Воспоминания об отце. 29. Продолжение

    Папа умер 9-го апреля 1957 года, в возрасте 59-ти лет.
    Ирина и дядя Михаил прибыли поездом, но в живых Георгия Никандровича тоже не застали. Хоронили папу не из нашей квартиры, а от мамы. Так она сама захотела. Когда везли к ней в дом из больницы тело отца, мы с Ириной его сопровождали. Я смотрела на отца и вспоминала, как совсем недавно я его везла по этому же пути живого, и как он всю дорогу причитал: «Потише! Пожалуйста, потише!» А теперь лежал неподвижно и безучастно, хотя по-прежнему сжимал правой рукой левую. После смерти его руку не могли разжать. Я заплакала, и Ирина стала говорить:
- Ну, что ты Леля! Перестань!

    За все время ритуала похорон Георгия Никандровича никто не проронил о нем слезинки, кроме меня и Анны Федоровны. Одна Анна Федоровна говорила о нем, какой он все-таки был хороший. Какой был внимательный, обо всех думал, всем хотел помочь. Как по-мужски помогал ей иногда (она одна воспитывала сына Юрку, её муж погиб на фронте в Войну). Говорила о том, какой он был глубоко порядочный человек. Будучи тяжелым алкоголиком, никогда не крал и не пропивал вещей. Денег на опохмелье иной раз брал в долг, но всегда, получая пенсию, прежде всего отдавал долги, на удивление ничего не забывая.

    В день похорон я взяла Алешу из детсада. Мы пришли к бабушке, гроб стоял у нее в комнате. Алеша остановился на пороге, внимательно посмотрел на деда и очень серьезно спросил:
- А он спит или умер?
Дед в гробу был плохо узнаваем. У него отросла бородка, а на лице сохранилась страдальческая гримаса. Руку ему как-то разогнули, когда обмывали тело. Мы решили Алешу не мучить похоронами и отвели обратно в детсад. Ему было 5 лет.

    На похороны собралось очень много людей, целая толпа. Кроме родственников пришли все мои сослуживцы, соседи, ещё какие-то знакомые. Был оркестр. У меня были фотографии похорон, все они пропали. Поминки были очень скромные. Комната у мамы была маленькая, тесная, средства очень ограниченные. Все это понимали, и мало кто остался.
На поминках дядя Михаил сказал:
- Мы все от него отказались, одна Лёлька несла свой крест до конца.

    Я очень тяжело перенесла смерть отца. Мне было 26 лет, я была еще молода, это была для меня первая смерть в нашей семье. До того мне как-то не верилось, что люди умирают. А еще я тогда ждала рождения своего второго ребенка.

    После похорон мне отец снился каждую ночь в страшных кошмарах. Это были такие кошмары, что если бы я нарочно хотела бы кого-нибудь испугать, я бы не могла придумать таких ужасов. Сюжет снов был один – мой мертвый отец искал меня, а я никак не могла от него спрятаться. Он видел меня и в толпе, и сквозь предметы. И все просил у меня водки. И снилось всё так живо, как будто происходило наяву. Я измучилась, вечером боялась ложиться спать. Так прошло недели две. Потом ко мне зашла пожилая соседка. Я с ней поделилась своим горем.

    Между нами произошел такой диалог:
- Это душа твоего отца мается неприкаянная. Нужно его отпеть в церкви.
- Но он же был неверующий!
- Но ведь был же крещеный?
- Наверное, был. Тогда всех крестили.
- Ты должна заказать в церкви панихиду по нем.
- Но я тоже неверующая! Как же я пойду в церковь?
- Ты можешь не ходить. Тебе нужно только заказать панихиду. Его отпоют, и душа его успокоится и перестанет тебя мучить. А еще тебе нужно милостыню подать. Как увидишь нищего, подойди и подай. При этом полагается перекреститься, но ты можешь просто подумать о своем новопреставленном отце.
- Но я не умею заказывать…
- Если хочешь, я сделаю за тебя. Я же хожу в церковь. Дай мне немного денег и десяток яиц, я закажу.
Я дала ей деньги и яйца, и она ушла. А я наменяла полный карман монет и, идя по улице, останавливалась у каждого нищего и давала ему пригоршней. И при этом думала: «Это за упокой души моего несчастного отца».

    После этого мне приснился самый последний сон о смерти моего отца. Такой же отчетливый, как наяву, и странный, как будто символический. Я даже хочу его кратко описать. Приснилось мне, что я иду по широкому полю. Сияет солнце, поле покрыто очень зеленой травой. Вокруг нет ни людей, ни строений. Я иду одна и вдруг вижу своего отца, как будто просто брошенного кем-то на землю. Я подхожу к нему безо всякого страха, вижу, что он мертвый, очень плохо одет, в какой-то телогрейке и в кирзовых сапогах как в Войну, его посинелые руки сжаты в кулаки. Я подошла, разжала ему кулаки, в них была земля, смешанная с кровью. Очистив, я осторожно положила его руки, а сама, не оглядываясь, пошла дальше…

    Я не верила тогда и не верю сейчас ни в каких богов, ни в чертей, ни в духов, ни в привидения и ни во что подобное. Более того, с возрастом душа моя ожесточилась, и теперь я стала злой, непримиримой, воинствующей атеисткой. И, тем не менее, вынуждена признать, что после всех описанных манипуляций все мои страхи прошли, я успокоилась, и поток жизни понес меня дальше.
 
    Первые годы в день кончины отца я раздавала кому-нибудь из бедных старушек – соседок и детям гостинцы, потом и это забылось. В тяготах жизни я стала редко вспоминать отца. Но когда приходится вспомнить, он встает перед моим внутренним взором таким, каким был в самое лучшее его время. Статный и красивый, с быстрым шагом и живой, свободной речью, умный и проницательный, всегда переполненный энергией и какими-то планами. Он ласково называет меня Олёшкой, протягивает мне книгу…

    Всем лучшим, что во мне было в течение жизни, я обязана своему отцу Бойкову Георгию Никандровичу, светлая ему память, которая пребудет со мной до последнего дня моей жизни.