Воспоминания об отце 8. Продолжение

     За два года до Войны наша школа получила рояль. Его поставили в спортзале, который служил и театральным залом, в торцовом конце были устроены сценические подмостки. В школе была очень развита самодеятельность. Отец тут же нашел учительницу музыки и организовал обучение желающих детей. Начали учить и мою сестру Ирину, и меня. И я очень хорошо помню, как трудно мне давалась эта пианистика. Слух у меня был, а руки не слушались. Сколько бы я ни долбила упражнение, никак не могла добиться автоматизма исполнения. Приходилось напряженно следить, куда каким пальцем ткнуть, и я сама не слышала, что у меня получалось. Тем не менее, учеба шла и однажды на школьном вечере мы с сестрой Ириной сыграли пьеску в четыре руки.

    Когда началась Война, все мужчины из школы ушли на фронт, и наш отец тоже. Школа была большая, топилась дровами, которые всю войну заготавливали ученики. Рояль стоял в спортзале, который натопить не могли, он промёрз, и рояль погиб. Никто даже не догадался ослабить натяжение струн, и они полопались. На этом и кончилось наше обучение музыке.

    В целом довоенные годы были светлым периодом для нашей семьи. Уровень жизни медленно, но неуклонно повышался. Отец организовывал нашу жизнь с размахом. Помню, что продукты закупались один раз в неделю, в базарный день, и какие огромные куски мяса приносились! Помидоры отец привозил ящиками, молоко – «четвертями», сахар – головами и вообще все было крупномасштабным.

    Отец учился в пединституте в Оренбурге (тогда Чкалове), регулярно туда ездил и привозил нам удивительные гостинцы: виноград, рахат-лукум, однажды привез удивительную сладость – шоколад с орехами, сделанный под вид колбасы. Привозил и игрушки, и я помню тележку из толстой блестящей проволоки, и «ходящего бычка» (Идет бычок качается, вздыхает на ходу…).

    Все у нас было хорошо. Папа сделал нам во дворе качели. Он нас любил. Помню, как однажды он поехал на мотоцикле в ближайшее село Карачаганак и взял с собой брата Юрия, которому было около 5-ти лет. На обратном пути мотоцикл занесло на какой-то колдобине и они чудом не разбились. Домой отец приехал очень возбуждённый, снова и снова рассказывал об этом случае и всё повторял, как он испугался за Юрку, как мотоцикл летел какие-то секунды куда-то вбок, но эти секунды для отца почему-то растянулись и он думал об одном – как извернуться, чтобы спасти Юрку.

    А у меня было смутное чувство неудовлетворенности. Мне всё хотелось, чтобы папа со мной поговорил, спросил бы о чём-то, что-то мне поручил, и я бы сделала с восторгом… но этого не было.

    Был случай, показавший моему любимому папе, как мало он обо мне знает. Я училась в 4-м классе, нам задали на дом  прочитать поэму Некрасова «Крестьянские дети» и выучить наизусть отрывок из нее «Мужичок с ноготок». Дома я прочла поэму и она мне просто влилась в душу. Я ещё раз прочла – и запомнила всю наизусть. Такая была у меня память. В школе меня не спросили, и эпизод остался незамеченным. Однажды мы с отцом вдвоём остались под вечер в спортзале школы, не помню – зачем. Мы чего-то ждали. Папа сел на длинную обегающую стены скамейку (в духе Макаренко), я стояла перед ним, и он говорил мне, что в 7-м классе есть одна девочка, которая «…всю поэму Некрасова «Крестьянские дети» наизусть знает», и что нужно учить стихи великих поэтов… .  Я сказала, что я тоже всю поэму наизусть знаю. Он возразил:
- Ты только отрывок про мужичка знаешь, а она всю поэму!
- Нет, я тоже всю поэму знаю, - сказала я.
    Папа недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
- Ну, расскажи.
    И он сидел долго молча, а я стояла перед ним в сумерках и рассказывала всю поэму наизусть. Когда закончила, он ничего не сказал, даже не похвалил меня, и выражение лица у него было какое-то странное, как будто даже огорченное, задумчивое. Потом мы шли домой и он шел быстро впереди, а я, как всегда, бежала за ним как собачонка и думала, почему он огорчился? Чем недоволен?