Мне весна подарила крылья

В ту бессонную ночь после очередного кукиша от виртуального лейтенанта Макарова нужны были хоть какие-то положительные эмоции.
“Мне весна подарила крылья”, – вдруг откуда-то снизу-сбоку всплыла в памяти ключевая фраза одного из моих юношеских стихотворений, – “Я парил в небесах бескрайних, и мне глаз твоих звезды светили”, – тут же припомнилось и ее продолжение...
Но ведь все это было, было!.. И весна, подарившая крылья, и бескрайние голубые небеса, и звезды в глазах любимой... Я никогда тебя не забуду, Людочка, потому что именно ты, моя миленькая подружка, подарила мне и первую весну, и крылья, поднявшие меня в небо в прямом и переносном смысле... Как жаль, что все это в прошлом, которое нет-нет, да и напомнит о себе щемящим чувством неповторимости тех самых счастливых мгновений моей жизни...

Проснулся от жуткого холода. Еле встал с постели и, дрожа крупной дрожью, быстро оделся. Попытался включить свет, но напряжения в сети не было. Выглянув в окно, обнаружил, что вся площадка во тьме. Батареи отопления ледяные. При температуре воздуха за окном за сорок градусов и ветре, дующем прямо в окна, номер стремительно охлаждался. Аварию, очевидно, устранят только утром. А что делать до утра?..
Пришла мысль организовать внутреннее отопление. Зажег свечу, которая была припасена на подобные случаи. Надел два свитера, шинель и теплое пальто. Затем выпил немного спирта без закуски. Прямо в одежде лег в холодную постель.
Но уже не спалось. Я вдруг представил экспедицию полярников. Как же они там выживали? Правда, у них была меховая одежда. А где теперь наши меха? И я рассмеялся, вспомнив, как вчера бегал по казарме разгневанный майор Липинский. Оказалось, наш старшина, которым он всегда гордился, и которого во всем поддерживал, даже когда тот был абсолютно неправ, перед увольнением в запас продал все меховые комплекты команды, хранившиеся в каптерке.
– Посажу эту сволочь, чтобы другим было неповадно, – выходил из себя Липинский от бессильной ярости. А тот старшина, довольно неприятный  хамоватый тип, скорее всего, уже пропивал в родной деревне немалые деньжищи, вырученные за комплекты.
– Как ты его посадишь? Украденные комплекты не существуют. Они погибли при взрыве и давно списаны. Говорил тебе, надо сразу поделить. А теперь чего кулаками махать? – успокаивал Липинского капитан Алексеев.
– Вор у вора дубинку спер, – тихо, но, как оказалось, хорошо слышно всем присутствующим, произнес старлей Шурик Шашев.
– Шашев, ты что сказал? – грозно рявкнул Липинский, услышав явно оскорбительную фразу, – Вон отсюда!
Шурик не задержался. Быстро схватив шинель и шапку, выскочил из комнаты, подмигнув мне на прощанье, и уже совсем тихо шепнув: “Пауки в банке... Жду в столовой”.

Похоже, задремал, потому что проснулся от какого-то звука. Оказалось, на столе лопнул стакан, в котором оставалось немного воды, которой запивал спирт.
И тогда придумал, как  разжечь костер. Благо, топлива у меня было вдоволь. И вскоре голубое пламя осветило номер. К утру стало совсем тепло, но часа за два сжег все запасы спирта. “Вот Шурик будет рад, что гидрашка закончилась”, – веселился я.
С утра все обитатели ночлежки устремились в столовую. Только там было какое-то резервное отопление. И только там было тепло. Некоторые, особо шустрые, раздевшись до пояса, устроили у рукомойников водные процедуры утреннего умывания. Их, естественно, быстро разогнала администрация столовой, пораженная невиданной наглостью посетителей.
В казарме тоже было тепло. Я долго, не раздеваясь, сидел в комнате офицеров, пока окончательно ни согрелся. Согревшись, не заметил, как задремал.
Мне приснился Крым и мой первый полет. Я сижу в кокпите планера. Фонарь закрыт. Ноги на педалях, ручка управления в руке. Инструктор сзади. Его не видно. Ощущение, что пилот планера это я. Самолет-буксировщик уже готов к взлету.
И вот разгон. Планером управляет инструктор, но я чувствую на ручке и педалях все его действия во время взлета и, главное, их понимаю.
Неожиданно осознаю, что инструктора в кабине вообще нет. Тогда непонятно, откуда доносится его странный смех? И кто тогда управляет планером?
– Что-то ты, парень, не похож на новичка. Наверняка когда-то летал раньше, – вдруг говорит невидимый инструктор. Но я ведь точно помню, что именно эти слова он сказал тогда вместо обычного поздравления. Но то было не во время первого полета, а уже после него. Странно все это.

С трудом смиряюсь с мыслью, что, скорее всего, именно поэтому меня уже в первый полет выпустили одного, без инструктора... Но в то лето я не летал без инструктора.
– Навыки не пропьешь, – вдруг ответил инструктору Шашев, – А этот летун весь мой спирт спалил, пока обогревался, – пожаловался он. “А Шурик откуда свалился? Я же его тогда вообще не знал... Да он и плавать-то не умеет, не то, что летать. Он же может что-нибудь натворить здесь со страха”, – мелькнула беспокойная мысль.
Внезапно обнаруживаю, что самолета-буксировщика впереди нет, а планер летит самостоятельно, причем, со значительным ускорением. Меня уже ощутимо вдавливает в спинку сидения. Оглянувшись, вижу, что такой стремительный старт обеспечивает планеру наша гигантская ракета. Она отчетливо видна позади него. Сам планер прикреплен прямо к корпусу ее системы аварийного спасения. Вижу широкий инверсионный след от работающих ракетных двигателей.
“Грохота двигателей не слышно. Значит, идем на сверхзвуке. Но планер не годится для таких полетов! У меня нет скафандра! Я же погибну в космосе! Надо срочно связаться с землей! В планере нет радио! Что предпринять?”  – скачут горохом  лихорадочные мысли.
– Ты же хотел стать космонавтом. Скоро будешь. И я буду гордиться тобой... А я здесь инкогнито, – вдруг сказала четырнадцатилетняя Людочка, невероятным образом оказавшаяся прямо на месте инструктора.
“Зачем она здесь? Это же опасно. А уж ее легкое летнее платьице совсем не годится для такого полета”, – беспокойно соображал я, – “Еще минута-две, и нас не будет. Я летчик, смертельный риск это издержки моей профессии, а почему должна погибнуть моя Людочка – молодая красивая девушка?” – вдруг резанула разум ужаснувшая мысль.
– Людочка... Людочка... Ну, как ты здесь оказалась? Ты должна была жить! Жить, а не умереть, – заплакал я от бессилия что-либо изменить в гибельной ситуации...
Очнулся весь в слезах. Хорошо, в комнате офицеров никого не было. Даже Шурика. Посмотрел на часы. Было время обеденного перерыва.

Есть не хотелось. И я снова погрузился в воспоминания о далекой юности и моих первых полетах.
Эти ощущения воздушной среды, как опоры в полете, были мне знакомы уже давно. С того самого момента, когда попытался поднять в воздух мою первую кордовую модель.
То было довольно простое изделие. По нему руководитель кружка авиамоделистов Дворца пионеров сразу определял, кто из кружковцев чего стоил. Едва взглянув на тщательно изготовленную мотораму, тот сразу сказал: “Брось заниматься ерундой. Будешь делать таймерную модель”. Это, конечно, было высшей похвалой, но мне очень хотелось доделать, что начал, а, главное, попробовать управлять моделью в воздухе.
Мой первый полет оказался коротким. Едва модель начала разгон, резко взял ручку на себя, и модель, сделав полупетлю, с силой врезалась в землю.
Через неделю, когда вновь принес отремонтированную модель на кордодром, мои представления об управлении самолетом были на высоте. Я прочел массу литературы, и буквально прочувствовал принципы управления. И мой второй полет прошел без приключений. Я не только без ошибок отлетал всю программу полета, но легко и, к удивлению руководителя кружка, правильно посадил планирующую модель с выключившимся в конце полета двигателем.

И вот я в кабине летательного аппарата и, в принципе, сам должен управлять настоящим планером, где ошибки пилотирования грозили иными последствиями, в сравнении с разбитой вдребезги игрушкой.
А потому я внимательно отслеживал все действия инструктора. Наконец мы в воздухе. Самолет летит впереди, чуть ниже планера. Мы повторяем все его эволюции, выходя в зону пилотирования. Но, похоже, я слишком увлекся управлением, потому что когда взглянул на землю, понял, что не вижу никаких ориентиров. Я просто не понимаю, где нахожусь, хотя перед этим очень тщательно изучал карту местности.

Едва обнаружил на земле что-то похожее на знакомые по карте объекты, по которым можно было определиться, как понял, что секунд на десять отвлекся от управления планером, и пропустил много интересного.
Самолет покачал крыльями, и мы отцепили буксировочный трос. Теперь мы в свободном полете. Первое, что поразило, это внезапно наступившая тишина. Но мы летели. Это было заметно по облакам, которые перемещались гораздо быстрее, чем объекты на земле. Это было видно по приборам, на которые я, наконец, впервые посмотрел. Инструктор молчал. Видимо, давал время, чтобы я справился с первыми ощущениями полета, когда еще трудно одновременно контролировать все, что требуется.
Наконец инструктор спросил, где находимся и каким курсом летим. Четко, как учили, доложил. Запросил показания приборов. Поняв, что контролирую ситуацию, задал новый курс и передал управление. Плавно орудуя органами управления и сверяясь с приборами, уверенно вывел планер на заданный курс. Доложил инструктору. Судя по его интонации при приеме доклада, с первым заданием, похоже, справился. Постепенно, шаг за шагом, я быстро осваивался с управлением этой великолепной машиной. И, главное, уже четко ориентировался во всем воздушном пространстве в зоне аэродрома.
Это пространство, окружающее планер, как и сам летательный аппарат, я вдруг ощутил, как единое целое, как своеобразное продолжение моего тела во все стороны одновременно. Я был, как бы помещен в центр особого объемного мира – такого податливого, как воздух под взмахом клинка, и одновременно такого твердого, как трамвайные рельсы на крутом повороте. И я вдруг почувствовал себя в нем птицей, летящей, куда пожелаю...
Наконец пошли на посадку. Почти до самого касания земли, планером управлял я, разумеется, по командам инструктора. А может, мне это показалось...
И вот мы на земле. Когда выбрался из планера, запутавшись с непривычки в привязных и парашютных ремнях, первым мне протянул руку инструктор:
– Что-то ты, парень, не похож на новичка. Наверняка когда-то летал раньше, – уверенно сказал он вместо традиционного “Поздравляю с первым полетом”, что показалось мне особой похвалой.

А я действительно летал не впервые. Мои первые полеты состоялись еще года два назад в деревне, и произошло это совершенно случайно.
Когда мы с братом приехали туда на каникулы, как всегда, на все лето, оказалось, что колхоз распределил к нашей бабушке на проживание молодого тракториста Васю. Его трактор, старенький, еще дореволюционный, “Фордзон”, временно работал в качестве привода для насоса, подающего воду на орошение полей из речки. На поля и обратно Васю ежедневно возила машина. Сначала мы попросились просто прокатиться с ним, чтобы посмотреть его трактор.
Но оказалось, речка в тех местах глубже и шире, чем там, где мы обычно купались. И мы стали ездить с Васей почти каждый день. Вскоре мы с братом научились следить за работой трактора, а потом и запускать его. Постепенно мы подменили Васю в его несложной работе. А он в это время купался в реке, загорал, или просто спал в холодочке. 
А однажды прилетел старенький самолет ПО-2. Он должен был опылять поля ядохимикатами. Молодой летчик был в самолете один, без помощника. Но когда ядохимикаты уже загрузили в специальные бортовые емкости, выяснилось, что кто-то обязательно должен летать на самолете в качестве помощника. Вася категорически отказался. Похоже, просто боялся летать. Остальные полеводы, в основном, женщины, тоже не горели желанием несколько часов болтаться в воздухе над полями.
– Парень, а ты не хочешь полетать? – вдруг обратился летчик ко мне. Когда он подходил к Васе, видел, как я управлялся с трактором. Да и другого выхода, похоже, у него не было.
– Конечно, хочу, – бодро ответил я.
– А ты когда-нибудь летал?
– Нет еще.
– А не испугаешься? Надо будет не просто летать, но и немного поработать. Ты как к авиации относишься? Хотел бы стать летчиком? – забросал меня вопросами первый настоящий летчик, которого увидел в жизни, а не в кино, и с которым мог говорить как с обычным человеком.

И я рассказал ему, что занимаюсь авиамоделизмом. Конечно же, мечтаю летать, и очень хочу, когда мне исполнится шестнадцать, поступить в аэроклуб.
Летчик понял, что я не деревенский. К тому же, люблю авиацию. Это, похоже, его успокоило. Он объяснил мне мои простые обязанности: по его команде включать и выключать распылители ядохимикатов.
И вот я впервые в таком экзотическом самолете. Небольшая кабинка помощника располагалась позади такой же кабинки пилота. Обе кабины открытые. Передо мной какое-то подобие стекла, как в мотоцикле. Пилот проверил, как я пристегнулся. Потом показал все, что я должен делать. Немного потренировались на земле. Потом я надел респиратор, чтобы самому не отравиться вместо вредителей. И стал наблюдать, что будет дальше. Около самолета бегали мои братья. Им тоже хотелось полетать.
Наконец самолет разбежался и поднялся в воздух. Все оказалось просто. Сначала – как быстрая поездка на грузовике по чистому полю. А когда колеса оторвались от земли, и скачка по неровностям прекратилась, самолет быстро и плавно набрал высоту. Весь полет проходил на малых высотах, поэтому пейзаж менялся необычайно стремительно. Знакомая местность с высоты выглядела совершенно незнакомой. Мы постоянно маневрировали, очевидно, для того, чтобы выйти на исходную позицию для обработки поля.
Наконец получил команду о готовности, а потом основную. Включив распылитель и оглянувшись, увидел длинный шлейф химикатов, который тянулся за нами. Такое впечатление, что самолет загорелся, и от него стремительно неслись клубы дыма. А дальше пошла обычная работа – выключить, включить, выключить... За полдня я полностью освоился с работой помощника. С воздуха уже прекрасно различал обрабатываемые нами поля и полевой стан, где мы несколько раз заправлялись химикатами. Мне очень понравилось летать на особо малой высоте, когда чувствовалась скорость. Хотя, в принципе, скорость этого допотопного самолетика, конечно же, была небольшой. Понравились моменты взлетов и посадок самолета, когда он попадал из одной среды обитания в другую – с земли в воздух и обратно.
С того самого полета я окончательно заболел авиацией. Летчик тоже остался доволен моей работой.

Так что инструктор вполне уверенно и достоверно установил, что не он открыл мне небо. Да и навыки пилотирования были у меня в какой-то степени наработаны. Конечно, пилотирование авиамоделей существенно отличается от пилотирования настоящих летательных аппаратов, зато, оказалось, значительно ускоряет процесс обучения.
За три полета мы с инструктором освоили весь начальный курс. Он уже нисколько не сомневался, что я далеко не новичок. Периодически пытался меня разговорить, чтобы выяснить причину, по которой  выдаю себя за начинающего планериста. Я не разубеждал его, а наоборот специально создавал некоторый налет таинственности, вяло отрицая его догадку, но с загадочной улыбкой, косвенно ее подтверждающую.
Все последующие полеты мы уже выполняли в свободном режиме. Мы уходили из зоны учебного пилотирования в зону, где проходили обычные полеты подготовленных планеристов. Я быстро освоил технику использования восходящих атмосферных потоков. И мы уже забирались на достаточно большие высоты. Однажды с такой высоты увидел, наконец, море. Когда высказал свои восторги инструктору, тот рассмеялся, а потом разрешил проложить курс на мыс Казантип.
Так я впервые оказался в том памятном месте. Когда доложил, что цель под нами, инструктор взял управление на себя, и продемонстрировал мне все красоты этого места, маневрируя на малых высотах. Не знаю, чего он добивался, но неожиданно предложил повторить его эволюции. Повторил их, или нет, не знаю, но мои маневры, мне показалось, были не менее захватывающими. Я даже спикировал на оконечность мыса, выйдя из фигуры на высоте, когда уже были отчетливо различимы фигурки людей, наблюдавших за нашим полетом. И когда планер пролетел довольно близко от них, увидел, как они прыгали и приветственно махали нам обеими руками, выражая, очевидно, таким  образом, восторг от необычного зрелища.

Мне хотелось полетать и над морем, но инструктор сказал, полетаем, когда научусь “слепому полету” – пилотированию по приборам.
Осуществить это желание так и не удалось: вскоре меня захватила предложенная им программа освоения фигур высшего пилотажа. Инструктор предупредил, чтобы никому не рассказывал о наших занятиях, поскольку они выходили за рамки программы обучения новичков.
Когда освоил простейшие фигуры, инструктор, наконец, раскрыл свой замысел. Оказалось, он давно ищет молодого, способного к летному делу, паренька, которого хотел бы обучить по своей особой программе, подготовив в короткий срок высококлассного планериста. Я отвечал его требованиям, и единственное, что смущало, не был новичком.
Наши занятия подходили к концу, а потому, наконец, рассказал ему обо всем, что было в моей авиационной жизни: о многолетних занятиях авиамоделизмом, о полетах в качестве помощника летчика сельхозавиации, о массе прочитанных книг по теории полетов на планерах и самолетах. Инструктор, похоже, остался доволен.
– Ты чувствуешь небо, – сказал он, – У тебя это от природы. Тебе ничего не надо осваивать годами. Все уже заложено на подсознательном уровне. Я лишь объясняю технику пользования тем, что в тебе уже есть... У тебя, парень, птичье чутье на восходящие потоки. А это главное в нашем деле. И летать не боишься. Это было видно с первого полета.
– А что, другие боятся?
– Как сказать... Это не откровенный страх. Таких учеников у нас не бывает. Вы все здесь – добровольцы. А вот скрытая боязнь полетов проявляется у многих новичков... Ты вот управляешь планером, не задумываясь, свободно, как руками и ногами, а голова занята полетным заданием. А они все время думают об управлении. Едва отвлекутся на задание, теряют контроль над планером. Отсюда скованность, напряженность. Долго ли так выдержишь? А в критической ситуации?.. Вот и боятся не среагировать, когда надо и как надо, а потому интуитивно опасаются сложных заданий... А ты сам просишь их усложнить.
Мы еще долго говорили о его программе в тот наш последний день полетов.

Но потом я огорчил его, заявив, что в дальнейшем собираюсь осваивать спортивные самолеты. Он попытался разубедить, утверждая, что летать на планере гораздо интереснее. Согласившись с его доводами, возразил лишь, что военные летчики все же летают на самолетах, а не на планерах. Инструктор рассмеялся.
Расстались мы друзьями. И мне очень не хотелось, чтобы он узнал, что из меня так и не вышло ничего, к чему, оказывается, были такие способности...

Мы уже летали, когда пришлось “отвлекаться” на парашютные прыжки. В те несколько дней, которые нам отвели на подготовку и сами прыжки, полетов у нас не было. Многим это не понравилось. Но мне, в отличие от большинства новичков, очень хотелось испытать ощущения свободного падения, о которых рассказывал отец.
Отец, как и я, в молодости мечтал стать летчиком. Но в армию его призвали, когда он работал на красильной фабрике, в соседнем с их деревней городке, куда приходилось ежедневно ездить рабочим поездом. Несмотря на просьбу направить в школу летчиков, его определили во внутренние войска. Их часть охраняла железнодорожные мосты через крупные реки. Так он попал в Рязанскую область на Оку. После трех лет срочной службы, ему предложили остаться служить сверхсрочно. В деревне полным ходом шла коллективизация, и его родители, хлебнувшие лиха в колхозе, посоветовали остаться в армии.
Когда началась война, отец, как и многие его ровесники, просился на фронт. Но командование считало охрану стратегических мостов не менее важным делом. В действующую армию он попал лишь в 1942 году. В архиве хранилось заявление отца о желании стать летчиком, и его определили в воздушный десант. Кроме учебных, на его счету более тридцати боевых прыжков за линию фронта. Несмотря на то, что прыгали они зачастую в неизвестность, ночью, с полной боевой выкладкой, у отца остались самые хорошие впечатления от самого прыжка, а в особенности от этапа свободного падения в затяжном прыжке.

Из рассказов отца знал, что парашютисты считают этап укладки парашюта более важным, чем сам прыжок. А потому с интересом осваивал технику укладки, в то время как большинство новичков не горело желанием изучать нечто, не имеющее непосредственного отношения к полетам. В результате, я оказался единственным в группе, кто правильно уложил парашют с первой попытки.
Первые два прыжка разочаровали. Момент свободного полета был кратким, потому что парашют раскрывался принудительно. Мне показалось, что точно такие же ощущения испытывал в детстве, когда прыгал в глубокую силосную яму. После полетов на планере, этап спуска на парашюте также не показался чем-то особенным. Зона приземления уже давно знакома до мельчайших деталей, а потому ее созерцание во время спуска оказалось не столь интересным, как в первых полетах.
А вот третий прыжок, когда момент раскрытия парашюта выбираешь самостоятельно, понравился. Раскрыв парашют с максимально допустимой задержкой, в течение нескольких секунд свободного падения испытал, как мне показалось, состояние, близкое к невесомости...

– Ты и в самом деле весь мой спирт спалил? – вдруг совсем не во сне, а наяву спросил вернувшийся с обеда Шашев.
– Шурик, а что, у тебя был свой спирт?  – спросил его с деланным удивлением.
– Похоже, действительно был. Знал бы, сразу весь увез. А то понадеялся на тебя.
– Не расстраивайся, Шурик. Спирта в мире еще много – целое море спирта. Да и как бы ты повез в мотовозе пять трехлитровых банок краденого спирта?.. Тут у некоторых меха пропали. Вот где горе. У них задачка труднее, чем ухитриться промыть оборудование всего двумя литрами спирта. Потребуется организовать новый взрыв старта. Хотя это не такая уж и проблема, – успокаивал Шурика, чувствуя, что неудержимо понесло пороть чепуху.