Есть барыни в русских селеньях!

Бесспорно, самое лучшее совпадение – это цифры в спортлото.

Но при совпадении настроений тоже случаются выигрышные комбинации.
У моей деревенской соседки  Нинель Ивановны был  словоизливательный приступ. Я не сумела увернуться и тоскливо стояла под этим словесным водопадом, мучительно ища повода слинять. Не то, чтоб я сноб или нелюбознательная. Но стиль изложения моей соседки хорошо описан классиками: вам, может, не слыхали про такое животное, как  верблюд, но уж  багажного раздатчика Должностюка вы должны знать совершенно определенно.
 
Вот и в этот раз она поинтересовалась, не кажется ли мне, что новый хозяин того розового дома на том конце деревни, ну, того, который раньше был зеленым, очень похож на механика  с пятой швейной фабрики. Я сообщила, что не только дома розового, бывшего  зеленого, не знаю, но и не имела чести быть представленной механику. Но как же ты не знаешь Василь Степаныча? Его все на фабрике знали! Может, ты и жены его не знаешь, Марьи Петровны? Как же так, она всегда на доске почете висела.
Не, ну где я, а где та фабрика, с ее ударниками  и механиками?
Каюсь, в какой момент, и в какой связи рассказ Нинель Ивановны перескочил с механика Василь Степаныча  на другую тему, я не уловила. Но на ключевую фразу «барыня зарайская» я среагировала. Совпало.

Дело в том,  что барыни зарайские в последнее время меня весьма  занимают.
Нашла я тут недалеко под Зарайском местечко одно душевное. Дворянское гнездо разрушенное, Сенницы называется.  Осколок прошлого в прямом смысле, почти ничего не уцелело. Но  лиственничная аллея… липовая аллея… пруды… парк со множеством  необычных елок и сосен, с огромными маньчжурскими орехами… 

Вообще-то я не люблю ничего заброшенного. Дворянских гнезд в том числе. Впрочем, парадно-туристического гламура тоже не люблю. Но в тот день, когда я там впервые оказалась, как-то совпало все, и настроение, и погода – временами срывающийся мелкий предосенний дождичек, и компания. И настолько по сердцу мне это место пришлось, что я не поленилась, разыскала о нем книжечку, местным краеведом написанную, и теперь грежу всеми этими Голицыными, Шаховскими, Виельгорскими, ну и конечно, Гагариными, поскольку так или иначе, пусть по женской линии, но имение всегда оставалось в их руках.
 
Так что при упоминании барыни зарайской  я сделала стойку, навострила ушки и включила воображение. Два воображения сразу, мое и соседкино – это ж какой джек-пот собрался!

 - А мать наша барыня зарайская. А ты не знала? Да-а-а, благородная она, ты знаешь, я думаю, она из поляков,  гонористая очень…  Никогда в жизни не работала. Бабка  все по дому делала, мать отцова. 

Зарайская барыня из полячек?  Почему бы и нет? У последних хозяев Сенниц управляющим был поляк,  благородных кровей, кстати.  После очередного польского восстания многих молодых шляхтичей лишали титулов  и отправляли на четверть века тянуть имперскую солдатскую лямку. Вот один из них  по окончании срока службы  предпочел продолжать служить своему генералу в должности управляющего имением, а не возвращаться в Польшу.
 
   - И Ленку она для себя родила. Так отцу и сказала: это твои дети были, а Ленка – для меня. И вот как сказала, так и сделала: Ленка-то барыня вся в нее, никогда  не работала,  всегда при бухгалтерии пристраивалась.

Опаньки.
Знаю я ту Ленку. Дама она круглая и розовая. 
То, что она круглая, это каждый может видеть. А то, что розовая – только избранные,  несчастные соседи.
Приезжает она часто, летом почти каждый вечер. Но не ночует. Гуляет по участку, пощипывая то лучок, то смородинку. Неглиже погуливает. Вот то есть буквально неглиже: в… э… панталонах и  бюстгальтере. Прогревая свои телеса в ежедневном режиме, она не считает нужным обзавестись для этого купальником или шортами. Мол, на своем участке что хочу, то и делаю.
Муж мой из-за этого нервничает, но он  вообще слегка пуританин: клянется, что даже в школе в девчачью раздевалку так ни разу и не подглянул.
Ну а я пофигистка,  меня ее неглиже никогда не тревожило.
Что я еще про нее знаю?  То, что она брюнетка, и что она три раза выходила замуж за одного и того же мужа. Расписывалась и разводилась, расписывалась и разводилась: эдакий  деревенский вариант тейлоризма.
Еще я знаю, что у нее приятный голос, и что читает она вслух громко, четко и выразительно.  Читает она сидя на крылечке, а в прикрытом москитной занавесочкой  дверном проеме  угадывается  силуэт сидящей на стуле  старухи. Старуха сурова, необщительна и почти никогда не выходит из дому. Один раз в месяц, на автобусе, они с Ленкой едут к ней, в ее городскую квартиру. Там старуха моется в ванной, все остальное время  обходится тазиком за ширмой. Ни водопровода, ни  канализации у соседей нет.
Старуху зовут Верою  Федоровной, и она мать Нинель Ивановны.
 
Но то, что Ленка Нинелина сестра? Однако… Я никогда не интересовалась их родственными связями, ну приезжает кто-то постоянно, мне какое дело? Но сестра? Родная? 
Во-первых, Нинели около семидесяти, а Ленке чуть за пятьдесят. 
А во-вторых, не разница в возрасте  удивительна. А удивительно то, что одной из самых популярных песен Нинель Ивановны является  плач по своей судьбе. Сюжет плача таков:  есть у Нинели три старших сестры,  Лилия, Роза и Гортензия.  Все три умными уродились, десятилетки позаканчивали, а потом институты и техникумы,  за офицеров замуж повыходили,   а бедной Нинели ни имени цветочного не хватило, ни ловкости в учебе, вот и пришлось ей после семилетки  на швейную фабрику идти  и там век свой в девках коротать. Мне довелось  прослушать несколько  вариантов этого плача, но о том, что есть еще одна сестра, которой цветочного имени тоже не хватило, ни  в одном из них никогда не упоминалось. Так что я всегда полагала, что Ленка или племянница, или кузина, или еще какая родня.

  -  А  я Ленке говорю: ты бы, слышь, не все подряд из журнала матери читала. Ну ладно, про гороскопы  или про лечение травами, а ты зачем ей про  пять способов угодить любовнику в постели,  читаешь? Зачем ей это?  А Ленка, слышь, смеется: и вправду, зачем ей это? Она сама еще сто пять способов посоветует!
И точно, уж она знает. Она одних абортов штук сто сделала! Лилька рассказывала, я-то сама маленькая была, не помню этого, отец как про аборт узнает – ругаться начинал, сына хотел. А  она только посмеивалась и говорила, что сама будет решать, кого ей родить, кого нет.
Ленку-то она родила, когда отец уже сильно болел. И он не верил, что от него. Видишь, мы все беленькие, это я хной крашусь, а так-то я блондинка. А Ленка чернявая, видишь?  Отец все допытывался – от кого. А она глазом так зыркнет:  «от Гагарина!». Слышь-ка, от Гагарина! А как она от него  могла, когда она осенью родила, а Гагарин только в апреле полетел, как раз в день космонавтов.
А я тебе скажу, очень даже может быть, что это вовсе и не она ее родила. Да, а что ты думаешь: прикидывалась, подушку подкладывала, а сама договорилась с какой-нибудь цыганкой…
       
Ну да, ну да.  Оно конечно, Гагарину перед полетом, да и после полета тоже,  не до похождений в нашей деревне было. А если имелись в виду другие Гагарины, те, которые из Сенницкой усадьбы?  А? Каков сценарный поворот, Луис-Альберто  нервно курит в стороне вместе с Изаурой.

  -  Хотя нет, вряд ли нагуляла…  Она ж, пока отец был жив, из дому вообще не выходила. Даже в нужник не выходила, у нее  приданое  такое специальное было: стул с горшком, и еще тазик умывальный с кувшином. Красивые, в голубых цветочках.

Эх, глянуть бы на то приданое.  Тазик умывальный  с  кувшином и у моей бабушки были, правда, кувшин был уже без ручки, а вот стулья с горшком я только в музеях видела.
 
  - А это, слышь, как там получилось-то? Отец ее после первой брачной ночи вернуть хотел.  Не девушкой она оказалась. Да это б еще ничего, он ее не слишком молоденькой взял, всего ожидать можно было.  Но она прям с первого дня на своем поставила: мол, ничего делать не буду, ни в огороде, ни по дому, хватит с тебя того, что в постели обслуживаю.  Вот отец и хотел ее вернуть, да бабка, мать отцова, не позволила.  Сказала, что люди смеяться будут, что вот, мол,  Иван долго выбирал, да порченую выбрал.  А нельзя ему было, чтоб люди смеялись, должность у него ответственная была, уполномоченный он от органов был.
А она прямо так и сказала: шагу из этой комнаты  не ступлю,  хочешь – силком выводи. И отец-то, слышь-ка, не посмел. Вот какую власть она над ним забрала.

Надо же, какой нежный уполномоченный от органов: перед людьми позориться не хотел.
Вообще, Нинель про него часто вспоминает, особенно в связи с падением современных нравов.  Вот, мол, когда уполномоченные органы за всем следили, то порядок был. А отца ее, после войны уже, враги из органов уволили, но он все равно, как где непорядок увидит, всегда сигнал подавал куда надо.

  -  А мать, как сказала – так и сделала, пока отец жив был – из комнаты ни разу не вышла. Бабка  еду ей туда носила, а горшок отец выливал,  утром и вечером. Даже прорубил специальную дверцу, чтоб не через  дом ходить,  где мы все спали, вот какой деликатный был человек.
Бабка, мать отцова, ее любила. Всегда такая ласковая была, стучит к ней в дверь: Верочка, картошечка сварилась, вам подать? А та ей так важно: Спасибо, Марина Андреевна, буду вам очень признательна.
Слышь, а Лилька-то чего говорит? В войну мать тоже из комнаты ни разу не вышла. А тут бои были страшные. Немцы железнодорожной мост через Оку хотели захватить, наши защищали. Стреляли, бомбили, все горело, страх.  Город весь эвакуировали, отец приехал мать с Лилькой и Розкой увозить,- или подожди, Розы-то еще не было, она как раз прям в новый год родилась, ее сорок вторым записали, а надо было сорок первым, - на коленях стоял и плакал. А ну как немцы придут – ее, как жену уполномоченного от органов, первой  расстреляют. И чтоб хоть детей пожалела, если себя не жаль. Она ему будто бы сказала, что и пострашнее немцев зверей видывала. Поклялась, что не выйдет из комнаты – значит, не выйдет. Бабка с детьми в погребе пряталась, а она у своего окошка так и просидела. Во какая гонористая!  И как не побоялась?

Ну, давай  же Нинель, сейчас ключевой момент, выдвигай разумную версию. Не могу же я сочинять за тебя абсолютно все? 
Женщина может возненавидеть своего мужа и на несколько лет занять глухую оборону, забаррикадировавшись в своей комнате.  Тем более, что свекровь у нее в союзниках оказалась.
Но упираться, когда твой дом  оказался на линии фронта?
А у нас тут реально была линия фронта, на день победы как-то раз два ветерана в кафе схлестнулись, спорили, кто на окраине деревни был - парашютисты немецкие или мотоциклисты. Они тогда ФЗУшниками были, совсем пацаны, лет пятнадцати, последними на заводе оставались, работали под конвоем, паковали остатки оборудования, так же под конвоем, но безоружными,  их на поимку диверсантов и отправили. С того берега диверсантов немецкая артиллерия прикрывала, так бы мальчишки  и полегли, но вдруг откуда-то два наших танка появились и подавили немецкий огонь. 

И вот в такой ситуации подвергать действительно смертельной опасности  не только себя, но и детей, и свекровь, которая была к ней добра?
Хотела остаться под немцами? Маловероятно.  Похоже, у нее не было намерения что-либо менять в своей жизни,  она человек одной идеи, одного плана. И пока он не будет выполнен – новое дело, новый план, начинать не может. 
Но почему муж силой ее эвакуировать не стал? Что-то такое между ними стряслось, и мужик в мирное время свой домашний персональный ад вынужден был сносить смиренно, и возможно, не без мазохистского компонента.  Но под обстрелом продолжать свои игры?  Почему он попросту  ее не связал и не погрузил в машину, или что там у него было, телега?

Лиле, по моим прикидкам, на тот момент года три было. Плачущий отец на коленях, конечно, мог впечататься в детскую память.  Но разговор она явно с чужих слов передавала, с бабкиных, скорей всего. А в семьях уполномоченных от органов лишнего, видать, не болтали.  Одна надежда  на Нинель, начнет на Ленку-барыню-лентяйку жаловаться, авось, и проболтается.

  - А Ленка-то думает, что раз они с матерью все книжки вместе читают да шушукаются, то и сама она барыня.  А какая ж она барыня, раз в нищете росла. Вот ты и подумай, я может, больше нее барыня, мне отцовского богатства-то хоть чуть-чуть, да хватило.  А Лилька так вообще принцесса.
Отец-то, когда уполномоченным был, знаешь, сколько он всего по ордерам получал? И пайки, и обстановку всякую, и одежду.  Я нарядней  всех  в классе была одета,  у меня два школьных платья было, и ботиночки на меху. У Лильки   два пальто было, одно с чернобуркой,  да  еще и пыльник был, а Ленке  все из старья перешивали, так какая ж она барыня?
А мать у отца ничего не брала, в одном платье ходила и зимой и летом, заплатки ставила, о какая!
Лилька рассказывала, отец однажды ей сервиз принес, расставил на столе. Она подошла, рассмотрела каждую чашечку, и ну давай их бить. А бабка ничего ей не сказала, вымела осколки. Лилька плакала, очень ей жалко было красивых чашечек, но бабка на нее цыкнула, мол, права мать, незачем прошлое вспоминать. Я так думаю, это их сервиз был, фамильный, конфискованный, наверное.

  - Что, сколько матери лет? Да ты меня не слушаешь, что ли? - обиделась Нинель Ивановна. - Я же тебе о чем толкую, ей в ноябре сто лет будет.

  -  Я уж и с Лилей списалась, она обещала приехать, и Розин Митя приедет. Зине писать не стала, я перед ней кланяться не намерена. Пусть Лиля ей пишет, как уж она захочет.
А мать, ты слышь. чего мне говорит-то? Ты, Говорит, Нинуша, особо не рассчитывай, я до ста лет жить не собираюсь.  Говорит,  ты не майонез для салатов запасай, а муку для поминальных блинов. Вот я и думаю, писать Лиле про это или не писать?
Мать же, она ведь такая. Барыня. Как захочет, так и сделает.

  - Яблок нападало... Ты как думаешь, если их сейчас на вино поставить, к ноябрю поспеет?
  -  Поспеть-то поспеет, - решила я, но кислятина будет. лучше уж водку на травках настоять. Или наливок наделать, из черной смородины, или из малины.

И разговор наш плавно перетек в кулинарную сферу.

А на следующий день я встретила Веру Федоровну. Шла с Леной в сторону остановки автобуса, наверное, банный день у них был.

Впервые за двадцать лет я постаралась ее как следует рассмотреть.
Маленькая, хрупкая, но совсем не сухопарая, не высохшая старушка.  То ли крой платья такой, то ли и впрямь фигура сохранилась: и талия, и бюст, и осанка.
Лица из-под широкополой панамы толком не видно, но нос большой, хорошей формы, и подбородок совсем не упрямый, а даже чуть назад скошеный.
И хоть поддерживает ее Ленка под локоть, но  походка у нее уверенная, не суетливая.

   - Здравствуйте,  Вера Федоровна, - радостно завопила я,  бросаясь к ней чуть не с объятиями. Еще бы, всю предыдущую ночь я так или иначе обсасывала ее историю, что вообразила ее чуть ли не подругой.
Старуха изумленно остановилась и глянула сурово и вопросительно. И я от неожиданности присела в реверансе. В элегантном. Ну, насколько  это можно сделать в джинсах.
Старуха одобрительно кивнула, и лукаво блеснув глазами, милостиво ответила:  "И вам здравствовать".
А? Какова формулировочка?  "И вам здравствовать"!

Ну барыня, как есть барыня, права Нинель.

А я-то хороша - сама уже одной ногой в глубоком плюсквамперфекте, а все пошалить тянет.