Рим на Земле

(10)

Мiръ Мандельштама


                Белое тело его - ворон клевал.
                Белое дело его - ветер сказал.

                Марина Цветаева


   Вопиющая норма. Военные астры, и запах корицы, и asti spumante - это был мир. Такой, как его видели и как он должен был быть. Допустим, Елены Станиславовны были мелочью этого мира, допустим, Гумилёв и Есенин были в нём акцентами. Но мир стоял, как Рим на земле, вечный, разрушимый, зависимый и порождающий зависимости. В какой-то его нише жила бабка Рахель, в какой-то - адвокат Плевако...


Но рцухни Колизей - и рухнет Рим,
И рухнет мир, когда не станет Рима...

                (Байрон, пер. В. Левика)


Когда мир рухнул - Пространство взяло паузу, ошалев. Пустота и пауза. И, не успев осознать происходящее, начало сочиться кровью и грязью.
   Могло придавить обломками. Можно было уползать в щели, и даже - научиться питаться кровью и грязью, адаптировавшись к изменённой среде. Можно было бороться, веря или не веря в успех борьбы, или молчаливо противостоять.
   А можно было - не приять. И всем видом показать - Не приемлю.
   Это и сделал Мандельштам при всей своей недоразуменной внешности и неприкаянном лунатизме.
   Конфликт этого Не приемлю расколол пространство, как одиночный гром, как гнев Ильи-пророка.
   Бабка Рахель испугалась. Спряталась. Закляла семью стихи читать.
   Я не увидела этого в упор. Я грызла Вергилия, Гёте и Данте.
   До Мандельштама  доросла в тридцать четыре года. Чуть зубы не ломаю.
   До сих пор. Вокруг электрические разряды и запах озона.





                ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ


                ЛИТИНСТИТУТ


               
(1)

28.10.11.


   Я пошла на квартирник Гая Фридмана. На улице Ханита.
   И принесла ему вопрос, который вертелся у меня на языке пять лет, со времён Интерлингвы.
   Денис Новиков умер около дести лет назад, сказал Гай. Я выпендривалась на этом вечере, но рот и глаза у меня стали как блюдца. От чего? От сердечного приступа. Где, в Москве? Нет, в Израиле, сказал Гай, его могила в районе Беер-Шевы.
   После чтени Гая я подарила ему (вместо цветов) ручку-пёрышко. Алого цвета. Мистическое пёрышко.
   Тому уже два дня я функционирую в режиме замедленной съёмки. Я не нервничаю. Я плаваю в пространстве. Вечности, Бога, Дара.
   Прошло 20 лет. Я очень, очень счастлива в третьем браке.
   Я смотрю в глаза Времени.
   В девятнадцатом и ранее веках нормой в подобной ситуации было биться в истерике. Поэтому в моей ситуации человек чувствовал бы внутри истерику.
   В двадцатом веке нормой счтал стресс: тебя трясёт. Человек двадцатого века напился бы в качестве превентивной меры валерьянки и транквилизаторов.
   Двадцать первым веком владеет депрессия. Поэтому я плаваю в пространстве.
   Человеческие чувства автоматичны.
   А опыту нет границ.