыл он шинок. Шинок это, ну… питейное заведение, кабачок, по нынешним временам – маленький такой ресторанчик, где в основном выпивают. Делал сам настойки, наливки, пиво варил, жена его кухней ведала. Братьям он тоже помогал, закупал у них овощи, мясо. Так что дела у него хорошо шли. Однажды на Михайлов день вся семья собралась на праздник – отмечали окончание полевых работ, пробовали свежее пиво, веселились. Только Петр с женою не пришли – у них в тот день первый и долгожданный сын родился. А на другое утро пришел Петр в родную деревню, а там плач и горе большое. Отравились его братья грибами во время застолья, и много еще родни дальней померло, а из близкой – остались в живых одна невестка, и трое племянников. Петр их, однако, не бросил. К себе забрал. Дом отдельный выстроил. Помогал всегда, пока сам в силах был, воспитал детишек, как своих. Односельчане, чтоб не путаться звали родных Петиных детей по настоящей фамилии, а усыновленных – непетровскими. А потом, кто-то из местных деятелей, когда документы им выписывал, сократил прозвище это до Неперовских.
Деревня старая со временем в упадок пришла, а вот Петровские выселки разрослись. Лесопилка работала и после революции. Там и бабушка ваша свою трудовую деятельность начинала.
Пирожки на столе остывали, как и какао. Девочки слушали, открыв рот.
– Тетя, скажи еще!
– Скажи, пожалуйста, так интересно! Лучше сказки!
– Вот доедите, посуду за собою помоете, зубки почистите, по кроватям ляжете – тогда зовите, я вам дальше скажу. Про огуречные хвостики и подкову.
– Это что еще такое?
– Нет-нет. На ночь только. Не обманите.
Когда Вера была маленькая, они с Соней точно так же уговаривали Таисию. Верочку поразило сходство ситуации – вредные, мелкие капризули и их одинокая, бездетная тетка, рассказывающая сказки и угощающая их пирожками. «И все-таки это же хорошо. Если бы не Таисия, в моем детстве и вовсе ничего такого не было. Ни матери, ни отцу, ни Соне как будто и дела нет до того, что детям необходимы не только пища, одежда и кров, но и что-то волшебное, завлекательное и интересное, толи реальность, толи выдумка».
В тот год осенняя погода стояла долго на дворе. Не до января, конечно, но в середине ноября еще и намека на снег не наблюдалось. Что-то мелкое, похожее на манку, периодически сыпалось с неба, но тут же и таяло, только разве утаптывалось и подмерзало до ледяной корки на тропинках, по которым удобно было срезать углы. На такой вот скользкой тропке, почти возле самого дома, Сонечка и поскользнулась. Кости остались целы, но передвигалась она еще пару недель с трудом. Пришлось Вере снова забирать Крисю с танцев. Но теперь она не гуляла. Добегала до ближайшего магазина, покупала бутылочку сока или воды без газа, чтобы Кристинка могла утолить жажду после тренировки, и неслась обратно.
Верочка боялась, что снова встретит Сережу. Ее решимость покончить с их связью таяла. И если сразу после расставания, она держалась твердо, то теперь, спустя несколько месяцев, она чувствовала себя гораздо хуже. Вера постоянно думала о Сером, он снился ей в мутных, тревожных, жарких снах, она искала его черты в лицах случайных прохожих, а однажды в транспорте, почувствовав запах бальзама после бритья, похожий на тот, которым пользовался Сережа, Верочка чуть было не грохнулась в обморок, думая, что он где-то рядом. Она не понимала, что происходит, и некому было ей объяснить, что так ее организм реагирует на прекращение регулярной интимной жизни. Если бы ей еще несколько недель перетерпеть, переждать, то может быть, она бы и успокоилась, но у нее не было этих нескольких недель. События набирали темп, ожидание надоело уже главным действующим лицам. Асе и Петру приглядки и нейтралитет слишком тяжело давались, поэтому они оба, не стремясь на первый план, тем не менее, потихонечку отпускали контроль.
Вера… чувствовала себя отвратительно. Если есть у черной полосы самый страшный, мерзкий отрезок, то Верочка находилась именно там. С каждым днем ей становилось все хуже, она не могла уже больше хранить молчание, но и сказать кому-то из близких о своей боли стеснялась, а между тем у нее возникало периодически ощущение, что она вот-вот завоет в голос. Теперь она примерно могла понять, что все эти годы чувствовала сестра, в связи с тем, что от нее ушел муж. Ей стала понятна и апатия, и нескончаемая тоска в Сониных глазах, и нежелание что-либо делать. Самой Вере хотелось только заныкаться, убежать в темный угол и спрятаться. Так она и поступила в один ветреный вечер, отправив Кристину на тренировку. Перешла через дорогу, засела в кондитерской, заказала кофе и пирог с клюквой, закуталась в шарф, присела в стороне от прочих посетителей и погрузилась в новую, свежекупленную книжку «Голодные игры». Она зачиталась и забыла о времени. Очнулась только тогда, когда у нее запиликал сотовый. Крися спрашивала, куда Вера пропала. Верочка быстро подхватила сумку, накинула пальто и выскочила на улицу.
Крися спускалась по ступенькам Дома творчества, ее вещи нес темноволосый мальчишка, лет тринадцати. Он поглядывал украдкой в сторону Кристины, они переговаривались и улыбались друг другу.
– Тетя, это Коля. Я говорила тебе, помнишь? Его мама возила нас на выступления… За ним сейчас папа приедет на машине. Когда я думала, что ты не придешь, Коля предложил подвести меня до дома.
– Спасибо, очень любезно с твоей стороны, Коля. Но я же приехала, так что пошли-ка, дорогая, на остановку. До свидания.
– Нет-нет-нет. У меня папа добрый, он все равно вас не отпустит. Мы вас обязательно отвезем.
– Коля, милый ты мальчик… Мы живем у черта на куличках…
– Крися сказала. Я знаю, что это далеко. Но вы не переживайте… Вы нас не затрудните, правда.
– Совершенно не затрудните. Добрый вечер.
Верочка развернулась на знакомый голос. На нее смотрел Сережа. Смотрел весело и очень ласково. Он открыл перед детьми заднюю дверь своего джипа, Верочка села на переднее сиденье. Она не знала о чем говорить, но, похоже, разгонять тишину не требовалось. Дети болтали без умолку. Крися хвалила маму Ника за помощь в подготовке к выступлению, рассказывала, что тетя Марина замечательно всех девочек накрасила и причесала, так что они выглядели, как принцессы. Это в устах племянницы звучало, как высшая похвала. Серега и его сын от комментариев в этой связи воздерживались. Вера же думала о том, что мир тесен, раз Ник и Кристина танцуют в паре. А еще о том, почему ее собственное мнение о Марине так сильно отличается от мнения племянницы. И главное – она думала о том, что Сережа сидит рядом, так близко, что его рука почти касается ее колена, и от этой близости ее пронзало электричеством, она вздрагивала, и пугалась, и немела окончательно.
Остановив машину у калитки, Сережа для удобства включил в салоне свет. Его глаза на миг встретились с Вериными, отразившись в лобовом стекле. Он смотрел на Веру очень нежно, так, будто они и не расставались совсем. Прежде, чем Вера покинула салон, убедившись, что ни сын, ни Кристина на них не смотрят, Грей поймал Верину руку и тихо, на выдохе прошептал: «я не могу без тебя». Вера вздрогнула и, сама от себя не ожидая, ответила: «и я».
В ту же субботу Вера впервые с лета ответила на Сережин звонок. А потом согласилась на встречу. Они гуляли и говорили. Вере многое стало понятно. А потом появилась Ася, и кое-что прояснилось окончательно. По крайней мере, ревность Веру Павловну больше не мучила совсем. Она была счастлива, не смотря на то, что новости, которые сообщил ей Грей, ее не обрадовали. Его официальный статус не изменился, он не подал на развод, но это не имело больше для Верочки никакого значения. То, что ее мужчина теперь безработный, ее тоже не сильно впечатлило, но зато известие о том, что он ушел от Марины, подарило Верочке надежду.
– Вера, я должен уехать. Когда-нибудь я все тебе объясню, а сейчас – просто поверь. Чем дальше я убегу, тем больше вероятность, что Марио меня отпустит. Она уже близка к такому решению, когда я сказал, что уволился, что мои доходы сократились, ей это совсем не понравилось.
– Мне бы тоже не понравилось. Честно.
– У меня заказы на мебель до весны расписаны, и это притом, что я теперь собственно только лозоплетением и буду заниматься, не тратя времени на офис. На хлеб с маслом заработаю. И на содержание Ника тоже. И у меня есть сбережения. Так что я ухожу не вовсе «в никуда». Просто я не способен сейчас заниматься бизнесом. Правда, Ась?
– Правда. Верочка, не переживайте так. Все образуется, надо только переждать. Месяца три или четыре. Не больше.
– На Новогодние каникулы, хочешь, я тебя к себе заберу? Побудем вдвоем? Встретим вместе? Говорят, что как встретишь, так и проведешь год? А я хочу не только этот праздник, но и всю дальше жизнь с тобою…
– Так… я пошла. А то вы меня в краску вгоняете. Удачи вам.
Ася удалилась. Верочка долго смотрела ей вслед.
– Не могу вспомнить, где я ее уже видела. Что-то такое знакомое. Знаешь, я последние дни в транспорте вглядывалась в лица пассажиров. Не то, чтобы специально, но… просто бывает, что замечаешь, что у всех, у многих вокруг тебя… форма носа, или глаз, или губ, или бровей идентичная. Так вот, я обращала внимание на тех, кто чем-то похож на Сафину. Она, правда, татарка?
– На четверть.
– Чувствуется восточная кровь. Т.е. пока ты не сказал, как ее зовут, что-то не сходилось. Очень правильные, славянские черты, и вдруг – крупный череп и чуть более, чем ожидаешь, плоское лицо. Да еще она, как подчеркивает что ли… свою необычность дерзкой стрижкой. 
– У нее есть сестра младшая, твоего возраста. Очень красивая девушка. Аська – так, серединка на половинку. А Рита – та от всех кровей, что в них понамешались, самое лучшее взяла, самое изящное. Может, ты Риту знала?
– Наверное, нет. Я бы фамилию тогда помнила. А Асю я знаю именно зрительно, в лицо. Ладно, не будем об этом. А почему она убежала, как думаешь?
Грей замялся, не знал что сказать. Он еще не созрел для того, чтобы поведать Верочке о своей или Асиной одаренности. Поэтому затруднялся объяснить, что во время разговора обменивался еще параллельно с Сафиной мыслями напрямую.
– Вер, у Аси сейчас тоже довольно сложный период. Она… с самой юности… короче у Аси есть близкий друг, они время от времени сходятся, но подолгу жить вместе не могут. И по отдельности тоже. И ненависть мучительна и нежность, как у Шекспира. То вдрызг рассорятся, то наоборот назло всему и всем так сплетутся, что между ними встать рискнет только самоубийца. Вот недавно они как раз расплевались. Так что наше с тобою счастье для Аси – нож в сердце. Я уверен, что она за меня рада, но ей больно. Как-то так.
Верочка была добрым человеком. Она сочувствовала Сафиной, пусть даже Ася особо в сочувствии не нуждалась. Но более всего Веру сейчас занимала собственная судьба. Робко и неуверенно, но все явственней проникало в Верино сердце странное для нее чувство, которому она не могла ни противиться, ни даже подобрать имя. Впервые в жизни она знала, чего хочет. Для себя. Не для всех, не для кого-то, а только для себя. И впервые в жизни Вере было глубоко наплевать на то, кем ее посчитают окружающие, на то, что она поступает непорядочно или эгоистично. Она шла навстречу судьбе, готовая ответить за любое свое действие, и при этом она чувствовала всю полноту жизни, переживала событийный и эмоциональный максимум. На контрасте после такого же полного спада. И даже не присутствие рядом Сергея, такого же, до поросячьего визга довольного их воссоединением, делало Веру Павловну Неперовскую счастливой, а то, что она, наконец, …жила…

*****
Марио уже полчаса демонстративно билась в истерике. В натуральной бабской истерике, с соплями-слезами, заиканиями, сорванным голосом, покрасневшими глазами, заламыванием трясущихся рук и подвываниями. Ветошников сидел напротив нее, вольготно расположившись в кресле, и чувствовал себя Станиславским. По крайней мере, ему очень хотелось сказать «не верю». Но он молчал, ожидая окончания спектакля.
– Заставь его передумать, пусть он все вернет назад!
– Не кричи – не дома. И дома не кричи.
– Почему ты меня не слышишь?
– Отчего же? Я с первого раза тебя прекрасно понял. Только я тебе уже сказал, что ничем не могу помочь. Ты хотела, чтобы Грей расстался с Неперовской, и я тебе помог. Ты просила, чтобы он передумал подавать на развод – пожалуйста. О прочем речи не было.
– Но ты же можешь? Зачем мне муж, который не желает зарабатывать и растранжиривает семейное имущество?
– Какая тебе беда в том, что он уволился, если он не собирается висеть у тебя на шее? Он назначил вполне разумную сумму на содержание вашего общего ребенка, а сам собирается съехать. Так?
– Так, но… Ты не понимаешь – теперь, в случае развода даже, мне достанется гораздо меньше, чем еще полгода назад.
– Я думаю, он не поскупится, коттедж тоже уступит, лишь бы ты его отпустила. Голый и босый уйдет на радостях.
– Сволочь ты, Ветошников.
– Ты – ничем не лучше, поверь.
– Я тебя просила помочь, а становится только хуже. То, что ты тогда, перед моей свадьбой сделал, почему перестало работать?
– Все когда-нибудь кончается.
– Почему? Почему у Оксанки не получилось навредить Вере?
– Потому что Неперовская защищена от магических атак.
– А почему получилось у тебя?
– Потому что я не пытался ей вредить. Я просто чуть-чуть сместил акценты, заставил ее задуматься о том, что она делает.
– А я не возражала бы, против того, чтобы ты ей навредил. Даже-даже.
– Я знаю.
– Объясни мне, почему я должна подарить ей то, что стоило мне половины жизни? Я столько вложила в нынешнее свое финансовое благополучие, а теперь должна все потерять, потому что она приглянулась моему мужу?
– Господи, Марио, опять? Я тебе говорю – я не глухой. Я прекрасно понимаю, что ты от меня хочешь. Но я не могу.
– Почему?
– Какая разница?
– Разница есть. Если это какие-то глупые морально-этические принципы – я готова тебя стимулировать, предложить тебе кое-что, от чего ты не можешь отказаться. А если ты просто не можешь, если это выше твоих сил – убирайся. Я компенсирую тебе эти три месяца. И поищу кого-то еще, кто сможет.
– Окса не в состоянии тебе помочь. И если и есть кто-то, кто может пробить защиту Грея и Неперовской, то это я. Да-да-да.
Петр закатил глаза и сложил руки в молитвенном жесте. Потом обрисовал над головой нимб и шаркнул, в притворном смущении, носком правой ноги по ковру. Марио скривилась. По ее лицу скользнула тень, а следом, без промежутка она успокоилась, посерьезнела и расслабилась.
– Знаешь, мы ведь очень давно знакомы? У меня нет твоих способностей, но это не значит, что ты переиграешь меня. У всякой зверушки свои игрушки. Ты… умеешь колдовать. А я умею слушать, подмечать, думать. Я умею манипулировать людьми. Особенно мужчинами. Вами очень просто управлять. Кому подмигнешь, кому подыграешь, кому изобразишь страсть с придыханием. Кому-то заплатишь деньгами, кому-то окажешь услугу. Бывает, что приходится и шантажировать. И к тебе тоже есть ключик.
– И какой же?
– Твоя мать.
– Ты ничего не можешь знать, не ври.
– Оу! Я знаю побольше, чем ты думаешь. Например, я знаю, зачем ты приехал. Тебя же не интересуют деньги, так?
– И что?
– Ты приехал за информацией. Тебя притянула сила. Ты надеешься обрести знание.
Марио говорила весомо, немного слишком пафосно, но, без сомнения, правдиво. До Пети вдруг дошло, что она вообще не могла говорить с ним о магии, потому что на ней стоял блок.
– Как? Почему ты спокойно вещаешь о том, о чем не можешь беседовать в принципе?
– Наконец-то! А я все гадала, когда же ты заметишь? Подумай… все очень просто и логично.
– Не понимаю. Невероятно. Как ты обошла блок?
– А я и не обходила. Да-да-да…
И Марио, так же как минуту назад Петр, закатила глаза и шаркнула лапкой.
– Черт! Марио!
– Сядь. Если ты надумаешь меня околдовать, если только двинешься в мою сторону – не пройдет и минуты, как тут появится вся силовая группа «поселка Тру-ля-ля». А это – двое высших, двое перворанговых, а еще – ведьма вне категорий. Вряд ли ты выстоишь против них, несмотря на всю твою уникальность.
– Как?!
– Подумай, еще раз повторяю. Ну! Ладно… Объясняю для тупых. Мой сын – маг. Как прикажешь объясняться с мужем на тему одаренности нашего общего сына, если на мне блок?
– Ты можешь говорить с магами – членами твоей семьи – о магии.
– В точку! Только та, что блок этот ставила, понятия не имела, что в моей семье есть еще колдуны. Она не знала о тебе!
– Она?
Марио запнулась. Она хотела ответить. Петя чувствовал. Но не могла. Большой удачей было уже то, что она успела сказать. Ветошников буквально кожей чувствовал, как меняется структура блокировки, как в нее вплетаются новые условия, новые пункты, которые Марио не сможет в дальнейшем обсуждать. Петя восхитился неизвестным, точнее неизвестной, невычисленной им пока ведьмой. Ему хотелось аплодировать ее мастерству.
– Ну вот! Теперь тебя окончательно стреножили. Заткнули рот.
– А вот и нет. Я чувствую… Я знала твою мать.
– Она жива?
– Нет. Она умерла через год после твоего отца. Если хочешь, можно съездить на могилу.
– И что дальше? Подумаешь, важность?
– Твой отец внушил тебе, что она умерла, когда ты был маленьким. Тебе неинтересно? Что вынудило его тебе лгать?
– Не очень.
– А то, что мы сейчас находимся в ее квартире – тоже неинтересно? Я ж говорю, что тебя притянула магия!
– Всего лишь совпадение, не более…
– Петя, не храбрись… не ускользай… Мы ж не чужие друг другу, а когда-то, мне казалось, довольно неплохо ладили?
– Тогда рассказывай. Безо всяких условий. Без шантажа. Искренне и от души.
Марио поглядела на Ветошникова с сомнением, а потом решилась.
– Ты – последний Ветошников, как и твой отец до тебя. Есть еще Неперовские, которые тоже были бы Ветошниковы, если бы не фантазия чиновника, выписавшего им документы опираясь на прозвище, данное деревенскими болтунами. В предыдущем поколении истинно одаренных было пятеро – твой отец, твоя мать и еще трое. Во время войны они что-то натворили, чего сами очень испугались, я не знаю, что именно. Но мне известно, что еще детьми они дали клятву не использовать свой дар во вред другим, или из личной корысти. И все, кроме твоего отца, клятву сдержали. Я не осуждаю Матвея Михайловича. У него было страшное детство, его угнали при отступлении немцы, а потом после окончания войны он попал в детский дом. Как только это стало возможным, он вернулся в родную деревню. Он искал своих друзей, и он искал твою мать. Однажды я слышала от него такую фразу: «если любовь настоящая, то она навсегда». Они с детства знали, что предназначены друг другу.
– Но, с твоих слов получается, что они были родственниками?
– В четвертом колене. Итак, Матвей Михайлович вернулся в деревню. Он не нашел не только твоей матери, но и других тоже. Ему только сказали, что из Москвы приехали какие-то люди и забрали Костю, Аню и Валю. А Таисия еще раньше подалась в город учиться, а потом завербовалась на целину, говорили, что вышла замуж. Однако твой отец не сдавался. Он нашел твою мать. Тая уже к тому времени развелась с первым мужем, они с Матвеем Михайловичем стали встречаться, поженились. Родился ты. Они оба были к тому моменту зрелыми людьми, со своими привычками, правилами жизни. Твой отец, как многие в этом поколении, имел пунктик – он любыми средствами стремился к достатку, он не хотел больше голодать, терпеть лишения. Часто он занимался примерно тем, чем сейчас занимаешься ты. И тоже – не за спасибо. А Таисия категорически ему запрещала, напоминала о клятве. С этого начались их разногласия. Твой отец старался скрывать свои дела, но она была сильнее. Она знала, что он нарушает условия. В конце концов, она пригрозила, что заберет тебя и уйдет. Этого твой отец допустить не мог. Поэтому какое-то время он держался. Но, когда тебе исполнилось три года, он сорвался, и Таисия выполнила свою угрозу. Но прежде она… я не знаю, как ты это называешь… она развоплотила, уничтожила их любовь. Твой отец до самого конца гадал, почему она так поступила. Он предполагал, что она не хотела, чтобы он страдал, и сама не хотела мучиться из-за разлуки с любимым человеком. Сразу после она уехала в Подмосковье, к Ане и Вале Неперовским. Она сама, получается, нарушила клятву и потому отказалась от силы, передала ее своим родственникам. Она собиралась уехать подальше и начать жизнь с нового листа, но твой отец ее нашел. Он забрал тебя, а ей подчистил память, так, что она не помнила ничего о последних годах своей жизни. Он привез ее сюда и передал моему отцу, попросил присмотреть, помочь устроиться. Мой родитель с твоим всегда дружил, и не отказал.
– Но откуда ты все это знаешь?
– Я… Иногда, когда твой папа приезжал один, они брали выпивки, мяска, и ехали на дачу. Там, под действием раскаяния и спиртного, Матвей Михайлович, бывало, рассказывал моему папашке о том, как он поступил со своей женой. Он помнил и думал о ней всегда. Он любил ее. Даже не смотря на то, что она его заколдовала, он помнил о своем чувстве. Потому что оно было сильнее ее магии и его злости, потому что оно было настоящим. Всякий раз, облегчив душу, Матвей говорил одно и то же: «Завтра ты проснешься, и ничего из нашей беседы не будешь помнить». И мой папа действительно все забывал. А обо мне они не думали, не знали, что я подслушиваю. Я поначалу решила, что это – пьяный бред. Но потом… меня часто отправляли на выходные к тетке Таисии, когда родители хотели побыть наедине. Вот я и сложила два и два. Вообще, твоя мама была редкой души человеком, она очень любила детей, даже мои выходки терпела безропотно. Она тоже помнила твоего отца, только не взрослого, а того, каким он был в детстве. Иногда она рассказывала нам (мне и сестрам Неперовским) сказки на ночь, и чаще всего в этих небылицах звучало «Матюшка-Матюшка…» Она говорила, что он ей всю жизнь снился, только последний год перестал. «Может, помер?»- она спрашивала сама у себя, и была совершенно права.
– Черт побери… Значит, когда я приезжал сюда в детстве, я мог ее видеть? Почему ты не сказала?
– Вообще-то, ты на меня тогда внимания не обращал, даже не здоровался. А когда я убедилась окончательно, твой отец уже умер и ты ездить к нам почти перестал.
– Значит она здесь жила?
– Да. Эта квартира принадлежала ее последнему мужу. Он был состоятельным человеком. Их мой отец познакомил, и всегда мне намекал, что надо относиться к Таисии уважительно. Что мне от нее эта квартира достанется. А досталось наследство Верочке. И это, и другое, а теперь еще и муж мой. Разве честно?
– Марио, ты опять?
– Не опять, а снова. Я еще раз тебя прошу – сделай то, что мне нужно. Потому что тебе это тоже нужно.
– С чего бы?
– С того, что твоя мать была хранителем родовой памяти, семейных историй, притч и традиций. И все это должно было достаться тебе. Как бы ты не был силен – без этой информации ты не обретешь целостности. Подумай, Петя… Подумай, и ты поймешь, почему этот город всегда тебя притягивал. Ты ведь знаешь, что надо сделать…
******

Неперовские, работающие на ассоциацию магов, действительно пропали из родной деревни в одночасье, благодаря усилиям Лисовских. Они и не общались почти потом со своей семьей. Искавший их Матвей Ветошников, выяснив подробности их исчезновения, имел право испугаться. Таисия же всегда знала, где они. И знала, что родственники ее вполне счастливы своей судьбой. Она много раз убеждала Матвея объявиться, по крайней мере, Анне, Вале и Косте, но… Матвей не хотел раскрывать инкогнито. Он прятался и скрывался так долго, что привык к кочевой жизни и не собирался ничего менять. Матвей был болезненно свободолюбив и не признавал никаких ограничений. Он даже профессию себе выбрал так, чтобы не задерживаться долго на одном месте. То, что произошло между ним и матерью Петра Таисией, было в определенной степени следствием того, что она устала мотаться за ним, устала от неустроенности и постоянного страха. Семья не изменила его привычек. Ни Таисия, ни вторая супруга старшего Ветошникова не могли убедить его обосноваться где-то. Кочевая жизнь кончилась для Петра только со смертью отца, а до этого… он всякий год шел 1 сентября учиться в другую школу и не успевал завести друзей, не мог позволить себе даже собаки. По детству он и не понимал, что лишен чего-то, но к пубертатном периоду, когда его потребность в общении проявилась особенно остро, он возненавидел своего отца. Ненависть эта им тщательно скрывалась, потому что отец его был царь и бог в своем тесном мирке. Вторая жена Матвея Ветошникова была гораздо моложе супруга и воспринимала его поступки и решения, как истину в последней инстанции, и не смела слова поперек сказать.
Петр всегда думал, что отец его не мог не скорбеть, глядя на него, о Таисии. То есть всю свою жизнь Петр предполагал, что отец скорбел об умершей. Но даже мальчиком он подмечал, что отец злится на бывшую жену как-то слишком сильно, как если бы она его оставила, но не умерла. Теперь, зная правду, он ненавидел отца люто, как никогда отчаянно, даже понимая, что это бессмысленное и бесполезное транжирство собственных сил и нервов. Если бы он мог видеть себя со стороны, то был бы поражен – мне он представлялся бьющим в небо прожектором. Только вместо света, он распространял вокруг себя тьму.
На кладбище, куда Петра привезла Марио, было ветрено. От шоссе его отделял клин соснового леса. Лес шумел, трещал, наваливался, подступал вплотную к могиле Таисии Неперовской. Тропинку, по которой пришел Ветошников, устилал ковер мертвой хвои. С каждым шагом ему все труднее давалась связь с реальностью, ему нужна была тишина, ему хотелось раствориться в моменте, слиться с абсолютом, попробовать увидеть хотя бы тень, образ женщины, которая его родила, но Марио шла позади и говорила, говорила, говорила, и у Петра не доставало сил ее остановить. Потому что Марио говорила о Тае.
– Она была очень доброй. Что бы мы не вытворяли, она только смеялась. Она умела так штопать вещи, что никто и никогда не замечал последствий наших детских шалостей. Неподалеку от ее дома, всего-то в паре кварталов, находится железнодорожная линия на насыпи. Мы зимой бегали туда кататься на санках, на лыжах. Мы с девчонками кувыркались в снегу, летали туда-сюда, вверх – ногами, а вниз – кубарем, нам было жарко, а она стояла и ждала, когда мы набегаемся. И никогда не торопила, не настаивала, чтобы мы поторапливались, и это на морозе… Я только потом поняла, каково это, когда с собственным сыном также гуляла. Я любила к ней ходить, правда. Мне кажется, что никто лучше не подходил на роль матери, чем она.
Нет, вряд ли Марио намеренно растравляла Ветошникова, она действовала из лучших побуждений. Просто она не могла представить себе, чем ее рассказы отдавались в его душе.
– Марио… езжай… Не обижайся, пожалуйста. Я сам доберусь.
Оградка была очень простой – толстые стальные трубы, выкрашенные черной краской, с глянцевыми шарообразными набалдашниками забетонированные в землю и между ними толстая цепь. Аккуратная черная плита с женским лицом, которое ничего Петру не говорило – у него не было ни единой материной фотографии. Таисии на этой картине лет, наверное, около пятидесяти. Красивая женщина. Чуть полноватое лицо. Открытый высокий лоб, волосы заплетены в косу и уложены короной. Широко расставленные большие глаза, точно как у самого Ветошникова.
Дорожка внутри могилы намеренно засыпана хвоей, а вот с клумб весь мусор убран. Кто-то буквально перед заморозками рыхлил землю между можжевельниками, последний раз в этом сезоне. Кусты пионов и ирисов острижены на зиму, а роза затянута мешковиной. Ветошников понимал, что Марио на это неспособна, и предположил, что это дело рук Верочки Неперовской. От этого ему стало еще хуже, потому что, если Марина права, то ему предстоит подлый поступок. В любом случае, по какому бы он пути не пошел…
«А узнала бы она меня? Поняла бы, что я ее сын? Если б мы встретились?.. Как можно было? Как он мог?» Ветошников сидел на маленькой скамеечке не один час. Сгорбившись, поджавшись, он сухими, воспаленными от ветра глазами вглядывался в памятник. «Семья. Когда надо промолчать, они непременно выскажут тебе свое большое «фи», зато, когда впору кричать, они деликатно помалкивают. Говорят, что все, что ни делается, делается из любви к тебе, но никто и никогда не причинит такой боли… Центровые антимаги – загадка. Сначала они поддерживали мать, когда она сбежала от отца, но стоило отцу появиться – все, молчком и в кусты. И молчат до сих пор. Ни меня, ни Оксу не сдали руководству своему. Почему? Что в нем было такое, что все, кто его знал, понимая мерзкий этот характер, молчали о нем? Как мог мальчишка из Марининых сказок, шалун и выдумщик, превратиться в такого монстра? Разве честно, что хорошая, добрая, честная женщина, моя мать, должна была проиграть схватку беспринципному, корыстному и одержимому своей мелкой властью ничтожеству? И кто я? Что я должен сделать?»
Ветошников будто спрашивал совета у могилы, но его мать покоилась в мире. Это уж поверьте.
Так и не решив ничего, Петр вернулся домой. Он понятия не имел, что успешные поиски Невидимки гарантируют ему высший магический ранг, да даже, если бы и знал, вряд ли потребовал бы присвоения статуса. Он искал ее уже несколько месяцев, не зная ничего, кроме того, что она действительно существует. Он помнил, что когда ему было лет около двадцати, или чуть больше, до отца дошли слухи, что центровые волшебники пытались обучить нормальному колдовству одного юного антимага. Эти попытки вызвали у Матвея Михайловича приступ смеха, он искренне считал, что они с сыном уникальны, что других таких нет в природе. Однако теперь Ветошников видел, что опыт этот удался. Единственное, чего он не понимал, так это почему Невидимке позволили жить своей жизнью, со слов его отца выходило, что антимагов должны непременно запереть на территории офиса в Подмосковье. Но, вероятно, и тут Матвей наврал Петру так же, как и про смерть его матери. Мы-то с вами знаем, что Сафина всю жизнь отчаянно воевала с Лисовскими за свою независимость. А вот Петр о таком догадаться не мог. Зато он вычислил, что Невидимка должна жить в поселке, что она должна казаться со стороны либо, чуть более чем обычно, чувствительным человеком, либо слабеньким магом. Аськин отказ от колдовства сыграл с ним злую шутку. Ветошников, случайно встречая Сафину в городе, подмечал, что напряженность энергетического поля вокруг нее то сильно ослабела, то в разы увеличивалась. Он действовал осторожно, боясь, что она почувствует сканирование, и не решался взглянуть глубже. К тому моменту, когда Марио, оговорившись, подтвердила его догадки, он уже более или менее хорошо изучил всех городских колдунов, вплоть до самых маленьких и слабых. У него осталось несколько кандидатов, среди которых главными были Илья Корнилов, Сильвер, еще один человечек, о котором я не упоминал еще никогда, и Аська.
Илюшу Петр заподозрил, несмотря на высший его ранг, из-за крупной дыры в ауре. Дыру эту пробила некогда Ася, слишком сильно привязавшись к Корнилову. Илья заразился от Сафиной ее вечным голодом, жаждой познания, он точно так же, как и она притягивал к себе все, что его могло заинтересовать, щупал, сканировал, впитывал, но энергетика его никогда при этом не менялась на отрицательную.
Сильвер был слабым магом и подходил еще под критерии Ветошникова из-за редкого пофигизма по отношению ко всему вокруг. Петя время от времени впадал в такое же состояние, когда ему абсолютно ничего не хотелось, но эта бездеятельность не являлась частью плохого настроения или хандры – наоборот. Петр много размышлял о природе своих сил и примерно вывел формулу собственного существования. Аська представляла себя маятником и определяла график своих состояний, как синусоиду. Ветошников до двухмерного пространства не дорос. В его представлении существовало нечто вроде градусника, или барометра, на один конец шкалы приходился простор и хаос, а на другой – покой и порядок. И на каждом из крайних этих состояний Пете легче и проще давалась разная магия. Промежуток, между полюсами Петя не любил, и вообще тяготел к покою, но иногда намеренно впадал в безумие, когда этого требовала обстановка. Сильвера же из вечной спячки могла вывести только какая-нибудь невероятная красотка, и вот тогда он начинал светиться и гореть, и становился поистине неудержимым. Ветошников наблюдал Силю в таком виде и все надеялся, что вот-вот случится то, чего он ждет, но Сильвер не подтвердил его подозрений.
Третий претендент, его в нашей истории пока не было, и вряд ли он еще появится… хотя… нет, сомневаюсь… так вот, он показался Ветошникову интересным тем, что его до неприличия откровенно и беззастенчиво любила сожительница. Этот персонаж тоже испытывал к подруге нежные чувства, но вероятно, первая яростная страсть его уже угасла. А меж тем она никак не могла взять себя в руки, и чем больше ревновала или ластилась, тем меньше вызывала положительных ответных эмоций. Ветошников видел, что молодой маг переживает за свою девушку, что он пытается остановить приближающееся безумие, только это было уже почти бесполезно.
Говорят, что действительно искренне и сильно любящий человек, прежде всего, желает счастья объекту своей привязанности. Может и так. Но Ветошников за себя мог сказать только то, что он, когда влюблялся, ничего так сильно не хотел, как физической близости. Не банального обладания даже, а скорее именно теплоты совместного пространства. Кроме того, имела место еще особенная мощь «внутреннего голода», загадочной движущей силы его магии. В юности он однажды отпустил контроль, ему показалось, что он встретил свою единственную. И он так вжился в нее, так близко притянул, что его жена перестала ощущать себя отдельной личностью…
Да, супруга товарища Ветошникова уже много лет находилась в сумасшедшем доме. Но, по крайней мере, он была жива. А вот мужу Петиной сестрицы повезло меньше. Когда Окса разочаровалась в супруге и оставила его, забрав их общего ребенка, тот покончил с собой. Даже мачеха Петра после смерти его отца, наверное, с пару лет была совершенно невменяема. Ее спасло от полного маразма только то, что после смерти Матвея Ветошникова со временем наведенные им чары истаяли.
Петр, с тех пор, как собственноручно сдал жену психиатрам, до смерти боялся любых видов привязанности. Точно так же, как и отец его, Петя никогда подолгу нигде не работал, старался не заводить постоянных любовниц или близких друзей. Суть магии – невероятная концентрация воли, огромное сбывшееся «хочу», так же как и в разделенной любви. Петр не считал, что, влюбляясь, творит магию, он не умел предвидеть последствий. Все когда-то кончается, кончилась и его любовь к жене. Он не хотел покорную куклу, приторный кисель ее нежностей бесил Петра до зубовного скрежета. А она, к сожалению, потеряла и собственную волю, и цели, и ориентиры, стала совершенно беспомощной без него. Поэтому теперь он намеренно избегал длительных отношений и сильных желаний. Он приучил себя к одиночеству, и дело было не только в том, что Петр Ветошников был ответственным или сострадательным человеком. Он просто слишком многое успел пережить за те годы, когда пытался самостоятельно или с помощью врачей вернуть душевное здоровье своей жены, и не хотел повторения этих мучений. Ни для себя, ни для кого другого. В глубине души, правда, у него сохранялась надежда, что болезнь жены вызвана не только его вмешательством, что предпосылки для эмоциональной нестабильности крылись в генетическом коде, или в характере, или в воспитании, но решиться рискнуть еще чьей-то психикой, ради собственного призрачного счастья Петр не мог.
Аська попала в разработку к Ветошникову только потому, что она ему приглянулась. Ему нравилось наблюдать за этой ведьмой, особенно за тем, как она относится к сыну. У Петра был племянник, и он точно так же, как и Кира Лисовской, родился без одаренности. Для Оксы это стало величайшим позором и разочарованием. Ася, как мы знаем, сына обожала. С той поры, как Арсений Лисовской на несколько месяцев разлучил их, Сафина уже без особого восторга относилась к тому, что Кира проводит выходные с отцом. Всякий раз теперь, когда Тема выражал желание забрать ребенка, Ася придирчиво взвешивала всю ситуацию и соглашалась, только если сынуля сам хотел побыть с родственниками. Если она ничего особенного не планировала на выходные, Ася ехала к Арсению вместе с бывшим мужем, а если ей становилось известно, что Артем везет сына к Ною в Индию, то она откладывала все дела, чтобы провести отпуск совместно. Она не страдала от предубеждений или излишней подозрительности, не собиралась заигрывать с Темой, просто ей не хотелось разлучаться с ребенком.
Петр ничего этого не знал, но он видел, как сильно Сафина любит сына. Это ему нравилось. Он находился в том возрасте, когда даже самый закоренелый холостяк начинает подумывать о продолжении рода. Он заглядывался на детишек, сожалея, что у него нет, и, наверное, не будет собственных. Он угадал в Асе то, что ее счастье связано именно с тем, что ребенок у нее есть, и неважно – маг он, или нет. 
Кроме того, Ася заинтересовала Петра с первого взгляда. Так бывает. С Ветошниковым, правда, такое случилось чуть не впервые, и он был собою таким заинтригован, но связывал свой интерес не с магией, а с Асиной физической привлекательностью. Ася идеально попадала в представление Петра о «своей» женщине. Ему нравились миниатюрные дамочки, не костлявые, но и не пухлые, без чрезмерной, бьющей по глазам сексуальности, но с чувством собственного достоинства. Ему нравились Асины прозрачные светло-серые глаза, скупой, маленький рот и необыкновенно породистые, скифские скулы, брови, улетающие к вискам, заканчивающиеся аккуратной, еле заметной, лукавой запятой. Он запомнил Асин образ сразу, и в тишине своей квартиры иногда мечтал о том, как было бы чудесно хоть раз ощутить ее рядом, но Петр прекрасно понимал, что это невозможно. Они находились по разные стороны фронта. Петр не мог даже познакомиться с Сафиной, потому что предполагал, что для сильной ведьмы его энергетическая неправильность очень быстро станет очевидна.
Петр видел Асю с Эдиком. Я бы не стал связывать очередной псих этих двоих с ревностью Ветошникова, но и обратного утверждать бы не решился. Как и сказала Ася, на небольшом расстоянии поместили два мощных магнита, и они должны были притянуться, помимо воли, не взирая на обстоятельства и препятствия. Эдик был и обстоятельством, и препятствием. И он самоустранился. После этого бороться и с собою и с Асиным притяжением Ветошникову стало только труднее.
Когда Петр узнал от Марио, что Ася – именно та, кого он искал, он был уже безнадежно влюблен в Сафину. Чем больше он запрещал себе думать о ней в романтическом смысле, тем сильнее хотел. Он держал себя в руках, но с каждым днем рос его голод, и это провоцировало Асин голод. Возникала цепная реакция. Учитывая, кем были эти два мага, я даже обрадовался, что нахожусь далеко от места действия. Ася… ей помогал изрядный личный опыт подобных ситуаций, откровенный цинизм и отсутствие иллюзий относительно собственных рефлексов и инстинктов. А вот Петр, который всю свою жизнь избегал контактов с магами, переживал подобное впервые и терял контроль.
Марио была единственным источником информации об Асе, доступным Петру. Марина Сафину не любила. Но общались дамы не без удовольствия, и не без выгоды для обеих сторон. Со слов Марио выходило, что Ася – девица легкомысленная, ветреная, не приветствующая длительных отношений, а Эдька всплывает в ее жизни постоянно-периодически и уже очень давно.
Что же до масштаба Асиной одаренности, то Петя очень быстро понял, что у Сафиной была широчайшая магическая практика, что опытом она его превосходит, чего нельзя сказать о силе. Наоборот, везде, где он находил следы ее магии - это было самое примитивное воздействие, простое, почти не требующее затрат, но без сомнения эффективное. Если бы Ветошников знал Асю, как знаю ее я, то он бы задумался хотя бы о том, как она уничтожила его собственные заклятия, но этот момент он упустил. Если бы он понял, что эта ведьма вообще не любила колдовать, вмешиваться в естественный ход событий, то в тот же миг сбежал бы подальше. Потому что, это я вам говорю, как специалист, чем выше квалификация мага, тем меньше его желание магией пользоваться. И это не лень, а разочарование. Как-то так.
Итак, Ветошников терял голову. Как можно запретить себе хотеть? Можно попробовать дистанцироваться от объекта желаний, но ХОТЕТЬ при этом не перестанешь… и… что бы он не делал с тех пор, как определил Асю, как своего противника, направлено было подспудно на то, чтобы сделать их встречу возможной, а вовсе не на помощь Марио…
******
Первая поездка на соревнования по бальным танцам, организованная Мариной, прошла великолепно. Играя роль идеальной матери, помогая детишкам подготовиться к выступлению, продумывая маршрут, устраивая им импровизированный банкет после соревнований, она могла убедить в своем бескорыстии всех – и тренера, и родителей, и участников ансамбля, даже саму себя – но не собственного сына. Ник уже очень давно разочаровался в матери. Среди его способностей самой сильной являлась эмпатия, способность чувствовать эмоциональные реакции окружающих его людей, так что еще с младенчества Ник знал, что ни он сам, ни отец не занимают в такой степени мысли Марины, как она сама, ее внешность, ее работа, ее мужчины, ее победы над ними. Точно так же он с первого взгляда на мать, еще в сентябре, во время праздничного концерта, посвященного началу учебного года, понял, что Марио восторгается его тренером, что она постарается привлечь внимание Юрия Алексеевича.
Честно говоря, Ник уже давно перестал реагировать на подобные вещи. Он вообще к родителям относился довольно ровно: к матери – ровно и прохладно, к Грею – ровно и душевно.
…Маринины романы и увлечения как-то всегда проходили в стороне от Ника. Он мог догадываться о том, что Марио в кого-то в очередной раз влюблена, но не видел подробностей. Теперь же все происходило на его глазах. Он видел, что мать из кожи вон лезет, чтобы создать о себе благоприятное впечатление, что она любезничает с другими родителями, чего никогда в жизни не делала, что она носится с камерой, поправляет девчонкам прически... Его выворачивало при виде ее невероятного лицемерия, потому что Ника знал, что мать презирает всех этих людей. И все же, если быть справедливым, Ника знал, что мать его не только играет на публику. Был момент, когда он почувствовал в ее эмоциях нечто вроде радости от вовлеченности во всю эту суету. Марио явно вспоминала свое спортивное детство, и к ней возвращался задор и азарт, испытываемый когда-то во время собственных соревнований. Она действительно болела за них, действительно, все, что могла улучшить, все, в чем могла помочь, сделала по-максимуму. И самое для Ники невероятное – она бы сделала это и без намерения заслужить одобрение их тренера, или ради его, Ники, признательности…
Марина в течение всей поездки ни разу не взглянула даже на Ника и Юрия Алексеевича. Она не знала, что понимает в создавшихся обстоятельствах сын, но не стоила иллюзий, не пыталась с ним объясниться. С Юрием Алексеевичем она намеренно вела себя подчеркнуто отстраненно, не желая, чтобы он заподозрил ее истинные намерения. Ей нравилось, чтобы ее завоевывали. Т.е. она создавала все условия для того, чтобы у ее претендента возникли определенные желания. Она думала так: «Мне некуда торопиться. Раньше или позже мужчина сам созреет. Я подожду». Первая поездка стала пробным камнем, она закинула удочку и теперь спокойно дожидалась ответных действий.
Но, в тот момент, когда Юрий Алексеевич созрел до каких-то в ее сторону телодвижений, Марио находилась в полном раздрае и уже ничего подобного не хотела. Буквально накануне Грей сказал ей, что уезжает. Ее жизнь стала с ног на голову, она ненавидела всех мужиков на свете. Однако существовала уже договоренность о том, что на выходных ансамбль бальных танцев едет в Курск, и Марио опять должна была выступить в роли водителя, костюмера, парикмахера и спонсора.
Она с вечера перегнала к дому микроавтобус, нагладила сыну рубашку, начистила ботинки, сложила корзину с бутербродами и фруктами. А в это время по дому носился Грей, собирая последние пожитки, которые он не успел еще увезти. Марио не разговаривала ни с ним, ни с сыном. Она уже исчерпалась по части уговоров, просьб, унижений, шантажа, она даже пыталась соблазнить Грея, но это ей не помогло. Теперь она безучастно взирала на суету, устроенную мужем. Сидела посреди гостиной, курила и пыталась решить, как ей жить дальше, что говорить родным и друзьям. Она подозревала, что по поселку уже поползли слухи…
Не дожидаясь часа прощания, Марио собралась и вышла из дому. Она набрала номер своего давнего и безотказного приятеля и на несколько часов забылась, абстрагировалась от реальности. Когда она вернулась домой, Ника уже спал, а Грея не было. Его машина исчезла.

Утром Марио проснулась раньше будильника оттого, что в соседней ванной грохотала вода по стенкам душевой кабины. Ника встал и приводил себя в порядок. Марио, не желая пересекаться с ним, еще минут пятнадцать лежала в кровати и глядела в окно на завалившийся на левый бок, очень узкий, как в мультике серп луны. Ей не хотелось вставать, не хотелось ехать куда-то, не хотелось никого видеть, и уж тем более изображать жизнерадостность. Душ не бодрил, так же, как и сваренный сыном кофе. Она перелила остатки его в термос и, проверив двери и электроприборы, прошла в гараж. Ника сидел уже в салоне автобуса, привалившись к окну. Они не сказали друг другу ни слова, даже не обменялись взглядами. Марио выехала на подъездную дорожку, закрыла ворота гаража и тихонько тронулась с места. Улицы были совершенно пустынны. Она подобрала в нескольких кварталах двух мальчишек и маму одного из них, поздоровалась, поехала дальше, упорно глядя на грязную, мокрую дорогу, объезжая колдобины. Ближе к центрам они подхватили Юрия Алексеевича с компанией из еще пяти танцоров, Марио подсказала им складывать костюмы в конце салона на длинном просторном последнем сиденьи и снова внимательно вперилась в лобовое стекло. К ним присоединялись еще дети, одни и с родителями, последней зашла партнерша Ника, симпатичная девочка, которую к месту встречи сопровождал отец. Он приветливо помахал Марине рукой, она на автомате улыбнулась. После этого Марио включила в телевизор, и автобус погрузился в сонное забытье. Дети пытались досыпать, некоторые вполглаза смотрели мультики. Юрий Алексеевич перебрался на переднее пассажирское сиденье, даже начал какой-то разговор, но быстро понял, что Марина не в настроении и отстал.
Часа через два, проехав крупный город, на выезде, на заправке Марина остановила машину, скомандовала спутникам, что если у кого есть желание посетить туалет – велкам… Сама она не пошла ни на заправку, ни в уборную. Марио перешла через шоссе, спряталась за посадкой, за стволом какого-то корявого дерева и сделала попытку закурить. Как она не трясла зажигалку, как не подкручивала колесико, регулирующее подачу газа, та не желала загораться. В эту минуту Марина дошла до точки, глаза ее наполнились слезами, руки опустились, она развернулась и пошла обратно к автобусу. Сделав пару шагов только, она, неожиданно для себя столкнулась с Юрием Алексеевичем. Они переглянулись, Марио показала ему жестами причину своего огорчения, а он в ответ достал из кармана пачку дорогих, хороших сигарет, щелкнул своей зажигалкой и сложил ладони кулечком, предлагая Марине прикурить. Она покачала головой.
– Да, ладно?!
Марио удивилась донельзя. Она резко распрямила спину, изобразила на морде лица бесконечное оскорбленное высокомерие и намеревалась пройти мимо. Юрий Алексеевич и сам, похоже, пребывал в рассеянности от своей выходки, он догнал Марио и отдал ей зажигалку, а сам отошел в сторону и докурил на почтительном от нее расстоянии.
В течение дня потом они не разговаривали. И оба думали о том, что произошло. Это нелепое «да, ладно?» шокировало обоих, но оно же и подсказало каждому, что между ними начинается… Марио не ожидала, что манера обращения Юрия Алексеевича с женщинами именно такова, он представлялся ей более воспитанным и корректным человеком, и уж тем более она не думала, что сама дала повод относиться к себе так нагло, небрежно и фамильярно. И ее радовало то, что ее не подвели рефлексы, радовало то, как она отреагировала на подначку.
Для Юрия Алексеевича дикая эта оговорка явилась полной неожиданностью. Марина ему действительно сильно нравилась, но до сих пор подумать о ней в романтическом ракурсе мешали Юрию Алексеевичу довольно жесткие принципы в отношении замужних женщин и родительниц своих учеников. У него сложилось не самое хорошее мнение о тетках, он знал, что привлекает их именно из-за своей внешности и хорошей физической формы, по юности он даже активно пользовался этим преимуществом, и именно тогда усвоил легкий, покровительственный, нагловатый тон, от которого в зрелые годы почти отвык. То, что его прорвало таким вот образом, сказало ему, что он относится к Марио серьезнее, чем он предполагал. Его немного задевала ее отстраненность, она вела себя совершенно безупречно, и никогда не выходила из роли активной и заботливой мамашки, почти не общалась с ним лично, кроме того случая, когда он встретил ее в торговом центре. Юрий Алексеевич представлял себе Марину успешной, самодостаточной и уверенной в себе дамой, и ее тогдашнее недомогание позволило ему изобразить заботливость, почувствовать себя мужчиной и джентльменом. А в этот день с самого утра, с первого, буквально, взгляда Юрий Алексеевич почувствовал, что Марина не в себе. Он пошел за ней курить, именно с целью поддержать, может быть успокоить, утешить, но сам же все и испортил. Показал больше, чем стоило, подставился.

Обратная дорога далась Марио тяжелее, чем она рассчитывала. Проехав сотню километров, она съехала на обочину и обратилась к взрослым своим спутникам с просьбой подменить ее за рулем. К ее величайшему изумлению никто из родителей не умел водить машину. Тогда она с сомнением посмотрела на Юрия Алексеевича, она не ожидала, что тот имеет личный автотранспорт или водительские права, просто не могла представить себе, что он располагает достаточными для этого средствами. Однако тот с готовностью согласился. Марина знала, что на микроавтобус распространяются защитные чары сферы невмешательства, поэтому неприятности на дороге им не грозили. Она  задремала и очнулась уже в городе. Ника тряс ее за плечо.
– Мам, я к Ивану зайду? Если что – я у Звягинцевых.
– Хорошо. Когда вернешься?
– Часов в десять. Пока?
– Пока-пока.
– Марина Константиновна? Куда нам теперь?
– Вот там, за ангаром въезд на территорию офиса.
Они загнали микроавтобус на стоянку, Марио забрала свою сумку, и, махнув Юрию Алексеевичу рукой, пошла сдавать ключи на пост охраны. «Интересно, как долго еще после увольнения Грея, Корнилов будет давать мне фирменный автобус для личных нужд, когда начнет намекать на то, что пора и честь знать... Опять наедине с собственной бедой. По крайней мере, на людях сегодня некогда было хандрить…»
Юрий Алексеевич ждал ее за воротами. Она равнодушно скользнула по нему взглядом и зашагала к торговому центру. Он пошел следом. В супермаркете их пути разошлись. Марио даже расстроилась. Она не понимала его поведения, но по ней – уж лучше думать о зарождающейся интриге с этим человеком, чем плакать над крахом семейной жизни.
Он догнал Марио на первой линии, подцепил ее сумки, пошел рядом.
– Марина Константиновна, я хотел извиниться, вы столько хорошего для нас сделали, а я повел себя недопустимо.
– Бросьте. Не стоит. Я просто пыталась поддержать увлечение своего сына.
– Я… вижу, что вы чем-то сильно расстроены.
– Правда. Но к вам это не имеет отношения.
– Может вы согласились бы прогуляться со мной? Отвлеклись бы, развеялись?
– Вы начали день с дерзости и намерены дерзостью и закончить?
– Вы мне нравитесь. Очень. Я сам не понимаю, что делаю.
Марио забрала свои вещи и пошла по подъездной дорожке к своему коттеджу. Оглянувшись, переступая порог, она заметила, что Юрий Алексеевич еще стоит на тротуаре, разглядывает темные окна ее дома. Ей стало невыносимо грустно от мысли, что остаток вечера ей предстоит провести в пустом коттедже, где всякая мелочь будет напоминать ей о ее потере… Она переложила в карман пальто сигареты и телефон, заперла двери и пошла обратно к дороге.
– Далеко?
– Что?
– Гулять, спрашиваю, далеко?
– Нет. Минут десять.
– Хорошо. Пойдемте.
Они дошли до конца первой линии поселка, свернули в частный сектор. Тротуара не было, поэтому они двигались посреди проезжей части, разглядывая подмерзший и грязный, блестевший и переливающийся в свете фонарей неровный асфальт. Марина молча курила. Юрий Алексеевич не решался начать разговор.
Проулок, в который они нырнули, закончился глухим бетонным забором, и они двинулись вдоль него. Шагов через двадцать в заборе обнаружилась калитка, Юрий Алексеевич поковырял в ней ключами и шагнул в темноту участка. Марио ожидала увидеть какую-то деревянную или шлакоблочную развалюшку, и была приятно удивлена, когда обнаружила ровный, бетонированный двор, аккуратный гараж, отделанный светлым декоративным кирпичом, и такой же светло-кирпичный двухэтажный коттедж с эркером. Сразу за бетонной площадкой почва участка начинала плавно снижаться. Часть старой березовой рощи, росшей по периметру ближайшего овражка, находилась в границах забора, хозяева не стали ее уничтожать в угоду огородным планам, только разбили несколько незатейливых клумб. В глубине, под деревьями стояла очень простая деревянная скамья без спинки, как в ее детстве во дворе родного дома. На скамье, поджав под себя лапы, дремал огромный рыжий котище.
– Тихон, бродяга! Иди-ка сюда! Кушать …
Юрий Алексеевич стоял на крыльце, и гремел миской, привлекая внимание кота. Но тот, видимо, был сыт. Он лениво спрыгнул с насеста и гордо двинулся на Марио. Вообще-то Марина не любила животных, кошек в особенности. Но этот зверь ее впечатлил. Это был закаленный в боях, лохматый и одноглазый минитигр, его хвост торчал вверх, а усы воинственно топорщились. Марио решила, что это и есть главный хозяин этих мест, и почтительно, осторожно присела, выставив вперед руку.
– Привет, зверь. Какой ты красивый.
– Осторожно, он и тяпнуть может.
– Не будет он меня кусать, правда, зверь? Ведь не будешь? Шикарное животное.
Кот позволил погладить себя, коротко мявкнул и пошел к миске. Марио двинулась за ним. Переступив порог дома, она попала в просторный, почти пустой холл с широкой деревянной лестницей и несколькими дверьми. Юрий Алексеевич двинулся куда-то вправо, а Марио разулась и заглянула в ближайшую арку. То, что она увидела, ее поразило до глубины души.
– Вы что же? Вы намерены произвести на меня впечатление?
– Нет. Я должен приходить сюда время от времени, следить за сохранностью имущества, за порядком.
– Плохо вы следите. Вас грабили что ли? Вот тут явно картина висела, а тут не хватает коврика.
– Картину я перевесил в другое место, а коврик уступил приятелю, у него недавно дочка ползать начала.
Марио бродила по дому, бесцеремонно суя свой нос в каждую комнату. Это жилище явно принадлежало нуворишу, который вряд ли имел представление о художественной или эстетической ценности тех вещей, которыми он наполнял пространство, зато этот человек явно руководствовался в своем выборе именно материальной их весомостью. Нелепые сувенирные папирусы здесь пытались сочетать неравным браком с ручной работы арабскими коврами, а тиковую и палисандровую индийскую мебель с дореволюционным «бабушкиным» комодом.
– Это что, все – ваше?
– Да. Владею действительно я.
– Бред какой-то. Не может быть.
– Этот дом мне достался в наследство.
– От богатого дядюшки?
– От покойной жены.
– Простите.
– Ничего. Вы не могли знать. Вот видите, Марина Константиновна? У каждого из нас свои причины для расстройства.
– Но ведь ваша жена, простите, скончалась не вчера?
– Разумеется, нет.
– А мой муж именно вчера собрал вещи и ушел из дома. Совсем.
– Хорошо.
– Хорошо?! Что ж хорошего?!
– Вы теперь свободны. И у меня появляется шанс.
– Шанс у вас был и раньше. Мой статус замужней женщины никогда меня не останавливал, если честно.
– Зато он останавливал меня. Я не люблю встречаться с семейными дамами.
– Это почему? Что в том плохого? Разве плохо, что каждая встреча – как праздник? Что вас не пилят за доходы, за неряшливость, за попойки с друзьями, за рыбалки на все выходные?
– Замужняя женщина всегда спешит, постоянно смотрит на часы, с ней нельзя просто погулять, тем более по людным местам, ее нельзя позвать в кино или в ресторан. Она действительно хочет праздника, а проблемы партнера ее не интересуют. Она не может остаться на ночь, ее нельзя свозить в отпуск. Ей нельзя позвонить просто так, пожелать спокойной ночи. Она не носит того, что ты ей даришь. Она скрывает свою связь от близких, и, в конце концов, даже если встречаться с нею довольно долго, получается, что ты ничегошеньки о ней настоящей не знаешь.
– Зато она не висит на вашей шее, и не требует новой шубы, и не капризничает.
– А вы так поступали с мужем? Мне кажется – это не про вас.
– Нет. Последние лет десять – нет. А до того… Впрочем, это не важно. Зачем вы мне все это говорите?
– Вы знаете сами.
– Скажите.
– Я говорил. Вы мне нравитесь.
– Значит, вы привели меня сюда, чтобы показать, на что я могу рассчитывать?
– Нет же! Я просто не могу приходить сюда один. Мои тесть и теща, и жена тоже… здесь умерли шесть лет назад, поэтому я не могу тут долго находиться, и продать этот дом у меня рука не поднимается.
– Но, тем не менее, вы хотите, чтобы я знала, что вы человек небедный.
– Я хочу быть честным, я хочу, чтобы вы имели обо мне полную информацию. Дело в том, что на меня обращают внимание именно из-за внешности, потом узнают о том, что я – всего лишь учитель танцев, т.е. особых доходов не ожидается, поэтому не рассматривают серьезно, а я хочу серьезных, глубоких чувств и отношений. Я устал от неустроенности личной. Думаю, что и вы тоже.
– Ошибаетесь. Допустите на секунду, что мне мало одного только партнера. Ведь может такое быть?
– Может. Если эти партнеры – не то, что вам нужно, если только в совокупности они вас удовлетворяют. А если вы найдете в ком-то одном свой идеал?
– В вас?
– Не обязательно… хотя, я на это надеюсь.
– Так значит, вы для себя решили, что я …
– Я с первого взгляда подумал, что вы… мы могли бы…
– А что же ваша жена?
– Моя жена меня купила, я приглянулся ей, как туфли или драгоценность, а я посчитал, что ради обеспеченной жизни можно и потерпеть ее чудесный характер. Как-то так… и не будем об этом.
– Так-таки и не будем?
– Не сегодня.
– Юрий Алексеевич, я, наверное, не смогу больше пользоваться микроавтобусом, т.е. вряд ли и дальше буду оказывать спонсорскую помощь вашему ансамблю. А других точек пересечения между нами нет. Так что, простите, но я не вижу повода для встреч.
– Не будьте такой рациональной. Давайте заключим пари: если мы встретимся еще раз просто так, случайно и ненамеренно, без предварительного уговора – вы обещаете мне свидание.
– Принято. Но это нереально, не так ли?
– Я готов рискнуть.
– Но почему?
– Потому что я знаю – так будет. Я этого хочу. Больше, чем чего-либо еще в своей жизни.
– Почему вы так говорите?
На протяжении всей беседы Марина едва сдерживала себя, ей требовалось максимально сосредоточиться, чтобы вместе с этим совершенным мужчиной не рухнуть на ближайшую горизонтальную поверхность, удержаться от того, чтобы не заткнуть ему рот поцелуем. Его смущение, и это нелепое «вы», и бледный старый шрам, выделяющийся на его пунцовой щеке, взаимные попытки сохранить дистанцию – от всего этого у Марио мурашки бегали по хребту, но в тот момент, когда он сказал: «я этого хочу» ее тряхануло будто током. Она быстро оделась, попросила не провожать ее, всю дорогу оглядывалась, боясь, что Юрий Алексеевич все-таки бросится за ней, и только отойдя почти до границ поселка, успокоилась. Она же двадцать лет зналась с Греем и Асей, да и с Петром тоже. Она научилась узнавать последствия, косвенные приметы использования магии. И может быть, Юрий Алексеевич говорил искренне и от сердца, но с точки зрения магии – то была чистейшей воды концентрация намерений, заговор. «Если и он тоже маг – я просто не выдержу, не перенесу. Я хочу нормальной жизни, хватит! Ведь мучительно, невыносимо знать каждую минуту, что твои мысли и чувства – открытая книга. Я не могу без тайн и загадок, должен быть хоть какой-то кусочек души, где я могу в недоступности хранить свои секреты!» Марина шла быстро, глаза ее слезились от ветра. Ей вдруг пришло в голову, что, угаданные ею проявления магии, могут оказаться совсем не связаны с Юрием Алексеевичем. Может быть, как раз он находится под заклятьем, как в свое время Грей? Разозлившись, она трясущимися руками достала телефон и набрала Ветошникова.
– Что ты на сей раз мне нажелал?
Петр заливисто расхохотался.
– Счастья, дорогая. Как всегда.
– Конкретно, Петя!
– Я пожелал тебе встретить своего мужчину, того с кем ты была бы счастлива, кто был бы счастлив с тобой, так… чтобы по-настоящему.
– А что такое в твоем понимании «по-настоящему»?
– То же, что и в твоем.  Искренне, взаимно и навсегда.
– Ясно… знаешь что, Петр Ветошников?
– Что?
– Я отказываюсь от твоих услуг.
– Чудесно.
– Я оплачу тебе расходы за эти три месяца, и еще сверх того накину немного за доброту… но дальше – все. Надоел. Убирайся. Я не хочу больше ни видеть тебя, ни слышать… И о магии тоже знать больше ничего не желаю.
– Не выйдет. Магия в твоей крови.
Марина задумалась. Ветошников ждал.
– А скажи, Ветошников, что, если в этот раз опять будет, как с Греем?
– Марина, я тоже расту… взрослею и набираюсь опыта. Я поделюсь с тобой одним секретом – никакая магия не может быть сильнее твоей воли, твоего искреннего, сильного и выстраданного желания. Ты ведь не хотела Грея, правда? И все сбылось по твоей воле…
– А теперь я, по-твоему, хочу найти свою вторую половину?
– Думаю – да. Ты разочарована в мужчинах вообще, но тебе, без сомнения нравится процесс поиска, и если бы ты не хотела, то ты бы, во-первых, избегала бы новых отношений, а во-вторых, не разочаровывалась так… в итоге. Поэтому, дорогая моя, пользуйся на здоровье моей щедростью. Юра – хороший человек. Из вас выйдет очень красивая пара. И на свадьбу меня не зови больше, пожалуйста. Удачи.
Ветошников уехал примерно через неделю. К тому времени отношения между Марио и Юрием Алексеевичем уже начались, она пребывала в удивленном и восторженном настроении, и с каждым днем ее радость только увеличивалась. Ее избранник, мало того, что оказался человеком небедным, но еще и неожиданно свалившееся на него богатство постоянно преумножал, а не просто тратил. Марио, до сих пор считавшая себя человеком с достатком, на фоне обеспеченности Юрия Алексеевича даже немного комплексовала. Ее новый мужчина оказался изобретательным, щедрым, легким в общении, заботливым, он посещал театры, с удовольствием рассуждал о современном искусстве и литературе. Он очень любил детей, преподавание считал своим призванием, и в этом случае Марио не стала предъявлять никаких претензий, не стала давить, как в свое время на Грея. Она, удивляясь самой себе, заметно смягчилась, перестала третировать персонал и доставать сына. Она все чаще ловила себя на том, что подвисает, глупо улыбаясь, выпадая в мечты и воспоминания. Причиной этой тихой задумчивости стала запавшая в ее голову фраза Петра Ветошникова: «Счастья, дорогая. Как всегда».
«И если день настанет и если зной… ты назовешь меня.. водой». Марио чувствовала, что в новом заклятии Петра была лазейка… другая  бы и не поняла, что можно встретить своего человека… и пропустить… специально… потому что желанен другой, не тот, который подходит выступ во впадинку, а тот к которому тянешься всем существом своим… Она только не могла решить, оставил ли Ветошников эту лазейку специально или просто упустил что-то.
Взрослый Петр Ветошников отличался от того, кого она знала более пятнадцати лет назад, как характерный актер Брэдфорд Дуриф (Ветошников имел некоторое с ним внешнее сходство) в роли Билли Биббита из «Полета над кукушкиным гнездом», от его же Гримы Гнилоуста из «Властелина Колец». Хрупкий эмоциональный юноша кончился вот таким вот злобным, лживым, коварным, вечно настороженным тираном. По крайней мере, такое складывалось впечатление.
Ветошников был из тех персонажей, кого раз увидев, уже не забудешь, но вовсе не из-за неземной красоты, а наоборот. Некоторые черты его лица немного… пугали. Он был весь какой-то узкий и жилистый. Худоба продолговатого его лица, будто сплюснутого с боков, с тонким носом, вывернутыми наружу ноздрями, огромными, чуть раскосыми прозрачными светло-серыми глазами, почти безгубым хищным ртом еще больше подчеркивалась короткой стрижкой-каре. В идеале, вероятно, челки не планировалось, волосы были зачесаны назад над высоким, красивым, умным лбом, но какая-нибудь из прядей непременно вываливалась, свисала упругой завитушкой почти до кончика острого носа, акцентируя еще больше непропорциональность черт, привлекая внимание.
Петр, который в юности люто ненавидел своего отца, стал почти точной его копией. Страдая в детстве от самодурства и категоричности родителя, Ветошников, казалось, превратился в такого же упертого, считающего себя самым умным и прозорливым, занудливого, бескомпромиссного типа. Но Марио, как никто другой понимала, что для всего есть причина, что подобное поведение, скорее всего, является следствием глубоких разочарований, что закрытость и нежелание уступать – броня, маска, ищущего и в тоже время осторожного сердца.
Как сказала однажды Эдику Ася, можно догадаться, не являясь магом, учуять в другом человеке лишь только то, о чем сам имеешь представление. Марио не понимала как, но ей за Петиным пожеланием счастья чудилось что-то другое, не то, в чем он признался. Однако пожелание это работало – Марио пересмотрела свое отношение к Грею. В начале декабря, как-то в будний день, отправившись домой, Марина неожиданно для себя заглянула к Асе в офис и сказала, что готова обсуждать условия развода с Греем. Она хотела оставить за собой салон, отказывалась от коттеджа и настаивала только на совместной опеке над Ником…
Когда тебя хочет ведьма…

Я должен кое-что уточнить. Вообще-то, и я впоследствии казнил себя за это, в тот период я отсутствовал в России и работал со своими персонажами в удаленном доступе. Дело в том, что симбиоза у нас с Эдькой больше быть не могло, Сафина мне запретила, а меж тем я, без подпитки впадал в спячку. Поэтому Эдичка подбросил меня в Индию, где я и блаженствовал вдали от погодных особенностей русского позднеосеннего климата.
Я не стал мучить, как обещал, Эдьку за то, что он довел Асю. Во-первых – не хотел, во-вторых – не хотел, а в-третьих – он и сам неплохо справлялся с этим делом. Эдик был кем угодно – инфантильным идеалистом, сволочью, безответственным неряхой, у него была склонность к истерии, невоздержанности с допингами, депрессиям. По большей части и особенно там, где он не имел никаких материальных интересов, он запросто мог повести себя совершенно по-скотски, хотя и обаятельно, так что окружающие долго не врубались, что над ними стебутся. Насрать в душу  лучшему другу, кинуть подляну, или высмеять внешность какой-нибудь крутой крошки не составляло для него проблемы. Короче – он и сам себя считал моральным уродом. Но он не был дураком. Нет-нет-нет.
Если и существовало в этом лучшем из миров что-то, действительно дорогое для Эдьки… Ася была права, когда говорила, что он любит уже давно не ее даже, а свою муку, боль своего сердца в связи с ней. Но права она была лишь отчасти – он большую часть жизни провел не с любовью, а с мукой этой, и попутал одно с другим, и врос в эту смесь всем существом. Он не умел быть счастливым. Его чувство к Асе не могло существовать без провокаций и поиска причин для недовольств.
Эдька органически не способен был действовать поперек себя, всякое ограничение бесило его. Когда он прогибался, ему становилось хреново. Когда его характер, его привычки вступали в конфликт с Асиными требованиями, особенно со справедливыми требованиями, он не мог уступить, чувствовал свою вину, и ему опять же становилось хреново. Он намеренно усугублял и распалял свое недовольство, и намеренно вел себя так, чтобы и ей тоже доставалось, и оттого, что он мучает Аську, Эдик чувствовал себя совсем уж мерзко. Где-то в глубине души Эдик надеялся, что она сама откажется от него. Потому что он, повторюсь, не был дураком и понимал, что он не самая лучшая партия для Сафиной. Он понимал, что ведет себя как ребенок, а у Аськи один уже ребенок есть, свой собственный. Короче… он понимал все. И может быть от этого допускал иногда вовсе уж дикое хамство в надежде, что она сама разочаруется и выставит его, но она терпеливо игнорировала его выходки, даже не подавала виду.
Когда они жили вместе, он бывало с утра, проснувшись раньше, разглядывал ее лицо, ждал Асиного пробуждения. Ему нравилось, что, едва открыв глаза, зафиксировав его взгляд, Айс расплывалась в счастливой улыбке. И что бы он не делал, как бы не пакостил, она глядела все так же. Ни разочарований, ни укоров, ни равнодушия он не дождался. И его это пугало, потом смущало, потом он решил, что Асе мозги отшибло, потом стал сомневаться во всем, что знал и понимал раньше, а потом Эдик растаял, расслабился и поплыл. И это почти всегда приводило к тому, что он получал от Аси под дых – разум ей не изменил ни разу. Ей было что предъявить. И она всегда умела выбирать самое правильное время для разговора… для удара...
****
Оказавшись опять в одиночестве, без надежды на примирение с Асей, Эдик ничего не придумал лучше, чем «в грустях» уйти в запой. Правда, надо признаться, что впал он в запой не сразу, чуток повременил. Пара дней ему понадобилась, чтобы понять, что спать на диване (а только диван и имелся в наличии в его свежеотремонтрованной квартире) он не желает, что ему нужна кровать. И еще пару дней он эту кровать искал по всем мебельным магазинам в пределах доступности, а заодно нашел еще два стеллажа и консоль с тумбами, которые намерен был вписать по бокам от оконного проема в спальне и под подоконником соответственно… Сам Эдька мебель собирать не умел, поэтому позвал друга своего Степку Стельмаха.
Семейная жизнь Стельмаха, длившаяся ровно столько же, сколько и Эдькино с Асей последнее совместное существование изменило нашего старого знакомца до неузнаваемости. Степан стремительно превращался в главу семейства и не только де-юре и при этом получал ни с чем несравнимое удовольствие. Он учел опыт ТТ и не стал давить на жену, запрещая ей физические нагрузки, но он не мог смириться с ее только версией развития ситуации. Он воспользовался советом Эдика и, подмечая Светкин задумчивый, мечтательный взгляд, тут же спрашивал, куда, в какую сторону она мыслит. В результате Стельмахи мыслили в одном направлении, однако, в две головы, и это шло им на пользу. Степка не просто так угадывал всегда верхнюю ноту Светкиного аккорда, басы их мироощущения звучали точно так же гармонично. Они оба ценили комфорт и удобства, и первой совместной целью обозначили для себя ремонт и утепление дома, кухни… На время проведения строительных работ они переселились в Степкину нору и в короткое время ее обжили, превратили в уютное семейное гнездо. Короче – эти два бобра обожали гнездиться… и каждый был специалистом в своей области – Степка ведал стройкой, Светка отвечала за уют и эстетику. Где-то в процессе их рассекретили родственники. Скандала не вышло. Мамы пожужжали за то, что их неблагодарные детки отказались от официального  мероприятия по поводу бракосочетания, но кроме этого придраться им было особо не к чему.
Стельмахи успели за полгода своей совместной жизни столько, сколько другие не сделают и за всю жизнь – довели до ума Степкину квартиру в центрах, отремонтировали половину Светкиного дома, продали ее квартиру, которую некогда снимали ТТ и Стельмах. А еще подписались на долевое участие в строительстве нового дома, где в будущем мог бы поселиться Оська, когда вырастет. И при этом не поругались ни разу. И ни разу Степка не думал даже куда-то от жены и пасынка сбежать, ни разу не напился в мужской компании. До того, как попал к Эдику.
Стельмах еще не путешествовал телепортом. Первую рюмку он выпил, чтобы снять стресс. У Степки даже мысли не возникло, что Эдик зовет его к себе не столько ради помощи, сколько ради компании. Когда им оставалось только установить уже собранные мебеля на место, когда Эдька выставил перед ним початую бутылку виски, Степан все еще надеялся, что серьезных возлияний удастся избежать. Но стремительность Эдикова выпадения в осадок Стельмаха напугала. Улучив момент, Степа вышел на кухню и позвонил Сафиной.
– Ты заберешь меня обратно? Не сейчас. Попозже. Я боюсь, что Эдик скоро станет совершенно невменяемым.
– Не скоро… Ты мне тогда звякни? Ладненько?
– Спасибо.
Когда Степа отключил телефон и обернулся, в дверях стоял Эдик.
– Почему ты решил, что можешь претендовать на ее помощь. Ты ведь с Асей говорил? Я несчастлив из-за нее, эта стерва опять рвет мне сердце, а ты ничего не придумал лучше, чем просить ее о помощи?
– Ты собираешься пить, друже. Я сам не сяду за руль в нетрезвом виде, и жизнь свою неадекватному человеку не доверю.
– Да, я неадекватен… я сумасшедший… и ты тоже, раз веришь ей. Если ты веришь ведьме…
– Эдька… я ничегошеньки не знаю об этом. И не хочу знать. А верю я ей потому, что всегда видел от нее только хорошее.
– Ха! Помнишь, ты рассказывал мне, как просидел весь прошлый октябрь на Светкином балконе, про птицу, ворона на бельевой веревке? Про птицу, которая и не птица вовсе? Кто это был? Сказать?
– Ася?
– А то! И что скажешь?
– А что сказать… не знаю.
– То есть, все в порядке? Никаких неприятных ощущений? Оттого, что кто-то ковырялся в твоей жизни, наблюдал за тобой, препарировал твои мысли?
– Это правда?
– Да.
– И ты это знал? А когда я здесь жил, ты так же, как и она, меня изучал?
– Нет. Я не могу так же… я не маг. Просто кое-чему научился у нее и у других.
– Но ведь изучал? Жил рядом, приглядывался и следил? Зачем?
– Хотел помочь. Прад-правда… Мне казалось, что наши с тобою судьбы похожи… и если я помогу тебе, то и у меня появится шанс.
– И ты его упустил. Сам. Ты вообще слушал, когда она мне объясняла, почему у нас со Светкой не складывалось? Что я ничего не сделал и не решил?
– Какого …? Степа? Айс ведь не Светка, она не столь прагматична, не так материальна.
– Вы, конечно же, не нам чета – небожители… но разосрались-то вы банально на бытовой почве. Лодка любви разбилась о быт.
– Тьфу… самую бездарную и тривиальную цитату из Маяковского выбрал… напоминает мою маму. Всю жизнь от этого мещанства бегал ведь? И теперь со скоростью лавины в упоении становишься хомяком.
– И что? Если я этим счастлив? Если Светке это важно? Что плохого-то? И это твоя благодарность за то, что я тебе весь вечер шкафы собирал? Тебя сейчас может извинить только то, что ты по Асе скучаешь.
– Я не скучаю.
– Неправда.
– Степ… когда-то приходит такой момент, когда уже нечему гореть внутри… Раньше она меня удивляла и восхищала постоянно. У меня давно уже кончились фантазии, а она изобретала все новые какие-то фишки. От этого устаешь тоже... Потом почти все в ней меня бесило, и этому тоже не предвиделось конца… Потом я остыл, или думал, что остыл, но сделал это намеренно. Как сказать-то… запретил себе думать о ней. А сейчас… мне все равно.
– Эдик, я понятия не имею, что между вами случилось, но мне очевидно, что тебе не все равно. Ты опять пытаешься запретить себе… И ты знаешь, ты же неглупый человек, что ты сам во всем виноват.
– Стельмах, ты прости, но ты ничегошеньки не понял. Мое хамство и засранство – ответ лорду Керзону. Причина в том, что она…
– Если б ты ее мог переделать по своему желанию…
– Я мог переделать ее по своему желанию, но не стал. Ты прав, мне не все равно. Я бы смирился, если бы знал, что она меня любит.
– А это не так?
– Нет. Всегда остается ощущение неполноты, как бы мы ни были близки… Всегда есть какой-то зазор, трещинка, куда она норовит ускользнуть. Всегда «запятая», но не «точка», если ты меня понимаешь…
– Может, хорошо? Что не «точка»? Всегда есть, куда еще расти.
– Нальешь мне? Спасибо. Я знаю, что она ведьма последние лет пять. А знакомы мы лет с пятнадцати. Вот и представь, что первое время, когда я сталкивался с ее невероятной прозорливостью, когда она озвучивала то, что я сам хотел сказать, успевая на секунду раньше… меня периодически начинало колбасить от подозрений, что она знает и читает мои мысли…  Вот. А с тех пор, как я знаю, кто она… и предполагается, что она действительно читает мои мысли, и я веду себя соответственно… вдруг выясняется, что она этого не делает принципиально и никогда не делала… Т.е. никакой ясности никогда не было и не предвидится… При этом, как в любом другом деле, существуют, должны существовать какие-то правила, но и правила, как выяснилось, к ней неприменимы… Короче, Степка, она – хаос в чистом виде. Но… тут должны звучать фанфары… в жизни, в реальности – это жуткая зануда, хуже, чем ты. Прости… Она должна все знать точно и все должно лежать по местам, по полочкам.
– Эдик… Ответь мне на один только вопрос: почему тебе так важно ее понять?
– Потому, что я всегда шел к ней с открытой душой, а она, даже признаваясь, что я ей дорог, не хочет, именно не хочет, не позволяет себе открыться, отпустить себя. Контролирует свои чувства.
– Но зачем? Тебе обидно, что ты открываешься больше? Что она может быть свободна от тебя?
– Мне не обидно. И она не свободна. Я просто хочу, хоть раз в жизни, пусть это даже будет последним, что я сделаю… я хочу, чтобы она отпустила себя и меня тоже… Она всегда презирала лицемеров, но это чистой воды лицемерие – любить так сильно и не позволять себе поверить...
Эдик действительно угомонился не скоро. Когда он заснул, Степка вызвал Асю. Та не стала утруждать себя визитом в Москву, просто выдернула Стельмаха вместе с вещичками к себе.
– Ты желаешь явиться домой так, как есть, или тебе устроить вытрезвитель?
– Я желаю знать: Эдик правду сказал?
– Откуда ж я могу знать, что он тебе сказал? Меня с вами не было.
– Правду? Или нет?
– Блин! Стельмах, иди домой.
– Ася… ему плохо.
– Ему хорошо, когда ему плохо. Ты не замечал?
– Ась, не будь такой узколобой, смотри шире.
– Степашка… я… помнишь, ты подарил мне на день рождения флешку со Светкиным плейлистом?
– Конечно… помню.
– Там была песня радиохетовская «Climbing Up The Walls»
– Either way you turn I'll be there. Open up your skull I'll be there. Climbing up the walls.
– Приятно общаться с эрудированным человеком. Объясняю про ширину моего взгляда - когда ты эту песню слушаешь, кем ты себя представляешь? Томом Йорком, который лезет на стену внутри чьей-то головы? Или тем, в чей голове Том Йорк лезет на стену?
– А ты?
– Нет разницы, на самом деле... А еще… я слышу Тома Йорка с компанией просто так, без звука, внутри себя. Откуда берется музыка, если звука нет? Радиохед в мою радиоголову самостоятельно не забредает. Я не фанат, если что… Где-то… в пространстве… в ту же самую минуту… и я это знаю… Эдик лезет на стену в моей голове, в которой я делаю тоже самое. Да… у ведьм и наркоманов проблемы с реальностью. По определению.
– Ну, тебя и клинит!
– Это мое естественное состояние. Я так вижу мир. Но… от того, что я вижу его шире, чем ты в состоянии себе представить, ничегошеньки для меня не меняется… Я не могу быть кем-то другим. Я не могу … прости.
– А ты можешь ему сказать… не мне - ему… почему ты не способна любить его так, как он этого хочет?
– Проще тебе сказать, чем ему.
– Почему?
– Потому что он не примет моих объяснений. Поймет, но не смирится.
– Значит, не хочешь его?
– Я не сказала, что не хочу. Я не могу.
– Разве есть что-то, чего ты не можешь?
– Дело не в возможностях, не в силе. Дело в ответственности за последствия этого поступка.
– Не хочешь, чтобы он задергался, как кукла на ниточках, стал послушной марионеткой?
Аська тормознула и уставилась прямо Степке в глаза долгим страшным взглядом.
– А ты – ничего, так-то. Вроде дурак-дураком, а меж тем… пока единственный догадался… Вякнешь ему хоть слово – будешь в следующей жизни белкой в Московском зоопарке, а я буду внуков водить на тебя смотреть. Чтобы знали, что бывает с теми, кто слишком много болтает. Иди домой, Степа. Спокойной ночи.
Честно говоря, я ожидал чего-то в этом роде. Аська действительно всегда держала себя в рамках. Антимаги – достаточно редкое явление, чтобы можно было с уверенностью сказать, что именно их неспособность контролировать свою страсть вызывает разрушение личности у объекта этой страсти. А Сафина… была экспериментатором. А еще она обладала даром предвидения. Большим чем кто-либо еще, кого я когда-либо знал. Ася не отличалась моральной чистотой, и опыта ей было не занимать. Она подметила, что едва лишь только ее привязанность к мужчине становится бесконтрольной, начинаются проблемы. Первой ее влюбленностью можно считать Пашу Калинина, Греевского приятеля. Замечание Грея о том, что общение с Аськой сильно изменило Калину, скорее польстило тогда ее женской гордости, нежели заставило Сафину задуматься. Она была еще слишком юной, чтобы понять ситуацию. Но, когда она стала избегать Калинина, когда в конце-концов попыталась порвать с ним, и выяснилось, что он все никак не желает с этим смириться – вот тогда ей пришлось задуматься… впрочем, о ней в тот период времени я ничего доподлинно не знал. Знал только то, что она сделала определенные выводы. Все последующие ее связи только подтверждали уже подмеченную ею особенность – чем больше она вкладывалась в отношения, тем труднее ее партнеру давалось расставание. И она придумала для себя модель поведения, которая помогала ей и собственных интересов не забыть, и не причинить никому вреда. С Ильей Корниловым она всегда скорее дружила, с первым своим мужем, с Максом… они оба достаточно легко и свободно относились к личной жизни. Но и для Корнилова, и для Макса процесс освобождения  от Сафиной протекал небыстро и небезболезненно. Даже Тема Лисовской… С Эдькой все было сложнее. Лишь только чудом Асе удавалось не терять головы, и только то, что его интересы она ставила выше своих, сдерживало ее голод. Ася даже мечтать не могла в полную силу, всегда только вскользь. И так же вскользь любила, тайком, украдкой, холодновато и сдержано…

Две или три недели Эдик хандрил. Ноябрьская облачная и угрюмая хмурь к тому располагала – иной раз и в полдень нормальную освещенность в помещении обеспечивало только электричество. Кроме того, экспериментальный общероссийский отказ от «зимнего времени» привел к тому, что Эдька перестал высыпаться, ощущение потерянности, бесцельности, безориентирности усиливалось. Утреннего «светлого» часа не хватало физически. Эдик погрузился в сонное отупение, рано ложился, но все равно с утра чувствовал себя разбитым. Более-менее оживал только после третьей чашки кофе. Никаких особых событий, никаких новостей, ничего вообще…
Он систематически пытался напиваться, но на третьей-четвертой рюмке вырубался. Вялотекущий запой его кончился вместе с запасами спиртного, он вылакал всю свою знаменитую, долго и взвешенно собираемую по всему миру коллекцию разнообразного бухла без каких либо сожалений. И так же, без сожалений остановился, выпив последнюю каплю Аськиного любимого Бейлиса.
Если честно, Эдька надеялся (где-то очень глубоко в душе), что Ася позвонит, или напишет, или даже придет сама. Он не чувствовал, что они дошли до точки, их нынешняя ситуация виделась ему, как опять очередная «запятая», но что должно случиться дальше, как вести себя, что делать… Эдичка не мог даже представить…
На службе коллеги активно обсуждали предстоящие выборы, проводились какие-то встречи с будущими депутатами. Группа продаж, состоящая сплошь из тридцатилетних любителей активного спорта, организовала выезд за город. Эдька увильнул. Кое-кто из молодых офисных девиц, будто почувствовав его неприкаянность, пытался стоить ему глазки. Одна даже решилась в открытую позвать его на свидание. Эдик не повелся, хотя девочка, если абстрагироваться, ему нравилась.   
Некоторое оживление в размеренном и унылом Гендлеровском бытии вызвал визит старинного Эдькиного приятеля и одногруппника, который уже много лет обитал в Кремниевой долине, а теперь ехал в родной город на свадьбу любимой двоюродной племянницы. Ему нужно было где-то перекантоваться между аэропортом и вокзалом. Эдик с удовольствием предоставил ему и место для ночлега и свое время. Они договорились до того, что приятель предложил Эдику работу. Летом могла открыться вакансия в той фирме, где работал этот товарисч. Эдик ухватился за идею. Однажды он уже сбежал от Аси, поставил препятствие в несколько сотен километров между ней и собой. Теперь он решил попробовать увеличить расстояние до нескольких тысяч миль, надеясь, что это сможет повлиять на силу притяжения между ними…
Проводив приятеля, возвращаясь с вокзала, перескакивая с одной ветки метро на другую, поднимаясь в толпе к автобусной остановке, трясясь в маршрутке, Эдька думал о том, что если он выкарабкивается из хандры, если он чувствует подъем, значит Ася, скорее всего, пошла на спад. И по законам жанра, где-то уже сейчас она, как он еще недавно, начинает терзаться… И ему этого не хотелось. Он был готов сам снова нырнуть обратно в хандру, только не доставлять ей больше неприятностей. Он сконцентрировался и метнул в пространство просьбу… молитву… о ней. И Эдику даже показалось, что она, там, где находилась в тот миг, поняла его желание и улыбнулась… ему… 
До дому оставалось чуть меньше квартала, когда его обогнали, поздоровавшись, соседи – пожилая женщина и мальчишка, лет семи. Мальчик этот Эдьке очень нравился – светлый весь, любознательный, живой, звонкий, как колокольчик. Он держал бабушку за руку и что-то в упоении ей растолковывал, но женщина явно не догоняла внука, ничего не понимая, она делала вид, что внимательно слушает, что-то мычала, поддакивала, и на автомате улыбалась, думая о другом. Эдик, не вникая особо в суть беседы, но приглядываясь изредка, шел за ними и размышлял о том, что ему кроме всего прочего, не хватает Ника, Оси, Ванчика и Киры. Он скучал по Аськиной беспокойной команде мальчишек, которые давно уже приобрели привычку оккупировать вечерами второй этаж ее дома. Когда он только поселился у Аси, дети его немного смущали и напрягали, он не понимал, зачем Ася позволяет им собираться у нее и терпит шум, гомон, крики и беспорядок. Он спросил и услышал в ответ, что Кирюше идет на пользу компания, что таким образом у Аси появляется свободное время, а еще – хорошо время от времени вспоминать, как быть ребенком. Не сразу, но ребята привыкли к Эдду и начали приглашать его в свои игры. Они неплохо шарили в компьютерах, Эдька кое-чему их учил, подсказывал, они просачивались в «его» комнату (Аськин кабинет) и из-за плеча подсматривали за тем, как он работал, спрашивали и тормошили. И он действительно вспоминал, как быть ребенком, и еще ему импонировало, что бесеныши относились к нему так же, как к Асе, т.е. как к равному, по-приятельски. Сейчас, когда перед ним маячила широкая, задрапированная норкой спина его соседки, Эдик сочувствовал ее внуку… мальчик искал душевной близости, пытался рассказать бабушке о своих мечтах и интересах, о том, что занимало его, но… та была не в теме, она не хотела обидеть малыша, но и разделить его устремлений не могла. А мальчик чувствовал …
Страдай и терпи. Страданиями душа совершенствуется. В случае с Эдиком, перенесенный им стресс, очередной виток их с Аськой истории, привел к тому, что он вышел на новый уровень восприимчивости, усилилась его способность сопереживать, улавливать чувства и эмоции окружающих его людей. Я отметил положительную эту динамику, но в тот момент кое-что привлекло внимание сначала мальчишки-соседа, а потом и Эдика. Они как раз зашли во двор. Посреди него, на спортивной площадке, напротив их подъезда стоял, прислоненный к бордюру высокой клумбы, красный, обтекаемый, стремительный даже в статике, японский мотоцикл. Эдик равнодушно относился к транспорту, не смог бы отличить Фольцваген от Рено, но яркого, лоснящегося красавца сложно было не заметить, так же, как и его хозяйку. Опершись о руль, рядом с байком стояла девушка в кожаной короткой куртке и специальных высоких сапогах. Из-под куртки выглядывал подол толи длинного свитера, толи очень короткого платья, едва прикрывавший попу, ноги обтягивали плотные лосины. Очень светлые, пепельного тона длинные волосы, разделенные надвое, струились по груди, лицо скрывал капюшон. Эдичка залюбовался на гонщицу, и ему показалось, хоть он не видел глаз ее, что она тоже внимательно разглядывает его. Он посчитал, что пялиться будет невежливо, и снова уткнулся в спину пожилой соседки.
Он уже подходил к ступенькам, когда, повинуясь неясному импульсу, решил обернуться, еще раз взглянуть на незнакомку. Сдвиг восприятия случился мгновенно и наоборот, прежде чем увидеть ее с более близкого расстояния и во плоти, он засек плотную черноту отрицательной энергетики. Эдик моргнул, наваждение исчезло. Перед ним, насмешливо приподняв бровь, стояла ведьма-антимаг, изменившаяся до неузнаваемости. Только родные, знакомые, смеющиеся серые глаза и можно было опознать в ее облике. Остальное – чье-то чужое, нелепое, фальшивое. Хотя и привлекательное. Он двинулся к ней, захваченный бурей эмоций. Он был рад, но в равной степени зол и шокирован ее неожиданным появлением. Она же глядела по обыкновению бесстрастно, самую малость насмешливо, будто подначивая…

– Какого черта?
– И я рада тебя видеть.
Эдик промолчал.
– Я тут поразмыслила над ситуацией…
– Что значит этот маскарад?
– Я к тому и веду – мы с тобою находимся в патовом положении. Поэтому я предлагаю сыграть партию заново, так, будто мы ничего не знаем друг о друге. Попробовать оставить за скобками наши прошлые разногласия.
– Я не люблю блондинок, ты знаешь…
– Нет. Не знаю. Я ничегошеньки о тебе не знаю.
– Цвет твоих волос – иллюзия и обман. Страшно раздражает. Следующий раз придумай что-то еще.
– Следующий раз? Ты согласен?
– М-м-м-м-м… пожалуй. Но… мотоцикл в качестве транспорта меня тоже не устраивает. Кстати, откуда?
– Позаимствовала.
– И куртку, и сапоги твоего размера?
Она неожиданно смутилась.
– В конце концов, и ты тоже можешь что-то обо мне не знать? Я думала, что тебя это заинтересует. Скорость, ветер, свобода…
– Ага, а еще брызги, грязь, сырость, дышать невозможно и дикий грохот. Позаимствуй лучше машину.
– Вот. Проблема номер один.
– Ты о чем?
– Ты выдвигаешь претензии. А я еще ни о чем не попросила даже.
– Попроси.
– Поцелуй меня.
– Мы это проходили уже. Такое было. Ты повторяешься.
– Эдька, мы не виделись почти месяц, и ты ничего не хочешь?
– Опять повторяешься. Такое тоже было. Я ненавижу тебя, когда ты ведешь себя, как кошка…
– Знаешь, как переводится твоя фамилия, Эдуард Николаевич Гендлер?
– Не-а. Просветишь?
– Торговец. Так в этом весь ты – стараешься хоть в чем-то, да выгадать.
– А кто сказал, что ничего обо мне не знает?
– Я знаю только одно. Самое главное. И не понимаю, почему ты кочевряжишься?
– Ты счастливее меня, потому что я нахожусь в блаженном неведении, касательно твоего «самого главного».
– Бред…  Тогда скажи, что бы я тут забыла? Зачем бы я пришла?
– Вот и я о том же. Зачем? Что тебе от меня нужно?
– Пригласишь, может, зайти? Мне будет удобней объясниться.
– Нет.
– Почему?
В другое время Асю вполне удовлетворило бы это «нет». Дальнейшие расспросы она считала унижением для себя и испарялась. Необычная настойчивость выбесила Эдика, он завис и сказал первое, что пришло в голову.
– У меня не убрано.
– Ни тебя, ни меня это не шокирует, однако.
– Нет, крошка. Нет-нет-нет. Пока ты такая, я… я тебя не хочу.
– А какой я должна быть?
– Классик-версия меня больше устроит.
– Любой другой на твоем месте воспользовался случаем и заказал бы Анжелину Джоли или Пенелопу Круз.
– Ни та, ни другая.
– Может Кира Найтли?
– Энди Макдауэлл. Одри Хепберн.
– Натали Портман?
– Скорее уж Вайнона Райдер…
– Ты такой меня видишь? Изящество, хрупкость, миловидность?
– Какая, к чертям, разница?
– Проблема номер два. Твое мнение обо мне не соответствует действительности.
– А твое соответствует?
– Я готова признать, что я ничего о тебе не знаю.
– Кроме самого главного.
– Закольцевал… Эдик, скажи…
– Ты сама все знаешь…
– Нет. Как я могу знать, если ты не сказал? Я могу только догадываться…
– Хорошо. Есть я. Есть ты. Каждый из нас, по идее, взрослый и состоявшийся персонаж, и каждый за себя отвечает. Так?
– Так.
– Это тебя устраивает, это понятно. Но… есть еще… мы? Я в этом «мы» не уверен… Доступно?
– Да.
– Ты тоже не уверена. Т.е. я так чувствую. Потому что ты не позволяешь ни себе, ни мне взять на себя ответственность за «нас».
– Как ты можешь взять на себя ответственность за меня? Разве можно отвечать за ураган? За торнадо или цунами?
– Вот… вот об этом я и говорю. Мои проблемы для тебя лишние, твои заморочки мне не по силам… поэтому «мы» несостоятельны. Но и с этим я бы смирился, если бы чувствовал твою готовность двигаться дальше, так или иначе… Ты считаешь, что нашла удобную нишу, свою любимую позу, в которой мы оба, без затрат, без проблем получаем какое-то удовольствие от «нас».
– Какое-то?
– Не фейерверк, но ровное тепло…
– Староваты мы с тобой для салютов, не находишь?
– Зато, по-твоему, вполне созрели до ролевых игр? Мелковато для ведьмы вне категорий… И фальшиво, как сегодняшний твой образ.
Она вздрогнула, как от удара, подобралась вся, вцепилась в руль своего мотоцикла так, будто это была единственная связь с реальностью. Эдику стало ее жаль, он и сам понимал, что говорил жестоко. Но таково было его мнение, раз уж говорить начистоту… «Какой странный нынче день… полоса нелепостей и сдвигов. И я уже раскаиваюсь, ведь не хотел же…» Он почувствовал вдруг невыразимую нежность, прижал к себе ее непокорную голову, провел рукой по волосам.
– Прости, крошка. Я погорячился, ты оставила меня на целый месяц наедине с моей злостью. Я столько передумал за это время, как мозг еще не сгорел – не знаю… Прости…
По ее запрокинутому к небу лицу проносились тени не вполне уместных в данной ситуации эмоций, как казалось Эдьке. Когда она, наконец, открыла глаза, Эдик испугался. Обычно светлые и прозрачные, они потемнели, как грозовое небо.
– Значит, хочешь ведьму?
Он кивнул. Ноги тут же стали ватными, сердце замерло…  забилось, затрепыхалось контрапунктом, руки судорожно сжали ее плечи. Для того, что с ним происходило, в словаре Эдика не было названия. Единственное, что в тот момент имело смысл… она была рядом… и он ее хотел. Непреодолимо сильно. Он чувствовал, что сопротивление этому желанию бессмысленно и невозможно, должен был немедленно что-то сделать, но не мог. Остатки разума сигналили, что в организм проник системный вирус, уничтожающий привычные настройки и логические связи. «Вот-вот все рухнет. Если я сейчас же что-то не предприму, то появится «экран смерти». Но она остановила вторжение сама.
– Ты этого хочешь?
Эдик удивленно моргал, пытаясь отдышаться.
– Так все и бывает? Если ты в полную силу…
– Это еще не в полную силу… Где-то в половину… И ты прости меня… Я бы никогда так не сделала, если б был другой способ объяснить тебе…
Мотоцикл заурчал и плавно тронулся, разогнался и исчез со двора. Эдик пошел к себе.

В тот же вечер он записался на прием к психоаналитику и честно посещал ее дважды в неделю, но, к сожалению, терапия не дала результата. Он не мог даже сотой доли того, что его беспокоило рассказать, объяснить откровенно. В Эдькином словаре появилось загадочное понятие «личностное доминирование». Психолог, точнее психологиня, более или менее разобравшись в Эдиковой версии их с Асей связи, сказала, что у них обоих выражен интерес к личности партнера, но никто из них не стремится к доминированию. Поэтому у «них» нет вектора, нет цели. «Вы даже не «пара». Вы гость в ее доме, но не хозяин. Никто из вас не собирается определять никаких общих ориентиров. Не видя вашей девушки, я поостерегусь предполагать ее мотивы, но вы – вы боитесь, что окажетесь несостоятельны. Вы бы хотели верховодить в этих отношениях, но не уверены, что у вас это получится, а потому склонны игнорировать этот вопрос совсем. Как будто, пока вы не прояснили, кто в вашем тандеме «ведущий», а кто «ведомый», вы можете считать, бездоказательно, что главный – именно вы. Говоря о доминирующей личности, я вовсе не имею в виду, что это тот из вас, кто зарабатывает больше, или больше знает, или занимает более активную жизненную позицию, или отличается каким-то талантом. Доминирует в отношениях тот, кто принимает решения за обоих, кто способен взять на себя ответственность за дальнейшее существование этих отношений». После этого Эдька бросил терапию – все это было мелко, обще и не про них. И Ася для него являлась скорее фобией или навязчивой идеей, но никак не объектом, относительно которого необходимо было определиться с позиционированием.
Много лет Эдик хотел выяснить, что ее так пугает, что она не решается открыть ему, почему не допускает откровенности, не может действовать от всей души. Ему казалось, что стоит только понять, что происходит с ней, как тут же найдется способ им обоим быть счастливыми. Вместе они все преодолеют, и ничего не надо будет бояться. И вот он выяснил. И уже при мысли только о том, что они окажутся в одном пространстве, наедине с ее голодом, у него начинались панические атаки, Эдика колотило крупной дрожью, он задыхался и покрывался испариной. Но он за этим страхом уже чувствовал еще больший ужас. Что-то было еще, что-то заставило ее признаться. Ася посчитала, вероятно, что лучше испугать его до потери пульса, чтобы он раздумал любить ее? Так? Он верил ей, он понимал, что она его довела специально и в тот раз, и сейчас, вынудила держаться на расстоянии. «Какая-то глупая благородная причина… она не хочет вмешивать меня, а раз так – значит, существует что-то, что я не должен знать?» Он обещал себе, что непременно спросит у Аси в следующий раз. В том, что будет следующий раз, он не сомневался. Зато серьезно сомневался в том, что он этот следующий раз переживет.
*********

Ветошникову казалось обидным, что его пребывания в городе никто не заметил, никто не понял того, как много он сделал для магов поселка Тру-ля-ля, и чего ему стоило удержаться и не нарушить их мирной, размеренной, привычной жизни. Разве что Ася Сафина… но в их скрытом и неявном противостоянии, они не продвинулись дальше прощупывания, так и не встретились, даже не познакомились, ограничились только предупреждениями. Она обозначила свою территорию, он сделал все, чтобы избежать открытого конфликта. «А был ли мальчик? Может быть, и мальчика-то не было?»
Нет, Петя был доволен тем, как он решил ситуацию с Марио. Во-первых: ему удалось избавиться от долга перед ней. Во-вторых, что касается ее брака – тут все сложилось так, как должно было сложиться, так что Петр и свою давнюю ошибку исправил. В-третьих – прояснилась его семейная история, он мог теперь посещать могилу матери. Дальнейшие шаги он пока только планировал, и они не требовали его непосредственного присутствия, даже наоборот…
Вознаграждения от Марины он не хотел. Но по зрелому размышлению решил, что если он откажется, Марио додумает все по-своему, и заподозрит истинные причины, а значит, снова получит некоторую власть над ним, а этой власти и так было больше допустимого…
Перед отъездом, в последний день он запланировал себе два важных-нужных дела. В программу «минимум» входила встреча с Верочкой Неперовской. Повод был простой – передача ключей от квартиры и окончательный расчет. Петр поставил ее в известность заранее, так что неприятностей не ждал. Ему было важно, чтобы Верочка думала о нем без неприязни. Ветошников понимал, что она в данный момент находится на пике своей влюбленности в Грея, что она слишком счастлива своим чувством, но и ему ведь ничего не мешает составить о себе хорошее впечатление? И для достижения поставленной цели он решил, что можно преподнести ей прощальный презент. Петр не любил оставлять «поклажу», он не хотел никакой магии, ведь его колдовство почти наверняка будет обнаружено. Грей теперь, после случая с цепочкой, предупрежден и не позволит подруге оставить ничего, на чем почувствует хотя бы тень чар. Ему и не нужно было околдовывать Верочку. Ему нужно было, чтобы Вера о нем помнила, и помнила о хорошем. Он достаточно изучил девушку, чтобы понять, что она любит, от какого подарка не сможет отказаться. Ветошников приготовил специально для нее чудесный, стриженый мирт в деревянной кадке. Мирт называют невестиным деревом, и Петя знал, что Веру порадует лестный для нее намек.
Программа «максимум»… тут все обстояло сложнее, потому что Ветошников и сам не знал, чего он хочет. Он, на прощанье, собрался в поселок Тру-ля-ля. Он так и не набрался смелости прогуляться там и не видел ни Асиного коттеджа, ни энергетического узла, который его привлек с самого первого взгляда. Он надеялся встретить, может быть, саму Сафину, но вероятность этой встречи ему казалась весьма призрачной.
Итак, покидав последние пожитки в машину, подбросив Верочку до дому, он двинулся к поселку. Транспорт свой он бросил на стоянке перед магазином, навел небольшую маскировку и пошел тихонечко вдоль офисных помещений и спортивных площадок к началу шестой линии. Погода совсем не радовала, сумрачное полуденное небо висело низко. Аккуратные коттеджи, цвета спитого чая или кофе с молоком, утопленные в глубину участков, на фоне голых лужаек и облетевших изгородей, смотрелись чуть веселее, чем можно было ожидать, но и все равно – тускло и бесцветно. По случаю выходного дня детский парк возле офиса облепила малышня. Петя жил в частном секторе в маленьком подмосковном городочке, но на его родной улице частная жизнь обитателей пряталась за высокими заборами, скрывалась от посторонних глаз. Здесь же между тротуаром и фасадами домов не планировалось огороженной территории, подъездные дорожки, крылечки, клумбы и куртины, садовая мебель, качели, бордюры и фонари выставлялись напоказ без стеснения и боязни. Насколько Петр мог судить, сделано это было нарочно, чтобы привлечь посетителей. Среди тех, кто бродил, так же как и он сам в тот день по поселку, лишь половину составляли аборигены, остальные – жители ближайшего микрорайона или потенциальные инвесторы, присматривающие себе достойное жилье. «Самореклама. И правильно, и хорошо».
Шестая линия, когда-то одна из последних, теперь располагалась уже даже не в центре поселка. Большинство коттеджей на ней строились по индивидуальным заказам, поэтому она выглядела пестрой и разноплановой. В нескольких шагах впереди Петра, сопровождал очередных покупателей юноша-риэлтор с планшеткой. Указывая то направо, то налево, сверяясь с планом, он бубнил почти без пауз: «проект №18, «Шале», общая площадь…, два этажа и мансарда, гараж. Первый этаж – кухня, гостевой санузел, гостиная, холл. Второй этаж – три спальни, хозяйский санузел, гардеробная, окна спален выходят во внутренний двор. Проект №7, «Дом с мезонином», общая площадь…» Ветошников слушал рассеянно, гораздо интересней было смотреть. Покупатели время от времени прерывали своего экскурсовода вопросами о размерах комнат или высоте фундамента. Наконец, они прошли уже больше половины улицы, одна дамочка всплеснула руками и охнула.
– Господи, какое уродство? Кто-то может жить здесь?
Ветошников проследил за ее взглядом и увидел… бетонный куб, верхняя грань которого была неровно срезана темно-коричневой односкатной крышей. Фасадная часть куба чернела громадными дырами тонированных окон в широких деревянных темных рамах, входная дверь и гаражные ворота близкого по тону оттенка, по размеру почти совпадали с окнами. Глухие боковые стены окон не имели вовсе, их украшали разве что лесенки из деревянных реек, по которым карабкалась какая-то корявая облетевшая лиана. Внутреннего двора и последней стены Петр не видел, но я то знаю, как они выглядели, я в этом доме гостил несколько лет. Последней стены не было, точнее она состояла сплошь из окон, а крыша держалась на нескольких опорных столбах чуть отстоящих от фундамента, образуя, таким образом, двухэтажную открытую веранду. По диагонали от гаражных ворот, во внутреннем дворике к большому бетонному кубу был пристроен такой же усеченный, но маленький стеклянный кубик. Теплица. Аськина гордость. Отделки не было почти никакой, но это на первый только взгляд. Бетон бликовал немного, пропитанный каким-то защитным составом. Рамы, фундамент, колонны и веранды закрывали темные деревянные панели. Сочетание серого и шоколадного цветов самого дома дополняла седоватая зелень можжевельников, хаотично высаженных вдоль отмостки фундамента и на лужайке.   
Лично мне Аськино жилище нравилось. Но у сторонних наблюдателей оно всегда вызывало очень неоднозначные эмоции: от полного неприятия до откровенного восторга. Даже Илья Корнилов не всегда признавал, что является автором этого архитектурного монстра. Ветошников же, определив сразу, что это Сафинские апартаменты по энергетическому узлу на участке, не смог состыковать минимализм и некоторую брутальность коттеджа с тем, что понимал об Асе. И зря. Ася действительно принимала живейшее участие и в разработке дизайна и в строительстве. Это был уже третий дом, который она делала. Началось все очень давно, после того как она закончила институт. Переживая личный кризис, Сафина разгромила оставшуюся ей от бабушки и дедушки квартиру в центре, а когда восстанавливала ее… ориентировалась больше на историческую достоверность, аутентичность квартиры тому месту, где она располагалась. Высокие потолки, большие окна, просторные комнаты сталинского дома предполагали основательность, некоторую вычурность внутреннего наполнения. То, что получилось у нее, нравилось всем, кто когда-либо в той квартире был, но не Асе. Второй дом, в котором она принимала участие, строил для нее ее первый муж. Поначалу Ася спорила буквально за каждую мелочь, но потом бросила. У них с Максом слишком разнились вкусы. Их коттедж выглядел мило, и витиевато, и цеплял взгляд, но Асю от всех этих финтифлюшек подташнивало. Свой собственный дом она тогда представляла только в общих чертах, и знала только то, чего в нем не должно быть, чего она НЕ хотела. Она забраковала множество проектов, которые подсовывал ей Корнилов, пока они не собрались как-то вместе и не накидали, примерно, нечто безликое, простое, лаконичное – коробку. Отсечь неровно крышу придумал Илья, объяснив Асе, что плоская, может не выдержать тяжести снега зимой. Зашить периметр остекления фальшивыми широкими панелями, уравняв размеры окон и дверей, догадалась Ася. Задняя стена – тоже ее идея, она привыкла с детства к определенному объему пространства и к свету. Первый этаж простреливался гостиной и холлом от окна и до окна, а фасадные окна второго в любое время суток наполняли воздухом просторный коридор. Внутри тональность цветовой гаммы сохранялась: доминировали оттенки серого – лондонский смог, серо-горчичный, серо-оливковый, серо-бежевый. А еще – цвет вареных яиц и темное дерево, болотно-зеленый и терракота. Мебель она никогда не подбирала специально, скорее покупала по случаю, но она слишком хорошо знала себя, поэтому вполне могла вписать свои приобретения в уже имеющийся интерьер.
Ветошников не принял того, что Сафина осознанно выбирала минимализм, он ошибся. Он не знал еще Аси, поэтому его ошибка вполне простительна, и Ася его простила бы, если б только Петр признал, что заблуждается. Но он этого не сделал… Но рассказ об этом впереди, а пока… Ветошников, удовлетворил свое любопытство и вернулся домой.
Он жил вместе с сестрой, племянником и мачехой в Подмосковье, в маленьком городе, расцвет которого относился к 13-15 веку. Я не стану уточнять название, зачем бы? В сотне метров от Петиного дома проходила трасса, в полукилометре, за сосновым лесом имелась небольшая речка, к примеру, Ока. В центре – белокаменная церковь, на отшибе немного – какое-то полусекретное производство, валы старого городища и дом отдыха.
Петр никогда не испытывал особой привязанности к месту жительства, пейзаж за окнами его не волновал. Дом его изначально принадлежал родителям его мачехи. После второй своей женитьбы, Матвей Ветошников осел ненадолго с сыном и молодой супругой у тестя и тещи. Будучи профессиональным строителем, Матвей соорудил вплотную к старому деревянному дому довольно просторную кирпичную пристройку. А еще озаботился устройством современных удобств, перекрыл крышу. Обе части дома привели в порядок, но поскольку Матвей Михайлович имел привычку к перемене мест, он вскорости сковырнул жену и детей, переехал опять за три-девять земель. Родители его супруги переселились в пристройку, а старый дом свой закрывали до лета, пользовались им редко, разве что хранили там, как в чулане, всякое старье. Каждое лето Ветошниковы, где бы ни жили, ехали отдыхать на море, а на обратном пути гостили по неделе у родственника Матвея, у племянника, и потом – у тестя с тещей. Матвей Ветошников обычно использовал это время, чтобы еще что-то улучшить, отремонтировать. А еще… последние лет пятнадцать своей жизни Петин отец активно собирал антиквариат. Откуда у простого деревенского мужика взялся безусловный нюх на действительно стоящие вещи, сказать сложно. Он коллекционировал бессистемно мебель, часы, зеркала в резных оправах с расслоившейся амальгамой, замысловатые кованные дверные ручки, петли и щеколды, редко – картины и уральскую чугунную литую миниатюру. Женина родня считала его увлечение помешательством и смеялась, что этот хлам не стоит даже тех копеек, которые за него плачены. Однако, выяснилось, что это не так.
Петя, как я уже говорил, отца своего с детства не любил и даже боялся. Еще не зная ни о своей, ни об отцовской одаренности, он подмечал, что врать Матвею бесполезно, а пытаться обхитрить никак невозможно. Матвей подмял под себя мачеху, сына держал в строгости. Немного лучше, свободнее вела себя Окса, Матвей дочь любил и баловал. Впрочем, Матвей Михайлович не был ни жесток, ни глуп, просто – слишком самоуверен, в том числе он считал, что знает лучше, чем Петя, какую профессию ему выбрать. Старший Ветошников не имел почтения к высшему образованию, хотел, чтобы сын получил рабочую специальность, а там уж, если захочет – может учиться заочно.
Так, пятнадцати лет, Петра отдали в строительный техникум. Вышколенный отцом, он гораздо легче, чем другие иногородние студенты, привыкал к самостоятельной жизни в общежитии. Учиться ему не нравилось, но будучи по натуре своей человеком застенчивым до замкнутости, а еще ответственным и пунктуальным, Петя не ушел в отрыв, не распоясался, а наоборот все свои силы посвятил образованию. Он не любил шляться в компании студентов по городу, и свободное время предпочитал проводить в мастерских, где еще на первом курсе сошелся близко с пожилым мастером-краснодеревщиком. Этот маленький, сухонький старикашка сумел зародить в Пете любовь к резьбе по дереву, обучил его в три года всему, что знал сам, составил ему протекцию, настоял на том, чтобы тот после техникума сразу же поступил в ЛИЖСА им. Репина на реставратора. А еще, но об этом Петр узнал только позже, завещал ему, как любимому ученику, свои уникальные инструменты, также переданные по наследству.
Когда студентов распускали на каникулы, Петр ехал обычно к родителям мачехи. Это были простые, открытые, приятные люди. Жили они от зарплаты до зарплаты, любили погулять и выпить, но не запойно, хозяйства не вели, зятя своего уважали и побаивались, к Пете относились очень хорошо, и он платил им тем же.
С тех пор, как Петр научился столярничать, он подумывал о том, чтобы попробовать отремонтировать что-то из тех вещей, что хранились на закрытой половине дома. В первые же дни по приезду, он выпросил у деда ключ и потом долго рассматривал и разглядывал раритетные шкатулки, комоды, столики и настенные часы, никак не решаясь выбрать объект. Он боялся ненароком испортить работу, боялся нагоняя от отца, о каких-то вещицах он сразу мог сказать, что не потянет, не дорос еще. Несколько громоздких предметов мебели он даже сдвинуть с места не сумел. Ни зеркал, ни шкатулок Петя не тронул – не лежала душа, хотя с реставрацией этих вещей он справился бы легко.
Осмотрев весь первый этаж и не найдя ничего, пригодного для своих целей, Петр по узкой и крутой лестнице поднялся в «светелку». Так называют неотапливаемую комнату под крышей, которую используют как жилое помещение, только в теплое время года. Там отец его, вдали от посторонних глаз, хранил особо ценные экспонаты своей коллекции. Искомое Петр обнаружил сразу же – под окном стоял изящный, будто игрушечный, покрытый теплым вишневым лаком, дамский столик для рукоделия. Плавность резных тонких ножек подсказала Пете, еще раньше, чем он пригляделся повнимательней, что столик выполнен в стиле модерн, вошедшем в моду в конце 19 века. Но главной причиной, по которой он буквально загорелся этой именно вещицей, стало то, что столешница, под которой прятались маленькие разнокалиберные ящички для мелочей… была инкрустирована толи камнем, толи керамикой в духе картин-витражей Альфонса Мухи. Инкрустация пострадала от времени больше, чем дерево, не хватало довольно большого числа фрагментов, но даже в том виде, в том удрученном состоянии, в котором она находилась тогда, она заворожила Петю. Он гладил пальцами пустые провалы витража, выковыривал кисточкой мусор из узких складок бархатной обивки внутренностей подстолья, став на колени, рассматривал завитки ножек, львиные лапы, на которые они опирались и специальную подушечку для ног. Он прикидывал, как подступиться к работе, и если с деревянными частями можно было еще поработать, можно было даже найти костяные миниатюрные ручки для ящичков, и натуральную кожу и бархат для перетяжки подушек и игольниц, но вот как подступиться к столешнице, где взять недостающие фрагменты витража?
Эта задача волновала Петра день ото дня все больше. Пока он потрошил ящики, разбирал, шкурил деревянные части, подбирал подходящие по тону лаки, затирал неровности и сколы, его мозг напряженно работал, прикидывая, что бы такого придумать. Дошло до того, что эти кусочки керамики начали ему сниться. Он их представлял въяве, он знал, как они должны выглядеть, пытался тонировать краской смолу, плавил пластмассу, но его требовательная натура не могла согласиться на подделку. А между тем до приезда родных оставалось совсем немного времени, показать отцу незаконченную работу Петр боялся, для себя он давно уже решил, что непременно спросит своего старого учителя, где можно научиться таким вещам тоже, но пока ему ничего другого не оставалось, как смириться с собственной несостоятельностью. В некотором расстройстве чувств Петр решил отвлечься и согласился на предложение деда сходить следующим утром на рыбалку.
Они встали рано. Зябко ежась со сна, Петя шел позади дедушки, не поднимая глаз от земли. Проезжая часть улицы глянцево лоснилась свежим асфальтом, а по границе асфальта на клумбы осыпался мелкий гравий, противно похрустывающий под твердыми подошвами Петиных сандалий. Один микроскопический камешек, попавший между подошвой и ступней, заставил его охнуть, Ветошников нагнулся, расстегнул сандалии, осколок вывалился на его ладонь. Это был… недостающий фрагмент мозаики… ну, разве только чуть сточить, залить лаком… Только обещание, данное деду удержало в тот момент Петра от того, чтобы не броситься немедля домой реализовывать эту идею. Дальше он шел, уже специально глядя в землю, подбирая более или менее близкие к оригиналу камешки, разноцветные кусочки колотого кафеля, осколки керамических горшков и фаянсовой посуды. На берегу реки, среди привозного песка на пляже ему тоже попалось несколько интересных голышей. Но самое странное случилось потом, когда он, наигравшись со своими находками, поняв, что ему еще не хватает, намедитировавшись над удочкой о том, как должен выглядеть каждый кусочек, именно их и находил на обратной дороге. Тогда Петр принял произошедшее за невероятное везение. И только потом отец ему объяснил, что так работает магия – выстраивает обстоятельства, подчиняя реальность достижению желанной цели.
Ветошников обнаружил свою одаренность в шестнадцать лет. Но магия не испортила его. В младшем Ветошникове очень сильно развиты были врожденная деликатность, честность и целостность натуры. Он никогда почти не пользовался магией, кроме тех случаев, когда это было действительно необходимо. Пока жив был отец, последние пять лет его жизни… они наконец-то стали действительно близки. Матвей Михайлович был умным человеком, он надеялся, что своими действиями раньше или позже вызовет сына на противостояние, разбудит в нем характер. Должно было найтись что-то действительно важное для Петра, из-за чего он взбрыкнет, и готов будет драться, отстаивать свое мнение и станет, наконец, самостоятельным. Петр же, осваивая магию, теперь уже гораздо лучше понимал мотивы отцовских поступков, но не мог смириться в его поведении ни с авторитарностью, ни с категоричностью. К драке он тоже не был пока готов, но блеск в его глазах во время работы, а так же год от года растущее мастерство реставратора, примирило Матвея Михайловича с выбранной Петром сферой деятельности.
 Матвей Михайлович скончался, когда его сыну едва исполнилось двадцать. В тот год Петя впервые не поехал с семьей на море. Сроки его летней практики совпали с отцовским отпуском. И к Марине в гости он не успевал, с родней договорился встретиться у бабушки с дедом. Потом уже, восстанавливая обстоятельства смерти отца, Петр узнал, что утром в день отъезда Ветошниковы распрощались с Марио и ее семьей, сели в машину и покинули город. Через полчаса примерно, немного не доехав до небольшого районного поселка, Матвей Михайлович почувствовал себя нехорошо. Он дотянул до автостанции и потерял сознание. Несмотря на все усилия врачей, спасти его не удалось. Петя меж тем почувствовал, что происходит что-то страшное, и как только представилась возможность, связался с Марининым папой, который взял на себя уже все необходимые хлопоты.
Константин Игоревич Горин, папа Марио, доводился Матвею Ветошникову внучатым племянником по материнской линии. С ним, единственным из всей отцовской родни, Ветошниковы и общались. И мало того, Константин Горин знал о секрете Матвея и иногда обращался к нему с разными деликатными просьбами. Горин избрал для себя партийную карьеру, и если бы кому пришло в голову отследить его продвижение по служебной лестнице, то обнаружилась бы прямая связь между визитами Матвея Михайловича и карьерным ростом Константина Игоревича. Но, разумеется, только этим общение не ограничивалось – они дружили. Так что Горин, отдавая Матвею последний долг, действовал безо всякой задней мысли, по-дружески и по-родственному. Он видел, что Петр еще слишком молод, а вдова дяди находится в неадекватном состоянии.
Константин Игоревич, кроме того, старался получше зарекомендовать себя Петру, он надеялся, что младший Ветошников унаследовал хотя бы часть способностей Матвея. Поэтому он действительно много сделал, да и позже часто звонил, интересовался делами и предлагал помощь. 
Мачеха Петра от пережитого впала в прострацию, она не интересовалась ни дочерью, ни собственной судьбой, ни имуществом. Петя, поговорив с бабушкой и дедом, решил, что на данном этапе лучше всего было бы оставить сестру и мачеху на их попечение. Он частично распродал, частично перевез домой пожитки, оформил Оксу в новую школу, собрал ей все необходимое к учебному году, оставил денег и вернулся в институт. Всякий раз приезжая на выходные или на каникулы, он надеялся найти мачеху в лучшем расположении духа, но она жила только своей скорбью и ничто не могло отвлечь ее от печальных мыслей. 
Матвей Михайлович имел довольно значительные сбережения. Петр знал, где они хранятся. На протяжение последующих двадцати лет он их неоднократно пускал в оборот, переводил в разные валюты, вкладывал в недвижимость. Но поначалу они пришлись очень кстати – ни Петр, ни сестрица его в своем сиротстве не знали нужды, смогли без помех получить образование.
Лишь только через год мачеха Петра более или менее пришла в себя. И тогда Петр начал расспрашивать ее о последних минутах жизни отца. Оксана подробностей не знала, потому что ее в транспорте немного укачивало, она проспала все самое интересное. Мачеха тоже не могла припомнить ничего особенного. Правда она отметила, что Матвей Михайлович в последний свой визит к Горину, немного нервничал. Он даже дважды переносил дату отъезда, ссылаясь на плохое самочувствие.
Вроде бы никаких причин сомневаться в естественной смерти отца у Ветошникова не было, кроме неясного беспокойства в душе, кроме необъяснимого страха, почувствованного Петром сквозь расстояние, в тот самый момент, когда с Матвеем случился сердечный приступ. Матвей Михайлович отличался крепким сложением и не имел никаких хронических заболеваний. Ему, конечно же, было тогда под шестьдесят лет, но и все равно Петя не верил, что отец его, такой необычный, сильный маг мог умереть от банальных проблем со здоровьем. Ветошников подозревал колдовство, вмешательство.
Чем дальше, тем больше эта мысль пускала корни в его голове. Во вторую годовщину печальной даты, Петр решил съездить к Гориным и попытаться на месте настроится, выловить из эфира хоть какую-то информацию. Константин Игоревич не имел времени помочь ему, но приставил к Петру Марину. Каждое утро Ветошников с Марио садились в машину, ту же самую, отцовскую, и ехали на «то» место. Дорога, окруженная посадками, просматривалась очень далеко, за мостом, за узкой быстрой речкой плавно поднималась на горку, а потом расходилась, как в сказке на три стороны. Кататься Марине быстро прискучило. Она обычно просила Петра остановиться где-то у реки, и взяв полотенце, подстилку и корзинку с провизией, уходила на пляж, или в недалекий березовый лесочек. Иногда она брала с собою своего друга Грея. Ветошников аккуратно маскировался, но Грей и без маскировки не заподозрил в нем мага. К Грею неприязни Петя никогда не испытывал, наоборот, они прекрасно находили общий язык и проводили время не без удовольствия. Марину же совсем не радовало, что спутники в ее обществе  могут вести посторонние, т.е. не связанные с ней беседы. За те годы, что Ветошников не ездил к Гориным, она превратилась из девочки в девушку. Очень красивую девушку, прекрасно осознающую свою привлекательность. Марио сделала свою внешность товаром, который намерена была подороже продать. Ветошников тоже попадал в сферу ее интересов, она знала, кем был его отец, кроме того, Константин Игоревич относился к Пете очень уважительно и одобрил бы такого зятя. А еще Петр Марине нравился. Она приглашала Грея на утренние прогулки за город, чтобы в обоих своих претендентах вызвать ревность, а они вместо этого сдружились. Так что, Марина скоро перестала звать Сережу и направила все свое очарование непосредственно на Ветошникова. Петя, хоть и не остался равнодушен к ее чарам, все-таки занят был больше поиском ответа на волновавший его вопрос, а Маринкин флирт воспринимал, как приятное, но бестолковое дополнение к процессу.
Как Петр не старался, сколько не ездил туда-сюда, ничего особенного почувствовать ему не удалось. Он готов был уже отказаться от своей идеи, признать что магия не имеет отношения к смерти его отца, начал больше времени уделять отдыху и общению с дядей. А еще Петя гулял с Мариной по ее компаниям, с удовольствием заигрывал с ней, даже провоцировал, исподтишка выясняя, как далеко она готова зайти, пытаясь его обольстить. Однажды вечером они немного увлеклись, по крайней мере, Ветошников вдруг осознал, что теряет контроль над собой. Он перевел все в шутку, но утром Марио на нем отыгралась – всю дорогу оскорбляла Петю, даже дралась, пыталась выскочить на ходу из машины. С ним никогда еще так не обращались, Марина превзошла темпераментом всех прочих его подружек вместе взятых. Петя не мог определиться с тем, как ему относиться к ее поведению, больше всего ему хотелось зарядить ей между глаз, надавать пощечин, но он вместо этого монотонно и нудно в течение получаса объяснял ей, что она – испорченная, балованная, глупая кукла, что ее красота не перевесит ее же стервозности, тем более, что ей, малолетке, нечего ему предложить, поскольку он не домогается невинных девочек, предпочитает более опытных любовниц. Подобный взгляд на отношения Марине еще даже и не снился. Ей сложно было переварить услышанное. Вместо того, чтобы успокоиться и подумать, она сделала совершенно противоположное, она набросилась на Ветошникова с кулаками.
А потом… случилось кое-что странное. Эмоции у Петра зашкаливали, хоть он и старался казаться невозмутимым. Что-то сдвинулось в восприятии действительности, Петя одновременно находился рядом с Марио, но кроме того, он перескочил через время и увидел то, что перед приступом видел его отец. Он видел дорогу, почти пустынную, только навстречу им двигался желтый Жигуленок. Те же самые Жигули катили на него и в реальности. По мере сближения Петя рассмотрел за рулем мужчину средних лет, кто-то еще сидел за его спиной на пассажирском сидении. В реальности его отца рядом с мужчиной спереди находился пассажир, и именно этот пассажир взволновал старшего Ветошникова. Петр определил это по бешенной пульсации крови в висках, но вглядеться в фантом у него не хватило ни сил, ни времени. Марио толкнула его в плечо, он неловко крутанул руль, и его машина выехала на встречную полосу. Видение исчезло. И Петр, и другой водитель сделали попытку избежать столкновения, Ветошников имел большее пространство для маневра, а вот Жигули вылетели на влажную от ночного дождя обочину, скатились в канаву и перевернулись.
Марио кричала теперь уже от ужаса. Петя вырубил ее и бросился к месту аварии. Пассажиры и водитель вроде были живы, и в этот момент в Ветошникове проснулся инстинкт самосохранения. Он наскоро подчистил свидетелям память, и портнулся на Маринину дачу. Там он привел подругу в порядок, поставил ей блок, чтобы она не проговорилась, осмотрел автомобиль, а потом… ему о многом пришлось подумать. В основном о своем позорном бегстве с места аварии, а еще о том, чем обернулось расследование смерти отца, и о поведении Марины. Петр решил исправить по возможности причиненный ущерб. Тому неизвестному водителю он пожелал, в качестве компенсации, исполнения его самой заветной мечты. Обстоятельства смерти Матвея Михайловича Петю больше не интересовали – магии или чьей-то злой воли он не почувствовал, хотя заметил, что эмоции, которые привели отца к сердечному приступу, чем-то напомнили Пете его собственное отношение к Марине. Что же до Марио – Петр привык смотреть на вещи трезво и расчетливо взвешивать возможные последствия своих поступков. К Марине он не мог относиться трезво, и это грозило ему потерей ясности… Так что, не без сожаления, правда, Ветошников приворожил Марину и Грея, не очень-то стараясь, потому что они и без его подсказки уже давно друг к другу неровно дышали.
Вот…
Марио все удивлялась, как хрупкий, честный, эмоциональный юноша, а именно таким она знала когда-то Ветошникова, превратился в злобного, лживого, коварного, вечно настороженного тирана. Я могу объяснить, если хотите. Маги, не все, но многие, видят обычно чуть дальше собственного носа. Они имеют возможность предсказать, как повернется задуманное ими, или их окружением дело, они заранее знают, где можно встретить препятствие, или пойти по неверному пути. Они застрахованы от ошибок. От многих ошибок, но не от всех… Ветошников, которого не смог испортить отец, которого не испачкала власть магии, изменился из-за гипертрофированного чувства ответственности. Он слишком рано повзрослел. Никто в его семье не обладал ни характером, ни умом, достаточными для того, чтобы оспорить его решения, потому что в итоге эти решения оказывались правильными и во благо семье. То, что Марио субъективно принимала за лживость и коварство… так Петр реагировал на неразумные действия тех, на кого не в праве был влиять. Он в саркастичной манере, достаточно резко показывал свое отношение к тому, что ему не нравилось, но никогда не стремился переубедить, доказать свою правоту. В свою очередь самого Ветошникова было сложно поймать на слове, он постоянно ускользал от прямых ответов, но от своего мнения не отступался. Петр мог переменить решение, но только в том случае, когда находился более интересный вариант. В отношении Марины, и ей подобных, он всегда держался настороженно, зная, что такие люди не признают отказов, спрашивают не для того, чтобы услышать ответ, а только лишь, чтобы спросить, покрасоваться, заявить о своей позиции. Но… его клиентура почти сплошь состояла из таких вот балованных, наглых, капризных «кис», будто женская успешность и стервозность шли рука об руку. Так что Петр в их отношении, вынужденно, выработал определенную стратегию поведения. Год от года он позволял себе действовать все более жестко, смело, и извлекал даже личную пользу, потому что, неспособные на искреннюю, преданную, чистую любовь, эти дамочки умели красиво флиртовать и красиво благодарить за доставленное удовольствие… Короче – Ветошников действительно изменился… и… как сказала одна наша с вами общая знакомая: «глупо было бы не измениться».
Но, вернемся к нашей истории. Ветошников после института, прежде чем завести собственное дело, какое-то время работал на «хозяина». Намеренно. Он хотел создать себе репутацию. Он заводил знакомства среди декораторов, дизайнеров, сотрудничал с киностудиями, если требовалась историческая реконструкция, предоставлял свою (отцовскую) коллекцию в аренду. Когда его дополнительный заработок превысил основной, он от официальной работы отказался. Деревянную часть дома своих родственников он к тому моменту перестроил, оставив внешний антураж, но внутри изменив совершенно. Он снес все картонные внутренние перегородки на первом этаже, превратив освободившееся пространство в салон антикварной мебели. У Пети было потрясающее чувство цвета и света, чутье на подлинную красоту. Входя с улицы через сени с резным крылечком на старую половину дома, посетители его попадали лет на сто назад во времени. Даже ковры и занавеси на окнах он ухитрился раздобыть из дореволюционных времен. Лестницу на второй этаж Ветошников спрятал за деревянными панелями, так что только самые близкие знали, что есть еще и мастерская под крышей.
Его имя становилось известным в узких кругах, давние клиенты привозили к нему новых, а Петр работал, ездил по аукционам и барахолкам, скупал всякое допотопное старье и делал из него шедевры. Однажды к нему приехал дядечка, привез единственный сохранившийся из фамильного гарнитура стул 19 века и попросил восстановить весь комплект по образцу. А в другой раз какая-то дамочка привезла на реставрацию бюро, а увезла, чуть не четверть Петиной коллекции, так что пришлось потом чуть не год подбирать что-то того же уровня и качества по блошиным рынкам и распродажам. Так что Ветошников вполне счастливо себе и насыщено жил, мотался по миру и планомерно работал на благо своей семьи.
Петр довольно уверенно стоял уже на ногах, когда решил привести в порядок оставшиеся ему от отца картины. Ветошников, хоть и учился в Репинке, понимать живопись так и не научился, поэтому ему нужен был взгляд профессионала. С мебелью Матвей Михайлович не ошибся, но вот картины? Петя размышлял так: «Кистей знаменитых художников нам, вероятно, не досталось. Но так-то, если отмыть, рамы перебрать, вызолотить – пусть висят в салоне, для антуражу, или хоть в жилых комнатах. Маме или Оксанке, может чего приглянется?» Нанимать своего уровня реставраторов живописи для восстановления не представляющих серьезной ценности картин, которые он не собирался продавать, Петру показалось дороговато. Поэтому он обратился к одному из своих учителей, а тот посоветовал ему девочку-студентку.
Он ее впервые увидел на лужайке перед Инженерным замком. Минут пятнадцать Петр, присматриваясь к Алене, наблюдал, как она в поисках удачного вида таскает за собой громоздкий мольберт. Его будущая жена была тощей, почти бесплотной, ее густые вьющиеся волосы, светлого тона, структурой напомнили Ветошникову Маринины буйные рыжие патлы. Алена вообще выглядела как сильно поблекшая Маринина копия. Черты лица у обеих были правильные и мелкие, мясо на костях отсутствовало, но у Марио под лоснящейся кожей играли тренированные мускулы, а у Алены… Петр боялся, что неловко дотронувшись до нее, он что-то непременно сломает.
Их роман развивался какими-то рывками и всхлипами. Взаимно. По нескольку месяцев они не виделись, а потом, как с цепи срывались – не могли оторваться друг от друга. Она жила вместе с теткой в четырехкомнатной коммуналке, где им принадлежало три комнаты, и две из них они сдавали. Чем жили – бог ведает. Такой вопиющей нищеты он не видал ни до, ни после… Потом, сойдясь поближе, Петя выяснил, что Алена… иной раз… в день обходилась баночкой йогурта, апельсином и шоколадкой. Руки ее, будто паучьи лапки, тонкие… с трудом удерживали кисть, но рисовала она изумительно. Только тона выбирала мрачноватые, холодные. Но его это по началу не тревожило. Он любил Алену и хотел сделать ее жизнь лучше. Первым делом он выкупил и отремонтировал последнюю комнату в их с теткой квартире. Потом, по одному выгоняя жильцов, взялся за остальные помещения. Когда преставилась Аленина тетка, Петр увез жену на лето к мачехе, и окончательно довел до ума всю жилплощадь. Но жена даже и не заметила перемены. Трижды она беременела, и трижды ее слабый организм отторгал ребенка. Петю это мучило, а вот Алену – нет. Ее вообще ничего не мучило до определенного момента.
Петр не видел никогда такой неприспособленности к жизни. Если бы он не оплачивал счета, не заполнял бы холодильник, не напоминал ей, что нужно купить что-то из одежды, то она бы… вполне возможно, совсем пропала… Она не занималась домом, не готовила, не мылась, пока ей не напоминали, не общалась ни с кем, не читала, не смотрела даже телевизор. Она жила в мире своих видений и картин. Картины, кстати, неплохо раскупались. Что-то в них было такое потустороннее, сказочное и… очень искреннее. И Алена, даже выбираясь на пленер, никогда не рисовала того, что ее окружало, всегда только фантазии. Реальность для нее не существовала. Связь ее с внешним миром осуществлялась через Петра. И пришел момент, когда Ветошников от этого устал. Начал отдаляться от жены, нанял домработницу. По работе ему часто приходилось ездить, жить постоянно в Питере он не мог, мастерская его находилась в Подмосковье. Всякий раз, возвращаясь к жене, он находил в ней множество пугающих перемен, но ему не с кем было об этом поговорить, он не знал даже, как реагировать. Мало ли в нем самом странностей? Он тоже живет в основном своей работой, и важнее ее нет ничего… Но он не забывает же кушать? И ему не все равно, где он спит?
Где пролегает грань между нормой и безумием? Ветошников все чаще думал о жене в этом смысле, но до поры ему удавалось заглушить в себе голос разума. Сомнения его разрешила приходящая прислуга. И то – не сразу, с год, может, собиралась с мыслями поговорить с хозяином. И с той поры в дом его зачастили врачи.
Говорят, что измена может укрепить отношения. Когда есть, что укреплять. Ветошников изменил жене впервые на волне… я сказал, помнится, «дикого, дерзкого бесстыдства», но это бесстыдство и кураж родились из отчаяния. Перед Петром однажды встала вдруг вся его дальнейшая жизнь, точнее он представил себе, во что она превратится, если он останется хорошим человеком… Он мог бы тогда еще развестись с женой, ее здоровье это позволяло, но это значило подписать ей смертный приговор, потому что ни средств к существованию, ни навыков самостоятельной жизни она не имела… Петру нужна была разрядка, и он ее нашел, когда в очередной раз приехал в гости к дяде. Та, которую он… с которой он изменил, отличалась от Алены несопоставимо, да и сам Ветошников вряд ли был с ней самим собою… точнее… Петр запретил себе вспоминать о своей измене жене. Глубже копнуть я побоялся. Но в следующем его связном воспоминании я увидел несчастные, больные глаза Алены, которая как-то поняла, что он сделал, догадалась, что он ее больше не хочет и не любит.
Это было давно. Я, помнится, упоминал, что Алена жива до сих пор, если конечно вегетативное ее существование можно назвать жизнью. Хотя ее уклад не слишком-то переменился – за ней хорошо присматривают, условия в заведении, куда ее поместил Петр лучше, чем в санатории, она рисует столько, сколько хочет. Ветошников ездит к ней несколько раз в год, но видеть ее Петру запретили врачи. Рекомендовали не тревожить.
Мне сложно рассказывать о Ветошникове. Прошу меня извинить. По доброй воле я не связался бы с ним никогда, не выбрал бы его в качестве донора, даже если б он был нормальным. Если бы не Сафина, я бы с удовольствием его существования не заметил, но ради моей любимой ведьмы я постарался вызнать о нем все, что смог. И после всего…
Каков человек на самом деле? Он таков, каким он выстраивает себя, вопреки природным данным, склонностям, амбициям и лени? Или он настоящий – такой, каким является в редкие мгновенья абсолютного хаоса? Ветошников о таком своем мгновеньи запретил себе думать, только изредка спрашивал себя: «Что это было вообще?» Он жил праведно (за исключением связей с чужими женами), не пил почти, редко курил, он понятия не имел об измененных состояниях сознания, и все же – он был магом. Каким-то чудом…
Ладненько, сворачиваюсь… перехожу к сути. Петр вернулся домой. Оксы он не застал, она работала в тот день допоздна. Мачеха накормила его ужином, порадовалась возвращению, они кое-что обсудили из домашних дел. Племянник постоянно крутился под ногами, просился на руки, капризничал. Несколько часов Петя провел с ним, пока малыш не утихомирился и не уснул. Только тогда Ветошников просочился на свою половину дома и смог разобрать привезенные с собой вещи. В кирпичной пристройке у Пети была комфортная спальня, но он там почти не жил, предпочитая почти все время проводить в мастерской, где у него был диванчик, душ и даже крохотная кухня. Туда-то он и направился с ноутбуком, заварил себе кофе и, с удобством расположившись на кушетке, принялся составлять план действий на остаток ноября и декабрь. Сквозь стены до него донеслось и почти сразу смолкло свирепое рычание мотора – приехала Оксанка. Пять минут ей понадобилось, чтобы обнаружить его присутствие и схватить на бегу со сковородки пару котлет, на шестой минуте сестрица ворвалась к нему в мастерскую.
– Привет. Я продала два твоих комода и буфет. Видел?
– Угу. Спасибо.
– Деньги в сейфе.
– Оставила бы себе.
– Не могу.
– Хорошо. Вот в этом конверте благодарность от Марины. Надеюсь, что тебе хватит.
– Расскажешь, чем все кончилось?
– Боюсь, что ничего еще не кончилось.
– Это почему?
– Я влюбился.
Ветошников заварил еще кофе. Через час, может больше, обстоятельного рассказа, он заметил, что Окса слушает его уже не так внимательно, как в начале.
– Спать хочешь? Устала?
– Нет. Так…
Это «так» могло означать все что угодно, а поскольку Петр сестры не понимал никогда и даже не пытался, то, скорее всего, оно именно и означало, что пора пожелать друг другу спокойной ночи.
– Окса, я в начале декабря собрался в Англию, мне надо лично побывать на нескольких аукционах. Так что, если тебе что-то от меня надо, то давай… либо до, либо после.
– Хорошо. А на новогодние праздники планы есть?
– Нет. Можно всем вместе съездить куда-то…
– Я подумаю.
Жизнь Ветошникова снова потекла своим чередом… c одной только ощутимой разницей – он часто думал о Сафиной. Она ему снилась, она волновала его воображение, она мерещилась ему на улице. Спустя какое-то время он решил, что бестолковых мечтаний с него довольно, что пора переходить к активным действиям. Он попытался найти ее в социальных сетях, но как Петр не изголялся, ни по году выпуска, ни по названию учебного заведения ведьмы моей не обнаружил. Ее в сети и не было никогда. Она не любила публичности и лишних людей. Петр искал ее в телефонных справочниках, но первый мобильный телефон ей купил когда-то давно еще Илья Корнилов на свое имя, а домашнего она себе так и не завела, не захотела. Ждать ее под дверью Петр посчитал за ребячество и с горя решил обратиться к Марио.
Шаг этот был крайний, если б можно было обойтись, Ветошников с удовольствием бы так и сделал. Но выбора у него не оставалось. Он пришел к Марине в офис как-то под конец рабочего дня, сильно удивив ее своим посещением. Петр никак не решался спросить о главной цели своего визита, все юлил, ходил вокруг да около, и уже сам понимал, что Марина начинает его подозревать в чем-то, чего и в помине не было. В тот момент, когда он уж совсем решился, у него ожил в кармане телефон. Это была Ася. Так и высветилось на телефоне в обход всех правил: «Ася Сафина». Петр сбросил звонок, извинился перед Мариной, пожелал ей счастья, и спешно ретировался, оставив родственницу в недоумении.
Руки у него ходили ходуном. Он промахивался пару раз, прежде чем смог, наконец, позвонить.
– Привет.
– Ум есть у вас, Петр Матвеевич? Нашел перед кем палиться…
Начало беседы Петра шокировало… Аська, да, вела себя подчас довольно грубо. Он молчал, не зная, как продолжить.
– Тариф выгодный? Дороговато обойдется тебе молчание… Чего хотел-та, коллега?
– Ася? Это ты?
– Тормоз. Редкий… по красоте…судя по тому, что разумом тебя обделили, ты красивый? Я ж не видела тебя не разу…
Тут Ветошников включил гонор.
– Хамка трамвайная.
Сказал и отключил телефон. Разумеется, он не ждал, что будет легко. Но такой быстроты, откровенной фамильярности, такой беспардонной наглости, отсутствия уважения – нет, этого он и представить себе не мог.  Телефон ожил снова. Петр сбрасывал звонки один за другим. Через пару минут Сафиной это надоело. Телефон замолчал. Зато в голове Ветошникова начали складываться невесть откуда взявшиеся фразы, сначала с трудом, потом уже легче, по мере того, как Ася отлаживала внутреннюю связь между ними.
«От-так-то. Прошу прощения, уважаемый Петр Матвеевич. Приношу Вам свои искренние извинения, за некоторую вольность в обращении. Вы меня изрядно напугали, когда решились поставить в известность о Вашем ко мне интересе Марину Константиновну. Впредь советую Вам эту лживую, подлую и беспринципную стерву держать в стороне от наших с Вами дел для всеобщей пользы. И эта… блин, ну ты и тормоз… открывайся, Ветошников, тяжело же... Или ответь на звонок». 
 Ветошников и не думал отвечать. Он был до оторопи испуган несоответствием между своими фантазиями об Аське и тем бредом, который вдруг ему открылся. Он не имел дела еще с невербальной магической связью. Его этому никто не учил, он даже не знал, что такое возможно. 
Спустя пять минут пришло сообщение на телефон: «Ну и черт с тобой. Было бы предложено…»
Петр вернулся в мастерскую. Не раздеваясь, сел у окна, охватил голову руками и с полчаса сидел в прострации. «Что это было?» И никакого, даже примерного ответа…
****

А Сафина меж тем занималась самоедством. От души корила себя за отсутствие деликатности и вредность характера. Петр повел себя очень порядочно, не стал активно вмешиваться, никому не навредил, наоборот, поспособствовал мирному урегулированию конфликта между Греем и Мариной. И, хотя бы в благодарность за это, стоило проявить немного вежливости. Но причина Аськиной нестабильности крылась не столько в Ветошникове, сколько в Марио. И будто бы в подтверждение ее мыслей, в тот же вечер, под конец рабочего дня, когда ее помощница Таня уже стояла у выхода в верхней одежде, в ее офисе появилась Марина.
Я говорил – девушки друг друга не любили. Но когда Асе нужен был эксперт в области красоты, она обращалась к Марио. А та, пришла к Асе потому, что ей необходим был совет юриста. Условия развода, обозначенные Мариной (совместная опека, отказ от алиментов и большой доли имущества) настолько не совпадали с ожиданиями Сафиной, что объяснить их она могла только влиянием Ветошникова. Ася думала, что придется с ними драться. Все ее шаги в отношении этой пары направлены были на то, чтобы Грей вышел из ситуации с наименьшими потерями. А Ветошников каким-то невероятным образом ухитрился устранить саму причину конфликта. Марио отпускала Грея, и Сафина поверить в это не могла.
– Марио… скажу честно – я не ожидала. Что заставило тебя передумать?
– Понятия не имею.
Аська разозлилась.
– Передай Ветошникову, что он хорош невыносимо.
– Я не намерена дальше общаться с ним.
– Но ты не отрицаешь, что обращалась к нему с определенной просьбой
– А какой смысл, раз уж ты знаешь о его существовании.
– Почему ты решила, что он мог бы тебе помочь? Что он, по-твоему, может противопоставить магам поселка Труляля?
– Но ведь он может? Так?
– Да, конечно. Вопрос в другом – почему ты так решила?
– Потому что он уже околдовывал некоторых ваших магов и довольно успешно, а вы этого даже не заметили.
– Нам повезло, что он хороший человек. Что он не стал драться.
Марио взглянула на Аську с вызовом.
– Ветошников – хороший человек? Смешно. Он порядочный, узкоформатный, правильный и т.д. и т.п. Но ты ошибешься, считая, что он сдался. Что мы сдались.
– Но ты не собираешься с ним общаться?
– Я все сделала уже. Он сам выберет время.
– Так… Ты сдала Верочку…Рассказала о наследстве Таисии…
– Откуда ты знаешь?
– Ты пугала Ветошникова ведьмой вне категорий, и надеешься, что эта ведьма не в состоянии разглядеть то, что творится перед самым ее носом?
– Знаешь, что меня в тебе бесило всегда?
– Что все выходило по-моему? Не только тебя это нервирует… если хочешь стукнуть – запишись в очередь.
– У меня стукнуть тебя не получится. А у Ветошникова шанс есть, не так ли?
– Так. Только прежде ему придется достать Верочку, так или иначе. А этого я не допущу.
– Будешь день и ночь ее охранять?
– Если нужно – да. Буду.
– Зачем, дорогая? Что тебе в том? Что тебя всегда так привлекало в моем муже, что ты готова ради него на жертвы?
– Тебе известно, что такое дружба? Хотя – откуда бы?
– Не считай себя самой умной, Сафина. Была бы поумнее – заставила бы своего мужчину быть мужчиной, отучила бы от капризов.
– О! Перешла на личности. Хорошо! Я не стану следить за Верочкой, я узкоформатного твоего Ветошникова откалибрую под себя. Так, что он не захочет ей вредить. И счастье Грея и Верочки будет о-очень долгим, и тебе не достанутся его деньги. И ты умрешь от зависти, что не способна на счастливые отношения, на искреннюю, настоящую, взаимную любовь.
– Хорошо. Я готова, Айс. А ты? Ты ведь за свой счет все это намерена проделать? Ладно – себе жизнь поганить ты в праве. Но Эдька чем виноват? Он только и способен тебя выносить… Его любовью тоже в угоду нашему спору пожертвуешь?
– Нечем жертвовать, Марио. Ты уж раньше постаралась.
– А вот это ты брось, Ася. Причины вашего разрыва в вас самих, а не в том, как я реагировала, на его отказ.
– Испугалась?
– Не дождешься.

Сразу же почти после этого разговора, тем же вечером, Аська с Кирою отбыли в отпуск. Как всегда, под конец года Настя ездила к Ною. Эта привычка появилась у Сафиной одновременно со мной. Я не люблю российской осени, а ноябрь и начало декабря окончательно лишают меня сил. В этот раз нас порадовала своим обществом младшая сестричка Рита. Рита Сафина не принимала ни магии, ни того, что внутренний мир Аси почти только из магии и состоял, зато она единственная обладала достаточной силой духа, чтобы в глаза сестре сказать, насколько некрасиво или странно выглядят ее поступки. В частности она, едва лишь только войдя в курс отношений Аси с Ветошниковым, в лоб спросила о том, зачем Айс защищает Веру.
– Ритка, ты знаешь, что все прочие уверены, что я ввязалась в это дело ради Грея?
– Ну и дураки.
– Ладно, только обещай, что, как бы тебе не хотелось с кем-то поделиться, ты до самого конца будешь молчать.
– Конца чего? Ты опять собралась умирать? В таком случае – нет, молчать не буду.
– Я тебя люблю, знаешь ты? Нет. Умирать пока не собираюсь. Объясняю про Веру. Ветошников… как я. Разрушитель. Негативной энергии в природе не так уж много, поэтому в его семье принято перед смертью сливать силу.
– Кому?
– Тому, кого сочтешь достойным. Желательно магу, но бывает, что просто кому-то из кровных родственников. В надежде на то, что магия достанется следующему поколению… Но передают по наследству не только силу, но и личный опыт, понимание каких-то тонкостей колдовства. Что-то вроде обучения. А еще… есть в каждом поколении маг, которого называют хранителем традиций. Не обязательно это самый сильный в семье колдун. Но с учетом того, что его сила передавалась от мага к магу, обрастая их опытом на протяжении многих поколений, то недостаток мощи вполне компенсировался умением.
– Это похоже на то, что сделала наша бабуля со мной? Из-за того, что во мне часть ее сил, я, даже не учась ничему, многое умею?
– Да.
– А что же остальные? Одаренных в семье может быть много?
– Хранителем традиций зовется тот, кому передал силу предыдущий хранитель. Последним таким магом в семье Ветошниковых была Таисия Ильинична.
– Ее силы достались Петру?
– Нет. Тут сложно все… Видишь ли, она, рассорившись с отцом Ветошникова, кое-что наколдовала, несовместимое с ее представлениями об этике, поэтому от магии отказалась, передала силу центровым антимагам. Но поскольку она не умерла, опыт мага остался при ней. Матвей Михайлович забрал их сына и стер все воспоминания Таисии о том, что она была замужем, и о том, что у нее был сын. Таисия Ильинична прожила еще довольно долго, и перед смертью передала свой опыт самому достойному члену своей семьи – Верочке.
– Но как это возможно? Вера не сможет им воспользоваться.
– Она передаст его своим детям, или другим родственникам.
– Перед смертью? А если никого подходящего рядом не окажется?
– Она не умрет… пока не дождется наследника.
– Н-дя… Ветошников теперь, благодаря Марине знает… Ты боишься, что он будет охотиться на Веру? Но зачем?
– Рит… Их осталось двое… Центровые антимаги сходят со сцены… У них нет детей, некому продолжать фамилию. Оксана и Петр – последние в своем роду, а если учесть, что они сделали со своими супругами, надежда на то, что у них появятся одаренные дети, невелика.
– Но есть вероятность, что одаренность проявится в ком-то еще. Семья-то большая. Маринкин Ника – маг. У Верочкиной сестры есть дети. Верочка с Греем еще вполне успеют наплодить целую футбольную команду.
– Только Петру от этого ни тепло, ни холодно. Он хочет счастья, как всякий нормальный человек. Он знает, что его магия уничтожает личность того, кого он любит. А еще он предполагает, что его отец и мать придумали, как это проклятье преодолеть. Они любили друг друга и не деградировали, не потеряли самостоятельность. Ему нужна память матери.
– Ась, если вы одинаковые, то ты тоже должна разрушать тех, с кем…
– Да. Но… кто сказал, что я их любила?
– Я поверю про Макса, про Тему, даже про Илью, но Гендлер...
– Он… я старалась, как могла уберечь его… и все же… он лишь отчасти сохранил самостоятельность, он не может избавиться от мыслей обо мне, он всегда возвращается.
– Но он мучает тебя, он может тебе противоречить… Почему? Если он не должен иметь собственной воли?
– Потому, что я не хотела лишать его воли. Я знала заранее, что ему грозит. Вспомни, я долго не могла решиться, я всегда отпускала его, я даже подталкивала его к изменам, чтобы только он не растворился во мне…   
– Вот как? А что же Ветошников? Как ты думаешь поступить с ним?
– Я… мне кажется, что я знаю, как преодолеть это проклятье. Но… для того, чтобы научиться, нужны двое… так что…
– Ты собираешься сойтись с Ветошниковым?
– Это единственный способ уберечь Верочку. Если Петру Ветошникову не нужны будут подсказки, если он и без родовой памяти научится понимать свою магию, то Вера с Греем будут счастливы.
– А если он не сумеет? Ася… у тебя есть козырь, который ты даже мне не станешь раскрывать? Так?
Ася не ответила, опустила глаза и слабо повела рукой, свесившейся с подлокотника шезлонга. Она где-то была уже в другом месте. Ритка взглянула на Кирюшу, мирно пересекавшего бассейн на надувном матрасе, потом снова посмотрела на Аську.
– Ты меня, бывает, бесишь до зубовного скрежета. Что случилось?
– Эдисон… Он думает обо мне… прямо сейчас.
– Ты это всегда знаешь?
– Нет. Не всегда. Только, когда его эмоции зашкаливают.
– И что он о тебе думает?
– Не могу понять. Он сходит с ума, похоже.
– Тогда иди, спасай его.
– В купальнике и шлепках в снежную зиму? Нет. Он пытается намеренно коснуться моей частоты, он хочет поговорить со мной, как если бы я стояла перед ним.
– Он пытается овладеть магической связью?
– Вроде так… Пусть. Я не готова говорить с ним. Я не знаю, что сказать…
Итак, намерения Аси определились, но одно дело принять решение, и совсем другое – приступить к осуществлению намеченных целей. Ей не хотелось связываться с Ветошниковым. Она чувствовала себя неуверенно. Сафина должна была изобразить влюбленность, а это… Ася не любила притворства. Она ничегошеньки не чувствовала к Петру, то есть осознавала, конечно, влияние магического притяжения между ними, но как любить человека, о котором ничего вообще не знаешь, кроме того, что он тебе, теоретически, подходит?
Она самолично уже испортила первую попытку Петра наладить общение, поэтому не знала, как подойти теперь к этой задаче. Ей давненько уже не приходилось влюбляться, она напрочь забыла, как это может быть весело и радостно, или наоборот, как много влюбленность отнимает душевных сил. И кроме того ей предстояло очаровать зрелого мага, а это был шанс показать свои таланты во всей красе. Если тебя любит ведьма… хорошо, если ведьма играет с тобою в любовь – приготовься к тому, что привычное твое пространство превратится в сказку.
Проснувшись однажды поутру, Петр высунул из-под одеяла нос и обнаружил, что настала, наконец, зима, и в доме изрядно похолодало. Он решил, что пора включить заранее в мастерской (куда он так и не провел отопление) теплый пол, прежде чем отправиться туда трудиться. Первое, что он увидел, поднявшись по лестнице и толкнув деверь в светелку – покрытое морозными узорами окно. Петя подошел ближе. Узор складывался в волшебную картину – вензеля, райские птицы, замысловатые цветы обрамляли короткое стихотворение, написанное уже знакомым ему четким, резким почерком:
 
Ты, несомненно, простишь мне этот
гаерский тон. Это – лучший метод
сильные чувства спасти от массы
слабых. Греческий принцип маски
снова в ходу. Ибо в наше время
сильные гибнут. Тогда как племя
слабых – плодится и врозь и оптом.
Прими же сегодня, как мой постскриптум
к теории Дарвина, столь пожухлой,
эту новую правду джунглей.
Помимо воли, несмотря на серьезную обиду, Ветошников заулыбался, узнав любимого своего Бродского. Он достал телефон и отправил Асе сообщение: «Извинения приняты». И тут же, толи виноват был он сам, забыв про включенный обогрев, толи Сафина не хотела оставлять следов, иней на стекле заплакал, поплыл и исчез в мгновение ока.
Мы с готовностью видим то, что хотим увидеть. И Ветошников не настолько еще разочаровался в Асе, чтобы не воспринять ее послания в лестном для себя смысле. В дальнейшем они, как два павлина, друг перед другом красовались, подбрасывали мелкие приятные пустячки, подарки, и заряжались от собственной и чужой изобретательности, и радовались больше даже не дарам, а тем, что сами… Я пристрастен, не скрою. И мне было больно. Мои симпатии принадлежали Эдику.
*********
Да, мои симпатии принадлежали Эдьке. А Аську мучила совесть, и поэтому, всякий раз, предпринимая шаги для сближения с Ветошниковым, она тут же, в тот же миг начинала изводить себя за то, что поступает нечестно со своим старым другом. Но с каждым днем… ей было, что предъявить Эдику. И без того сложные ее чувства к нему на фоне того, что она не любила считать себя виноватой, окрашивались негативом, а Ветошников на контрасте виделся все в более радужном свете. Она часто закрывалась, блокировалась, сбегала подальше от меня пока гостила у Ноя, не желала слушать нотации, поэтому я мог только предполагать ее действия и ничего доподлинно не знал. Когда она пропадала из поля зрения, я пытался вычислять ее шаги косвенно, через Ветошникова, Эдика, Ноя, Киру, Риту… и как оказалось напрасно.
Эдик, точно так же как Петр Ветошников, видел Аську везде и всюду. Она мерещилась ему в людных местах, в гипермаркетах, кафе, развлекательных центрах, в метро. Но если Петр мог еще сомневаться, что ему привиделось, то Эдик был уверен – его ведьма зачастую крутилась где-то рядом. Он ощущал ее присутствие по неудержимым и внезапным приступам паники. Но она, похоже, так же чувствовала его страх и тут же исчезала, ждала, что он научится контролировать панические атаки, не хотела его мучить еще больше. А Эдик ее, между прочим, ждал.
Однажды, воскресным утром Эдд проснулся с уверенностью, что сегодня он непременно ее увидит. Окрыленный этим предчувствием он выдраил квартиру, прогулялся до рынка, кой-чего приготовил, привел себя в порядок, даже побрился тщательней обычного. Но день катился к вечеру, а вечер плавно перетек в ночь, а она все не появлялась и, разочарованный донельзя, Эдик вскрыл бутылку коньяка и засел перед компьютером. Звонок в дверь раздался уже в двенадцатом часу. Эдька пошел открывать, его штормило, толи от злости, толи от алкоголя. Она стояла за дверью взъерошенная и несчастная, опять почему-то в блондинистом варианте, но Эдику это было в тот момент пофиг.
– Я тебя с утра жду. Не могла раньше?
– Не могла. Сына не с кем было оставить.
Она прошла в комнату, сама себе налила остаток коньяка, выпила его одним глотком и уставилась на Эдичку. А тот был слишком пьян, чтобы разговаривать, чтобы спорить, он видел перед собой ее глаза и только. В них светилась боль, и такая же боль жила в нем с тех пор, как он узнал – то, о чем он мечтал – недостижимо. Он вдруг понял, что она-то живет с этой болью почти всю жизнь, и ему стало жаль Асю, особенно из-за того, как он всегда себя вел.
Она, будто решившись на что-то, потушила свет, шепнула ему: «Я попробую… осторожно… только это будет больно…» Эдик кивнул в темноте, не понимая того, что она не увидит его движений, и пошел за ней в спальню. Он действительно много выпил и связных воспоминаний о том, что произошло между ними, не сохранил, но… ему, правда, было больно, потому что ее попытка открыться… провалилась. Она вела себя с ним, как стриптизерша, которой все равно перед кем танцевать, и Эдик не мог понять, почему… Т.е. это было не впервые, некоторые его подружки практиковали секс по обязанности, без желания, но Ася, до сей поры – никогда.
С утра, протрезвев и не найдя ее рядом, Эдик попытался достучаться до нее невербально, выяснить, что она думает по поводу произошедшего. Но понял только, что Ася расстроена и обижена на него за что-то. А спустя пару дней ему позвонил Корнилов и попросил в пятницу приехать к нему. Им предлагали отыграть концертик в рамках предновогоднего марафона в Николаевской «Кастрюльке», и хотя бы разок перед тем надо было бы собраться, порепетировать. Мы с ним немного опоздали к назначенному часу, потому что я настоял на том, чтобы захватить Асе небольшой подарок – корзину с цветами и фруктами. Эдик об этом не подумал, но я-то знал, что если он сунется к Сафиной опять с одними претензиями, то, скорее всего, она отправит его восвояси, ни с чем.

Илья ждал Эдика возле двери, все прочие уже ушли через черный ход к Асе. Ольга, заметно округлившаяся с прошлой их с Эдькой встречи, сидела на диване перед телевизором и разглядывала каталог товаров для новорожденных.
– Ну вот, явился, наконец!
– Является, Корнилов, черт во сне… а мы – прибыли.
– «Мы прибыли»? Во множественном монархическом?
– Нет, просто вдвоем… я и Дью.
– Добрый вечер, Оля… Лю…
– Привет, Дью. Как дела?
– Дью, здравствуй. Внуши, пожалуйста, своему другу, что пора взрослеть. Что инфантильность его уже совсем неуместна. Обиделся, обидел Асю и вместо того, чтобы договориться, как поступают нормальные люди, развернулся и сбежал опять от проблем.
– Лю … ты мне не папа, чтоб нотации читать. И потом… и без тебя тяжко… Я… знаю, что вы волнуетесь. Спасибо.
– Блин! Оль, посмотри-ка! Смирный с виду, как пони в цирке. Почти приличный… почти дрессированный, да еще с подарками. Пошли…
У двери черного хода Аськиного коттеджа, прежде чем шагнуть внутрь, Илья остановил Эдика и заглянул ему в глаза.
– Эдь… Она не покажет виду, ты знаешь… Но она сейчас… точно так же ищет силы, чтобы вести себя… спокойно, чтобы не испортить разборками репетицию.
– Она… там? Наверху? Я думал, что она задерживается, раз назначила сбор у тебя дома?
– Наверху, конечно. Разве ты не чувствуешь?
Эдик удивился, он привык к тому, что последнее время территориальная близость к Асе оборачивалась для него паникой, а тут ничего подобного – обычное ровное тепло, ощущение легкой, приятной щекотки. Он сдвинул в сторону одну из стеклянных панелей, шагнул в полутемный шлюз между теплицей и жилыми комнатами, снял обувь и пальто, нацепил тапочки, выдохнул и, вслед за Ильей зашел в Асину гостиную. Аська как раз входила в противоположную дверь, глянула на друзей мельком, чуть задержала взгляд на объемной корзине, пошла навстречу, коротко кивнула обоим. Забрала презент, стараясь даже случайно не дотронуться до Эдика. Спросила о том, что они хотели бы выпить, вручила обоим по бутылке и направилась наверх.
Они не сказали за два часа друг другу ни слова, не взглянули ни разу, но, даже напоказ игнорируя другого, каждый из них знал, где находится его вторая половина. Зачем правой руке следить за левой, если ими управляет одна и та же нервная система? Так, как они играли в тот вечер, они не играли никогда, по крайней мере, я такого еще не слышал. Они дышали или замирали в такт, одна гитара говорила с другой, раскладывая партию на голоса. Едва лишь Ася начинала петь, Эдькины губы принимались вторить ей, мимика лиц совпадала идеально.
Репетиция удалась. Илья увел Глеба, Олега и Сашу почти сразу под конец к себе, предложив сразиться на бильярде. Эдик остался.
– Где Кирюха?
– С Темой.
– Я скучал. И по нему и по тебе.
Аська не ответила. Она отложила гитару, шлепнулась на диван и расслабленно закрыла глаза, она опять ускользала куда-то. Эдик не мог допустить такого, поэтому пересел к ней, нашел ее руку. Тут Ася очнулась, выдернула оскорблено конечность и уставилась на Эдьку, изображая недоумение.
– Ты обидел меня, потом сам же и злился, потом со злости изменил мне, потом пытался выяснить невербально, что я в этой связи думаю, потом приволок мне веник и фрукты, сказал, что скучаешь… и думаешь после этого, что я тебя тут же прощу?
– Не понял…
– Что именно, из сказанного мною, тебе недоступно?
– Я не изменял тебе.
– Даже с учетом того, что мы с тобою обычно разговариваем на разных языках, секс с женщиной, которая не является мною – измена.
– Ася, не играй со мной… ты несколько недель назад приходила ко мне, рассказала… о том, почему не можешь в полную силу меня любить, а в прошлое воскресенье – осталась на ночь.
– Что ты принимаешь? Скажи мне – я тоже хочу, чтоб меня так колбасило… Я не видела тебя с нашей ссоры в октябре. А в прошлое воскресенье, точнее в ночь с воскресенья на понедельник, я была у Лисовских на даче, мы отмечали Темин день рожденья.
– Дью, скажи ей, что это не глюк…
– Пум-пурум-пурум-пум-пум… Ребята… Э-э-э-э… Вас, похоже, сделали.
Аська истерически рассмеялась, зашарила в поисках сигарет по дивану. Эдик сначала тоже неуверенно улыбнулся, но по мере того, как до него доходил смысл наших слов, его лицо начало меняться: губы вытянулись в узкую щель, углы глаз скорбно опустились, ноздри расширились.
– Дью, куда ты смотрел?
– Я был с тобой в Индии, помнишь? И ты постоянно сбегала куда-то. И за Эдисоном я следил в удалении…
– Черт с тобой. А ты, Эдд? Неужели ты не можешь меня отличить от подделки? Ни одного сигнала, ни единого сомнения?
– Она была… темной… как ты. Внешность – другая, но я же знаю, что ты умеешь трансформироваться по желанию…, а энергетика – та же. И глаза… И вела себя так же…
Эдик встал и ушел к балконной двери, открыл ее и выскользнул на воздух. На веранде было холодно, около нуля, сыро и знобко. Аська неуверенно просочилась за ним.
– Все-все, Эдик, все. Я все исправлю, обещаю. Все расскажу, что захочешь.. Я специально рассорилась с тобой, надеясь, что ты останешься за скобками в этой разборке…
Она сделала попытку обнять друга, затянуть его обратно в дом, но Эдик стоял незыблемо, упершись в деревянную балку лбом, и думал о своем, не реагируя на Сафину совершенно. Когда он, наконец, поднял на нее глаза, взгляд его был страшен.
– Я тебя убью когда-нибудь, Сафина, и мне ничего за это не будет, потому что, когда в полиции меня спросят, что cподвигло меня на этот шаг, я скажу правду… А мне не поверят. Никто в здравом уме не поверит в то, что можно жить, как ты… Меня сдадут в психушку пожизненно, и там мне самое место… Ты… всегда ты… И, блин, я не сбегу на сей раз, я поступлю так, как мне все вокруг насоветовали – Лю, психологиня моя, Дью. Да, Аська, я хожу к психологу. Вот до чего ты меня довела… Мне все советуют вести себя по-взрослому, т.е. прояснить раз и навсегда, кто я для тебя… и… ты спрашиваешь про сигналы и сомнения. Были сигналы. И сомнения тоже. Тебя я никогда бы не посмел спросить… никогда бы не сказал того, что сказал этой притворщице. Что есть я. И есть ты. Что каждый из нас взрослый и состоявшийся персонаж, и каждый за себя отвечает. И есть еще мы. Я в этом «мы» не уверен и ты не уверена. А еще… Ты… никогда бы не призналась мне, что не можешь любить меня сильнее, потому что… А почему, кстати? Она показала… слов не нашла… но это было весьма доходчиво… и кстати, откуда взялась еще одна ведьма-анти? Я думал, что ты одна такая?
– Так ты хочешь знать? И если я скажу… что изменится? Ты станешь шелковым? Перестанешь пакостить по мелочи, цепляться ко мне из-за того что «твоя женщина» с кем-то еще, кроме тебя спала? Или может быть, начнешь принимать посильное финансовое участие в «нашем» совместном  существовании?
– А! Когда Дью тебя использовал, скрывая от тебя кое-какую информацию, тебе, значит, не нравилось? И его ты за это наказала, посчитала возможным наказать? И чем ты лучше? Почему ты мне не доверяешь? Скажи правду и блок поставь, так честнее будет… Если боишься…
– Я тебе доверяю, Эдик. И я не боюсь… Природа антимага – разрушать тех, кого любишь. Она была замужем, та девушка, что притворялась мной. Ее муж покончил с собой. И все потому, что она его любила безконтрольно, а потом разочаровалась и бросила. Для него жизни без нее не было.
– Для меня тож…
– Неправда. Ты со мною споришь, ты смотришь по сторонам, заигрываешь с девушками, ты сам за себя решаешь, что тебе носить, куда ехать в отпуск, где жить, где работать, ты меня изводишь своими клинами, прекрасно зная, что мне от этого плохо, как и тебе… Если бы я забылась, хоть раз, то тебя бы уже не было. Ты бы дышал только потому, что я этого хочу. Ладно, я преувеличила… Было бы так…
Ноги моего друга тут же стали ватными, сердце замерло… и забилось, затрепыхалось контрапунктом. Единственное, что в тот момент имело смысл… Ася была рядом… Сопротивление желанию было бессмысленно и невозможно. Остатки разума сигналили, что в организм проник системный вирус, уничтожающий привычные настройки и логические связи. Все было, как с той, поддельной, с одной малюсенькой, но ощутимой разницей – Эдик не боялся. Более того – он приветствовал происходящее всем существом, не смотря на гнев и боль. Ася отступила в комнату. Она только думала «иди за мной… закрой дверь» и он шел, и предупреждая все ее желания, бросался тут же исполнять все, что она хотела. Как правая и левая рука одного организма, они чувствовали и ощущали друг друга всеми рецепторами их общей кожи, границ между их личностями больше не было.
– Вот так бывает, когда тебя любит ведьма… Запомни, что ты чувствуешь сейчас и пойми – если ты сдашься своим желаниям, ты совершишь ошибку. Я скажу: «не уходи» и ты не уйдешь, не захочешь, потому что я попросила. Все для тебя станет простым и понятным: будет только один критерий выбора – понравится это мне, или нет. И разве я могу так поступить? Зная, какой ты гордый? Ты бы смог?
– Если я отдам тебе свою жизнь, ты не примешь ее? Даже если это все, что я хочу?
– Как этого можно хотеть? Как? Как можно существовать без своей воли, без своей жизни?
– Как можно идти против себя? Объясни мне, если ты точно так же, как я, дышишь, думаешь и чувствуешь? Если нет разницы… ты или я?
– Мазохист, ты, Эдька… не так же я думаю и чувствую. Т.е. здесь и сейчас – да. Наши желания совпали. Но, вспомни, как тебе становится хреново, когда тебе приходится прогибаться… особенно, когда ты осознаешь справедливость претензий. Ты сказал, что не уйдешь, пока не выяснишь всего, но я не хочу тебе ничего рассказывать, и тебе придется с этим смириться. Мы разные, иначе я не таилась бы, боясь тебя обидеть.
– Меня это устраивает. Я остаюсь. Пока ты мне все не объяснишь.
И Эдичка сладко потянулся, повалил Сафину на кровать, сграбастал поближе к себе, уткнулся ей в макушку носом и заснул.   

Рождественские сказки.

Новый год – семейный праздник.
Но в случае с Ветошниковыми – глупо было бы ожидать, что у кого-то из них будет праздничное настроение… Окса и Петя не разругались, но Петр считал, что сестрица виновата перед ним, а Оксана признавала справедливость его обиды. Поэтому они из последних сил делали вид, что все хорошо, стараясь, чтобы ни мама их, ни Оксин сынишка не заметили напряженности. Они нарядили гирляндами все деревья в саду, украсили дом, наготовили всяких вкусностей, и ради ребенка улыбались. Только, если нет сил веселиться – веселья все равно не выйдет. Поэтому, едва лишь только отзвучал бой курантов, Петр Матвеевич выпил залпом свой бокал, извинился перед родными и ушел к себе в мастерскую, где его ждала бутылка коньяка и еще одна ночь раздумий.
Накануне его отъезда в Лондон, Окса в течение недели несколько раз обращалась к нему с просьбами изменить ей внешность и подбросить ненадолго в Москву. Ничего необычного в этих просьбах не было. После самоубийства мужа, которое стало для Оксы огромным потрясением, она нашла своеобразный способ устраивать свою личную жизнь – она снимала себе на вечер кавалеров, получала свою дозу удовольствий и сбегала потом бесследно, пока ни она, ни кто-либо из ее «объектов» не успели привязаться друг к другу больше допустимого. Перемены внешности давали ей некоторую гарантию анонимности. Впрочем, Ветошников предпочитал в дела Оксы не вникать – он понимал, что дар сестры ограничен, что сама она не может ни телепортироваться, ни менять личину, что ей и так неловко просить его, поэтому, проявляя деликатность, ни разу не уточнил, не спросил, для чего сестренке все это нужно. Он наводил чары, а потом по телефонному звонку забирал ее телепортом обратно домой. Петя и понятия не имел, что в этот раз Оксана не столько развлекается, сколько ведет расследование, пытаясь узнать побольше об Асе через ее ближайшего друга.
Ни знал он и того, что Окса спалилась, и до поры не подозревал, что Ася ее нашла и сдала в Российскую ассоциацию магов. Он был в Лондоне, и может быть, именно расстояние не дало ему почувствовать тревоги ни за сестру, ни за Асю. Он приехал вполне довольный и с подарками, и тут – Окса ошарашила его известием о том, что ее приняли в Ассоциацию и что у нее есть для брата послание от Аси. Суть этого сообщения сводилась к тому, что неосторожные действия Оксаны привели к воссоединению Аси с Эдиком. А поскольку Ася по жизни «верная девочка», общение ее с Петром придется прекратить.
Разумеется, Петя расстроился, но злиться на сестру он не мог – Оксанка не желала ему зла. Она только хотела понять, как случилось, что Эдик, который очень долго и близко общался с Сафиной, не потерял самостоятельности. И еще она хотела узнать о женщине, которую любил ее брат.
Две недели перед новым годом дались Петру очень нелегко. Он много и напряженно работал, стараясь не оставлять себе времени для размышлений, но не думать о Сафиной не мог. Он не понимал, как будет дальше существовать, если их отношения кончатся, не начавшись. Ася в его воображении уже почти принадлежала ему, он уже видел, как они – два уникальных и сильных мага – превращают жизнь свою в сон наяву. А тут… представьте, как вы жарким летним днем идете вечером домой и мечтаете о том, как достанете из холодильника запотевшую бутылку легкого пива ( ну, или чего другого, по вашему выбору), шлепнетесь на мягкий диван, и сорвав пробку, сделаете долгий глоток…  а вместо этого застаете на кухне гору грязной посуды, чад прогорклого масла и скандал разъяренной родни… Вот примерно в таком состоянии пребывал Петр Матвеевич после возвращения из Англии.
И это его состояние все более усугублялось по мере того, как пустела бутылка коньяка, стоящая перед ним на столе. Света в комнате он не зажигал, в ночном сиянии звезд различал лишь общие контуры мебели и проем окна, на котором почти всякое утро раньше появлялись милые послания от Аси. А теперь… Две недели тишины. Две недели невыносимой муки.
Где-то за рекой слышалась канонада. В воздух взлетали свечи фейерверков. «Люди веселятся, танцуют, обнимают друг друга. И она, вероятно, нет – точно, где-то сейчас веселится, и тонкий бокал в ее руке ловит блик камина. А ее друг Эдик, непременно…» Ветошников сжал зубы и постарался подумать о чем-то другом, но…
«Почему она вернулась к нему? Если, вроде, не сопротивлялась нашему сближению? И было ли сближение? Или я придумал?»
Пришла Окса. Тихонько поднялась по лестнице, села напротив на кушетку, подобрав под себя ноги.
– Прости меня, братец… я не могу заснуть, зная, что ты несчастлив из-за меня. Ну, пожалуйста!
– Зачем… нет,  понимаю, ты не хотела плохого… но неужели ты не могла хоть чуть-чуть вперед подумать?
– Марио мне рассказывала об Эдике… о том, что он отверг ее… Ты можешь себе представить мужчину, который бы отказал Маринке… надо быть уж вовсе слепым или монахом. Мне стало интересно…
– И что ты выяснила?
– Мальчишка. Эгоистичный максималист, законсервировавшийся в инфантилизме. Он… не боится открыться… и не боится магии… И… мы отражаемся в тех кого любим, значит и она такая?
– Какая?
– Она сказала… я спросила у нее, почему она приняла его обратно. И…
– Что?
– Это прозвучало очень цинично. Типа того, что какого черта ей не попробовать, если уж я так любезно ввела Эдьку в курс дела. Что она хочет любить его, как ведьма, а не только, как женщина. Что она отказывала себе в этом всю жизнь, но раз уж так случилось – она не собирается упускать шанса.
– Да… а он? Ты его не видела больше?
– Нет. Но Артем Лисовской…
– Вы познакомились?
– Разумеется. Они с Асей были женаты, у них общий ребенок… он сказал, что всегда ревновал ее к Эдику. На пустом месте, не имея никаких доказательств, а он их искал, он даже сводил их намеренно вместе, подстраивал ловушки, но ни разу она не показала, что любит Гендлера… Но я чувствую какой-то подвох. Даже зная, что он вполне самостоятелен, что он не потерял воли…
– Ты считаешь, что она может себя контролировать настолько, чтобы не причинить зла тому, кого действительно любит, что она ни разу не позволила себе полноту чувств? За всю жизнь?
– Может быть… Поэтому я и решилась… рассказать ему. Я не хочу, чтобы тебе было больно, если она всего лишь играет тобой.
– Но я хотел бы решать такие вопросы сам, Окса… пусть это будет ошибкой, но это будет моей ошибкой…
– А если это я ошиблась? Если у вас действительно все может получиться? Если она предназначена тебе? Ты не боишься, что вы можете уничтожить друг друга?
– Я хочу надеяться, что не уничтожим. Мои родители, оба, были анти. И они, испоганили, конечно, себе жизнь, но как-то преодолели это проклятие. Может у нас с Асей получится тоже. И потом, Окса, ты знаешь, как мы влияем на людей, если мы того хотим, никто не устоит… А теперь представь, что ты чувствуешь этот голод на себе, не только ты притягиваешь, но и тебя так же… непреодолимо. И я ее чувствую, где бы она ни была… и это невыносимо.
– И ей так же невыносимо?
– Не знаю. Она меня не видела даже…
– Может, тебе стоит встретиться с ней? Я могу попробовать…
– Спасибо. Я сам. Я прошу тебя. Оставь меня в покое… Оксанка, дай мне самому.
– Ладно, спокойной ночи… с новым годом, братец.
– И тебе.
Спустя некоторое время, допив коньяк, Петр спустился в спальню. Переоделся в пижаму, натянул любимые шерстяные носки. Он беспокойно спал последнее время, постоянно скидывал во сне одеяло и, просыпаясь от холода, больше уж заснуть не мог, как ни старался. Поэтому намерен был утеплиться по максимуму, чтобы хоть в эту ночь выспаться. Снимая покрывало с постели, Петр выглянул в окно. Их старый садик выглядел волшебно: горели мелкие, частые огоньки гирлянд, шел снег, налипая на ветках, свет от фонаря над входом рассеивался и терялся по углам участка в плотных зарослях ежевики…
Ветошников не устоял перед волшебством, подхватил в баре еще бутылку, набросил шарф и зимнее шерстяное полупальто и как был, в цигейковых тапочках выбрался на улицу.
Снег падал крупными хлопьями ему на лицо и тихо таял, стекая по щекам, будто слезы, которые он не мог себе позволить. Петя стоял так довольно долго, почти без мыслей попивая коньяк, чувствуя, что алкоголь притупляет его тоску. Когда бутылка почти опустела, он сделал большой глоток прямо из горла, поперхнулся, закашлялся, а когда снова оглянулся вокруг, обнаружил, что порталом ушел… на территорию поселка Тру-ля-ля.
Он был пьян вдребезги и воспринял произошедшее, как перст судьбы. Поэтому, не сомневаясь ни секунды, пошел к Аське. Сфера дрогнула, вспыхнув, когда он преодолел ее, тапочки захлебывались в нападавшем за ночь снегу, но Ветошников не свернул с пути. Ступив на шестую линию, он последний раз сделал глоток из опустевшей бутылки, выбросил ее в вовремя подвернувшийся контейнер и решительно зашаркал в сторону Асиного жилища. Он не думал о том, как он собирается действовать, и собирается ли действовать вообще, он просто шел. В какой-то момент до него начала доходить абсурдность ситуации, он понял, что выглядит глупо, что он не контролирует себя совсем, что ноги его промокли и ему холодно, но все равно шел, потому что не мог не идти. Нападавший ему на голову снег начал таять, волосы повисли сосульками, а под ногами вдруг обнаружился сухой и чистый асфальт, будто туча локально просыпалась только над одной стороной улицы. Ветошников поднял глаза и увидел свою ведьму.
– Харизма и голод… Я так и думала. Хотя, конечно, в данный момент выглядишь ты плачевно… но это мы поправим.
Петя изумленно наблюдал за тем, как на глазах высыхают его обувь и волосы, как проходит хмель и проясняется голова.
– Так-то лучше. Не хочу, чтобы ты потом корил себя за то, что первый раз у нас с тобою случился… в сумеречном сознании.
– Первый раз?
– Я разделяю Ваши чувства… на примитивные и совсем примитивные…
– Сафина, ты нервничаешь?
– А что? Так заметно?
– Всю твою жизнь, до сего момента, твои отношения с мужчинами походили на избиение младенцев… им нечего было тебе противопоставить, ты всегда была сильнее.
– Точно… значит, ты думаешь, что сильнее меня?
Вместо ответа Ветошников двинулся на нее, в паре шагов поднял правую руку, желая дотронуться до ее лица, но Аська ее перехватила своей, сжала так, что, как Петр не напрягал мышцы, осуществить задуманное ему не удалось. Но в тот момент, когда он перестал стараться, Сафина вдруг смутилась и теперь уже ее правая рука медленно начала подниматься к его лицу. Только Петр не стал ее останавливать и, почувствовав ее пальцы на своей коже, накрыл Асину ладонь своей, чуть склонил голову и легко коснулся губами ее запястья. Аська дернулась, выгнулась, как от удара, широко распахнула глаза и выдохнула: «Черт! Черт-черт-черт! Так нечестно!»
 *****
В поселке Тру-ля-ля праздники отмечались широко: не стесняясь, ходили в гости, собирались перед торговым центром водить хороводы и смотреть салют. Но в этот раз главные подстрекатели, Грей и Корнилов, были стреножены личными обстоятельствами: Грей с Верочкой праздновал в Тутаеве, а Корнилов, весь такой беременный, был слишком озабочен состоянием любимой жены. Поэтому разошлись друзья по домам рано – уже около трех утра Илья с Ольгой попрощались с честной компанией и, сманив за собою Аську, Киру и Эдика, поползли к себе. Все пятеро позевывали и вяло перекидывались фразами, не заканчивая их до конца. Кира ехал на Эдике и откровенно дремал. Утонув в рыхлом снегу, который начался в аккурат под бой курантов, Илья намекнул Асе, что неплохо было бы встать пораньше и почистить улицу, не дожидаясь возмущения местных жителей. В ответ Аська намекнула другу, что тот, кто посмеет ее разбудить раньше двенадцати будет, отнюдь не фигурально, гадом ползучим весь остаток своей никчемной жизни. Посмеявшись и облобызавшись на сон грядущий, друзья разошлись. Кира задрых моментально, Эдик повошкался минуты три и тож отрубился, а вот к Сафиной сон не шел. Промучившись часа полтора, она встала, сунула ноги в любимые свои унты, набросила старинную любимую енотовую шубу в пол, бросила в карман ключи, телефон и сигареты и портнулась на последнюю обитаемую линию поселка. Аська логично рассудила, что раз уж она не может уснуть никак, то стоит, вероятно, употребить время с толком – почистить таки поселок от снега, а заодно и спустить пар… поразмыслить. 
Предметом ее дум, как всегда (ладно, почти всегда) был Эдик. Поймав Асю на слове ( в смысле: не уйду, пока ты мне все не объяснишь) эта редиска самовольно вселился в Аськин коттедж, правда на сей раз он действительно вел себя, как зайка-лапочка, т.е. не перечил, не пакостил и не реагировал на подначки. Даже на очень злые подначки. Прогнать его у Аси рука не поднималась, потому что она и так полжизни корила себя за то, что именно из-за нее Эдик разучился улыбаться… т.е. он, конечно же, не разучился, но… его улыбка стала скупой и кривоватой, дозированной и неискренней. А с той самой ночи, после памятной нам репетиции, он снова приобрел привычку без стеснения счастливо улыбаться, и глуповатое это выражение не покидало с тех пор его слишком уж довольной морды. А Аську, глядя на него, мучила совесть, и она уже сомневалась, что ей хочется что-то там изображать по поводу Веры, Грея и Ветошникова. Поэтому-то она и молчала, не раскрывая перед Эдиком подробностей противостояния Грея и Марио, а Эдик и не спрашивал. Ему мозги отшибло мощным выбросом гормонов, и если какие-то сомнения и начинали вяло копошиться в его душе, он гнал их намеренно, потому что боялся упустить свое счастье…
Не смотря на новый уровень «слияния» с Гендлером, не смотря на то, что Аська была точно так же счастлива, как и Эдик, она … ей не давало покоя то, что планы ее срываются, что Ветошников, воспринимающий ее уже, как почти надкушенный бутерброд, может взбеситься. И решит добраться до Верочки раньше, чем она окажется в состоянии что-либо ему противопоставить.
А еще, в отличие от Эдика, Аська не потеряла способности мыслить здраво, и потому без зазрения совести сдала Оксану Ветошникову Лисовским. Правда, Сафина и тут совершила скорее благое дело – умерла еще одна из клана магов Неперовских, тетя Валя. Ассоциация нуждалась в притоке свежей крови, а Окса подходила в качестве сотрудника идеально. Она была известным и довольно грамотным мануальным терапевтом, трудилась в санатории неподалеку от своего дома, так что ей предложили зарплату посолиднее и переманили в медицинский центр при ассоциации. После необходимой подготовки Арсений планировал поручить ей еще и охранные функции, которые раньше выполняли ее родственники, а пока Оксану поручили Артему.
Наказывать Ветошникову за то, как она поступила с Эдиком, Сафина не стала. Эдик не заводил разговоров на эту тему, но однажды вскользь бросил, что ему посчастливилось изменить Аське не изменяя, а этот казус сам по себе достаточно необычен, и потому к Оксанке он испытывает скорее даже признательность, а не ненависть. А еще, ситуация с центровыми черными дырами становилась день ото дня все сложнее. Единственный оставшийся в живых антимаг предыдущего поколения, дядя Костя, уже давно болел, нуждался в уходе, и не способен был уже исполнять свои обязанности, и это значило, что Асе время от времени приходилось оказывать Арсению определенные услуги, а я уж объяснял однажды, как она к этому относилась.
Аська последние недели перед новым годом чувствовала себя отвратительно. Она точно так же, как Петр Матвеевич страдала бессонницей, просыпаясь от любого неосторожного движения или резкого звука. Ветошников питал ее внутренний голод своим, постоянно думая о ней, и ее темная сила, которой не находилось выхода, распирала Асю изнутри, лишая покоя...
Итак, ранним утром первого января Аська оказалась на совершенно пустынных улицах поселка. Развоплощая на своем пути рыхлые, неглубокие сугробы, она медленно шла по проезжей части, пристально глядя под ноги. Снегопад кончился, успев преобразить поселок в настоящую зимнюю сказку, какую рисуют на рождественских открытках. Аська подумала, что непременно нужно, если снег не стает до вечера, погулять с ребеночком и пофотографироваться. А еще необходимо созвониться со Стельмахами, раз уж договорились, по поводу новогоднего европейского вояжа. И, может быть, пора навестить Грея. Погруженная в свои мысли, она не заметила, как оказалась на своей улице. «Надеюсь, Илья с утра найдет себе компаньона для расчистки оставшихся улиц – я и так больше половины поселка привела в порядок». Аська прилично сдулась, растратив свою силу, кроме того – замерзла и вполне готова была вернуться домой, в постель, но в этот момент по защитной сфере прокатилась волна – Ветошников прошел на территорию поселка.
Сонливость слетела с нее мгновенно, все рефлексы обострились, Ася приготовилась к разборке, но чем ближе к ней оказывался Петр, тем меньше ей хотелось драться. Его неадекватное состояние не стало для Сафиной сюрпризом, другое дело – встреча их на таких условиях могла стать последним, что они оба запомнят в жизни, и потому она предприняла некоторые шаги, чтобы вернуть Ветошникову рассудок.
Ася до сих пор ни разу не видела Петра. Она знала, как выглядит его аура, она могла представить, как он будет думать или действовать, но сам он оставался для нее загадкой. Поэтому она с интересом вглядывалась в противоположный конец улицы. «Как же должен выглядеть мужчина, чтобы у меня подкосились колени и отказали мозги?»
 По мере того, как расстояние между ними сокращалось, она разглядела последовательно, что он, во-первых, невысок ростом, может на полголовы выше ее самой, во-вторых, достаточно молод еще, и не располнел, и не обрюзг. В-третьих – белокож и темноволос. Когда Петр, наконец, увидел Асю, взгляд его не изменился, только углубилась задумчивая морщина поперек лба, да еще по узким губам промелькнуло некоторое подобие улыбки. Невероятной выразительности серые глаза, тяжело глядядели из-под кустистых бровей, с необычной формы, аскетичного, почти безгубого, маленького рта готовы были сорваться слова, которые она не хотела слышать. Аське показалось, что он отмечен внутренним огнем, что он может быть страстен до жестокости. Но твердый подбородок и впалые щеки намекали на то, что Петр во всем придерживается умеренности, каждый шаг свой и каждое движение многожды просчитывает, отсекая капризы и порывы. Отмеченное Марио сходство Ветошникова с Бредфордом Дуриффом имело место, но Аське он напомнил другого британского актера… «Породистый… Свой собственный, как я… ни в ком не нуждается… и считает всякую привязанность слабостью, блажью. Илюха говорил, помнится, что я излучаю «ведьмовскую харизму»… я тоже так действую на людей? Кошмар… Колени не подогнулись, ноги пока держат… но и только…»
Аська заговорила первая, но того, что она пыталась лепетать, сама же и не понимала… Когда Ветошников двинулся на нее, сократив расстояние донельзя, она попыталась воспротивиться его напору, но собственное тело предало Сафину.
– Черт! Черт-черт-черт! Так нечестно!
– Какая же ты иногда грубая!
– Отпусти меня, немедленно.
– А вот – фиг тебе.
Ветошников рванул полы Аськиной шубы, и бедный престарелый енот треснул под его пальцами, оставляя с мясом вырванные крючки застежек болтаться на колечках. Петр прижал Асю к себе со всей силой, на которую был способен. А Сафина даже и не думала сопротивляться, хотя и испугалась. Впервые в жизни она испугалась за себя. Действительно, Петр был прав, когда говорил, что она всегда чувствовала себя сильнее своих мужчин, по крайней мере, она знала всегда, как выкрутиться, избежать нежелательных отношений.
– И не думай дарить мне новую шубу
– Прости… я… невозможно сильнее…
– Сомневаюсь…  По-моему, со мной такого не случалось с пятнадцати лет. Странно чувствовать себя…уязвимой… Не ожидала…
Аська не сопротивлялась, но и энтузиазма не проявила. И Ветошников, заметив это, отстранился на полшага, не выпустив ее, однако из рук.
– Что случилось?
– Я не люблю тебя, прости.
– С чего ты это взяла?
– А почему и нет? Это у тебя было время приглядеться ко мне, а я до поры знала лишь то, что Марина наняла тебя поспособствовать…
– Но ты не могла не отметить, что я действовал, насколько это возможно, деликатно?
– Ага. Точно также я не могла не отметить, что вся ситуация изначально – твоих рук дело. Мы находимся по разные стороны фронта. Ведь это ты обрек моего друга на отношения с женщиной, с которой связаться добровольно может только идиот, начисто лишенный гордости!
– А ты что же? Никогда не совершала ошибок?
– Отчего же, совершала. И не раз. Но я никогда намеренно не вмешивалась в чужую судьбу. Не занималась магическим программированием привязанностей… приворотами. Я считаю это недопустимым.
– Я тоже ни до, ни после… я растерялся… и тогда… этот выход показался мне самым простым. И, кроме того, Грей с Марио уже и до того были близки.
– Одно дело заигрывать, даже встречаться с кем-то, и совсем другое – строить совместную жизнь.
– А мы сейчас что делаем?
– Мы пытаемся включить мозги.
Аська вырвалась, запахнула шубу, закурила и принялась мерить шагами тротуар. Ветошников отступил чуть, спустился с бордюра и задумчиво, спрятав шею в шарф, поглядывал на Сафину. Время от времени он ощутимо вздрагивал, толи от холода, толи от близости к объекту своих мечтаний. Ася мельком периодически подглядывала за Ветошниковым, останавливаясь бессознательно на полоске голой кожи в вырезе пижамы. Она угадала, что Петр, никогда в жизни не посещавший тренажерного зала, тем не менее, находится в приличной физической форме. Он придерживался умеренности в еде и много двигался, много работал физически, поэтому не расплылся, мог бы дать фору любому юноше, и все равно побил бы. «Не модель, конечно. Просто… красивый, знающий свою норму мужик. Кожа упругая, и гладкая, как шелк, чуть маслянистая. Невозможно приятно. Хочу еще…»
– Черт. Это невыносимо. Ты прав. Я действительно всегда чувствовала себя сильнее своих партнеров. Я ни разу с пятнадцати лет не слетела с катушек, не потеряла головы. Но ведь это реальность нашей с вами жизни, Петр Матвеевич, не так ли? Ты ведь тоже, после того как понял, как мы влияем на людей, предпочитал бездушных стервочек вроде Марио, которым не нужна любовь. И точно так же, как и я, считаешь, что поступать по-другому – безнравственно.
– Но как ты можешь оставаться настолько холодной? Неужели ты не замечаешь? Меня тянет к тебе неудержимо.
– Я ж говорю – невыносимо. Неужели все они, те, кого я хоть в малой степени считала привлекательными, так реагировали? Как стыдно… если б я знала, какую причиняю боль…
– А я?
– Ты влюблен по собственному желанию.
– И ты не виновата? Тогда какого рожна ты со мною общалась все это время?
– Непременно хочешь такого вот, близкого общения?
– Я не могу не думать о тебе. Да и ты тоже, мне казалось, вполне благосклонно отнеслась поначалу…
– Поначалу – да. Когда чувствовала себя свободной. А сейчас – я несвободна, и тебе это известно.
– И ты меня не любишь, потому что любишь этого?
– Да.
– Неправда. Если б ты его любила, он бы уже превратился в овощ, или покончил с собой.
– Я удержалась от разрушения любимого человека, а ты – нет. Я запретила себе... Поэтому он вполне себе самостоятелен. Вопрос не в том.
– А в чем?
– Я хотела подружиться с тобой, потому что впервые встречаю мага с похожими способностями. А еще – я знаю, что Марио рассказала тебе о наследстве твоей матери.
– Ты считаешь, что я могу навредить Вере?
– Но ты же посчитал возможным вмешиваться в ее судьбу?
– Незначительно. Марио хотела большего.
– Но Вера все равно по твоей вине пережила за последние полгода больше эмоциональных потрясений, чем за всю свою жизнь. Так?
– Но она жива? И вполне себе счастлива, из-за этих своих переживаний она и счастлива. Только так, через глубочайшее отчаяние, можно было заставить ее изменить своим принципам… Ты не находишь?
– Это долгий спор, а я спать хочу.
– Я так понял – ты меня прогоняешь?
– Я тебя не звала.
– И что дальше?
– А что ты хочешь?
– Тебя.
– Меня как? Если одноразовая акция – я вполне удовлетворена, но… как оголодаю… ты первый в списке. Если пообщаться на магическом уровне – это можно, но, к сожалению, ближайшие дни у меня расписаны чуть не поминутно, да и вообще – времени особо свободного не наблюдалось и не предвидится. Я – дама семейная.
– Значит, вот так? В мое время таких, как ты, называли динамщицами. Типа – «я могла бы» , но когда – вопрос открыт. И скорее всего – «ничего вам не обломится».
– Я ничего не прошу. Никаких авансов не получала, никаких весомых подарков – тоже. В чем «динамо»? В том, что я тебе максимально дипломатично отказываю?
– Я ж говорю. Змейкой сквозь пальцы… Я – не то, что все твои мальчишки! Я добиваюсь того, что хочу. И тебя – тоже добьюсь, так или иначе.
– Вот… Что и требовалось доказать… Вот тебе и ситуация, которая может навредить Верочке. Ты не остановишься и раньше или позже поймешь, что только опыт твоей матери поможет тебе добиться меня…
– Необязательно. Дай мне шанс. Я докажу тебе… я уже попробовал тебя и знаю, что тебе может понравиться.
– Обязательно. Я тебя не люблю. Я… меня к тебе тянет, не спорю… Но я предпочитаю думать головой, а не другим местом.
– Что тебе в Гендлере? Ведь он… человек незрелый. А я – маг, такой же, как и ты. И я старше, имею кое-какой житейский опыт, я не любитель пускать пыть в глаза, наоборот – всегда был человеком дела… Тебе никогда не хотелось сойтись, наконец, с настоящим мужчиной, чтобы расслабиться и забыть о проблемах, довериться, почувствовать себя, как за каменной стеной, не бояться за будущее, не думать ежесекундно о сотнях бытовых мелочей, а ведь я могу… все это тебе обеспечить…
– Можешь? Реально? И то, что я сильнейшая ведьма в этом городе, тебя ни разу не настораживает?
– А что меня должно насторожить? Если я, теоретически, равен тебе по силе?
– Ха… теоретически… я с тобой соглашусь. Но я говорю не о силе, а об ответственности. Я отвечаю за каждого мага в этом городе. А как ты предлагаешь мне не думать о проблемах, и как ты будешь о них думать за меня, если ты о них не знаешь?
– Ты мне расскажешь.
– Красотка, блин… Хорошо… не хочешь воспринимать общие возражения, пойдем по существу вопроса: ты хочешь, чтобы я стала такой же, как твоя жена?
– Нет, конечно… С чего ты взяла?
– С того, что наша страсть, такая вот дикая, как твоя, безудержная, сильная… разрушает объект любви. Я тебя не люблю. Значит, тебе ничего не грозит. А я … уязвима…
– Нет… Я не допущу этого, я предупрежден, и постараюсь вести себя осторожно… Даже не думай…
Посыл, исходящий от Ветошникова, был таким мощным, что границы его ауры, удерживающие бушующую внутри него черную дыру, разлетелись клочьями. Он весь устремился к Асе, и она, несмотря на все попытки держать себя в рамках, уступила, поддалась, их сущности смешались, точнее, начался процесс диффузии, взаимного проникновения. Но видимо, все-таки они были слишком разными, потому что далеко проникнуть друг в друга у них не получилось. Хотя… их это, по-моему, не сильно удивило или задело – они были слишком заняты нахлынувшими ощущениями. Они ощупывали друг друга физически и энергетически, как два слепых, и не могли оторваться… мир вокруг, дела, устремления, мечты, проблемы – все это осталось за скобками… я понимал Асю… величайшая редкость встретить существо одной с тобой породы…
– Все… уходи…
– Не могу…
– Нам надо подумать, обоим.
– Должен быть способ. Обещаю, я придумаю… я не откажусь…
– Надо остыть и поразмыслить… но не сегодня… давай, через недельку, через две снова встретимся?
– Я могу тебе звонить?
– Конечно… я… спасибо, очень давно уже я ничего подобного… Пока?
– Спокойной ночи.
Аська, с трудом отлепившись от Ветошникова, пошла по дорожке к дверям, бормоча про себя «прощай-прощай, а разойтись нет мочи…» Заснула она моментально.

И это была последняя ночь, когда Эдик проснулся раньше нее и мог понаблюдать ее спящей – нечистая совесть гнала Сафину из их общей кровати ни свет ни заря… Но это потом. А тогда, в первый день нового года, Эдьку вытащил из постели телефонный звонок. Звонил Корнилов, спрашивал, каким образом половина поселка оказалась чищенной. И если это Ася, то когда она вставала? Эдик ответить другу не мог.
В тот же день, приведя себя в порядок, Ася, Эдик и Кира покинули дом и отправились с визитом сначала к Эдькиным родственникам, потом к Асиным, а уже под вечер навестили Стельмахов. Там они застали и Корниловых, и Звягинцевых, и Ника. Позже к компании присоединились Ритка с Ноем. Уточнялся, в последний раз, маршрут давно уже загаданного европейского вояжа. Решено было, что Айс в районе полудня забирает порталом семейку Стельмахов к себе, и оттуда стартует уже вся компания, согласно намеченному плану.
 Сама Сафина к Степкиной затее относилась с прохладцей. Она, будучи еще совсем юной напутешествовалась от души вместе с Греем, Джимом, Сильвером и Лизой и почти потеряла интерес к туризму, разве что только кто-то из друзей раскапывал что-то интересненькое. Лет двадцати трех, расставшись с Эдиком, Аська спасалась при помощи путешествий от хандры – это был еще один этап, а следующий острый приступ тяги к путешествиям приключился опять же из-за Гендлера, когда она призналась ему, что является ведьмой. Эдик требовал доказательств, а Ася не хотела объяснять лишнего и пряталась, устраивая другу всякий раз новую экскурсию, стараясь увести его в сторону от личных разговоров. Однако особой привлекательности в подобном отдыхе Аська не находила. Во-первых, путешествовать можно по-разному. Можно выехать хоть куда – в Азию, в Америку, в Европу и не увидеть ничего кроме барных стоек, бассейнов и магазинов. Аська же любила погулять, пощупать подошвами пространства, пропитаться духом места. А еще лучше, если она заранее что-то знала, читала или слышала о том месте, куда собиралась. Для нее существовал Петербург Достоевского, или Дублин Джойса, или ... Но, к сожалению, не существовало компаньонов для таких вояжей. Никто, за всю Аськину жизнь не выразил энтузиазма в ответ на предложение пройти с нею весь маршрут Леопольда Блума. Сафина была далека от навязывания приятелям своего взгляда на жизнь, но мотаться за ними бестолково по стандартным туристическим тропам ей не улыбалось совершенно. Во-вторых, Ася не любила ни шумных сборищ, ни активного отдыха. А в-третьих, Европа, по сравнению с Россией – карлик, и Сафина, которую бесили ограничения, очень плохо воспринимала отсутствие перспективы. Не в смысле перспектив развития, а в смысле – минимума территории для оценки пространства. Но об этом позже.
Первые два дня ей удалось растворить свое неудовольствие во всеобщей суете, а кроме того, гидом их был Илья Корнилов, который облазил полмира и знал больше, чем кто-либо из них, за исключением разве что Грея или Ноя. Правда, знания Ильи были довольно однобокими – он интересовался всегда архитектурой. Ольга могла дополнить мужа информацией о злачных местах и магазинах, а Лиза была специалистом по ресторанам. Так что Вена, Париж, Милан и Лондон пройдены ими были исключительно поверхностно, общим обзором.
На третий день решено было размяться и покататься на лыжах. Трассу выбирал Степка Стельмах. Пару лет назад он побывал в Альпах, ему понравилось, и друзья решили положиться на его рекомендацию. Ольга в ее положении кататься не могла, а оставлять ее на целый день в одиночестве Илья не хотел и уже собирался пожертвовать собой, когда Ася предложила ему сделку: она останется с Олей, а Илья присмотрит за Кирой… и Эдиком. Так что девушки выбрали себе уютный уголок в кафе с мягким диванчиком, а все прочие выдвинулись к подъемнику. К удивлению Оли и Аси, с ними осталась и Светлана. Она заказала всем горячего шоколада и местную выпечку, скинула обувь и влезла с ногами на диванчик рядом с Сафиной.
– Ничего, если я с вами побуду?
– Велкам, только… мне казалось, что ты хотела попробовать сноуборд?
– Э-э-э… Ась, я… не очень хорошо себя чувствую… я… стараюсь не замечать после инсульта недомоганий, не растворяться в них, но иногда бывает… такая нападает слабость…
Ольга перегнулась через столик и поймала Свету за руку, пощупала пульс.
– У тебя проблемы с давлением… Тебе нельзя в горы…
– Свет… ты прости меня, ради бога, но… что-то тебя тревожит?
– Ась, я… очень счастлива, я всякое утро просыпаюсь и не верю, что то, что происходит со мной – правда… Я до сих пор не привыкла к тому, что мы со Степкой теперь вместе… но сегодня … мне кажется, что я… у меня задержка…
Девушки выдохнули. Оля улыбнулась, Аська расслабилась, отхлебнула из своей чашки и откинулась на спинку дивана.
– Ты не хочешь ребенка?
– Я… я не знаю.
– Сомнения… то, что ты сомневаешься – правильно. Это свидетельствует о том, что ты – разумный человек, ты пытаешься взвешенно оценить свои силы.
– Но разве Степка не заслужил…
– Оль, ты не понимаешь! Я уверена, что Стельмах будет счастлив, когда это случится. И я так же знаю, что мои часики тикают, что если я не решусь сейчас, то не решусь никогда… но я, правда, не знаю… я боюсь.
– Не бойся. Стельмах – совсем не то, что твой первый муж. Он будет сумасшедшим папашкой, мне кажется…
– Ась, ты сама прекрасно знаешь, что как бы мужчина не любил своего ребенка – его, максимум, хватает на то, чтобы погулять с ним на улице с полчасика, собрать кроватку, или поиграть, за пятку подержаться… Все остальное они считают женским делом. А у меня уже и здоровье не то, что прежде, и… как представлю, что несколько лет… снова… без своей жизни… опять чувствовать себя молочной фермой, прачкой, кухаркой, нянькой – кем угодно, только не собой…
Оля смотрела на Свету со скрытым неодобрением, Аська же сидела все в той же позе, словно закаменела… Свете было неловко, она закрыла лицо руками и, собрав мысли в кучку, попыталась оправдаться.
– Я… никогда особенно не ценила и не являлась фанатом самой идеи замужества, я не хотела детей, не думала об этом, я даже в куклы никогда не играла. Я ценила свою свободу больше, чем что-либо еще в своей жизни. Ась, ты знаешь, что я не неряха, что я очень люблю уют и порядок, что… когда бы ты не заглянула ко мне в гости, ты не найдешь ни пыли, ни бардака. Ося… он очень редко болеет, я занимаюсь с ним, мне нравится, я счастлива каждый день с тех пор, как он со мной… но… я всякую секунду помню, что… я стольким пожертвовала, столько всего вытерпела ради него… Да что я?! Ась, ты же сама все знаешь!
– Знаю, - Аська прошелестела еле слышно.
– И ты с ней согласна? Сафина? Ты тоже так думаешь? – Оля выглядела шокированной. – Вы больные? Как же так?
– Роди себе своего, поплавай в этом годика два, а потом поговорим, - Ася смотрела на Ольгу Корнилову, ласково улыбаясь.- Правда, Оль, честное слово, я тоже больше не хочу детей.
– Но почему? У вас такие дети замечательные? Беспроблемные… Я не помню, чтобы кто-то из них хоть раз капризничал, или дрался, или… Почему вы больше не хотите? Неужели Эдик или Степка не заслужили собственных детей, только потому, что вам не повезло в первых ваших браках?
– Дело не в том, что нам не повезло… дело в том… Что там можно хотеть? Ответь мне? Я не знаю, что ты там себе напридумывала, чего ты ждешь в своем материнстве, но это – беспрерывное напряжение, труд и непроходящая усталость. Разве можно хотеть не спать ночами, и не просто пару ночей, а постоянно? Разве можно жить, годами сверяя свой график, завися от биологических часов другого существа, в котором разума с гулькин нос? Меня тошнило от замаранных пеленок, выворачивало буквально… И вот представь себе, дорогая, что ты сидишь на полу в ванной, борешься с тошнотой, немытая, нечесаная, в соседней комнате разрывается ребенок от плача, в холодильнике – шаром покати, дом зарастает грязью, нутро болит, кишки грозят вывалиться наружу при любом движении, и нет ни одной мысли в голове… для мыслей просто места не осталось… Разве этого можно хотеть?
– Так страшно?
– Нет. Страшно не это… страшно то, что после всего, что тебе приходится вытерпеть, не можешь уже воспринимать своего ребенка, как человека, как личность… не видишь в нем искры разума, все застит эта первоначальная беспомощность, какашки, кормление с ложечки…
– У тебя тоже так? Ась? Я в себе старалась воспитать насильно… я уговариваю себя всякий раз, что он не обязан мне подчиняться в приказном порядке, что он имеет право на ошибку, я учусь каждый день жить Оськиными интересами, как бы я не уставала…
Светка отодвинулась подальше от Оли и закурила. Аська протянула руку за свежей плюшкой и кивнула проходящей мимо официантке, заказала себе и Свете по рюмке Бейлиса.
– Оль. Ты можешь считать меня моральным уродом в последней стадии деградации… но, поверь, так бывает… и хорошо еще, что мне в той ситуации не пришлось думать о том, где взять денег… а Свете пришлось… потому что ее муж… такими проблемами не интересовался…
– А Артем? Он что же?
– Я не ждала от него ничего… я заводила ребенка для себя… он, вероятно, не был готов… Я, если честно, тоже… да и никто не может себе представить с чужих слов, только на собственной шкуре можно прочувствовать такое. Но, пройдя однажды этот путь… я не знаю, точно так же, как Света… решусь ли снова… когда-нибудь.
Света, сделав пару затяжек всего, застыдившись беременной подруги, потушила сигарету.
– Еще, девушки, есть другая причина для сомнений. Моя бабушка. С тех пор, как мама забрала ее к себе, она перестала быть моей проблемой, но дело в том, что мама… оказалась совершенно неподготовленной к их совместному существованию, и она сильно сдала за последнее время, все чаще жалуется на здоровье. И если я, вдобавок к новорожденному ребенку, буду вынуждена еще и ухаживать за ними двумя… я свихнусь…
– Свет, прости меня, но… лет десять еще можешь за маму свою не волноваться. Подвывать она не перестанет… это даже не надейся… Тебе надо, прежде всего, поговорить со Степой. На всякий случай, просто проясни его позицию. Он… я его не любила раньше, но с тех пор, как мы более или менее близко общаемся, я переменила о нем мнение. Тебе повезло. Стельмах в качестве мужа – выше всяких похвал… И он тебя очень хорошо чувствует. Он поймет, я уверена. Может быть, он найдет способ тебя убедить, я не знаю. Знаю только то, что сейчас… волноваться тебе нечего…
– Что это значит?
– Ты не беременна.
– Фу… Чудно.
– Дуры вы, обе. Это же счастье…
– Разумеется. Только… за него приходится дорого платить.
– Вы … уродки недоделанные…
– Оль, не волнуйся, в твоем положении вредно волноваться…
– А Эдик знает? Что у него никогда не будет детей?
– Знает. Всегда знал. Я ему сказала, еще когда мы в инсте учились, что у меня проблемы с репродуктивной функцией.
– Проблемы с совестью у тебя, Сафина! Ты знаешь, сколько он всего вытерпел, пока ты не призналась, что Кира – Темин ребенок?
– Оля, тш-ш-ш-ш. Не твое дело. Расслабься. Свет, переложи ее удобнее. Все-все-все. Спи.
Ольга обмякла, Аська заботливо подложила ей под голову подушку, погладила по голове.
– Прости Свет, ты не должна была этого видеть. Она поспит часок и, проснувшись, не будет ничего помнить.
– Девочка. Но мы ведь тоже когда-то такими были? Ей, вероятно, еще тяжелей придется. Она очень красивая. Когда она поймет, что потеряет половину волос и зубов, или что фигура ее никогда не будет прежней… ей будет больнее, чем нам с тобой…
– У меня после родов фигура наоборот интереснее стала, но… я тут поколдовала чуточку… каюсь.
– Но то, что она про Эдика сказала – правда?
– Да.
– И что же? Он очень счастлив с тобой, это заметно. И ты.
– Мы счастливы сегодня, и этого достаточно. Завтра… все может перемениться. Я не загадываю на завтра.
– Буквально?
– Ну… хорошо… может быть даже не послезавтра, но еще в течение недели все переменится…
– А он знает?
– Да.
– Ты ему сказала?
– Он мне сказал. Свет, я не хочу, не готова это обсуждать…
– Ответь, Ася, пожалуйста. Степка очень за вас переживает. Он мне пытался объяснить, но я не могу понять, как можно намеренно мучить того, кого любишь. И ведь вы так долго знаете друг друга… счастливы только вместе…
– А ты? Ты ведь тоже всегда любила Стельмаха, а все ж отказывалась от него полжизни… Если я скажу, ты обещаешь, что не проговоришься никому, даже Степке?
– Обещаю.
– Ответь мне на один только вопрос – кем был для тебя Тулаев тогда, когда вы жили вместе?
– Не знаю.
– Ты его любила? Ведь так?
– Да, но…
– Кем он был для тебя?
– Спасением. Да. Он был тем, кто помог мне стать собой, принять саму себя, не через гнев и боль, а через счастье и близость с кем-то, кто мне небезразличен.
– Один мой хороший знакомый, наблюдая со стороны мои всегдашние приключения, частенько говорил, что лучше быть ни с кем, чем с кем попало… Но я всегда считала, что определить свое отношение к некоторым вещам можно только через личный опыт. Как ты узнаешь свою реакцию на совместное существование с мужчиной, если не попробуешь? Я не очень-то жажду такого опыта, но совместное существование с Эдиком в том виде, каково оно сейчас, мне тягостно…
– Кто-то должен стать твоим спасением?
– Вроде того… я не знаю. Разве ты, когда сошлась с ТТ, думала, что о том, что ваши отношения – промежуточный этап?
– Нет. Я… радовалась тому, что еще способна… хоть на что-то, что мне досталось немного радости…
– Свет, для тебя теперь не секрет, что я такое… Даже среди магов мой статус довольно необычен и не каждый готов меня принять безусловно. А отношения с человеком… мы… принадлежим к разным видам… и я не сноб… Но… я встретила мага, мужчину, он старше меня, и он… мы равны по силе, а это невероятное везение… мы сопротивлялись сближению оба, но притяжение бывает сильнее нас…
– Ты влюблена?
– Да. Думаю так. Очень. Я каждую секунду уговариваю себя остаться здесь, потому что, если я перестану себя контролировать, я сбегу к нему. И только нежелание обижать Эдика и чувство долга перед всеми вами… как-то меня удерживает в границах порядочности.
– Так сильно хочешь его?
– Меня к нему тянет... Это не значит, что мы сможем существовать в долгосрочной перспективе. Но я могу хотя бы попытаться…
– А Эдик?
– От него ничего не зависит, к сожалению. Все, что мы могли испортить уже, мы испортили. Я устала…  У меня сейчас больше поводов искать в наших отношениях негатив.
– Потому что ты пытаешься оправдаться?
– Да, я пытаюсь… Гендлер никогда не был тем, кто старается… он очень хорошо умеет произвести впечатление, он… много раз меня убеждал, что я люблю его, но что дальше со мной делать, он не знает. А ты сама понимаешь, что эйфория проходит, и когда все базы пройдены, наступает период работы, желательно совместной…
– Степа мне говорил, что Эдик считает, что ты всегда его ограничиваешь, точнее ты ограничиваешь себя, а он это чувствует и не видит смысла стараться, и даже наоборот…
– Есть такое. Но разве… мой папа всегда говорил, что хотеть, значит мочь. Если Эдька хочет, если он меня любит так, как говорит, то… а он, максимум, может устроить истерику, надавить на жалость, и почивать на лаврах с глупой улыбкой… а подумать о том, чтобы вести себя как взрослый и ответственный человек – не…  Я зла на него, Светик…и… я сама виновата. Любить ведьму тяжко, а такую, как я – подавно. 
Когда мои друзья спустя пару часов вернулись с трассы довольные и счастливые, девушки уже не говорили на эту тему. Оля выспалась и действительно ничего не помнила. Аська бросилась первым делом к Кирюше, проверяя, не простудился ли он, не вымок ли. Веселье продолжилось и за обедом, и потом, когда все вернулись домой, и только Света, время от времени глядя на Сафину, пытаясь понять, каким образом она, после того что сказала, может так искренне улыбаться Эдику…
Последний день вояжа они посвятили Праге. Этот город многие до того уже не раз посещали, а Ольга с Ильей рассказали, что именно тут началась их общая история. Но, когда они вышли из пустого замызганного перехода рядом с вокзалом и двинулись к конному Вацлаву, намереваясь отправиться дальше по заранее утвержденному маршруту, Аська взбунтовалась. Бунт ее начался исподволь, она не ругалась и не вопила, но… в тот момент, когда компания уже собиралась спуститься вниз от памятника в сторону старого города, они вдруг обнаружили, что не могут сдвинуться с места, наоборот, их взгляды поминутно обращались обратно, туда, откуда они пришли, к Национальному музею. Наконец, кто-то, кажется Стельмах, спросил: «Что это за здание?» Ответа, однако, членораздельного никто так и не дождался… Зато в головах у них, у всех понеслись невесть откуда взявшиеся картинки, даже обрывки музыки, и по мере того, как Ася настраивала канал прямого невербального контакта между своими друзьями, картинки эти становились все четче и понятнее.
Айс пыталась донести до приятелей главную причину, по которой она не любила Европы. Она показала, для примера, Исаакиевский собор, и Казанский, и Адмиралтейство – в Питере были все присутствующие, поэтому идея стала прозрачной сразу. Дело в том, что масштабные и помпезные здания, архитектурные и исторические шедевры русские люди привыкли оценивать на расстоянии, и Национальный музей был чуть не единственным зданием в Праге, которое было идеально расположено с позиций перспективы. Оно довлело над просторным бульваром, возвышалось доминантой и, по мере того, как они отходили от него в сторону трамвайных линий, это ощущение только усиливалось. Нет, пожалуй, на набережной было несколько еще похожих ансамблей, да еще Пражский град с собором святого Витта, но это были именно что ансамбли, комплексы, которые, если их рассматривать в отдельности создавали впечатление перегруженности деталями… именно потому, что хотелось вычленить каждое конкретно строение и рассмотреть его в отдельности… Потом уже, попав на Староместскую площадь, куда Ася их привела так, чтобы вывалиться из узкого переулка непосредственно к зданию Ратуши, к Орлою, они согласились с Сафиной. Астрономические часы с его тремя круглыми циферблатами и множеством резных фигурок заслуживали пристального изучения, но когда, пятящиеся назад в попытке зафиксировать хотя бы взглядом это невероятное, невиданное до сих пор зрелище, Эдик со Степкой уперлись спинами в стену, их ждало разочарование. Ждало бы, если бы не Аська. Она довольно подробно рассказала друзьям о каждой детали, особенно остановившись на мистическом значении фигурок.
«Обратите внимание на человечка с зеркалом. В одной трактовке это – тщеславие, а в другой – маг. Над ним – резной василиск, видите? И только через зеркало и можно его рассмотреть без риска окаменеть. А еще, считается, что маг пытается проникнуть взглядом сквозь реальность в другие миры…» Аська рассказывала им под звуки музыки о «Либуше» и Сметане, о Моцарте. Она демонстрировала им витражи собора Святого Витта работы Альфонса Мухи. Она говорила о Златой улочке, Тихо Браге, еврейском квартале, Рабе Леву (Льве Бен Бецалеле), о Карле Великом, о «Невыносимой легкости бытия» Кундеры, о советских танках в 68году, о гуситских войнах, о том, что после Второй мировой почти ничего от города не осталось, о том, что погода в Праге обычно мерзкая, и даже в гостиницах, в шкафах держат для клиентов в автоматическом режиме дежурные зонтики. А потом повела в конец ошарашенных своих спутников на Парижскую улочку в фирменный магазин Louis Vuitton, напротив которого мужская часть компании с удовольствием кинула свои задние части на лавочки, а женская обрела двадцатое на тот момент уже дыхание и ринулась, ахая и восхищаясь, в стеклянные двери бутика. Сама Айса никуда не пошла, присела рядом с сыном.
– Устал?
– Угу.
– Я тоже. Может домой?
– Можно?
Аська взглянула на Эдика, тот кивнул. Сафина взяла сына за руку и тихо растворилась в вечернем воздухе.
На рождество Эдик с Асей разделились. Их обоих ждали к обеду предки, и Эдичке намекнули, что сборище намечено в узком кругу, без посторонних. Ася не обиделась, только предупредила, что к ужину ждет Артема Лисовского, который намерен был забрать сына к себе до конца каникул.
Эдик вернулся поздно, когда Лисовской уже испарился. Аська сразу поняла, что ее друг чем-то обеспокоен. Он почти всегда возвращался от родных встрепанный и больной. У него были сложные отношения с семьей, бесконечные претензии и конфликты съедали изрядную часть его внутренних резервов, и как бы Аська не уговаривала приятеля не тратить бестолково нервы, она знала, что Эдик любит родственников и не может не переживать за них и… из-за них.
– Что в этот раз случилось?
– Аня собралась замуж.
– Даю ей четыре месяца в этом браке, не больше.
– Боюсь, что все будет немного не так. Она ждет ребенка.
– Значит, даю им четыре месяца после рождения ребенка.
– Скурвилась ты, Сафина, окончательно.
– А что ты хочешь от меня услышать? Что все будет хорошо? Нет. Не будет. Будет еще один несчастный, никому ненужный ребенок. И если б я могла поступить по своей воле, я б не допустила его появления на свет.
– Убью. Не смей и даже не думай. Пусть у моих предков хоть один внук будет. Хоть что-то от нашей семьи останется. Мне же детей не светит.
– А ты хочешь ребенка?
– Не знаю.
– Когда чего-то очень хочешь… все возможно.
– Но с тобой, обычно, совсем не так, как мечталось… Правда, Ась… ты никогда не соответствуешь ожиданиям… я знаю все, что ты скажешь, не утруждайся. Но я ведь был с тобой, не Тема, а я. Все время, когда ты ждала Киру, потом, когда тебя выписали из больницы. Когда ты разваливалась на части, я разваливался вместе с тобой… поэтому бежал к тебе сюда, как только у меня появлялась свободная минута…
– Я знаю. Я благодарна тебе за это…
– Ты не хочешь повторения той боли, и я не хочу… ни для тебя, ни для себя. Ты говоришь, что не так же думаешь и чувствуешь, но я без объяснений знаю твое отношение ко многим вещам. Ты говорила, помнишь, на свадьбе Стельмахов о том, что мы сплелись, что существует связь между нами… и через эту связь я всегда знал, что, когда я намеренно делаю тебе больно, я, прежде всего, делаю больно себе. И… сейчас, когда я счастлив тобой, ты счастлива мной, но… больше… через меня… И прежде, чем ты в очередной раз соберешься меня выгнать, я хочу чтобы ты знала, что в законном браке, или нет, с общими детьми, или без оных – всегда...
– Молчи, слышишь… О, господи… что я наделала!
Аська спрятала лицо в ладони и заплакала. Эдик, который успел разуться во время беседы, прошел через гостиную и присел рядом на диване. Он пытался оторвать ее руки от лица, заглянуть ей в глаза, но когда ему это не удалось, он подтянул подругу поближе и, спрятав улыбку в ее висок, тихонечко, шепотом, так что сам себя еле слышал, сказал:
– Ты сейчас думаешь, что во мне говорит твоя магия. Что ты меня разрушила. Только это не магия. Это я сам.
– Неправда. Мы перепутались. Ты сам не знаешь, что говоришь. Часть тебя, которая осталась во мне, когда мы давным-давно пытались… мы оба хотели оставить друг друга в покое, рвали по живому, оставляя куски и осколки… эта часть знает, что я опасна… а часть меня в тебе слишком глубоко проникла в твой разум, через нее именно ты понимаешь магию… и она хочет слиться со мной, она будет толкать тебя ко мне всегда, как бы ты не злился, или не убеждал себя разумными доводами…
– Сафина, слушай меня внимательно. Еще до того, как я сказал тебе хоть слово, еще до той встречи на вечерней пустой улице, когда нам было по четырнадцать лет, с самого первого взгляда я знал, что всегда будешь только ты. Тогда не было еще никакой магии…
– Откуда ты знаешь? Может быть я точно так же выделяла тебя из толпы… с самого раннего детства… Эдька… мы не дети больше… Алиса вернулась из Зазеркалья, и может быть пережитые приключения прославили ее на весь мир до конца времен, но дальше-то она прожила вполне нормальную земную жизнь, ничем не примечательную, и в этой жизни вероятно, я не настаиваю, ей были важны уже совсем другие вещи…
– Я изменюсь, я обещаю… дай мне побыть еще чуть-чуть безответственным кретином, праздники кончатся, вернется действительность и я постараюсь… только это, блин, жесть… не в том смысле, что я этого боюсь. Я знаю, как ты будешь реагировать. То, что для меня важно… ты будешь сопротивляться и злиться… ты ненавидишь подчиняться справедливым требованиям не меньше меня, вот что… ты ведь тоже не ангел…
Аська не нашлась с ответом. Решение было принято, и отступать она не собиралась. Если бы этот разговор состоялся парой недель раньше, возможно, я повторюсь, возможно, все было бы по-другому. Но случилось так. И теперь, после личной встречи с Ветошниковым ничего уже, сказанное, или сделанное Эдиком, не могло бы ее сбить с выбранного пути. Но это не значило, что она не…
– Твой будущий родственник… какой он?
– Ему около тридцати. Симпатичный, выглядит очень даже…. У него есть личный автотранспорт. Работает… я не понял где, вообще-то… не бедствует… Куча родственников, но… их нам пока еще не представили. Так-то, вроде, адекватный… я хочу надеяться, Ась.
– Дело же не в нем… Ты сам знаешь.
– Да, Нюта… она не изменилась и не изменится… жаль.
Аська вытерла лицо, улыбнулась другу. От него пахло, подаренной ею на Новый год, туалетной водой, он был чисто выбрит, для разнообразия, и прилично, весьма прилично одет, видимо родители предупредили его заранее, что он должен соответствовать торжественности момента. Сафина запустила пальцы в его волосы. Ее до сих пор потряхивало, она нервничала и не видела иного способа завершить ситуацию, кроме как сбросить переполнявшее ее, их обоих, напряжение. Но… она связана была уже не только с Эдиком, с Петром тоже… и желание, испытываемое ею передавалось обоим, перемешивалось, она уже не понимала, кто перед нею. И… Эдик не в той мере, конечно, как сама Аська, но чувствовал сложное отношение Сафиной к тому, что происходит. А Ветошников, там, где он был, думал о ней откровеннее, чем обычно…

******
Мы с вами совсем забыли о Неперовской.
Вера Павловна была счастлива, как никогда в жизни. Даже год назад, когда Грей только-только открыл ей свои чувства, она не ощущала такой полноты жизни, как теперь, не смотря на то, что между ней и Серегой пролегло полтысячи километров, и общались они лишь по телефону или по электронной почте. Каждое утро Вера, придя на работу, находила непременно послание, короткое или длинное, с какими-то фотографиями, сделанными ее другом специально для нее. И в этих письмах каждое слово дышало любовью. Грей оказался необыкновенно сентиментальным и романтичным. Находясь рядом с ним, Верочка обычно попадала под действие его физической привлекательности, хотя… нет, ну честно, Серега не тянул на Аполлона даже в лучшие свои годы… просто вероятно они с Неперовской генетически очень друг другу подходили. Так вот, рядом с ним она обычно терялась, а на расстоянии они могли, наконец, поговорить по душам, и не было иного способа показать свою привязанность, чем облекая ее в слова.
«Помнишь нашу первую встречу?»
«Конечно, ты тогда подвез меня».
«А вот и нет. Я думал о самой-самой первой встрече…»
«Тогда, прости, не помню. Мне было шестнадцать лет… и я никак не могла предположить, что такой замечательный, умный, взрослый мужчина, жених моей троюродной сестры будет глядеть на меня как на объект))))?»
Но Верочка лукавила. Она помнила начало их с Греем истории прекрасно. И поминутно сползала в приятные теперь воспоминания и на работе, и позже в транспорте, и дома после ужина, пока занималась домашними делами. И так безраздельно она растворялась в мечтах и своем счастливом забытьи, что с удивлением обнаруживала, шаря не глядя в пустой корзине, что перегладила не приходя в сознание всю, месяцами копившуюся на софе в конце коридора кучу стиранного белья: и свое, и мамино, и Сонечкино, и даже какие-то старинные полотенца, которые не были в ходу уж года два или три и кочевали, мятые, в баулах из одного шкафа в другой.  И так же, совершенно отрешенно и безропотно она убирала дом и двор, снова становясь домработницей всей своей семье, но никаких внутренних противоречий в ней эта бытовая рутина больше не вызывала. Она, наверное, и не выдержала бы ожидания встречи с Греем, если б ей нечем было заняться. Верочкина мама, которая следила за дочерью пристальней обычного, была озадачена ее поведением, она приготовилась держать оборону, но младшая дочь вела себя на редкость спокойно и покладисто, легко согласилась снова сдать квартиру, с особенным энтузиазмом колдовала на кухне, только ничего не желала отвечать на вопросы о новогодних праздниках. И что она могла ответить? Что она едет к любимому мужчине? Посыпались бы вопросы. «Кто этот мужчина? Где работает? Семейное положение? Доходы? Каковы его намерения в отношении Верочки?» И что Верочка могла бы ответить? Что ее мужчина женат, у него есть уже довольно взрослый ребенок, что он безработный художник, без серьезных намерений, по крайней мере, замуж ее еще пока не звал.
Любовь застит разум. А реакция Вериной мамы была бы вполне предсказуемой. Конфликтов Вере не хотелось, поэтому она лишь однажды вскользь намекнула, что намерена на новый год уехать, но без конкретики.
Вера Павловна приобрела заранее билет на фирменный московский поезд и в письмах Грею все чаще стала поднимать вопрос о новогоднем меню. Грей подшучивал над подругой, над ее экономностью, привычкой считать каждую копейку и, в конце концов, категорично дал Вере понять, что она – его гостья и ей не придется ничего делать и ни о чем заботится. Верочке, привыкшей думать за всех вокруг, такая постановка вопроса казалась дикостью. Но раз Грей ей запретил, она смирилась и занялась поиском подарков. За неделю до… вместе с девчонками купила и нарядила елку, самолично засолила приличный кусок семги, а еще по знакомству раздобыла ягнячьих ребрышек. А тридцатого вечером пришла с работы пораньше, собрала внушительный чемоданчик, вызвала такси, сложила под елочку аккуратно упакованные презенты и только тогда спустилась разговаривать с мамой.
– Мам, я уезжаю.
– Куда?
– В Тутаев.
– Зачем?
– Встречать новый год, я говорила тебе.
– Я думала, ты пошутила.
– Я вам позвоню обязательно, когда приеду. И непосредственно перед полуночью.
– Я тебя никуда не пущу. Как ты можешь? С кем ты едешь и зачем? Что за блажь?
– Мамочка, давай не будем спорить, пожалуйста… Мне тридцать лет, пойми. Я хочу жить, а не прозябать здесь, как в тереме, надеясь, что под окошком вдруг появится прекрасный принц. Я имею право поступать по собственному выбору. Кому скажешь – засмеют, когда узнают, что тридцатилетняя тетка у матери спрашивается, что ей делать.
– Я не пущу тебя! Что же ты меня, одну оставишь?
– Почему же одну? Соня, девчонки?
– Они к козлу своему уходят.
– Извини… Я не могу, мам, правда. Меня ждут там. Пригласи кого-нибудь, я уверена… подружек своих, тетю Юлю с мужем, тетю Клаву. Мамочка, не обижайся.
– Уезжай, неблагодарная. Но если в подоле принесешь – прокляну.
Материнское «прокляну» звенело в ее голове весь вечер. Уж давно Вера сидела в вагоне, и прошла, проверяя билеты, проводница, и соседи засуетились, укладываясь, а она все не могла отделаться от неприятного зуда в душе. «Почему так случилось? Всю жизнь, сколько я себя помню… всегда отмечали новый год семьей. Как бы не ругались между собою… И вроде весело было, и хорошо. Несколько лет последних, с тех пор, как немного подросли девчонки, хотелось устроить им что-то сказочное. Каждый год новое придумывала. А в этот год не стала. Нет, елку нарядила, затарила холодильник, подарки всем… но я ведь заранее сказала, чуть ни за месяц, что уеду… И… странно, как только отпустила, решила, что мне это не нужно… все остальные тоже отказались… как будто на мне только все и держалось. Жалко маму, до слез… я обидела ее?»
Под перестук колес пытаясь хотя бы задремать, ворочаясь, просыпаясь на каждой станции, вглядываясь в провисающие за окном волнами провода, Верочка мучилась тем, что сделала. Трудно быть хорошим человеком. Ее отношения с Греем, если взять их в отдельности, как замкнутую систему, стали Вере важнее, чем что-либо до того в ее жизни. Но они не могли и дальше оставаться в изоляции. Степень их близости предполагала перетекание в следующее уже какое-то состояние. И понятно, что не завтра, но когда-то Грей должен был вернуться из своего импровизированного отпуска, а значит им предстояло сделать их связь более публичной. Вера уже познакомилась с Сережиным сыном, с его подругой Асей и они оба ей очень понравились, точно так же как Грею полюбилась Верина племянница Кристинка. Только ни Ника, ни Крися не догадывались пока о связи между Верой и Сергеем, и вероятно человек, который импонирует сам по себе абстрактно… в другом ракурсе, в другом качестве может вызвать совсем другие чувства. И наоборот, Аську, которую Вера увидела впервые в облетающем осеннем парке рядом с Греем, Неперовская поначалу возненавидела, просто так, не зная о ней ничего, просто потому, что видела, что Сережа очень привязан к Сафиной. Но стоило ей только прояснить для себя, что Грей считает Сафину чем-то вроде младшей любимой сестры, как ненависть и ревность тут же прошли, словно где-то внутри Верочки переключили тумблер. Вера, будучи человеком добрым и набожным даже молилась за Сафину, желая счастья той, которая сделала все, что от нее зависело, чтобы поддержать Сережу в тот сложный для него период.
И точно так же, будучи добрым человеком, Вера не могла понять того, что ее родная мама не хочет, сопротивляется ее стремлению к личному счастью. Неперовская вспоминала свадьбу своей сестры. Соне мама не строила препятствий, наоборот. Но между Сонечкой и Эммой Николаевной никогда не было особенно нежных чувств, старшая из сестер Неперовских всегда больше привязана была к отцу, чем к матери. Вера знала, что мама ее переживает ее любовь к какому-то, пока еще неизвестному ей мужчине, как личную потерю. Но теперь Веру глодали сомнения – она разочаровалась в матери и подозревала, что Эммой Николаевной движет меркантильный интерес. И от этого ей становилось очень горько и тошно.
В общей сложности в ту ночь она спала не более двух часов, и с утра приехала в Москву больная и вялая. Радость от долгожданной встречи с Греем ее окончательно добила, Вера расплакалась, а Серега тут же угадал, что ее состояние близко к истерике.
– Ты плохо спала? Что-то случилось?
Вера рассказала и о своем отъезде и о том, о чем думала всю ту ночь.
– Если ты скажешь, что ты этого хочешь, мы можем сейчас же сесть в машину и поехать обратно. Домой. Мы встретим новый год с твоей мамой, а потом я отведу тебя к себе, к друзьям… если только это тебе важно.
Вера Павловна разрыдалась.
– Но я не хочу… Это плохо? Я хочу только тебя, потому что я мечтала о празднике… Зачем ты такой хороший?
– Я не хороший. Я плохо поступил и с тобой, и с сыном. Я бросил свое дело и друзей, я подставил Аську. Но… раньше или позже мне придется вернуться. И придется разобраться со своими долгами и проблемами, познакомиться с твоей семьей. Потому что я хочу… чтобы у нас с тобой все было честно, порядочно и правильно. Ты ради меня предала саму себя, переступила через принципы и убеждения, а я пока еще ничего не сделал, но я сделаю… Ты любишь свою семью… И ради тебя я постараюсь их полюбить тоже. Мне было бы очень жаль, если ты рассоришься с ними…
– Ты… готов предстать перед моей мамой?
– Да.
– Но это будет… она начнет задавать вопросы.
– Я готов к этому.
– И что ты скажешь? Что ты женат? Что ты живешь со мною во грехе?
Грей рассмеялся тихонечко. Чмокнул подругу в нос, сжал ее руки.
– Ты невероятная! Знаешь ты, что само понятие греха безнадежно устарело, вышло из моды, никто уже и не помнит, что это такое? Откуда ты взялась? И самое удивительное, что ты мне досталась, после всего, что я пережил … мне достался ангел! Поехали к маме!
– Я не хочу… зачем? Почему я должна отказаться от всех тех чудес, что ты мне наготовил, а ведь ты точно какой-то намерен устроить сюрприз, я тебя знаю… Я полночи думала, что она своими действиями сама довела нас с Соней до того, что мы не можем с нею находиться, не хотим… и ей ничего не остается кроме, как давить на жалость… Если б ты был на моем месте, как бы ты поступил?
– Я был на твоем месте…
– Как это?
– Это долгий разговор.
– И чем все кончилось?
– Я не общаюсь ни с отцом, ни с матерью. С мамой уже лет десять, она в Канаде живет. А с отцом случайно только, если в торговом центре встречаемся… раз в полгода. Они не интересуются ни мною, ни собственным внуком. Они, правда, и раньше не шибко мною интересовались. Когда разводились, пытались через меня друг на друга влиять… Я был молод очень. Не знаю, как я реагировал бы теперь, но тогда я чуть с ума не сошел, пытаясь определить, кого из них я люблю больше, чью сторону я приму… Я остался с матерью. Из жалости. И за полгода, проведенных с нею, дошел до полного отторжения и себя, и ее самой, и отца, и вообще разочаровался в отношениях… И даже через через четверть века не изменил своего мнения. Я не ссорился с ними. Просто вычеркнул их из своей жизни. А они вычеркнули меня.
– И как же ты жил? Сколько лет тебе было, когда это все случилось?
– Лет шестнадцать. Я жил с бабушкой и тетками. Почти с самого рождения. Они меня и воспитывали… Родители же всегда жили своей жизнью, делали карьеру, ездили куда-то, им всегда было плевать, что со мной… Только два года, с четырнадцати до шестнадцати, я проживал вместе с ними, и это только потому, что они решили давить друг на друга через меня, сделали пешкой в игре.
– Бедный ты…
– Брось. Нормально все, не переживай. Не обо мне речь. Мы все искалечены родителями.
– Знаешь, что самое печальное?
– Что?
– Идея мамина… сама по себе… очень правильная, очень хорошая… Она хотела всегда для нас лучшей жизни. Она строила этот дом для своей семьи… Только теперь семьи у нее нет…
– Не плачь. Ну, пожалуйста. Я мог бы себе вместо коттеджа дворец выстроить и потом до конца жизни жить во дворце, как нищий, отказывая себе во всем, расплачиваясь с кредитом. Но я ж этого не сделал? Мама твоя тоже могла бы соорудить себе домик поскромнее… не обескровливая свою семью… Что ей мешало подойти к ситуации разумно, оценить свои силы или… хотя бы посоветоваться с дочерьми? Тебя же всегда ставили перед фактом? Разве нет? Ты поступила точно так же, как и она – поставила ее перед фактом, что ты уезжаешь…
– Значит я ничем не лучше ее?
– Лучше… ты предупредила, хотя бы… Вер, не сравнивай. Я удивляюсь ее поведению. Разве она не хочет тебе счастья? Разве она надеялась, что ты всю жизнь проживешь при ней?
 Пассажиры поезда, на котором приехала Вера, давно уже разошлись, платформа опустела. Грей еще раз поцеловал Верочку, подхватил ее чемодан и пошел к подземному переходу. Верочка пошла за ним. К тому моменту, как они добрели до стоянки, до Греевской машины, они уже вполне успокоились. Вера глазела по сторонам, она никогда не видела Москвы в таком ракурсе, не из окна личного автотранспорта. Снега в Москве не было, не смотря на предновогоднее время. Грей поминутно показывал ей всякие достопримечательности, объяснял, где они едут, но Неперовская плохо его слушала – ее немного отпустило, тугой узел в районе солнечного сплетения развязался… Верочку, кроме того почти всегда немного укачивало в машине, и она еще прежде, чем Грей выехал за МКАД, заснула. А проснулась уже в Тутаеве, перед тяжелыми воротами красивого дореволюционного кирпичного дома, принадлежащего Ирине Леонтьевой.
Грей и вправду наготовил подруге множество разнообразных сюрпризов и подарков. Они несколько раз выезжали в соседние города, но честно говоря, им обоим гораздо приятнее было оставаться дома, в постели. Они изголодались друг по другу. Для Верочки подобное времяпровождение было в новинку, но она оказалась способной ученицей и вскоре… нет, она не впала в бесстыдство, но… чем больше она узнавала, тем сильнее ей хотелось узнать что-то еще, тем больше радости… они могли доставить друг другу.
Несколько раз она звонила домой, но мама не брала трубку, Вера даже начала нервничать. Но сестричка ее успокоила. Оказывается, что к мужу Соня ходила ненадолго, к полуночи уже вернулась с дочерьми домой. И мама знала, что в новогоднюю ночь не останется одна… и от этого Верочке снова стало тошно.
Обратно они ехали вместе и на машине. Грею предстояло предварительное слушанье дела о его разводе. Вера спрашивала, где он намерен остановиться и надолго ли задержится в родном городе. Грей мог успокоить ее по поводу того, что жить намерен не в коттедже, а в собственной квартире, которую Серега называл студией, но того, насколько может затянуться его визит он не знал и сам.
Они планировали созвониться непременно и провести как можно больше времени вместе, прежде чем Грей снова уедет, но вышло не так. Эмма Николаевна устроила дочери по возвращению совершенно безобразную сцену, после которой Верочка не могла оставаться дома больше ни минуты. Она поднялась в свою комнату, выгребла все свои вещи из тумбочек и шкафов, позвонила Сереже, чтобы он забрал ее, и покинула родной дом под материнские проклятья.

С ног на голову.

Нет, не думайте плохого о Вере… Все произошедшее далось Неперовской очень нелегко. С ее мягким и покладистым нравом, набожностью и правильностью, ей самой было странно, что она способна на подобные поступки. Она периодически принималась тихонько плакать, когда думала, что Грей этого не видит. Но Грей был магом, влюбленным магом, а это значило, что ее настроения-состояния не являлись для него секретом. Он не мог изменить ничего, не мог облегчить ее боль, потому что считал, ей необходимо переболеть этой ситуацией и сделать свои выводы. Но он мог отвлечь Веру от ее переживаний, сделать так, чтобы ей не оставалось времени для самокопания. Он старался не оставлять ее одну даже ненадолго, заезжал за ней после работы и вез куда-то в ресторан, или по магазинам, а по выходным непременно на концерт, в клуб или в кино. Перед сном, когда наступало самое время, чтобы погрустить, Грей становился особенно нежным, баюкал Верочку, затаскивал ее в постель, включал какой-нибудь интересный им обоим фильм, и они засыпали, слипшись, как вилки в буфете, расслабленные, удовлетворенные, опустошенные.
Кроме того, Вера и Грей были заняты преодолением вполне земных… не проблем, но неудобств, проистекающих из того, что территория, на которой они проживали, уже давно не использовалась для жилья. В этой самой квартире Серега жил с детства и до того времени, пока не построил себе дом в поселке Тру-ля-ля. Жилплощадь принадлежала некогда его бабушке, а последние годы использовалась Сережей для личных встреч и как мастерская, когда на него находил стих поделать что-то руками, порисовать. Самая большая из трех комнат была завалена всяким специфическим барахлом: тюками и связками разноцветных и разнокалиберных ивовых веток, банками с красками и лаком, старыми холстами на подрамниках, неоконченными работами и набросками в объемных папках. Марину раздражали Греевские увлечения, она хотела видеть его бизнесменом, а не художником, поэтому она категорически запретила мужу тащить этот хлам в их общий дом. Грей в ответ на это объявил свою старую квартиру запретной для Марио зоной. 
 Серега периодически и по мере надобности чинил в своей старой норе что-то, вышедшее из строя, но никаких серьезных ремонтов в квартире не было уже лет двадцать, если не больше. Если честно… выглядела квартира на редкость прилично, если абстрагироваться от того, что в ней не было ни одного предмета интерьера моложе двадцати лет. Как всякое давно покинутое жилье, она обросла старыми, вполне еще годными к употреблению, но немодными вещами. Если бы наш друг Ветошников получил бы доступ в Греевские апартаменты, он бы умер от счастья. Потому что Серегина семья всегда, на протяжении жизни многих поколений, отличалась если не достатком, то художественным вкусом, так что среди громоздких буфетов и комодов, вытертых кресел и кушеток, изящных этажерок и массивных столов, большая часть обладала, на взгляд коллекционера, несомненной эстетической и исторической ценностью. Грей же никогда о таком не думал, он вырос среди этих вещей, они были частью его жизни, и он ни за что не расстался бы с ними, не выкинул.
Мужчине невдомек, да и незачем вникать во многие подробности быта… но вот Вера, когда они обосновались на новом месте, очень быстро поняла, что ей реально не хватает очень многих привычных мелочей. Она не могла приспособиться к допотопным кастрюлькам и сковородкам, которыми когда-то пользовалась еще Сережина бабушка. Ее бесила щербатая посуда, чашки без ручек, но Верочка не знала, сколько они с Греем проживут еще вместе, потому не видела смысла покупать что-то новое… Сложно сказать, чем бы это все кончилось, если б Серый не был магом… Он понимал Верочку без слов, чувствовал в свой девушке легкий налет раздражения в связи с испытываемыми неудобствами, и потому почти сразу же предлагал заменить то одно, то другое. Однако и тут таилась засада – Вера не знала, как реагировать на желание Грея неограниченно тратить деньги. Она знала, что он и так уже два месяца просидел без работы и не строил никаких планов по поводу трудоустройства, Вера не имела ни малейшего понятия какими средствами Сергей располагает. Сама она всегда долго и придирчиво взвешивала необходимость той или иной, даже самой незначительной покупки. Она бы, если б ей дали возможность решать, выбрала бы и стиральную машину, и микроволновку, и утюг, и посуду попроще, но Сережа только спрашивал: «Нравится?», и если только в цене покупки была причина Вериного неудовольствия, приобретал нужную вещь без раздумий.
Верочка боялась спрашивать Сережу об их материальном положении. Она видела только, что он сам за все платит, не скупясь, Неперовская же не потратила за время их совместной жизни ни копейки, точно так же, как и прошлым летом, во время отпуска. Грей просто не давал ей этого делать. Но Верочка… имела привычку к самостоятельности в финансовых вопросах, она не понимала, как ей поступить, а врожденная деликатность мешала ей беседовать о деньгах. Кроме того, попытки ее развлекать, выгуливать по ресторанам, театрам, кино и клубам воспринимались ею точно так же неоднозачно. Неперовская была бережлива до скупости, она просто не могла стать иной… в тех условиях, в которых выросла, она не имела привычки отдыхать напоказ, и считала подобное времяпровождение глупым транжирством.
Вера робко намекала Грею, что им нужно вести себя скромнее, что она с большим удовольствием проводила бы вечера вдвоем с ним дома, что ей милее камерные посиделки с самыми ближайшими друзьями, чем помпезность ресторанов или угар ночных клубов. Она спрашивала его о том, почему за полтора месяца их совместной жизни он ни разу не познакомил ее с друзьями, почему к ним в гости не ходят Ася или Ника. Грей не знал, что ответить Вере. Он и сам еще не созрел… не мог себе представить, как свести на одной территории свою девушку и сына. Он боялся неловкости, он… Ника, я упоминал, был эмпатом. Грей к этом привык, ему было очень комфортно с сыном, они не могли скрыть друг от друга ни единой (почти) мысли, и не старались этого делать. Нечаянная эта оголенность и откровенность воспринималась ими обоими без стеснения, без отторжения и стыда, потому что являлась нормой жизни. А Вера этого не знала и даже представить себе не могла, следовательно… ей грозили переживания на пустом месте, т.е. конечно же не на пустом… просто ее понятия о морали сильно не совпадали с Греевскими, да и с Никиными, если честно, тоже… Я говорил уже, что они принадлежали к разным мирам. Грей сомневался, что получится совместить оба его мира в Вере, он откладывал намеренно ее внедрение в свой ближний круг, а Вера это чувствовала, но не понимала причины. И прежде всего винила себя, представляла, будто она чем-то ущербна, недостойна Греевских друзей…
Еше в середине января Грей вернулся к своим обязанностям генерального директора. Вера не знала, что он делает днями, потому что сама работала. Он сказал ей не сразу, и точно так же не сразу сказал и о том, что часто общается с сыном. Верочка, поразмыслив, однажды предложила Грею встречаться с Ником дома или на нейтральной территории по воскресеньям, а по субботам они вместе ездили по магазинам и на рынок. Короче – им пришлось нелегко, но обоими двигало желание сделать жизнь любимого человека лучше, и они держались друг за друга… через уступки, притирки, ссоры и примирения, через преодоление несостыковок восприятия они превращались в семью.
С февраля Ника стал приходить к ним в гости. Иногда вечерами в будний день, иногда по выходным. Вера была человеком воспитанным и деликатным, когда к ней или к ее родным приходили гости, она считала своим долгом встретить их, напоить чаем, угостить, поддержать беседу. С Никой у нее не получалось. Мальчишка лип к отцу и при виде Веры замолкал, бросал на отца говорящие взгляды. Вера оставляла их одних, уходила в другую комнату, но когда сквозь стены до нее доносился смех… на два голоса… ей казалось, что в этом есть что-то обидное для нее. Верочка вспоминала свои старые страхи, она снова начинала думать о том, что виновата в Греевском уходе из семьи, что это она, Вера, разлучила их с сыном. А мальчик никак не хотел сближаться с Верой, он не дерзил ей, не ссорился, ни словом, ни делом никогда не обидел, он ее просто вежливо игнорировал. Если он приходил к ужину, Вера, сидя напротив за столом, урывками разглядывала его. Мальчик был хорош безусловной, вне понятий о моде, мужской красотой. Она чувствовалась в Нике даже сквозь детство. Невысокий для своих четырнадцати лет, худой и гибкий, с длинными, забранными в хвост, очень темными, волнистыми волосами, пронзительными, прозрачными серыми глазами, бледной, тонкой кожей и широким узкогубым ртом, Ника уже и сейчас должен был нравиться девушкам, а в будущем… В нем было что-то от Марио, какой Вера ее помнила по их общему детству, врожденное высокомерие и внутренняя, клокочущая сила, живость и спортивный азарт. Было кое-что и от Грея – доброе, честное выражение открытого лица, походка, жесты, модуляции голоса, спокойный взгляд. Но было и другое, чего Неперовская не знала ни в Марине, ни в Грее, да и вообще ни в ком, из ныне живущих.
Чем чаще к Грею приходил сын, тем хуже чувствовала себя Вера, и тем сложнее ей было заглушить голос своей совести. Она стала подмечать в себе слабость и вялость, почти такую же, как в ту ночь, когда она ехала на встречу с Греем в Москву. Мальчик иной раз странно смотрел на нее, Вера пугалась его тогда до оторопи, ей чудилось, что он знает ее мысли и осуждает ее. Она уж совсем созрела до серьезной беседы с Сережей, когда тот нанес упреждающий удар, сообщив о том, что их пригласили на 23 февраля к Асе.
– Только у нас есть традиция в своем узком кругу… мы не нагружаем принимающую сторону готовкой, каждый приносит что-то из любимых кушаний своих, а еще алкоголь… какой тебе нравится? Что ты предпочитаешь?
– Белое столовое вино. Ты в винах лучше понимаешь, я тебе доверяю. А…
– Форма одежды произвольная, не парься…
– Я сделаю шашлычки куриные на шпажках, не против?
– Здорово! А я соус свой фирменный намешаю… Вер, слушай, я даже не знаю с чего начать… Ты помнишь, я говорил тебе, что Аська рассталась со своим старым другом… У нее теперь новый мужчина, так что не стоит с нею говорить о личном… я не настаиваю, не подумай плохого… просто он нам не нравится, но это – Ася, а она всегда была существом непредсказуемым.
– А почему не нравится? И что такое «нам»?
– Ну, ты же помнишь, я тебе говорил, что директорат фирмы, где я тружусь, состоит из пяти человек: Звягицевы, я, Корнилов и Сафина. Мы не просто работаем вместе, мы дружим уже более двадцати лет, наши дети дружат. Я считаю их за семью, а Аська у нас самая младшая и самая… неугомонная. Она, собственно, нас и сподвигла на совместный бизнес. У нее дар, талант находить приключения на свой мелкий носик. И мы… короче, мы ведемся на ее проекты и не пожалели еще ни разу. Но в личном ей не везет. Точнее… она не очень склонна к моногамии. Болезненно свободолюбива… и мы к этому привыкли. А нынешний ее чел…
– Что?
– Он старше…
– И что. Ты тоже меня старше на десять лет почти.
– Но я на тебя не давлю, я не считаю нужным тебя воспитывать. Скорее уж ты меня… ты делаешь меня лучше, чем я был. Да-да-да. Не возгордись, смотри.
– Когда люди живут вместе… иногда нужно идти на уступки… И есть же уважение перед старшими, перед их мнением.
– Я не чувствую себя в праве навязывать тебе свое мнение. Я никогда не буду заставлять тебя делать что-то, я тебе доверяю… Ты – ангел, но и у ангелов бывают недостатки, ведь так? Ты скуповата, но разве я напоминаю тебе об этом через каждые пять минут? Я пытаюсь тебя убедить в том, что ты не должна больше нервничать или переживать из-за денег. Я знаю, что когда-то ты расслабишься, я докажу тебе, что со мной тебе не о чем беспокоиться, я обещаю… Как только я получу развод, я пойду с тобою к твоей маме и попрошу твоей руки.
– Может, у меня сначала спросишь?
– У тебя есть сомнения?
– Конечно.
– Что тебя не устраивает?
– Ты не отвечаешь на мои вопросы, ты отмахиваешься.
– Спроси, что хотела…
– Я хочу знать, что у тебя нет финансовых проблем. Мне кажется, что ты в попытке очаровать меня превышаешь свои доходы, я вполне обошлась бы без ресторанов… и прочего. Гораздо важнее для меня знать, что ты не наделал долгов…
– Вер… мне неловко говорить о деньгах… я не превысил бюджета… у нас с тобой, прости, очень разный уровень доходов… я не хотел тебя обидеть и потому не говорил. Я владелец и директор фирмы с очень приличными оборотами. Я знаю, что ты годами ухитрялась существовать на какой-то мизер… что на один поход в клуб мы тратим больше, чем ты привыкла тратить в месяц на «личные» мелочи. Прости, я, честно, не хотел тебя обижать. Когда мы поженимся, да даже и сейчас – обозначь разумную сумму, и я, чтобы ты не нервничала, буду отдавать ее тебе первого числа каждого месяца, и ты сама будешь решать, на что мы можем ее потратить. Если тебе так нравится…
– Прости, Сереж… Ты прав, наверное. Просто я действительно привыкла к экономии, это… как болезнь. Но и все-таки, вот ты, как человек более взрослый и опытный, ты лучше понимаешь жизнь, ты мне объяснил, почему ведешь себя так… как ведешь, и я поняла, я поверила… Неужели ты не можешь принять того, что кто-то может стать авторитетом для Аси? Как ты для меня…
– Но я ничего тебе не навязываю, наоборот, я хочу совместных решений, я просто не могу заставлять тебя… разве я не прав? Я очень переживаю, когда ты замыкаешься… Говори со мной, Вер. Проговаривай то, что тебе не нравится в нашей жизни… Я готов к диалогу.
– А если я обижу тебя?
– Ты? Разве ты этого хочешь?
– Конечно, нет. Но бывают же… ситуации, которые мы оцениваем по-разному?
– Случается. Но ведь в том и смысл отношений. В том, что мы разные… Зачем обижаться? Я бы обиделся, если б ты делала что-то намеренно, по злому умыслу… А что до Аськи… Разве ты хотела бы, чтобы я контролировал твой каждый шаг? Указывал, что тебе носить, или велел бы тебе остричь волосы. Или канал бы тебя за отсутствие глаженых рубашек?
– Нет. Не хотела бы. Но я твои рубашки глажу в автоматическом режиме. Когда ты их не выгладил раньше сам.
– Я считаю, что ты не должна этого делать. Я вполне способен о себе позаботиться. В этом смысле. А Аськин товарищ… ладно… сама увидишь, составишь собственное мнение.
Собственное мнение Верочки… точнее даже мнение Верочки о самой себе, после визита к Асе подверглось некоторой корректировке. Во-первых, выражение «произвольная форма одежды» в понимании Греевской компании означало совсем не то, что предполагала Неперовская. Она, собираясь в гости, да еще на праздник, долго и взвешенно перебирала свои наряды и остановилась в итоге на жемчужно-серой, сложного кроя юбке, которая подчеркивала ее изящную талию и удачно драпировала бедра. К этой замысловатой юбке она обычно надевала простую черную водолазку с коротким рукавом, а еще шейный платок в тон юбки и аккуратные лаковые туфли – Сережин подарок. Завершая образ, Вера завила волосы, она знала, что ей очень идут локоны. И Грей, который в иных обстоятельствах считал этот ансамбль очень удачным, увидев Веру в таком виде выходящей из ванной утром 23 февраля, сотворил на морде лица скептическое выражение, но, однако ж, промолчал. Сам он выглядел так же, как всегда – футболка, кардиган и нелепые штаны с множеством накладных карманов. Вера не совсем понимала такой стиль одежды, как-то не могла представить, что именно так, несолидно совершенно, должен одеваться директор крупной, процветающей фирмы.
Однако, оказавшись у Аськи, Вера поняла, что скорее это уж она смотрится среди Сережиных друзей нелепо и неуместно, потому что почти все они были одеты небрежно и, даже более того, совершенно затрапезно, а Ритка Сафина и ее приятель Ной и вовсе по-домашнему – в пляжные бриджи и футболки. Вера никак не могла предположить, что на фоне довольно сильных морозов кто-то может прийти в гости в таком виде, а потом узнала, что Ной и Рита гостят у Аси уже неделю. Сама хозяйка дефилировала по дому в трикотажном, длинном, сужающемся к низу, темно-сером балахоне с капюшоном и белых гольфах, соскальзывающих с ее тонких икр, собранных в гармошку на щиколотках. Из-за узкого подола платья Ася вынуждена была семенить мелкими шажками, за что подвергалась со стороны Ильи и Грея откровенным и беззлобным насмешкам. Один обзывал ее «призраком гейши», а другой – «привидением в японском стиле». А Рита поминутно воевала с волосами, которые вились крупными прядями и падали ей в тарелку, в конце-концов она закрутила их в узел, даже не расчесав, и сколола их вместо шпилек, к полному ужасу Верочки, китайскими бамбуковыми палочками для суши. Более или менее прилично из девушек смотрелась глубоко беременная супруга Ильи Корнилова. На ней был бежево-коричневый клетчатый сарафан и легинсы. А виновники торжества, мужчины, праздника предпочли не заметить. Все, кроме Ветошникова. Петра Верочка узнала сразу же, едва лишь увидела. И страшно удивилась, обнаружив его рядом с Сафиной. Он выглядел в Асином ближнем кругу белой вороной – в костюме и даже в туфлях, чисто выбритый, аккуратно причесанный, и единственным отступлением от этикета в его облике было отсутствие галстука и растегнутая верхняя пуговица идеально выглаженной лавандовой рубашки.
Второй причиной для изменений в Верочкином мироощущении стало Асино обиталище. Отойдя от культурного шока, Вера вынуждена была признать, что дом (изнутри и снаружи) выглядит довольно странно, но стильно, и в нем все продумано, подобрано из соображений удобства и своеобразной, минималистистичной и мрачноватой эстетики. Верочка довольно быстро освоилась в нем и даже нашла, что он ей начинает нравиться. Не настолько, чтобы захотеть самой в нем жить, но, тем не менее, настолько, чтобы оценить благородное и спокойное сочетание оттенков серого и коричневого, преобладавших в интерьере.
Третьим поводом изменить своим привычкам и принципам послужил тот факт, что никто почти из Асиных гостей не обращался друг к другу по имени. Когда по очереди, по мере попадания в поле ее зрения, Сережа представлял Верочке своих приятелей, он говорил примерно так: «Айсу ты знаешь, а это – Рита Сафина и ее друг Ной… Вот тот мрачный парень на диване – Петр Матвеевич. Что? Вы знакомы? Тем лучше? Ной, я забыл твое имя, а Верочка настаивает. Шучу… Иван Александрович… Вера Павловна. Прошу любить и жаловать. А это – Корниловы. Ля и Лю. Оля и Илюша, соответственно…» Вере было дико, что Сережа не знал, как зовут его лучшего друга, но потом, когда она перестала смущаться и потихонечку начала вникать в суть отношений между присутствующими, она поняла, что Айс, Лю, Грей и Ной… у Веры было ощущение, что они так сплелись между собою, что даже употребление этих дурацких собачьих кличек между ними – лишнее. Они и вовсе могли бы не произносить ни слова, потому что и без того… их реакции совпадали до секунды, до оттенка настроения, они переглядывались постоянно… они жили одной, очень сложной, но общей на всех эмоцией…
А четвертым разочарованием для Веры стал Ветошников. Но об этом… по порядку.
Вера, едва она переступила порог Асиного дома, услышала брюзжание Ветошникова на тему того, что порядочные люди приходят в гости вовремя. Грей, не сморгнув, отпарировал, что он был ради Петра Матвеевича точен, как никогда в жизни, на что Петр заявил, что имел в виду вовсе не их королевские величества, а Корниловых, которые живут ближе прочих, а, однако ж, опаздывают. Грей помогал Вере снять пальто и промолчал, зато за друзей вступилась Ася, которая напомнила Петру, что женщину в интересном положении подстерегает множество неожиданных недомоганий, и можно уж отнестись к ним снисходительно. Корниловы явились секундой позже и под бой напольных часов через черный ход. А еще секундой позже по лестнице в хол скатились мальчишки в количестве четырех человек, но их почти тут же отправили обратно, вручив им пиццу и сок.
Разговор за столом поначалу казался Неперовской непринужденным и легким, хотя обсуждаемые темы Верочке не были близки. Зато ей стала очень понятна Сережина страсть к туризму, потому что она была общей для всех его друзей. Каждый из них с удовольствием и при первом же удобном случае старался употребить свободное время на путешествия, Ной и вовсе жил уже много лет в Индии, а его друзья любили ездить к нему отдыхать. В этой связи у Веры возник вопрос о том, как они с Ритой Сафиной ухитряются поддерживать близкие отношения, если она живет в Москве, и можно ли считать их парой, если они могут видеться только несколько раз в году урывками. Однако Ной и Рита выглядели очень счастливыми, подшучивали друг над другом, переглядывались, улыбались, так что сомнения Веры в их адрес понемногу утихли. Ольга с Ильей тоже показались Вере очень хорошей парой: Оля была красивой женщиной, даже то, что она располнела, раздалась вширь, ее не сильно портило, лицо ее сохраняло даже в самые эмоциональные моменты безмятежное и расслабленное выражение, движения были плавными и вальяжными, а ее муж вел себя с нею необыкновенно предупредительно и нежно.
Ветошников же с Сафиной в представления Веры о любящих друг друга не помещались. У Неперовской возникло чувство, будто Петр постоянно пристально следит за Асей, отслеживает всякое выражение ее лица, взвешивает каждое сказанное ею слово, тревожится о любом взгляде, брошенном ею не на него. Он постоянно втягивал присутствующих за столом в дискуссии, он высказывал какие-то мнения, и ждал реакции, и если Лю, или Ной, или Грей не совпадали с ним во взглядах, он привлекал Асю в качестве третейского судьи. Ему было важно услышать ее мнение, и он надеялся, что она его поддержит, займет его сторону. И точно так же это было важно Асиным друзьям. Они подначивали ее, рвали на части, ждали малейшей слабины с ее стороны, чтобы почувствовать себя увереннее, и начать атаку на противоположную сторону. Верочка чувствовала себя немного неловко, но никто кроме нее не беспокоился в связи с противостоянием Ветошникова и прочих, наоборот, похоже, что с тех пор, как Петр Матвеевич появился в Асиной жизни, взаимные провокации и подначки стали для ближнего круга Сафиной любимым развлечением. Оля и Рита старались сохранять нейтралитет, но Ася… Там, где она не могла отвертеться от прямого ответа, она говорила, что о терминологии не спорят, но договариваются. И Ветошников тут же коментировал: «So many men, so many mind». Английский язык в исполнении Петра Матвеевича звучал, как музыка, его голос вибрировал и шекотал Вере уши, так что она почувствовала к Ветошникову что-то вроде интереса, сама же смутилась этого и передвинула свой стул поближе к Сереже.
Верочка крайне негативно обычно относилась к употребленю спиртных напитков, но она сама понимала, что причина ее нелюбви кроется в детстве, в пьянстве ее отца, разрушившем семью. Грея она выпивающим ни разу не видела, но это являлось следствием того, что он постоянно был за рулем. Асины гости, за исключением Петра, Веры, Грея и беременной Корниловой, пили много. Аська вообще употребляла вино, как воду и не пьянела. Вера заметила, что Илья, сидевший между Сафиной и Олей, постоянно подливает подруге спиртное, следя за тем, чтобы ее бокал не пустел. Точно так же, как Илья следил за тем, чтобы Аське было, что пить, Ветошников следил за тем, чтобы его девушка не злоупотребляла. Вера лично видела, что после третьего бокала Петр Матвеевич сделал попытку перехватить Илью с новой порцией вина, и ему это удалось. Но в тот же момент с другой стороны диверсию предпринял Ной, подлив Асе из другой бутылки. Это вызвало приступ веселья и насмешек, на которые Петр Матвеевич прореагировал весьма болезненно, выйдя из-за стола. За ним тут же направилась Ася, Верочке с ее места было видно, что она ластится к Петру, заигрывает с ним, пытаясь успокоить. А Илюха с Ноем, переглянувшись, отправились курить.
Когда все успокоились и вернулись, Рита предложила сыграть в игру «Правда или вызов». Суть игры заключалась в том, что каждый из играющих по очереди задавал своему соседу вопрос: «Правда или вызов?». В том случае, если ответ был «правда», то играющий должен был правдиво ответить на любой, даже самый интимный вопрос. А если игрок выбирал «вызов», то ему предстояло сделать то, что ему назначил спрашивающий. Игра Верочке понравилась, особенно поначалу. Ей достался вопрос «чистила ли она с утра зубы?», а она сама с удовольствием назначила Сереже скушать кусочек сыра с плесенью, которым Грей в прочих условиях побрезговал бы. Однако, после первого круга, который был всего лишь разминкой, после того, как Асе под пристальным взглядом Петра налили еще один бокал, вопросы и фанты стали злее. 
Илья поставил для Ветошникова кусок песни с английским текстом, и попросил перевести. Петр Матвеевич, утверждавший, что имеет большую разговорную практику, потому что часто бывает в Англии, тем не менее, промедлил, прежде чем ответить. Верочка, которая болела за него всем сердцем, но не знала языка совершенно, напряженно вглядывалась в его лицо и хотела, чтобы он справился, но Петр молчал.
– Ну, что же ты? Не стесняйся, попробуй, мы простим тебе мелкие неточности, если ты правильно ухватишь суть.
– Суть я давно ухватил. И проблем с интерпритацией твоей просьбы у меня не возникло… если тебе, вам всем… так важно, чтобы я это сказал, пожалуйста: «Я – неудачник, я – извращенец. Какого черта я здесь делаю? Мне здесь не место…» Дословно перевел.
– Браво. Ась, он начинает мне нравиться, - Грей посмотрел на Сафину и улыбнулся. – Можешь его оставить.
– «Оставить»? Грей, ты забываешься. Это решать не тебе. – Ветошников сжал кулаки.
– Ага… и не тебе. И… не знаю, что ты там себе думаешь, Петр Ветошников, но мы – вот такие, нормы приличий не для нас… не для нее. Ты пытаешься обуздать ураган…
– Грей, ты переходишь все границы. Ты – мой гость, и Петр тоже. Я не хочу, чтобы вы ссорились.
– Спасибо, Ася. Я все ждал, когда же ты прояснишь ситуацию. – Ветошников наконец-то услышал то, что хотел.
– Не благодари. Ты тоже хорош.
– Правда или Вызов? – Петр Матвеевич состроил ехидную рожицу и обратился к Аське, продолжая игру. Все замерли, затаили дыхание.
– Правда, - Ася не смотрела ни на кого вокруг.
– Кто… самый… главный…мужчина… в твоей жизни? – Ветошников говорил раздельно. Напряжение за столом было таким плотным, что его можно было резать ножом, как масло. Верочка почему-то испугалась. Но Аська, не сомневаясь, не помедлив ни секунды, подняла глаза на Петра в совершенно искреннем недоумении.
– Мой сын – самое важное в моей жизни. Разве может быть по-другому?
Илья что-то буркнул, Грей до боли сжал руку Верочки под столом, а Рита, откинувшись на спинку стула тихонечко напомнила, что теперь ее очередь, и выбрала «вызов».
– Отправляйся на второй этаж, позови мальчишек кушать, Петь, ты не поможешь мне убрать немножко?
– Разумеется.
Оля медленно встала и переползла, поддерживаемая мужем на диванчик, взяла с журнального столика какую-то брошюру и расслабилась. Остальные без напоминаний отнесли на кухню свои приборы, Ветошников с Асей наводили порядок, Ной, Лю и Грей ушли курить. Вера вернулась к столу, прошла вокруг него, убирая лишние бокалы, салфетки, пустые тарелки из-под закусок. Спустились дети. Ася расставила перед ними тарелки и положила каждому то, что им нравилось, а потом тоже исчезла из Верочкиного поля зрения. Неперовская прошла на кухню. Опершись спиной о кухонный остров, глядя в окно, посреди комнаты стоял Ветошников. Лицо его, которое Верочка видела в профиль, показалось ей необыкновенно мужественным и даже красивым.
– Мы с вами, Верочка, единственные гости на этом празднике жизни, которые с уважением относятся к традициям и правилам этикета. Вы не представляете, как много для меня значит, что я не один сегодня тут… такой…
Ветошников провел рукой по лацкану пиджака, повернулся к Вере и тепло заглянул в ее лицо.
– Я действительно чужой здесь, мне тут не место.
– Не слушайте никого, Петр Матвеевич. Ася хочет быть с вами, а ее друзья просто ревнуют. Это пройдет.
– К вам они не цеплялись.
– Они, вероятно, еще не составили собственного мнения. Они видят меня впервые.
– А я уже почти два месяца живу в атмосфере постоянных подколов и провокаций. Я так устал… Когда я уговаривал Асю, когда мы решили сойтись, я предполагал, конечно, что будет сложно. Они – друзья, они почти семья, команда. Они заботятся друг о друге, но почему они не хотят допустить, что Ася дорога мне, я не понимаю. Они прилагают все усилия, чтобы рассорить меня с Сафиной, они вынуждают меня вести себя некрасиво, поперек себя… И это… нечестно.
Верочке стало безумно жаль этого мужчину, ей захотелось обнять его, утешить, но она не умела… не смогла переступить через врожденную скромность.
– А давайте, Петр Матвеевич…
– Петя..
– Давайте, Петя, мы с вами сделаем вид, будто мы довольны обществом друг друга, отпустим их, дадим им пообщаться спокойно, без посторонних.
– Вы правильно сказали, Верочка, мы – посторонние. Мы – другие, чужие… Я с благодарностью принимаю ваше предложение.
– Только… вы не подскажите мне… я бы хотела поправить макияж…
– О! Простите… за камином в гостиной есть дверь… Я подожду вас возле Ольги?
– Конечно.
Пройдя мимо камина, толкнув неприметную дверь, Вера попала в небольшую полутемную комнату, правая сторона которой состяла из одного огромного окна, закрытого жалюзи от пола до потолка. Туалетная комната оказалась слева. Откуда-то из-за окна Вера слышала приглушенную беседу, видимо там курили Асины гости.
Неперовскую разбирало любопытство. Она аккуратно сдвинула в сторону одну из пластин жалюзи, и увидела стеклянный куб теплицы. Вдоль стен стояли кадки с разной степени зрелости огородными растениями, а по центру распологалась плетенная кушетка, стол и два стула. Ася сидела на кушетке, поджав ноги, вертела в пальцах незажженную сигарету и внимательно слушала Корнилова, сидящего рядом. Ной стоял позади нее, положив руку ей на плечо, а Грей, Верочкин Грей, сидел перед Асей на корточках, так что их лица почти соприкасались. Неперовская задохнулась от гнева и ревности. Она приоткрыла пошире дверь в теплицу и прислушалась.
– Ась, мы за тебя переживаем.
– Это ваши проблемы.
– Твой Ветошников почему-то решил, что ты должна прогнуться под него. Он пытается давить на тебя.
– А это – его проблемы.
– Сафина, посмотри на меня, - Илья говорил тихо и участливо. – Я тебя прошу, вспомни, кто ты есть.
– Лю, я об этом помню всякую секунду. И о вас помню, я знаю, что вам больно видеть… вы считаете, что я свихнулась… но… я вам всем вместе и каждому в отдельности повторяю – вы ведете себя не лучше, чем Ветошников. Что за спектакль вы сегодня разыграли?
– А какого черта он за тебя решает, сколько ты можешь выпить?
– Но что плохого в умеренности?
– Вот пусть и придерживается сухого закона, если ему это нравится. Зачем он тебя заставляет? И закури уже, в конце концов, хватит мять эту несчастную сигарету.
– Я не могу. Мы бросаем курить
– «Мы»? Он, вероятно, бросает. А твое бросание заключается в том, что он канает и пилит тебя за каждую сигарету? Ведь так?
– Лю, от меня не убудет, - Ася глядела на друга немного виновато. – Ну, прогнулась я чуточку, ему так легче, понимаешь? Ему ведь тоже тяжело, и со мной, и с вами… Он вырос в другой атмосфере, он не такой гибкий…
– Почему же ты думаешь о нем в первую очередь? Ася Сафина, которую я знаю – эгоистка до мозга костей и думает о себе, и еще раз о себе, а уж потом о ком-то…
– А еще, раз уж ты завел об этом речь, Ася Сафина, которую ты знаешь, отродясь не нуждалась в заступниках, так?
– Ася, поверь, сейчас не тот случай!
– Да, брось? За каждым из нас водятся грехи. И каждый из вас делал мне больно, специально, и продуманно, и не меньше его. И что это вы взбеленились? Раньше спокойно смотрели, как я тону с потрохами, но молчали… и не считали нужным меня спасать?
– Да, ладно?! Все это были игры! И ты об этом знала!
– Не ладняй горбатого к стенке… Лю, ты… спокойно бросил меня, когда ушел Эдик, когда я громила свою квартиру, а ведь ты знал… что я нуждаюсь в тебе? Нет? неправда? Какого черта ты сейчас одумался? Или вот ты, Грей? Ты думаешь на тебе нет пятна? Ошибаешься. Ты… невозмутимо смотрел на то, как твой лучший друг меня периодически насилует, а мне тогда было 15лет. Смотрел, улыбался мне, ему, делал вид, что ничего не происходит?
– Ася… я не знал…
– Не ври. Ты знал… Ты довольно знал своего друга Калину, чтобы догадаться, что значат эти его настороженные и ждущие, жадные взгляды…
– Но ты была сильнее? Я думал, ты справишся.
– Я справилась, как всегда. Но меня удивляло, что ты… ты не сказал, не поговорил, не остановил его…
– Я боялся.
– Чего?
– Того, что тебе это нравится. То, что он с тобой делал…
– И мне нравилось… Только… мне было пятнадцать, а вам – по двадцать с хвостиком… И… мне полагалось в куклы играть, тихо и чисто любить какого-нибудь одноклассника. Илюху, к примеру… Но не получать удовольствие от того бешенства, от той грязи в которой меня вывалял Паша Калинин… Что я могла противопоставить вам, молодым, балованным, испорченым мажорам? Где… где ты был? И после того ты еще посмел меня, беременную, звать на его похороны?
– Прости меня…
– Давно простила…
– А я? Раз уж сегодня у нас день откровений? Я чем перед тобой виноват?
– Ной… помимо всего прочего… Ты думаешь, что мне легко молчать о том, что ты играешь в любовь с моей родной сестрой, продолжая при этом… поддерживая отношения с моей лучшей подругой Лизой? Рита не такая… равнодушная, как я. Я могу… заигрывать с тобой, зная, что ты любишь Лизу Звягинцеву больше жизни. А Рита не смирится. Ее это убьет, понимаешь? И потому я молчу. Я хочу верить, что вы можете быть счастливы… все вы… что бы вы не делали… вы дороги мне, и ради этого я терплю ваших жен и подруг, и мне тоже иногда поперек сердца ваш выбор… Или вы всерьез думаете, что Оля, эта Барби, может мне нравиться? Или Ритка подходит Ною? Или Верочка? Ты ведь никогда не скажешь ей, Грей…
Тут Веру Павловну переклинило, она в ужасе попятилась от окна и вернулась в гостинную, ей хотелось убежать немедленно из этого дома, но ей некуда было идти… Ветошников заметил ее замешательство, он подхватил Верочку под руки, увел ее на кухню, напоил чаем, был мил и предупредителен, заботлив и нежен. И видеть такое отношение к себе, да еще от человека, которого она почти не знала… Верочка начала проникаться к Ветошникову.
Но… это было еще не все. Спустя какое-то время Верочка услышала музыку откуда-то со второго этажа. Ветошников тоже давно прислушивался, и иногда, видимо, узнавая песню, темнел лицом, сжимал кулаки, хватался за сигареты, но не уходил. Слушал Верочку. А та… говорила о том, что никогда никому не доверяла, о чем не могла поговорить ни с Сережей, ни с сестрой, ни с подругами…
Но… раньше или позже, они должны были подняться к прочим гостям. Когда Вера с Ветошниковым переступили порог репетиционного зала, спокойная до сих пор мелодия сменилась драйвовой вставкой, причем Неперовская никак не могла представить себе, что эти звуки способна извлекать из инструмента Сафина. И в этот момент, при всех симпатиях к Ветошникову, Вера поняла, что Илья был абсолютно прав, когда не хотел верить в уместность Петра Матвеевича рядом с Асей. Как бы это ни было горько… Аська действительно не подходила Ветошникову.
В целом дальше вечер Неперовскую порадовал, она неплохо провела время. Конфликтов… открытых, по крайней мере, гости больше не допускали… Собираясь уже уходить, Вера поняла, что где-то забыла шейный платок, и в поисках его забрела снова в ту, полутемную каморку между теплицей и туалетом. Она снова услышала разговор, и заглянув за жалюзи увидела то, чего не ожидала увидеть совсем. Ветошников бил Асю по щекам, удерживая ее руки так, чтобы она не могла ему сопротивляться. Но Ася и не сопротивлялась, не вырывалась, стояла будто изваяние, и казалось, что ударов Петра она не чувствует, не замечает…
Это был сложный день для Веры. Она отказалась обсуждать с Сережей его друзей, но перед сном много думала о том, что видела. Она была бы безусловно очарована Ветошниковым, если б не подсмотренное ею проявление его жестокости. И она совсем не понимала, как можно быть таким, как Грей, или Лю, или Ася. Но почему-то, в глубине души она чувствовала, что при всей аморальности поведения Сафиной или ее друзей, они были честнее или искреннее, чем Петр. И они были живыми… настоящими. Это-то ее и привлекло когда-то в Грее…
****
Я… не могу, но я должен. Не сейчас… позже.
Пока, как вы, вероятно, поняли из предыдущего рассказа, я скажу лишь, что мы с Эдиком вернулись в Москву. Решение о возвращении принималось не без посильной помощи и при участии Сафиной. Помощь… участие… Как бы это издевательски и двусмысленно не звучало… это они и были – помощь и участие.
Я, после отбытия Эдика, задержался ровно настолько, чтобы высказать Сафиной свое большое «фи» в связи с ее действиями, но… мне кажется, она и без того…
Мы договорились, что я буду держаться, как можно дальше от нее. Что, как только Асе будет о чем рассказать, она найдет способ со мной связаться. Я ждал сообщений от нее долго, а в процессе дремал и думал. Считается, что бестелесные энергетические сущности чувствам чужды. Возможно. Но… я питаюсь эмоциями, я пробую их на вкус, и уж поверьте, я разбираюсь в том, о чем говорю… я может быть, не должен был что-то чувствовать, но я влип в Асю больше, чем когда-нибудь в кого-то влипал. Можете назвать это любовью, я не боюсь слов… этого слова…
Прошел почти месяц, прежде чем я почувствовал начало контакта… Я даю Асино сообщение в переложении… я чувствую по-другому…

Аська сидела у окна в репетиционном зале на подаренном Ветошниковым старинном, тяжеленном, окованным железом сундуке и смотрела как над крышами и заборами поселка медленно встает огромная, белесо-алая, круглая луна. Ночное небо было ясным и светлым, несмотря на поздний час. Напольные часы в гостиной – еще один подарок Петра – пробили без четверти девять. Из холла сквозь звукоизоляцию до Аськи доносились крики и хохот мальчишек, которые опять устроили гонки радиоуправляемых машин. Им это занятие за три года так и не приелось – раз-два в неделю они непременно хоть на полчасика, но затевали свою любимую игру, втягивая в нее всех, кто находился в тот момент в доме: Асиного папу, Илью Корнилова, Звягинцева, Лисовских, Эдика… Теперь же массовых посиделок в Асином доме становилось меньше день ото дня. Асины знакомцы не знали, как относиться к Ветошникову, а сама Сафина не решила еще, как объясниться с ними. Месяца не прошло с рождественских каникул (во время которых ни одна живая душа не могла бы представить, что Эдик сразу после них отправится в Москву), а Ветошников уже хозяйничает в ее доме, как если бы жил в нем всегда. Асин ближний круг, вросший в нее множеством давних связей, не определился еще, как отнестись к человеку, который теперь занимает значительное место в ее жизни. Некоторые деликатно отмалчиваются в сторонке, удивленные резкой, неожиданной переменой, наблюдают и стараются составить собственное мнение о Петре Матвеевиче. Другие…
Аськины предки, которым нравился Эдик, недоумевают больше всех и боятся еще одного необдуманного и краткосрочного брака. Ритка, которой Эдик не нравился никогда, в тайне одобряет выбор сестры, потому что ее представление о том, каким должен быть подходящий Асе чел совпал с тем, как она видит Петра. А видит она солидного, внушающего уважение, импозантного мужчину в полном расцвете сил, и главное, Рита считает, что у Ветошникова характер сильней, чем у ее сестры, а Асю (по мнению младшей Сафиной) необходимо строить, ее нужно ставить в рамки. Рита считает Петра тем, кто сможет внушить ее Айсику, что пора перестать вести себя, как подросток и стать, наконец, солидной дамой, соответственно своему возрасту.
Лисовские, особенно Александр Александрович, подозревают, что Сафина ставит интересы магической ассоциации выше собственных и вербует им нового и перспективного сотрудника. Корнилов и Звягинцева, которые знают ее ближе и лучше прочих, находятся в растерянности, но они Асю любят. Любят через себя. Любят себя в ней и боятся, что Ветошников потеснит их собственные позиции в Асином сердце. Они придирчиво ищут в Петре то, что только можно посчитать неприятными качествами, но в нем не к чему прицепиться, он идеален. Разве что… ему не нравится, что они имеют привычку приходить в гости без предупреждения и по любому поводу, и даже без повода, но это можно понять – Петр влюблен, это заметно, ему хочется камерности, хочется уединенности и близости… 
Грей растерян и подавлен. Он чувствует вину за то, что Аська связалась с Ветошниковым из-за него, через него. А еще… Серый из личного опыта знает, что Сафина – не самый удобный объект для предсказаний, а теперь таких непредсказуемых стало уже двое… и ему страшно.
И только мальчишки по детству наивно считают, что ничего особенного не случилось. Они не заглядывают вопросительно Асе в глаза, не тревожатся, не спотыкаются перед ее порогом, преодолевая смущение. Они вообще не замечают Ветошникова. На их памяти у Аськи хахалей столько всяких и не всяких было… Ну, пожалуй, не СТОЛЬКО, но все же… они приходили и уходили, а Ник, Ваня, Кира и Ося – всегда были, есть, и будут… их никто не сможет выгнать…
Аська все это знает, чувствует, понимает, и ей есть, что сказать каждому, но она считает, что никому отчетом не обязана. А еще… все они правы, и все ошибаются. Особенно сильно ошибаются мальчишки, играющие сейчас за дверью…
У Аси на вечер еще много дел, но она не хочет подниматься. Она сидит в темноте на громоздком антиквариате, дорогущем (она узнавала), но совершенно ей ненужном, и размышляет о том, что в прошлое полнолуние точно так же сидела здесь, только на полу, а на фоне окна маячил Эдик. Пока она объясняла, что меняет его на Ветошникова не потому, что разлюбила и увлеклась, Эдик молча стоял, прислонившись к оконному откосу, не глядя на нее, не меняя позы, скрестив руки на груди, чуть выше обычного задрав голову, будто пытаясь показать, что он плевать хотел… «Он гордый… и ему было больно… если б все вернуть назад… я поступила бы так же… почти наверняка…то, что я сейчас чувствую, похоже на голос совести? …» Аська не пыталась себя оправдать. Малюсенького усилия со стороны Гендлера, чуть-чуть большего самоконтроля и уважения к ее труду ей было бы вполне достаточно… И она пошла ему навстречу, она, пусть вынужденно, не по своей инициативе, но объяснила ему, чем может обернуться ее безоговорочная растворенность в нем. А он опять проигнорировал ее просьбы и замечания. Придумал новую причину, чтобы не меняться – ревность. И теперь… думает, что оказался прав… потому что Ася живет с Ветошниковым. «Дурак… все попутал… все наоборот… и я дура… надо было не просить, а требовать, пугать Эдьку, хоть раз заставить его, зачаровать, внедрить программку-автомат, которая магическим образом принудила бы его следить за своим поведением, а потом снять чары, чтобы он прочувствовал, что я это могу, но не делаю. Потому что люблю…» Но, к сожалению, и Айс это знала… ни о чем подобном Эдик не думал больше…
Мальчишки в коридоре вдруг затихли. Аська сквозь стену увидела, как приотворилась дверь спальни, и оттуда выглянул Ветошников. Он ничего не сказал, только выразительно поглядел на Ника и скрылся в комнате. Мальчишки чуть угомонились, но ненадолго. Ася снова почувствовала нехорошее шевеление где-то в груди, как немой упрек, червячок под сердцем, беспокойство … закрутилось и улеглось обратно.
Она встала с сундука, зацепив колготки за заусенец на крышке, чертыхнулась про себя и присела обратно. Аккуратно подергала за нитку, оправила колготки и опять замерла без движения. Вчера у Петра был серьезный разговор с нею о том, что Кира живет не по режиму. И действительно – режима в их с Кирой жизни никогда не было. Они никогда не ели по часам, не было специального времени для отдыха, для сна, для прогулок и водных процедур. Но это не значило, что в их укладе отсутствовал порядок… Особенно Ветошников упирал на то, что в девять часов вечера маленькому ребенку уже нужно спать, а у него еще гостей полный дом. Петр настаивал, чтобы к восьми мальчишки расходились по домам, в начале девятого Кира принимал ванну и уходил в свою комнату. До следующего утра. Все так и было, только со сдвигом на час-полтора. Когда Ася пыталась Ветошникову это объяснить, он, в качестве контраргумента, сказал, что за целый день у него не так много времени побыть с нею наедине, только поздно вечером, когда Кира спит. И это действительно было правдой. Это Ася понимала. Не понимала она только того, почему Петр предлагал ей его интересы ставить выше интересов ее собственного ребенка… Это… его любовь?
А еще, Ветошников не хотел сам разгонять детей по домам. Он хотел, чтобы Ася им намекнула, растолковала, что они ведут себя не слишком-то деликатно, нарушая покой их дома. Но Асю-то ситуация устраивала… и почему она должна была объяснять и требовать то, с чем сама не вполне соглашалась? Почему она должна была стать буфером в отношениях Ветошникова с друзьями ее сына, с другими членами ее семьи, с ее коллегами и близкими?
Ася думала «громко». Так, чтобы Ветошников ее услышал сквозь две двери и коридор. И он услышал. Обиделся. Закипел. Остыл. Поразмыслил немного. Добавил… себе привлекательности. Усилил мощь своего голода. Аська обреченно отвернулась к окну и остановила внутренний диалог. Подчиняться без колебаний может только автомат, кукла. Покорность, овечье смирение… разве она не предупредила его заранее? Разве он хочет ее такой?
В комнате вспыхнул свет. Петр стремительно прошел к окну и остановился перед Асей, сверкая глазами. Аська вымученно, печально улыбнулась.
– Посиди со мной…
Видимо что-то было такое в ее голосе, что заставило его сменить гнев на милость. Петя сел рядом, Ася задвигалась, прильнула к нему и затихла.
– Что-то случилось?
– Устала. Сложный был месяц. Петь, надо что-то делать…
– С чем?
– С нами.
– Что тебя не устраивает?
– Многое. И я без претензий, просто… я даже знаю, что большей частью дело во мне самой… но я не могу.
– Меня тоже кое-что не устраивает, давай обменяемся чем-то, для примера… ты согласишься на одно мое условие, а я приму твое. И так каждый день.
– И целой жизни будет мало… давай попробуем. Вот.
Ася поднялась с сундука, стараясь двигаться медленно. Опять колготки зацепились за обод, нитка оттягивалась все сильнее.
– Я куплю тебе новые чулки и уберу шероховатости.
– Не то. Я рада тому, что ты ценишь меня так высоко, что тебе хочется дарить мне подарки, но я не понимаю, для чего нужен этот гроб? Кире игрушки хранить? Он без пальцев останется.
– Можно замок повесить, чтоб не лазил.
– Какой, к дьяволу, замок? Он – маг. Его замки не удержат. Убери его, пожалуйста.
– Тебе не нравится?
– Я знаю, что ты живешь этим, что тебе было приятно подарить мне что-то, сделанное… отреставрированное твоими руками, но это – не мое… я не тщеславна совсем. Мне по наследству кое-что досталось, я эти вещи берегу. Но к «старине» тяги не имею, а в мебели ценю простоту и функциональность.
– Я заметил. Хорошо. У меня, если честно, есть на эту вещь покупатель. Завтра же уберу.
– Ты не обиделся?
– Обиделся. Ничего, переживу. Я тоже кое о чем хотел попросить. Я хочу учиться магии.
– Хочешь, чтобы я тебя учила?
– Нет. Хочу, чтобы меня приняли в ассоциацию на начальные курсы.
– Хорошо. Через неделю начинаются занятия у очередного набора неофитов. Следующий набор в сентябре.
– Поговоришь с Темой?
– Конечно. Он и сам предлагал вчера, когда Киру привозил.
– И у тебя нет возражений.
– Нет. Вряд ли тебя научат чему-то новому, но систематизируют уже имеющиеся знания.
– Ты так хорошо меня изучила, что можешь уверенно сказать о том, что я уже знаю, а что нет?
– Я там сама и училась, и преподавала. Я знаю их программу. На начальном уровне ничего сверхсложного не требуют. Дают азы, выявляют приоритеты, начитывают историю магии.
– А если я захочу большего?
– Следующий этап индивидуален. Рассчитывается под каждого конкретного мага. Под специализацию.
– Ты слишком отстраненно рассказываешь. Что не так?
– Правда… действительно… хочешь в ассоциацию?
– Почему бы и нет? Оксу же приняли? Чем я хуже?
– Твой отец всю жизнь от магов бегал, твои тетки и дядя, те, что в ассоциации, так и не проговорились о твоем существовании, и ты думаешь – просто так?
– Причины у них были. Но вот… сравни меня и себя. Ты моложе меня почти на десять лет, а уровень твой и статус – выше. Ты больше знаешь, но даже и не статусу я завидую. Первый раз, когда я попал в поселок… вы тут все – другие. Вы общаетесь в своем кругу, вы… шалите… Илья в баскетбол играл на площадке в компании магов…
– Я помню, я это тоже видела… Но это же не ассоциация. Это – мы сами. Поселок «Тру-ля-ля» прошлой весной вышел из ассоциации полностью.
– Как?
– Молча.
– Похоже, я лезу куда-то, куда не следует…
– Не, если хочешь – иди учись, осмотришься, поймешь что-то сам. Не торопись только с выводами. И… поскольку я не имею возражений – можешь новое желание загадать.
– Раз уж зашел разговор о магии – расскажи мне что-то, какой-то случай, неоднозначный или интересный, который связан с колдовством, но о котором никто, кроме тебя не знает.
Аська задумалась, лицо ее выражало попеременно… то напряженную работу мысли, то радость, то страдание. Наконец, она виновато улыбнулась Пете.
– Ничего не приходит в голову. Приведи пример, чтобы я хоть приблизительно представляла, о чем?
Петр, ненадолго замолчав, завел историю о том, как он пытался расследовать обстоятельства гибели своего отца. Ася слушала его очень внимательно, она знала канву событий, поэтому сюжет ее не волновал. Она пыталась определить, насколько Ветошников открыт ей, какие слова он использует, характеризуя Марио, Горина, Грея, отца своего, мачеху. Где он прячет свои чувства от нее, а где – от самого себя.
– Петя… хочешь, скажу, от чего твой папа умер?
– Нет. Уже не хочу. Отболело.
– И все же… Там, в той машине, на пассажирском месте сидела Таисия Ильинична Неперовская. С тех пор, как Матвей Михайлович разлучил вас с матерью, он каждый год ездил сюда не к Гориным, он ездил к Таисии. Просто увидеть на несколько минут. Он не открывался ей, не заговаривал. Посмотрит и все. Раз в год. А в то лето, в свой приезд он ее в городе не застал, она уезжала с племянником и двоюродными внучками куда-то в гости. Твоя мачеха упоминала, что Матвей несколько раз откладывал возвращение. Встретились они случайно на дороге. Эмоции твоего папы от встречи с любимой женщиной были такими сильными, что сердце не выдержало. Вот так-то. А ты смог настроиться на этот момент потому, что сам находился в нестабильном эмоциональном состоянии из-за Марины.
– Откуда ты это знаешь?
– Мы возвращаемся к тому, почему я не могу привести примера магического события, о котором никто кроме меня не знает… ты, понимаешь теперь?
– Нет.
– Членство в магической ассоциации предполагает некоторый контроль над жизнью мага. В основном, конечно, самоконтроль. Но… моя бабуля, Айшет Сафина, долгое время была самой сильной ведьмой в этом городе, поэтому обязана была отслеживать все более-менее заметные эпизоды применения колдовства.
– Но смерть моего отца не связана с магией.
– А вот авария, которую ты устроил спустя два года – связана.
– Твоя бабушка смогла отследить мое колдовство?
– Бабушка – нет. Я – да.
– Так значит, ты знала о моем существовании?
– Да.
– И почему не искала?
– В частном порядке? У меня были дела поинтереснее. А через ассоциацию – пришлось бы объясняться…
– Обо мне? Ты не хотела меня сдавать?
– Нет. Не о тебе. О себе. Петь, твой отец не зря прятался всю жизнь. Быть антимагом в ассоциации – очень непросто. От тебя чего-то хотят постоянно, тебя побаиваются. И не без причины.
– Почему?
– Потому что нас нельзя контролировать. Им это не по силам, даже самым-самым. Понимаешь теперь?
– Объясни.
– Когда я училась на начальных курсах магии, по моей вине погиб наш учитель. Темин папа. А на меня… даже не подумали. Ты знаешь же, что нашу магию невозможно увидеть. Я сама призналась. Всю мою дальнейшую жизнь я пряталась, старалась не выпячиваться. Пока была жива бабушка – особенно. Потому что не хотела показывать, что переросла уже в понимании магии самую сильную ведьму ассоциации, не хотела лишать Лисовских иллюзии того, что они меня могут контролировать. Но… иногда скрывать свои способности было невозможно. Однажды я спасла от смерти почти уже мертвого ребенка. Я не могла по-другому. Я вылечила от рака несколько человек, в том числе шефа ассоциации. И об этом тут же стало известно. Я пыталась переформатировать себя и стать нормальным магом, без нашего с тобою проклятия. Почти получилось, надо сказать. А потом я переформатировала двух антимагов, забрала себе их силу с их согласия.
– Зачем?
– Они были маленькие. Чуть старше меня, когда я попала в поле зрения Лисовских. Двое мальчишек. Юные, глупые, чистые. Их бы подмяли. Как твоих родственников. Выбрали бы за них их судьбу, убедили бы, что они нужны, важны ассоциации. Я не могла допустить такого. И это тоже достоверно известно Лисовским.
– А почему тебя не подмяли?
– Кто сказал? Меня изломали, Петь. Меня даже убили однажды. Развоплотили.
– Кто?
– Тема Лисовской. Ни к чему твои эмоции, не надо. Все уже забыто.
– Поэтому ты вышла из ассоциации.
– Поэтому мои друзья вышли из ассоциации. Я, официально, этого не делала.
Аська опять замолчала. Она услышала, как внизу хлопнула входная дверь – ушли мальчишки, а в ванне зашумела вода – Кир полез купаться.
– Если ты хочешь сохранить независимость – подумай дважды, трижды.
– А если я не считаю, что помощь ассоциации идет вразрез с моей совестью?
– Тем лучше.
– А что тебя не устраивает?
– Политика ассоциации состоит в обучении, выявлении способностей и талантов мага, внедрении ему определенных принципов поведения. Нас шлифуют, как алмазы, подгоняют, а потом прилаживают к этой системе. Если ты целитель – лечи. Если ты силовик – убивай. Если пророк, аналитик – зарабатывай нам денежку. Если антимаг – защищай нас, лечи, убивай, подслушивай, шпионь. И еще черт знает что. А если ты ведьма вне категорий, да еще и анти… то стань над нами.
– Круто.
– Ничего подобного. Я довольна тем, что имею. И другого не хочу. Ты сам сказал, что тебе у нас, в поселке нравится. Этого я хотела. Мы впятером – Лю, Лиза, Грей и Андрюха – это все придумали и сделали. Ничего не может быть круче сбывшейся мечты.
– Ты… перевернула все с ног на голову, знаешь об этом?
– Оу…Конечно, все зависит от точки зрения. Да, я вспомнила кое-что, связанное с магией, что обо мне никто не знает…
– Что это?
– На мне еще два проклятия… два – точно, может больше, и… меня не опознают, игнорируют автоматические двери торговых центров. Чтобы зайти туда, мне надо слиться с толпой, дождаться попутчиков.
Сказала так и пошла купать ребенка.

Неужели…
Неужели сердце мое -
это сердце твое?
Кто же мысли мои отражает?
Кто мне эту страсть
беспочвенную
внушает?
А если любовь - лишь обман?
Кто влагает в нас жизни дыханье,
если только сумерек тень
нам дает настоящее знанье.
Добра - его, может быть, нет,-
и Зла - оно рядом и ранит.
Есть души, где скрыты
увядшие зори,
и синие звезды,
и времени листья;
есть души, где прячутся
древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений.
Есть души другие:
в них призраки страсти
живут. И червивы
плоды. И в ненастье
там слышится эхо
сожженного крика,
который пролился,
как темные струи,
не помня о стонах
и поцелуях.
Души моей зрелость
давно уже знает,
что смутная тайна
мой дух разрушает.
И юности камни,
изъедены снами,
на дно размышления
падают сами.
"Далек ты от бога", -
твердит каждый камень

Мне нужно время, чтобы решиться… а я не могу… у меня нет сил рассказать вам о том, что случилось …
Стихи, так, на всякий случай, принадлежат перу Гарсия Лорки.
Последнее мое упоминание об Эдьке… относится к Рождеству. Мы оставили моего любимого персонажа этой истории на диване в Асиной гостинной. Когда я вернулся… я – деликатный эльф и не любитель подсматривать… мои приятели уже валялись в спальне, перед ними на прикроватной тумбе стоял Аськин широкоформатный ноут, и они смотрели на DVD «Английского пациента», подаренного Стельмахами, с Ральфом Файнсом в главной роли. Эдик фильм видел уже, а Аська – нет. Книгу она читала многожды, любила, но вот экранизация прошла мимо нее. Она жадно глядела в экран, не реагируя на Эдичкины попытки заигрывать с нею. Гендлер же был вполне удовлетворен, просто… что-то было в их той последней близости странное, он это чувствовал. У него возникло явственное ощущение неполноты, которую он пытался добрать при помощи расслабленных, легких прикосновений. Ему не нужно было следить за сюжетом, поэтому он смотрел на Аську чаще, чем на монитор. С ней творилось что-то… но что? Эдик не знал. Она была обычно очень сдержанной, скупой на эмоции, по крайней мере Эдик не замечал, чтобы она когда-то реагировала на фильмы так остро…
Следующим утром Ася объявила Эдьке, что она не собирается в течение двух дней ничего делать. Вообще. После глубокомысленного философского спора, посредством которого Эдик доказал Сафиной, что «ничего не делать» в принципе невозможно, она вынуждена была конкретизировать: «Буду валяться в постели и смотреть кино, есть или пить отказываюсь, готовить – тем более». Эдд решил, что Ася устраивает ему проверку. Поэтому после душа разобрал бельевую корзину, поставил стирку, убрал свои вещи и свалил к Сашке в гости. Вернувшись, он обнаружил, что Ася все-таки что-то делала… она поставила стирать темные вещи, а высохшие светлые понемногу гладила, там же, в спальне перед ноутом, в котором мелькал все тот же Ральф Файнс, только уже в «Списке Шинглера». Этот фильм Эдька обожал, так что примостился рядом и с удовольствием присоединился к просмотру.
Едва досмотрев «Список», Сафина набрала в поиске «Ральф Файнс фильмография» и выбрала «Красного дракона». Досмотрев его до конца, она взглянула на часы и обесточила помещения, собираясь лечь спать. Уже в полубессознательном состоянии, закидывая на Эдьку, по давней своей привычке, ногу, прижимаясь к его спине всем телом, она мурлыкнула ему в шею: «Как ты думаешь, можно ли по внешности предположить черты характера, угадать жестокость?» Пока Эдик размышлял о том, что он мог бы ей ответить, она успела уснуть.
Следующий день стал точным повторением предыдущего. Эдик не очень-то любил валяться без дела. Он нуждался в постоянном движении, как будто знал, что, если он остановится хоть на минуту, что-то в нем сломается. И так, вообще-то, и было. Он падал, когда ломался… И лежал, пока не находились силы… снова. То, что он чувствовал в Асе последние несколько дней, было очень ему знакомо, похоже… но… его самого обычно ломала она, ее отсутствие… И он пытался понять, что настолько обессилило Сафину… он искал причины в себе. Гендлер занимался уборкой в доме, перебирал какие-то свои пожитки, он понимал, что не оправдал Аськиных надежд, что она так и не увидела в нем тех изменений, которые были ей важны… Он заходил к ней в спальню, заглядывал с надеждой ей в лицо, но она не видела его совсем. Не замечала. И Эдик уходил снова в сомнении. Его мечта сбылась, он был с ней. Но оказалось, что… можно было находиться в одном пространстве, в одном доме, в одной комнате, даже в одной постели, чувствовать ее рядом и знать при этом, что она… не с тобой. Когда Эдику удавалось достучаться до нее, добиться чтобы Ася оторвалась от компа, он видел, что она счастлива… ожиданием, предвкушением счастья… которое не имело к нему никакого касательства. Так больно ему не было еще никогда в жизни, ну… разве, что в тот момент, когда он думал, что Сафина умерла… Он бродил по коттеджу не решаясь ни уйти, ни остаться, он хотел понять, что происходит, что не так с ними… Уже стемнело, когда он заглянул к Асе, подсмотрел сколько ей осталось до окончания фильма и сказал, что ждет ее в репетиционном зале через полчаса. Он употребил это время на то, чтобы доставить свои вещи в Московскую квартиру. Эдику осталось только зачехлить гитару, собрать шнуры и отсоединить от пульта колонку, когда появилась Ася.
– Оу! Ты собираешь вещи?
– Ну, каникулы кончились. Пора на работу.
– Эдь, твоя гитара валяется у меня последние пять лет… какого черта ты решил забрать и ее тоже?
– Сердце подсказало… Ась, ты меня пугаешь… Ты как с цепи сорвалась с этими фильмами… Скажи мне, что происходит? Видишь – я собрался уходить. Так что можешь рассказать все… Я готов.
– Оу… Попался в собственную ловушку? «Не уйду, пока все не расскажешь»?
– Ась… я… я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще… я говорю не о ваших заморочках с магией, я говорю о тебе, о твоей душе… я знаю, что значит этот твой взгляд…
– Какой?
– Как сейчас.
– А какой у меня взгляд?
– Взгляд довольной сытой кошки…
– Оу…
– Что это за словечко? Откуда это «Оу»?
– Иррациональное высказывание…  Эдь, давай переждем чуть-чуть.
– Можно и переждать, только я боюсь за тебя… ты сломаешься, крошка… Давай покончим с этим, что бы там ни было…
– Хорошо… ты знаешь, я говорила тебе, что после смерти, после развоплощения я стала гораздо восприимчивей к сигналам среды… Летом еще, совершенно случайно я обнаружила в городе следы магии… очень слабые, легкие… принадлежащие какому-то гастролеру… магу, которого я не знала. Я перепроверила всех неофитов, всех еше непроявленных, скрытых … я много раз пыталась распутать те заклятия, но… снять – просто, а я хотела понять для чего они.
– Почему?
– Эти заклятья – как спусковые крючки, они играют с мыслями… проскакивают между… цепляют… Было приятно поковыряться. Я выяснила, что они направлены были на Грея и Марио, нечто, похожее на приворот… только легче, ювелирнее, красивее… А еще – заклятья старые, лет двадцать назад ставились, и потому они истаяли… почти перестали действовать.
– Почему?
– Это интересовало меня… больше всего.
– Ась, я спрашиваю не о том. Зачем тебе нужно было лезть в чьи-то старые, поломанные заклятья?
– Затем, что это – я. С шестнадцати лет я отвечаю за всякое колдовство здесь. Я обязана отслеживать магические вмешательства.
– Это что-то должно значить?
– Да. Мы не должны вредить людям… мы не имеем права, только по причине нашей одаренности… иметь какие-то привилегии.
– Но вы имеете.
– Да… но со своей жизнью мы вправе делать все, что угодно. С чужой – нет. А этот колдун играл с чужими судьбами. С людьми, которые мне дороги… И еще… то, что я смогла обнаружить эти магические маячки только на пике собственной восприимчивости… подсказало мне, что колдун, который их ставил – такой же, как и я.
– Оу…
– Угу. Грей всю жизнь любил Марио, а она его беззастенчиво обманывала. Я всегда подозревала приворот, но не видела магии в их привязанности друг к другу. Пока не умерла… Я разрушила эти чары… Грей сказал Марине, что хочет развестись. Марине статус брошенной жены не нравится. Она решила побороться… Она знала того, кто сделал это с ней и с Греем… и она позвала его снова… наняла того мага, чтобы он… Грей сошелся с одной девушкой… Марио хотела разрушить их связь. И все сбылось по ее желанию…
– Но ты ведь сказала, что это запрещено.
– Эдь, все сложнее. Если бы было прямое магическое воздействие, если бы кто-то поставил… к примеру, барьер между Греем и его девочкой… или вычистил ее из его памяти, или внушил ей отвращение… я бы вмешалась… Если бы кто-то устроил несчастный случай… я бы точно вмешалась, немедленно… но тут… тут… Серегина подруга… слишком хороша для таких, как мы… она сама себе судья и тюрьма, она такая хорошая, такая правильная… ей достаточно было внушить мысль, задать Грею простой вопрос, касательно его семейного положения. Как только Верочка узнала, что Грей все еще женат, она тут же порвала с ним. Сама.
– Ндя… А та история с цепочкой?
– Цепочка… такое называют поклажей… чары, наложенные на нее… магнит для неприятностей… т.е. цепочка должна была притянуть к себе из пространства все самое плохое… т.е. есть же вероятность, что тебе кирпич на голову упадет, или можно попасть под машину, подвернуть ногу, встретиться с компанией пьяных подростков. Но… заклятье не на человеке, а на вещи… так что буква и дух закона соблюдены. Никто не нарушал никаких правил…
– Но ты ее изъяла?
– Конечно же… Я должна была.
– Но как ты вообще об этом узнала?
– На каждом из нас… на каждого… распространяется защита сферы над поселком. Я рассказывала тебе уже про нее. Каждый маг, живущий в поселке, и члены его семьи, близкие – мы попадаем под защиту. Т.е. мелкие пакости отсекаются в автоматическом режиме, а те, что посерьезнее… включается сигнал… летит к…
– К тебе?
– Нет, не только… Мы впятером… директорат поселка… следим… И потом, Эдь, в сферу вплетена программа, если случается что-то серьезное, но не экстренное, то включается один режим, если идет атака – другой. И т.д.
– Ты программу ставила?
– Да… это важно?
– Не знаю. Мы никогда не обсуждаем твою работу… почему?
– Твою мы тоже не обсуждаем. Обсуждать нечего.
– Потому что я не могу помочь?
– Нет… просто… я не в восторге от этой части своей жизни… для меня быть самой сильной ведьмой – досадная обязанность… я не хочу, но знаю, помню… что такое ответственность.
– А я? Я тоже попадаю под твою защиту?
– Конечно… всегда…
– Почему?
– Потому что я… брось… ты сам знаешь…
– Предположим, но если тот гастролер… такой же, как ты, то его твой щит не удержит?
– Удержит. Затормозит. И мне хватит этого времени, чтобы успеть ответить… среагировать.
– Но он должен был понять, что в городе есть антимаг? По структуре защитной сферы?
– Умный ты. Да. Так и было.
– И что он сделал дальше?
– Пытался вычислить меня… Т.е. тогда он еще не знал, что именно меня… Искал Невидимку.
– И нашел, вероятно? Сильный… На высший ранг тянет… А ты? Ты что делала?
– Я готовилась к драке… Только драться не пришлось…
– Почему?
– Потому что он… он убедил Марио, что лучше попробовать создать семью с любимым мужчиной, чем держаться за нелюбимого…
– Почему мы все время говорим «он»? Я думал, что речь идет об Оксе?
– Нет. Оксана – разрушитель и только. У Оксы есть старший брат – Петр Матвеевич Ветошников. 
– Вы виделись?
– Да. Однажды.
– Когда?
– Восемь дней назад.
– Ты дни считала?
– Чего тут считать-то? Встреча состоялась первого числа текущего месяца. Сегодня – девятое.
– Ась… ты хотела избавиться от меня? Ты вынудила меня уйти в прошлый раз с определенной целью? Хотела чувствовать себя свободной?
– Да…
– Сколько ему лет?
– Не знаю… лет сорок… Дью?
– Сорок три? Я не лазил так глубоко.
– Так… Дью, значит, был в курсе?
– Конечно.
– Все что-то знают, кроме меня… почему?
– Хотели уберечь тебя, вот почему…
– Опять собралась сползти в горизонтальном направлении?
– Постыдись, Эдька… Под бой курантов ты загадал желание…
– Ты и это знаешь?
– Разумеется. Когда твои желания касаются меня… Ты загадал… меня так, чтобы в полную силу… разве нет?
– И это… то, что ты собираешься сделать… должно как-то приблизить исполнение моей мечты?
– У нас с Ветошниковым есть шанс… снять заклятье… научиться любить в полную силу и не уничтожать при этом тех, кого мы любим…
– А зачем Окса пыталась соблазнить меня?
– Она переживала за брата, а еще… она хотела знать, как ты уцелел…
– Она узнала?
– Без понятия… я не спрашивала.
– У нее было два варианта… один – ты меня не любишь, другой – любишь меня больше, чем себя…
– Какой тебе больше нравится?
– А почему ей нужно переживать за брата?
Ася не ответила.
– Дью?
– Не впутывай меня. Это – только ваше дело.
– Но почему она молчит… Разве я не заслуживаю прямого ответа? Неужели, Ась, тебе сложно сделать выбор между мной и магией?
– Прости… мой выбор… как ты, вообще, можешь ставить вопрос так… Магия от меня неотделима, я не знаю, как быть человеком, Эдик, даже самое первое мое связное воспоминание о себе – магия…
– А как ты можешь? Как ты вообще можешь… Ась… Ты думаешь, что я просто где-то погуляю? Пока ты будешь в горизонтальном положении снимать проклятия… интересная формулировка… для измены… Ты же знаешь, что через эту чертову связь… я буду чувствовать… все, что вы будете делать… как ты чувствовала, когда Оксана притворялась тобой… Я не такой, как ты… я не могу этого принять… я не вынесу… слышишь, ведьма?
– Но… ты ведь всегда считал, что… что вместе мы сможем преодолеть неполноту, которую ты чувствуешь в наших отношениях… Разве нет? И теперь ты говоришь, что не в состоянии подождать пару месяцев…
– Как у тебя язык поворачивается? Что там… в твоей голове творится, что ты можешь предлагать мне такое? Все… Айс… Спасибо тебе, дорогая. Никто и никогда меня так не… удивлял… не мог так…больно сделать… Баста, Стасик. Я загадаю тебе загадку… если тебе некого будет любить, если незачем будет снимать заклятье, ты все равно свяжешься с Ветошниковым?
– Что значит… некого?
– Я прошу тебя, не унижайся сама и меня не унижай… Я не хочу больше… Ты уже однажды предлагала… Освободи меня, пожалуйста… Уничтожь эту одержимость, убери себя из моей души, из моего сердца… Я хочу жить без тебя… я хочу дышать, любить, думать, жить без оглядки на тебя…
– Эдь… это будет навсегда… то, что ты просишь…
– Я не прошу. Я требую. Таково мое желание. Настоящее, выстраданное и сильное…
– Ты опять уходишь? Ты всегда уходишь… Ты уходишь – я жду. Очень интересная игра, крошка. Вот уже пять лет… с тех пор, как мы с тобою сбежали в Азию путешествовать, с тех пор, как я рассказала тебе, что я ведьма… я жду, что ты созреешь, признаешь… что хочешь жить со мной… Я с Темой связалась только из-за того, что не смогла справиться со своим голодом. Это ты у нас всегда святее папы римского. Воздержание – норма. А я – слаба… да… для меня любить, и хотеть, и получать то, что хочу – естественно, как дышать… Я не выгоняла тебя… осенью… ты сам… я говорила, с самого начала, что в наших отношениях я готова подчиняться… но в другом… я – все тот же монстр. Если ты скажешь… если ты останешься… я откажусь…
– Зачем? Зачем мне оставаться? Чтобы смотреть с тобою фильмы с Ральфом Файнсом и знать, что ты мечтаешь…
– Я… сделаю то, что ты хочешь… потому что моему терпению тоже есть предел. Какая разница… почему мы расстаемся, если мы расстаемся… Ты не изменишься… ты всегда будешь беситься и уходить… ты не умеешь по-другому… а я всегда буду ждать… карма…
Аська встала с пола, подошла к Эдику, заключила его лицо в свои ладони. Она смотрела ему прямо в глаза, и Эдд чувствовал, что он не может пошевельнуться, не может отвести взгляда, не в состоянии даже моргнуть. Ася казалась ему в тот момент… мне сложно подобрать слова… в ней не было ни боли, ни гнева, ни доброты, ни ласки, ее нельзя было назвать ни отстраненной, ни чрезмерно эмоциональной. Она была сосредоточена на чем-то внутри себя, а Эдька искал следы того, что она делает, но… он не чувствовал в себе перемен… Они стояли так довольно долго, а потом Сафина отпустила его, отступила на шаг.
– Ну?! Давай же!
– Все…
– Все? Так просто?
– Это всегда было просто…
– Ты... я думал, что ты не сможешь… или огорчишься… по крайней мере…
– Я должна устроить тебе плач Ярославны? Заломать руки… пасть ниц в изнеможении?
– Стерва…
– Я тоже загадаю тебе загадку, если позволишь…
– Слушаю.
– Ты говорил… Стельмаху, но не мне… что любовь, это – особая призма, которая меняет твой взгляд на мир. Теперь, когда я уничтожила застрявшую в тебе часть себя, ты снова видишь ясно…
– И?
– Все. Вся загадка.
– В ней недостаточно условий. Кажется так…
– Правда? Это – ведьминская загадка. В ней все так, как должно быть…
– Пожалуй… ведьминские загадки… меня больше не волнуют. Удачи тебе, Сафина, что бы ты там себе не решила.
– И тебе, крошка…
Айс открыла портал и отправила Гендлера домой в Москву, вместе с его инструментами. Потом села на диван и закурила.
– Дью, присмотришь за ним?
– Конечно.
– Я прошу тебя не приближаться ко мне в ближайшие несколько месяцев, что бы ты не услышал, что бы кто не говорил. Я найду способ связаться с тобою, так или иначе. Если ты в удаленном доступе будешь мониторить, то будь добр… поаккуратнее…
– Айс… Он лучше тебя. Я никогда не думал, что скажу такое… но Эдик много лучше тебя. Он всегда был моим любимым донором… он, а не ты.
– Я вообще не могу быть твоим донором. Кстати, о птичках? Тебя прокачать? Или ты тоже включил гордость?
– Кто я такой, чтобы позволить себе такую роскошь?
– Ну и славно. Все. Давай, Дью, двигай отсюда.
– Я хотел сказать тебе кое-что… Я знаю, что ты сделала, ведьма. Точнее… что ты НЕ сделала. Я разгадал твою загадку…
– Не удивил. Она легкая…
– А Эдькину загадку ты отгадала? Зачем тебе снимать проклятье, если быть с ним ты больше не сможешь?
– Дело же не только во мне… Петру Матвеевичу тоже нужно… мы должны дать всем антимагам возможность быть счастливыми.. Это важно… и правильно, и честно…
– Но почему именно ты должна пройти через…
– Если через мою уязвимость кто-то может стать счастливее… Блин, Дью… Вали отсюда.
– Еще одно… Главный закон магии вспомни, плиииз? У всего есть последствия.
– Дью, я похожа на дурочку? Все… Пошел вон.
– Хитренькая ты, Айс. Хочешь, я тебе оставлю подсказку?
– А-а-а… я все ждала, когда ж ты соберешься с мыслями… давай… говори и выметайся!
– Вот ты все говоришь «проклятие, проклятие», а что, если это и вправду… проклятие? Которое кто-то создал, наложил сгоряча? Что, если вы, антимаги, не должны разрушать своих любимых?
– Тогда… черт… это покруче загадок… я не смогу… черт-черт-черт… Что я наделала?!? Чтобы снять проклятье надо выполнить определенные условия, о которых должен кто-то знать… я не настолько чувствительна, чтобы вычислить… на себе… мы другие…
– Остановись мгновенье, ты прекрасно… Да, дорогая… теперь ты смотришь на мир ясно…
– Почему ты меня не удержал…
– Потому что это – ты… и ты справишься. Я надеюсь.
Я ушел. Вернулся к Эдьке. Аська еще в тот же вечер, воспользовавшись тем, что Киру отец должен был сразу с утра отвести в садик, рванула в Ветошникову. А Эдичка… он спал уж, когда я появился.
Я говорил, что я… Айс не дала мне высказать ей то, что я хотел… Но Сафина знала и так… совесть мага… нечто вполне реальное… Она… если она есть, конечно… является и ограничителем и страховкой… иногда нам приходится делать вещи, которые с точки зрения магии абсолютно оправданы, но с точки зрения человеческой морали… недопустимы. И Аська… когда речь шла только о ней… вполне справлялась со своею совестью… как бы ни были страшны и аморальны принимаемые ею решения, как бы ей ни было больно… она справлялась. Но когда в ее жизни появился Кира, когда они с Эдиком… ее бесило то, что она должна жить с оглядкой… и даже когда она себя держала в кандалах… ее совесть проверялась на изгиб и излом за последние пять лет чаще, чем за всю ее предыдущую жизнь, потому что в ее предыдущей жизни имело значение только ее большущее «ХОЧУ». Все прочее на фоне его меркло…
Я боялся, что Ася… что ее «хочу» в отношении Ветошникова… стало главной движущей силой в сложившейся ситуации. Она продержалась всего восемь дней… и это меня пугало. Так ей не сносило крышу уже очень давно… но… нечто похожее уже было… правда…
Ну… мне все равно нечего вам пока сказать об Аське… все, что я знал, я изложил. Вернемся к Эдичке.
Гендлер проснулся утром в чудесном расположении духа и с ощущением, что что-то должно непременно случиться. И он оказался прав – кое-что случилось. Его коллега системщик сломал ногу выходя из подъезда собственного дома, так что Эдьке пришлось поработать и за себя и за того парня. Правда, он не роптал. Ему даже нравилось, что он занят всякую секунду, что у него нет времени на лишние мысли… К концу недели он вымотался донельзя, но это была приятная усталость, не та, что разъедает душу и лишает сна. В пятницу после обеда он получил предложение от группы продаж отправиться квасить, принял его с благодарностью и даже получал от корпоративной пьянки некоторое удовольствие, хоть раньше предпочел бы уклониться от участия в массовых вечеринках. Самый интересный поворот сюжета приключился после ресторана. Причиной пьянки, кроме загадочного для меня русского праздника под названием «Старый Новый год», стало еще и увольнение одной из служащих группы продаж. Точнее не увольнения даже… она уходила с повышением в смежную структуру того же холдинга. Девушку звали Полина, Полли, и Эдик всегда выделял ее из общей массы коллег. Она, единственная из его возрастной группы, ни разу не намекнула ему на возможность более близкого между ними контакта, никогда не флиртовала, не подлизывалась ни к нему, ни к кому-либо другому в их коллективе, и потому заслужила уважение Гендлера. Они иногда встречались в комнате отдыха, в кафешках, болтали на отвлеченные темы, Эдику нравилось ее спокойное дружелюбие и очень корректные манеры. Она и внешне была очень приятной, только на вкус Гендлера немного крупноватой и ростом почти с него. И на фоне ее роста массивность фигуры не бросалась в глаза, но она ощущалась. Сидя напротив Полины за общим столом, Эдик думал, что он будет скучать… не так, чтобы очень, но такие, как она – доброжелательные, спокойные и ответственные – среди офисного планктона – редкость. Когда девушка засобиралась домой, Эдька вызвался ее проводить…
Они шли медленно, разговор между ними, поверхностный и легкий, касался, в основном, работы. В какой-то момент у нее зазвонил телефон, и звонок, песня, выбранная в качестве рингтона… показалась Эдику очень… она не вязалась с Полиной… Ответив на вызов, девушка хотела было вернуться к разговору, но Эдька ее прервал.
– Что за музычка? Что-то знакомое, но я не знаю ни названия, ни исполнителя.
– А ты должен? Знать?
– Ну… не хочу хвастать, но я неплохо разбираюсь в этом предмете… т.е. попса, конечно, за пределами моих интересов, но это – кантри?
– Это – «Плохие вещи»… Джейс Эверет…
– Тебе нравится?
– Это саундтрек к одному… фильму…
– Какому?
– Ну.. это не фильм…
– Сериал?
– Да… ты будешь плохо обо мне думать?
– Нет… не буду. Почему я должен?
– Сериалы… как-то… мелко?
– Ты смешная… Зачем мне? Думать о тебе плохо?
– Да... правда… Ты, вероятно, вообще обо мне забудешь… Мы больше не работаем вместе…
– Знаешь, ты удивишься – я только вот перед тем, как мы ушли из кафе, думал, что буду по тебе скучать…
– Почему?
– Потому что ты… почти все ваши девчонки в разные периоды… пытались заигрывать со мной и звали на свидания. Ты одна только не хотела…
– Я хотела… ужас… я выпила лишнего…
– Не думаю. Разве что – самую капельку…
Эдик рассмеялся и взял Полину под руку.
– Отпусти. Ну, отпусти же!
– Нет. Ответь мне только – если ты хотела, почему не попробовала? Потому что я всем отказывал?
– Ты не всем отказывал… Две или три добились некоторых успехов…
– Ну, если поход в кино или ресторан, можно назвать успехом…
– Скажи… почему никто не знает ничего о твоей личной жизни? Ты… у тебя есть кто-то…
– Нет. Ну, мы все кого-то любим… даже, когда нет никого… но… я свое прошлое оставил в прошлом… я совершенно свободен… Но ты перевела тему… почему ты, если хотела меня, не дала мне понять этого?
Полина смутилась.
– Ты всегда такой откровенный?
– В смысле? Я привык называть вещи своими именами… и что тут плохого?
– Ничего… наверное… я не… я не двигалась тебе навстречу, потому что я не сторонник личных отношений на работе…
– Но теперь… мы больше не работаем вместе?
– Ты… меня провоцируешь? Это нечестно…
– Нет. Нечестно будет просто разойтись сейчас по домам. И так и не узнать, что мы упустили…
У Полины был довольно нелепый, ошарашенный вид, она не ожидала, что все случится так… быстро… А Эдик чувствовал себя замечательно, он мог быть редкой сволочью, когда хотел. А с Полиной… он не очень-то хотел, но в нем проснулся спортивный азарт. Взять… добиться… тем более, что она… сомневалась… а это всегда приятно… переломить в свою пользу… Перед ним падали и не такие крепости. Однако раньше, в похожих ситуациях, непосредственно перед падением Эдик давал своим жертвам несколько секунд подумать, он предоставлял им шанс уйти в откат… потому что знал, какая-то часть его души знала, что он поступает безнравственно… Но, вероятно, эта часть его души… принадлежала не ему… и была уничтожена Аськой…   
Он проснулся следующим утром в чужой, незнакомой квартире, с чужой, почти незнакомой ему женщиной и не испытал в этой связи никаких сожалений или неловкости… Эдька потянулся, вобрал в легкие максимальный объем воздуха… пахло свежими простынями, едой, смесью разных духов, пропиткой для обуви… и сексом. Он вернулся к прошлой ночи… попытался вспомнить, что было в ней особенного… и ничего такого не нашел… Одно только царапнуло его – прежде чем окончательно сдаться ему, Полина сказала, в надежде воззвать к его совести, что связь их будет недолгой, что Эдик не останется с нею, сбежит утром… Он ухмыльнулся и взглянул на свою последнюю женщину… Она спала на животе, подложив руки под голову. Длинные, густые, очень темные волосы закрывали ее лицо и половину спины… «Я хочу сбежать? Разве? Нет… впервые в жизни у меня нет ни одной причины… оставаться тоже нет причин, если честно… Но она бросила мне вызов. Она считает, что я ненадежен, что я неспособен на постоянство… она не знает, что место вакантно… а я знаю. В этом – разница…»
Эдд встал с кровати, свободно, не стесняясь пошел искать ванну. Трехкомнатные аппартаменты, в которых обитала Полина впечатляли. Дом был новым, а квартира – свежеотремонтированной. В интерьере не было ни одного случайного предмета мебели. «Дорого-богато… ну и фиг с ней… если она такая… я… мне не по сердцу… кое-что… но разве это важно? Я могу и привыкнуть…наверное…» Эдик принял душ, оделся и направился на кухню… обнаружил целую тучу бытовой техники и прочих примочек… пошарил в холодильнике, в шкафах. Не нашел молотого кофе, только растворимый. Сделал тосты, достал конфитюр, масло, порезал пополам грейпфрут… Когда он лил в горячий кофе сливки, появилась Полина. Заспанная, в длинном шелковом халате, с темными кругами вокруг глаз… Эдик молча улыбнулся ей, жестом предложил сесть… она смотрела на него недоверчиво. Гендлер представил себе ход ее мыслей и улыбнулся еще шире. Подошел к ней вплотную, заглянул в глаза тяжелым, тягучим мужским взглядом, положил руки ей на талию… немного смутился тому, что этот простой жест вызвал у него подсознательный протест, но это чувство прошло… Она глядела на него во все глаза, боялась поверить, и тогда Эдька потянул ее на себя, он хотел просто обнять ее, дать ей ощущение теплоты и защищенности. Но опять вышла неловкость – она, даже без каблуков, была высокой… выше Аськи, которая в аналогичных ситуациях утыкалась носом в Эдикову грудную клетку, а он прятал ее от мира в кольцо своих рук. Полина попала почти глаза в глаза… И заметила его смущение, растерянность… и может быть потому, что этого и ждала… расслабилась, села за стол, похвалила кофе…

Две недели они не расставались… т.е., конечно же, они ходили на службу… но каждый вечер проводили вместе… а потом, одновременно решили, что надо сделать перерыв, и договорились встречаться по выходным… но не выдержали, созвонились среди недели, встретились… Эдик не думал о своих отношениях с Полли… он просто жил… он не был счастлив… нет, он был счастлив, но не так, как когда-либо до того… На него снизошла благодать… расслабился… и не то чтобы он этого ждал, но верил, что когда-нибудь это случится, и… расслабился. «Дью, нет ни анализа, ни планов, ни проектов – я открылся, сдал все пароли и явки, имена и адреса... почти все… открылся и впустил то, что ко мне стучалось, почувствовал и впустил, впустил и растворился в ощущениях... своих, чужих – все смешалось в один огромный шар, который переливается салатово-голубоватыми оттенками и сияет ярким светом изнутри. А внутри я, я и она… много общения, много красивых слов... очень красивых слов и все в точку, и все находят отклик внутри, возвращются вдвойне, втройне и не хватает слов, и не хватает воздуха и...»
Я не стал с ним спорить… но я мог… мне было, что сказать другу. Он отказывался признавать, что он помнит Асю… помнит каждую секунду… Он не мог любить ее, она вычистила себя из его сердца, но его тело помнило ее… Он привык к этому «королевскому размеру»… ловя руки Полли, он искал их там, где должны были находиться Асины руки, обнимая Полину, он наталкивался на сопротивление ее тела раньше, чем с Сафиной, и это всегда немного обламывало… Он не мог больше дышать «своей» девочке в макушку, щекоча своим дыханием ее волосы, потому что Полина была… крупнее… Она была моложе, ее кожа, тонус ее тела отличался от Асиного. Сафина была гибкой и жесткой, как стальные канаты, а Эдичкина теперешняя подружка – мягкой и изнеженной… Красивые слова… которые они говорили друг другу… Эдик не любил говорить… слова его напрягали… его любовь никогда не помещалась в слова, она была больше… Он убеждал Полину, и убеждал себя… словами… но за ними не было ничего… глубокого… настоящего… И душа его, из которой была навеки изгнана Сафина, непознаваемо знала собственную «неглубину»…
Полли не вовсе безусловно признавалась Эдиком … она иногда его раздражала… довольно сильно… и причиной этого раздражения стала «Вампирская диарея». Она оказалась фанатом мистических сериалов: «Мерлин», «Баффи», «Настоящая кровь», «Дневники Вампира» и прочая подобная ересь постоянно мелькали в экране ее компа… И на фоне того, что новые серии выходили обычно по пятницам-субботам, в ночь… Эдика напрягало то, что после того, как они заканчивали мышиную возню под одеялом, Полина уходила в душ, а сразу же по возращению бежала к компьютеру…
Эдик никогда не смотрел сериалов… нет, вру… пару лет назад во время рождественских каникул он подсадил ненамеренно генералитет поселка Тру-ля-ля на «Доктора Хауса». Так получилось. Он скучал, когда его друзья заводили разговоры о своем бизнесе, он щелкал пультом по программам в телевизоре, пока однажды не напоролся на морду Хью Лори. Эдичку поразили глаза актера, больные и несчастные… почти такие же он видел в зеркале… а потом прозвучала фраза «он искалечен внутренне». Эдька смотрел Хауса, пытаясь понять, относится ли эта фраза к нему… он был настолько захвачен этой мыслью, что его почти перестало интересовать то, что происходит вокруг, а его приятели меж тем бросили спорить и тоже… увлеклись. Эдик не стал фанатом… хотя и купил себе пару футболок в тематике… Он знал, чем его привлекал Хаус, но никак не мог понять, что Полина находит в той охини, которую смотрит. Он пытался, честно… но не мог.
Спасаясь от диареи ( так он перевел в транскрипции оригинальное название «Дневников вампира») Эдик уходил на кухню, заваривал себе чай и подолгу сидел на просторном подоконнике. О чем он думал? Я не знаю… его мысли… иногда мне казалось, что Эдька … что у него шизофрения… Он был с Полиной, но в то же самое время он строил планы, в которых она не принималась в расчет совсем… Его однокурсник и приятель, уехавший в Кремниевую долину, просил Эдьку прислать свое резюме и подтвердить готовность выехать на работу в Штаты. И Эдька, ни разу не сомневаясь, сделал это… и он был уверен, что у него получится… И все получилось. Он прошел предварительное собеседование, и теперь ждал средины марта, когда специально для личной встречи должен был прилететь его будущий шеф… Он больше не искал мебель в свою квартиру, наоборот, он выставил хату на продажу… Эдик почти загасил кредит, и теперь на нем висел только долг перед Сафиной, но у Гендлера были кое-какие свои планы в отношении этой его задолженности. Он вел параллельно несколько проектов, которые должен был закончить до своего отъезда, и этот отъезд, если все срастется, планировался на начало мая. Он прекрасно осознавал, что им с Полли остались февраль, март и апрель… но он молчал, и не обмолвился ни словом с нею о своих планах… Он не был с нею откровенен, не смотря на то, что проводил рядом почти все свое свободное время… Я не понимал, как это возможно… говорить так красиво о всяких пустяках, рассуждать о душевности, и держать в голове столько мыслей и планов, одновременно обдумывать варианты продажи своей квартиры и мечтать, точнее обсуждать с Полей ее мечты о летнем отдыхе в Милане так, будто это может для обоих стать реальностью… Меня крючило от Эдькиной неискренности, и я ему об этом многожды говорил, но до него будто бы не доходил смысл моих слов… Как будто я говорил не о нем… а о ком-то другом… Я сканировал его раз за разом, я боялся, что Аська вычистила из Эдика лишнее, но… я знал свою ведьму… она забрала свое… и только. И я не узнавал больше своего лучшего донора. То, из-за чего я влюбился в него, тот на лезвии бритвы надрыв, присутствующий в нем постоянно во всем, что он вылавливал из окружающего пространства… все пропало без следа? Это была Ася? В нем? Самое лучшее в нем было Асей?
Итак, Эдька, в то время, как Полина шарила по сети в поисках новых серий своего мыла, изучал ее квартиру, или сидел на кухне с журналом, или дрых… Долгое время, месяц примерно, он думал, что Полина является единоличной владелицей этой жилплощади. Она говорила, что раньше жила здесь с родителями и младшим братом, но вот уже пару лет, как предки ее купили себе коттедж за городом. Поля ездила к родным по воскресеньям, но Эдьку с собой еще не звала ни разу, а он, если быть честным, не настаивал. К его удивлению, Полина не упоминала о своей семье почти совсем, впрочем, Эдька о своей тоже не очень-то любил распространяться. О младшем брате Полли говорила почти слово в слово то, что мог бы сказать Гендлер о своей сестре… и Эдик решил, что это – общее между ними. Чаще всего звучало – эмоционально незрелый, живет за счет родителей, безответственный, балованный, не знает, чего хочет… И Эдик, не нашедший за двадцать пять лет общего языка с сестрицей, соглашался с Полли, и считал, что может подписаться под каждым ее определением… Реальность его, однако, удивила…
Однажды, принимая душ вечером субботы, Эдик, сквозь дробь воды по стенкам ванны и шум вентилятора услышал музыку. Играли вживую, или песня была в концертной версии… Композиция показалась Эдьке очень душевной, и вокал… женский… напомнил ему Асю. Он в спешке домылся, выключил воду и прислушался. Гендлер опоздал… никаких посторонних звуков в квартире расслышать ему не удалось… Эдик прошел на кухню, поставил чайник и закурил под открытой форточкой. Он думал… о том, что ни разу с тех пор, как вернулся в Москву не прикасался к гитаре… его это вдруг задело… Он не хотел ничего такого, ни разу не шевельнулась ни одна мысля о том, чтобы поковыряться, помучить инструмент, он сомневался даже в том, что сможет, будто его пальцы потеряли навык, лишились чувствительности… Послав окурок в форточку, Эдд развернулся, он намерен был предупредить Полину и сбежать домой пораньше и помузицировать… он испугался, что забыл эту часть своей жизни, как многое другое… он же не был дураком, он понимал, что изменился, только все эти, осознанные им перемены, он считал вполне приемлемыми… Но вот забывать о музыке он не хотел и… забыл? Уже двинувшись в сторону коридора, он поднял глаза и, к своему удивлению, увидел мальчишку, т.е. молодого человека лет двадцати в серых трикотажных штанах с заниженной проймой, и в узкой футболке, цвета индиго с каким-то замысловатым принтом. Довольно длинные дреды, колбасками свисавшие с его головы, перехвачены были синей же банданой. Парень глядел на Эдика довольно враждебно и тому стало не по себе. Мальчишка был харизматичен невероятно… так, что Гендлер почувствовал что-то даже вроде зависти. Неизвестный был тощ, смугл, зеленоватые его глаза смотрели на мир так, будто все вокруг было ему по силам, а тонкие ноздри породистого носа с горбинкой хищно вдыхали воздух… Парень нарочито медленно двинулся на Гендлера, Эдька не мог решить, получит ли он сейчас в морду или, может, Бог смиловится…
– Значит… теперь ты сожительствуешь с моей сестрицей?
– Грубо.
– Зато по существу. И «сожительство» – юридический термин. Ничего грубого в нем нет.
– Я чем-то обидел тебя? Зачем столько агрессии. Из-за Полины?
– Мне пофиг, кто у этой дурочки между ног… Не коробит? Это ж фраза из ее любимого сериала? Нет? Не задевает?
– Нет.
– Я знаю, кто ты… Гендлер…
– Ты счастливец. Может, представишься сам?
– Левандовский. Филипп Анатольевич. Маг первого уровня.
– Разве… вам не нужно хранить инкогнито?
– Зачем мне перед тобой прятаться. Я тебя видел прошлой весной в кабинете Арсения Александровича Лисовского, когда мы думали, что Артем Олегович убил Невидимку… И потом, тоже, перед Новым годом, на концерте в «Кастрюльке». Вы светились… оба… А теперь ты здесь, с моей глупенькой, недалекой сестричкой…
– Так… она послала тебя за мной следить?
– Бога ради?! Зачем? Послала… тоже мне. Да я месяц уже по друзьям ночую, чтобы только не видеть тебя… Как ты мог променять Асю…
– Не твое дело. Я не менял никого. Я просто ушел…
– Я знаю. Просто… из-за того что ты ушел, все мы теперь в нокауте. Вся Ассоциация.
– Не понял?
– Ты знаешь, что она сошлась с антимагом?
– В курсе. Т.е. я из-за этого и…
– Выпьем?
– Есть повод?
– Разумеется.
Парнишка резко открыл холодильник и извлек на свет божий пакет с маленькими, круглыми, кислыми даже на вид, зелеными лаймами.
– Текила? Не жестковато?
– Самый раз.
– Скажи… Это она сейчас… пела?
– Да. Мы с ней по скайпу… ее это чмо из дому не выпускает… и к ней никому нельзя…
– А… играл кто?
– Я… и она тоже…
– У тебя инструмент есть? Я соскучился… пальцы задревенели…
– Пальцы? А то, что Ася… обескровлена полностью? А?! Как? Не катит?!
– Это был ее выбор, если что… Она этого хотела.
– Но почему ты так равнодушен? Так спокоен?
– Я не люблю ее. Я, когда понял, что она… когда замаячил на горизонте этот Ветошников, я попросил ее убраться из моего сердца…
– Оу…
– Так. Ненавижу это … «оу»…
– Ты знаешь, что отменить нельзя? То, что уничтожено нами… восстановлению не подлежит.
– Нами?
– Я… был антимагом, раньше. Пока Ася Викторовна не лишила меня этих сил.
– И ты после этого ее защищаешь?
– Вообще-то, я сам просил ее… ты и понятия не имеешь, что такое… жить с этой силой…
– Расскажи.
– Любое проявление гнева или злости, не дай бог… заканчивается печально. Вокруг меня с детства выгорали электроприборы и лампочки… Однажды я не успел на маршрутку, водитель видел, что я бегу и мог бы подождать, но тронулся с места прямо перед моим носом… и после моего проклятия он проехал десяток метров всего… сломался. Мать, помню, купила мне ботинки, какие-то крутые… а я хотел тимберлэндовские… тех ботинок никто так никогда и не нашел.. Девочка, которая мне нравилась… однажды я ее увидел с другим, и… этот парень попал в аварию… Ян… это мой братец двоюродный… он тоже анти, т.е. был, как я раньше… он вообще ни одной тетради до дома донести не мог, если ему оценки не нравились… Мы не могли это контролировать.
– Вам достаточно только подумать?
– Угу. Бывало, что приснится что-то… ты можешь? Контролировать сны? Ася Викторовна нас учила… но… надо быть Асей, чтобы уследить… и потом… когда выпьешь… надо постоянно быть начеку… постоянно помнить, что тебя может переклинить… аскетизм, самоограничения… в подростковом возрасте… трудно, почти невозможно. И сейчас не легче... Я был счастлив, когда она предложила…
– Тебе было больно?
– Нет.
– А что там с Ассоциацией, почему ты расстроен?
– Меня назначили куратором… этому Ветошникову…
– И что?
– Он другой. Он первым делом сказал, что не желает слушать указания мальчишки, который выглядит как помесь растамана и гея. Я не понимаю, каким образом он маг, потому что он хуже моей бабушки – дрескод и фейсконтроль, режим и приличия.
– Откажись.
– Не могу. Ася Викторовна просила. А он… первым же делом меня взломал… я не могу больше… так же, но я чувствую, что он сделал. Это подло, понимаешь?
– Понимаю.
– Ася никогда так не делала. В Петре Ветошникове нет ни грамма порядочности, он вежливая, прилично выглядящая сволочь, т.е. он очень грамотно ведет себя, он правильный до оскомины, но когда ему нужно, он беззастенчиво и безопеляционно устанавливает свои законы. И… Ася… прогнулась… она не сопротивляется ему, делает то, что он хочет… смотрит ему в глаза смущенно, будто извиняется за каждый свой взгляд в сторону. А еще… Оксана, его сестра, обрабатывает Артема Лисовского. А поскольку на антимагах проклятие, мы подчиняем тех, кого любим… теперь два самых перспективных мага своего поколения превращаются в зомби, безвольных кукол, управляемых Ветошниковыми. Блин, дядя Костя умирает… Аська выведена из строя… Защита над офисом пробита… и эти двое…
– Почему пробита защита?
– Потому что Ветошников качает из Аси силу… он хочет окончательно сломить ее сопротивление. А Сафина…
– Она держит под своим щитом весь свой ближний круг, и будет держать его столько, сколько хватит терпения, а потом начнет выдыхаться. Вычерпает все свои внутренние резервы прежде. Н-дя… Почему ты говоришь «дядя Костя»?
– Потому что я тоже… все антимаги в России принадлежат к одному клану. Кроме Аси.
– А ты можешь вернуть свою силу?
– Я не знаю… Такого никто не делал еще никогда… Да и потом – где гарантия, что я не стану монстром, как Ветошников…
– А что делают Лисовские?
– Выжидают. Открытого конфликта нет пока. И… они верят в Сафину… а она просила их не вмешиваться…
Эдик улыбнулся.
– Что?
– Она… она хотела своего анти – она его получила… со всеми этими побочными эффектами… Меня она выгнала из-за огрызка под кроватью, а его терпит, хоть он почти уже заменил ее волю своей.
– Ты не понимаешь, магия…
– К черту вашу магию… мир не рухнет… оттого, что в вашем частном клубе сменится руководство…
– Но…
– Я даже рад тому, что она наконец-то, получила то, что заслуживает… что нашелся кто-то, кто может ее прижучить. Хоть кому-то удалось. И к Лисовским у меня нет жалости. Так им и надо… Они уже много лет хотят, чтобы во главе ассоциации встал антимаг… вот и подавитесь теперь. Бойтесь своих желаний, потому что они сбываются…
– Значит, ты не… ничего не сделаешь?
– А что я должен сделать? Отправиться ее спасать? Да я и раунда не продержусь…
– Теперь я вижу… почему она отказалась от тебя.
– Это почему?
Флип отшвырнул  в угол стола только что прокушенную им четвертинку лайма, опрокинул в себя стопку и ушел в глубину квартиры. Эдик спокойно оделся и пошел домой.
В середине марта Эдька с Полиной, точнее Эдька со спутницей, были приглашены на свадьбу Гендлеровской сестрицы. Мама очень просила Эдика взять у кого-то из друзей машину на этот день, потому что посадочных мест на всех не хватало… Эдик с трудом представлял себе, как это провернуть, потому что сам он прав не имел… Он предположил, что родственнички его, увидев вместе с ним на матушкином юбилее Сафину, поспешили выяснить о ней все, что только было можно. В том числе и то, что Ася имеет, точнее имела, личный автотранспорт. О том, что он сменил подружку, Эдик родственникам не рассказывал. И не собирался – у него не было привычки делиться личным… Не привык он и останавливаться в родном доме, когда приезжал – обычно он квартировал у Сафиной или у Лю. Но сейчас… об Аське речь не шла, разумеется… даже Илья, давний и надежный приятель… Эдик не представлял себе, как разговаривать с ним, как просить его… Однако сомнения Гендлера оказались напрасными – Илья согласился сразу же. Мало того, встретил их с Полиной с утра с поезда, а потом, узнав, что девушка умеет управлять автомобилем, поменявшись с нею местами, долго кружил ее по городу, показывая возможные маршруты свадебного кортежа…
Ольги дома не оказалось. Илья, на вопросительный взгляд Гендлера ответил устало, что жена его лежит на сохранении в одном из московских перинатальных центров. Эдик постарался собраться побыстрее, уступил Полине ванну, а сам спустился на кухню – день обещал быть суматошным, загруженным под завязку, а ему хотелось пообщаться с Корниловым. Эдик, с тех пор как ушел от Аси, не знал ничегошеньки о своих друзьях, ему не терпелось послушать новости.
– Что у вас тут?
– Ужас.
– Ужас? Да ладно? Так-таки и ужас?
– И с каждым днем становится только хуже… Первый месяц мы пребывали в шоке. Только что был ты… и потом, в течение недели – вдруг – Ветошников. Он… поначалу вел себя… он хотел нам понравиться… но… я… мы сразу поняли, что он не знает, с кем связался… он не представлял себе, что такое Сафина… сколько ей всего пришлось сделать, и какая она… Потом мы стали замечать, что Ася меняется. Она нас стала предупреждать заранее, заблаговременно, на работе, что к ней вечером лучше не приходить… можешь себе представить? Спрашивать разрешения, чтобы нанести визит Аське? Да отродясь такого не было… Мы поразмыслили и согласились, что у них медовый месяц. Прости…
– Ничего. Не парься. Все нормально.
– Правда? Ты хорошо держишься… и выглядишь неплохо…
– Кто бы мог ожидать? Так?
– Прости, Эдь. Ты… раньше… я переживал за тебя, даже звонить боялся. Думал, ты квасишь, или что еще похуже…
– Нет… ничего похожего. Спасибо Полине.
– Да. Девочка твоя – ангел.
– Рассказывай мне про моего бесеныша, пока ангел наводит красоту.
– Хорошо. Пару раз… ну, каждый из нас – Лиза, Грей, я, Джей, Саныч, Ритка и другие … мы пытались понять, что там Аська себе думает. Просто… извини меня, но она, обычно… если не с тобой… она очень злая… и откровенная, и сразу дает понять, стоит ли вникать в ее очередного «человека».
– Что значит «если не со мной»?
– Я всегда видел вас, когда вы открывались друг другу, если ты меня понимаешь… если вы решали для себя, что вы вместе, я всегда видел вас, как одно существо.
– Правда? Почему ты не сказал?
– Думал, что ты знал…
– Нет. А если мы не были вместе? Что ты видел?
– Что вас тянет друг к другу, и вы оба городите заборчики, стараетесь держать себя в рамках…
– А вот это я действительно знал… А с Ветошниковым?
– Две невидимки. Что можно разглядеть? Мы не могли найти подтверждения на уровне энергетики и включали логику… Мы видели, что Ася ведет себя, как…
– Как?
– Она прогнулась… Она вела себя, как порядочная… верная и нежно любящая жена… знаешь… такой идеал… мечта для любого мужика. Никаких склок, никаких взглядов на сторону, доброжелательность, покорность… Она была мечтой. Но чьей-то чужой мечтой, а мы скучали по настоящей Аське…
– А он?
– Он… был… выше всяких похвал. Он забирал ее с работы, они вместе ехали за Кирой в садик, в магазин под ручку… он ее опекал, дарил подарки. Мог в офис просто так зайти с букетом цветов… Потом, однажды, у нас приключилось одно ЧП… кое-кто из «наших» перемудрил с магией, мы не знали, что делать, а Петр предложил интересный вариант… такой простой и деликатный… и мы согласились, мы признали, что он… достоин… нашего уважения. А потом была та вечеринка… у Аси на 23 февраля… она… как переломный момент. Мы… ну, мы вели себя, как всегда, как привыкли… с нашими специфическими шуточками, с подначками… а он… я потом столько раз корил себя… мы вели себя так, как будто Асе нужно наше одобрение, как будто мы должны были решить… мы забыли, что решать должна была она, нам казалось, что она могла… что он околдовал ее…
– Успокойся, Лю.
– Мы были правы. Он действительно околдовывал ее постоянно. Но тогда… еще не так, как сейчас… Тогда, то что происходило между ними… он ревновал, он сомневался в своих силах и мало-мало, но тем не менее, пользовался чарами. Еще по-доброму, так, как женщины пользуются косметикой, чтобы добавить себе привлекательности… Но в тот день… мы все-таки ее вытащили из образа «женщины Ветошникова». Мы заставили ее вспомнить, кто она такая.
– И это ему не понравилось.
– Точно. В тот вечер он избил ее…
– Что?!
– Ну… надавал пощечин…
– И что вы сделали?
– Он поставил барьер на ее коттедж. Теперь никто не может попасть к Асе… только с разрешения Ветошникова. А она не может выйти. Ну, до работы - может, но и там она не общается с нами на личные темы. Эдька, стоп! Ты никуда не пойдешь.
– Почему?
– Потому что ты ее не любишь больше. Я вижу. И ты… выскажешь ему свой гнев и уйдешь, а она останется, и ей придется за это расплачиваться еще бог знает как… и чем…
– Бред какой-то. Как вы это допустили?
– Он антимаг… нам нечего ему противопоставить. Антимаги неподконтрольны никому, только собственной совести… а Ветошников… совесть у него есть… Он просто… другой. Что бы Аська не творила раньше, как бы она не была сильна – она все равно для Ветошникова прежде всего… женщина. Его женщина. Она могла раньше распутывать головоломки или строить дома, заниматься реальным бизнесом или понарошку умирать, вяло и по привычке музицировать или фанатично готовиться к выступлению в суде – она все равно женщина, а главное (по версии Петра) ее предназначение на земле – заботиться о своем мужчине и рожать ему детей. Так он считает. И он уверен, что он и есть тот самый мужчина. И он не понимает, почему Ася точно так же зная, что он для нее только и дышит, вечно доводит их отношения до той точки, когда ему приходится напоминать ей о том, что он мужчина, и что ее так называемая свобода есмь привилегия, роскошь, данная ей в награду. Вот когда в доме все убрано, когда все обихожены-накормлены – если нет других занятий, можно и побыть чуток «свободной». При запертых дверях и без нас…
– Но не он дал ей эту награду… не он дал ей свободу. Она была свободна всегда, больше, чем кто-либо из всех, кого я знаю. Он должен быть горд тем, что его хочет такая женщина…
– Эдь… это еще не все… Когда он только появился, когда я попытался поговорить с Асей о том, зачем она с ним связалась… ты же знаешь, она всегда говорит иносказательно, хоть и употребляет слова в их буквальном значении, так вот… тогда я не додумался, а сейчас потихоньку начинаю понимать… Я сказал ей, что она не любит Ветошникова… и она с этим согласилась… она сказала мне, что на антимагах лежит проклятие, что они уничтожают личность того, кого любят, подменяя ее своей волей, своим желанием… что любить меня или тебя подобным образом… она сравнивала такую любовь… для нее это все равно, что смотреться в зеркало… с кем она была бы? С тобой? Со мной? Или со своей волей?
– Ты… любишь ее?
– Конечно. Не так, как ты. И не так, как люблю свою жену. Но… мы с тобой… мы понимаем, какая она особенная, и мы тоже… хотели ее, а не свою волю в ней… мы ждали, что когда она придет… она придет, как равная, и не потому, что забудет на время о своей силе, а потому что она будет готова отдать себя добровольно… может быть не до конца… но она придет сама… Она никогда не берет больше того, что мы готовы отдать… она чувствует эту грань… может быть… с тобой она чуть-чуть… заигралась, но это потому, что ты для нее хуже наркотика… она теряла контроль реально… А Ветошников… он хочет, и он думает, что может подменить то, что считает Асиными недостатками… собственной волей. Он лепит из нее то, что хочет видеть… потому что то, чем она является… не то, с чем он может согласиться…  Он хочет смотреться в зеркало… и он уничтожает Асю… потому что любит…
– А она… почему она не сопротивляется, разве она не видит, что уязвима?
– Она хочет… научиться любить так, как ты всегда хотел… на сто и еще один процент… и чтобы это никому не вредило.
– Нельзя научиться… Либо «да», либо «нет». Т.е. я бы не смог… если мое сердце занято…
– Если… эти «если»… они у каждого свои… если любишь, то никогда не сделаешь другому больно, никогда не посмотришь ни на кого кроме… не станешь изменять, не предашь… сделаешь все, чтобы… «рассыпаться щебнем по выбоинам, чтобы ровной была дорога»… Эдик, ты с нами достаточно долго, чтобы понимать, что все эти условности – бред и чепуха…
– Для вас…
– Для тебя… в первую очередь… ты всегда ускользал… Ася думает, что с Ветошниковым они могли бы вместе придумать, как преодолеть проклятье… она объясняла мне, что пытается научиться доверять… раствориться в другом человеке настолько, чтобы перестать думать о себе… чтобы стать с ним единым целым и не осталось никаких… причин делать больно… совпасть… И у них поначалу получалось… но в ней… и не только в ней, в нем тоже… они разные… Ася не хотела менять его, она готова была принять его таким, каков он есть, а он… Сафина сказала, что проклятие снято. Она не понимает как, но оно больше не работает… Потому что они, пока еще хотели по-хорошему… не чувствовали больше чар… Но после той вечеринки… Ветошников включил эту магию снова… сам. И теперь Ася в его власти. Она не может его изменить, потому что не любит, а он хочет и меняет… Как это получается? Она – испорченная, аморальная стерва – оказалась лучше, чем этот разумный, правильный и добропорядочный… Я не понимаю… Мы всегда бесились, когда она… когда сталкивались с ее силой, с безграничностью ее сил… но только сейчас я понимаю, что она ни разу никого из нас не заставила… принять ее версию с позиции силы… Это был намек… в лучшем случае… А этот – решил, что имеет право и сделал не задумываясь… и нам нечего ему противопоставить… Только она могла бы, но Ася – его теперь…
– Мне так не кажется… Знаешь, Лю... Вспомни, она любит эксперименты. В прошлом году она даже развоплощение, смерть… как-то преодолела…
– Как-то? Ради тебя… вообще-то. А теперь – тебя нет. Незачем ей возвращаться, Эдька.
– Я хотел тебе сказать… она… помнишь, она оставила нам в прошлом году на случай своей смерти папку. Для каждого из нас – для тебя, для меня и для Ритки – в ней был свой конвертик. Я не знаю, что было в ваших. А в моем – две банковские карты и лист простой белой бумаги. И угольный карандаш. Я не мог понять… что это значило. Я смотрел на этот клочок бумаги, вертел в пальцах уголек, а потом мне вдруг захотелось вспомнить ее черты, нарисовать ее. Я не очень хорошо рисую, но я видел ее так ясно, что… мне казалось, что каждая линия… окажется на своем месте. Тогда я понял, что она задумала. Я должен был нарисовать ее так, как я ее вижу. Я должен был помочь ей вернуться… но я не сделал этого… это было… самое сложное решение в моей жизни… я лежал несколько часов носом к стенке, сцепив пальцы, уговаривая себя не бросаться немедленно… Если бы я это сделал, она бы вернулась для меня… а я не мог… точно так же как и она… я люблю… любил ее, а не свое представление о ней…
– Это ничего не меняет… ты не стал возвращать ее… но она вернулась, потому что ты этого хотел… больше всего на свете… скажи, что я ошибаюсь?
– Правда твоя.
– А теперь… ты не хочешь… и ей не к кому возвращаться… Я бы хотел… я близок к тому, чтобы заставить тебя… как никогда в жизни близок к тому, чтобы зачаровать тебя и вернуть ее… но она не поверит… она поймет… И кроме того, у тебя сегодня важный день и Полли почти готова…
– Что-то еще есть, что я должен знать?
– Да… Ветошников, видимо, я надеюсь на это, не до конца сломил Асю. Она все еще сопротивляется. Но он качает из нее силу. Он думает, что когда он обескровит, высушит ее полностью, она сдастся.  И для нас это плохо. Как выяснилось, Ася гораздо больше, чем нам всем представлялось, вкладывалась в наше благополучие.
– Ты про щит над поселком?
– Нет. Щит – само собой… Теперь, когда у нее нет резервов, все посыпалось, как карточный домик. Оля… последний месяц дался ей очень тяжело, поэтому я услал ее в Москву, подальше отсюда. У Виктора Наильевича, Асиного папы… неприятности на работе. Ему предъявлены обвинения в… ты знаешь, где он работает, он мог бы уже выйти на пенсию, а при его должности любое подозрение в коррупции или неэтичном отношении с пациентами… Аськина мама попала в больницу с гипертоническим кризом… а еще… Рита бросила Ноя. Ветошников намекнул ей, что между Ноем и Лизой существует глубокая эмоциональная связь.
– А она этого не знала? Она же… эмпат? Так?
– Знала, но не догадывалась, что эта связь длится по сей день, что она не совсем эмоциональная. Ритка эту свою способность не очень любит, отключает… А Ася… не хотела, чтобы Ритке было больно… маскировала подробности… Честно говоря, никто и не знал, кроме Аси. Но теперь все, что знает Ася, знает и Ветошников… Ритка бросила Ноя, а Звягинцев… они с Лизой разводятся. Без соплей, ссор, упреков, но, тем не менее… расстаются, а могли бы… Лиза намекнула, что хочет уволиться… уйти из дела… Мальчишкам, точно так же, как и нам, запрещено приходить к Асе… Ивашка попал в больницу с воспалением легких. А Оська чуть было не выколол себе глаз палочкой для суши… Ник… он ревнует подругу своего отца так, что у него сносит крышу, он считает, что все порушилось из-за Верочки…
– Да… вот, стоило уехать от вас, стоило оставить… обидно… а Аська? Как она?
– Какое тебе до нее дело?
– Ну… я все еще ваш друг. Ее друг.
– Эдик, мне больно видеть ее такой. У нее в глазах вина… ты можешь представить себе? Она всегда делала то, что делала и не извинялась! А сейчас… я не знаю, что должно случиться еще, чтобы в ней включился инстинкт самосохранения…
– А Кира?
– Киру Ветошников не трогает. Либо знает, что тогда Ася точно взбрыкнет, либо еще не пробил этот уровень…
– Я хочу видеть ее.
– Подумай. И… Полли готова. Вам пора.
– Я вернусь. Постараюсь пораньше…
– Зачем?
Эдик не знал, что ответить Корнилову. Он подхватил на лестнице Полину, помог ей надеть шубку, поблагодарил Илью и поехал к родителям. Я как-нибудь расскажу вам про эту свадьбу, но не в этот раз. Эдька скучал… он старался вести себя хорошо, почти все время проводил с Полиной, похитил ее на полчаса с банкета, устроил ей экскурсию по центру города… К девяти часам Поля утомилась и запросилась домой. Эдичка не возражал. Они прихватили для Корнилова кусок свадебного торта и что-то еще вкусненькое, и Люша был им благодарен. Он целый день провел в Москве, навещал Олю, общался с Ноем и Артемом, был у Арсения в офисе и не успел ни приготовить, ни покушать.
– Ты еще хочешь к Асе?
– Конечно.
– Как ты собираешься отлепить от себя свою подругу? Или ты возьмешь ее с собой?
– У тебя интернет есть?
– Да.
– Разрешишь ей воспользоваться своим компом?
– Разумеется.
– Она там все вечера проводит, так что даже и не заметит моего отсутствия…
Илья проводил Полину наверх, в свой кабинет. Эдик, который в течение всего торжества из солидарности с подругой не пил почти совсем, прошел к Илюхиному бару и накапал себе коньяка. Он сидел на подоконнике в гостиной и смотрел на окна Асськиного коттеджа, когда вернулся Корнилов.
– Я сомневаюсь, что ты пройдешь… барьер вокруг участка состоит из «их» природной магии…
– У меня иммунитет. И я не маг… во мне нет ничего… и он меня не ждет… я надеюсь.
– Ты давно понял?
– Что понял?
– Что вся твоя магия исчезла вместе с ней? Кто из вас до такого додумался? Кто первым предложил уничтожить то, что связывает вас?
– Ася… только это было давно… почти сразу после того, как она излечила Лисовского от рака. Той осенью. Еще до того, как сойтись с Артемом. Она сказала, что может это сделать. Мы оба тогда были слишком нестабильны, слишком эмоциональны. Мы не могли… справиться с тем, что снова можем быть рядом… я не знал, чего во мне больше… я хотел убить ее… а она… не желала признавать того, что виновата в этом.
– Но тогда вы удержались. Почему теперь?
– Потому что… дай руку.
Илья протянул приятелю руку и Эдька аккуратно пожал ее.
– Что ты чувствуешь?
– Неловкость.
– Нет, я не об этом… Рецепторы на поверхности кожи… твои передают сигналы к твоему мозгу, а мои – к моему. А у нас с Асей все перепутано. Это может быть очень красиво… в определеных ситуациях… но большей частью… это… больно. Когда Оксана Ветошникова, притворяясь Асей… соблазнила меня…
– Что?!
– Ну… так было… Я не подозревал даже, правда… я напился… и я скучал… Аська умеет устанавливать эмоциональный контакт вдобавок к тому, что у нас общие рецепторы общей кожи… и в тот раз я не чувствовал этого контакта… т.е. я смог настроиться на ее волну… но она гнала меня, она почти ненавидела меня, и я не мог понять за что… И только потом, когда узнал правду… Она думала, что я с кем-то развлекаюсь и представляю себя с ней. И так и было. Для меня. Я действительно был с ней… я же не мог представить, что существует еще одна такая же ведьма… Ася меня простила… Но я… После того, что я пережил, я понял, как это работает… И не смог представить, как уйти, оставить ее с кем-то, кого она очень хочет… Я слабее тебя, Корнилов. Между вами ведь было что-то подобное?
– Было. Но она никогда не любила меня так, как тебя.
– И ты никогда не любил ее так, как я. Я был готов, как ты сказал, «раствориться в другом человеке настолько, чтобы перестать думать о себе… чтобы стать с ним единым целым и не осталось никаких… причин делать больно…»  Я готов был сделать это по своей воле, а не по ее… но она никогда не верила… не хотела. И прежде чем оставить ее Ветошникову, я попросил ее уничтожить эту связь между нами. Все. Точка.
– Но ты лишился своей магии. Вместе с частью ее души. Вся магия в тебе принадлежала ей. Так? Ты не можешь больше ни телепортироваться, ни читать мысли?
– Мне это безразлично. В моей обычной жизни магия мне не нужна.
– Но ты знал, что так будет?
– Нет.
– А если б знал?
– Какая разница? Я… плохо соображал, если быть честным. Единственное, что я понимал, что не хочу больше…
– Жаль… правда, Эдька. Я сожалею, что так вышло.
– Я тоже сожалею. Оказалось, точно так же, как и с вами, что она, часть ее души во мне делала меня лучше… восприимчивей.. честнее… добрее…
– И все же ты хочешь ее видеть?
– Хочу. Я хочу помочь ей… я не думал о ней совсем, с тех пор, как ушел. Но… если я могу ей помочь, ей, всем вам… Я должен это сделать, ведь так?
– Ты у меня спрашиваешь? С каких пор тебе это важно? С каких пор слово «должно» что-то для тебя значит?
– Хм… хорошо… я ХОЧУ… может быть… я хочу увидеть ее в момент унижения… увидеть то, о чем мечтал когда-то? Я думаю, что ты тоже хотел… чтобы однажды нашелся тот, кто может ее прижучить…
– Эдька, как ты можешь так говорить?
– Я не ты. Я ненавидел ее больше, чем любил… я себя ненавидел из-за того, что, даже желая ей смерти, я унижался, пытаясь вымолить для себя хоть один лишний взгляд…
– Знаешь, тебе тоже кое-что можно предъявить. Думаешь, мне было приятно смотреть, как она из-за тебя, из-за человека… так изводит себя?
– Сноб, ты, Корнилов.
– По крайней мере, тебя превзошел достойный противник… Сильнейший маг из всех, кого я видел…
– Я пойду… пожелай мне удачи.
– В чем?
– Просто так…
– Тогда… удачи…

Эдька вышел через черный ход. От самых ступенек и до калитки, разделяющей Илюшин и Асин участки, он прошел легко и аки посуху, дорожка была расчищена. Но вот за забором, на Асиной территории лежал глубокий и нетронутый снег. Эдик замер, взявшись за кованую завитушку, служившую калитке ручкой… сосредоточился и толкнул дверь. Она поддалась без усилий… Гендлер сделал шаг, другой, третий, скривился, утонув в сугробе, за щиколотки ему набился снег… С тех пор, как Ветошников запретил Илье навещать Асю, несколько раз уже вьюги перемежались с оттепелями, поэтому сугробы слоились, чередуя рыхлые пласты с плотными ледяными корками. Эдик улыбнулся про себя, сравнив путешествие к Асе, с путем на Голгофу по битому стеклу… он расцарапал себе лодыжки, ноги горели от холодных ожогов. Остановившись перед Асиной верандой, Эдька вытряхнул из-под брюк лед и заглянул в окно гостиной. Ветошникова Эдичка не видел никогда, только предполагал, что тот должен напоминать Ральфа Файнса… сходство было, но неявное… Впрочем… сквозь оконное стекло… Эдик поднялся на веранду, толкнул дверь черного хода и попал в шлюзовое помещение между теплицей и гостиной…Разулся, вытащил из калошницы свои тапочки. Сосредоточился и шагнул в дом. Ветошников сидел на диване и расслабленно перелистывал глянцевый каталог Sotheby's. Услышав шорох открывшейся двери, Петр поднял глаза, заметил Эдика и нахмурился.
– Добрый вечер, Петр Матвеевич. Я… прошу прощения за поздний визит. Меня зовут…
– Я знаю… кто ты.
– Чудесно. Я приехал одним днем на свадьбу сестры, и завтра с утра уезжаю… я хотел бы видеть Асю…
– Нет.
Эдик очень хорошо понимал это «нет». Он сам, в разные периоды своего существования с Асей… очень хотел набраться решимости и выставить подобным образом хоть одного из Сафинских ночных посетителей… Но его хватало только на то, чтобы тихо дуться и мучиться потом, пытаясь выяснить насколько близкие отношения связывают его девочку с ее гостями… Эдичка прошел через комнату и сел напротив Ветошникова, улыбнулся, похлопал по дивану в поисках сигарет и зажигалки, нашел искомое… закурил и откинулся на спинку…
– Я… вас очень понимаю, Петр Матвеевич. Я на вашем месте тоже испытывал некоторый… дискомфорт… Но мне действительно необходимо с ней увидеться. Во-первых, мои родные просили передать ей свою благодарность за помощь в организации свадьбы. Я не знал ни о чем, честное слово. А во-вторых, она одолжила мне довольно крупную сумму, и я хотел бы обсудить условия погашения этого долга…
– Обсудите со мной…
– Я не у вас одалживался.
– Тем не менее… я не хочу… кем вы себя возомнили, что это вообще такое? По какому праву вы врываетесь поздним вечером в приличный дом?
– Интересный вопрос… право это дано мне было владелицей. Насчет «приличного дома» вы погорячились…
– Может быть, раньше было так. Но теперь – все будет иначе. Запомни это, мальчик.
– Мальчик? Встречный вопрос – вы ей кто? Муж? По какому праву вы устанавливаете здесь свои порядки?
– Настя…
– Айс согласилась добровольно? Ведь нет?
– Что я с тобой церемонюсь… Вон отсюда.
– И правда, что я тут с вами… Айса! Я дома!
Эдька затушил сигарету в чистой пепельнице, поднялся и пошел к холлу, чувствуя скрип половиц над своей головой. Аська услышала.
– Я не шучу. Я не позволю…
Эдик, уже почти дошедший до арки, ведущей в прихожую, почувствовал магическую атаку и обернулся. Ветошников стоял возле дивана, и лицо его выражало смесь удивления, гнева и страха.
– Оу! Кажется, вы ничего не можете мне сделать? Спросите себя… почему… она не даст вам…
Гендлер улыбнулся Петру. В этой улыбке не было ничего победительного… нет, Эдичка сочувствовал Ветошникову. Он шепнул беззвучно, одними губами «простите» и свернул в прихожую, скрывшись из поля зрения Петра. В холле было темновато. Эдька поднял глаза на лестницу. Айс стояла на предпоследней ступеньке. На ней была вылинявшая оранжевая майка и смешные короткие шаровары, сшитые из разноцветных лоскутов индийского хлопка (новогодний подарок от Ноя и Ритки). Волосы у нее отросли и окружали ее круглую бошку ореолом темно-русых завитков. Она и так-то всегда была доходягой, но такой тощей Эдька ее еще не видел. Торчали ключицы, бедра, при взгляде на ее запястья Эдику захотелось плакать. Лицо напоминало скорбную маску. Но глаза – глаза улыбались. Кто угодно – Лю, Левандовский, Грей, даже Лисовские – все… могли подумать, что Сафина сломалась, но не Гендлер. Эдик знал – Аська и не думала сдаваться, ей было плохо, больно, тяжко, она могла обессилеть до последнего предела, но она не сдалась.  Эдичка порывисто двинулся прямо к ней, Ася медленно спустилась еще на одну ступень. Эдька чуть нагнул голову, а Аська наоборот – приподняла, и они уперлись друг в друга лбами…

– Знаешь, - сказал Эдик, переплетая свои пальцы с Асиными, – так… никогда ни с кем, кроме тебя… не получалось…
– Как?
– Вот так… Я привык … к твоему размеру… я скучал…
– Неправда, крошка. Но все равно – спасибо…
– Велкам… Он… нас слышит?
– А ты хочешь? Чтобы он слышал?
– Стерва. За что и люблю…
– И это неправда… Он не слышит, не видит и даже просканировать не может. Сдвинуться с места… он в глухой блокировке.
– Надолго?
– Это зависит от тебя. Зачем пришел-та?
– Тебя спасать.
– Хм… не надо… я сама справлюсь…
– Не похоже, крошка, что ты справляешься…
Аська отстранилась и присела на лестницу. Эдик сел рядом с ней.
– Ну… сил нет… это реальность. Но… я тут подумала, что взяла на себя много лишнего. Илья тебе жаловался?
– Да.
– Ну, так они это заслужили. Каждый из них. И папа мой, и мама, и Ритка, и Оля… Санычи с их центром… все. И я… в какой-то степени, тоже… я не умела ценить… тебя…
– Прогони его.
– Зачем? Ты хочешь лишить меня качественного секса дважды в неделю? Это – единственное, что осталось в моей жизни хорошего.
– Стерва… редкая.
– Я опять обломала тебя в лучших чувствах? Правда? Гендлер, я знаю все, что ты сегодня думал. Ты ведь шел сюда, в том числе, для того чтобы посмотреть на то, как меня прижали к ногтю?
– Конечно, в том числе и за этим. Но… как ты знаешь, что я думал?
– Через связь между нами. Она теперь односторонняя, но вполне работает.
– Что? Я же просил тебя, я думал, что ты уничтожила…
– Ты просил уничтожить часть меня в тебе, твою одержимость… о моей речи не было…
– Но зачем тебе? Зачем ты меня любишь, если у тебя нет надежды…
– Ведьминская загадка… помнишь? Мне нужна эта чертова призма… мне нравится смотреть на мир твоими глазами…
– Зачем? Ась… зачем? Тебе же больно!
– Не больнее, чем обычно… вообще-то. Эдь… мне нужна страховка. Ты – моя единственная связь с реальностью… единственная надежда, что я пройду через то, что  мне предстоит. И… проклятие больше не действует…
– Как ты сняла его?
– Понятия не имею… правда. Слушай, Эдь, я рада, что ты заглянул, но… тебе лучше идти. Петр силен невероятно. Передай Корнилову, что они не должны больше молиться за меня. Они подпитывают меня энергией, которую тут же ворует Ветошников. Перестаньте греть эфир. Лучше… объясни им, чтобы начали наконец-то сами за собой… что я не стану дальше сглаживать ситуации, не стану подчищать за ними их грехи. Если Ной с Лизой позволяли себе действовать так, как действовали, значит они должны понести ответственность… Если мой папа… был неосторожен в своих махинациях, значит… он был неосторожен. Если мама не желает признавать свой возраст и не следит за своим здоровьем… пора признать, что мы сами виновны в том, что получаем… и то, что я люблю их, не должно больше делать их избранными… У меня реально нет сил…
– Ась… Когда все это кончится, так или иначе, я хочу, чтобы ты подумала, обещай мне… тебе надо отдохнуть… не временно, не в отпуск… просто перестань… разгадывать свои дурацкие загадки! Ты все принимаешь близко к сердцу, ты все пропускаешь через себя, и этот последний год… то ты умираешь, ради Стельмахов, теперь ты вляпалась в этого монстра из-за Грея. Я понимаю, правда, почему ты это делаешь, ты не умеешь по-другому… но я тебя прошу, всеми богами заклинаю, остановись.
– Хорошо.
– Хорошо?
– Я согласна. Что не так?
– Просто… я удивлен.
– Я думала на эту тему уже… Я… знаешь, иногда во мне просыпается что-то чисто женское… мягкое, впитывающее, податливое, иньское… Я мечтаю о том, чтобы расслабиться. Не думать ни о чем, просыпаться не раньше полудня, валяться, пока не надоест… ковыряться под настроение в саду… может быть… не думать больше ни о деньгах, ни о магии, ни о том, что я должна что-то, кому-то… любить кого-то так, чтобы без границ и возиться с Кирой, смотреть, как он растет и развивается… Это просто мечта… такая… без надежды… где-то высоко-высоко, выше, чем я когда-либо могла взлететь…
– По-моему, прости Ась, эта мечта очень простая, даже приземленная… ничего такого…
– В том-то и дело… я ведь всегда могла больше, чем другие… маги. Не могла только… позволить себе быть человеком.
– А я всегда хотел… чтобы ты... позволила… Ась, я – все еще тот, кто знает тебя лучше прочих… я не могу решить за тебя, и не хочу, и не буду… я просто прошу тебя… вернись.
– Хорошо.
– И все?
– Нет… напомни, плиз, Илье… что у нас с ним на следующее воскресенье были кое-какие планы. И… прими мои поздравления по поводу Нютиной свадьбы…
– Ась, я…
– Спасибо, Гендлер. Я обещаю, я вернусь… только… вернись… куда? К тебе?
– Я не… Твой ученик, Филя Левандовский, объяснил мне, что уничтоженное тобой восстановлению не подлежит. Это правда?
– Да…
– Тогда зачем ты спрашиваешь?
– Тогда зачем ты пришел?
Сафина заглянула Эдику в лицо, и он отчаянно захотел понять, что она надеется разглядеть, но, как ни старался, не смог увидеть ничего, кроме ее обычной, непроницаемой, ведьминской маски. Это взбесило Эдьку. Он сжал ее плечи, удивился… она была почти бесплотной… и тут… Ася почувствовала, как в нее вливается тепло, сила. Чужая, чуждая, но подаренная от души, и потому согревшая ее. Эдька, как раньше, глядел в ее лицо странными, страшноватыми, кошачьими глазами. И в его глазах так искренне и открыто светилось желание облегчить ей боль, что Ася не устояла, заплакала. Он дарил себя безропотно, потому что такова была и его воля тоже.   
– Обещай мне, что он не заберет это…
– Он не сможет. Спасибо, солнце. Увидимся…
– Ась… я..
– Молчи. И уходи… быстро… я нестабильна…
Анти.
Ника Григорьев был эмпатом… Эмпатия – совсем не то, что сострадание, или сопереживание, или сочувствие, или даже понимание эмоционального состояния другого человека. Даже близко «не то». Скорее это – подглядывание в замочную скважину, угадывание чужих эмоций… телепатия, только речь идет не о мыслях, а о настроениях-состояниях. Можно догадаться, учуять в другом человеке только то, о чем сам имеешь представление. Именно через отражение собственной боли или эйфории можно понять чужое несчастье или радость… Маги… для мага чужие настроения или чувства – назойливый шепот в голове, бегущая внизу экрана строка… постоянная настроенность, которая только возрастает, если маг сам хоть раз поплавал в угаданной им эмоции.  И о ближнем своем круге знать такое… не каждый сдюжит. Тошнить начинает от неискренности, от множества слоев правды, оттого, что с большей готовностью люди падают в грязь, чем… преодолевают слабости. Каждый и всякий эмпат, раньше или позже, приходит к осознанию того, что без этого дара жилось бы проще… и отказывается от этой способности, отключает ее, блокирует… Ника был еще слишком мал, чтобы через себя пропустить все оттенки понятий «любовь», «страсть», «омерзение», «ненависть», «ревность» и т.д., эти человечьи эмоции до сих пор оставались для него красивыми словами, которые он понимал так, будто прочел их значение в толковом словаре, а не опробовал их собственной шкуркой. Однако он вступал в пубертатный период, а это значило (на фоне того, что он становится гормональной бомбой, погружается в мир собственных переживаний) то, что он начинает лучше понимать чужие бедки, и… в итоге может сгореть, как Маргарита Сафина в свое время, которая отключила вместе с эмпатией и все прочие свои магические способности, так и осталась недоразвитой. Но той зимой… все, кто мог бы Николашке помочь, объяснить, сгладить пиковые состояния… его бросили. Марио была увлечена Никиным тренером по бальным танцам и почти не появлялась дома, Грей жил с Верочкой на квартире, Аська, к которой Ник относился как… Ася принадлежала к категории «взрослых», она была из поколения «родителей», но мальчик считал ее за подругу, потому что она наравне с ним веселилась и шалила, никогда никого не наказывала и не поучала. Он даже называл ее просто по имени, как не поправляли его мама и папа. Зато Ника очень хорошо понимал, что если Ася за что-то ему выговаривает – это серьезно… а теперь Аська… оказалась в ловушке собственных чувств, она потеряла голову от близости с Ветошниковым, она не справлялась с собственными эмоциями, и куда уж тут было ей думать о чужих…
Единственным человеком, который остался рядом, к которому Ник относился легко и душевно, общения с которым он жаждал всей душой, был Иванушка Звягинцев. Мальчишки с карапузьего возраста сдружились, они жили в соседних домах, просыпались и тут же бежали друг к другу и до самой ночи не желали разлучаться. Ника проще было застать у Звягинцевых, чем дома. До определенного периода… а потом, когда Ася ушла в декрет, Ник с Иваном перебазировались к ней. К Асе Ник относился поначалу настороженно, потому что не мог прочитать ее мыслей, т.е. не мог состыковать внешние ее реакции со слабенькими отголосками эмоций, которые он чувствовал сквозь непробиваемую броню ее защиты. Кроме того, Николай всегда ревновал Ивана к Асе. Что-то между ними было такое, достаточно необычное даже в магическом мире. Ник иногда думал, является ли то, что друг его к десяти годам дорос до статуса «мага вне категорий» следствием его близкого общения с Невидимкой, или именно небывалая скрытая в Иванушке сила стала причиной их взаимного интереса. Если вас интересует в данном случае правда, я скажу – и то, и другое верно. Когда Невидимка засела в отпуске по уходу за ребенком, она стала предлагать Лизе свою помощь, если возникали проблемы с Ивашкой. За Звягинцевым подтянулся Ник. Находиться рядом с Асей и игнорировать собственный магический дар – нет, такое не прокатывало. А когда еще к их экспериментам присоединился подросший Кира, когда Иванушка притащил Оську, Асин коттедж превратился в территорию волшебства.
Почему-то, когда Ник узнал о том, что его отец надумал разводиться с матерью, той, с кем Ник решился обсудить создавшуюся ситуацию, была Ася. И единственное, что она сделала, выслушав только пару фраз из заранее заготовленного им монолога – раскрыла руки и сказала: «иди сюда». А потом долго ждала, что он нарыдается в ее объятиях. И больше ничего. И не в тот момент, а немного позже Ника понял, что по сути хотел именно этого – не разговора, а чувства защищенности и близости с кем-то. Ася просто выкинула, пропустила лишние и бесконечные смыслы слов, угадала ассоциативные ряды, через которые он сам бы долго продирался… Это было очень… интимно, но пока еще слишком для мальчика фамильярно… Ник долго потом стеснялся приходить к Асе, избегал ее общества, но по прошествии нескольких месяцев его вдруг отпустило, он будто почувствовал – можно, и снова зачастил к ней в гости… Но с того момента, как у Сафиной поселился Петр Матвеевич… Ветошников единолично претендовал на близость с Асей, даже помыслить о беседе по душам в его присутствии Ника не мог, потому что быстро понял – Ветошников в любой момент мог беззастенчиво покопаться в его мыслях, узнать его тайны, а еще… Сафина, зная, что Петр постоянно контролирует каждый ее шаг, вела себя, как порядочная… но попытки ее соответствовать идеалу… уводили ее в сторону от… черт, не знаю, как объяснить… чувство безусловного, истинного понимания… всеобъемлющая и органичная правда, являющаяся сутью Аськиной магии и души… то, что она принимала по существу, то чем она жила и дышала всегда, нестабильный и бесконечно меняющийся хаос… Ветошников не хотел принимать этого ни в себе, ни в ней, и уж тем более не допустил бы бесед между Никой и Аськой на подобные темы…
Ивашка Звягинцев, не смотря на неподтвержденный пока статус мага вне категорий, помочь другу не мог. Разница в возрасте в один год между Ником и Ваней в их конкретном случае… Ваня был другим… он был интровертом, он развивался вовнутрь, ему не нужен был мир… реальность воспринималась им не через чувственное восприятие, а только лишь через энергетические потоки… так чувствуют мир эльфы… Иванушка был чище свежевыпавшего снега… страсти еще не коснулись его… Ник же… он чем-то напоминал Аську в том же возрасте, в нем бурлила земная, вполне осязаемая сила… он был готов утонуть в своих эмоциях… Мальчишки вполне понимали друг-друга, но и только… Иван не дорос еще, не обладал еще нужным для помощи другу чувственным опытом. Единственное, что Ваня мог сделать и сделал, не задумываясь… он настоял на том, чтобы родители пригласили Ника пожить у них до того момента, пока Марио с Греем не определятся с тем, у кого останется Николашка после развода. Ваня не хотел оставлять друга одного, но, повторюсь, он был чище свежевыпавшего снега, он был слишком хорошим… Нику грозил бы комплекс неполноценности рядом с таким товарищем, если бы кризис в поселке Тру-ля-ля продлился дольше… чем он продлился.
Ника стал эмпатом из-за Марио. В раннем младенчестве он обожал мать, любил ее так, как никогда и никого больше не смог полюбить в жизни. Она была его величайшей любовью и величайшим же разочарованием. Марио первые несколько лет жизни Ника была идеальной матерью. Так было. Марио жила и дышала только для Ники, она забила на бизнес, на себя, на друзей и подруг, на родных, главной целью ее жизни был ее мальчик. Но… однажды ей напомнили… о том, кто она такая. Марио заставили вспомнить, что она красивая молодая женщина, образованная, умная, самодостаточная и привлекательная. Пробыв года три «мамашкой» Марио вдруг с ужасом обнаружила, что… от нее прежней ничего уже почти не осталось, а она всегда нравилась самой себе, она много работала ради того, чтобы нравиться себе… И с того момента… как лавина сходит с горы, погребая под собой случайных любителей лыжного спорта, меняя рельеф земной поверхности, снося на своем пути все… Для Грея и для Ники это был очень сложный период. Грей любил жену, но он много понимал о ней такого, чего даже она о себе не знала. Он был готов… нельзя быть готовым к такому, но Грей всегда знал, что Марио его не любит… А вот Ник, который воспринимал Марину только применительно к себе… ему… ее дистанцирование далось нелегко. Никогда Ник не оставался один до того времени: Марио была той, кого он видел рядом и засыпая, и просыпаясь. Он чувствовал себя покинутым, он не мог понять чем вызвана перемена в поведении матери и искал причину в себе. Он ластился к ней, но она становилась прежней лишь на пару минут, а потом отстраняла его, включала ему мультики, или приносила игрушку, и снова возвращалась к своим делам. Если б в то время Ника не подружился бы с Иванушкой, он стал бы самым несчастным ребенком на свете. Но ему повезло… Однако, как истый маг, он был любознателен. Ник хотел знать, почему Марио его больше не любит. Он наблюдал за матерью, особенно пристально он приглядывался к тем, кто… Марио не вышла из образа, она продолжала играть роль заботливой матери, но теперь она делала это не для Ники, а для того, чтобы вызвать у окружающих восторг. На Нику посыпались приглашения на детские праздники или совместные походы в кино, парки и развлекательные центры от Марининых подруг, у которых тоже были дети. Дети Ника интересовали мало. Взрослые… все напропалую лгали. Сначала Ника «видел» только это. Потом он начал различать детали. Потом он понял, что ему проще увидеть в чем именно заключается ложь, если собеседник к нему расположен. Как Маргоша Сафина, которая входя в комнату, полную незнакомыми или малознакомыми людьми, с первого взгляда определяла тех, кому она может понравиться, так и Ника очень быстро научился очаровывать Маринкиных знакомцев. Он рано повзрослел, он слишком рано включился в игру… он не очень-то понимал, зачем матери нужны постоянные романы, флирт, бравада, но он знал, что она этим счастлива больше, чем им…
Долгое время Ник не подозревал, что его способность догадываться об эмоциях окружающих его людей является особенной. Он не очень-то пользовался ею, разве что при знакомстве с кем-то, кого еще не видел раньше, или если происходило что-то, чего он не понимал и у него возникало желание проверить реакцию тех, кому он доверял. Получалось у него не всегда… но его это не волновало. Однако, со временем, Ник проследил одну закономерность – в «Поселке Тру-ля-ля» его дар не работал. Позже, когда его одаренность стала заметной, Грей рассказал мальчику, что ментальные проникновения в поселке… не под запретом, конечно, но… возможны только по взаимному согласию. Это было одно из условий, вплетенных в защитную сферу. Единственной, на кого условие о взаимном согласии не распространялось, была Сафина, и то… только лишь потому, что она не смогла придумать, как ей ограничить саму себя, но ей было достаточно внутреннего цензора. Не всегда срабатывал Николашкин дар и за пределами поселка. Во-первых, из-за той же сферы, которая защищала жителей поселка везде, где бы они не оказались. Сафина была сильной ведьмой и ее щиты оказывались на проверку непробиваемыми. А во-вторых, маги-гастролеры, посещавшие их родной город, зачастую имели собственную броню, но Ника тогда не мог этого еще видеть.
На самом деле… жители поселка… магическое его население… не вызывало у Николашки потребности применить к ним свой дар. Ника был чувствителен ко лжи, он ее распознавал моментально, а его соседи-маги… он редко засекал в них намеренную неискренность, в отличие от знакомцев его матери… он не мог бы сказать, что они всегда говорили правду, только правду и ничего кроме правды. Совсем нет. Просто… маги не испытывали особой необходимости скрываться, и кроме того, знали, что в их окружении есть те, кто может в любой момент поймать их на вранье. Только… у каждого должны быть тайны. Должен быть такой чуланчик, личная территория, куда никому нет доступа. И Ника Григорьев знал, что такая территория есть… по мере того, как он становился сильнее, он все глубже проникал в мысли и ощущения близких людей, и в конце концов добрался до самых потаенных, интимных глубин… и там… чаще всего обнаруживал глухие, непроницаемые блокировки, защиту от вторжений. Аська выставила эти блоки специально от Николашки, и честно ему об этом сказала. Он не обиделся… просто… то, из-за чего в нем проснулся его дар… желание разгадать… почему его родная мать его не любила… разгадка была именно там, за блоком.
– Знаешь, Дью… иногда я ругаю себя за невнимательность. Если б мне еще тогда, - мы с Аськой сидели, точнее она сидела, а я висел у нее на плече… это было месяца через три, уже летом… мы сидели на бетонных, прогретых за день ступеньках лестницы, спускавшихся с крутого берега прямо в медленные, мутноватые воды реки… От воды пахло прохладой и тиной, Аська курила и выглядела довольной, а еще… она светилась, чего я за ней не помнил уже черт знает сколько времени, - знаешь, если б я тогда не отмахнулась от этого Николушкиного замечания… Я не хотела, чтобы Ник когда-нибудь узнал… он очень особенный, сильный и совершенно неудержимый маг, никто, кроме него не может проникнуть в чужой разум так далеко.
– Кроме него и тебя…
– Я не полезу. Ты знаешь. Ветошников тоже. Только по другой причине. Я ставила блоки, препятствующие Нику… я не выбирала, не копалась в деталях… я просто кинула сеть, отследила те моменты, которые посчитала лишними для посторонних глаз и ушей… и сделала их недоступными. Но блок на Марио ставила не я. Совершенно точно. Он уже был на тот момент, иначе его бы выявил мой поисковый фильтр.
– Ась… ты, порой, деликатничаешь совершенно зря… Неужели… ведь ты всегда подозревала, что любовь Грея к Марио – чары? И тебе самой не было интересно, почему Марина согласилась снова жить с Серым, как с мужем, когда…
– Чего там интересничать? Залетела от кого-то, кто и не думал жениться…
– И то, почему она спустя четыре года… вдруг… почти в одночасье из клуши превратилась в стерву тоже тебя не интересовало?
– Тож… проще пареной репы… не так в самых важных для себя глазах отразилась… точнее… отразилась такой, какой была… и самой себе не понравилась.
– Сафина…
– Дью, я понимаю… это сейчас я знаю, что Ветошников изрядно напакостил в свое время, что это он заколдовал Марио… что в одном, что в другом случае… Сначала пожелал ей вернуться к мужу, и жить с ним счастливо, не тратя бестолково силы на глупые мечты, а потом, спустя несколько лет, обнаружив ее совсем не такой, как он ожидал – неухоженной, размякшей и слабой – и захотел для нее другую роль…
– Но ты все это знала и раньше… Ты знала о существовании Ветошникова с той самой аварии… даже, если учесть, что ты не стала докапываться, не стала его искать… ты знала, что он есть… так почему?
– Видишь ли, Дью… Петр и Марио – родственники. Внутри кровного  родства существуют свои законы и правила. Если самый сильный маг в клане решит, что имеет право оказать посильную помощь своим родным… он может это сделать.  Но вот то, что Петр посчитает возможным вмешиваться в судьбу мага без ведома, без согласия, на чужой территории… нет, этого я даже представить себе не могла. Тем более не могла предположить, что Ветошников отважится на приворот.
– В этом твоя главная слабость, Ася. Ты слишком веришь людям. Веришь в людей.
– И в итоге оказываюсь права. Разве нет?
– Фокус в том, Ась, что ты не умеешь рассчитывать свои силы… так тебя надолго не хватит.
– Точно, фокус именно в этом… я умею рассчитывать силы, Дью… просто иногда я… меня слишком рано заставили принять на себя определенные обязательства… я не доиграла… мне, бывает, очень хочется забить на все… не загадывать даже на завтра… Эдька так живет до сих пор… ему не нужно думать ни о ком, кроме себя… и даже за себя он не очень-то думает… Но в отличие от Эдика меня, кроме всего прочего, ведет по жизни магия.
– Ты так заиграешься… я уже не раз тебе говорил, что… Помнишь, я рассказывал тебе про мага, который меня развоплотил однажды… После смерти жены и детей, он сошел с ума. Магия захлестнула его с головой… а это… он стал марионеткой… есть силы, которые… магия… эфир… обладает собственной волей…
– Я знаю… но разве твой бывший, одержимый магией хозяин… сделал что-то плохое?
– Нет. Но он не был антимагом.
– Боишься? Всего лишь боишься?
– Боюсь. А ты - нет?
– Я боюсь только того, что у меня не осталось ни единого чистого комплекта одежды…
– Брось… пять платьев висят… ненадеванных еще… в этом сезоне.
– Не хочу я платьев…
– Конечно… ты в них выглядишь шикарно, но, к сожалению, близко к своему реальному возрасту… и твоего нового юного друга рядом с тобой скорее примут за сына, чем за бойфренда.
– Язва ты… я вообще платьев не люблю…
– Расскажи мне лучше, что произошло в последнюю неделю марта… начиная с визита Эдички… я ж не знаю до сих пор никаких подробностей.
– Хорошо… едва лишь только ушел Эдька… я освободила Ветошникова. Он готов был меня убить. И убил бы, наверное, если бы почти в ту же минуту не объявился мой бывший муж с Кирой… Один из внуков Арсения подхватил в саду ветрянку и заразил Кирюшку. Ветошникова тут же ветром сдуло. Он очень… брезгливый. Хотя, может быть, я не стала выяснять… он боялся заразить своего племянника. Я позвонила Катерине Михайловне Лисовской. Она же врач, детский педиатр. Получила консультацию и приступила к лечению. Тема… хотел вылечить нашего сына при помощи магии, но я ему запретила. Все врачи сходятся на том, что детскими болезнями лучше переболеть в юном, а не в зрелом возрасте, чтобы приобрести иммунитет на всю оставшуюся жизнь. Кире редко нездоровится. Разве что… насморк случается пару раз в году. И для него и для меня последующая неделя дня стала испытанием. Дня три у Кирюшки держалась температура, небольшая, свидетельствующая о воспалительном процессе, однако, без привычки, сынуля мой раскис, расквасился, капризничал и почти не отпускал меня от себя… Я вызвала врача и засела на больничном. И оказалась в полной изоляции. Петр так и не снял барьер, а через него ко мне могли пройти только родственники, или… ну… врач прошел… так же, как и курьер из магазина… Таня, моя помошница, с бумагами на подпись просочилась…
– Ты могла снять барьер. Ты могла выйти.
– Могла. Я могла даже не снимать барьера, но продолжать вести привычный образ жизни, я могла выставить Ветошникова в любой момент. Я могла его перепрограммировать так, чтобы он забыл и обо мне, и о Верочке. Я могла, разозлившись, лишить его магии совсем, как сделала это с мальчишками Левандовскими. Легко. Это всегда легко… Но если бы я… я никогда не стану решать за других, я не подменю чужую волю своей… Ветошников обещал, помнишь, он говорил: «Тебе никогда не хотелось сойтись, наконец, с настоящим мужчиной, чтобы расслабиться и забыть о проблемах, довериться, почувствовать себя, как за каменной стеной, не бояться за будущее, не думать ежесекундно о сотнях мелочей, а ведь я могу… все это тебе обеспечить…» Он сказал, что сделает меня счастливой, что он – мой мужчина, единственный, равный мне по силе, и потому я… смогу быть просто женщиной… С этого все начиналось, кажется… даже не верится теперь. А кончилось тем, что я оказалась запертой с больным ребенком… 
– Я видел его мысли… в тот, последний день… я воспользовался случаем и выяснил его версию развития ваших отношений… он был влюблен в тебя. Но ты? Чем это было для тебя… Зачем ты продолжала жить с ним, когда поняла, что проклятие снято?
– Через ту связь, что существовала между мной и Эдиком я чувствовала, что он… наконец… позволил себе жить… и у него все, более или менее, хорошо. Мне же… ты будешь иронизировать, Дью… в той возрастной группе, к которой я себя отношу, мне никто не нравился настолько, чтобы екнуло сердце. Привлекательность мужчины для меня никогда не определялась размером бумажника, или социальной значимостью, или мозгами – только физиологией. У меня есть несколько вариантов, но они еще более проблемные, чем Эдичка или Ветошников. Ну и… какого черта?
– Ась, я не о том.
– А я именно об этом. Я всегда была открыта для нового. Я готова меняться… Ветошников предлагал мне перемены, и мы хотели друг друга. Неплохой базис для попытки.
– А то, что ты любила другого? Как? В качестве базиса?
– Ветошников был в курсе, и его это не смущало.
– А тебя?
– Ничего нового, вообще-то… Дью, я думаю, что начать объясняться с тобой надо не с последней недели марта, а с девятого января, с того момента, как я отпустила Гендлера.
– Да, пожалуйста. Я, правда, не понимаю, почему ты вела себя… почему все твои близкие были уверены, что Ветошников подмял тебя?
– А ты?
– Я надеялся. Я не мог знать, но я надеялся… Итак, сразу после того, как ты меня отправила вслед за Эдиком в Москву, ты рванула к Ветошникову.
– Нет.
– Но я же чувствовал… ты ушла порталом… едва лишь только избавилась от нас.
– Я действительно ушла сразу же, но не к Ветошникову.
– Куда?
– К Джеймсу.
– О! Зачем тебе понадобился этот инкуб?
– Откуда столько высокомерия, крошка? Не уподобляйся прочим некоторым… Джей, не смотря на то, что, действительно, большую часть сил получает через… секс… ты знаешь, что его высший магический ранг официально подтвержден десятью магическими школами по всему миру?
– Серьезно? Как это получилось?
– Его мать, Ив… ведьма-виканка первого ранга, а отец – брухо… Он с детства изучал принципы и обряды этих конфессий. Но не удовлетворился, не смог выбрать, не остановился ни на одной из этих магических практик. Он учился у вуду… закончил школы магии в Китае, Индии, Швеции, во Франции, Новегии, Японии, в России и еще где-то в Южной Америке. Он учился всю жизнь. И, являясь сыном брухо… он знает о проклятьях больше, чем кто-то еще… ты подсказал мне…
– Я мог бы тебе помочь… зачем ты пошла к Джейми?
– Наверное… у меня есть привычка… всякий раз, когда мне хреново, я иду к Джею.
– Почему?
– С самой первой встречи мы угадали друг в друге… я доверяю ему так, как никому больше… а он доверяет мне… мы видели и приняли все, даже самое гадкое… и ни меня, ни его никогда не шокировало то, что мы узнавали… Ты думаешь… как я догадалась о том, что моя магия разрушает тех, кого я люблю? Я ведь могла выяснить это только опытным путем, правда? Ты думаешь, почему я с самого юного возраста никогда не желаю за других, никогда ни в чем не навязываю своих решений?
– Ты любила Джейми?
– Почему «любила»? Люблю. Всегда.
– Вот оно что… но почему я не замечал?
– А про Калинина замечал?
– Да… ты слишком эмоционально на него реагируешь, даже до сих пор… Вот, значит, как… Сначала Калинин, потом Джеймс, потом Эдик, так?
– Да. Так.
– Ты полна сюрпризов…
Аська усмехнулась и достала новую сигарету…
– Мне нужно было мнение того, кто однажды сам прошел через чувство ко мне. Калинин мертв, ты знаешь. Эдик… Эдик слаб… а я и так слишком… он живет, жил своим чувством ко мне, он не способен взглянуть на меня беспристрастно, без того, чтобы не скатиться в область упреков и истерик… Джейми – маг. Маг, который питается чувствами, который знает и понимает о них больше, чем кто-то еще, кого я знаю. И он… ему тоже когда-то пришлось тяжко из-за меня, но он справился, прошел через это, у него были какие-то мысли, какие-то представления обо мне и о моем даре… именно он мне сказал… много лет назад, что я не должна…
– И ты пошла к нему чтобы он объяснил тебе, что ты с ним сделала? Не кажется ли тебе, что это уж слишком?
– Нет. Я сказала тебе… мы погружались с ним на самое дно собственных душ… и это не изменило ничего… я знаю, как это звучит, но… Ты говоришь, что не замечал… Мое чувство к нему безраздельно, всеобъемлюще и чисто… нет ничего, что существует отдельно от него. Любить Джея и любить жизнь во всех ее проявлениях для меня почти одно и тож…
– А для него?
– Однофигственно…
– Инкубы не умеют любить…
– Еще как умеют… умеют, если не требовать от них ничего...
– И ты не требуешь?
– Нет.
– Хотел бы я посмотреть… хоть раз на вашу встречу.
– Непременно…
– Но все-таки, Ась, тебе не кажется высшим проявлением жестокости… отправиться к человеку, который тебя любит, и спросить о том, как именно ты его чуть не убила?
– Не кажется. Так и было.
– Он помог тебе?
– Да. Он сказал, что у меня есть какое-то время… с Ветошниковым. Что… несколько дней или недель у меня есть, чтобы вникнуть, найти, расшифровать механизм проклятия. При условии, что я не дам Петру повода усомниться в своей искренности… Суть этой магии он объяснил мне еще тогда, когда мы с ним были… близки… без малого двадцать лет назад.
– Поделишься?
– Разумеется… Когда я влюбляюсь… я говорю себе «я хочу», «я люблю» и для меня важно только это. «Я». Мое желание касается только меня. И магия спит. Понятно?
– Да.
– Но в тот момент, когда я говорю, что «я хочу, чтобы такой-то любил меня», я... Я навязываю свою волю.
– Почему… черт, проклятие запускается в тот момент, когда ты неуверена в себе? Когда тот, кого ты любишь, начинает ускользать?
– Угу. Раньше я думала, что я это делаю сама… что я не способна смириться с тем, что человек, которого я люблю меня не хочет… я ночами напролет думала, что это может быть моя вина, я так казнилась… Дью… Джей… ты говоришь, что инкубы не умеют любить… разве можно как-то по-другому объяснить то, что он… почти теряя себя… думал прежде всего обо мне, о том, что я… сама по себе… я никогда… что это не моя воля… что я бы не поступила бы с ним так… Он сказал мне еще тогда, давно, чтобы я была аккуратнее со своими желаниями… что неуверенность в чувствах того, кого я люблю…
– Поэтому ты изо всех сил пыталась убедить себя и Ветошникова, что у него нет причин для беспокойства? Чтобы у него не было поводов для неуверенности?
– Угу.
– И долго у тебя получалось?
– Не очень… но к тому моменту я уже знала, что если со мной что-то и случится, то не из-за проклятия… а только лишь из-за самого Петра… если он начнет желать за меня…
– И он начал… когда он понял, что ты сильнее?
– Он и не понял… до сих пор… Знаешь, что он сказал, когда я впервые взяла его с собой на встречу с моими друзьями? Что они… «как грибы в лесу: нечто невразумительное, условно съедобное, маленькое, незаметное и единственное, что вызывает уважение – впечатляющие размеры грибницы». А мы с ним – деревья. Мы больше, выше и сильнее. Им никогда не подняться до нашего уровня. Я не удержалась и сказала ему, что мои корни – там же, где и их. А он, поразмыслив, ответил, что мне пора перерасти давнишние привязанности. Когда я рассказала ему, что Арсений Александрович много раз предлагал мне свой пост, он… я прямо-таки видела, как он примеряет на себя эту власть… Не знаю, Дью… с каждым днем мне становилось все страшней и страшней, как будто я… освободила джина из заточения. Ветошников органически не способен сомневаться… он не умеет… он должен всегда ощущать себя правым… Все, что я делала не так … он воспринимал в ущерб себе…
– И ты была вынуждена притворяться? Притворство чуждо твоей природе…
– Я не притворялась, Дью. Помнишь, ты говорил Эдику, что если почти каждый, кто имел с ним дело, раньше или позже начинал указывать моему другу на его разгильдяйство, то… стоит их послушать… Так и мне… тоже иногда говорили, что я веду себя… что я не соответствую своему возрасту, что в моей жизни нет порядка, что я могла бы уже добиться большего, что я… не хочу взрослеть. И они правы. Я не очень-то умею копить деньги… и нет системы в моих занятиях магией, мой коттедж… ты знаешь, там много еще нужно сделать, а я все не могу найти для этого времени, или даже составить план… и моя личная жизнь довольно… хаотична… столько я всего упускаю просто потому, что не желаю строить себя, и про мою стервозность и грубость тоже частенько упоминалось… Я ведь не ангел… я понимаю необходимость некоторых перемен, и я – слаба. А тут нарисовался Ветошников, который мог бы мне помочь с моим перевоспитанием, превращением меня в порядочного человека…
– Дура.
– Угу… редкостная. Но, что уж тут… я, правда, радовалась, Дью… что я становлюсь лучше… я училась сдерживаться, я считала до десяти и компромисничала, старалась ради Петра в глаза и за глаза не высказывать того, что…
– …он посчитал бы крамолой? Ась, ты – равновесие… между хаосом и порядком. Ты не должна опираться на чьи-то чужие идеалы…
– Но у меня нет собственных. Это правда…
– Они тебе не нужны… ты сама себе цензор…
– Я знаю. Но в тот момент мне приятно было заблуждаться, и кроме того… Ветошников… он очень… он мне нравился, и я не стыжусь этого. Если б можно было бы сбежать на необитаемый остров, остаться за рамками… если б не его категоричность… я ведь пыталась, Дью, я столько раз пыталась объяснить ему, что есть другой выбор, кроме того, который диктует разум… полезность, целесообразность, добродетель… это дурацкое слово «добродетель»… Сдал жену в дурдом, жил со мною без намерения жениться и считал себя добродетельным человеком… черт, я обещала себе не злиться больше…
– Это нормально…
– ЭТО НЕНОРМАЛЬНО. То, что я злюсь… я должна отпустить…
– Перелом в твоем мироощущении произошел, вероятно, после вечеринки… когда Ветошников тебя ударил?
– Почти. Он меня ударил, когда понял, что я ускользаю… да, именно тогда он попытался включить проклятье… только оно уже не действовало, и вот тогда я начала притворяться… уже по-настоящему притворяться… что его желание работает.
– А как… я имею в виду, что случилось, почему ты…
– Я выпила. Не так уж много, но достаточно, чтобы вспомнить, что я… что у меня есть крылья… И потом Илья предложил поиграть, я взяла в руки гитару и… взлетела… это была эйфория… и это была я. Без границ, без правил и отчетов… Я благодарна Грею, Илье и Ною за то, что они заставили меня вспомнить… я горжусь тем, что у меня такие друзья.
– Но…
– Ничего страшного, Дью… все уже в прошлом…
– Но из-за этого развалилось то… «Поселок Тру-ля-ля» уже никогда не станет прежним… ваша компания разваливается… столько лет, столько усилий…
– Ты меня винишь?
– Нет.
– Я уже говорила и повторюсь снова… развод Звягинцевых потому и протекает без склок, что они давно готовы… они просто не могли, ни Лиза, ни Андрей, сделать первый шаг. И папа мой давно уже мог уйти на покой и заняться частной практикой, и мама… я столько раз говорила ей, что эти ее майонезные, тяжелые салаты до добра не доведут… Ритка тоже… мне жаль ее… очень. Но может быть она поймет… себя и собственный дар… У Корниловых же… все хорошо, правда. Чудесная родилась девочка…
– А что там с Никой?
Аська подтянула к подбородку колени и спрятала в них лицо. Она не хотела рассказывать. Помучившись несколько минут она выстрелила в меня информационным комом – свое, Никино… Пришлось поработать, распутывая… Если говорить откровенно… прошло много времени, те события уже не занимают меня… но я расскажу… хотя бы в общих чертах…
*****
Ветошников всерьез задумывался о необитаемом острове… для них с Асей. Он не… дело было не в том, что он не хотел ее делить ни с кем, а в том, что он просто не мог… он не мог контролировать себя. Он постоянно тянулся к ней всем своим существом, но признать это даже перед собой ему было непросто, а уж тем более показать эту свою слабость кому-то другому… Аська своих желаний не боялась и не стеснялась, она открывалась максимально, но… это ничего не значило, потому что она его не любила, она только хотела… она это признавала, но… Петру Матвеевичу этого было мало. Он же всякий раз, оставаясь в одиночестве, когда не действовало ее притяжение, когда к нему возвращалась способность мыслить разумно, понимал, что совершенно обезоружен и испуган до ступора, до паралича, до потери сознания буквально. Испуган и счастлив… Но он не любил себя таким, он не понимал и не знал, что с собою таким делать. Она – она знала… она не боялась… она честно сказала, что не может сопротивляться его притяжению, она открылась, а он не мог… Но Ася, растворяясь в нем, сохраняла способность мыслить самостоятельно, мыслить куда-то еще, не к нему… а Петр Матвеевич – нет.
Когда она в начале их связи уходила, ссылаясь на то, что не хочет оставлять ребенка надолго одного, Петр чувствовал, что его разрывает на части. Он предложил Асе жить вместе и увидел в ее глазах такую невероятную радость, она тут же призналась, что ей так же тяжко покидать его… уходить. В ее доме… он оказался на ее территории, он влился в ее жизнь, но в этой жизни было слишком много неприемлемого, того, с чем он не мог согласиться. Мальчик, Асин сын, нуждался в ней не меньше, а Ветошникову находиться с Настей в одном пространстве и сдерживать свой голод стоило невероятного напряжения… Петр понимал, что Ася действует не со зла, ненамеренно, что у нее есть свои дела и обязанности, что ей просто нужно время для себя, для общения с близкими, но он… Ветошников говорил себе: «Стоп. Ты взрослый человек… держи себя в руках» и он держал себя в руках, но… Когда в гостях у Сафиной задерживались допоздна дети, когда Кира, разбушевавшись в ванной, не мог заснуть и заставлял Асю читать ему сказки дольше обыкновенного, когда к ней приходили родственники и друзья, Ветошников, который ждал Асиного внимания в течение целого вечера, мышковался тихонечко в уголок, уговаривал себя потерпеть… ждал… отключался, абстрагировался, потому что если он не двигался, не думал, не глядел на нее… живущий внутри него голод, который толкал его к Сафиной, утихал. Не исчезал, нет, но становился почти терпимым.
Ее компания бесила Ветошникова до зубовного скрежета. Они казались ему грубыми, фамильярными, наглыми, балованными, испорченными… он не понимал половины из того, о чем они говорили, он видел, что они с удовольствием занимаются удовлетворением своих мелких, примитивных, низменных желаний, и ничего не видят том предосудительного. И она была такой же. Без принципов, без стержня, без цели. И он являлся для нее всего лишь предметом желаний. Низменных и примитивных. Но она была честна с ним, она сразу так и сказала. И эта ее честность только огорчала Петра еще больше. Ветошников понимал, что его страсть к Сафиной – несчастье, деградация, саморазрушение, зависимость, он боролся с собой, пытался хоть немного вернуть себе самообладание. Он признавал губительность их связи. Но он имел привычку к анализу. «Так почему же эта страсть меня убивает? Потому что я не могу справиться с собой? Или потому что Настя… потому что у нее нет никаких понятий о морали, умеренности, скромности, целомудрии? Нет ничего чистого, добродетельного, разве только преданность друзьям, да еще любовь к ребенку? Но… кто эти друзья? Разве они достойны ее преданности? И мальчик? Разве, если она его любит, она не могла сохранить хорошие отношения с его отцом? Разве стоило рожать ребенка от нелюбимого человека? И что мне делать? Оставить ее? Или попытаться понять, почему она такая?»
Что он любил в ней? Но ведь любил… думал, что любит… Она была самым сильным и опытным магом, которого он когда-либо видел. Когда они сплетались… физиология – так, приятное, но не главное… они сливались энергетически, они почти не ощущали границ, он имел доступ к любой информации, которой она владела, и наоборот… Петр видел, на что она способна… и он понимал, что опыт ее в магии несравним с его… он никогда не догонит ее, если оставит, если она не поделится с ним… Аська делилась, по первому требованию, даже сама предлагала, подсказывала… Но Ветошникову было неприятно, что его учила магии женщина… младше его на десять лет почти… Он привык быть богом для близких, но для Аси он богом не был…
«Ладно, я не могу стать предметом ее любви, но я могу заслужить ее уважение? Или признательность?» И Ветошников начал дарить Асе подарки. Он затеял ремонт в ее гараже. Ему не хотелось оставлять ее даже днем, но Петру нужно было работать. Поэтому он предложил Асе сделать в гараже отопление и систему хранения… он рассчитывал, что машину Аська себе в ближайшем обозримом будущем не купит, и он сможет использовать помещение, как мастерскую. А еще Петр пытался научить Асю и ее сына содержать дом в чистоте. Он забирал Аську с работы, он сопровождал ее везде и всюду, он старался ей помогать, работал по дому наравне с нею, а иногда даже и больше… только для того, чтобы она не так уставала, чтобы у нее нашлось время для него… но… в тот момент, когда он уже рассчитывал на счастливое завершение вечера, являлись Санычи с какой-нибудь безумной идеей, или Корниловы, или Тема, или Ной с Ритой… и Аська бросалась им навстречу…
С февраля Петр стал посещать школу магии. Среди того набора, среди его одногруппников большую часть составляли дети. Совсем еще юные, лет по шестнадцати. Соответственно методика обучения была рассчитана именно под них. Петр скучал на занятиях. Но старался не пропускать. Иногда среди уже известного ему материала попадалось что-то новенькое, то о чем он никогда не задумывался и даже не подозревал. И в этой связи параллельно с процессом обучения в его мозгах мелькали другие картинки – так и в Асе он иногда обнаруживал то, чего не ожидал найти, о чем никогда не думал раньше. И такого было много, и чем больше он вникал, тем больше различал деталей, и каждая оказывалась важной. Так что он начал понимать, что она имела в виду, когда говорила, что он не сможет ей помочь в разрешении ее проблем, когда он о них не знает… И при следующей их попытке слиться, проникнуть друг в друга, он специально искал, стремился обнаружить в Асе такие вещи.
Он изучал ее. Первый восторг от их взаимного проникновения превращался в исследовательскую работу. Ее сознание имело несколько планов, несколько слоев, как радуга. Где-то на пятом плане Ветошников обнаружил, что мрак ее энергетики начинает редеть, где-то глубже внутри Аси он чувствовал силу. Другую… не такую, как та, что он считал своей родной, и не совсем такую, как та, нормальная, что налипала вокруг их вечного голода… Ветошников рвался туда, он хотел понять, что это может быть… но…
Еще в самом начале их связи он определил для себя и оградил от Асиных вторжений определенные территории собственных воспоминаний и мыслей, он не хотел бы, чтобы Сафина узнала о его грехах… Так вот едва лишь только Петр достигал тех областей Настиного сознания, куда он стремился попасть, она… в тот же самый момент оказывалась на границе его собственных запретных зон, и он встревал перед неприятным выбором: либо защищаться, ведь он подозревал, что Аська в состоянии пробить его защиту, либо наплевать на то, что Сафина узнает о нем больше, чем он готов был ей доверить, и постараться докопаться до ее секретов. Всякий раз Петр выбирал первое… он со стыда бы сгорел, если б Сафина узнала, что он скрывает. А вот Асины тайны могли бы и вовсе оказаться мелочью, не стоящей внимания… с точки зрения Петра.
Это были самые невероятные отношения, которые я когда-либо видел. Они вроде как должны были доверять друг-другу, именно так они планировали преодолеть проклятье, и они искренне хотели счастья. Но на проверку оказывалось, что они играли друг против друга… И при этом оба знали, что… при определенных условиях… не смогут скрыть ни единой мысли, ни единого движения души… и если Аська воспринимала все происходящее, как должное, то Ветошников обижался, мучился оттого, что Асю не задевает их иначесть, что ее не волнует даже то, что он понаставил блоков, а еще больше его мучило, что он желает сберечь кое-что в неприкосновенности, в тайне от нее. Он спрашивал Асю и о том, почему она не таится, и что это за свет внутри нее, она пыталась объяснить, но Ветошников не понимал… и только чувствовал себя еще более ущербным по сравнению с Асей. И все же довольно долго, почти месяц, они были очень счастливы их связью.
Перелом в сознании Петра приключился чуть раньше, чем считала Ася – он произошел в течении первой недели его занятий в школе магии. Уроки назначены были по понедельникам-средам-пятницам, по вечерам. И в эти дни, едва лишь только он покидал ее коттедж, там снова материализовывались, группками и поодиночке, все те, кого Ветошников пытался от Аси отвадить. О чем они разговаривали, пользуясь его отсутствием? Какие дела обсуждали? Взаимная ревность, возникшая между Ветошниковым и Асиными знакомцами, ставила мою ведьму перед неприятным выбором, но пока она решала в пользу Петра, потому что тоже постоянно думала о камерном, интимном с ним общении. Но вот… у нее появился благовидный предлог удалить Ветошникова на пару часиков, появился шанс вернуться к привычному общению, не ущемляя его... мужских чувств. Вроде того, что – чего не видел – о том голова не болит… Однако, точно так же, как Ветошников не мог справиться со своей страстью, точно так же он не справлялся и со своей ревностью… После второго занятия он высказал Асе свою обиду, и она… согласилась с тем, что ему может быть тяжело и больно от ее поведения, но просила понять и ее. Она общалась с этими людьми всю свою жизнь и она скучала, она нуждалась в них. Поэтому они заключили соглашение – однажды в неделю Ася могла пригласить кого ей угодно, пока Ветошников посещал занятия, и однажды она могла вместе с ним в выходной день сходить к кому-то в гости, или устроить посиделки у себя. Ветошников считал это честной сделкой.
Ася следовала договоренности, тут Петру не к чему было придраться, но дело было в том, что в вечера, свободные и от Ветошникова и от гостей, она откровенно бездельничала – по понедельникам она валялась с ребенком перед теликом, смотрела мультики или играла, а по пятницам, после того как ее бывший муж забирал Киру к себе, Ася чаще всего зависала на репетиционной базе – что-то играла тихонечко, пела, или разбирала перед компьютером архивные документы, доставшиеся ей от бабушки и от шефа Ассоциации магов. Ей и в голову не приходило поколдовать на кухне, заняться хозяйством, даже когда Петр намекал ей на упущения в этой области… Этого Ветошников понять не мог… а когда спросил, услышал в ответ – «я имею право отдохнуть, расслабиться».
– Отдохнуть от чего?
– От всего. Я нахожусь в постоянном напряжении уже больше месяца, разве не видно? Я устала… от вашего недовольства мною. Ты, мои друзья, родственники… вы все ждете от меня каких-то действий, вы хотите определенности, хотите… ты метишь территорию, а они считают, что ты посягнул на то, что принадлежит им… а я никогда и никому не принадлежала. Я – своя собственная… и мне нужна хотя бы иллюзия, нужно хотя бы два часа в неделю личного времени… Зачем ты заставляешь меня говорить это, проговаривать? Разве ты не понимаешь сам?
– Я должен уяснить, что ты не… что ты не желаешь признавать, что я – твой мужчина?
– А с какого перепуга… я готова работать в этом направлении, я готова к компромиссам.
– Работать… тебе надо работать… но сама по себе ты этого не хочешь?
– Я не умею… у меня нет привычки подчиняться, едва лишь только на меня начинают давить, я начинаю выбрыкиваться. Это – рефлекс. Поэтому – да, мне надо работать. И я иду на это ради тебя… И я не вижу… почему только я должна меняться? Ты не хочешь ограничить свои собственнические инстинкты? Или не можешь?
– Не могу, не хочу… я чувствую рядом с тобой такое, чего не чувствовал никогда в жизни, и я знаю, что с тобой происходит тоже самое…
– Я не люблю тебя. Этого не случилось. Мне жаль.
– Ты просто боишься признать… ты не хочешь перестроиться…
– Петя, прошу тебя… мы хотели… смысл нашей связи мы видели в том, чтобы преодолеть наложенное на антимагов заклятие, научиться любить так, чтобы не уничтожать тех, кого любим… и я говорила тебе: главное, что мы не должны делать… мы не должны желать друг за друга, мы не должны ограничивать друг друга… мы должны быть свободны… и я не хочу ничего от тебя, кроме того, что ты сам пожелаешь отдать… но ты… ты хочешь, чтобы я жила для тебя и по твоим правилам… ведь так?
– Я живу для тебя… уже… добровольно…
– Да. И поэтому ты запрещаешь мне видеться с близкими, поэтому ты меня запер в моем собственном доме, в котором ты установил свои порядки? Я же не запрещаю тебе видеться с Оксой, ты вливаешься в магическое сообщество, ты общаешься с Марио, зная, что она мне неприятна категорически… ты хоть раз слышал от меня жужжания на эту тему?
– Потому что тебе на меня плевать.
– Неправда.
– Говори мне, рассказывай, я должен знать о твоих претензиях.
– У меня нет претензий… ты свободен.
– Не надо. Я несвободен. В душе я это знаю. Я не могу без тебя. А ты… почему-то… можешь.
– Но я же с тобой… живу. Ты имеешь полный доступ к моим мыслям, ты знаешь, что я никого не хочу, кроме тебя…
– Есть мысли… к которым ты меня не пускаешь, есть какой-то свет в глубине тебя…
– В тебе тоже есть… это слишком личное, не так ли? то, куда ТЫ меня не пускаешь… Ты готов? Открыться до конца? Ведь нет? Так… какого черта мне сдавать все пароли, имена и явки?
– Вот как?
– Злишься?
– Разумеется. Не играй со мной, Ася… не вынуждай меня… я был милым, но я могу быть и другим…
– О! попробуй… только… разве я тебя не предупреждала? Разве не говорила, что этим все кончится? Что раньше или позже…
– Ты меня провоцируешь!
– Неужели ты настолько неуверен в себе?
Это была их первая ссора, эмоциональная и страстная, как и все, что они делали в поле зрения друг друга. И за ссорой последовало такое же страстное примирение… и Ветошников после него на какое-то время расслабился. И даже предложил устроить праздник, торжественный обед по поводу 23 февраля, не зная о том, что никто из Асиных знакомцев, да и сама Сафина, не считал это протокольное мероприятие за повод… для отмечания…
Петр Матвеевич устал спорить с Сафинской камарильей за ее внимание, поэтому во время посиделок переключился на Верочку Неперовскую, воспользовался случаем завоевать ее расположение. Он вполне мирно и не без удовольствия беседовал в гостинной с Олей Корниловой и Верочкой, когда со второго этажа из репетиционной послышалась музыка. Играли Ася и Корнилов, да еще Ной потряхивал маракасами. Аська пела. Ветошников имел приличную разговорную практику, поэтому текст первой же сыгранной песни оказался прозрачным: «Сейчас у меня ледяные руки и обескровленные вены, такие же окоченевшие, какой стала я. Я так устала, хотелось бы мне быть луной сегодня... Прошлой ночью мне снилось, что я забыла свое имя, потому что продала свою душу…».
Ветошников не очень-то понимал музыку, она его никогда не волновала. Но он уже научился понимать Сафину. В ней была одна черта… творчество и чудотворство… когда она занималась тем или другим… это было действительно то, чем она хотела заниматься, иначе ей не пелось и не колдовалось. Совсем. Песня же шла из глубины души, как крик… Именно это она и чувствовала, но Петр знал, что пела она не ему, и даже не тем, кто сидел с нею в комнате – она пела себе… в большей степени… «Как ты узнаешь, нашел ли ты меня в конце концов? Ведь я буду той, чьё сердце лежит на собственных коленях. Я так устала, я так устала, и мне хотелось бы быть луной сегодня...» Для кого это «ты», если не для него, Петра? И не для самых ее близких людей?
Примерно в этот момент Ветошникову и сорвало крышу, как вы понимаете… Он не знал доселе, что такое ревность. Он не имел опыта совместной жизни с той, кто не любил его, он не знал, что будет так больно… А Сафина, меж тем, и не думала тормозить, даже зная, что Петр догадывается о ее эмоциональном состоянии. Она запела следующую песню, еще более, как казалось Ветошникову, обидную. Т.е., если б он не знал языка, он бы мог посчитать, что она просто отрывается, следует за драйвом, но…
Ветошников считал, что Настя ведет себя глупо и несолидно, что в ней говорит алкоголь, лишний градус, который толкает ее на подвиги, внушает ложное чувство свободы… Когда Ветошников с Верой поднялись на второй этаж, Аська с Ильей как раз доигрывали какую-то лихую и зажигательную сбивку. Ася, дотянув последнюю ноту, не глядя, чмякнула носком по педали и потянула гриф, чуть отклонившись назад, развернув гитару к колонке. Ветошников видел нечто подобное в телике когда-то в юности, когда, следуя за модой, еще пытался изобразить хотя бы подобие интереса к неформальной молодежной культуре. Ему всегда казалось, что подобные жесты – рисовка, понты, часть иммиджа. Однако – нет. Ася ловила отражение последней ноты, пыталась добиться определенного эффекта… Получившийся звук совпал… так звучало, если б могло звучать, то… что творилось в душе у Петра… Ася взглянула прямо ему в глаза, и там Ветошников увидел ту же… такую же муку… Сафина оставила гитару, прислонила ее к стойке, ушла к окну, нашла сигареты и закурила… Корнилов, переключив что-то на клавишах, заиграл проигрыш, начало другой песни…
Петр послал Асе сигнал пропустить, не поддаваться на провокацию, но в последний момент она, проигнорировав его просьбу, поднялась, быстро преодолела расстояние до микрофона и выдохнула в него вместе с дымом: «You can keep what you want. I want none of this. They're just bad memories, I don't want…»  Слова этой песни в переводе не нуждались, даже Верочка поняла это прямое и откровенное «…я ничего этого не хочу…»
Ветошников собрался с духом, успокоился, сосредоточился и ушел в противоположный конец комнаты. Присел на диван, достал со стеллажа какую-то книгу, оказавшуюся «Искусством войны», и принялся бегло ее пролистывать, выхватывая из текста на автомате фразы, подходящие его мыслям. «Что я должен делать? Пытаться удержать то, что я хочу? Или признать поражение? Разве она достойна… Разве я могу… сдаться? Ведь есть еще способ, есть проклятье… мне достаточно только пожелать, достаточно сказать, что… она должна любить меня…» Ветошников взглянул на Асю через комнату – она как раз заканчивала песню. «…don't get stuck on a dream…» «Не застревай в мечте… Щас! Я тебе покажу… я вам всем еще устрою! Хватит, к дьяволу!»
Однако он дотерпел до конца вечера, он надеялся, что Настя сделает хоть что-то, что могло бы удержать его от задуманного им, крайнего шага. А она, совершенно не обращая на него внимания, веселилась с мальчишками, убирала на кухне, обменивалась с Олей воспоминаниями о последних месяцах своей беременности, отшучивалась от подколок Ноя и Риты, фамильярно толкала Илью локтем, указывая на впечатляющий бюст его супруги, норовивший вывалиться из… ставшего узким уже… лифа сарафана. Ася была мила с Верочкой Неперовской, и Ветошников чувствовал, что Вера проникается к Асе дружескими чувствами. Это был чудесный день, на самом деле очень душевный и радостный, точнее он стал таким сразу после того, как Ветошников самоустранился, перестал пытаться влиять, давить на собравшихся. Петр Матвеевич, однако, не сомневался в своем решении, в своем праве переменить ситуацию в свою пользу. «Ну и что, что им хорошо и комфортно вместе. Мне плохо… и только это важно… да, где это видано, чтобы при живом муже, хорошо, при любимом мужчине, женщина так выпячивалась, столько привлекала к себе внимания… Вот Верочка… сколько скромности, такта, деликатности… и выглядит прилично, и такая милая прическа, и говорит только с Серегой, или с девушками… почему Ася не может быть такой?» Петр взглянул на Аську, которая в тот момент одевала Киру, собиравшегося вместе с Ноем и Ритой с ночевкой в гости к Асиным предкам. Сафина аккуратно застегивала тяжелый зимний комбинезон, стараясь, чтобы молния не прищемила ее сыну подбородок. Мальчик топтался у входа, ожидая, что мать уберет от лица его колючий объемный шарф. Наконец, прежде чем передать ребенка Рите, Ася чмокнула сына в нос и тихонечко сказала: «Все будет хорошо, Мурзик, не волнуйся… увидимся завтра, ладно?» Кира кивнул и серьезно улыбнулся Асе, и тут Ветошников вдруг осекся – Аська… если он поступит так, как запланировал… что будет с мальчиком?
Ветошников слышал, что Ной, прощаясь с Аськой, сказал ей, чтобы она нашла способ связаться с каким-то Джеймсом. Петр еще не слышал ничего об этом персонаже, мало того, копаясь в Аськиных мыслях, даже упоминания о нем еще не встречал. Впрочем, он многое еще не знал, не раскопал в ее воспоминаниях. «Еще один бывший? Или только претендент? И опять же из тех, кто имеет привычку без предупреждения сваливаться на голову в любое время дня и ночи… Нет, это невыносимо…» Ветошников отвлекся, и пропустил Аськино исчезновение. Гости уже расходились, он раскланялся с Греем и Верой и пошел искать Асю. Нашел он ее в теплице. Сафина сидела с ногами на кушетке, курила, закрыв глаза, губы ее двигались, а лицо светилось… она общалась по внутренней магической связи с кем-то, и собеседник явно много значил для нее… Петр двинулся на Аську уже не сдерживая злости. Сам не осознавая своих действий, Ветошников отвесил ей смачную затрещину. Ася… будто ждала этого… она распахнула глаза, и ее улыбка стала шире… Ее взгляд говорил «вот… я же предупреждала». Она не боялась ни грамма…
– Сдаешься? Раз перешел к рукоприкладству? Исчерпал все разумные доводы?
– Разумом больше и не пахнет…
– Жаль. Знаешь, на твоем месте… я бы ушла уже, после того, что ты понял сегодня.
– А что я понял? По-твоему?
– Что у нас ничего не выйдет.
– Но я не уйду… и ты это понимаешь. Так… что? Что нам делать, Ася?
– Ты у меня спрашиваешь? Ты хочешь чего? Чтобы я подсказала тебе, как именно ты можешь заставить меня измениться в угоду твоим требованиям? Или ты надеешься пристыдить меня? Чего мне стыдиться? Того, кто я есть? Не будет такого… Дело не в тебе, правда… я никогда не стану примерной девочкой, я не умею…
– Научись.
– Научись контролировать себя… ты мне не муж. У тебя нет никаких прав… давить…
– Я пока только прошу тебя… разве ты сама не видишь? 
– Правда? Да? Ты уже столько раз… ты ведь весь день сегодня колдовал… ты загадывал желания, ты… я слышала все твои приказы! Ты пытался корректировать мое поведение… разве нет? Что будет, если я займусь тем же самым?
Сафина встала с кушетки, прошлась к шкафчику, стоящему в уголке у двери, и достала оттуда пачку сигарет. Вскрыла ее, закурила. Ветошников нахмурился, попытался остановить Асю, но к своему удивлению не смог даже пошевелиться. Она стояла прямо напротив него, пристально смотрела ему в глаза и в лице ее читалась решимость. Ветошников напрягал все свои силы, пытаясь вырваться из-под ее блока, но ему не удалось.
– По какому праву ты решил, что можешь? Кроме силы должна быть еще и уверенность… если ребенок слабее взрослого, то это значит, что можно его бить? Так? Если один человек умнее, опытнее других, то это значит, что именно умнейший должен решать за всех? За всех и каждого? Ты даже не сильнее меня, так по какому праву? Я ничего от тебя не хочу, кроме тебя самого. Так почему же ты не можешь успокоиться? Скажи? Скажи мне: «я возьму только то, что пожелаешь отдать».
– Что это значит?
– Это моя и твоя страховка. Это мое обещание тебе. Я никогда не стану решать за тебя.
– Это ловушка. Ты ничего не даешь мне…
– Да ты рехнулся…
– Так и есть…
– Я сняла блок, между прочим… и сейчас ты бросишься вырывать у меня сигарету? Или опять станешь бить?
– Я всего лишь просил тебя не пить сегодня.
– Тогда, какого черта затевал вечеринку, если нельзя даже пару бокалов вина…
– Пару лишних бокалов…
– Кто решил, что они лишние?
– И куришь, как паровоз. Разве хорошо?
– Это моя жизнь. Мне решать. А чем наше с Ильей музицирование тебе не угодило?
– Других песен в твоем репертуаре нет? Не таких обидных?
– Все зависит от восприятия. От точки зрения. Ничего обидного.
– Значит, по-твоему, я стою на коленях?
– Это просто песня. Но, раз уж ты спросил… разве ты не понимаешь, что несвободен? Ты застрял в собственных правилах и убеждениях… ты чувствуешь то, что чувствуешь… не из-за меня, а из-за того, что пытаешься загнать меня в рамки собственных представлений о «своей женщине». Ты просто решил, что если мы с тобою оба разрушители, если мы принадлежим к одному виду, то это автоматически делает нас подходящими кандидатами друг для друга, но это не так… Да… и… проклятие больше не действует. Оно снято. Я не знаю, как… но мы это сделали.
– С чего ты взяла?
– Того, что ты сегодня пытался сделать со мной уже хватило бы… и меньшего бы хватило… и мне горько, потому что ты клялся, что не допустишь… что ты будешь оберегать меня…
– Но как? Кто из нас?
– Без понятия… Видимо мы выполнили какое-то условие, которое сняло заговор.
– Как ты поняла?
– Ты думаешь, что… откуда, по-твоему, я знаю о том, что делает наша страсть с теми, кого мы любим? Я тоже любила… и тоже разрушала, прежде чем догадалась. Когда поняла, что делаю… отказалась от… Ты ведь тоже это делал? И не раз… Ты спрашивал о том, что за свет ты видишь во мне, в самом конце, на последнем слое… в тебе тоже есть этот свет… там… твое чувство, и оно больше твоего эгоизма, больше всех желаний и правил, там та единственная, кто… кого ты не смог, не захотел подчинить…
– Искренне, взаимно и навсегда?
– Я догадывалась, что проклятье снято, но сейчас, почти только что… я получила подтверждение…
– Но мы не научились ничему? Что именно мы сделали?
– Я не знаю, правда. Петр Матвеевич… будь честен с собой… теперь, когда ты можешь любить в полную силу и без опаски… разве твое место здесь?
– Не знаю, что ты там себе напридумывала, Сафина, но ты неправа… я там, где должен быть.
– Ты там, где тебя не хотят. Я пела не тебе. Не принимай все на свой счет…
– И ты теперь сделаешь… что? Побежишь к своему мальчишке?
– Нет. Он свободен. Он не любит меня.
– Как это?
– Разве я могла…  Когда Эдик уходил, он знал, что я собираюсь сделать. И он попросил… потребовал… он не хотел знать… чувствовать… Я уничтожила...
– Зачем? Ради меня?
– О, нет. Не только. Ради него больше… Ради себя, ради твоей сестры и Артема Лисовского, ради твоей жены, ради Верочкиных возможных детей, ради всех антимагов. Нынешних и будущих.
– Ой, не надо. Благотворительность не в твоих правилах…
– Думай, что хочешь. И делай, что хочешь. Так ведь нет? Впервые в жизни свободен, и все равно норовишь спрятаться в привычную норку? Опять долг и обязательства? Опять умеренность и самоконтроль? Иди отсюда, Ветошников…
– Так… смешно слышать из твоих уст слова «долг и обязательства». Они приобретают какой-то другой, извращенный смысл. И я не уйду. Уйти сейчас – признать твою победу.
– А мы разве силой мерялись? Если тебе важно – победа за тобой. Я подтвержу, если понадобится, что ты сильнее.
– А это не так?
Аська отвела глаза. Петр подошел к ней вплотную, завел ей за спину руки, сжал запястья так, что она не могла вырваться. Ветошников ожидал бунта, но Ася сохраняла невозмутимое спокойствие, прислушивалась к чему-то внутри себя – их видела Вера Неперовская, которая неожиданно решила вернуться в поисках забытого где-то шарфа. Ветошников не знал этого. Ася не хотела его подставлять, не хотела, чтобы Вера видела то, что происходит между ними. Но еще более она не хотела, чтобы Петр заметил Верочку. Марио действительно рассказала Петру Матвеевичу о том, что Вера получила в наследство от Таисии. И Аська решила в тот момент, что лучше уж она прогнется, лучше уж она потерпит… Аська всегда была немножко мартышкой, как и я… у нее была забавная черта – она перенимала некоторые особенности своих знакомых, ее восхищавшие. Так… в Вере ее всегда удивляла привычка жертвовать собой ради блага близких. Сафина решила, что пришла пора кому-то (и уж кому, как не ей) поставить Верочкино счастье выше своего…

Барьер вокруг Сафинского коттеджа Петр выставил еще в тот же вечер. Ася это видела, но не сопротивлялась. У нее не осталось своей воли… т.е. так должен был думать Ветошников. Но программирование чужого поведения, это (я вам доложу) не самое простое магическое воздействие. Сила, мощь магии, вложенная в этот процесс Петром Матвеевичем, у любого другого персонажа стерла бы личность вовсе. Ася всего лишь… она лишилась вектора, ей ежеминутно нужно было давать задания – не имея собственных желаний, она не знала, что ей делать. Ветошников несколько вечеров подряд отлаживал новые Сафинские настройки. Он определил за нее все, вплоть до того, с кем и на какие темы она могла общаться. Аська довольно прилично готовила, только не любила этого делать… под властью Петра она полностью переменилась. И теперь фраза «хренку к отбивной и гарнира побольше» не вызывала в ней никакой агрессии. «Хорошо, милый, как тебе угодно…» Я удивлялся ее терпению и быстроте реакции. У Петра не должно было возникнуть и тени сомнения в том, что он ее подчинил, и потому Айс и не думала сопротивляться. При всей ее беспринципности, при всех ее метаниях и неуверенности, в ней всегда был стержень, а его-то Ветошников и не видел и потому не мог сломать. Единственное, что он не тронул – ее отношение к сыну. Поэтому едва лишь только Ася заканчивала с тем, что ей внушил сделать Петр, она шла к Кирюшке, играла с ним, учила его читать, баловалась, используя по-максимуму последнюю доступную ей радость. Если же Киры, по тем или иным причинам не было дома, Ася, переделав все дела, забиралась с ногами на диван поближе к Ветошникову и неотрывно глядела на него часами, легонько, ласково улыбаясь, молча, без мыслей, ощупывала взглядом каждую черточку его лица. Петр знал, что она и не думала осуждать его, но эта бездумная, расслабленная нежность смущала, расстраивала его, доводила его до ненависти к себе.
Но он не отступал. Он отстраивал под себя каждый Асин шаг, и какое-то время был занят только этим. Перемены в ее поведении были слишком заметны, и спустя неделю Сафинские приятели один за другим, вместе и порознь, стали предпринимать попытки повлиять на ситуацию. И каждому из них Петр объяснил на их личном примере, что его интимная жизнь – не их собачье дело, и всякое вмешательство приведет к тому, что Ветошников посчитает для себя возможным точно так же лезть в их жизнь… «Займитесь своими делами. Не мешайтесь в наши отношения, разберитесь в своих». А когда его предупреждения игнорировались… Рита, Ной, Звягинцевы, мальчишки, Асины предки, Корниловы, Грей, Левандовский – все получили то, что причиталось им… И Петр не… мучился сожалениями в этой связи. Всю жизнь свою он прятался от магов, прятался от неведомой опасности, подчиняясь внушенной отцом установке, а на проверку оказалось, что в открытом противостоянии он разбил их по всем фронтам… переиграл, сделал…
Впрочем… Ассоциация магов, в лице Лисовских, хранила нейтралитет. Ася, официально, не являлась частью магического сообщества, большинство ее друзей – тоже. Никто из них не мог рассчитывать на помощь центра, а Арсений Лисовской… при всей признательности Асе, понимал лучше, чем кто-либо другой, что она – существо… даже не антисоциальное, а асоциальное, она не подчиняется ни долгу, ни давлению, ни нормам морали и работать с ней тяжело… У центровых аналитиков даже был термин «метод Невидимки». Он относился к Аськиной манере выполнять задания центра – ускользая и отбрыкиваясь, она доводила задачу до абсурда, извращая, меняя условия так, чтобы вовлеченные в ситуацию персонажи полностью пересмотрели свое к ней отношение. Ветошниковы же, и Окса и Петр, оказались полной Асиной противоположностью. Они шли на контакт, они легко соглашались с разумными доводами, они были исполнительны и умны… при правильной мотивации, корректных и конкретных формулировках, они делали именно то, что хотел от них Арсений. В качестве сотрудников Ассоциации они были идеальны. Асю нужно было уговаривать, а Ветошниковым достаточно было приказать.
У Александра Александровича было свое мнение, и он верил в Асю. Он знал о ней такое, чего не знал даже я… на тот момент. Тема, Лиза и Иван, переживавшие за Аську, периодически имели беседы со старейшим представителем клана, и СанСаныч уговаривал их потерпеть, переждать какое-то время… и они ему доверились. Только… иногда… молились за Сафину…
В марте кризис в поселке Тру-ля-ля достиг апогея. Ощущались и нервозность, и неопределенность, и разлад в дружных рядах местной магической диаспоры, выливаясь в мелкие и крупные неприятности. Этого-то и добивался Петр, он хотел отвлечь Асиных приятелей, переключить их внимание на их собственные дела. Сам он… с одной стороны он наслаждался идеальной семейной жизнью, идеальной Асей, а с другой стороны… он тоже чувствовал себя хреново… и дело было не в угрызениях совести совсем. Дело было в Асе. Иногда Петр просыпался среди ночи в липком, жарком поту… от иррационального, глупого, но явственного страха – он мучился подозрением… ему казалось, что Ася все-таки ведет свою игру… что она все-таки сильнее его, сильнее, чем он в состоянии себе представить. И он глядел на нее, спящую рядом, неотрывно, до самого рассвета сканировал раз за разом ее голову, вплетал новые блоки, находил мельчайшие несостыковки в предыдущих… Он, однажды, метнулся в Москву, поглядел на Гендлера, убедился в том, что Ася сказала правду – Эдик не думал о ней больше, он ее не хотел… Но даже это не могло успокоить Петра Матвеевича. Ему изменение Аси досталось нелегко, но и все же Петр чувствовал, что сделал… недостаточно… Он убеждал себя тем, что она сама себя загнала в ловушку, сказав, что ничего не станет решать за него, что возьмет только то, что он пожелает отдать, что не станет сопротивляться. Но сомнения в том, что магическое обещание для Сафиной важнее инстинкта самосохранения, его не отпускали. Периодически, в самое неподходящее время, в любое время… он делал срез ее мыслей, надеясь найти в них хоть что-то, что подтвердило или опровергло его страхи, но ни разу ему не удалось Аську подловить… Он спрашивал Сафину, перефразируя один и тот же вопрос разными словами, но она неизменно отвечала лишь то, что он хотел слышать, ровно и без запинки, не утруждая себя раздумьями, и должно быть, говорила правду, и эта правда нравилась Ветошникову, но Петр никак не мог успокоиться.
Визита Эдика Петр не ожидал совсем. Барьер на Асином участке не смог преодолеть никто из ее друзей-магов, удерживал он от вторжения и прочее немагическое население поселка. Гендлер оказался к чарам Петра невосприимчив. Так же безразлично Эдисон отнесся и к ментальным атакам, к угрозам и даже к прямому магическому воздействию. Ветошников с удивлением обнаружил на Эдике щит, поставленный Асей очень давно, в то время, когда она еще училась с Гендлером в институте. Без малого пятнадцать лет назад Сафина уже была сильнее Петра… понимание этого факта Петю шокировало. Но самым удивительным Ветошникову показалось то, что Гендлер отнесся к нему, Петру, с удивительным бесстрашием и… сочувствием.
Эдик не был магом… и не боялся Петра. Не боялся не потому, что мог что-то Петру противопоставить, и не потому, что знал о щите, а потому, что знал Асю. «Спросите себя, почему она не позволит вам…» Сидя на диване, бесясь от бессилия, не в состоянии даже услышать о чем беседует Аська с Гендлером в соседней комнате, Ветошников спрашивал себя, что он упустил? Что значило ее поведение, что значила ее покорность, и где предел ее выдержки? Почему она позволила напакостить всем прочим своим близким, но не Эдику? И ответ был простым – потому что к нему единственному Петр применил прямую магическую атаку. Всех остальных он достал по-человечески… Вот оно что… Петр мог сколько угодно воровать у Аси силы, которые она обычно тратила на помощь своему ближнему кругу, но их самих он не зачаровывал… и она бездействовала. Но на магию она ответила магией, с которой Петр не смог совладать.
Эдька ушел быстро. Ася не стала его провожать. Наоборот – поднялась опять на второй этаж в спальню. Едва поняв, что блокировки сняты, Петр взлетел наверх, но перед дверью затормозил. Сафина лежала, свернувшись в клубочек в кровати поверх покрывала, маленькая, бесплотная, несчастная, с остановившимся взглядом – такая же, какой он оставил ее несколько часов назад. Петр вдруг понял, что злость его проходит, оставляя место жалости. «И где она взяла силы для блокировки? Загадка… Чего-то я в ней не понимаю…»
В этот момент вернулись Тема и Кира. Узнав, что мальчик болен, Ветошников ретировался. Ему нужно было время подумать, может быть, пообщаться с сестрой или с Марио. Но ничего этого он не сделал. Покинув Асю он погрузился в хандру. Он вернулся в родной дом, к мачехе, к племяннику и Оксе. Они приняли его, как ни в чем не бывало, но дело было в том, что он не общался с ними почти три месяца, ему было не до них, и семья ему этого не забыла. Не осталось и следа от былой легкости и близости. Они изменились, и Петр изменился. Они отвыкли от его власти, а он, наоборот, привык к полной и безоговорочной Асиной растворенности в нем, пусть даже эта покорность оказалась иллюзией. Петр беспрерывно указывал родным на раздражающие его мелочи и бесился, когда они не бросались, подобно Асе, исполнять  его пожелания немедленно. Это порождало конфликты, в какой-то момент Петр поймал себя на мысли, что пытается зачаровать мачеху. Это его испугало. Он не хотел такого… он ведь любил их, он помнил, какой была его мачеха при жизни отца, и уж тем более, еще долго после его смерти. Он ходил по знакомым с юности комнатам родного дома, трогал поверхности антикварной мебели, перебирал остатки отцовской коллекции, думал о нем, о себе, о том, как до зубовного скрежета ненавидел отца за категоричность, за самодурство и непререкаемость суждений. Петр понял, что стал не просто копией Матвея Михайловича, он превзошел его в разы, и тут ему нечем было гордиться…
Та неделя прошла для Ветошникова будто в тумане. Он все еще не раскаялся, но был близок к тому. Пару раз он навещал Асю, только заставал их с Кирой спящими. Он привык к тому, что Аська бодрствует допоздна, приходил к ней в надежде застать ее одну после десяти вечера, но, вероятно, она выматывалась из-за болезни сына, чуть не больше, чем мальчик, поэтому засыпала вместе с ребеночком… Поэтому Петру ничего не оставалось, как поглядев на них в приотворенную дверь детской, ретироваться неслышно… Ну… не совсем так… Ветошников привычно сканировал Асю и ее дом, его интересовало, изменилось ли что-то с его уходом… Аська показала неподчинение, и Петр думал, что теперь уж она снимет все его блоки, вернет себя прежнюю… но… этого не произошло. Все осталось так, как было при нем. И вернувшись домой Петр гадал – она все еще его Ася? Или просто выжидает, копит силу? Когда он смотрел на Асю он не видел следов растущего могущества, в ней почти не осталось ни их собственной природной энергии, ни заемной… она была почти пуста, но зато на фоне общей опустошенности стало заметно другое – свет в глубине Асной ауры на последнем слое горел ярче, чем когда-либо до того… Что это? Откуда он берется? Петр знал, что пока его не было рядом Асю никто не навещал – только врач, служба доставки из супермаркета и ее ассистентка с работы. Никто из них не был магом, никто из них не мог подпитать ее энергией.
Ветошников проконсультировался с сестричкой по поводу ветрянки и выяснил, что больные заразны только три дня до появления высыпаний и три дня после… он выждал для верности еще чуть-чуть и в последнюю пятницу марта, опять же поздним вечером снова явился к Асе для серьезного разговора. И застал все ту же картину – тишина, темнота и спящие рядом Кира и Аська. Даже в темноте были заметны пятна зеленки на руках и лице мальчика. Они оба похудели и осунулись, но Петр, присмотревшись повнимательней решил, что кризис миновал… Петр глядел на них долго, надеясь, что Ася почувствует его присутствие и проснется. В конце концов, завозился, переворачиваясь на другой бок, Кира, и Сафина тоже зашевелилась, перекладываясь поудобнее. Дыхание ее сбилось, и Ветошников решил, что настало время ее потревожить.
– Ася, Ась… проснись, пожалуйста…
Сафина не реагировала.
– Ась, нам надо поговорить…
И опять тишина. Ветошников подошел вплотную к кровати, наклонился над подругой, ему показалось, что ресницы ее мелко вздрагивают, что она притворяется и не спит, просто не хочет общаться с ним. Он потряс ее за плечо, но она так и не открыла глаз, только скинула его руку.
– Я серьезно…
Ветошников предпринял попытку влезть в ее голову, но Сафина резко воспротивилась этому. Не приходя в сознание она разразилась потоком отборной брани, в которой самым цензурным эпитетом в адрес Петра можно было считать «уе..к, ох…вший до невъе…нного троеп…ия». Суть ее высказывания сводилась к тому, что Ветошников – жуткий, невероятный эгоист, который довел ее до ручки и не может оставить в покое, не хочет видеть ничего, кроме своих желаний, не дает ей даже просто выспаться, не понимает того, что она почти неделю провела с больным ребенком и вымотана до последнего предела… Петр не ожидал, что Ася умеет так витиевато и изощренно ругаться матом, он считал, что брань – крайнее проявление неуважения не столько к собеседнику, сколько к себе. Шок оказался таким сильным, что он рванул домой моментально.
До самого рассвета он метался по своей светелке, думая о том, что после такого… надеяться на нормальные отношения с Сафиной не стоит. От жалости к ней не осталось и следа. Ветошниковым владел гнев, он хотел раздавить ее, как гадину… Но он видел, что даже лишенная всех сил, она не боится его совсем, она почему-то уверена, что сможет обыграть его, что бы он не придумал… И он не понимал причины этой уверенности... Как всякий категоричный, успешный и уверенный в себе человек, Петр Матвеевич утерял через эту категоричность широту взгляда. Он много чего не замечал такого, чего не имел привычки искать…
Его блок на Асином участке был почти один в один срисован со сферы невмешательства на поселке Тру-ля-ля. Защита должна была, помимо всего прочего, удержать от вторжения всех тех, кто шел к Асе с намерением очернить в ее глазах Петра, кому Ветошников пришелся не по сердцу. Эдик прошел не потому, что не был магом, и не из-за иммунитета, данного ему когда-то Асей – нет, он смог преодолеть барьер потому, что Ветошников его не волновал вовсе, Гендлер слишком хорошо знал Аську, чтобы понимать, что Петр действует так, как действует, не без причины. Эдик шел к Асе, чтобы убедиться, что его ведьма все еще жива, что она проводит очередной эксперимент… Мало того, если б Эдик пришел в отсутствии Петра, тот и не заметил бы его визита, потому что не ждал ничего от Гендлера. «Если бы»… обычно… не считается, но не в этом случае, потому что у Аськи в ту неделю был еще один посетитель, которого Ветошников не засек. То был Ника…
Николашка, точно так же, как Гендлер, плевал на товарища Ветошникова с высокой колокольни… Его не интересовало, правда, и состояние Сафиной, т.е. он слышал, что у Аськи какие-то проблемы, но Нику его собственная ситуация волновала больше… и ему не с кем было ее обсудить. Дело было в том, что Марио вернулась домой. После нескольких месяцев загула, она, наконец, вспомнила, что у нее есть сын. И мало того, в ней проснулась совесть… откуда-то взялись в отношении ребеночка заботливость и душевность… Ник недоумевал и боялся поверить… А Марина, меж тем, вела себя совершенно не так, как раньше. Ник выпускал на максимум свои антенны, хотел понять, что же случилось с нею. Он видел, что его тренер Марину больше не волнует, как и в принципе никто больше из представителей мужского пола. Марио же была спокойна и счастлива. Но причину этого счастья Ник не понимал – он видел что-то такое очень цельное, глубокое и всеобъемлющее. Счастливой Марио делало не какое-то конкретное событие, не мысль, не чувство… а она сама… Ник видел, что мать его любит, не пытается манипулировать, не издевается, не смотрит свысока, как это частенько бывало раньше, и его это удивляло. Как он не смог разгадать причину того, почему мать отдалилась от него, когда он был еще маленьким, так теперь не понимал, что значит этот острый приступ любви…
Впрочем… будучи магом, Николашка подозревал, что не последнюю роль в возвращении Марины могла сыграть его любовь к ней… он не загадывал желания, он не вкладывался, не формировал никаких установок, он не колдовал ничего такого… Он просто надеялся, что Марио вернется. И оттого, что его надежда сбылась, Ник решил, что точно так же может вернуться и Грей… и все будет, как раньше. Нормальная, полная семья…
И я вам скажу так – у него бы получилось, если б он был единственным магом на несколько километров вокруг, если б его действия некому было засечь. Обычно такими вещами занималась Аська, но когда Ветошников ее изолировал от общества, ее в разной степени попытались подменить Лиза и Иванушка Звягинцевы. Иван очень пристально следил за другом… его собственные предки находились на грани развода, но Ваня реагировал на изменения в своей семье совсем не так, как Ника… он тоже переживал не лучшие времена, но считал, что попытка влиять на отношения родителей при помощи магии – насилие над их волей… Иван объяснял это Николаю, но тот только огрызался.
– Ты не предпринимаешь ничего не потому, что такой весь из себя белый и пушистый… ты просто не сможешь, тебе это не по силам. Твоя мать – высший маг, да и отец – тоже не самый слабый колдун. У тебя не получится зачаровать их. А я своих… могу.
– Слушай, Ник, разве кто-то из тех, кого ты знаешь, из тех, кто сильнее тебя… хоть раз тебя зачаровывал?
– Ася так поступала, и не только со мной. Сфера над поселком…
– Когда ставилась сфера, все маги вместе решали, какие ограничения приемлемы, а какие – нет. Сфера, действительно, Асиных рук дело, но сфера – чары против чар. Т.е. пока ты действуешь правильно, пока никому не вредишь, она тебя не тормозит.
– Это она тебя не тормозит, потому что… скажи честно, тебе никогда не хотелось попробовать? Мы с тобой, как день и ночь, Ванька… Но я говорил не только про сферу… Ася, я точно знаю, зачаровала меня так, чтобы я не мог читать некоторые мысли и эмоции окружающих… Почему она может, а я нет?
– Она тоже не читает чужих мыслей…
– Брехня.
– Нет.
– А я говорю – враки. Как она могла понять, что я не должен знать, если не влезала туда сама?
– Идиотина… Это, как в экселе – фильтр по цвету. Ты сам окрашиваешь свой поиск в определенный цвет. Ты знаешь, что лезешь туда, куда не должен.
– Но… это можно попробовать обойти…
– Попробуй. Если получится – получишь статус «вне категорий».
– Значит, ты можешь? Ты можешь увидеть то, что от меня скрыто?
– Могу… и вижу.
– Что это? Почему вернулась моя мать?
– Потому что она тебя любит.
– А до того она свои материнские чувства десять лет не замечала?
– Она… я не могу сказать…
– Не можешь? Но знаешь?
– Знаю…
– Ты… лучший друг называется… Ты скрываешь от меня то, что мне важно? Зачем? Я тебя прошу, пожалуйста…
– Я… Ник… тебе будет больно… и я не должен… пусть лучше кто-то другой.
– Тогда не мешай мне.
– Что ты будешь делать? Зачаруешь Веру, чтобы она бросила Грея? Она тут ни при чем. Совсем. Она не виновата…
– Нет, виновата. Если б Веры не было, отец не бросил бы нас с мамой…
– Ника, Грей не стал бы искать отношений, если б твоя мать вела себя с ним по-другому.
– Ты не можешь этого знать…
– Он… такие вещи ради Марио, прости, ради твоей мамы делал, так прогибался, лишь бы только она была с ним… Но когда-то надоедает унижаться… Каждый день чувствовать, видеть, что все твои усилия напрасны… И разве ты не понимаешь, что он счастлив с тетей Верой?
– Он с ней – возможно… А она с ним – нет. Мне не понадобится сильное воздействие…
– Если ты что-то сделаешь – ты мне больше не друг.
– Вот как? Это ты мне больше не друг, раз не хочешь помочь… Принципиальный такой, правильный, деликатный… Кто тебе важнее: я или она?
– Да не в ней дело, как ты не поймешь! То, что ты собираешься сделать – неправильно, нечестно, и главное – бесполезно… Не будет Веры – возникнет кто-то еще. Если не сейчас, то позже. Грей не вернется к твоей матери… разве ты не понимаешь, что они оба этого не хотят?
– Ну и что! Я хочу, чтобы все было, как раньше…
– Детский мир, ей-богу! Мама, папа, я – счастливая семья. Наши с тобой ровесники по стенкам бегают от лишнего внимания родителей, бесятся и требуют, чтобы предки оставили их в покое. А ты – наоборот. Наслаждайся. Через пару лет начнется уже взрослая жизнь, как ты не понимаешь? Да у половины моих одноклассников родители разведены, и никто из-за этого не переживает особенно…
– Неправда… только делают вид, что не переживают. Ты вот… разве тебе не обидно?
– Причем тут я? Я своих предков люблю, как бы там ни было… и я не верю в то, что Ной с мамой… Ветошников – манипулятор, он просто хотел всех рассорить…
– Ты боишься узнать правду. О своей матери…
– Я знаю правду. Я знаю, что они оба – порядочные люди.
– Оба… кто?
– Ной и мама…
– Но?
– Но… она никогда не любила отца так, как любила Ноя… у каждого из них своя жизнь, и то, что они общаются… и как они общаются… по-моему, тут не к чему придраться… 
– Ты просто чего-то не знаешь… а Ася знала, и Ветошников, если он такой же, как она…
– Ника… то, как я вижу мир… это сложно объяснить… но я знаю точно – то, в чем их обвинил Ветошников – ложь…
– Тогда почему ты ничего не предпринимаешь?
– Потому что они разберутся сами. Так же, как и твои родители.
– Но почему я должен быть несчастлив из-за этого?
– Как твое счастье может зависеть от того живут твои предки вместе или нет? Ты не думал… может ты вообще подкидыш? Приемный ребенок?
– А это так?
– Дурак ты…
– Сам такой. Мягкотелый кретин. Медитатор…
После такого мальчишки разбежались и не виделись долго. Обоим было непонятно, как дальше общаться… лишенный вовсе моральной поддержки, Ника потерялся вконец. А Ваня это чувствовал и в конце-концов позвонил Грею и предложил ему прошвырнуться с Верочкой в Египет или куда-то еще. И Грей мальчика послушал. Он верил в идеальное чутье Аськиного ученика, верил ему так же, как поверил бы Асе…
Ника не знал, что отец его уехал. Пару раз он вечером заходил к Грею домой, но не найдя никого в квартире, особенно не расстраивался и даже не пытался при помощи «магического ока» определить местоположение Грея и Веры. Но… когда Нику в третий раз подряд встретили темные окна отцовской квартиры, мальчик встревожился. Он раскрутил поиск, и почти сразу понял, что случилось.
Двигаясь из центра города, где находилась Греевская старая нора, к собственному дому… пиная пустую, вмерзшую в льдышку пачку от сигарет Ника давился соплями: «Уехал… уехал с ней… и даже не сказал ничего… он ведь всегда брал меня с собой… меня!!!» Дойдя до торгового центра Ник огляделся – через стоянку шла его знакомая дамочка, прижимая одной рукой к себе переноску с новорожденным ребенком, а другой подталкивая вперед тележку с продуктами. Тележка жалобно дребезжала и подпрыгивала на неровностях. Младенец молчал и только лупал по сторонам серьезными глазенками. Нику стало жаль этой женщины, одинокой, немолодой, родившей без мужа на пятом десятке. Он подбежал к ней, предложил помочь… она благодарно согласилась. Ник вытащил из корзины пакеты и пошел за женщиной. Та что-то ему говорила, но мальчик не слушал. Они дошли до шестой линии, Ника отнес покупки к самой двери дома и, прощаясь, оставил ей свой телефон на случай, если понадобится посидеть с малышом или добежать до магазина.
«Кому-то еще хуже, чем мне… может Ванька действительно прав и мне нужно сменить точку зрения...» Ника перешагнул через сугроб у тротуара и решил, что домой ему неохота. Он поискал в пространстве Ивана, но друг был в гостях у Натальи Михалны и Саныча, и Николашка уверенно направился к Асе. Перед гаражом сафинского особняка намело изрядно снега, и это значило, что Петр Матвеевич отсутствует – он не допустил бы такого безобразия. Ника запнулся на секунду перед порогом, но барьер почти сразу пропал. Дверь оказалась незапертой.
– Нок-нок? Хозяева дома?
Ответ прозвучал в голове: «Привет, крошка. Не кричи, плииз. Кира недавно заснул… поднимайся, я на базе…»
Ник разделся, стараясь не шуметь, прокрался по лестнице на второй этаж и, придержав дверь, чтобы не скрипела, просочился в самую большую в доме комнату – гибрид спортзала, библиотеки и студии. Аська лежала без света на одном из диванчиков и при виде мальчика только слабо шевельнула рукой… «Я ждала тебя. – Правда? – Ты много думал обо мне, а я такое очень чувствую. – Будешь ругать? Скажешь, что разочарована? – Нет. – «Нет», не будешь ругать, или «нет», не разочарована? – Что я такое, чтобы судить тебя? Да я в твоем возрасте такое творила – самой страшно… - Но тебе есть, что сказать… ведь так? – Только, если ты захочешь слушать. – Я хочу. Но… если можно… не так, как в прошлый раз… я не такой быстрый… я не успеваю за тобой… и плакать мне сегодня не хочется». Аська улыбнулась.
– А я бы поплакала. Иногда можно себе позволить… почистить слезные протоки.
– Кира…
– Почти здоров. Спасибо, что спросил.
– А ты?
– А я буду… в порядке. Скоро.
Аська замолчала. Ник прошелся по комнате и сел напротив на соседний диванчик.
– Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас… я считала себя самой умной и мнение родителей игнорировала.
– Иван уже несколько лекций мне прочел на эту тему. Не впечатлило.
– Я не к тому… я хочу сказать, что разговор будет «взрослый». И, если бы был другой способ повлиять на тебя…
– Он есть. Зачаруй меня.
– О! чувствуется затаенная обида? Ника… черт, так сложно… не хватает смелости…
Ник протянул руку к столику, нашел чистый бокал, налил на полпальца коньяка и протянул его Асе.
– Хм-м-м, настоящей смелости. Ладно, давай. А… тогда уж… где-то под твоей попой должны быть сигареты и зажигалка. Спасибо. Зачаровать тебя – не выход. И я… несколько… не в форме.
Аська крутила бокал против света, медлила, тянула время. Наконец, она отставила коньяк обратно на столик, так и не прикоснувшись к нему, и посмотрела на мальчика.
– Грей тебе не отец. То, что он любит тебя – не узы крови, а веление его души. Он не приговорен к тебе общей генетикой, он… поначалу он занимался с тобой, потому что надеялся, что этим заслужит любовь твоей матери. А потом – он действительно привязался к тебе, потому что ты – очень особенный, уникальный маг. Так что… с Верой Павловной, или без нее… ты не можешь его потерять.
Ника закрыл глаза, пытаясь переварить услышанное. А Аська между тем продолжала.
– Когда-нибудь… скажи, хоть раз… ты можешь припомнить… чтобы я на вас давила? На тебя, или на Осика, или на Ваньку? Да вы даже называете меня Аськой, ведь так? А ведь, если подумать, вы для меня – букашки… но – нет. Я с вами вожусь, объясняю, доказываю, терплю ваши капризы и психи… я сейчас всего лишь прошу – оставь Веру в покое.
– А… Грей знает, что я ему не сын?
– Конечно. В рамках задачи… это – неважно.
– В рамках задачи? Что сие значит?
– Вера – под моей личной защитой.
– Почему? Почему она? Не я, не Грей?
– Потому что тонко там, где рвется…
– По-моему – наоборот.
– И наоборот тож… Знаешь, что такое толерантность?
– Что-то вроде уважения?
– Терпимость к иному мировозрению, образу жизни, поведению и обычаям. Учись этому, Ника. Если не научишься – не вырастешь. Как маг, я имею в виду. Учись оценивать силы… не свои, а того, с кем собираешься драться… Интересно драться только с тем, кто может тебе адекватно ответить… Вера не может, как и ты… ты окажешься беспомощнее новорожденного котенка, если я решу, что вправе тебя зачаровать… доступно?
– Ты ее защищаешь, потому что она – слабое звено?
– Не считай людей слабыми. Твоя мать – человек, всего лишь… А, однако, она делала тебе больно… так, как никто и никогда не мог… Я защищаю Веру потому, что однажды спасла ей жизнь… я приняла на себя ответственность за все, что когда-либо с ней случится по вине магии, потому что именно магия удержала ее в этом мире. Понятно?
– Угу. Значит… в рамках задачи… без шансов…
– Брось, Ника… Перестраивайся. Задача поменялась.
– А кто? Ты знаешь?
– Знаю.
– Но не скажешь?
– Нет.
– А мама? Она знает?
– Без понятия. Никогда не считала нужным… Это – тайна. Ее тайна, а я не люблю… Да что я тебе рассказываю, Ника… ты же – эмпат.
– А мой отец… маг? Если я такой, то и он тоже?
– Магия всегда была в твоем роду. Поговори с дедом. Он много знает об этом… и он горд тем, кто ты…
– Я не говорил ему, правда. Отец… Грей просил держать свою одаренность в секрете.
– А тебе и не надо…. Нельзя, как не пытайся… близкие, те с кем ты живешь в одном доме, дышишь одним воздухом… твоя мама, к примеру, очень быстро поняла, какой ты…
– И ты выставила ей блок.
– Блок я выставила гораздо раньше. И… если бы был другой способ, если б она держала слово… она обещала, что сохранит нашу тайну, но даже и не собиралась этого делать.
– Ты ее не любишь.
– Не люблю. И у меня есть причина. Она меня, кстати, тоже не жалует.
– Ась… я хочу стать твоим учеником. Мне действительно обидно, что… Ванька ведь знал все? Как? Потому что ты его научила?
– Н-н-нет. Я не знаю… он, вероятно, очень за тебя переживает, раз полез… Ник, твоя просьба – честь для меня, но я вынуждена отказаться.
– Почему?
– Есть правила.
– Это говорит та, которая всегда плевала на правила?
– Ник… отношения учителя и ученика – нечто очень важное. Как при крещении – все, что ты когда-либо сделаешь, как маг, все твои ошибки… будут на моей совести. Такое не возникает само собой. Я хочу учить тебя, но… вот если бы я была той, кто инициировал тебя…
– Это так. Мы стали магами в твоем доме. Я и Ваня.
– Нет… я к этому непричастна. Если бы мы были бы родственниками, если бы я была сильнейшей ведьмой в твоем клане… или… будь ты лет на двадцать постарше, или я помоложе – если б мы состояли в интимной связи – я бы с радостью взялась за твое обучение…
– Но… Оська? Он не родственник тебе, не связан ничем…
– Есть вариант. Должно существовать признанное магическое обязательство. Долг. По моей вине Света Стельмах получила инсульт и, обучая ее сына, я пытаюсь компенсировать причиненный ущерб.
– А Ванька?
– Лиза должна мне одно желание. Одно. Любое. Какое угодно. Она просила лично.
– Я тоже могу обещать тебе…
– Не можешь.
– Почему?
– Ты – несовершеннолетний и неправомочен принимать такие решения.
– А мама? Если я уговорю ее?
– Ника… вряд ли Марио пойдет на это… прости. Но я ведь не прогоняю тебя. И никогда этого не сделаю. Когда Ося и Ваня приходят ко мне, я не провожу между вами черты, ты точно так же учишься, если тебе интересно.
Ася затушила сигарету и снова легла на диван.
– Ты сказала, что меня может учить сильнейший маг клана. Кто он?
– Ответ тебе не понравится.
– Ветошников?
– Да.
– Ты не хочешь, чтобы он учил меня? Потому что он так обошелся с тобой?
– Нет. Он не в ладах с собой. С магией. Поверь, Ника, я знаю, что говорю. И ты знаешь. Он ведь всерьез считает, что заблокировал, переформатировал меня… а разве это так? Он даже не видит… Разве ты хочешь учиться у такого?
– Не знаю. А Ассоциация? Я хочу учиться, Ася. Я хочу… я же мог навредить Вере, или Ваньке, или Грею, только потому, что не знал всего.
– Хм-м-м-м. Ник, я тож не претендую на сутьвидение.
– И как ты решаешь, что делать?
– Я не решаю и не делаю… Разве не заметно?
– Потому что тебе неинтересно драться с тем, кто не может тебе ответить адекватно?
– Я разочаровала тебя?
– А… почему я нормальный? В смысле… в моем клане только разрушители… а я – нормальный?
– Ты еще и умный. Хороший вопрос. Вот и подумай. Я считаю, что ты – мутант. Не злись, крошка. Я тоже мутант. Анти, которая умеет колдовать, используя нормальную энергию, не более уникальна, чем колдун, игнорирующий антимагию.
– А откуда ты знаешь, что я…
– Ника… я знаю, когда пробивают мою защиту… я немало потрудилась, ставя блокировки против тебя. Гордись собой, солнце. А еще – ты прошел сегодня через барьер Ветошникова, чего ни один из наших сделать не мог. Вот так-то…
– Круть? Круть! Ура! Надо Ваньке сказать…
– Идиотина… Ну, хоть подняла тебе настроение.
– Спасибо, Аська! Выздоравливайте…
– Непременно. Пока-пока.
I want none of this.

Итак, Ника был у Аси в четверг, в пятницу Сафина в бессознательном состоянии послала Ветошникова, а в субботу она проснулась рано и довольно долго валялась вместе с сыном в кровати. Они смотрели диснеевские мультики, хихикали и решали, выздоровел ли Кира, и можно ли мальчику мыться, или нет. «Мам, от меня хомячками пахнет, а я хочу к бабе Кате». Баба Катя, Катерина Михайловна Лисовская, позвонила вскорости сама и сказала, что ее собственные внуки, такие же зеленопятнистые, как и Кира, собираются у нее в Переделкине и ждут Аськиного мелкого непременно. Ася сомневалась, она бы подержала ребеночка еще дома, но Кира смотрел на нее такими умоляющими щенячьими глазками, что она сдалась.
Погода радовала – выглянуло солнце, лед на тротуарах потек, температура воздуха поползла вверх. Облачившись в прорезиненные сапоги, Ася портнулась на дачу Лисовских. Катерина Михална сидела на кухне и курила, чего на Аськиной памяти еще не случалось. Сафина раздела Кирюшу, подтолкнула его к гостинной, а сама подошла к Катюше.
– Что случилось?
– Костя умирает. Сеня с Сашей с утра уехали туда, думаю, что и Артем тоже.
– Сочувствую.
– Я думала, что ты навестишь его.
– Я не знала, и никто не потрудился сообщить мне. И мы за всю мою жизнь общались с десяток раз, не больше. Не думаю, чтобы он хотел со мной попрощаться. И потом – в клане Неперовских принято делиться перед смертью силой и опытом. Если там Оксана или Петр, то они могут посчитать, что я претендую на то, что принадлежит им.
– Ась… есть вещи важнее, чем твои недоразумения и личные разногласия. Я была у Кости вчера, и он очень хотел, чтобы ты пришла. Он просил меня поговорить с тобой.
Ася нахмурилась.
– Я не умею скорбеть. Делать лицо.
– И ты ничего не чувствуешь? Тебе нечего сказать человеку, с которым дружила когда-то твоя бабуля? Последнему из антимагов предыдущего поколения?
– Нет.
– Тогда, я думаю, Косте есть, что сказать. Обещай мне, Сафина, что ты пойдешь! Ты знаешь, что я всегда была на твоей стороне, даже с мужем ссорилась, защищая тебя. Так что ты мне обязана.
– Нечестно. Давить тем, что я хорошо отношусь к Вам, Катерина Михайловна.
– Ты пойдешь?
– Да. Когда за Кирой возвращаться?
– Завтра к вечеру.
– Спасибо.
– Сходи. Попрощайся.
– Да слышала я!
Айс выбралась на терассу. Никогда и никому не уступавшая, не имевшая привычки слушаться старших, Сафина была смущена напором Лисовской. Честно говоря, мысль о том, чтобы поговорить с Константином Неперовским, несколько раз посещала Аськину голову с прошлой осени, но почему-то активно не нравилась ей, вызывала неприятное чувство отложенного долга, свербела и чесалась, но никак не реализовывалась. Еще этим утром ей думалось на эту тему, только и кроме того дел Асе хватало. «Ладно. Отложу до лучших времен приведение в порядок собственной жизни, навещу дядю Костю. Было бы еще хорошо, если б я знала куда идти».
Действительно, Сафина не знала, где жили Неперовские. Слышала в юности, что обитают они на территории офиса Ассоциации. «Искать антимага. Нонсенс. Хотя интересно». Аська выпала из портала на набережной, оглядела сосновый бор, корпуса санатория, дорожки, пересекавшие сырые сугробы, метнула небрежный протуберанец в сторону апартаментов Арсения и свернула вправо к забору, вдоль которого тянулись плотные заросли бобовника. Колючая живая изгородь даже на расстоянии выглядела устрашающе. Длинные ветки клонились к дорожке, цеплялись за рукава куртки. Идти было неудобно – лед таял, резиновая подошва обуви проскальзывала, солнце светило в лицо так ярко, что Асе приходилось щуриться, двигаться почти вслепую. «Ну его… нафиг…» Ася ломанулась сквозь заросли, прямо по рыхлому, нетронутому снегу. Никакого давления она не ощутила. Изгородь оказалась иллюзией. Не совсем, кое-какой кустарник имелся, но далеко не такой непроходимый, как ей мнилось. Неожиданно для себя он обнаружила перед собой пластиковую новехонькую теплицу и аккуратно расчищенную тропку вдоль нее. Свернув за угол, Сафина увидела безалаберный одноэтажный деревенский дом, состоящий из сруба и разнокалиберных и разноплановых пристроек к нему. Перед крыльцом на деревянной широкой скамье со спинкой сидел Тема Лисовской, а перед ним мерила двор широкими шагами Оксана Ветошникова.
– О! Я ж тебе говорил, что чем больше Аську путать, тем настойчивей она идет к цели.
– Привет. Вы это что? Зачем морок навели?
– Где мой брат? Почему здесь ты, а не он?
– Не знаю. Петр уже неделю не появлялся. Боится заразиться ветрянкой.
– Не ври, Сафина. Он был у тебя вчера и вернулся очень расстроенным. Что ты сделала?
– Я? Ничего. Мы с Кирой спать легли около девяти. Проснулись утром. Черт! О, черт!
– Что?
Аська закрыла глаза и попыталась восстановить события предыдущего вечера. Она не помнила, что обматерила Ветошникова, ей показалось, что тот разговор ей приснился. Она впустила Оксу и Тему в свою голову, так что они видели все, что она смогла вспомнить… Тема расхохотался.
– Я и не знал, что ты так умеешь!?
– Я сама не знала.
– Надо запомнить… шедевр! Как ты там выразилась?
– Не повторяй, не надо. Стыдно. Бедный Петя. Интересно, где он?
– Действительно? Где? Он должен быть тут.
– Когда ты его видела, Окса?
– Дома. Утром. После завтрака ему кто-то позвонил и он уехал.
– Взял машину?
– Да. И с тех пор на звонки не отвечает.
– А невербально?
– Я не умею.
– Позволишь, я попробую?
– Зачем тебе? А? Ася?
– Ну… не стоит длить агонию хорошего человека.
– Вот не поверю я, что ты тут не имеешь никакой корысти!
– Оксана, я не претендую на ваше семейное достояние. Я не часть клана. Если я все правильно помню – Петр должен слышать зов? И оставить все дела ради этого? Как, кстати, выглядит магический призыв умирающего колдуна? Просто интересно.
– Больше всего напоминает настойчивую мысль, которую неприятно думать. Какое-то время получается отмахиваться, но чем ближе час, тем сильнее эта мысль жужжит в голове.
– Угу… Я почему-то представляла себе что-то вроде «Встань и иди!», как у Христа с Лазарем… Так что же Петр Матвеевич?  Может быть так, что Ветошников поехал сюда?
– Я не знаю. Он явно среагировал на телефонный звонок. А почему ты-то здесь? Я слышала, что ты… заперта.
– Уже нет. Мне надоело.
Тема хитро улыбнулся.
– Я ж говорил тебе, Ксю, что проклясть Сафину не выйдет. Что она только позволяет Петру считать, что подчинилась.
– Я и вправду подчинилась. Добровольно. Но, вероятно…
– Напрасно?
– Нет. Кое-какие выводы я сделала. Оксан, скорее всего Петру придется смириться с тем, что я больше не буду с ним, что бы он не сделал дальше, как бы он себя не вел.
– Ась, тебе незачем объясняться со мной. Я своего брата достаточно хорошо знаю. И когда он появился снова дома, когда попытался околдовывать маму и меня, чтобы добиться выполнения своих требований, я поняла, через что тебе пришлось пройти. Я только боялась, что у него получилось, что он сильней тебя оказался.
– Дело вовсе не в силе. Сейчас я совершенно обескровлена.
– Я вижу. И я боюсь, что ты не сможешь устоять, ведь дядя Костя хочет отдать свой опыт тебе.
– Разве он имеет право? Я не связана с вами кровными узами.
– Ась… согласно правилам ассоциации… он может это сделать, - Тема посмотрел на Оксу. – Его выбор и его желание. Оксе он уже отказал, хотя она на зов явилась первой.
– Мне жаль.
– Ничего. Я же отнюдь не лучшая.
– Все это сложно. Могу обещать тебе только, что чужого не возьму.
– Но тогда, если опыт клана достанется Петру, он сможет навязать тебе свои условия.
– Нет.
– Откуда такая уверенность?
– Я не люблю его. Проклятье снято. А чтобы нарочно включить ту магию, любовь должна быть искренней и взаимной.
Девушки понимающе переглянулись, и на лица обеих легла тень. Тема отвел глаза. На крыльцо вышел Арсений Лисовской, кивнул Асе, нахмурился, потом сел рядом с племянником на скамью.
– Нехорошо заставлять ждать себя, Настя.
– Я еще полчаса назад не знала, что буду здесь. Разве мне назначено?
– А разве нет?
– Иду… не торопи.
Ася подошла к Оксане, взяла ее за обе руки, установила внутренний контакт и открылась полностью: «Только ты можешь убедить брата. Я не приму опыт и силу твоего клана, и все достанется Петру. Но если это случится… Костя не является хранителем традиций. Таисия передала ему только силу, но не знания. Самым близким родственником рядом с матерью Петра в момент ее смерти оказалась Верочка Неперовская. Поговори с Петей. Сделай что-нибудь. Я не смогу помочь Вере, т.е. я сделаю все, что от меня зависит, но если его намерение будет крепко, если он захочет стать хранителем, то мне нечего ему противопоставить».
Ася разорвала связь и шагнула на крыльцо, толкнула дверь на веранду. В нос ей ударил настоявшийся, странный и приятный запах. Просторная светлая комната тянулась вдоль всей стены дома, служила чем-то вроде буфера между холодной улицей и обогреваемыми жилыми помещениями. Как во всяком деревенском доме, веранда оказалась забита всякими важными-нужными вещами, вроде старых ульев, ящиков с рассадой, под потолком болтались аккуратные веники для бани, пучки каких-то трав, многие из которых были Асе знакомы. «Зверобой. Мелиса. Чабрец. Душица… А этой – не знаю. И висят они давно, с прошлого лета. По-хорошему надо было б убрать травки в герметичную тару… О! Липовый цвет! Такой знакомый дух? Только я совсем не помню, где я его раньше слышала». Ася провела рукой по гладкой сосновой доске, служившей подоконником, сосредоточилась и переступила порог. Тяжелая дверь, которую она пыталась удержать за собой, чуть было не прихлопнула ей пальцы. В доме пахло уже совсем не так, как в сенях – лекарствами, старостью, печкой и чуть-чуть сдобой. Ася разулась, скинула куртку и пошла по коридору, оставляя по сторонам от себя разномастные двери. В глубине дома, в самой старой его части находилась просторная кухня с русской печкой, половина которой уходила в другую комнату и служила для обогрева. Сухое, пахучее тепло, беленые бока старой кирпичной кладки заворожили Асю. Она забыла обо всем, забыла о проблемах, о том, что в соседней комнате ждал ее умирающий маг, ей показалось, что она находится на пороге самого важного события за всю ее жизнь. Она знала откуда-то весь этот уклад, весь этот дом был ей знаком, хотя она готова была поклясться, что не была в нем ни разу, но… «еще… если вдруг окажется, что там за стеной, под печкой стоит сундук, накрытый стеганым, лоскутным одеялом, то я пойду сдаваться папе на курс терапии…»
Меж тем в дальнем углу комнаты мелькнула какая-то тень, Сафина вздрогнула и повернулась. Интерьер кухни был вполне современным, стилизованным под старину, но новым. Под окном на удобном венском стуле за просторным столом сидела женщина. Ее присутствие в комнате показалось Асе невероятным, обычно Сафина наличие живой энергетики определяла на раз. Но фигура в углу комнаты казалась незаметной и обесцвеченной, будто призрак.
– Здравствуйте.
Ответом Асе послужил осторожный кивок. «Как-то странно. Она немая? Сколько ей лет? Платки такого фасона, и платья, и колготы я видела последний раз в двадцатом веке. Так одевались бабушки моих одноклассников, приезжающие из деревни на зиму. Какая-то серая, как пыль» Женщина отвела взгляд от Сафиной, и руки ее быстро-быстро задвигались, заклацали-замелькали тонкие спицы. «Носки вяжет. Вот точно так и было… зимними вечерами у Корниловых. Как Илюхина бабуля – пирогов напечет, щи сварит и сидит тихо в уголочке, вяжет».
Ася услышала голоса, вспомнила о цели визита, повернулась лицом к арке, ведущей в другую комнату.
– Пирогов с черникой хочешь? - прошелестела едва слышно странная женщина, заставив Асю вздрогнуть от неожиданности. - Пары штук хватит?
– Да, благодарю. И чай, если вас не затруднит.
Несмотря на допотопные шмотки и блеклый вид, назвать сиделку дяди Кости старушкой, у Аси язык не поворачивался. Просканировала Сафина ее очень аккуратно. Та, если и поняла, что происходит, то виду не подала. Отложила в сторону вязанье, подошла к плите, поставила чайник. Она была сухонькой, маленькой, с прямой спиной, и двигалась легко и беззвучно.
– Ася! Ты что застряла?
В дверях появился Саныч.
– Привет.
Будто опомнившись, Сафина заспешила в комнату. Последний из антимагов лежал в кровати, обложенный огромными подушками. Даже в стадии крайнего истощения он выглядел внушительно. Но заострившиеся черты лица, тонкая пергаментная кожа в коричневых пятнах, потухшие глаза слишком явно намекали, что жить Константину Неперовскому осталось недолго. 
– Саша, оставь нас.
Лисовской нехотя вышел из комнаты, столкнувшись в проходе с той женщиной. Ася села в освободившееся кресло рядом с кроватью, всматриваясь в лицо сиделки. «Нет, возраста определить не могу. Старше сорока, вероятно». Из-под платка на гладком лбу женщины выбивалась упругая прядь золотистых волос, неожиданно гладких и блестящих, будто луч света сквозь тучи в пасмурный день. Ася дождалась, когда они с Неперовским остались одни, и только тогда заговорила с ним.
– Кто она?
– Аня привела прошлой весной. Аня у нас сердобольная была, все в монастырь ходила, жертвовала, молилась. Встретила Афанасьевну – та при храме помогала. Валя тогда уже не поднималась с постели, да и я болеть начал. Позвали мы Афанасьевну в сиделки. Так и прижилась.
– Не могу понять – будто призрак. Пустая оболочка.
– Мы ее проверяли. И Лисовские тоже. Какой-то сбой в энергетике и полная амнезия. Не помнит даже, как ее зовут.
– Зато читает мысли.
– Угадывает. Ты это про пирожки? Так логично же! В доме выпечкой пахнет. Элементарное гостеприимство.
– Здесь пахнет лекарствами, старостью и смертью. Страшно…
– Мне – нет. Я не боюсь, Ася. Я готов. И перед концом хочу сказать тебе спасибо.
– За что?
– За то, что сняла проклятье.
– Я не специально. Я не знаю, как…
– Ты слышала зов?
– Я не… пока Оксана мне не сказала, я даже и не представляла себе, что это именно зов.
– Но ты слышала?
– Да.
– Тогда, я должен признать, что считаю тебя достойной того, чтобы передать тебе силу и опыт своего клана. Согласна?
– Нет.
– Погоди, не торопись. Единственное возражение, которое ты можешь мне предъявить – мы не связаны кровным родством. Так?
– Нет. Не единственное.
– Но весомое?
– И даже не самое весомое. Я не хочу. Мне не нужно. Сейчас я выгляжу не лучшим образом, но я восстановлюсь. Я быстро восстанавливаюсь.
– Послушай сначала, что я скажу тебе девочка. Потом уже решишь. Знаешь историю о происхождении фамилии Неперовских.
– Да. В общих чертах.
– То, что ты знаешь – официальная версия. Но… дело в том, что братья строили козни против женитьбы того Петра Ветошникова вовсе не потому, что им жаль было уплывшего из рук родительского наследства, и они не завидовали, что отец выбрал старшего сына следующим хранителем.
– Так в чем была причина их взаимной нелюбви?
– В проклятьи. В том самом, из-за которого никто из нашей семьи не радуется, если рождается ребенок с даром, из-за которого никто из одаренных не может завести семью, не знает, что такое личное счастье. В проклятьи, которое ты сняла.
– Не понимаю.
– Ну же! Деточка! Бабушка рассказывала тебе историю ТВОЕЙ семьи?
– Бабушка ненавидела свое детство. Она даже не возила нас ни разу в Башкирию, когда была жива.
– Хорошо, рассказываю. Петр вернулся в день смерти своего отца, потом месяц ухаживал за матерью, пока и она не умерла. И в этот месяц успел встретить и полюбить свою будущую жену, потому и остался жить неподалеку от родни. А еще через какое-то время… в деревне появилась женщина, одетая не по-нашенски, которая везде спрашивала Петра и говорила, что он ее муж. Ее звали…
– Айшет. Моя пра-прабабушка. И он отказался от нее, потому что полюбил другую. Трижды сказал: «ты мне не жена». И по обычаям ее родины, по которым брак был заключен, он был и расторгнут.
– И тогда она его прокляла. Сказала, что ни один маг, такой как Петр, той же крови… не будет знать счастья, потому что будет обречен уничтожать своей любовью тех, кто будет ему дорог. Так, как Петр убил своей страстью ее саму. Плюнула под ноги, развернулась и пошла. Но, уже уйдя довольно далеко, вдруг упала, потеряла сознание. Петр бросился ее поднять, а потом проводил до станции железной дороги. О чем они говорили, не знал никто, потому что говорили они не по-русски. Но думаю, что она оставила развилку. Условие, выполнив которое, можно было снять чары.
– Почему? Как? Как можно проклясть анти? Я не могу представить себе такой силы, чтобы наложить на меня заклинание… да еще такое, чтобы держалось потом на протяжении нескольких поколений? Петр был сильнее Айшет, он сама это признавала… т.е. я слышала, что Айшет не смогла расколдовать своего односельчанина, которого проклял ее муж… только я понятия не имела, что это – Петр Ветошников. Ахренеть! Меня прокляла моя же кровь, моей же кровью! Она была беременна?! Когда пошла его искать?! И испугалась, что проклятье коснется ее собственных потомков, если им передастся способность к разрушению… и создала возможность снять чары… И больно, и горько, и…
– Ты гордишься ею?
– Да! Черт. Еще как! Шикарная женщина! Невероятная… но… два вопроса – что это было за условие, и почему дальше хранителем стала Тая Неперовская?
– Матюшка Ветошников, которому Петр доводился родным дедом, в детстве, когда мы с ним убегали посекретничать на сеновал, рассказывал мне, что дед его был уверен, что снял проклятье. Он трижды отказывался от женитьбы на любимой девушке, и вроде как этим выполнил требования. Но когда мы подросли, выяснилось, что это не так.
– Ты тоже?
– Да… А по другому вопросу – сын Петра Ветошникова, Михаил не  имел дара, поэтому следующим хранителем стал отец Таи – Илья. Он умер после войны, когда Матюша находился в детдоме где-то в Беларуси. А так – самой сильной из нас оказалась Таисия.
– Понятно…
– Ась… мы – кровная родня. Ты и я.
– И Петр Матвеевич. И он… и без того искалечен родителями, тем что они сделали друг с другом. Он не знал своей матери, так пусть ему достанется хотя бы ее сила.
– Откуда в тебе столько доброты и понимания в отношении человека, который обошелся с тобой не самым порядочным образом?
– Не знаю. Я найду его для тебя. И я присмотрю за ним. Не сомневайся. Может быть, однажды сила клана объединится с опытом. А мне ни того, ни другого не надо. Я ж бестолочь – лучше всего понимаю только личный опыт… и подсказок не люблю.
Константин Неперовский тихо рассмеялся.
– Жаль. Но я и не рассчитывал особо.
– Ты боишься? Уходить?
– Нет.
– Тогда… пусть воздастся тебе по вере твоей. И… счастливого пути.
Константин Неперовский вытянул руку, Ася пожала ее. Улыбка на ее лице стала шире, когда старый маг постарался обойти ее блоки.
– Не хитри… я дохлая нынче, но не дура.

Спустя пару часов, из которых двадцать минут было потрачено Асей на то, чтобы совместными с Оксой усилиями вытащить Петра Ветошникова на встречу с умирающим родственником, Сафину можно было застать дома. Непрерывно чихая от пыли, Аська разбирала архив своей бабушки. Тяжелые папки и общие тетради в клеенчатых переплетах распространяли вокруг запах лежалой бумаги и ссохшегося канцелярского клея. Ася сидела прямо на полу под стеллажом, поджав под себя одну ногу, и думала, что, наверное, впервые в жизни ощущает, что у нее в попе есть кости. Она пролевитировала к себе поближе подушку с дивана и пепельницу, уселась поудобнее, закурила и отметила про себя, что магия дается ей на удивление легко после долгого перерыва. Еще раз оглядев веером раскиданные по полу документы, с тоской пробежав взглядом по книжным полкам, Аська признала свое поражение – если ее бабуля и знала что-то о проклятии, то доверить эту информацию бумажным носителям она, вероятно, так и не решилась. «Будем мыслить логически. Она знала. Я почти уверена в этом. Иначе как объяснить бабулин испуг, когда она поняла, что я – анти. И потом – каждый раз, когда я проговаривалась, что как-то особенно отношусь с парню, она намеками и уловками давала мне понять, что это чувство – всего лишь временное помрачение сознания, что не стоит принимать его близко к сердцу… Без запретов и нотаций, стараясь не показать своей заинтересованности… и это заставляло меня подумать… а там, где включились мозги, чувствам места нет… Да… И все же – она знала. И было бы совсем безответственно с ее стороны не оставить подсказки. Ладно… В нашем роду, так же как у Ветошниковых, есть традиция сливать силу наследникам. Бабулина сила досталась Рите, как и опыт, поэтому сестричка, даже не учась ничему, может гораздо больше, чем даже обученные маги. Следовательно, за разгадкой придется обратиться к Марго».
Посещать Риту Ася не планировала. И не хотела. Она чувствовала себя виноватой в связи с расставанием сестрички с Ноем, а чувство вины, точнее события, вызывавшие у нее приступы угрызений совести, Асиным сознанием всегда активно вытеснялись… Сафина встала слишком резко, у нее закружилась голова, она оперлась о подоконник. «Я ж не ела ничего, кроме тех двух пирожков…»
Просунув ноги в резиновые сапоги и накинув на себя объемную домашнюю вязаную кофту, замотав шею шарфом, Аська прыгнула в Лондон, на угол той улицы, где уже месяц проживала ее младшая, и где находилась какая-то едальня, вроде фастфуда, только с местным уклоном. Взяв несколько порций того-сего, Ася медленно пошла к дому сестры, удивляясь про себя тому, что видела. Это был Лондон-Лондон, тот, который изображают на постерах и туристических каталогах. «У Ритки кризис личности. Самый настоящий. Она, похоже, решила удариться в максимализм. Все то, о чем она раньше лишь мечтала, она решила воплотить на практике? Она всегда восхищалась Англией, это ее любимый маршрут для путешествий, любимая песня, но так, чтобы бросить все и погрузиться в этот быт с головой…» Квартирка Риткина, расположенная в мансарде старинного трехэтажного дома, Асю окончательно добила.
– Рит? Прости меня? А?
– Не за что мне тебя прощать, Настя.
– Посмотри на это! Разве это ты? Или до сих пор тридцать лет ты прикидывалась кем-то настолько другим, что даже я тебя не узнаю…
– А ты меня знаешь?
– Конечно? Как же иначе? Разве я доверила бы тебе опекунство над Кирой, если бы не знала?
Рита уставилась на старшую сестричку исподлобья. Довольно долго девушки играли в гляделки, и ни одна не хотела уступить. Наконец, Ася отвела глаза, а Марго встала и направилась в дальний угол маленькой студии к кухонному блоку.
– Вкусно пахнет. Пива?
– Угу. Рит… я не хотела… никогда не хотела, чтобы так все кончилось.
– Я знаю.
Какое-то время тишину нарушал только шелест бумаги, в которую были упакованы принесенные Асей продукты, и тихое шипение тающей пены в бутылках. Потом, не поднимая глаз от еды, обе сестры заговорили разом.
– Когда ты…
– Зачем я…
– Ты начинай.
– Нет, ты. Ты – гость.
– Рит, когда ты последний раз говорила с Ноем?
– Я с ним не говорила.
– Ни разу? Ты же понимаешь, что Ветошников…
– Ась, я оставила его не из-за Ветошникова. Твой парень просто добавил последнюю снежинку к лавине.
– Но вам же было хорошо вдвоем?
– И что? У нас не было будущего…
– Ни у кого из нас не было будущего в таком случае… вспомни, что пел твой герой Боно – «одна любовь, которую мы разделили, покинет тебя, крошка, если мы не позаботимся о ней».
– Ась… я всегда хотела… в отличие от тебя… я хотела семью, детей, свой дом, уютные вещи… И что я имею? Я бегаю и мечусь, и не могу получить… а ты, которой всегда было плевать – все это имеешь и … парадокс… Почему?
– Я тоже хотела. Только знала, что не получу… из-за проклятья…
– Знаешь, как сложно было идти следом за тобой?
– Что ты имеешь в виду?
– Я попадала в компанию, где тебя знали, говорила свою фамилию и тут же получала к себе соответствующее отношение. И доказывала потом долго и упорно, что я – не ты. Что ко мне нельзя относиться запросто и фамильярно, что я – верная девочка, что у меня есть постоянный парень, и я не размениваюсь… А когда я общалась с магами, меня терзало двойственное чувство – толи бросаться защищать тебя, объясняя, что ты – хороший человек, толи дистанцироваться от попыток пробить мои-твои щиты, потому что каждый, кто знал что-то про тебя или про бабулю, хотел прижучить хоть кого-то из Сафиных.
– Но ведь не пробили, не прижучили?
– Дело совсем не в этом! Тебе знакомо понятие «репутация»?
– О! Еще одна причина, чтобы выбрать в качестве места проживания Объединенное Королевство? Потому что здесь знают, что такое репутация?
– Язвишь?
– Рит… я в курсе, о чем ты хочешь говорить, но для меня – внутреннее чувство порядочности и то, что принято называть добродетелью – разные вещи. Последнее – всего лишь метод саморегуляции системы, способ держать массы в добровольном подчинении… а репутация – повод поточить язычок для любителей сплетен – я не верю в репутации. Разве история с Ветошниковым тебя ничему не научила?
– Еще как. Я все еще перевариваю… Но… зачем ты пришла?
– Я хотела узнать об одной вещи. Бабушка перед смертью передала тебе свою силу. И опыт. И мне надо узнать, не было ли там, в ее опыте… упоминания о проклятии…
– Ты думаешь, что я бы не сказала тебе? Если б знала?
– Нет, я просто хотела… ты же не училась ничему, не знаешь своего дара, поэтому… может быть, ты просто не расшифровала что-то из ее опыта?
– Дурочка. Да, бабуля отдала мне силу. Но ее опыт достался тебе.
– Неправда… Нет… Она оставила мне только ошибки, грехи и незавершенные дела…
– И…?
– Нет.
– И опыт – сын ошибок трудных? Ну...?
– Бред.
Аська задумалась. Рита, подождав для приличия с полминуты, взяла с дивана отставленный ради сестры ноут и принялась пролистывать какие-то страницы в инете.
– Чем ты занимаешься? Какие планы?
– Хожу на кулинарные курсы, на занятия по ландшафтному дизайну. Хочу заняться чем-то реальным. Что можно потрогать, пощупать, увидеть. Надоело анализировать виртуальные риски виртуальных проектов.
– Глупо. Ты же профессионал?
– Не хочу. Разве не ты говорила всегда, что это – самое главное? Желание?
– Ты перегибаешь. Все эти плюшки, мещанство… - Ася обвела взглядом гостинную, - Рит… еще кошку заведи.
– И заведу… Как раз вчера об этом думала.
– Я была сегодня в Центре. Умирает Константин Неперовский.
– И?
– Лови.
Ася скинула Рите свой разговор с дядей Костей.
– Этого следовало ожидать. Левандовские, помнишь? Твои любимые ученики… Они ведь тоже потомки того Петра Ветошникова. Он неплохо покуролесил в свое время… Наплодил ублюдков.
– Полегче, можно? Ты тоже… потомок незаконнорожденного.
– Отчего же? Наша пра-пра… была замужем…
– Чепуха… Рит… если все так, как ты намекаешь, то я должна знать, что там было.
– А может, это ты не в состоянии расшифровать свое наследство?
– Похоже…
– Ась? То, что ты здесь, означает, что ты послала Петра?
– Буквально. Ругалась матом, не приходя в сознание…
Ася рассказала Рите вкратце о событиях, произошедших с их последней встречи.
– Вот так-то. Еще ничего не закончено, на самом-то деле. Еще предстоит уладить кое-что.
– Верочка? Ты опять боишься за нее?
– Теперь, когда Петя станет еще сильнее, он может попробовать объединить и силу, и опыт клана… и у меня есть парочка интересных идей в этой связи, только время разговоров между нами прошло. И я попытаюсь…
– Не надорвись. Зачем ты хочешь знать о проклятьи, если сама его и сняла? Какая разница, в чем там было дело?
– Рит… ненавижу, что магия оказывается сильнее меня… хочу знать точно.
– Как там Эдик?
– Надеюсь, что счастлив… Ну, т.е. я стараюсь не думать на эту тему… На сей раз, это – конец. Всякий раз знала, даже когда не видела его годами, что однажды, если совпадет… А сейчас – дописала историю до точки.
– И хватит. И хорошо…
– Болит… вокруг… сердца… жжет. Никогда еще не было так… Ощутимая, осязаемая пустота… односторонний канал связи…
– Ветошников стоил того, чтобы…
– Не Ветошников. Господи, сколько раз можно повторять! Я! Я хотела! Иметь возможность жить! Думаешь, почему еще? Всю жизнь бегать, отказываться, портить судьбу человеку, хорошему человеку, который не понимает, почему я плюю ему в душу?!
– Хм-м-м. Я всегда прилагала усилия, чтобы создать о себе хорошее мнение, а ты наоборот? Хотела казаться хуже, чем ты есть? Защищала, удерживала на расстоянии. И давно это с тобой?
– С... а, правда? Рит, спасибо тебе! Пошла думать! Черт, так просто!!!!
– Велкам. И возвращайся, когда решишь рассказать. Интересно же.
– Непременно! Спасибо, дорогая…

****
Гендлеру те последние мартовские дни тоже дались нелегко… Возвращаясь в Москву со свадьбы сестры, Эдька чувствовал себя не просто опустошенным эмоционально, но еще и потерянным. Само мероприятие не вызвало у него никаких положительных душевных движений, наоборот – оно показалось ему напрасной тратой сил, нервов, денег и времени. Кроме того, ситуация в поселке его совсем не радовала. Он никогда не переживал особенно за Илью или Олю, за Грея и Звягинцевых, он считал, что уж кто-кто, а уж Асина звездобратия способна разрулить любую проблему одним мягким движением мизинца. А вот и нет… неладно что-то в Датском королевстве…
Полина поначалу в электричке еще тормошила Гендлера, спрашивая о его родных, с которыми успела познакомиться, но Эдик терял нить разговора, соскальзывая в свои тревожные мысли, поэтому Полли в конце концов тоже замолкла. А Гендлер… почти беспрерывно думал о своей странной реакции – он шел к Сафиной, наслушавшись Флипа Левандовского и Корнилова, шел, чтобы увидеть Асю раздавленной, подчиненной, униженной. Он не врал Илье, когда говорил, что хочет посмотреть на то, как хоть кто-то сможет сделать больно этой ведьме… пусть даже самому Эдику уже не будет от этого толку, а лишь только намек на моральное удовлетворение. Но… как только Гендлер ее увидел, все его заранее установленные настройки слетели, он повел себя так, будто… «Невероятно. Я не должен был… Ничего нет больше… И почему я… Дью, я даже не понимаю, что сделал. – Поделился. – Поделился чем? – Подумай. – Нечем мне думать. Снос башни. – Собой. – Да на болт бы не уперлось… зачем? – Откуда ж я знаю. Это ты. Никто не заставлял же? Не зачаровывал? Ни я, ни Лю, ни Ася. – Значит, по-твоему, я – вот такой? Готов делиться собой с этой стервой? Это мне теперь принять за данность? – Ты всегда был таким. – Когда это было важно, когда хотел быть с ней. – Ты меня пытаешься убедить, что твои хорошие поступки небескорыстны, что за всем стоит расчет? – Не так, чтобы намеренный и продуманный, но – да. – Тогда ты не знаешь сам себя, друг мой. – Что это значит? – У тебя нет привычки думать, ты – импульсивный и очень искренний, интуитивный человек без вектора. – Неправда. – Ага… тогда разгадывай эту загадку сам. Поехал на свадьбу сестры с молодой, красивой девушкой, которая первый раз попала в твой родной город, и вместо того, чтобы уделить ей время, поперся спасать свою бывшую, от которой мечтал избавиться полжизни. Кто пел: «Прочь из моей головы, где сферой становится плоскость, где то горит феерверк, то тлеет свечка из воска, где музыка Баха смешалась с полотнами Босха, и не дружат между собой полушария мозга. Где крутится строчка, одна днем и ночью: "ВАЛИ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ ОЧЕНЬ СРОЧНО". И вместе с собой забери о тебе мои мысли, чтобы Богу не показалось, что мы в этом мире слишком зависли»? Кто это пел? Она свалила… так отпусти и ее. А не дари вместо этого снова и снова… Ты хотел знать, что происходит. Теперь знаешь».
Я не хотел срываться. Просто Гендлер, такой, каким он стал, меня раздражал. Вспышка эта Эдика чуточку притормозила и по мере того как увеличивалось расстояние между нами и его родиной, странное ощущение от последней их встречи с Асей уменьшалось, сглаживалось, вытеснялось, как исчезают обычно воспоминания об особенно угарной пьянке на следующее утро.
Почти сразу по возращению Эдик получил известие о том, что в ближайшую субботу ему предстоит встреча с будущим работодателем. Гендлер никому, т.е. вообще никому ни разу даже не мяукнул, что вписался в эту аферу. Он был мнительным человеком и свято верил, что когда ищешь новое место работы, надо молчать до последнего, пока все окончательно не решится. И вот… решилось. Его взяли. Оставалось дождаться вызова, оформить все документы, сделать распоряжения касательно имущества и… Эдька был счастлив, когда ехал поделиться с Полиной этой замечательной новостью. Но… его подруга восторгов не разделила, а даже наоборот. И кто бы мог подумать? Разве не всякий и каждый мечтает о зарубежной стажировке? Разве не счастливы мы счастьем любимого человека? Разве трудно понять, что это определенный рубеж, планка, высота для специалиста в своей области? И сколько это может дать для личного и профессионального развития?
Но – нет. То, что Эдику было ясно, как день, Полина восприняла совсем по-другому. Разве нормально, что Эдька не сказал самому близкому человеку о таком важном шаге? Разве можно считать себя парой находясь на разных континентах и не имея возможности видеться? Разве может кого-то обрадовать мысль о долгой разлуке?
– Когда мы стали встречаться, ты знал уже? Ты уже планировал уехать?
– Я ничего не планировал. Я надеялся. Это ж лотерея?
– Когда ты собирался сказать мне?
– Сегодня. Т.е. тогда, когда буду знать точно. Есть примета…
– Да пошел ты! Со своими приметами! Зачем?! Зачем ты позволил мне поверить, что я тебе небезразлична? Как ты можешь? Когда мы мечтали поехать в мае в Венецию… когда я рассказывала тебе, как здорово у моих предков на даче летом, приглашала… хотела познакомить тебя…
– Послушай… я не… разве нам было плохо? Разве правильней было просто отпустить тебя тогда, после ресторана, дать тебе уйти и не узнать, чем мы можем стать друг для друга?
– Это безответственно! Подло! Что мне теперь делать?
– Не знаю. Порадоваться за меня.
– Кто ты такой, Гендлер? Чему мне радоваться? Тому, что я снова останусь одна?
И далее в том же духе по всем пунктам. Сначала Эдику было даже немного стыдно, потом он действительно жалел Полину, а потом вдруг, без объявления войны, без перехода включил хама, потому что Полли упирала изо всех сил на то, что Гендлер паршиво с ней обошелся, а это, по мнению Эдьки было не так. Он ничего не обещал. Они просто весело проводили время. А то, что его девочка решила, что они находятся в том самом возрасте, к которому пора бы уже определиться, угнездиться, окольцеваться и задуматься о детях – ее проблема. Он не хотел такого. Не с ней. Они слишком мало знали друг друга, чтобы…  По крайней мере, меньше всего Эдика волновало то, что Полина останется одна… Кончилось все очень некрасивой сценой, в которую вмешался Филя. Он выставил демонстративно Эдика из дому, но, прощаясь с ним на лестнице, искренне пожал Эдьке руку. Этого жеста Гендлер не понял. И вообще очень хотел как-то побыстее выкинуть все случившееся из головы, и потому купил себе по дороге домой любимого коньяка.
Выйдя из лифта, Гендлер обнаружил, что под потолком на площадке висит плотное облако табачного дыма. Из любопытства Эдик заглянул на лестницу и нашел там Корнилова.
– Эди-и-ик! Привет!
– Ты чего? Я тебя таким уже сто лет не видел.
– Я боюсь. Оля рожает, а я – пью…
– Пошли. Я тут это… тож собирался…
– А повод?
– Уезжаю в кремниевую долину. Работать.
– Здорово! Молодец, поздравляю!
– Во! А мой ангел сказал, что я – инфантильная сволочь. Что я – негодяй и безответственный мальчишка.
– И это тоже. Но одно другому не мешает. У тебя покушать есть?
– Стельмах приучил к лазанье… только она готовая, покупная. В морозилке лежит.
– Сойдет.
Приятели расположились за столом, дождались горячего и выпили. Раз, другой, третий… Корнилов расспрашивал Эдика о новой работе, о ближайших планах, но время от времени выпадал из реальности, прислушивался к чему-то внутри себя.
– Что такое?
– Оле больно. Очень.
– Сделай что-нибудь. Ты ведь можешь.
– Я не знаю, что сделать… Вроде как… естественный процесс… Думал ли ты когда-то, когда нам было по двадцать, что мы с тобой вот так будем сидеть и квасить в ожидании рождения моего наследника?
– Нет, о таком я не думал. Слишком надолго… слишком вперед.
– А я думал. Я это видел…
– Ты пророк?
– Нет. Просто однажды, когда мы пьянствовали на берегу… помнишь… весной, когда ты только начал играть с нами… ты еще тогда пытался выяснить, что происходит между мной и Сафиной…
– Мы о ней сегодня не говорим, ладно?
– Придется. Ты что-то сделал? После твоего с ней разговора Ветошников исчез. Она, правда, так и заперта, барьер на участке стоит, но Петр ушел из ее коттеджа.
– Дью говорит, что я поделился с ней… чем? Праной? Ци? Как вы там называете жизненную энергию? А сама Сафина сказала, что этого Ветошников отнять не сможет. Так что – радуйся. Все наладится. И в завершение темы – она просила тебе передать, что у вас были какие-то планы на выходные. Что это? Если не секрет?
– День рождения Ирэны. Завтра. В Питере. Что-то вроде показа моделей и фуршет.
– Передавай Иринке мои поздравления.
– Хорошо. Если сам попаду… мало ли что…
– Слушай, Лю… не мандражируй… вы ведь… следи за своими желаниями и страхами, формируй вокруг своей семьи кокон, создавай позитивное информационное поле… все будет хорошо. А так – ты притягиваешь… всякую гадость…
– Ой! Давно ли ты такой умный?
– Ща в нос получишь. Я не шучу.
– Да, понятно… Просто, если б знать, что все кончится хорошо…
– А сейчас узнаем.
Эдик вытащил телефон и набрал Сафину. Аська материализовалась тут же.
– Привет. Ух! Налейте мне тоже. Привет, Дью!
– Тебе наперстка хватит, чтобы отрубиться. Ты себя видела?
– Заткнись, Гендлер, и дай мне пива, я знаю, что у тебя в холодильнике стоит банка.
– Черной Крушовицы. Моей любимой.
– Я тебе компенсирую, как только вспомню, откуда берется сила, и допрыгну до Чехии. В двойном размере.
– В тройном. Ты снова на свободе?
– Почти. Я сама себя выпустила. Лю… Ольге мучиться осталось двадцать три минуты, так что… и все будет хорошо…
Сафина двинула Илье между бровей подушечкой большого пальца. Корнилов потряс головой, спросил разрешение воспользоваться ванной и ретировался.
– Ась, я дико извиняюсь, но ты – хамка.
– Я в курсе, Гендлер. Но ты выбрал не лучшее время для того, чтобы меня воспитывать. Я только что избавилась… почти… от одного поучателя, так что…
– С риском для жизни, но я скажу тебе – ты не имеешь права командовать. Ни мной, ни Илюхой.
– Он приведет себя в порядок и отправится к Ольге, цветочков купит – все будут счастливы. Особенно, если ты одолжишь ему свежую футболку и полотенце. Он не против, если что.
– А я – очень даже.
– И тем не менее – завтра к часу пополудни будь любезен помыться, побриться, одеться прилично и наклеить улыбку на морду лица. Будешь моей парой на завтрашнем фуршете у Иринки. Доступно?
– Вполне. Только этого не будет.
– Ошибаешься. Ты мне должен.
– Ась, я верну все. Месяц подожди еще.
– На деньги мне плевать. Я имею в виду услугу. Ты обещал.
– А-а. Хорошо. Ладно.
– Эдик… это прозвучит по-дурацки, но ты мне нужен завтра. В последний раз. И ты, и Илья. И я хочу вернуть кое-что.
– Что?
– Я знаю, как мы сняли проклятье.
– Мы?
– Я. Но без тебя не вышло бы. И поэтому… я не приму от тебя ничего больше. Забирай себя обратно.
– Ася, не надо. Я не знаю, зачем и как я поделился с тобой, но это – подарок.
– Я не о том. Я разрываю связь.
– Не надо.
– Да пойми ты – мне больно. Там, где живешь ты – больно.
– А где я живу? Проехали… не отвечай. Сафина, с тобой все в порядке?
– Конечно же, нет.
– И потому, прошу, не решай сгоряча. Ты говоришь, что почти разобралась с Ветошниковым? Значит, тебе понадобится все, что есть, вся твоя сила? Так что… отдашь позже, когда все закончится. Хорошо?
– И давно ты стал таким чутким?
– Чутким? Четким? Хм-м-м, Дью говорит, что я всегда был таким.
– А еще наш друг Дью говорит, что мы с тобою, как сообщающиеся сосуды, что разлепить нас не удастся.
– И ты решила доказать обратное?
– Нет. Я решила пожелать тебе счастья без меня. Как ты того хотел. И это – все. А теперь, когда я закончу с Петром, я пожелаю счастья себе. На тех же условиях. Но… стоило освободить тебя от одержимости, хотя бы ради того, чтобы увидеть, что ты можешь быть милым, заботливым, добрым, понимающим…
– Не представляешь, как меня это удивляет.
– Не представляешь, как меня это обнадеживает. В моем теперешнем состоянии.
– Почему?
– Потому, что проклятия нет, и я очень хочу попробовать…
– Ты хочешь… меня?
– Дурак. Я тебя люблю. Я все еще одержима тобой. Я приговорена… к тебе. И я нестабильна. Расскажи мне, каково это? Не любить?
Эдик присел на подоконник, открыл форточку и закурил. Аська шлепнулась на один из стульев, отхлебнула пива. Из ванны доносился плеск воды и фырканье. Гендлер, будто очнувшись, затушил сигарету, умчался в свою комнату и, повозившись там, вернулся, просунул в приоткрытую дверь Илье футболку, рубашку и полотенце. Илья вышел через пару минут, кивнул приятелям и испарился.
– Пошли в комнату, там диван удобный.
– Хорошо.
– Ты как-то сказала, что магия от тебя неотделима, что первое, что ты помнишь о себе – магия. Поделишься?
– Зачем?
– Затем, что… чем ты будешь, если вдруг магия уйдет? Если убрать из твоих настроек эту призму?
– Ты хочешь сказать, что…
– Я чувствую себя немного потерянным. Т.е. я об этом не думал, пока не увидел тебя на прошлой неделе. Я… тебя не было, как раньше, постоянным фоном ко всему… и я был счастлив. Наполнял чем-то свои дни, и это меня устраивало, вполне удовлетворяло, пока однажды, когда я услышал, как ты играешь с Левандовским, я не понял, что ни разу за все время не взял в руки гитару… В моей голове нет больше музыки вообще. Музыка потеряла смысл…
– Притягательность.
– Можно и так… очень многое потеряло притягательность, но я этого не замечаю, если я не с тобой. Даже то, что во мне нет больше ни грамма магических способностей, которые ушли, когда ты развоплотила осколки себя во мне, даже это… меня не задевает, не напрягает, я не сожалею… Но сейчас, когда ты сидишь тут, в нескольких сантиметрах от меня, я ясно вижу, что я потерял. В себе. Исчезла часть моего мира, а я этого не заметил. А еще… я действительно стал относиться к тебе гораздо лучше, чем раньше. Я больше не злюсь. Т.е. я пытаюсь нарочно разозлиться, но это тоже больше не так уж важно… не нужно.
– Скажи… тебе больно?
– Нет. Т.е. я переживаю за вас. Но, как ты однажды сказала – я спокоен за свое сердце.
– Рада за тебя. Значит, без обид?
– Абсолютно. Расскажи… про свою первую магию.
– Когда я родилась, мы жили все вместе у родителей моего отца. Мама чувствовала себя очень слабой, поэтому гуляли со мной бабушки-дедушки и отец. У коляски был капюшон с таким полиэтиленовым экранчиком – защитой от дождя и ветра. И все, что я могла видеть в небольшом просвете между этим экраном и крышей коляски – весеннее небо, сначала во дворе, потом темноту арки, через которую нужно было пройти, чтобы выйти на улицу, а потом – хаос смыкающихся над аллеями парка кленовых веток в мелкой россыпи свежей листвы. Однажды, в первый и последний раз, со мной пошла гулять бабушка Аиша. Поначалу это был привычный маршрут, а потом бабуля свернула куда-то прочь от людных дорожек, открыла портал, и мы оказались в Подмосковном сосновом лесу, на территории нынешнего офиса Ассоциации. И тогда я впервые увидела Саныча. Он еще не был таким, как сейчас. Он светился, горел, он любопытствовал по поводу и без… я это видела, только не понимала, что вижу…
– Сколько тебе было тогда?
– Пара месяцев.
– И тогда ты узнала, кто ты?
– Нет… разумеется… Разум ребенка… формирует его окружение. В моем мире было все то же, что и в твоем, но кроме того… была бабуля, к которой нескончаемым потоком шли пациенты. Она помогала им.
– Магией?
– Да. А я это видела. Когда родилась Рита… она тоже светилась, как бабушка и Саныч. А я – нет. Я была другой. Я могла только видеть их, видеть, что они делают. Подоконники в квартире моей бабушки всегда были полны всяких разных комнатных цветочков, простеньких, вроде герани, или фиалок… и цветы эти все время вяли, потому что бабушка скидывала на них негатив, который забирала у своих пациентов. Но на смену сгинувшим всегда были готовы новые – в старом стаканчике в воде пускали корни молоденькие веточки…  с точки зрения баланса – малая жертва… но мне было жаль их… они были обречены…
По Асиной щеке покатилась слеза, и Эдик вдруг угадал, что вот так вот беззвучно плакать его девочка научилась именно тогда. Он взял ее за руку, но Сафина возмущенно отшатнулась от него…
– Иди сюда… Ась… не отказывай себе…  я…
– Ты – идиот. Наслаждайся своей свободой и перестань жалеть меня… если я сорвусь, все начнется снова! Запомни. Мне теперь не надо бояться хотеть за тебя… и я не понимаю, что меня еще держит…
Эдик встал с дивана, сходил в спальню и принес подушку и плед. Аккуратно уложил Асю, а сам сел рядом на полу. Она тот час же закрыла глаза, но губы ее продолжали двигаться.
– Спасибо. Я очень устала. Кира болел. И дядя Костя умер несколько часов назад. А еще – я была у Ритки. В Лондоне. И… все сложно…
– Может оказаться проще, чем кажется… Что там было? в проклятьи?
– Завтра скажу. Не люблю повторяться… Мне нужен завтра Петр Ветошников… попробуем объединить силу и опыт клана. О! Мы с Ветошниковым – кровная родня.
– Я знаю.
– Как это?
– Я вас видел вместе. Вы очень похожи. Внешне. Тонкокостные, харизматичные, светлоглазые. Насмотрелась в зеркало?
– Это так ты меня НЕ ненавидишь?
– На правду не обижаются, помнишь?
– Спасибо. Скажи, если бы…
– Да. Всегда.
– Я лучше пойду…
– Спи, я разбужу тебя. Завтра тяжелый день, кажется так?
– Я не досказала… про то, как началась моя магия… Однажды цветы на бабушкиных подоконниках перестали умирать. Я не хотела этого.
– И начали болеть те люди, с которых твоя бабушка сняла порчу?
– Она тоже так подумала. Но – нет. Я поняла, почему я другая. Я воспользовалась своей магией. А потом к бабушке пришла одна женщина. Она болела раком, и бабушка ей помочь не могла.
– И ты ее вылечила.
– И раскрылась. И… моя бабуля меня выключила. Как сказать-то? Заблокировала все мои органы чувств, примерно так, как я заблокировала Ветошникова, когда ты приходил. Т.е. он не мог двигаться и слышать нас. А я не могла вообще ничего. Кома.
– Почему она так поступила?
– Она испугалась. Меня и… за меня. Понадобилось какое-то время, чтобы понять, что она сделала, но мне хватило пары минут… что испугало ее еще больше. И… есть одно интересное последствие у этого моего опыта – после полной темноты, после той блокировки, я чаще вижу мир магическим оком, потому что… я могу это делать. И… я боюсь убрать тебя из своих настроек, потому что исчезнет часть моего мира… и я останусь только ведьмой, больше… ничем.
– Так не убирай. Что напугало твою бабушку?
– Анти – монстры. Их может удержать от разрушения только внутренний цензор, а откуда цензор у маленького ребенка, которому всякую минуту нужно объяснять, что хорошо, а что – плохо. И… знаешь, как дрессируют больших собак?
– Нет.
– Пока они еще глупые щенки. Пока хозяин сильнее. Собака растет, впитывает приказы, подчиняясь окрику и наказанию. А вырастая, помнит боль, но не понимает, что человечек, от которого она зависит, теперь слабее.
– Ты поняла, что…
– Меня нельзя заставить… и бабушка больше не пыталась. Они с Санычами придумали другую методу – подбрасывали мне загадки, чтобы мне всегда было, чем заняться… Так что, Эдик, теперь ты знаешь, что Ветошников был всего лишь очередной…
– Будь честной, хоть раз в жизни, Сафина… Понять в раннем детстве, что никто и никогда ничего не сможет решить за тебя – только ты… и вся ответственность, равно как и вина за все ошибки… Никто не поможет, никто не подскажет… Поэтому у нас никогда не было вектора. Ты никогда не позволишь мне… чертова эгоистка.
– Ты опять сползаешь в область упреков и обид. Не надо.
– Почему?
– Я… мы оба наговорим лишнего… Я все еще та, кто знает тебя лучше многих прочих. Я не Полли, или какая-нибудь другая из твоих девочек. Я знаю, что ты никогда не загадываешь даже на завтра, что ты можешь, считаешь возможным…
– Что?
– Я знаю, что ты уезжаешь.
– И что?
– Давай пропустим, Гендлер.
– Нет уж.
– Хорошо. Ты надеешься, что Дью прав?
– Больше того…
– Как ты это представляешь? Я опять буду ждать? Тебя? Как это было уже…
– Но есть телепорт? Так? Ты сможешь оказаться у меня, когда захочешь.
– Знаешь, сколько порт жрет энергии? Знаешь, как я буду ее восполнять? И потом – ты в Калифорнии ложишься спать, а я здесь только просыпаюсь. Несовпадения… И… это год жизни…
– Я могу отказаться от работы.
– Не можешь. Это важно… для тебя. Новый мир, новый опыт.
– Ася… перестань отталкиваться. Раз в жизни позволь себе сделать то, что ты хочешь.
– Безответственный кретин. Проклятье снято, но… ты уверен, что уцелеешь?
– Готов рискнуть.
– Попробуй.
Опять тягучее, как смола желание, тишина, смешавшееся дыхание, пульс в унисон, падение, которое воспринимаешь, как полет. До слез, до потери сознания. Холодный пол, который ощущаешь лопатками голой спины, кровь под ногтями. Опять провал. Осознание себя через легкие прикосновения чужих пальцев. Свет гаснет. Над головой вместо потолка большой комнаты, уже потолок спальни. И вместо холодного дерева половой доски, мягкий матрац новой кровати. Но никакого намека на успокоение и удовлетворение… в какой-то момент желание переходит в свою противоположность, снова страх.
– Увы и ах… - шепчет Ася.
– Что это?
– Это я, друг мой.
– Сколько это баллов? По шкале настроений?
– Неисчислимо… почти бесконечность… абсолютный максимум. Предел. Любишь ты, когда тебя хвалят.
– Я выдохся… Где телефон? Четыре утра!
– Все болит. Зачем царапался?
– Без понятия. Я не все помню. Летел в центр водоворота. Цеплялся за что-то.
– Безответственный кретин.
– Сама такая.
– Все верно. Спи.
– Легко сказать…
– Я здесь. Спи.
– Я никуда не поеду.
– Поедешь. Эдд… угомонись. Подумаешь об этом завтра. Т.е. на свежую голову.
– Ась…
– Заткнись, а…
– Командирша…
– Ну, блин, как та шавка, которой надо непременно из-под печки последней тяфкнуть…
– Тяф. Теперь сплю. Я счастлив и испуган. Не знаю, чего больше.
– Эдь, ты несся сквозь червоточину в небытие.
– Да, знаю я. Безответственно, самоубийственно… я не дурак. Может, я хочу… посмотреть, что там. По другую сторону черной дыры.
– Я тоже. Но не сегодня. Ок?
– Может, как раз сегодня? Если Ветошников окажется сильнее? Ась, я вдруг понял, что нам не надо разговаривать.
«Не нужно… тебя нет, меня нет, замыкание… у тебя есть где-нибудь выключатель… Ты – вруша, Сафина. Ты ничего не развоплощала, ты просто забрала себя обратно. И я тоже хочу, я знаю, как это сделать и сделаю. Завтра… Да-да-да. Непременно… у тебя куча секретов, ведьма…»

******
Пробуждение утром субботы не добавило Петру Матвеевичу хорошего настроения. Он не слышал никакого зова, хоть и знал, что он из себя представляет… Он слышал только назойливое треньканье рингтона, установленного на «общие» вызовы. Звонил ему лечащий врач его супруги, просил подъехать в клинику. Петя не был у Алены почти год, так что…
Частная клиника, в которой находилась Алена Ветошникова, была одной из лучших в Подмосковье. Стоило содержание в ней немало, но и отношение к пациентам соответствовало оплате. Алене позволено было рисовать в свое удовольствие, и ее рисунки, которые Петр держал в обеих своих студиях (и в Питере, и в Москве) частично покрывали расходы по оплате ее лечения. Но даже и без материальной составляющей, Петр никогда не лишил бы жену возможности творить, ведь это было единственным делом, которым она хотела заниматься.
Врач встретил Петра в холле.
– Петр Матвеевич, я вызвал вас, чтобы сказать, что у вашей жены наметились признаки улучшения ее психического состояния.
– Что?
– Она узнает людей, с которыми общается, здоровается с персоналом, она начала вспоминать что-то из своей жизни. Проявляет интерес к тому, как она выглядит, чем питается. Ее работы стали более осмысленными. Если бы я не наблюдал ее в течение нескольких лет, я бы сказал, что она вполне нормальна… Я вызвал вас, чтобы вы смогли сами оценить ее состояние, и если вы, как ее опекун, согласитесь на это, я бы рекомендовал собрать консилиум…
– Зачем?
– Можно признать ее дееспособной… и тогда вы смогли бы… ну, развестись?
– Я благодарю вас, но… наверное я уже смирился… Вы уверены? Вы дарите мне надежду, и если…
– Пойдемте, вы сами все увидите. Изменения начались в январе. И с каждым днем ей становится все лучше и лучше. Разумеется, она не знает того, как изменился мир за последние годы, понятия не имеет о современных средствах связи, о технических новинках, но она вполне обучаема… Она посещает общий зал, смотрит телевизор, интересовалась компьютерами…
– А что она помнит обо мне? Простите…
– Мы с нею беседовали на эту тему. Она вполне адекватна. Вы не… т.е. я надеюсь на это… рецидива не будет. Она благодарна вам за заботу о ней. Мы подробно говорили с ней о том, с чего началась ее болезнь… Сложно сказать, что из этого правда, а что – игра ее воображения, но она очень хорошо о вас отзывается…
Ветошников провел в беседах с женой все утро, потом пообедал с ней и ее доктором, подписал кучу бумаг. Он был потрясен… Действительно, Алена была почти такой, какой он ее встретил когда-то. Она держалась с ним немного настороженно, но в целом – спокойно. Петру слабо верилось в то, что она сможет стать самостоятельной, он тревожился за нее, только примерно представлял, как она будет жить за пределами клиники, но позволить себе снова насилие над ее волей больше не мог. Он обещал ей свою помощь, рассказал, что сохранил в идеальном порядке все ее имущество, что ее картины пользуются спросом, что он создал даже специальный фонд, куда переводил часть средств от реализации ее работ, так что она выйдет из лечебницы вполне даже обеспеченной женщиной и сможет путешествовать, как ей всегда того хотелось. Уже прощаясь, Алена сказала Петру, что не надеется на то, что они снова станут жить вместе. Петр сказал ей, что им предстоит еще долгий путь, и он ни к чему не собирается ее принуждать, но Алене нужна его помощь… И тут, по реакции жены Петр Матвеевич понял, что она его до смерти боится… он хотел бы успокоить ее, но не смог… вмешался врач, и Ветошников уехал.
И все-таки это был прогресс. Это была надежда. И где-то в глубине души Петр понимал, что Алене стало лучше после снятия проклятия. И значит… благодарить за это нужно Асю. Сигналы от Сафиной он слышал уже какое-то время, так же, как и от Оксаны. Он не хотел никого видеть, но когда девушки объединили усилия, Петр сдался. Поехал в офис Ассоциации. Сафиной не застал, но и без того ему хватило забот.
Вместе с силой клана Петру достался опыт его теток и дяди. Все, вплоть до последнего разговора Константина Неперовского с Сафиной. Его удивило то, что Ася отказалась от силы. А вот то, что они оказались родственниками, скорее расстроило…
Позже, вечером того же дня, Петр имел крайне неприятный разговор с сестрой. Они выпили за упокой усопшего родственника, устроились в светелке, и Окса долго перечисляла все то, что ее в старшем брате бесило. Она никогда не была столь откровенной, никогда не нападала на Ветошникова столь яростно, никогда не обвиняла брата. Но не в этот раз. Ветошников, в конце концов, выставил ее. В нем еще волновалась и искала своего места сила. Новостей, которые требовали определиться с отношением к ним, было слишком много, а тут еще Окса с ее обидами.
Спал он тревожно. Ему снилась дорога… и куда бы он не ехал по ней, он все равно попадал туда, где когда-то его отец в последний раз встретился с матерью, и где по его, Петра, вине когда-то случилась авария.
Воскресный день они с Оксой провели, организуя вместе с Артемом Лисовским похороны дяди. Освободились в три пополудни. Ветошникову некогда было думать в процессе, но едва лишь он выкинул из головы неприятные хлопоты, как там снова зазвучали вопросы: «Что было в проклятьи? Как оно оказалось снято? Что значило обещание Аси объединить силу и опыт клана?»
Сам не заметив как, Ветошников оказался в том месте, что снилось ему ночью. Трасса, спускавшаяся к реке, к мосту была едва различима из-за метели. Петр съехал на обочину и заглушил мотор. Он рисовал на запотевшем стекле вензеля и узоры, которые складывались в слова…

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.

Через мост неслась машина, огромный темный внедорожник. Издалека Петр не видел тех, кто находился в ней, но ему почему-то… показалось, что он нутром угадал пассажира. Это была та, которая прихотью судьбы владела тем, что должно было достаться ему. Это была Верочка Неперовская. Милая девушка, которую его мать любила, как родную, которой завещала самое дорогое, что было у нее. Но Вере нет толку от этого наследства. Она просто помнит какие-то семейные истории и не видит за ними главного. Петя угадал и то, что Вера счастлива, вырвавшись из снежной слякотной России в Турцию на пару дней, но одновременно счастлива и тем, что возвращается домой вместе с любимым человеком. Ветошников вспомнил, как все начиналось, как Марио заказала ему своего мужа и Веру, и вот сейчас, когда они довольные едут домой, самое время оборвать их жизни, потому что так хорошо, как в этот момент, им больше не будет… Одни выгоды – Марио получит то, что хотела. И он, Петр, получит свое наследство, потому что он окажется единственным анти рядом с умирающей родственницей. Маленький камушек на скользком асфальте… машина полетит с моста… Все просто… Но Петр смотрел, как Хаммер преодолевает расстояние, приближается… вот он поравнялся с тем местом, где Петр припарковался… мелькнуло улыбающееся лицо Веры Павловны…
Метель усилилась, снег залепил ветровое стекло, а потом по нему потекли струйки, Петр закрыл глаза. Перед его внутренним взором продолжала кружиться пурга из разноцветных огоньков, а потом возник на белом фоне отрывок из «Бабочки» Бродского:

Сказать, что вовсе нет
тебя? Но что же
в руке моей так схоже
с тобой? и цвет —
не плод небытия.
По чьей подсказке
и так кладутся краски?
Навряд ли я,
бормочущий комок
слов, чуждых цвету,
вообразить бы эту
палитру смог.
Петр включил дворники. К нему, сквозь снежную круговерть шли четверо – Илья, Эдик, Ася и еще одна незнакомая девушка. Они улыбались. Легко и радостно. Девушка исчезла первой. Сверкнула задорно глазами, одарила белозубой улыбкой и пропала. Следом, помахав рукой, испарился Илья. Эдик с Асей поблекли до полной прозрачности и материализовались прямо в салоне.
– Я рада, что команда поддержки не понадобилась.
– Ты знала? Что я буду здесь? Откуда?
– Давай опустим технические детали, Петр Матвеевич. Эта ведьма легко играет с пространством. Она привела тебя сюда. Готов поспорить, что ее вмешательства ты даже не заметил.
– Не заметил. А что бы вы сделали, если б я повелся? Если б я не пропустил Грея и Веру?
– Я навела бы иллюзию, что все случилось, как ты хотел. Илья с Ирэной выхватили бы в последний момент Веру и Серого, мы с Эдисоном заняли бы их место, умерли на твоих глазах, и ты бы уехал, уверенный, что получил опыт клана.
– Как можно имитировать энергию смерти?
– Я уже такое делала.
– А опыт? Его никак не подделать.
– И не надо. Ты получил бы его по-настоящему. И получишь. Если ты этого хочешь.
– Хочу. Но… как? Ты – хранитель традиций?
– Помнишь, ты спрашивал меня о каком-то событии, связанном с магией, о котором никто, кроме меня не знает… Есть кое-что… чего я сама до вчерашнего дня не знала. Когда здесь, на этом самом месте,  из-за вас с Марио произошла авария… в том Жигуленке ехали твои… наши родственники. Павел, Вера и Соня Неперовские. Я получила семейный опыт в тот самый день, когда вытаскивала Веру с того света.
– Они не пострадали. Я видел их. Они были в порядке.
– Были. Но твоя привычка решать все проблемы не задумываясь, при помощи магии, привела к тому, что… скорая, которая везла семейство Неперовских в город, до места не доехала. Произошел еще один несчастный случай. В нем пострадала только Верочка…
– Почему ты обвиняешь в этом меня? Что я сделал? Я не колдовал ничего подобного…
– Угу. Ты пожелал Павлу Неперовскому исполнения его заветной мечты.
– По-твоему он хотел смерти своей дочери?
– Нет. Он хотел развестись со своей неугомонной, властной, категоричной супругой, которая единолично решила, что в квартире Таисии, которая досталась ее дочери, будут жить ее собственные родители. А мнения Павла она никогда не спрашивала и не собиралась. Павел хотел заполучить эту квартиру. Ценой исполнения его мечты стала жизнь его дочери. У магии свои пути…
– Но как ты-то ввязалась в это дело? Как ты узнала? Как ты оказалась в нужное время в нужном месте?
– Хороший вопрос. Я сломала ногу.  Бабушка возила меня в городскую больницу снимать гипс. Там я встретила Веру. Она не могла умереть, не передав своего наследства. Я ничего такого не предполагала, просто видела, что есть что-то, что не дает ей уйти. Я заключила сделку с магией. Мне дали ее спасти в обмен на ваше семейное достояние, до которого мне не было никакого дела… я настолько выложилась, что сама с неделю после провалялась в постели. Разумеется, мне было интересно, что такое мне подарили… и зачем. Только я ничего не смогла узнать, кроме того, что вы с Марио в порыве страсти устроили аварию, а потом ты в своей манере спешно заметал следы. 
– И мое наследство без толку хранилось в твоей голове все это время?
– Вовсе не без толку. Даже зашифрованная, запароленная, заархивированная та информация на меня влияла. Я ведь… Ветошников, признай, что я в пятнадцать лет была сильнее, чем ты сейчас… Магия решила, что я нуждаюсь в этом даре больше, чем кто-либо еще… Но теперь… я хочу вернуть тебе опыт Хранителя. Я считаю, что пора нарушить привычные установки клана. Если бы… мы с детства знали, кто мы, если бы нам не пришлось доходить до всего своим умом, то нам не нужно было бы так сожалеть о последствиях своих ошибок. Готов?
– Погоди. Сначала проклятье.
– Угу. Навлекли его на нас моя пра-прабабушка и наш общий прадед. Ну… примерно… Мы разрушаем того, кого любим. Сделано было сгоряча влюбленной, беременной ведьмой. Но поскольку ее потомки, ее кровь тоже попадали под действие проклятия, она придумала развилку, которая позволяла его снять. Сказано было на ее родном языке. Примерный перевод звучит так: «…Пока кто-то из магов с тем же даром, той же крови трижды не откажется от своего счастья, ради счастья того, кого любит». А дальше… трудности перевода… должно быть три разных мага? Или трижды один из нас должен отказаться от единственной своей любви? Или трижды кто-то должен отказаться от трех разных близких и дорогих своих… Как думаешь, Ветошников?
– И что в итоге сработало?
– Все… все три варианта… Последний раз, насколько я помню, приключился в конце рождественских каникул, когда я отпустила вот этого субъекта…
Петр и Ася дружно посмотрели на Эдика. Гендлер сидел задумчивый и что-то усиленно переваривал, мне даже казалось, что я слышу, как скрипят у него в голове колесики и шестеренки…
– Эдь? Ты что?
– Все в порядке… продолжайте… чем бы вы там не собирались заняться…
– Эдик…
– Так… ничего особенного… ничего нового.
– Расслабься, Настя. Он просто ревнует, - Ветошников тихонько рассмеялся. – Чтобы ты не сломал себе голову, мальчик, я… любил больше себя только одну женщину. Искренне, взаимно и навсегда. Пока не вляпался в эту ведьму. Какие остались варианты? Первой была, вероятно, моя мама… которая отпустила отца, потому что она была сильнее, умнее и понимала, что они убивают друг друга… она была хранителем. Потом я трижды отпускал Марио. И наконец… наша любвеобильная общая подружка, которая считает нормальным перетекать из постели в постель… и всякий раз так искренне… Бедный-бедный мой мальчик… зачем ты так унижаешься? Зачем терпишь ее? Зачем прощаешь ей… Думаешь, я не вижу, что происходит? Счастье было написано у тебя на лице большими буквами… и где оно? Пуф-ф-ф!
Петр Матвеевич взмахнул рукой.
– Зато я никого не убила… не превратила в овощ.
– Лучше умереть, чем много лет терпеть такое. Давай вскроем ему грудину и посчитаем количество шрамов и рубцов…
– У меня их не меньше… Ветошников, а то и больше… Трижды, помнишь? Посчитаем? За каждого из тех, кого я отпускала… Хватит этой лирики. В нашем наследстве мало приятного, предупреждаю. И… я немножечко умру… когда буду передавать его тебе. Не пугайся. Гендлер?
Эдик в сомнении протянул Асе руку. Ее губы шепнули беззвучно: «В последний раз».
– Если бы… такая дурацкая карма… служить тебе якорем, пока ты летаешь.
Аськино бесстрашие всегда граничило с безрассудством, по крайней мере, я бы никогда не доверился магу, который менее суток назад хотел уничтожить ее, как гадину. И уж точно я не доверился бы Эдику, который склонен был к истерии и рефлексии по поводу такого эфирного, призрачного понятия, как «верность». Но она уцелела. Относительно. Воспользовавшись ее уязвимостью, беззащитностью, Эдька уже под самый конец перекачки данных, сконцентрировался и вытянул себя… ту часть, которая уже много лет обитала внутри Асиного мироощущения. Он похитил драгоценную призму, сквозь которую Сафина любила смотреть на мир. Он ничего подобного не планировал, просто поддался импульсу. Но был доволен тем, что получилось.
Эдик не вырубился, как Петр и Ася, которые долго еще пребывали без сознания. Гендлер вышел из машины, погулял вокруг в раздумьи, покурил. Потом нацарапал на пыльном лобовом стекле «пока-пока», вытащил Аську с переднего пассажирского сиденья и телепортировался к себе.
Интересно? Что значит в данном случае «телепортировался»? Как раньше способность к магии жила в моем друге из-за того, что он был одержим Асей, так теперь… долго находившаяся в Сафиной часть его души была пропитана магией насквозь. Опять же, повторюсь, он не имел никакой такой заранее корысти. Он не хотел становиться магом. Побочный эффект.
Ася лежала на кровати в Эдькиной спальне совершенно без движения, но она не спала. Она пришла в себя почти сразу после телепорта. Она не злилась на Эдика. Он отсутствовал в тех ее мыслях. По ее внутренним часам выходило, что ей пора к Лисовским за ребенком. А еще она предвкушала свое скорейшее появление на работе, она хотела домой, хотела видеть родных, в ее голове роились какие-то идеи и строились проекты расширения бизнеса. Эдик, заглянувший в спальню спустя десять минут и обнаруживший, что его подруга в сознании, улыбнулся ей и рухнул на кровать рядом.
– Ну?
– Порядок.
– Наигралась?
– Пока… да.
– Теперь, дорогая, все будет иначе. Мне надоело, что всякий и каждый… тычет в меня пальцем в связи с тем, что…
Ася встала, огладила платье, подошла к зеркальной двери шкафа.
– Ты куда это?
– Домой. Спасибо, Эдь. За страховку.
– Что опять не так?
– Все хорошо.
– Не думаю.
– Все замечательно. Я свободна… И ты избавил меня от необходимости делать то, что мне не очень-то хотелось. Молодец. Я рада. Все счета оплачены и закрыты.
– Настораживает фраза «я свободна»?
– Эдька… прости, бога ради… но…
– Что?
– У тебя было время привыкнуть к своей отдельности от меня, понять, что для тебя важно, а я… впервые за черт знает сколько лет… тебя не хочу… Как ты сам сказал, ты больше не являешься фоном ко всему, что я могу хотеть…
– Здорово. Это что же… я сам?
– Сам.
И тут взорвался я. Честное слово, я долго сидел смирно и не вмешивался. Но эти двое меня доконали.
– Придурки! Импульсивные, интуитивные, волшебные идиоты без вектора! С вами было весело, пока вы существовали друг для друга! А теперь что? Одна – ведьма, и ничего кроме, а другой – недочеловек и недомаг, который понятия не имеет, что делает! Все! Разбирайтесь дальше, как хотите.
– Дьюша! Милый, успокойся. Никакого трагизма. Все нормально.
– Да пошли вы!
– Дью, не уходи…
Я не стал ждать, пока меня обяжут остаться силой.

Вместо эпилога.
По городу шла ведьма.
 Ею владело законное, но подленькое чувство - она хотела попробовать свою власть... не морщитесь, други мои, не надо. Разве вы этого чувства не знаете? Разве вам оно не знакомо? Разве вы не чувствуете так... всякий раз, когда получаете то, что нужно вам? Вы хотели - вы получили. Желание  - результат. Все так же, как и в магии, только чуть другой механизм, чуточку, самую малость отличается. Ах, вам, может быть, не нравится подленькое чувство в исполнении ведьмы, ведь,  вероятно, речь пойдет сейчас о чем-то, в чем обычно обвиняют ведьм? О порче, сглазе, приворотах. Пойдет, непременно, и об этом речь... только современные маги используют другое название –программирование реальности. И вы, повторюсь, это тоже каждый день делаете, исполняя свои желания - программируете свою реальность.  Желание – результат. Разве вы сделали так, а не иначе не потому, что двигались по алгоритму своей привычной поведенческой модели?
Не осуждайте ведьм, пожалуйста, с ведьмами бывает... Ими иногда овладевает кураж... нетерпение, радостное, но боязливое, вроде предчувствия, что вот-вот случится что-то интересное... В такие моменты им на пути лучше не попадаться, потому что они себя не помнят, они настроены на энергетический поток, двигаются в нем, и всякая попытка отвлечь их может закончиться плохо.
Они качают силу, точнее, они в таком состоянии очень даже способны качнуть нешуточно силы... они слишком чувствительны и поглощены магией, и с этим ощущением всемогущества сложно совладать.
Было что-то около одиннадцати часов утра, когда ведьма вышла из дому... она воспользовалась портом, ей неохота было тормозить, тратить время на дорогу. В центре города шел парад, любители гуляний тянулись к площади и парку, но ведьме туда не нужно было. Того, что ее интересовало, не стоило искать в толпе... Она бродила рассеянно по известному только ей маршруту, избегая шумных улиц,  прячасть по тихим дворикам, пешеходным бульварам, в тени свежей но мощной уже листвы каштанов и лип, и воздух там, в этих укромных местах, был таким, как она любила - розовым и золотистым, прохладным и свежим. Весеннее, майское солнце еще не успело раскалить город, но оно было злым.  Злым и ярким, как на картинах Куинжи. Напряженность границ между светом и тенью... такая невероятная, осязаемая, глубина...
Всякий раз, когда ведьме приходилось выбираться из-под деревьев, она чувствовала, как еще один слой ее бледной после зимы кожи наполняется ультрафиолетом. И ее это нервировало, отвлекало, сбивало ее настройки... она пошла гулять не просто так, она охотилась.
Она выбирала длинные, далеко просматриваемые тротуары, чтобы людей, идущих ей навстречу, можно было рассмотреть без спешки, хотя... на самом деле, сигналом к действию ей служила не внешность и не повадка, а только лишь собственное ее внутреннее ощущение. И все же... первый свой трофей она чуть не пропустила.
То была девица, лет двадцати пяти, она успела уже немного побронзоветь, и ей это шло невероятно.
Назвать девушку красивой я бы, скорее всего, не решился, но... что-то было такое... неброское, свободное, чувственное... наполненность ее тела, энергия... Теплый тон волос, естественно светлых, без следов краски... вольные брови, плотные икры, осанка... все это дышало жизнью, здоровьем... Моя ведьма смотрела не нее взглядом мужчины... так, будто выбирала любовницу... и не отвела взгляла, когда девушка заметила ее интерес, наоборот... Солнечный луч, пробившийся сквозь кроны деревьев, прочертил между ними границу, они вступили в световой поток одновременно, нацеленность одной и смущение другой достигли максимума, и случился обмен... не обмен, но одна из них, та что не ведьма... кое от чего добровольно избавилась...а другая... воспользовалась этим...
Почти каждая женщина знает, когда она хороша... и выходя с этим знанием из дому, только... если она не законченная киса... немного смущается и побаивается своей лучезарности... На этот свет реагирует до фига придурков... и чаще всего это выходит боком... и свет исчезает, с каждым новым неприятным инцидентом теряется... Так что моя ведьма знала, что делала: раньше или позже, сегодня или завтра, эта девушка бы потускнела,  растратилась попусту... А так - пусть не ей самой, но будет толк...
Ведьма охотилась... Пятнадцать доступных ей выстрелов... Пятнадцать красавиц... женщины,девушки, девочки уходили в недоумении, а моя ведьма менялась  на глазах. Она выглядела молодой, отдохнувшей, ухоженной, сильной... она прошла уже почти весь город насквозь и думала возвращаться домой, и опять не захотела тратить время, поймала, проезжавшую мимо маршрутку. Войдя в салон, расплатившись, устроившись на сиденьи, она увидела прямо перед собой нечто невероятное - девочку-подростка очень редкой породы... такие... в детстве похожи на обезьянок или мальчишек, а к пятнадцати вдруг, оставшись все теми же, становятся магнитами для всех мужчин без разбору... и это притягательность не исчезает...  обещает интересную судьбу и... массу неприятностей. Ведьма глядела на девочку всю дорогу, пока та не вышла из автобуса, а потом, остановкой позже, выскочила следом, она намерена была найти свою попутчицу и своровать еще чуть-чуть... 
Однако выйдя из транспорта, бежать за девочкой ведьма передумала. Она оказалась в промышленном районе, только, что проносились мимо по трассе автомобили, да еще откуда-то пахло шашлыками, а в дюжине метров от нее копошились механики на очень солидной с виду станции техобслуживания. К воротам мастерской как раз подъехал черный мощный линкольн, и оттуда с водительского сиденья выпорхнула молодая женщина, сразу заинтересовавшая мою ведьму. Вокруг, как я уже сказал, не было почти жилых домов - только склады, производственные базы, еще в здании управления давно почившего завода располагался  филиал какого-то института, а перед ним, под сенью молодых яблонь пряталась уютная студенческая столовая. День был праздничным, кафе шумело. Ведьма взяла себе пива и присела за крайний столик, обернувшись так, чтобы наблюдать за своей следующей жертвой.
Та беседовала с приятным, добродушным пожилым кавказцем - главным механиком. Чувствовалось, что молодая женщина знает своего собеседника давно и хорошо. Они обошли машину кругом, полезли в салон, потом мастер скрылся в глубине ангара, а женщина осталась у автомобиля. Она вытащила с сиденья огромную кожаную сумку, повозилась в ней, достала сигареты и даже потянулась за зажигалкой, но потом вспомнила, что находится рядом с заправкой и рассмеялась. Засунула сигарету за ухо. Ведьма моя сидела не дыша - такие, как эта женщина попадались ей еще реже, чем только что соскочившая с крючка девочка... Все прочие сегодняшние доноры моей ведьмы светились для других, эта – для себя. Все детали ее внешности подтверждали догадку – волосы... наверное, она стриглась в последний раз месяцев восемь назад... волосы отросли и не имели никакой формы, но это выглядело даже мило, так... просто, небрежно... узкие джинсы были немного длинней, чем нужно, и другая бы их подшила под размер, а эта - просто подвернула. Под болотно-зеленым катоновым, немного уже выцветшим пиджаком не было ничего, кроме ослепительно-белой майки-алкоголички. Между чашечками лифчика в ложбинке уютно расположился маленький плеер, провода наушников болтались до широкого офицерского вытертого от долгой носки ремня... девушка улыбалась, глядя против солнца, чему-то внутри себя.
Она была очень маленькой, с нервными тонкими руками, смуглой и... истощенной, будто перенесла недавно тяжелую болезнь, поднятый воротник пиджака лишь отчасти скрывал выпирающие кости. Если б не Линкольн, в котором она приехала, и не притягательная наполненность ее тела золотистым светом, ведьма решила бы, что девушка находится в стесненных обстоятельствах.
Вернулся механик, обменял какую-то квитанцию на ключи от машины и полез за руль. Хозяйка Линкольна спустила со лба солнечные очки, поглядела вслед своему транспортному средству, поправила ремень сумки и прямым ходом зашагала к остановке. Ведьма встала, отхлебнула еще один, последний глоток пива и пошла наперерез своей жертве.
Очки мешали контакту, ведьма никак не могла сосредоточиться, ей не давалось то, что она задумала, и тогда она отдала беззвучный приказ... Молодая женщина замедлилась, подняла руку к виску, будто в сомнении, но потом подчинилась, убрала очки от лица, зажала их в руке, но глаз не подняла, так и шла, глядя в раздумьи под ноги. Остановилась у края тротуара, высматривая автобус. Ведьма стала рядом. От женщины шел легкий приятный запах арбузных корок. "Кажется, у Донны Каран был похожий аромат несколько лет назад, - подумала ведьма, - подходит... мне нравится... ну же... обернись, посмотри на меня... ничего плохого не будет..."
– Я бы не была так уверена, - вдруг тихо сказала девушка. - Надеюсь, на воровство тебя толкнули веские причины? И что же мне с тобою делать?

29.07.2013.