Глава 11 Выйти из круга

Из записок
1966
«Закарпатье. Три недели… говоря газетным языком, «в составе туристической группы посещала и осматривала» Ужгород, Мукачево, старинные замки, ходила в походы, сидела у костра, - кажется, что и сейчас слышу шелест деревьев вокруг палатки и пахнет дымком. Необычные ощущения остались - ведь всё другое! - жаль только, что не было интересных встреч и два моих поклонника - альпинист и инженер, - были просто скучны. А, может, это я не умею или не хочу высматривать в каждом человеке что-то интересное? Да нет…
... Взяли к нам в Комитет помощником режиссера парнишку, зовут Сережей. Лицо напряженное, взгляд беспокойный и похож он на красивого щенка-подростка. Вчера, во время прямого эфира, в студии стоит у пюпитра и вдруг по тихой связи слышу его шёпот: «Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа...» Взглянула на него через студийное стекло: смотрит на меня… и погрозила пальцем:
- Серёженька, Есинин* – потом, прямой эфир как-никак.
А позже, на репетиции с ансамблем, подошел к танцорам и сказал:
- Что же вы такую чепуху показываете?
Руководитель обиделся, - нехорошо, мол, вот так, - а Сережка:
- Почему ж нехорошо? А если я так думаю.
Забавный парень. Кажется, он из тех, кто «может принять свет», о котором пишет Мережковский*: «Посмотри, каков луч солнца, когда он проникает через узкую щель в темную комнату. Он протягивается прямой линией, потом ложится на какой-либо твердый предмет, преграждающий ему путь и заслоняющий то, что он мог бы осветить. Но луч лишь останавливается, не скользя и не падая. Так и душа твоя должна сиять и изливаться, не изнемогая и не ослабевая, как луч солнца освещая то, что может принять свет».
... Областной фестиваль самодеятельности. Отбираю для передачи номера… Но болит, болит  голова. И боль наступает, сдавливает. Ах, как глубоко всё входит в меня! Волнуются исполнители, и я – с ними, ошибается баянист и – словно я… дергается занавес и я - с ним... Голоса, суета, споры жюри... Громко, слишком всё громко! И эти яркие юбки, кофты танцоров!.. Выхожу в холл. Тюфячки на полу. Полежать бы на них с закрытыми глазами!.. Но опять поют, танцуют, поют...
Но – к троллейбусу. Эти двери открываются, закрываются в моей голове! И тошнит... Закрываю глаза, но опять - лица, юбки, поющие рты, руки, ноги… Нес-тер-пимо!
Наконец то - дома. Нашатырный спирт, две таблетки. Зубы стучат о стакан воды. Падаю на кровать. Слезы по вискам - на подушку. Медленно тает боль. Засыпаю
 
Командировки, съемки, монтаж сюжетов, работа с самодеятельными коллективами, показ театральных спектаклей – всё это было сложно и, зачастую, крайне утомительно. Но мне нравилось. Если бы только не замечать той лжи, которой были пронизаны передачи!
Но в те, шестидесятые, которые теперь называют «годами Хрущевской оттепели*», наконец-то появилась относительная свобода. И это значило, что там, в Москве, уже прорывалась из-под земли живительная влага: у памятника Маяковскому* и в «Политехническом» институте при переполненных аудиториях поэты Евгений Евтушенко*, Андрей Вознесенский*, Бэла Ахмадулина*, Булат Окуджава* читали свои стихи, в которых звенело сопротивление идеологии социализма; в театре «Современник» шёл спектакль Олега Ефремова* по роману Юрия Трифонова* «Дом на набережной», навлекая на себя гнев правящей партии; ставили спектакли «сопротивления» режиссеры Георгий Товстоногов, Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Марк Захаров; с трудом, но устраивали выставки своих картин художники «Андеграунда», писавшие картины вопреки «методам социалистического реализма», и на эти выставки люди выстаивали огромные очереди. Но всё это было там, в Москве, а у нас, в провинции… Оставались мы еще маленькими замершими корешками, в которые лишь через пару десятилетий тоже начнет проникать живительная влага.
 
«Часто не прощаю людям их слабость, мелочность, подлость и не мщу им, а просто отстраняюсь. Но защищаю тех, на кого нападают, - жалею, - а они потом тянутся ко мне и я начинаю тяготиться этой их привязанностью. Замкнутый круг. Критик Павел Басинский* пишет: «Не надо думать, что это происходит от злого чувства, нет: это именно от, так сказать, слишком «теоретической», идеальной любви: хочешь видеть их совершенными, а они, как назло, не такие!» Утешают эти слова, но - вопрос: что истинно? «Теоретическая» любовь к людям или простая земная жалость к ним?
... Конец ноября, а на деревьях набухли почки, да и напротив телецентра поле покрыто желтыми цветками, низко припавшими к земле, - словно им так теплее. А как же с мудростью природы? Ведь скоро выпадет снег, ударят морозы и все эти цветки… Значит, и у неё - мудрой! - бывают накладки?
... Когда прихожу на работу, то даже те, кого недолюбливаю, в разговоре со мной оживают, улыбаются, и я не могу от них отвернуться, огорчить резким словом. Ложь - во мне?
... У Сережки слабейшие нервы. Не могу видеть его лихорадочных движений, воспаленного взгляда, - хочется обнять и, напевая что-то светлое и ласковое, навевать забвение. Он, как яркий, колеблющийся от малейшего ветерка огонек, светлый луч.
... Вчера вдруг резко похолодало, запорхали снежинки, потом повалил и густой снег. А деревья-то ещё в листве! Вот и стоят замершие, словно испуганные, опустив ветви под его тяжестью. Но красота!
... Делала передачу из театра с актёром Дмитрием Свидерским и вот уже несколько дней во мне - мелодия. Незнакомая, манящая. Долго ли продлится?.. Эти родственные души!.. Словно в себя заглядываю. А уходят, и с ними - частица моего «я».
... Лев Николаевич Толстой* советует: «Во время упадка духа надо обращаться с собой, как с больным. И главное - ничего не предпринимать». Хорошо, прислушаюсь к классику. И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус - вверх, другой - вниз, зеленые глаза и хвост - в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому, - чуть дрожащей рукой протянул его мне: - Он тогда потеряет свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но… Но для меня - свежий ветерок в душный полдень. Как это у Андрея Вознесенского? «В меня из него вливается свет».
... Завидую тем, кто всю жизнь занят любимым делом, а я… А меня ни-ичто не увлекло. Пробовала писать стихи, рассказы, учиться играть на пианино и даже лепить...
Тогда Юрка, моя первая влюблённость, ко дню рождения прислал мне из Москвы, где учился в военной Академии, килограмма три зеленого пластилина, и я лепила. Лепила из него руки, ноги и даже голову, которая потом долго валялась на чердаке, каждый раз пугая того, кто туда поднимался. Так что на многое набрасывалась с жадностью, и всё более-менее удавалось, но в результате – пус-то-та. И это значит, что я - не из тех, кто ставит перед собой цель и добивается её. А вот Шервуд Андерсон* пишет: «Только полет и порыв; лети и рвись, иначе - гибель». Безумие? Но какое священное безумие!

... Ленинград. Приемные экзамены на факультет телевизионной режиссуры. Конечно, необходимости поступления еще в один институт не было, но зато остались письма Сандро, с которым там познакомилась.
Он:
«Пишу эти строки и вижу четыреста четвертый номер гостиницы, томик Джами* и тебя. Но почему-то писать очень трудно, а объяснить - ещё труднее. Вызываю все те чудесные минуты с тобой, моим прелестным ангелом-хранителем, и меня не покидает чувство, что это был сон. Но ведь было же, было! Было прекрасное и осязаемое чувство, наполненное и радостное! Я и сейчас еще отчетливо слышу голос твой и чувствую робкую, очень ласковую руку! Прости, что не позвонил тебе в последний день и очевидно показался  таким же банальным стервецом, как и многие из нас. А я просто испугался того, последнего дня и струсил. Не знаю почему, но это так. Может быть, отчасти из-за этого и не писал тебе так долго. Чудесная моя Пери! Как хочется остаться в твоих воспоминаниях таким, каким ты хотела меня видеть! Но, к сожалению, и во мне есть то, что разочаровало бы тебя. Может, пишу ересь. Прости. Но все же, хочу сказать тебе самое важное: я должен тебя увидеть! Даже если ты и не захочешь этого. И готов для этого сделать всё. Не знаю, буду ли снова держать в руках твое письмо? Но если буду, то это - счастье! Если можно... целую».
 
Удивительный Сандро! Всё, всё вызывало трепет в его душе, как у струн арфы - чуть заметное прикосновение. И каждое мгновение с ним было наполнено ощущением красоты, грации. Да он и впрямь был по-восточному царственно красив, и когда шли с ним по Невскому, то встречные оглядывались на него.   
Вспоминаю: мы сидим с ним в холле на затёртом диване и для экзамена учим басню, но ему не до неё, - он восхищенно смотрит на меня; в кафе танцуем медленный вальс, он робко подносит мою руку к губам, целует; его растерянные глаза, когда не нашли моей фамилии в списке принятых и вскрик: «Нет! Не может быть!», а потом снова – в кафе с Олежкой, Володей, шампанским, мороженым... Что может быть прекраснее таких минут?! А в сумерках - парк, моросящий дождь, мы - под навесом и его прекрасные глаза, голос: «Неужели больше никогда не будет такого?» Хрупкие, тающие мгновения былого очарования!
 
Моё письмо:
«Сандро, милый! Огорчало в наших встречах то, что (как мне казалось) чувствовал ты себя должником что ли? Почему? Нелепо. Ну нет во мне ни единого упрека тебе! Когда встретились, сразу ощутила: будет нечто глубокое, светлое, но то, что станет потом мифом, грезой, наваждением, - назови, как хочешь! – и с чем томительно-сладостно будет оставаться наедине.
Сейчас передо мною подаренный тобою томик Джами и твоё письмо. Ты мечтаешь встретиться. Милый Сандро, думаю, что встреча должна стать для нас только мечтой, поэтому прими от меня последнее: живи долго в добре, любви, счастье насколько это возможно. Робко целую».

Тот самый томик Джами. Чуть заметной карандашной чертой отчёркнуты строки:               
                Твои глаза приносят в мир смятенье.
                Их обрати к поникшему в моленье.
                Увы! Твоих бровей туранский лук
                Без промаха разит, без сожаленья.
                Весь мир тебе сокровища дарит.
                Душа живая – всё моё даренье.
                Я – пёс твой…
А на листе под обложкой написано: «Пусть был так краток миг, но как прекрасен! Благодарю тебя. Тогда ты лаской, негой одарила – благодарю тебя. И в час, когда мне трудно будет – благодарю тебя».
Благодарю и я тебя, мой восточный Принц!
 
«Иногда кажется: а не за мыльными ли пузырями гоняюсь?.. не удаляюсь ли от людей? Ведь жизнь подсовывает мне новые и новые судьбы, - пишет Виктор, инженер из-под Москвы, с которым познакомилась в Закарпатье, шлёт и шлёт, - уже четыре года! - письма Николя из Прибалтики, а я… Ну, что б с одним из них быть рядом! Нет. Всё - одна да одна.
... Сомерсет Моэм*: «Как жить?.. Если хочешь познать всю глубину горя и радости, всеобщности и полноты, то должен ты приносить добро и радость родным тебе по духу людям. И если даже они не всегда будут платить тем же, то и тогда станешь менее несчастлив, если будешь вечно отстранен своим эгоизмом и холодностью. Это то же: если бы ты разложил одинокий костер и теперь подбрасываешь в него сучья, и чем больше их, тем огонь сильнее и ярче, отчего уже не чувствуешь себя таким одиноким. И уже согрелись твои продрогшие руки, плечи, и уже к твоему огню идут страждущие, и вам уже хорошо у костра, который греет и тебя, и друзей твоих… Так и огонь доброты в сердце своём необходимо постоянно поддерживать добротою дел каждодневных. И тогда обязательно придут люди, родные тебе, и принесут свое тепло, и всем будет хорошо». 
Господи, вроде бы так и стараюсь жить! Но почему так мало радости?
 ... Вчера ходила на фильм Параджанова* «Тени забытых предков». Карпаты, трембиты, гуцульские песни… человек с молодости тянется к мечте, но жизнь на какое-то время, как вначале кажется, заставляет его уйти от неё, а потом оказывается, что теряет её и только в час смерти вспоминает о ней. Значит, таков извечный круг жизни? Значит, идущие вослед тоже пройдут путь под названием «Мечта»?
... Прочитала за последние два месяца: Тендрякова «Подёнка - день короткий», - борьба за простое выживание; Болдуина «Утро, вечер и...», - слишком глубокое, до патологии!.. копание в себе; Дж. Апдайка «Кентавр», - герои, как и я, не знают, ради чего живут, во что верят. Начала читать Селинджера «Над пропастью во ржи».
… Иногда появляется какое-то удивительное состояние души, - всё волнует, всё будто впервые. Дует ветерок, и я ощущаю его каждой фиброй лица; ложусь спать и прикосновение прохладного, мягкого одеяла волнует; смотрю телевизор, - в парке танцуют венгры, - и будто прикасаюсь к их костюмам, ощущаю запах той вечерней зелени и волны чардаша звучат во мне. По-видимому, то, что озаряет в такие мгновения, то, что мне боязно расплескать, как драгоценное вино, поэтам дано навсегда. Счастливцы!»

«Я – режиссер... «Обмывали» меня на работе в холле, а потом все ушли к своим мужьям, женам, детям. Остатки еды на тарелках, огрызки яблок, стаканы на раскисших газетах…  Пришла домой. Сижу и реву… Но ведь Николя всё шлет и шлет письма: «Не совру, если скажу, что большинство времени ты находишься со мной и днем мои мысли поминутно возвращаются к тебе, да и когда засыпаю, тоже». И приглашает к себе на Новый год, а я... Бедняга! Ведь знаю, что не поеду.
... Снисходит благодать, когда в небе - луна, а под ней - деревья, выбеленные сверкающим инеем. Снисходит благодать, когда остаюсь наедине с музыкой.
Кого благодарить за всё это?
... Из очередного письма Николя: «Ты когда-то писала, что хочешь поехать за границу. Могу предоставить тебе эту возможность, причем - на несколько лет. В Англию. Но прежде ты должна стать моей женой».  Жить в Англии, изучать язык, быть обеспеченной женой, но... Но отказаться от мечты? Неужели есть то, на что можно променять любовь?
... Всё больше за плечами прошлого. Перебираю фотографии, они оживают и вот одна из ранних: почти еще мальчишка в морской форме со сдвинутыми бровями, с припухлыми, но твердыми губами, и на обороте надпись: «Можно все заветное покинуть, можно все бесследно разлюбить, но нельзя минувшему остынуть и нельзя о прошлом позабыть». Генка Бубликов... А вот Игорь Борисов и на обороте фотографии тоже надпись: «Славной Галинке на память». Мне тогда казалось, что влюбилась в него, но это быстро прошло… Лариска, мой дорогой Чижик. В лапту играли, рыбу в речке корзинками ловили, летними  вечерами висели на изгороди парка и смотрели на приезжих артистов… Вася Яхимович, офицер, делавший мне предложение «руки и сердца»; красавец Алешка Тимошенко, тоже офицер, влюбленный в меня; Юрка Поляков - Колумб, открывший меня… для меня; Олежка, Володька, Витька Халанский, Вася Пищулин и те, чьих имен уже не помню, где вы?.. Прошлое – далекое, невозвратимое. Прошлое – дорогое, живое. И живое настолько, что налетают запахи тех мгновений.
… Ходила на «Амаркорд» Феллини*. Поэзия, мечта, блуждание в тумане...
И домой - через Судок, сквозь туманную сырость оврага. И воздух - настой из трав… и Феллини… и улицы… словно чужие.
А дома - Максимилиан Волошин*:
                Всё бытие случайно и мгновенно.
                Явленья жизни – беглый эпизод
                Между двумя безмерностями смерти.
                Сознанье – вспышка молнии в ночи,
                Черта аэролита в атмосфере,
                Пролёт сквозь пламя вздутого костра
                Случайной птицы, вырванной из бури
                И вновь нырнувшей в снежную метель…

... Книги всегда спасают. Дмитрий Мережковский, я опять – к Вам:
«С отрицанием, скептицизмом разум не враждебен: напротив, скептицизм служит его целям, приводя человека путем колебаний к чистым и ясным убеждениям».
Ну что ж, буду колебаться и снова пытаться идти и идти к «ясным убеждениям».
... А на улице – весна. Прекрасная, томящая! Но лгущая. Знаешь, я устаю от тебя! Ты сближаешь грани начала и конца, обостряешь ощущения быстротечности и обманчивости жизни, и потому кажешься морокою.
... Николя в письме снова просит любви. Сейчас напишу ему, что выхожу замуж за другого... А, впрочем, после выходных.
... Начинаю завидовать женщинам, которые легко, не очень-то задумываясь над последствиями, выходят замуж и у которых есть дети. Почему же у меня всё так сложно!
И Господи! Для чего выбросил ты меня в этот мир, если одновременно варю щи, слушаю Генделя* и читаю письма Репина*?»

«Перелистывала свои дневники, набрела на когда-то выписанные слова Владимира Соловьева*: «Этот» может быть всем только вместе с другими, утверждая же себя вне другого, человек тем самым лишает смысла свое собственное существование, отнимает у себя истинное содержание жизни и превращает свою индивидуальность в пустую форму. Таким образом, эгоизм никак не есть самосознание и самоутверждение индивидуальности, а напротив - самоотречение и гибель».
Наверное, философ прав.   
... По-видимому, в последние мгновения своего земного бытия человек потому страдает, что больше никогда не увидит неба, травы, деревьев, родных лиц. Значит, истинная радость - во всем этом? И в каждом прожитом дне?
... Герман Гессе*: «Для меня важно только одно - научиться любить мир. Не презирать, не ненавидеть его и себя, а смотреть на всё сущее с любовью, с восторгом и уважением. Единство, которое я чту за этим многообразием, и есть сама жизнь, полная игры, боли и смеха. И ты можешь в любое время вступить в него, оно принадлежит тебе с того самого мгновения, как ты отказался от времени и пространства, как ты вышел из круга условностей и в своей любви стал принадлежать всем богам, всем людям, всем эпохам». Ах, Гессе! В том-то и вопрос: как отказаться от времени, пространства и выйти из этого проклятого круга условностей, который связывает по рукам и ногам?
... После обеда снежку подсыпало! И легкий ветерок, солнце! До прямого эфира еще целых два часа, так что не пойти ли в мои «поля», что напротив телецентра!
И уже бреду по занесенной поземкой тропке, останавливаюсь возле кустика, до макушки занесённого снегом, подставляю лицо солнцу, закрываю глаза, - пусть и меня наполнит!
А потом любуюсь сапфирным поблёскиванием снежинок, разморенными под солнцем грачами, - с обвисшими крыльями сидят они под деревьями и лениво покаркивают.
И именно в такие мгновения думается: то, что делаю на работе до смешного мелко и никому не нужно. И только это - истинное.
... А, может, в те мгновения, когда вдруг замечаем красоту, благость заката, когда смотрим в понимающие нас глаза, мы и принадлежим «всем богам, всем людям, всем эпохам»? Может, именно в эти мгновения и проникаем в Единство?
... Завтра работаю, в Карачев не поехала, так что Новый год встречаю одна. До двенадцати - полтора часа… Изменить бы за эти полтора жизнь! Но что ищу?.. А на улице дождь, дождь, дождь со снегом... Жаль, очень жаль, что совсем не люблю Николя, но иногда думается: а, может, если выйду за него, свершится чудо и вспыхнет вдруг она, эта самая любовь?.. Но нет, пусть тот, кого искала и ищу, не будет семи пядей во лбу, но все же… А я стану ему поддержкой. Вот и всё.

*Сергей Есенин (1895-1925) – Поэт, представитель ново-крестьянской лирики.
*Дмитрий Мережковский (1865-1941) - Писатель, поэт, литературный критик, переводчик.
*Хрущевская оттепель - Периода в стран после смерти Сталина (с середины 1950 до середины 1960).
*Владимир Маяковский (1893-1930) - Советский поэт.
*Евгений Евтушенко (1932-2017) - Советский поэт.
*Белла Ахмадулина (1937-2010) - Поэтесса, писательница.
*Булат Окуджава (1924-1997) - Поэт, бард, прозаик и композитор.
*Андрей Вознесенский (1933-2010) - Поэт, публицист, художник, архитектор.
*Олег Ефремов (1928-2000) – Актёр, режиссёр театра и кино, педагог.
*Юрий Трифонов (1925-981) - Писатель, мастер «городской» прозы.
*Павел Басинский (1961) – Писатель, литературный критик.
*Лев Толстой (1828-1910) – Русский писатель.
*Шервуд Андерсон (1876-1941) - Американский писатель.
*Нуриддин Джами (1414-1492) - Персидский поэт-мистик, философ.
*Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) - Британский писатель.
*Сергей Параджанов (1924-1990) - Кинорежиссёр, сценарист.
*Джером Сэлинджер (1919-2010) - Американский писатель.
*Федерико Феллини (1920-1993) - итальянский кинорежиссёр.
*Максимилиан Волошин (1877-1932) - Русский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик.Георг Гендель (1685-1759) - Немецкий и английский композитор.
*Илья Репин (1844-1930) - Художник-живописец.
*Владимир Соловьёв (1853-1900) - Религиозный философ.
*Герман Гессе (1877-1962) - Немецкий писатель, художник.