Матисс. Красные рыбы

Ирина Степановская

Матисс. «Красные рыбы».
Рассказ.


    Среда в музее Изобразительных искусств имени Пушкина - день бесплатных посещений.  Ольга Петровна поэтому старалась брать выходные по средам. Благо работа позволяла. Ольга Петровна работала в библиотеке. Вот и сегодня она наметила себе на среду план. Нельзя сказать, что этот план отличался от других её планов на другие, все похожие друг на друга выходные. Сначала магазин - молоко, половинка чёрного и куриные ноги на неделю, потом - музей Изобразительных искусств. Ольга Петровна в музей ходила часто. Он, собственно, теперь являлся главным местом в её жизни. А вся жизнь образовывала треугольник. Равнобедренный треугольник, в котором одним углом была она сама, вторым - сын, Серёжа, а третьим углом оказался Матисс. Весь Матисс в целом, и особенно, его «Красные рыбы». Самая любимая Серёжина картина.

    Ольга Петровна видела «Красных рыб» с закрытыми глазами. Серёжа копировал их много раз. Копировал и по памяти, и в музее. Лоскут скатерти на неправильном овале стола, стеклянная банка с прозрачной водой. Ещё лиловый цветок с краю, в горшке. В банке - красные рыбы.
   -Что тебе в ней нравится? - спрашивала она.
   -Праздник. Утро. Ощущение солнца.
    Сын поступал в Суриковское училище, но не поступил. Наделал ошибок в сочинении. Теперь его не было с ней, а она ходила в музей скоротать время и всегда смотрела на «Красных рыб».
Дежурная по залу её уже узнавала.
   -Пишет сынок?
   -Звонит.  Скоро принимает присягу. Только бы не отправили куда-нибудь в плохое место!
   -А вы помолитесь. Поможет.
   -Я буду сюда приходить, - вымученно улыбалась Ольга Петровна. -Может вы даже помните его, моего сына. Он здесь часто бывал. Копировал. Худенький такой мальчик… Красивый.
Дежурная не помнила. Ольга Петровна - маленькая, серенькая, садилась на банкетку и молча смотрела на «Красных рыб». Толпы посетителей её не тревожили. К вечеру она поднималась и тихо уходила. Будто растворялась в осенних сумерках.

    Но в этот день она немного задержалась в магазине. Купила ещё пакет яблок, моркови, яиц… Сумка своей тяжестью оттягивала руку. На лестничной площадке Ольга Петровна остановилась и поставила все пакеты прямо на коврик перед дверью. Ключ затерялся в кармане среди мелочи, носового платка и использованных билетов, и она долго шарила по подкладке, прежде чем его отыскала. Вот, наконец, она вставила его в потемневшую, исцарапанную скважину разболтанного уже порядком замка ( у неё единственной на площадке оставалась старая деревянная дверь), но вдруг обомлела. На коричневой масляной краске двери среди давно знакомых потёков и пятен вдруг явственно различились свежие царапины. Будто покарябал кто дверь ключом или, может быть, гвоздем. Ольга Петровна всмотрелась яснее. Забилось сердце. Вот они - знакомые очертания красных рыб. И контур банки. И угол стола. Дальше линии прерывались, обрываясь и нисходя, будто вдруг кто-то помешал закончить рисунок.
   Ольга Петровна сделала шаг назад, подняла голову, посмотрела вверх в лестничный пролёт. Тихо позвала почти шепотом:
    -Серёжа?
   
   Никто не ответил, только где-то далеко на улице раздался протяжный и злой гудок автомобиля. Тогда она осторожно опять спустилась вниз на первый этаж и обследовала все пыльные и тёмные, но хорошо  знакомые углы подъезда. У батареи, где висели почтовые ящики, валялся окурок. Она, без брезгливости, подняла его и внимательно осмотрела. Вообще-то Серёжа не курил, но… Ничего кроме двух смятых фантиков от конфет также не было и в почтовом ящике. Настороженно внимательная она снова поднялась к своей квартире, втащила пакеты, прикрыла дверь (но не стала её запирать) и пошла в кухню готовить цыплячьи окорока. Недельный запас она разом выложила в кастрюлю, добавила масло, картошку и лук, перемыла яблоки, крупными ломтями нарезала хлеб, вышла в коридор и уселась на маленьком стульчике ждать.

    Он пришёл. В половине первого ночи. Крадучись, слегка только царапнул по двери. Мать встала навстречу и тихо, не включая света, открыла. Да, это был Серёжа. В полумраке подъезда было не разобрать его лица, но его родной запах никогда не позволил бы ей обмануться. Сын к ней припал, будто упал, и она, не выдержав, вскрикнула:
    -Миленький, что с тобой?
    Он быстро оторвался от матери, молча поднёс указательный палец к губам. Ольга Петровна втащила его в коридор, заперла дверь - на тот самый, разболтанный замок, потом на ещё один, запасной, и ещё замкнула тридцатилетней давности цепочку. Только после этого она, нашарив выключатель, включила свет.
    -Мамочка, только тихо!
    Серёжа стоял перед ней бледно-серый, худой, с коротко стриженными волосами, в драной телогрейке с чужого плеча, в испачканных и слишком коротких брюках.
    -Мальчик мой! Ты здоров? - Она почти с ненавистью стала стягивать с него эту враждебную, пропитанную чужой жизнью одежду. Он неловко ей помогал, как бы тоже стараясь быстрее освободиться от ненужной ему чьей-то чешуи.
   -Сейчас, мой сыночек, сию минуту, подожди немного… - она вдруг бросила его грязные брюки на пол и кинулась набирать в ванну воду. Потом побежала в кухню, разогревать готовые уже окорока.
   -У меня всё есть, я приготовила, я чувствовала, я знала…  - Она то вытаскивала из ящика картошку, то вдруг кидалась в комнату за полотенцами.
   -Мама, остановись! - Сын шагнул к ней почти раздетый, в одних трусах, и она, вдруг увидев, что трусы на нём тоже чужие, зелёные, мятые не смогла сдержать дрожи на подбородке. И ухватилась за подбородок руками, сцепив зубы, готовая выслушать и принять всё, что он ни скажет.
   -Мне нужна другая одежда, - сказал сын. -Я заскочил переодеться и попрощаться. Я сейчас уйду. Я должен скрываться, бежать.
   -Почему? - Она всё не могла оторвать пальцы от подбородка.
   -Мама, я сделал ужасное. Я убил.
   -Боже мой! Деточка! - Она с остановившимися глазами обхватила его за шею. И тут же заговорила, стараясь словами как бы исправить, облегчить, и оправдать. -Я не верю, что ты это сделал просто так! Тебя, наверное, мучили! Ты не виноват!
   -Мама, прости, некогда объяснять. - Он попытался отнять её от себя. - Этот урод был сволочь, козёл… Я его ненавижу. Поэтому я его застрелил. Мама, не бойся! Я убегу! Я не могу в этой армии… -Она молчала и только ловила глазами его лицо. Серое лицо измученного человека.
   -Ты только дай мне переодеться, -торопясь, как в лихорадке, говорил сын. - И денег немного… Ну, сколько есть… Я знаю, что много у тебя нет…
   -Нет, так нельзя! - Она вдруг резко отпала от него и стала, удерживая его за плечи, жарко говорить ему в ухо. - Сыночка, так нельзя! Ты не мог убить просто так! Надо идти в прокуратуру… Надо искать какие-то выходы! Мы будем искать справедливости! Я соберу все характеристики… Найду адвоката…
   -Мамочка, милая… Какие характеристики? Какой адвокат! Ты просто не понимаешь жизнь. Где ты найдёшь столько денег? Пусти скорей, мне надо собраться…
Она поняла, что сейчас он уйдёт, и она останется без него навсегда. А его поймают и будут судить, а её даже не пустят к нему и сделают из него военного преступника.
   -Нет! Если уж прятаться,  я поеду с тобой! Одного не пущу! - Она лихорадочно соображала. - Поедем к тётке, в деревню! В такой глуши, да ещё у сестры твоего отца, тебя никто не будет искать.
    Он, кружа по комнате, только покачал головой.
    -Ну, что ты мама! В деревне теперь каждый человек на виду. Сразу заложат. Или милиция сразу найдёт. У меня же ведь нет никаких документов. Не в подвале же мне у тётки сидеть всю жизнь.
     Она обрадовалась.
     -Конечно в подвале! Ты не беспокойся, я тебя всё равно прокормлю! Несколько лет посидим, а потом как-нибудь…. Потом уже забудут. Я в какой-то книжке читала…, - она говорила сама себе веря, словно в бреду, - что какой-то предатель после войны в подвале сидел. Двадцать лет! Ну, а у нас сейчас меньшего срока хватит.
Сын остановился. Серьёзно посмотрел на неё.
     -То был предатель. А я убил козла, но никого не предавал. И в подвале сидеть не хочу. Я попробую пробраться через границу. Сначала в Белоруссию или в Прибалтику, а потом куда-нибудь в Польшу… Мне всё равно. Буду бродячим художником для начала. А потом как-нибудь куплю какие-нибудь документы. Я тебе обязательно подам знак. Ты только будь внимательна. Я тебе пришлю письмо с красными рыбами…
 
     Она присела на диван и её брошенные руки устало повисли по бокам беспомощного тела.
    -Это всё фантазии деточка. Это чепуха. Это совсем не годится.
Он уже доставал из шкафа свои прошлые вещи.
    -Другого выхода нет. - Он улыбнулся ей своей детской улыбкой. -Может ты дашь мне женское платье?
     Ей пришёл в голову яркий день, край стола, банка с прозрачной водой и лиловый цветок в горшке. Надо же, в Сицилии рыбы означают несчастье.
    -Знаешь что? Куда ты сейчас пойдёшь? Уходить нужно с рассветом, когда откроют метро. Причём садиться не на нашей станции. Ты лучше помойся сейчас, потом поешь. Поспи. А в пять часов я тебя разбужу.

     Он с сомнением посмотрел на неё, но её спокойный голос, казалось, его успокоил. Мать встала и пошла снова в ванную. Пока он мылся, она в кухне складывала ему сумку. В комнате было тихо. Она ещё слышала, как он, выйдя из ванной, ходил возле своего стола, зачем-то открывал ящики. Потом затих. Она думала, он уснул. Но когда вышла из кухни, увидела, что он сидит, рассматривает свои рисунки - копии, эскизы, те, что когда-то подавал на какие-то конкурсы… И столько печали и беспомощности было во всей его фигуре, в посадке головы, что она поняла: её умный мальчик не может и сам поверить  в ту ерунду, которую тут ей наговорил. Он говорил в утешение, чтобы она надеялась и с этим жила.

   Она подошла и обняла его. Сложила рисунки в папку. Придвинула подушку ему, уложила. Накрыла одеялом и сама легла рядом с ним. Он вдруг заснул. Очень быстро, как маленький. Она почувствовала, как расслабилось его тело, как вдруг мелко дрогнула нога - у него с самого раннего детства часто дрожали во сне ноги, и одна рука вдруг потянулась вверх и инстинктивно натянула на голову одеяло. Мать поднялась и с похолодевшим сердцем смотрела на сына. Она смотрела и представляла себе казарму, и много-много других, чужих и сильных тел, которые тянутся к его лежачему телу, и как он защищается от множества этих чужих рук и ног, и как эти чужие и враждебные тела, ноги, головы и руки кромсают и калечат его. И серая толстая грубая ткань вдруг начинает пропитываться тёмными, тяжёлыми пятнами, и сжиматься в крошащийся комок, и разрушаться, и превращаться в прах…

    Мать прошла снова в кухню. Как его спасти? Что может быть для него впереди? Сначала трибунал, а потом тюрьма. Он не виноват и не мог убить просто так. Но он убил, и другая мать тоже будет требовать справедливости. И спасенья нет.
    Она заплакала от бессилия. Где же ты Бог?  Жить без Серёжи?  Зачем?
   
    Жить без Серёжи… Эта мысль показалась ей чудовищно нелепой. Она не будет жить без него! Солнце, воздух, весь мир для неё существует только вместе с Серёжей, в преломлении его жизни и неотделимо от её собственной.

    Колоколом в голове бились страшные слова. «Ты его балуешь! Ты его кутаешь! Он, как девчонка! Нежизнеспособный! Дурак! Ничего не умеет! Не может драться, прячется за твою юбку, не хочет даже постоять за себя!» Ольга Петровна вспомнила, как однажды, когда её бывший муж, Серёжин отец, захотел за что-то проучить сына ремнём, она позвонила в милицию. И сказала ему: «Если ты не принимаешь его и меня такими, какие мы есть, - уходи!» И муж ушёл, но не сразу, ещё некоторое время, помучив их. Но когда ушёл, им стало значительно легче и веселее. Хотя иногда было  голодно. Но тётка, та самая тётка, его сестра, к которой они собирались бежать, поддерживала их. Подкармливала овощами со своего огорода, лесной малиной, иногда вареньями, а были праздники, что и мяском. Мать была счастлива. Она твёрдо верила, что сын станет художником. Добьётся успеха. Она старалась. Она подрабатывала, как только могла. Даже уборщицей работала ещё в собственной библиотеке. Зарабатывала мальчику на уроки живописи. Он тоже старался. Но вот теперь…
Нужны были деньги. И много денег. Где взять?
    Ольга Петровна вдруг растерялась. Деньги нужны сейчас и сразу. Без них даже думать нечего о спасении. Они нежизнеспособны. И он, и она. Но как должны защищаться те, у кого денег нет?
Её мальчик убил. И его убьют. Зачем без него её жизнь?

      Она снова прошла в комнату. Посмотрела. Сын так и спал, закутав голову одеялом. Она достала из шкафа старую театральную сумочку, а из неё - обручальное кольцо и материны ещё, завещательные серьги. Положила на стол. Достала все деньги, какие были, написала записку. «Прошу винить только меня». Закрыла все форточки и открыла газ. Прилегла на постель и обняла сына.

   Сначала не пахло. Она опять заплакала. Потом стало так, будто в комнате разбилось тухлое яйцо. Сын завозился, закашлялся. Она осторожно стянула с его головы одеяло, погладила по спине…
    Она не помнила, чтобы слышала, как кто-то одним ударом ноги выбил их старую дверь. Стопор цепочки вылетел из своего гнезда, будто на верёвочке старый, неразорвавшийся снаряд.

    Когда она очнулась, в квартире ещё стоял отвратительный запах, но форточки были открыты, и было холодно. Папка с рисунками лежала в углу на полу, у стола сидел незнакомый майор, а у стены стоял её сын, уже одетый, а рядом с ним конвоем - двое солдат.
    -Кто это вас надоумил - газ открывать? - Сказал ей майор, увидев, что она приходит в себя. - А ещё, надо думать, интеллигентная женщина! А если бы на лестничную площадку вышел кто-нибудь покурить?
    -У меня не было другого выхода, - просипела она.
    -Ну, уж, не было выхода! Из-за какой-то царапины натворить столько дел.
     -Из-за какой царапины?-Хрипло спросил Серёжа.
      -А вот не надо было бегать, вытаращив глаза!- Перевёл тут на него грозный взгляд майор. -Перепугал тут всё отделение. Тот-то парень, в которого он стрелял, - снова обратился майор к Ольге Петровне, -конечно, тоже не сахар, но ваш-то каков?
     -Каков? Ну, каков? - она уже сидела на постели, свесив ноги и раcкачиваясь, как деревянный божок. Майор не понял, со зла она говорит, или от беспомощности. У Ольги Петровны раскалывалась голова, и она боялась посмотреть на сына. Мало того, что она хотела его убить, теперь ему всё равно грозит трибунал. Хорошо же она поступила, собственная мать.

    -Пусть вот сам и расскажет, каков! - Майор был блондинист, краснощёк, и с виду, а не по должности, добродушен, не смотря на молнии, мечущиеся из-под бровей. И только прямая чёлка его  свирепо топорщилась вверх, придавая ему воинственный вид.
     -Никому ничего не сказал, самовольно ушёл с поста, заявился в казарму и стал палить! Дружку своему, такому же …- майор замялся, - …на букву «м», со всей своей дури прострелил щёку. Хорошо, что ранение оказалось скользящее. Повезло, можно сказать, и тому дураку и этому. Тот со страху грохнулся в обморок, а этот не нашёл ничего лучшего, как пуститься в бега.
     Серёжа сказал от стены:
     -Мама, значит, я не убил!
     -Собирайся, давай! - сдвинул брови майор. -Жертву твоей глупости я отправил в госпиталь, через два дня будет здоров. А ты до утра должен вернуться в часть. Постараемся замять дело.
    -Собирайся, сыночек! - Мать встала, но боялась двинуться к сыну. - Прости сыночек, это помрачение нашло на меня. Не знала, что делать…Думала, лучше вместе, а вот… Хоть бы обошлось! Может обойдётся - робко посмотрела она на майора.
    -У тебя пять минут! - поморщился тот в сторону Серёжи. Ольга Петровна сунула ему деньги, и он, так же морщась, не стал противиться, даже чуть подвинулся, чтобы ей удобнее было положить их ему в карман.
     Она ещё успела, прежде чем за ними закрылась сломанная входная дверь, угостить солдатиков яблоками, перецеловать сына в щёки, шею, руки, затылок и умоляюще спросить у майора:
     -Что ж теперь ему будет? Как мне узнать?
      -Подъезжайте к концу недели. Там будет видно, - сказал майор.
К концу недели сына в этой части уже не было, а через месяц от него пришло первое письмо. Из «горячей» точки.
                ***

      За то время, что он служил, «Красные рыбы побывали на разных выставках - во Франции, Испании, Петербурге и в Минске и, завершив турне, вернулись в Москву. Ольга Петровна, как только узнала, снова пришла посидеть на знакомой банкетке.
     -Как дела? - поинтересовалась всё та же дежурная.
     -Осталось сорок пять дней, - постучала по дереву Ольга Петровна.
     -Господи, дай-то Бог! - перекрестилась знакомая.

      Сразу после того, как Сергей написал, что демобилизуется в срок, Ольга Петровна начала строить планы. Она носила его картины, показывала специалистам. Те отзывались о них положительно. Она экономила каждую копейку, мечтала, что будет откармливать его лучшими кусками, отпаивать соками. Осень снова билась в окно дождями, пожелтевшие листья изредка золотило солнце - мать ждала. Она не теряла времени даром. Она обивала начальственные пороги, она выясняла положенные льготы, она даже добилась, чтобы одну Серёжину картину вывесили в выставочном зале на Кузнецком мосту.

     Телеграмма пришла поздно вечером. «Едем с Катей. Встречай». И она понеслась на вокзал. Но сына не встретила. То есть, не увидела. Это он первым увидел её и вместе с Катей к ней подошёл. Ольга Петровна его обняла и запаха родного не узнала. Серёжа стал по-другому ходить, сильно вырос, раздался в плечах, загорел, закурил и через каждые два слова ругался матом.
     Хорошо я сделала, что заранее ему одежду новую не купила, подумала потихоньку Ольга Петровна. В старые размеры точно бы не влез.

     Катя была хорошенькой, стройненькой девушкой, на которой сын собирался жениться. Когда после ужина мать захотела ей показать Серёжины картины, Катя зевнула, а сын недовольно сказал:
    -Будет тебе, мать, смотреть на всякие глупости. Делом пора заниматься!
И мать онемела. Нет, она попыталась, конечно, и улыбаться, и разговаривать, но сама почувствовала, что это у неё получается через силу.
     -Давайте спать! - Ольга Петровна постелила себе в кухне.
     -Что это мама у тебя нерадостная какая-то, - в комнате на постели прошептала Серёже будущая невестка. - Нам будет с ней трудно ужиться. Придётся съёмную квартиру искать.
Устроился на работу Серёжа водителем в банк. Стал возить какого-то высокого банковского начальника. Невестка была довольна. И все говорили кругом:
    - Приличные деньги! Как повезло!
    Он больше не делал попыток начать учиться. О Суриковском училище и разговоров не возникало.
     -Надо думать о будущем. У Серёжи талант… - пыталась поговорить с  сыном и невесткой мать.
    -Пора уже перестать быть нежизнеспособным, - закуривая, басом ответил Серёжа.
     -Если бы вы были там, где был он, - добавила невестка, - вам эти глупые картинки тоже не полезли бы в голову.

     Однажды вечером она собрала все рисунки и с молчаливого Серёжиного согласия вынесла их на помойку.
    -Ты что делаешь? - закричала на неё мать.
     -А чего? В комнате и так места мало, - не смутившись, объяснила Катерина.

      Следующий день как раз выдался на среду. Мать с утра съездила на вокзал и купила себе билет к тётке, в деревню. Вернулась домой, собрала свои вещи в сумку. В ту самую, которую когда-то в кухне собирала Серёже. Дома никого не было, до отхода поезда оставалось ещё несколько часов. Ольга Петровна вспомнила, что среда в пушкинском музее - день бесплатных посещений.
«Красные рыбы» висели на месте. По странной случайности в зале не было ни одного посетителя. Ольга Петровна огляделась и села.
-Что с вами? Вернулся сынок? - участливо спросила всё та же дежурная, увидев её лицо.
-Да. Всё в порядке. - Глухо ответила мать и, бросив прощальный взгляд на картину, вышла из зала.

2000- 2012 г