Запись 1 Семья Живого трупа

  Запись  1  СЕМЬЯ  «ЖИВОГО ТРУПА»       



Родился я в обедневшей дворянской семье 27 ноября 1882 года. По утверждению одних родственников нашими предками были выходцы из Германии, получившие дворянство на царской службе, по утверждению других – мои предки происходили из обрусевших французов. Батюшка мой, Николай Самуилович Гиммер, служил тогда в правлении Курско-Киевской железной дороги. Матушка, Екатерина Павловна Симон, была дочерью отставного прапорщика. Семнадцатилетней девушкой её родная мать Елизавета Антоновна едва ли не силою отдала дочь замуж  за конторщика в виц–мундире Министерства путей сообщения.  Первые два года супружеской жизни родителей прошли счастливо, но вскоре после моего появления на свет Божий между ними начались разногласия из-за того, что батюшка – слабохарактерный  человек, страдавший пристрастием к вину, - медленно, но верно скатывался на дно жизни, потерял работу, стал обитателем московских притонов и ночлежек. Конечно же, это пришлось не по нраву моей очень нервной и впечатлительной, но волевой,  матушке  и она ушла от батюшки в 1883 году несмотря даже на то, что мне, их сыну,  тогда не исполнилось и одного года со дня рождения.         
Соломенная вдова окончила акушерские курсы и уехала работать по специальности на фабрику Л. Ребенека в Щёлкове, под Москвой. Там Екатерина Павловна познакомилась с умным и деятельным господином С. И. Чистовым, выходцем из крестьян, ставшим впоследствии владельцем мыловаренного завода. Между ними возникла и упрочилась сердечная симпатия и, как естественный результат её, явилось желание вступить в  брак, тем более что будущий отчим относился ко мне лучше родного отца.  Этому благому намерению, однако, препятствовало то обстоятельство, что матушка считалась законною женою бездомного пропойцы, который, по его же словам, давно потерял супругу из виду. С большим  трудом дочь отставного прапорщика отыскала «на дне» Белокаменной столицы падшего Николая Самуиловича, с которым она была связана крепкими церковно-юридическими узами, когда как нравственные и физические привязанности давным-давно были порваны. Меня, своего сына, босяк не узнал. Деятельная соломенная вдова не только отыскала, но и уговорила супруга дать ей развод, приняв вину на себя.  Не знаю, что побудило батюшку на это: была ли это  надежда, что матушка и впредь будет платить за нанятый им угол в одном из ночлежных домов, но и выдавать ежемесячно по пять рублей в месяц  до  - более чем сомнительного – получения им службы; или раскаяние за супружескую неверность в результате многолетней сумеречной мысли о том, что у него давно уже нет жены. Во всяком случае, в 1895 году матушка  подала в Московскую Духовную консисторию прошение о разводе вследствие прелюбодеяния мужа. 
Во время производства бракоразводного дела батюшка подтвердил жалобу жены со ссылкою на свидетелей своих грехов, но в консистории, вероятно, по недостаточности тех осязательных данных, которыми обыкновенно сопровождались домогательства супругов о разлучении, Определением от лета 1895-го,  декабря месяца 7-го дня Екатерине Павловне Гиммер в разводе с мужем было отказано. С этим Определением не согласился, однако, Московский митрополит, предписавшей консистории резолюцией 20 декабря допросить не спрошенных ею свидетелей. Но об этой милости Владыки смущённая и расстроенная женщина ведать не ведала по вине мздоимцев в рясах. Между тем желание, а  быть может, по различным местным и личным обстоятельствам, необходимость бракосочетания с любимым человеком побуждали её не примиряться  с безысходностью своего положения соломенной вдовы!      
В канун Рождества 1895 года, а именно декабря 24-го дня на Москве-реке у проруби против Кремлёвского дворца окрест Якиманской части, найдено было поношенное пальто со свидетельством об освобождении  Николая Гиммера от исполнения воинской повинности, несколькими письмами на его имя, а также запиской, содержащей в себе просьбу никого не винить в смерти владельца пальто. На другой день после сего события матушка (чудесным образом своевременно!) получила по городской почте от великодушного  батюшки письмо, в котором говорилось, что он, доведённый до крайности голодом и холодом, решил лишить себя жизни, утопившись в проруби.  Письмо это она представила в полицию, а три дня спустя  та же полиция пригласила её осмотреть труп вытащенного накануне из воды утопленника,  в котором предполагали самоубийцу, бросившего у проруби платье и оставившего посмертную записку. Решительная матушка не побоялась взять грех на душу и  тотчас же признала в трупе своего мужа, а на вопрос почему покойный одет в мундир инженера путей сообщения, ответила, что босяк, постоянно пропивая или обменивая своё носильное платье, бродя по Москве и проводя ночи в ночлежках, мог оказаться даже и не в таком костюме. Паче того, в год свадьбы покойник служил в конторе Курско-Киевской железной дороги, а в этом году встретил-де давнего сослуживца-путейца, который в честь Рождества Христова одарил несчастного виц –мундиром. Труп «мужа» был выдан безутешной супруге, которая и похоронила его 31 декабря за оградой  Дорогомиловского кладбища, как это делают со всеми любителями накладывать на себя руки. Лета 1896,  января 5-го дня Екатерина Павловна  Гиммер получила вдовий вид, да не стала дожидаться срока окончания траура, а 21-го дня того же месяца обвенчалась с моим отчимом С. Чистовым в церкви одного из сёл Богородского уезда. От смены фамилии по причине моего усыновления отчимом я отказался. 
  Счастливая новая семья благоденствовала всего два месяца со дня венчания, ибо марта 25 дня сего года петербургский градоначальник получил прошение от проживавшего на Охте дворянина Николая Самуиловича Гиммера  о выдаче ему нового паспорта, поскольку прежний документ утерян им при проезде из Москвы в столицу Российской империи, где  он проживает  по своему метрическому свидетельству, которое полиция затрудняется прописывать. Градоначальник предписал приставу Охтенской части произвести дознание по этому поводу.  Вызванный в участок батюшка на заявление пристава, что рассказ об утрате паспорта представляется маловероятным, малодушно сознался, что паспорта не терял, а таковой находится  в делах Московской Духовной консистории или быть, может, в следственном деле о его мнимом самоубийстве. Паче того, он подробно рассказал о том, каким путём его женой добыт вдовий вид при живом-то муже.  Мнится мне, что этим падшим человеком руководила чёрная зависть к моему счастливому отчиму.      
Из проверенного  дознанием и следствием заявления батюшки оказалось, что матушка, отчаявшись в получении развода, уговорила батюшку дать ей возможность иметь удостоверение о его смерти, для чего он должен был бросить у проруби на Москве-реке часть своей одежды и документов, а затем написать по составленному ею черновику письмо с уведомлением о решимости своей на самоубийство. С исполнением этого её предложения совпало, как выразился батюшка, «на её счастье», извлечение из реки трупа неизвестного человека, причём полиция с близорукой поспешностью не сообразила, что прорубь, в которую будто бы декабря 24-го дня  бросился Николай Гиммер, находилась на шесть вёрст ниже по течению от того места, где был три дня спустя был вытащен неизвестный человек  в мундире путейца, он был ещё живой и отдал Богу душу через десять минут по доставлению утопленника в полицейское управление Пресненской части. При всём желании несчастный путеец не смог бы проплыть подо льдом это расстояние! Через несколько дней послеложной погибели моя опрометчивая матушка проводила «утопшего батюшку» на Николаевский вокзал, купила для него билет до Петербурга  и дала ему на дорогу 15 рублей, обещая  каждый месяц высылать ему денежную помощь, что она и делала, подписывая свои письма вымышленным именем. Таким образом создалось против супругов Гиммер обвинение – жены в двоебрачии и в необходимом пособничестве для этого со стороны мужа, то есть в преступлении, предусмотренном 1554 статьёй Уложения о наказаниях. Ко всему этому матушке было присовокуплено обвинение в безнравственности, выразившейся в её венчании в течении неполного месяца после похорон «мужа», то есть в  дни глубокого траура по утопленнику. Дело слушалось в Московской судебной палате. Мои родители были приговорены к очень суровому наказанию в виде ссылки в Енисейскую губернию на семь лет. 
По делу была подана кассационная жалоба в Сенат. И здесь необычными преступниками заинтересовался известный русский юрист Кони, служивший в это время в уголовном кассационном департаменте Сената. Анатолий Фёдорович внимательно разобрался в случившейся драме. По его мнению, во время суда ничем  не было доказано, что поведение Екатерины Гиммер после замужества побудило её мужа сделаться горьким пьяницей. Наоборот, безвольный  молодожён спился с круга совершенно независимо от своих отношений к жене. Владелец же мыловаренного завода С. Чистов, без памяти любящий свою нынешнюю жену и решившийся последовать за нею в Сибирь, производил хорошее впечатление на всех участников суда. По  инициативе Кони было составлено Прошение на имя Государя императора. Лета 1898 от рождества Христова июня 29-го дня по докладу министра юстиции царь Николай Второй Александрович заменил обоим приговорённым  многолетнюю ссылку на один год тюремного заключения. За такую милость царя я с того года переполнился ненавистью к династии Романовых за их двойную мораль. Ведь нынешний хранитель семейных устоев одновременно с родным братом Георгием предавался блуду с балериной  Кшесинской и без брата - с фрейлиной Вырубовой; отец распутника, Александр Третий, имел внебрачного сына Гелльштрема, морского офицера, очень похожего на отца и получающего пенсию от императорского двора; дед его, Александр Второй, при живой-то жене много лет жил в не венчанном браке с любовницей Долгоруковой,  которая проживала в Зимнем дворце и  родила двоежёнцу трёх детей! Моя матушка отбыла срок в лазарете Бутырской тюрьмы, работая там фельдшером-акушером. Пробыла она в этом качестве всего три месяца: тюремное начальство, основываясь на одной из статей Устава о содержании под стражей, досрочно освободило её. Батюшка был в узилище весь год, но на свободе прожил четыре года. К стыду признаться, мне неизвестно где погребено его грешный прах. После выхода на свободу матушка вернулась в Щелково к С.И. Чистову, ко второму, любимому, супругу и моему отчиму, где прожила  счастливо много лет, чего я не могу сказать о себе.      
  Один из присяжных поверенных, профессор Л. Е. Владимиров, писал своим друзьям обо мне с матушкой: «Сегодня у меня была несчастная Г., и я чуть не плакал смотря на неё и слушая её рассказ. Во-вторых, у неё сын пятнадцати лет, гимназист, который прекрасно учится, и его приходится ссыльным родителям оставить одного и без средств в Москве. Мальчик в настоящее время невыразимо страдает от мальчишек-товарищей, преследующих его намёками на процесс». И это правда. Давно покинутый родным отцом, я мог рассчитывать лишь на скудную зарплату матушки да поддержку дальних родственников. Но после  заключения в Бутырскую тюрьму моей кормилицы  я был вынужден зарабатывать на жизнь сам. Таким источником для существования явилось репетиторство – достаточно распространённое среди бедных гимназистов и студентов в царской России. Мне посчастливилось преуспеть на этом поприще и я смог обеспечить себе не только пищу и кров, но и даже скопить деньги для путешествий в летние каникулы по Волге, Уралу, Кавказу, Крыму. Я в это время много читал, увлёкся театром, музыкой. Политикой и общественным движением совершенно не интересовался, естествознанием и техникой – тоже, но интенсивно читал и размышлял по вопросам истории, классической древности, религии, литературы, искусства. 
Казалось бы Соломонова мудрость «Всё пройдёт!»  оправдается и в моём случае, но увы! Осенью 1900 года несколько газет России сообщили о том, что граф Лев Толстой завершил работу над новой драмой под названием «Живой труп», в основе которой – судебное дело супругов Гиммеров. В связи с всероссийской популярностью и непререкаемым авторитетом титулованного  драматурга в газетах началось обсуждение интимных подробностей жизни несчастных моих родителей. Мне было горько на душе  до того, что я добился аудиенции с великим писателем и попросил его от себя и от матушки не публиковать пьесу, поскольку это может привести к тяжёлым последствиям в нашем здоровье.  К моему величайшему изумлению «властитель дум русского народа» Лев Николаевич Толстой  внял просьбе неизвестного ему юноши и 10 лет при своей жизни не публиковал упомянутую драму.      
Ситуация изменилась после смерти графа в 1910-м году. Корыстные его наследники дали согласие на публикацию и постановку  пьесы «Живой труп». По иронии судьбы, когда я в сентябре 1911 года отбывал  в Архангельске  ссылку за свою революционную деятельность, состоялись первые премьеры драмы: 23 сентября – в Московском художественном театре, 28 сентября – в Александровском театре Санкт-Петербурга. Эта была одна из самых репертуарных пьес Российской империи в 10-20 годы ХХ  века.  Известно из газет, что только за девять месяцев 1912 года «Живой труп» был показан 9 тысяч раз в 243-х театрах страны!  Такой театральный успех драматического произведения Л.Н. Толстого вновь вызвала интерес к судебному делу Гиммеров. Досужие и беспардонные репортёры осаждали мою бедную матушку Екатерину Павловну, выпытывая у неё подробности забытого процесса. В бульварной печати появились показания разного рода мифических очевидцев  и свидетелей. Несомненно, что вся эта шумиха, кривотолки, постоянные пересуды российской общественности вокруг сокровенных сторон жизни матушки с батюшкой не могли не повлиять на мой характер.  17-ти,18-ти 19-ти лет я был захвачен идеями  честного в обещаниях графа Л. Толстого. От него воспринял критику политического режима и хозяйственного строя в Российской империи. Но никаких признаков научно-общественного самосознания в то время  у себя не наблюдал. В 190 –м году окончил с серебряной медалью Первую Московскую гимназию, уехал Париж, где слушал лекции в Русской высшей школе общественных наук. После возвращения в Россию в середине 1903 года стал студентом историко-философского факультета Московского университета и вступил в ряды московской эсэровской организации.            
В мае 1904 арестован и приговорён к 1,5 годам тюрьмы. Наказание отбывал в Таганской тюрьме, откуда был освобождён 18.10.1905 в числе других политзаключённых  по требованию революционных демонстрантов. Принимал участие в Декабрьском вооружённом восстании в Москве, после подавления которого скрывался в Швейцарии. В 1909 году снова поступил  в Московский университет на экономическое отделение юридического факультета. Но за прежнее участие в эсэровской организации меня выслали в конце 1910 года в Архангельскую губернию. По амнистии в честь 300-летия Дома Романовых  я приехал в Петербург, но в мае следующего года был выслан из Северной Пальмиры, хотя продолжал проживать в столице нелегально до 1917 года.      
27 февраля меня избрали членом Исполкома Петроградского Совета РСД. Организовал выпуск №1 его «Известий», участвовал в переговорах делегации Исполкома с Временным комитетом Государственной думы об образовании Временного правительства. Был один из авторов обращения  Совета от 14 марта «К народам всего мира», в котором была выражена позиции Совета в отношении продолжавшейся войны. С апреля – член Главного земельного комитета, редактор газета «Новая жизнь». Подвергал критике Временное правительство за империалистическую политику и большевиков за радикализм и социальную демагогию, назвал «Апрельские тезисы» В.И. Ленина «беспардонной анархо-бунтарской системой».      
Во время 2-го съезда приветствовал смену Временного правительства властью Советов. С тех пор член ВЦИК 2-го, 3-го и 4-го созывов, на заседаниях которого критиковал большевистское правительство Ленина за его анархизм, произвол и развал экономики. В период переговоров о Брестском мире я был сторонником революционной войны с Германией. В июне 1917 года вместе с другими меньшевиками и правыми эсэрами  меня исключили из ВЦИК. После того, как в июле правительство большевиков закрыло газету «Новую жизнь», я приступил к написанию «Записок о революции» - мемуаров о событиях 17 года. Современники, независимо от различий в политических взглядах, признали мой труд ценным источником.  Вместе с тем Ленин обвинил меня в педантском отношении к марксизму,  в непонимании «его революционной диалектики», а Л.Д. Троцкий – в политической близорукости.   По иронии судьбы вечером 23 октября на моей квартире ленинцы провели судьбоносное для России сборище о   принятии  установки на вооружённое восстание рабочих и солдат. Это случилось потому, что моя супруга Суханова – Флаксерман, родом из Архангельска,  была активным большевиком.   
В конце 1920 года я вышел  из меньшевистской партии. С переходом страны к НЭПу я окончательно порвал с меньшевизмом; вскоре со страниц печати  заявил об ошибочности мною написанного до 1921 года о большевиках, их роли в революции. Тогда же вступил в германскую коммунистическую партию под фамилией Гиммер. В декабре 1923 года подал заявление в РЕП(б), но не был принят. Потом работал в советских учреждениях  на Урале, в Москве, за границей, в 1924-25 гг. редактировал экономические журналы, издававшиеся на немецком и французском языках при торгпредствах СССР в Германии и Франции. Будучи много раз в Екатеринбурге, я впервые засомневался в распространённых мифах о расстреле Царской семьи Романовых, во главе высоконравственным Николаем Александровичем, в теснейшем подвале так называемого дома горного инженера Ипатьева. В 1928-м году выступил в Коммунистической академии с докладом «Проблемы товарного голода», в котором предложил отказаться от форсирования колхозного строительства, повысить цены на сельскохозяйственную продукцию, увеличить её экспорт, а расширить импорт предметов потребления.  Большевики этого мне не простили ибо в июле 1930 года меня  арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности. «Сухановщина» была объявлена опаснее «Чаяновщины». В результате фальсифицированного процесса по делу так называемого «Союзного бюро ЦК меньшевиков» я в марте 1931 года был приговорён к 10 годам тюрьмы. На суде, признав себя виновным, я изложил свои взгляды на сталинский политический курс: отказ от НЭПа  «бьёт по социализму  и благосостоянию народа», «колхозное движение вся хлебозаготовительная компания 1929-1930 гг. неизбежно будут иметь катастрофическое значение для всего нашего народного хозяйство». Отбывал наказание в Верхне -Уральском изоляторе.            
Много раз я писал в Москву заявления с требованием пересмотреть приговор. В 1935 году Президиум ЦИК СССР заменил  мне  оставшийся срок заключения  ссылкой в город Тобольск, где я два года работал экономистом, затем учителем немецкого языка. И как когда-то в Екатеринбурге, я и здесь, в Тобольске, не один раз посещал бывший Губернаторский дом, место заточения Царской семьи в 1917-1918 гг. Спускался и в подвал узилища, из которого шёл подземный ход на другую сторону центральной  площади года. Даже дом купца Корнилова, в чьём погребе упомянутый тайный путь имел выход.         
Но 19 сентября 1937 года меня снова арестовали по ложному обвинению в связях с немецкой разведкой. Поэтому я тороплюсь записать на бумагу все результаты моих исследований тайны пропажи без вести семьи Романовых на пути из Тобольска в Екатеринбург! Окончив работу, я в ноябре 1938-го года под пытками «во всём признался».  Но не мучения жаждой и боль от побоев заставили меня ложно оговорить себя, Сломался я из-за угроз заплечных дел мастеров «поставить в аналогичное положение» мою жену – Галину Суханову -Флаксерман. Спасая любимую женщину от палачей я сознательно обрёк себя на скорый расстрел, но жалею только о том, что не смогу поспорить с будущими читателями о достоверности моего спорного труда.