Читая Керуака...

Как трудно писать! Ведь вдохновение — это как капелька росы на бархатном листе настурции — что угодно может стереть утреннюю слезу: ветер, солнце, воробей, но чаще всего это делают люди...  И постоянно рваные мысли, спутанные в клубок противоречий...  У меня были тысячи этих бриллиантовых капель! Но сейчас — ни одной... Воспользовавшись отсутствием вдохновения, я взялась за чтение дневника Джека Керуака...

«Безумно, болезненно одинок по женщине в эти вечера... и впахиваю себе дальше. Вижу, как они гуляют снаружи, и схожу с ума. Почему так получается, что мужчина, предпринявший большую работу, одинокий и нищий, не может найти себе единственную женщину, которая бы подарила ему свою любовь и время? Кому-нибудь вроде меня, здоровому, сексуальному, раздираемому желаньем любой хорошенькой девчонки, на которую упадет взгляд, однако неспособному сейчас заниматься любовью, в юности своей, а они безразлично парадируют под моим окном - ну черт побери, это же неправильно! От такого и озвереть можно, ей-Богу!
Лег спать со средним показателем .350».

Вот это, вот это — моё! Импровизация бибопа на бумаге, этот спонтанно-экспрессивный, грубовато-яркий шаг слов... Наверное, Бог решил провести эксперимент и слепил меня по тому же лекалу, что и Керуака. Мистер Керуак, почему Вы так мало написали? Мне мало, мне нужна Ваша проза, как вода — измученному жаждой страннику, как огонь —  замершему бродяге, как еда — голодному нищему...

«Люди день за днем стремглав несутся на бессмысленные работы, видишь, как они кашляют в метро на заре. Они проматывают свои души на такие вещи, как «квартплата», «приличная одежда», «газ и электричество», «страховка», ведут себя как крестьяне только что от сохи и так ужасно довольны, что могут покупать всякие княки и прибамбасы в магазинах.
Моя жизнь же будет фермой, где я буду выращивать свою пищу. Не буду делать ничего - только сидеть под деревом, пока урожай мой будет расти, пить домашнее вино, писать романы для просвещения собственной души, играть со своими детишками и показывать нос убогим кашлюнам. А не успеешь оглянуться - они все уже маршируют на какую-нибудь всеуничтожающую войну, а вожди их начинают друг перед другом выделываться».

… В его творчестве я нахожу столько красок, столько лабиринтов мыслей и... столько родственного, созвучного с моим взглядом на жизнь, что творчество модных на данных момент писателей (кто сейчас моден? Я перестала слушать зомбирующие анонсы-рекламу-радио и действую наугад, вслепую, полагаясь на собственное чутье) видится мне жалкой пародией с претензией на художественность...

«Я бреду во тьме, и никто не поможет мне, кроме моего собственного безумного я. Я хочу пообщаться в небесах с Достоевским и спросить старину Мелвилла, до сих пор ли обескуражен, а Вулфа -- почему позволил себе умереть в тридцать восемь. Я не хочу сдаваться. Обещаю -- я никогда не сдамся, я сдохну вопя и хохоча»...

… Интересно, почему так неправильно устроен наш мир? Чтобы стать знаменитым, нужно сначала умереть? И почему сейчас модно говорить «я странный человек и я поэт»... Посмотрите на фотографию Керуака — здоровенный крепкий детина, красивый мужик с ясным взглядом, пронизывающим вас насквозь... А почитайте его произведения — он затащит вас в свой мир: яркий, чувственный, пропитанный дымом сигарет и дикой пляской джазового оркестра в дешевой забегаловке Нью-Йорка...

… «Я остановился у хибарки, где чувак торговал горячими красными чили в бумажных стаканчиках. Купил немного и съел, прогуливаясь по темным таинственным улочкам. Хорошо бы стать негром, денверским мексиканцем или даже японцем, кем угодно, только не белым, разочарованным самым лучшим в своем собственном «белом мире». (А всю жизнь у меня ведь были белые амбиции!)
Я проходил мимо темных веранд мексиканских и негритянских домов. Раздавались тихие голоса, да время от времени - смуглая ножка какой-нибудь таинственной чувственной девчонки. Прошла группа негритянок, и одна, помоложе, отделилась от остальных мамаш, подошла ко мне и сказала: «Привет, Эдди.»
Но я чертовски хорошо знал, что мне и близко не повезло быть тем Эдди - каким-то белым пацаном, который врубался тут в цветных девчонок. Я был просто-напросто самим собой.
Мне было так грустно - в фиолетовом сумраке, прогуливаясь - желая лишь обменяться мирами со счастливыми, верными себе, экстазными неграми Америки. Все это напомнило мне о Ниле и Луэнн, которые росли детьми тут и поблизости. Как хотелось мне преобразиться в Эдди, в Нила, в джазиста, в черномазого, в строителя, в софтбольного подающего, во что угодно в этих диких, темных, гудящих улицах денверской ночи - во что угодно, только не в самого себя, такого бледного и несчастного, такого тусклого.
На углу Двадцать Третьей и Уэлтона проходил великий матч по софтболу прямо под прожекторами, практически освещавшими бензиновую цистерну. Что за жестокое касание! - теперь шарахнула ностальгия по «Пацанам Бензинового Дома». Огромная страстная толпа ревела при каждом пасе. Странные молодые герои, всех мастей, белые, цветные, мексиканцы, итальянцы, играли с предельной серьезностью. Просто пацанята из песочницы в своих спортивных формах, а я, в свои школьные дни, со своими «белыми амбициями» вынужден был становиться атлетом-профессионалом. Я ненавидел себя, думая об этом. Никогда в жизни не был я настолько невинен, чтобы играть в мяч вот так, перед всеми семьями и девчонками со всего квартала - нет, я должен был идти в колледж, как последний паскудник, играть там перед студенточками на стадионах, вступать в братства, носить спортивные куртки вместо ливайсов и маек.
Некоторые просто созданы для того, чтобы хотеть стать кем-то другим, только так им удается желать, желать и желать. Такова моя звезда. Что сделал я со своей жизнью, захлопнув все двери к настоящей, мальчишеской, человеческой радости вроде вот этой, что заставило меня стремиться стать «иным», нежели все это?
А теперь уже слишком поздно»...

… Не знаю, как вам — но я не могу жить без его творчества: оно для меня, как противоядие от ядовитых зануд, прививка от бешенства матерщинников, глоток свежего воздуха среди душного смрада безграмотных графоманов, пишущих на Олбанском языке (это те самые «Превед», «Красавчег», «Ми-ми-ми», кто не знает). Керуак тащит меня за шкирку в свою Вселенную («Пошли! Сегодня я покажу тебе Рэя Чарльза, а потом — Переса Прадо! Не жуй ты эти сопли экзальтированных поэтов!»), с ним моя душа колесит по всей Америке, подыхает от жары в Мексике и дрожит от холода в Канаде...

«Ты должен поверить в жизнь прежде, чем попытаешься чего-либо добиться. Именно поэтому угрюмые, живущие по часам, рациональнодушные дипломаты из Государственного Департамента ничего не дали человечеству. Зачем жить. Если не стремиться к превосходству?»

Послушайте, не перебивайте меня, пожалуйста... Я прочитала его роман «В дороге» еще до того, как он стал «модным» (ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ЭТОТ ЯРЛЫК!!!) - я нашла потрепанную книгу самиздатовского качества на запыленной верхней полке в школьной библиотеке (я подрабатывала там летом), спросила у библиотекарши, кто это за автор. «А, алкаш какой-нибудь, не знаю! Выбрось!» Но... правильно, я не выбросила, а принесла домой и начала читать... Жадно, захлебываясь от восторга и впитывая всем своим существом, чувствуя, как под кожу медленно заползает наркотик...