Гурман. Роальд Даль

Нас было 6 в тот вечер в доме Майка Шофилда в Лондоне: Майк, его жена и дочь, моя жена и я, а также мужчина по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт был известным гурманом. Он был президентом маленького общества, известного под названием «Эпикурейцы», и каждый месяц распространял среди членов этого общества памфлет о еде и винах. Он организовывал обеды, на которых подавали роскошные блюда и редкие вина. Он отказывался курить из страха повредить вкусовые органы, а когда обсуждал вино, у него была своеобразная, довольно забавная манера говорить о нём так, словно оно было живым существом. «Благоразумное вино, - говорил он, бывало, - достаточно застенчивое и уклончивое, но довольно благоразумное». Или: «Добродушное вино, благосклонное и оживленное. Возможно, немного непристойное, но всё-таки добродушное».
Я уже дважды присутствовал на обедах Майка, когда Ричард Пратт был там, и каждый раз Майк и его жена старались изо всех сил, чтобы представить лучшую еду гурману. Очевидно, и этот ужин не был исключением. В тот момент, когда мы вошли в столовую, я увидел, что стол был накрыт для настоящего пира. Высокие свечи, жёлтые розы, множество блестящих столовых приборов, по 3 бокала для каждой персоны, и, сверх всего прочего, еле ощутимый запах жареного мяса из кухни, который вызвал во мне первую слюну.
Когда мы сели за стол, я вспомнил, что каждый раз из 2 предыдущих визитов Ричарда Пратта Майк спорил с ним о кларете, вызывая его назвать марку и урожай винограда. Майк отвечал тогда, что это будет не трудно, при условии, что это был один из известных лет. Тогда Майк предлагал ему угадать емкость вина, уверяя, что тот не сможет этого сделать. Пратт принимал вызов и выигрывал оба раза. Сегодня я был уверен в том, что эта маленькая игра повторится вновь, так как Майк был вовсе не против проиграть спор, чтобы доказать, что его вино достаточно хорошо для того, чтобы быть узнанным, а Пратт, в свою очередь, казалось, получал серьёзное, немного сдержанное удовольствие, выявляя свои познания.
Обед начался с блюда мальков, поджаренных в сливочном масле до хруста, и к этому блюду было предложено мозельское вино. Майк встал и разлил вино сам, и когда он вновь сел, я увидел, что он смотрел на Ричарда Пратта. Он поставил бутылку передо мной, чтобы я смог прочитать этикетку. На ней было написано: «Гайерслей Олигсберг, 1945».Он наклонился и шепнул мне о том, что Гайерслей – это небольшая деревушка в Мозеле, почти не известная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы сейчас пьём, было необычным, и выход виноградника был настолько малым, что для иностранца было почти невозможно получить что-либо из него. Прошлым летом он лично ездил в Германию, чтобы заполучить несколько бутылок, которые ему, в конце концов, позволили купить.
«Сомневаюсь, что у кого-либо ещё в стране есть сейчас такое вино», - сказал он. Я увидел, как он вновь взглянул на Ричарда Пратта. «Мозельское – это очень хорошее вино, - продолжал он немного громче. – Прекрасное вино, которое подают перед кларетом. Многие подают рейнвейн вместо мозельского, но они делают это по незнанию. Рейнвейн убьет изысканный вкус кларета, знаете ли вы об этом? Подавать рейнвейн перед кларетом – это просто варварство. Но мозельское – ах! – мозельское – это правильно».
Майк Шофилд был приветливым человеком средних лет, но он был брокером на бирже. Чтобы быть точным, он был джоббером на фондовой бирже, и, как многие люди этого типа, казался слегка смущённым,  почти пристыженным обнаруживать, что делал такие большие деньги с таким небольшим талантом. В глубине души он знал, что был немногим выше простого букмекера: елейного, очень уважаемого, в тайне беспринципного букмекера, - и он знал, что его друзья тоже это знали. Теперь он старался стать культурным человеком, взрастить в себе литературный и эстетический вкус, коллекционировать полотна, музыку, книги и тому подобное. Его короткая проповедь о рейнвейне и мозельском вине была лишь частью этой культуры, к которой он стремился.
«Очаровательное винцо, как вы полагаете?» - сказал он. Он всё ещё смотрел на Ричарда Пратта. Я видел, как он бросал быстрый взгляд украдкой в конец стола каждый раз, когда опускал голову, чтобы взять ещё ложечку блюда из мальков. Я почти чувствовал, как он ждет момента, когда Пратт сделает первый глоток и взглянет с улыбкой удовольствия или даже изумления, а затем начнется обсуждение, и Майк расскажет ему о деревушке Гаерслей.
Но Ричард Пратт не попробовал вино. Он был полностью поглощён разговором с 18-летней дочерью Майка, Луизой. Он повернулся к ней, улыбался ей, говорил с ней (насколько я мог слышать, он рассказывал ей историю о шеф-поваре из одного парижского ресторана). По мере повествования, он наклонялся все ниже и ниже к ней, едва не касаясь её, а бедная девушка отклонялась всё дальше и дальше, вежливо кивая, почти с отчаянием, и смотрела не в лицо ему, а на верхнюю пуговицу его пиджака.
Мы закончили есть рыбу, и служанка пришла собирать тарелки. Когда она подошла к Пратту, она увидела, что он еще не дотронулся до еды, и заколебалась. Пратт заметил это. Он отпустил её жестом, прервал разговор, и начал быстро есть, забрасывая маленькую хрустящую коричневую рыбу в рот быстрыми движениями вилки, словно запихивая в себя еду. Затем, закончив с едой, он потянулся к бокалу, 2 быстрыми глотками влил в себя вино и немедленно повернулся к Луизе Шофилд, чтобы возобновить с ней разговор.
Майк видел все это. Я заметил, что он сидел там, тихо сдерживая себя, глядя на своего гостя. Его круглое светящееся лицо, казалось, осунулось и раскисло, но он сдерживал себя, был молчалив, не произнес ни слова.
Вскоре служанка принесла второе блюдо. Это был огромный ростбиф. Она поставила его на стол перед Майком, который встал и начал разрезать его на тонкие ломтики, осторожно кладя их на тарелки, которые служанка собирала со стола и подавала ему. Когда он положил каждому по ломтику, в том числе, и себе, то отложил разделочный нож и наклонился вперед, опершись обеими руками на край стола.
«А теперь, - сказал он, обращаясь ко всем нам, но глядя на Ричарда Пратта, - теперь – кларет. Я должен идти за кларетом, если позволите».
«Ты идешь за кларетом, Майк? – спросил я. – Где же он?»
«В моей студии, с вытащенной пробкой. Дышит».
«Почему в студии?»
«Согревается до комнатной температуры, разумеется. Он находится там уже 24 часа».
«Но почему в студии?»
«Это лучшее место в доме. Ричард помог мне выбрать его, когда был у нас в прошлый раз».
При звуке своего имени Пратт посмотрел на Майка.
«Ведь так?» - спросил Майк.
«Да, - ответил Пратт, важно кивая. – Это так».
«Наверху зелёного бювара в моей студии, - сказал Майк. – Это место мы выбрали. Хорошее место без сквозняков, с постоянной температурой. Теперь извините меня, пожалуйста, я схожу за ним».
Мысль о другом вине, о котором можно поспорить, вернула ему чувство юмора, и он спешно вышел из комнаты, вернувшись через минуту более медленным шагом, осторожно ступая, держа в обеих руках корзинку для вина, в которой лежала темная бутылка. Этикетки не было видно, бутылка лежала так, что этикетка была прижата ко дну. «Вот! – воскликнул он, подходя к столу. – Как насчет этого, Ричард? Ты никогда не угадаешь!»
Ричард Пратт повернулся медленно и взглянул на Майка, затем его глаза повернулись к бутылке, которая лежала в маленькой корзине из ивовой лозы, и он поднял брови: легкий высокомерный изгиб бровей, - затем выпятил влажную нижнюю губу, став внезапно властным и уродливым.
«Тебе никогда не угадать, - сказал Майк. – Даже за сотню лет».
«Кларет?» - снисходительно спросил Ричард Пратт.
«Конечно».
«Я предполагаю, что из маленького виноградника?»
«Может быть, Ричард. А, может быть, и нет».
«Но хорошего года? Одного из урожайных годов?»
«Да, я гарантирую».
«Тогда это не будет трудно, не должно быть», - сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и стал внезапно чрезвычайно скучающим. Для меня это растягивание слов и скука показались немного странными: между его глазами лежала тень какого-то зла, и в нём чувствовалось какое-то злое намерение, что заставило меня чувствовать себя немного неловко, когда я смотрел на него.
«С этим вином будет трудно, - сказал Майк. – Я не заставляю тебя спорить».
«Конечно. Но почему нет?». И вновь – медленный изгиб бровей, прохладный, внимательный взгляд.
«Потому что это трудно».
«Звучит не слишком лестно для меня, знаешь ли».
«Дорогой мой, - сказал Майк, - я с удовольствием поспорю с тобой, если ты хочешь именно этого».
«Назвать марку этого вина не составит труда».
«Ты хочешь сказать, что готов спорить?»
«Я определенно хочу спорить», - ответил Ричард Пратт.
«Отлично. Тогда – как всегда. Хранилище вина»
«Ты не думаешь, что я смогу назвать марку?».
«Фактически, и при всём моём уважении – нет, не думаю», - ответил Майк. Он делал усилия для того, чтобы оставаться вежливым, но Пратт не слишком старался скрыть свое презрение ко всей процедуре. И всё же его следующий вопрос высказал определенный интерес.
«Ты хочешь повысить ставку выигрыша?»
«Нет, Ричард. Бутылки достаточно».
«Не хочешь ли поставить на 50 бутылок?»
«Это было бы глупо».
Майк стоял очень тихо за свом стулом во главе стола, осторожно держа бутылку в смешной плетеной корзинке. Вокруг его ноздрей появилась бледность, и его рот был плотно сжат.
Пратт откинулся назад на своем стуле, глядя на него, подняв брови, полузакрыв глаза, и едва заметная улыбка касалась углов его губ. И вновь я заметил что-то отчётливо беспокоящее на его лице, эту тень настойчивости между глазами, и в самих глазах, в их центре было чёрное небольшое сияние проницательности, скрытое.
«Значит, ты не хочешь повысить ставку?»
«Что касается меня, старина, мне всё равно, - сказал Майк. – Я поставлю всё, что захочешь».
3 женщины и я сидели тихо, глядя на 2 мужчин. Жена Майка начала беспокоиться; её рот скривился, и я чувствовал, что она в любой момент может прервать разговор. Наш ростбиф лежал перед нами на тарелках, и от него поднимался пар.
«Значит, я могу выбрать любую ставку?»
«Именно это я и говорю тебе. Я согласен поспорить на что угодно, если тебя это беспокоит».
«Даже на 10000 фунтов?»
«Конечно, если хочешь». Майк теперь выглядел более уверенным в себе. Он хорошо знал, что может оплатить любую сумму, какую бы ни назвал Пратт.
«Так значит, ты говоришь, я могу назвать ставку?» - вновь спросил Пратт.
«Именно это я и сказал».
Наступила пауза, во время которой Пратт медленно оглядел стол. Вначале он посмотрел на меня, затем – на 3 женщин, на каждую по очереди. Казалось, он напоминал нам, что мы были свидетелями сделки.
«Майк! – сказала миссис Шофилд. – Майк, почему ты не прекратишь этот вздор и не начнешь есть? Еда стынет».
«Но это – не вздор, - ответил ей Пратт невозмутимо. – Мы просто заключаем пари».
Я заметил, что служанка стояла в отдалении, держа блюдо с овощами и сомневаясь, подходить ли с ним или нет.
«Прекрасно, - сказал Пратт.  - Я скажу тебе, какую ставку я хочу запросить».
«Давай, скажи, - сказал Майк довольно беспечно. -  Мне все равно, что это. Говори».
Пратт кивнул, и вновь небольшая улыбка изогнула углы его губ. Затем, очень медленно, глядя на Майка всё время, он сказал: «Я хочу поспорить на руку твоей дочери».
Луиза Шопфилд едва не подпрыгнула. «Эй! – крикнула она. – Нет! Это не смешно! Папочка, это совсем не смешно».
«Нет, дорогая, - сказала ее мать. – Они просто шутят».
«Я не шучу», - сказал Ричард Пратт.
«Это смешно», - сказал Майк. Он вновь потерял равновесие.
«Ты сказал, я могу поспорить на всё, что захочу».
«Я имел в виду деньги».
«Ты не сказал – деньги».
«Но я имел это в виду».
«Жаль, что ты не сказал об этом. Но если ты хочешь вернуться назад к своему предложению, со мной всё в порядке».
«Вопрос не в этом, старина. Это – не спор, ведь ты не можешь предложить ничего равноценного. У тебя самого нет дочери, ты не можешь предложить её мне, если проиграешь. А если бы она и была, я не хотел бы жениться на ней».
«Я очень рада, дорогой», - сказала его жена.
«Я поставлю все, что хочешь, - объявил Пратт. – Мой дом, например. Как насчет моего дома».
«Которого?» - спросил Майк, шутя.
«Загородного».
«Почему не другого?»
«Хорошо, если желаешь. Оба моих дома».
В этот момент я увидел, что Майк сделал паузу. Он сделал шаг вперед и поставил бутылку в корзинке на стол. Он передвинул солонку, затем – перечницу, затем взял нож, тщательно изучал лезвие несколько секунд, затем вновь положил его на стол. Его дочь также видела, что он сделал паузу.
«Папочка! – закричала она. – Не будь абсурден! Это слишком глупо, чтобы даже говорить об этом. Я отказываюсь служить ставкой в споре!»
«Совершенно верно, дорогая, - сказала ее мать. - Прекрати сейчас же, Майк, садись и ешь».
Майк словно не слышал. Он взглянул на дочь и улыбнулся медленной, отеческой, защищающей улыбкой. Но в его глазах внезапно засветился триумф. «Ты знаешь, - сказал он, улыбаясь по мере того, что он говорил, - Ты знаешь, Луиза, мы должны немного подумать над этим».
«Прекрати сейчас же, папочка! Я отказываюсь даже слушать тебя! Никогда в жизни не слышала ничего более смешного!»
«Нет, серьезно, моя дорогая. Просто подожди минуту и послушай, что я скажу».
«Но я не хочу слушать».
«Луиза! Пожалуйста! Вот что я скажу. Ричард предложил нам серьёзный спор. Это хочет сделать он, а не я. И если он проиграет, он должен будет передать мне значительное количество собственности. Теперь подожди минуту, дорогая, и не прерывай меня. Смысл заключается вот в чем: у него нет возможности выиграть.»
«Кажется, он думает, что есть».
«Теперь послушай меня, потому что я знаю, о чем говорю. Когда эксперт пробует кларет (если только это знаменитые вина, как «Лафит» или «Лятур»), он может только иметь определенный путь рассуждений, чтобы назвать виноградник. Он может, конечно, назвать вам департамент Бордо, откуда пришло вино: Сент-Эмильон, Помероль, Грав, Медок. Но когда каждый департамент имеет несколько коммун, маленьких графств, и каждое графство имеет много-много маленьких виноградников, для человека не является возможным различить их лишь по вкусу и запаху. Я ничего не имею против того, чтобы сказать, что вот это вино – из маленького виноградника, окруженного другими маленькими виноградниками, и он никогда не угадает его. Это невозможно».
«Ты не можешь быть уверен в этом», - сказала его дочь.
«Говорю тебе: могу. Я кое-что понимаю в винах, хотя я сам об этом говорю, ты же знаешь. И, как бы то ни было, святые небеса, доченька, я – твой отец, и не думай, что я мог бы подвести тебя - для чего-то такого, чего ты не хочешь. Я пытаюсь заработать для тебя немного денег».
«Майк! – резко отрезала его жена. – Прекрати сейчас же, Майк! Пожалуйста!»
Он вновь словно не услышал ее. «Если ты согласишься на это пари, - сказал он дочери, - через 10 минут ты станешь владелицей 2 больших домов».
«Но мне не нужны 2 больших дома, папочка».
«Тогда продай их. Продай их ему тут же. Я устрою всё это для тебя. И затем, только подумай, моя дорогая, ты станешь богатой! Ты будешь независимой до конца жизни!»
«О, папочка, мне это не нравится. Я считаю, что это – глупо».
«И я тоже, - сказала ее мать. Она дергала головой вверх и вниз, по мере того, как говорила, как курица.  - Ты должен стыдиться, Майкл, предлагая такие вещи! Ведь это – твоя родная дочь!»
Майк даже не посмотрел на неё. «Соглашайся! – сказал он с чувством, глядя на дочь в упор. – Соглашайся же! Я гарантирую, ты не проиграешь».
«Но мне не нравится это, папочка».
«Соглашайся, девочка. Соглашайся же!»
Майк сильно давил на неё. Он наклонился к ней, внимательно глядя на неё двумя жёсткими яркими глазами, и для дочери было трудно сопротивляться этому.
«Но если я проиграю?»
«Повторяю тебя, ты не проиграешь. Я гарантирую это».
«О, папочка, разве я должна соглашаться?»
«Я делаю тебе состояние. Так что соглашайся. Что скажешь, Луиза? Ты согласна?»
Она вновь начала сомневаться, но уже в последний раз. Затем беспомощно пожала плечами и сказала: «О, ну хорошо тогда. Раз уж ты клянешься, что нет риска проиграть...»
«Прекрасно! – воскликнул Майк. – Чудесно! Пари принято!»
«Да, - сказал Ричард Пратт, глядя на девушку. – Пари принято».
Майк немедленно вынул вино, налил первый глоточек себе, затем обошёл стол, наполняя другие бокалы. Теперь все смотрели на Ричарда Пратта, на то, как он медленно потянулся за бокалом правой рукой и поднял его к носу. Ему было уже около 50 лет, и его лицо нельзя было назвать приятным. В какой-то степени, всё оно было сплошным ртом и губами: полными влажными губами профессионального гурмана. Нижняя куба слегка проседала в центре – провисшая, постоянно отрытая губа тестера, имеющая специфическую форму для того, чтобы принять ободок бокала или кусочек еды. «Словно замочная скважина, - подумал я, глядя на него. – Его рот – словно большая замочная скважина».
Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа вошёл в бокал и задвигался по поверхности вина, осторожно вдыхая. Он сделал несколько вращательных движений бокалом, чтобы почувствовать букет. Его концентрация была высокой. Он закрыл глаза, и теперь вся верхняя часть его тела: голова, шея и торс, - казалось, стали огромной чувствительно-нюхающей машиной, которая воспринимала, фильтровала, анализировала данные, поступающие от носа.
Майк, как я заметил, развалился в кресле, явно ничем не обеспокоенный, но следил за каждым движением.  Миссис Шопфилд, его жена, сидела очень прямо за другим концом стола, глядя перед собой, и её лицо было очень напряженным от неодобрения. Дочь Луиза слегка передвинула стул и сидела боком, глядя на гурмана. Она, как и её отец, пристально смотрела на него.
Процесс вдыхания продолжался, по крайней мере, минуту. Затем, не открывая глаз и не двигая головой, Пратт опустил бокал ко рту и выпил почти половину содержимого. Он сделал паузу, его рот был полон вина, он пробовал его впервые. Затем он позволил какой-то части этого вина просочиться ему в рот, и я увидел, как его Адамово яблоко двинулось, когда вино проходило по горлу. Но большую часть он задержал во рту. И теперь, не глотая вновь, он втянул немного воздуха через рот, который смешался с ароматами вина во рту и просочился в легкие. Он задержал дыхание, выдохнул через нос, и, наконец, начал прокручивать вино под языком, и жевал его, в буквальном смысле жевал зубами, словно это был хлеб.
Это было торжественное, впечатляющее представление, и должен признать, что он выполнил его хорошо.
«Гм, - сказал он, ставя бокал на место и проведя розовым языком по губам. – Гм! Да. Очень интересное винцо, нежное и благородное, почти женственное в послевкусии».
У него во рту был излишек слюны, и, по мере того, как он говорил, он выплевывал случайную светлую струйку слюны на стол.
«Теперь мы можем начать исключать, - сказал он. – Простите меня за то, что я делаю это так осторожно, но ставка слишком высока. При других условиях я бы, возможно, использовал шанс, быстро выпрыгивая вперед и приземляясь прямо в центре виноградника по моему выбору. Но в этот раз… я должен быть очень осторожен в этот раз, не так ли?» Он взглянул на Майка и улыбнулся своими толстыми, влажными губами. Майк не улыбнулся ему в ответ.
«Вначале, из какого региона Бордо прибыло это вино? Нетрудно догадаться. Оно слишком легкое для того, чтобы прибыть из Сент-Эмильона или Грава. Очевидно, это Медок. В этом нет никакого сомнения.
Далее, из какой коммуны Медока оно прибыло? Путем исключения – нетрудно догадаться. Марго? Нет. Это не может быть Марго. Польяк? И Польяк не может быть. Оно слишком нежное, слишком изысканное и тоскующее, чтобы быть из Польяка. Вина из Польяка почти властные по вкусу. По моему мнению, также, вино из Польяка имеет свою соль, любопытный пыльный, мощный аромат, который виноград приобретает из почвы той местности, где произрастает. Нет, нет. Это – очень нежное вино, сдержанное и стыдливое при первом глотке, проявляющееся застенчиво, но довольно грациозно при втором глотке.  Немного лукавое, возможно, при втором глотке, и немного непослушное, дразнит язык привкусом, всего лишь привкусом танина. Затем, в послевкусии – оно радует и утешает своей женственностью, с особым весёлым щедрым качеством, которое ассоциируется только с винами коммуны Сен-Жульен. Определенно, это – Сен-Жульен».
Он откинулся назад в своем кресле, сложил руки на уровне груди и соединил кончики пальцев. Он стал до смешного помпезен, но я подумал, что это было сделано намеренно, чтобы посмеяться над хозяином. Я поймал себя на мысли о том, что напряженно ожидал продолжения. Луиза зажгла сигарету. Пратт услышал, как чиркнула спичка, и повернулся к ней во внезапном гневе. «Пожалуйста! – произнес он. – Пожалуйста, не делайте этого! Какая отвратительная привычка – курить за столом!»
Она взглянула на него, всё ещё держа горящую спичку в одной руке, взглянула внимательно своими большими глазами, затем медленно и презрительно перевела взгляд. Она наклонила голову и задула спичку, но продолжала держать незажжённую сигарету в пальцах.
«Я сожалею, дорогая моя, - сказал Пратт. - Но я просто не выношу, когда курят за столом».
Она не взглянула на него во второй раз.
«Теперь дайте подумать – где мы? - сказал он.  - Ах, да. Это вино – из Бордо, из коммуны Сен-Жульен, из округа Медок. Хорошо. Но теперь мы приближаемся к более трудной задаче: к определению названия самого виноградника. Так как в Сен-Жульене – много виноградников, и, как правильно ранее заметил наш хозяин, часто нет разницы между одним и другим вином. Но мы посмотрим».
Он вновь сделал паузу, закрывая глаза. «Я пытаюсь определить сбор урожая по счету, - сказал он. – Если я сделаю это, половина сражения будет выиграна. Теперь дайте подумать. Это вино – явно не из виноградника, с которого собрали первый урожай. И даже не второй. Это – не знаменитое вино. Качество… м-м-м.. как вы это называете?... излучения, силы, - отсутствует. Но третий сбор – это возможно. И всё же я сомневаюсь. Мы знаем, что это – хороший год, об этом сказал наш хозяин, и это, возможно, немного льстит. Я должен быть осторожен. Я должен быть очень осторожен здесь».
Он поднял бокал и отпил еще глоток. «Я был прав. Это – четвёртый сбор. Теперь я уверен в этом. Четвёртый сбор очень хорошего года; фактически, великого года. Именно поэтому я на мгновение чуть ли не спутал его по вкусу с третьим и даже вторым урожаем. Хорошо! Это – лучше! Мы приближаемся к развязке! Какие в коммуне Сен-Жульен есть виноградники четвёртого сбора?»
Он вновь сделал паузу, взял свой бокал и прижал его край к своей провисшей, отвислой нижней губе. Затем я увидел, как высунулся его язык, розовый и узкий, кончик его погрузился в вино и быстро втянулся обратно. Это было отталкивающее зрелище. Когда он опустил бокал, его глаза остались закрытыми, лицо – сконцентрированным, только губы шевелились, скользя одна по другой, как 2 кусочка влажной эластичной резины.
«Вот, опять, - воскликнул он. – Танин в среднем вкусе и быстрое вяжущее сжатие на языке. Да, да, конечно! Теперь я понял! Вино прибыло из одного из этих маленьких виноградников вокруг Бейшвелля. Теперь я припоминаю. Округ Бейшвелля, и река, и маленькая гавань, которая заилела так, что суда, перевязящие вина, больше не могут использовать её. Бейшвелль… может ли это быть сам Бейшвелль?
Нет, я так не думаю. Не совсем. Но что-то очень близкое к этому. Шато Тальбо? Может ли это быть Тальбо? Да, может. Подождите минуту».
Он вновь сделал маленький глоток, и краем глаза я заметил Майка Шофилда, как он наклонялся все больше и больше вперед над столом, его рот был слегка открыт, его маленькие глаза неотрывно смотрели на Ричарда Пратта.
«Нет. Я ошибся. Это – не Тальбо. Тальбо приходит быстрее, чем это вино; плоды – ближе к поверхности. Если это урожай 1934 года, что так и есть, как я думаю, тогда это не может быть Тальбо. Что ж, что ж. Дайте подумать. Это – не Бейшвелль и не Тальбо, и всё же… всё же это так близко к ним обоим, так близко, что виноградник должен быть почти между ними. Что же это может быть?»
Он колебался, мы – ждали, глядя ему в лицо. Все, даже жена Майка, смотрели на него сейчас. Я услышал, как служанка поставила блюдо с овощами на буфет позади меня так мягко, словно чтобы не нарушать тишину.
«Ах! – воскликнул он. – Я понял! Да, думаю, я понял!»
В последний раз он сделал глоток. Затем, всё ещё держа бокал близко ко рту, он повернулся к Майку и улыбнулся медленной угодливой улыбкой, и сказал: «Знаете, что это? Это Шато Бранэр-Дюкрю».
Майкл сидел, не шолохнувшись.
«А год – 1934».
Мы все посмотрели на Майка, ожидая, что он перевернёт бутылку в корзинке и покажет этикетку.
«Это – твой окончательный ответ?»
«Да, я думаю так».
«Да или нет».
«Да».
«Еще раз, какова марка вина?»
«Шато Бранэр-Дюкрю. Прекрасный маленький виноградник. Прекрасный старый замок. Я хорошо его знаю. Не могу сказать, почему я сразу его не узнал».
«Ну же, папочка, - сказала девушка. – Переверни бутылку, и давай посмотрим. Я хочу 2 моих дома».
«Одну минутку, - сказал Майк. – Подожди минутку». Он сидел очень спокойно, выглядел смущённым, его лицо стало внезапно отёкшим и бледным, словно из него вышла вся сила.
«Майкл! – резко крикнула его жена с другого конца стола. – В чём дело?»
«Не вмешивайся, Маргарет, прошу тебя».
Ричард Пратт смотрел на Майка, улыбаясь, его маленькие глаза блестели. Майк не смотрел ни на кого.
«Папочка! – вскрикнула дочь, словно в агонии. – Но, папочка, ты же не хочешь сказать, что он – прав!»
«Ну же, не волнуйся, дорогая, - сказал Майк. – Не о чем волноваться».
Я думаю, что именно для того, чтобы уйти от семьи, Майк повернулся к Ричарду Пратту и сказал: «Я скажу тебе вот что, Ричард. Я думаю, что нам с тобой лучше выйти в соседнюю комнату и побеседовать».
«Я не хочу беседовать, - сказал Пратт. – Всё, что я хочу – это увидеть этикетку на бутылке». Он знал, что теперь он победил, у него появились властные, немного наглые манеры победителя, и я мог видеть, что он приготовился стать невыносимым, если начнутся неприятности. «Чего ты ждёшь? – сказал он Майку. – Переверни бутылку».
И затем это произошло: служанка – маленькая прямая фигурка в чёрно-белой униформе, - встала рядом с Ричардом Праттом, держа что-то в руке. «Я думаю, это – ваше, сэр», - произнесла она.
Пратт посмотрел кругом, увидел очки в роговой оправе, которые она протягивала ему, и на момент заколебался. «Моё? Возможно. Я не знаю».
«Да, сэр, они – ваши». Служанка была пожилой женщиной. Ей было скорее под 70, чем 60. Она верно служила семье в течение многих лет. Она положила очки на стол рядом с ним.
Не поблагодарив ее, Пратт взял их и засунул в верхний карман пиджака, за белым носовым платком.
Но служанка не уходила. Она осталась стоять рядом и немного позади Ричарда Пратта, и что-то в этой её манере стоять без движения и прямо было странным, что я поймал себя на мысли о том, что смотрю на неё с опасением. Её старое серое лицо смотрело холодно, уверенно, губы были сжаты, маленький подбородок был выдвинут вперед, и руки были сжаты вместе перед ней. Смешной чепчик на голове и белое пятно фартука делало её похожей на маленькую, взьерошенную, белогрудую птицу.
«Вы забыли их в студии мистера Шофилда, - сказала она. Её голос был неестественно, намеренно вежлив. – Наверху зелёного бювара в его студии, когда вы изволили войти туда перед обедом».
Потребовалось некоторое время, чтобы до нас дошел смысл её слов, и в наступившей тишине я увидел, как Майк медленно поднимается со своего стула. Румянец вернулся на его лицо, глаза открылись шире, изгиб рта изменился, и опасная белизна опять начала разливаться вокруг ноздрей.
«Майкл! – воскликнула его жена. – Сохраняй спокойствие! Майкл, дорогой! Сохраняй спокойствие!»

(Переведено в июле 2013)