глава 14

Нет! таких не подмять, не рассеять.
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя... Рас... сея...
Азиатская сторона!
Сергей Есенин



Мартовский вечер был чист и трогателен. Сумерки разбили синее небо, и город взорвался миллионами огней. Звуки растворились в движении, движение растаяло в свежести, свежесть превратилась в вечер. Светлая грусть, разлившись над центром города, улетучилась в районе площади Ленина, но снова упала с неба где-то на пересечении Гурова и Университетской, спустилась к Розы Люксембург, повернула вправо, пролетела мимо музучилища к проспекту Богдана Хмельницкого, и далее рванула через второй ставок, затерявшись за многоэтажными имениями по Дубравной.

Дима и Оля сидели за столиком в кафе. Оля пила чай и смотрела в окно. Из концертного помещения доносились звуки фортепиано – Чирков играл джаз. Сначала это была бодрая гангстерская мелодия. Дима посмотрел на Олю и представил себя в Чикаго времён сухого закона. На нём тёмная шляпа, длинный плащ, под плащом тяжёлый кольт. На Ольге вечернее платье и бриллиантовое колье. За окнами кафе – чёрный «Линкольн», а где-то рядом полиция и представители конкурирующей семьи. И в любой момент можно получить рыбу в посылке или лечь на несколько лет на матрасы, но настоящий дон живёт одним днём.

Игра прекратилась, публика в концертном зале наградила пианиста аплодисментами.
- «Вечерний московский блюз», - объявил Чирков и заиграл другую мелодию – спокойную, романтичную, рассказывающую о любви в большом городе.

Оля молча допила чай. Дима снова посмотрел на неё и не стал ничего говорить. Что могли дать слова? Оля устремила свой взгляд в сторону концертного помещения и стала ловить звуки блюза. Звуки, доносившие высоту шпиля университета и широту площади, отражавшие блеск реки и полноту неба, скрывавшие в себе то свист вагонов метро, то тишину аллей. Вечер, город, двое.

- И последняя: «Дон и роза».

Теперь мелодия как будто включала в себя содержание двух предыдущих, и перекликалась с ними. Это был тоже блюз, только резкий. В нём были и жизнь одним днём, и любовь в большом городе, и ещё что-то особенное, чего не могло быть ни в гангстерском Чикаго, ни в советской Москве.

Снова послышались аплодисменты и оживлённый разговор. Из концертного помещения Чирков вышел на пару с Бузаковым.

- В этом и заключается основная идея, - возбуждённо говорил Бузаков.

Чирков молча кивал головой.

- Вань, ты со своим оранжевым шарфиком не расстаешься, - обратился Дима к Бузакову.

- Он мне дорог, - пояснил Бузаков, - мне его на Майдане Юрий Луценко подарил.

- Врёшь, - не поверил Чирков.

- Вру, - согласился Бузаков.

Они вдвоём подсели за столик к Оле с Димой.

- В первом туре я голосовал за Корчинского, - объявил Ваня, видимо, продолжая начатый ранее разговор с Чирковым.

- Корчинский? это Дмитро, что ли? – переспросил Чирков, - седой с чёрными усами? А ведь я его знаю, я воевал с ним в Абхазии.

- В Абхазии? – почему-то удивлённо переспросила Оля.

Чирков кивнул головой.

- Не то чтобы воевал, я поставлял абхазам оружие, а он – живую силу. Интересный парень, яркий пример нелинейности мира.

- Чего? – не поняла Оля.

- Нелинейности. Сейчас, после известных событий все стали мыслить как-то линейно, даже Ваня грешит этим. У всех всё стало чёрным и белым, вернее: синим и оранжевым. Всё, что для одних – хорошо, для других – плохо. А Корчинский – пример того, что можно думать иначе. Не искать зыбкую середину, и не плевать на обе стороны, а вообще мыслить в другой плоскости.

Оля недоумённо смотрела на Чиркова, пытаясь понять его слова.

- А что делать? - сказал ей Чирков, - время такое, что мало быть только красивой. Чтобы нравиться респектабельным мужчинам, вроде нас с Дмитрием Алексеевичем, надо быть ещё и умной. Или хотя бы уметь казаться умной.

- Мне как-то всё равно, буду я нравиться респектабельным мужчинам или нет, - ответила Ольга, - я лучше буду сама собой.

- Это правильно, - поддержал её Бузаков, - успеха добивается только тот, в ком есть индивидуальность. Ты лучше скажи, когда это я стал мыслить линейно?

Бузаков с интеллектуальным вызовом посмотрел на Чиркова.

- После того, как вернулся с Майдана. Когда я тебя встретил в декабре, от тебя только и было слышно, как там всё хорошо, и как в Донецке всё плохо.

- Сейчас я уже так не считаю. Да и тогда я так не считал, просто был под впечатлением. Всё-таки такого подъёма, который был на Майдане, я больше нигде не ощущал. Там были совершенно другие лица у людей, там я действительно видел лица, а не тела, как в Донецке, - Бузаков смущённо посмотрел на Олю, и поправился, - правда, в Донецке тоже есть своя неповторимость. В Донецке есть даже определённая мистическая сила, не знаю, добрая или злая, но есть. Взять, к примеру, наши терриконы: чем не египетские пирамиды?

- Это и есть пирамиды, - заметил Колодезный, - мы в них шахтёров хороним.

От мрачной шутки Колодезного всем стало немного не по себе. Бузаков, как и следовало ожидать, отошёл первым, и предложил взять по бутылке пива «Ра», чтобы выпить за шахтёров и египетских фараонов. Чирков отказался, поскольку был за рулём, остальные согласились.
- Знаете, как я расшифровал название пива «Ра»? – спросил Бузаков, сделав пару глотков, - Ринат Ахметов.

- Его все так расшифровывают, - заметила Оля, но Бузаков пропустил её высказывание мимо ушей и продолжил свои околофилософские рассуждения.

- Кстати, Ахметова я считаю не просто хозяином Донбасса, а воплощением донецкой идеи. Если учесть что на месте Донбасса раньше было Дикое Поле, по которому кочевали татары, то нет ничего удивительного в том, что первым человеком в регионе сейчас стал татарин. Отсюда же пошли и так называемые донецкие понятия.

- Это на Майдане тебя научили такому слову? – усмехнулся Чирков.

- Какому? Донецкие понятия? Этот термин я ввёл сам, чтобы как-то охарактеризовать комплекс идей, которые подтолкнули большие массы людей к голосованию за Януковича. Поскольку явной идеологии Янукович с собой не несёт, то мотивации, которые двигали его сторонниками, следует искать не в идеологическом поле, а в социальных принципах, по которым живут его избиратели. Только так можно объяснить, почему явно неглупые люди, вроде Димы, голосовали за кандидата, который заведомо глупее их.

- Прям там, глупее, - возразил Чирков, - абы кого не берут даже в замминистры, а он был премьером. Ох уж эти интеллигенты, с их критериями оценки ума.

- Ладно, оставим вопрос о критериях оценки ума, всё равно они субъективны, но очевидно, что в Донбассе люди смотрели на одни и те же вещи совсем не так, как в Киеве.

- Естественно, - согласился Колодезный.

- Естественно это кажется теперь, когда мы к этому привыкли. Но я всё-таки не зря начал с татар. Вы посмотрите на карту и сравните территорию, на которой победил Янукович с территорией, которая входила в сферу влияния Крымского ханства. Всё становится понятным, когда вспомнишь, что было после распада Киевской Руси. Одна её часть была оккупирована татарами, другая – поляками. Польское влияние заложило в украинцев европейские ценности, а татарское – степные понятия, которые уже в наше время трансформировались в понятия донецкие. И вряд ли кто-то станет возражать, что на Майдане стояли люди, разделявшие именно европейские ценности, да и сама оранжевая революция была борьбой за европейские ценности.

- Наверное, правильно, - спокойно согласился Дима, - здесь – степные понятия, там – европейские ценности. Я просто против того, чтобы этим понятиям придавали негативную окраску. Ведь степные понятия это – верность, взаимовыручка, братство, свобода …

- Равенство, - добавил Чирков.

- И равенство тоже, - согласился Колодезный, - ведь Степь никогда не знала наследственной монархии в чистом виде. И рабства здесь никогда не было, и даже крепостное право появилось здесь очень поздно и продержалось недолго. И Запорожская Сечь была первой европейской демократией.

- И чем же тогда степные понятия отличаются от европейских ценностей?

- Отличаются, - уверенно возразил Бузаков, - здесь не свобода, а своеволие. Давай вспомним, кем осваивался Донбасс? Беглые крестьяне, каторжники, казаки-разбойники. Спрашивается, что можно было ожидать здесь после распада Совка, кроме разгула бандитизма?

- Это с оранжевой точки зрения, - возразил Колодезный, - а с донецкой: Донбасс осваивался людьми смелыми и трудолюбивыми. И ничего удивительного нет в том, что Майдан был именно в Киеве – в этом заповеднике бездельников.

- Опять линейное мышление, - проворчал Чирков, - киевские бездельники, донецкие бандиты… Вань, ну где ты в Донецке видел бандитов?

- В тех местах Донецка, где я обычно бываю, их, конечно, встретить тяжело, но пойди в клуб «Марина», или в ресторан «Старый Томас» и ты всё увидишь своими глазами.

- «Старый Томас» - далековато будет, - заметил Чирков, - а в клуб «Марина» можно хоть сейчас.

Все вчетвером они вышли из кафе. Чирков открыл дверцу «Мерседеса».

- Твой? – удивлённо спросил Бузаков.

- Как видишь.

- Ты, наверное, сам бандит? - в шутку предположил Ваня.

- Я не бандит, я – благородный дон, - с гордостью ответил Чирков.

Бузаков сел на переднее сидение, Оля с Димой – сзади.

- У меня не простая машина, - объявил Чирков, заводя мотор, - у меня – джип-караоке. Каждый, кто катается на моей машине, должен петь песни. И сегодня мы поём… - Чирков вставил диск в магнитолу и посмотрел на коробку, - песню группы… группы «Дюна» - «Страна Лимония».

Заиграла нехитрая мелодия, и Чирков с Бузаковым вслед за солистом стали напевать: «За морями есть лимоновый сад...». Похоже, что Бузакову понравилась эта игра. Пока машина ехала по улицам города, они спели дуэт Д’артаньяна и де Тревиля, песню «Червона Рута» и песенку кота Леопольда. Бузаков также нашёл у Чиркова в машине диск с песнями советских бардов и предложил спеть «Диалог у новогодней ёлки», но к тому времени они уже подъехали к клубу «Марина».

Стоявший на входе в клуб охранник поздоровался с Чирковым, назвав его по имени отчеству. Верхнюю одежду сдали в гардероб и прошли в банкетный зал. В банкетном зале был полумрак, играла ресторанная музыка, или, говоря простым языком – блатняк. Чирков предложил своим спутникам сесть за столик. Не успели они этого сделать, как к ним подошла официантка и протянула меню в кожаном переплёте. Андрей Николаевич принял у неё меню и оглянулся на кабацкого исполнителя. Крупный мужчина с увесистым лицом старательно пел: «Золотые купола душу мою радуют».

- Любимая песня Ющенко, - поделился знаниями Чирков.

- Ющенко? – удивлённо переспросила Оля.

- Может быть Януковича? – осторожно решил поправить Ваня.

- Ющенко, Ющенко, - утвердительно произнёс Чирков, - она у него на мобильнике записана. Януковичу больше нравиться традиционная советская музыка: Ротару, Басков, «Любэ». Впрочем, «Любэ» сейчас всем нравиться. Это как раньше все играли в теннис, так сейчас все слушают «Любэ».

- Я тоже люблю «Любэ», - сообщил Дима.

- Это они поют «Давай за вас, давай за нас»? – спросила Оля, и, получив в ответ дружный утвердительный кивок, сказала: да, и мне они нравятся.

- Что я и говорил, - отметил Чирков.

- А мне у них нравиться «Отчего так в России берёзы шумят...», - напел Ваня.

- О! У вас есть берёзовый сок? – спросила Оля всё ещё стоявшую рядом официантку, - я буду берёзовый сок.

- Плюс графинчик «Хванчкары» и всё, что к ней полагается, - добавил Андрей Николаевич.

- Вам никогда не приходилось рассматривать берёзовый сок в качестве русской идеи? – обратился Ваня к соседям по столику, как только официантка удалилась.

Ясно, что никому до этого рассматривать берёзовый сок в качестве русской идеи не приходилось, и потому Ваня продолжил:

- Если берёза – это символ России, то берёзовый сок – внутреннее содержание дерева, можно рассмотреть также как и внутреннее содержание символа России, как душу этого символа. То есть, говоря образно, русская идея – это берёзовый сок. Правда, с тем же успехом можно рассматривать в качестве русской идеи и водку, что также будет правильно.

- С тем же успехом в качестве русской идеи можно рассматривать и всё что угодно, - скептически произнёс Дима, - умом Россию не понять, и больше к этому добавить нечего.
Добавить, действительно, никто ничего не смог, и какое-то время все просто сидели в ожидании вина и слушали певца.

- А вы, что, правда, знакомы с Ющенко? – нарушила молчание Оля.

- Был знаком, - ответил Андрей Николаевич, - с таким, каким он стал сейчас, я общаться не хочу.

- Власть испортила? – предположил Ваня.

- Отдельные её представители.

Андрей Николаевич замер в какой-то печальной задумчивости, и негромко проговорил:
- А ведь ещё год назад это был лирический герой – рыцарь Ланцелот борющийся с кучмовской гидрой. Романтик, совершенно непригодный для политики. Вы видите, как они его изуродовали? Это теперь у него не только снаружи, но и внутри. Вы думаете, он хотел становиться президентом? Да он всю жизнь мечтал стать пиратом – джентльменом удачи, или на худой конец – уголовным авторитетом. Он ведь даже в Донецк приезжает, словно на криминальные разборки. О! Он по-своему любит Донецк, это в каком-то смысле – город его мечты. Он бы многое отдал, чтобы оказаться на месте Ахметова, причём не настоящего Ахметова, а того Ахметова, которым он пугает киевлян. Интеллигент, который жалеет о том, что он интеллигент, но который не может не быть интеллигентом. Я заставил вас прослезиться? – Чирков внимательно посмотрел на Олю.

- Счас же, - ответила Оля, - так ему и надо.

Принесли вино и берёзовый сок. Разговор пошёл живее. Бузаков снова активизировался и строил одну теорию за другой, Колодезный умело с ним полемизировал, Чирков, время от времени, вставлял свои комментарии, Оля с интересом за всем этим следила.

- Сейчас Россия стремительно несётся к авторитаризму, - провозглашал Ваня, - а потому с современной Россией я ни в какие союзы вступать не хочу.

- Авторитаризм всё-таки лучше, чем тоталитаризм, - отвечал Колодезный, - при авторитаризме есть, по крайней мере, один свободный человек, при тоталитаризме все – рабы системы.

- Сказано в духе Насреддина, - отмечал Чирков.

- Иногда мне кажется, что Украине больше свойственна не демократия, а анархия.
- Анархия хороша, когда каждый человек способен отделить хорошее от плохого, тогда необходимость в государстве отпадает.

- Отделить хорошее от плохого в принципе невозможно, поскольку мы не можем однозначно сказать, что хорошо, а что плохо, всё зависит от конкретных обстоятельств, и вообще всё в мире относительно.

- Не всё. Есть базовые понятия. А если ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо, то почитай Маяковского.

- Оранжевая революция не есть конфликт мировоззрений, оранжевая революция – конфликт этнический. Все признаки на лицо: географическое и культурное разделение, и самое главное, деление на «мы» и «они». Раз есть такое деление, значит это уже два разных этноса. Не знаю только, какой из них более древний, а какой только нарождается. Возможно, что оба этноса достаточно древние.

- Если в качестве русской идеи можно рассматривать берёзовый сок, то в качестве донецкой идеи можно рассматривать розовый сок, поскольку роза – символ Донецка.

- Я голосовал за Януковича, потому что он большой, Тимошенко ему не достаёт даже до плеча, а Ющенко ему и вовсе до задницы.

- Донбасс – это не Украина.

- Донбасс – это Украина, только другая Украина.

- Украина это и есть Донбасс.

Уже когда уходили, Чирков обратился к Ване:

- Ну что, посмотрел на бандитов?

- Знаешь, Андрей, я как-то мало смотрел по сторонам. Возможно, что я вообще не способен их видеть, поскольку они являются представителями совершенно другого мира.

- Но я же способен видеть поэтов, - ответил Андрей Николаевич и хитро улыбнулся Ване.
Первым делом они отвезли домой Ольгу. Девушка попрощалась со всеми и поспешно покинула машину.

- Вань, ради бога, задержи её, - обратился Чирков к Бузакову, как только Оля закрыла за собой дверцу.

Ваня вышел на улицу, и в машине остались только Дима и Андрей Николаевич. Какое-то время они сидели молча. Только радио играло: «Так тихо, что я слышу, как идёт на глубине вагон метро», и казалось, что в салоне автомобиля тихо именно настолько. Но слышен был не шум вагона, а разговор Бузакова с Ольгой. Разобрать, о чём они говорили, было невозможно, слышны были только их голоса. Сначала больше говорил Ваня, потом стала говорить Оля, она говорила долго и эмоционально, хотя и тихо. Ваня поначалу пытался что-то ей советовать, потом перестал и просто иногда ей поддакивал.

- Перебирайся вперёд, - предложил Диме Андрей Николаевич.

Дима перелез с заднего сидения на переднее.

- Всё равно мы ничего не решим, - произнёс Чирков, - поэтому раньше и стрелялись на дуэлях. Не из личной неприязни, а для того, чтобы женщина не металась меж двух огней.
- Будем стреляться? – спросил Дима.

Чирков отрицательно покачал головой:

- Не стоит. Найдём другой выход.