Воспоминания об отце. 22. Жизнь в Сарканде

    Собираясь к отцу и памятуя о его горе из-за гибели собаки, я решила тоже его осчастливить и утешить, привезти ему породистого щенка для охоты. И, как ни странно, нашла семью стариков, которые подкармливались разведением таких щенят. Никаких документов на собаку я спросить не догадалась, но видно было, что щенок – чистой породы пойнтер, очень красивый и пропорциональный. С какими приключениями я его везла через весь Союз, в общем вагоне, да ещё сама будучи с ребёнком на руках – не поддаётся описанию. Но привезла!

    Однако в результате вышла неудача. Оказалось, что отец породу «пойнтер» не уважает, предпочитая сеттеров. Причина была в том, что пойнтеры – собаки крупные, но нежные, работают только в тёплой воде озёр, а село Сарканд было предгорным, вся вода там стекала из горных ледников и была холодная как лёд. Рекс отказывался идти в такую воду и не поддавался обучению. А потом, где-то через год, его у нас украли. Пёс был очень добродушный, доверчивый и очень красивый, и его заманили какие-то проезжие люди. Отцу кто-то сообщил, кто и куда его увёз, но он ничего не предпринял.

    Отец встретил нас в периоде просветления между запоями и был чрезвычайно рад нашему приезду. Взглянув на моего сына Алешу, он вдруг проникся к нему глубокой любовью, которую питал потом до последнего дня своей жизни. Я думаю, что сыграла свою роль одна психологическая тонкость. Сравнительно незадолго до этого он был проездом в Москве у Ирины, но попал туда больным, спившимся, и, главное, виноватым.
 
    Там его первый внук, сын Ирины Володя, смотрел на дедушку с ужасом и сторонился его. А тут мы сами явились к нему бедными и потерянными,  нуждавшимися в его помощи, и он мог ещё почувствовать себя кому-то нужным, способным приютить, защитить и помочь. И это, хоть и временное, как впоследствии оказалось,  достоинство явилось толчком к светлым чувствам.

    Месяца три до следующего запоя отца мы прожили хоть и в крайней бедности, но в светлом общении, много разговаривали, понимая друг друга с полуслова, а иной раз и взаимно читая мысли. Отец много рассказывал о себе, но я не придавала этому должного значения и даже не старалась запомнить, и не догадывалась о чем-то дополнительно спросить. В памяти остались какие-то обрывки. Мы и философствовали, и спорили о чем-то, и дружно смеялись над чем-то.

    За это время Алешка успел переболеть с температурой, мы, соответственно, не могли никуда выехать, я не доехала по своему направлению на работу, мой пропуск оказался просрочен и мне пришлось искать другую работу. Мне еще повезло, в местной школе не было математика, и меня взяли преподавать математику в старших классах средней школы.


   Приближалась зима, и мне было тоскливо от нашей неустроенности и бедности. Вообще-то состояние бедности было для меня тогда привычным, но в тот момент для нас она (бедность) дошла до какого-то предельного уровня. Как ни была я по молодости неопытна, как ни привыкла к вечному терпению, инстинкт мне подсказывал, что моих сил не хватит, чтобы оттолкнуться от дна и начать подниматься.
 
    Хотя мне в школе и дали приличную по тем временам зарплату – 900 руб., нужно же было еще поднимать отца и сына. И я написала письмо сестре Ирине и обрисовала наше положение. В числе прочего упомянула, что я иду в школу, а на мне мое единственное платье, и я боюсь, что я буду делать, если оно порвется. А отца зимой будет нечем укрыть, у него нет даже одеяла. Ну, и прочие тому подобные подробности.

    Вскоре мы получили от Ирины две посылки! Когда мы их вскрыли – у нас был шок! В одной были несколько вещей из одежды, до того поношенных, что употреблять их было уже невозможно. Мне запомнилась одна «теплая» вязаная хлопчатобумажная кофта, потертая, распяленная, с вытянутыми рукавами и «пузырями» на локтях. И остальное все такое же.
В другой было бывшее когда-то теплым одеяло, но сильно потертое, жесткое, со сбившейся комьями ватой. Я смотрела на него и не верила своим глазам. Это было то самое одеяло, которое папа когда-то прислал Ирине к свадьбе! Какое оно тогда было красивое и мягкое, и что с ним стало теперь! Папа усмехнулся и сказал:
- Неси всё это и сдавай на свои нитки мулине.
В Сарканде был ларек, где принимали ветошь в обмен на нитки.
Вечером папа укладывал Алешу спать. У него валялась какая-то гитара, он взял её и стал наигрывать и напевать: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки–баю…». И вдруг я заметила, что он тихонько плачет.
- Папа, что ты? Что с тобой?
- Была у меня когда-то любимая дочка Ируська. Мать по вечерам часто уходила в школу, то на педсовет, то на родительское собрание, то на кружок. Я оставался дома с маленькой дочкой, укладывал её спать и всегда ей эту колыбельную пел, тоже под гитару. А теперь и она обо мне позаботилась. Даже одеяло прислала! Укройся, папа, поспи!
И тут же не выдержал и рассказал мне. Когда он был у Ирины в Москве, он попытался ей что-то рассказать о себе, на что-то пожаловался. В ответ она только пролаяла:
- Сам виноват!
    На этом разговор их и закончился.