М0. Автостопом к себе. 3. Прыжок

   С каждым сделанным шагом отступать все сложнее. И, с каждым преодоленным километром, путей отступления становится все меньше. Я видел это именно так.
   Семь утра, июль. Электричка Санкт-Петербург - Шушары. Я - там. И я - в точке ноль, у себя дома. А семь утра, июль, электричка - в минус бесконечности. Мне кажется, что это может выглядеть, будто я отстраняю свое прошлое. Но это не так. Наоборот - я принимаю его, не стараясь от него спрятаться. И я отслеживаю, как оно влияет на меня здесь и сейчас.
   Очень важно подальше отъехать от города. Это я точно знал. Шушары подходили как нельзя лучше. А то, что отступать уже некуда я прочувствовал еще утром. Когда, почистив зубы, положил щетку в пластмассовый дорожный футляр.
   Синий пластмассовый дорожный футляр. Мне кажется важным это указать. Чтобы продолжать быть честным с вами.
   Чувство безысходности было вполне себе физическое: легкие поджались, диафрагма поднялась, мыслительный процесс стал невероятно чистым. И, вроде бы, всего то и нужно, чтобы отступить - просто лечь спать дальше, но что-то мешает. То ли это давление в легких, то ли чувство собственного достоинства и желание считать принятое решение верным.
   Вспоминая это, я снова чувствую в груди давление диафрагмы на легкие. Но я не в состоянии пережить все то, что происходило со мной там и тогда. Я здесь и сейчас. В этой точке я могу наблюдать лишь след своего прошлого. И поэтому понимаю, что и вы не можете пережить то, что я описываю, какие бы яркие краски я не использовал. Чтобы понять, что чувствует другой человек, нужно иметь такое же прошлое и будущее. И находиться там и тогда, где находится этот человек. Поэтому я не вижу особого смысла в глубоких описаниях. Мне кажется достаточным проследить актуальное влияние чувств и мыслей другого человека на меня здесь и сейчас. Это большее, что я могу сделать. Это больше, чем я мог сделать когда-либо.
   Я снова отвлекся. Вернусь в тот июль, мои мысли.
   Санкт-Петербург - огромный город, переполненный людьми и шумом. Здесь невозможно ни на минуту остаться наедине с самим собой. В доме напротив всегда найдется окно, в котором свет будет гореть всю ночь. Я вспоминаю строчки Александра Васильева. Я слушал его с детства. Это влияет на меня. Я возвращаюсь к своим мыслям. Ты никогда не будешь единственным, кто едет на последней электричке в метро. И даже ранним июльским утром ты - далеко не единственный, кто собрался в Шушары. Ворчливый старик с тросточкой, пьяный панк в косухе, суетливая цыганка с грудничком, толстый мужчина с дорогим дипломатом, молодая девушка с книжкой в оранжевой обложке. Я создал эту картину сейчас. Для меня она сейчас достаточно яркая, и, кажется, тогда она могла быть именно такой. Но я не уверен. Думаю, сейчас из подсознания всплыла совершенно иная картина. Я возвращаюсь к прошлой мысли. В Питере также крайне легко стать одиноким, затеряться в толпе и размыться в разнообразии красок города. Я хочу перечитать абзац еще раз. Стоп. Дальше.
   Правда, только сначала Петербург кажется ярким, разноцветным. Очень скоро, прожив в нем пару лет, или даже всего несколько месяцев, начинаешь замечать его серость, бесцельную суматошность и даже глупость. В этом свете мне нравится, как писал о Петербурге Саша Черный:

   Васильевский остров прекрасен,
   Как жаба в манжетах.
   Отсюда, с балконца,
   Омытый потоками солнца,
   Он весел, и грязен, и ясен,
   Как старый маркёр.

   Я провожу линию своего интереса к Саше Черному от любви к Васильеву. Он действительно имеет на меня влияние. И я признаю это. Я слишком часто отклоняюсь. Мне кажется, что вас может смутить такой полет мысли. Меня он смущает. Но, если я разорву его, я потеряю единство процесса. Думаю, как вернуться обратно.
   «Омытый потоками солнца, он весел, и грязен, и ясен, как старый маркёр».
   Солнце в Питере - большая редкость. Вот и тогда город провожал меня серым небом и моросящим дождем. А ветер, как надоедливый городской сквозняк, выметал наивные мысли о долгожданном жарком лете. Санкт-Петербург, семь утра, пятое июля.
   Весь этот июль выдуман мной. Я создаю свое прошлое, когда начинаю вспоминать. Каждый раз я делаю это из иного настоящего. Расстояние до точки в прошлом и перспектива меняется. Потому трансформируются и сами воспоминания. Я перестал бороться с этим и создаю для книги актуальную историю, имеющую все меньше точек соприкосновения с прошлым.
   Есть несколько  воспоминаний, которые вырываются сейчас из общего процесса. Они не могут в нем существовать и, находясь снаружи,  расширяют гештальт, делая его неоконченным. Одно из выпадающих событий произошло примерно за месяц до первого моего путешествия, когда я обнаружил себя на высоте 800 метров над землей, на борту самолета у открытой двери, с парашютом системы Д-6 за спиной и кольцом звена ручного вскрытия, нервно сжатым в правой руке.
   Сложно объяснить, как я оказался в столь необычном положении. До самого конца я думал, что все это происходит не со мной. Даже когда пилот начал разворачивать самолет, и земля за бортом наклонилась практически на 90 градусов. Я вполне мог выпасть в тот момент, но меня переполняло чувство нереальности, невозможности происходящего. А так же - абсолютной уверенности, что кто-то другой (пилот, инструктор, опытные парашютисты) полностью контролирует ситуацию. Хотя, конечно, между мной и открытым дверным проемом никого тогда не было. И мне, правда, повезло, что я не вывалился в тот момент.
   Можно сказать, что мое поведение в самолете было тогда показательным. Так я прожил всю свою жизнь. Был в меру послушным ребенком, закончил школу с серебряной медалью, поступил в тот университет, который одобрили родители. Там познакомился с девушкой: мы как-то сразу начали жить вместе, неожиданно сыграли свадьбу, завели ребенка. Я плыл по течению, и был скорее наблюдателем своей жизни, нежели ее активным участником. И вот, доплыл: развелся, бросил учебу в университете, год пил, а трезвым обнаружил себя на борту самолета. Здравствуй, Даня!
   Раздался гудок, над выходом загорелась лампочка, инструктор крикнул: "пошел!" Возможно, в обратной, или совсем иной последовательности - не могу точно вспомнить. Единственное, что запечатлелось перед прыжком, это мысль: "Чего ты боишься? Терять-то, все равно, нечего!"
   Действительно.
   При падении я умер. Хрясь!

   Я умирал еще не раз. И постараюсь описать максимальное количество своих смертей. Ведь даже сейчас, когда пишу эти слова, я умираю.