Мечты за горизонтом

Ее сердце  тревожно бьется, словно выловленная рыба, окруженная сетью одежд и имен, которые являясь лишь формой, не показывают всю истину этой фарфоровой хрупкой души.
Она испуганна, но умело сохраняет спокойствие, не подавая виду, что в сердце закрался страх.
Паника также отсутствует в нашей удивительной компании. Нас всего пятеро – Одна девушка и четыре парня. Стрела, прозванная так за свой красивый взгляд, является солисткой  этой рок-группы. И у нее и в самом деле  очень удивительный вокал, какой  – то хрипловатый, но в то же время очень тонкий. Так может петь только очаровательная маленькая девочка, застудившая горло. Не знаю, какое же все - таки детство было у Стрелы, но наблюдая за ней со стороны, буквально ощущаешь на своей коже те непростые сложные годы, которые довелось пережить этой девушке с хрустально – фарфоровой душой. Она всегда носит одну и ту же мужскую синюю футболку, с какой-то ярко – желтой латинской надписью на груди. Что касается внешности, то Стрела имела весьма необычный образ. Ее волосы коротко подстрижены, и на затылке выбриты в  красивые, закручивающиеся в изящный водоворот, узоры. Уши имеют идеальную форму и плотно прижаты к черепу. Лоб же по обыкновению морщится в минуты глубоких раздумий, больше  похожий тогда на скомканную, а потом поспешно разглаженную бумагу. Скулы предельно четкие и такие же идеальные, как и уши. Глаза, а точнее их зрачки, выцвели, будто забытый всеми глянцевый журнал, но взгляд всегда поражал своей осмысленностью и глубиной. Врата слов – губы, являлись такими же, как и голос. Они были обветренными  и потрескавшимися, но их очертания и границы очень четкие, словно обрисованы белым карандашом.
В Стреле вообще, казалось, не присутствовала женственность, но вызывающие бугорки больших грудей под футболкой, и прямая королевская осанка, выдавали нежную и изящную, как рассвет, натуру девушки…
Второй человек из нашей удивительной компании – Череп. Он так же, как и Стрела имеет нетипичную и разностороннюю личность. Каждый сантиметр его тела заполняют своим сюрреалистичным смыслом, татуировки. Люди,  животные, дома, цепи, цветы, надписи,  навечно врисованы острой иглой в молекулы неимоверно белой и болезненной кожи. На запястьях остро проступают вены. Ярко – синие и какие-то нереальные они, казались еще одним тату.
Кожаная куртка подчеркивала худощавое тело Черепа. В некоторых местах она была разорвана в  неровные тонкие надрезы, больше всего похожих на белые трещины черного матового стекла или кровавый отпечаток тигровых когтей на спине антилопы.  Лицо Черепа немного пугало и отталкивало, так как на нем находилось  очень странное экизтенциальное тату, которое черной, как смерть, тушью, полностью повторяло формы анатомического черепа. Казалось, что кожа просто – напросто отсутствует, оголяя кость и глаза в глазницах. Взгляд Черепа также, как и облик, внушал непонятный ужас, но несмотря на такую необычную отталкивающую внешность, этот парень, на самом деле, очень добрый человек,  но предельно замкнутый и неразговорчивый.
Полной его противоположностью являлся Профессор. В его же, внешности не было ничего вызывающего и кричащего. На коже нет рисунков, а в прическе узоров. Просто обычный человек, который во всем знал меру, кроме порядка. В этом Профессор отличался излишней педантностью, и каждую минуту отряхивал несуществующую пыль с белоснежной выглаженной рубашки.
Третьего, я очень плохо знал. Все члены нашей компании нарекли его Поэтом так, как он все время что-то писал и запоем читал «толстые» книги с невероятно мелким шрифтом. Он также писал тексты песен, которые в процессе длительных репетиций, вырывались хриплым вокалом из губ Стрелы, под аккомпанемент бас - гитары Черепа, синтезатора Профессора, ударников самого Поэта и моей соло-гитары.
На всех выступлениях мы являем собой единый организм. Не нужны некие таинственные знаки, как в группе опытных танцоров. Система рок-группы  устроена   иначе. Достаточно только начать, и общий крик наших душ сливается в резонанс невысказанных эмоций. Дробь  ударников, вокал, бас и соло гитара в идиллическом соглашении присоединялись к удару железных палок о растянутые блестящие листы. Вскоре и Профессор присоединялся к общему воспроизведению этого мира. Мы переписывали язык реальности на более понятные символы музыкального искусства. Пальцы нежно, но настойчиво касались инструмента, ускоряя темп. Как хирурги действительности и повседневности, мы острым скальпелем разрезали нужные органы в анатомии существования, и вырезали опухоль, которая, как ядовитая змея, затаилась в монотонности одного из самых  обычных дней…
В данный момент, Стрела сидит на старом маленьком диване. Ест пирожное, запивая его прохладным и белым, как Северный полюс, молоком.
Мир крепко держит в своих небесных руках свечу-солнце, и воск жаркими лучами капает  на крышу нашего фургона, который безнадежно застрял посреди степной местности больше похожей на пустыню из-за отсутствия какой-либо растительности.
Мы направлялись в другой город  на выступление, но все, казалось, обрушилось и исчезло кроме этого фургона, жары и окружающей его пустыни.
Череп просто забыл вовремя заехать на заправку,  и бензин неожиданно кончился, оставив пятеро молодых душ вдали от людей, городов, домов, концертов и планов на будущее…
Профессор просто стоял, прислонившись к допотопному разваливающемуся холодильнику, кое – как работающим на специальном аккумуляторе. 
Поэт,  сидя на корточках, погрузившись в пугающее спокойствие, читал очередную книгу. Череп же уселся за руль, и нервно барабаня кончиками пальцев по своим коленям, отстукивал какую-то смутно знакомую мелодию.
В узкое пространство фургона каким-то чудом вмещались четыре спальных места, которые еще можно увидеть в купе поезда. Тут же впритык стоял холодильник, который все время тарахтел, как припадочный. По боку от него расположились очень маленький столик и узкий, почти съеденный молью,  мини – диван. У другой стены прикручены кухонные шкафчики и мойка. Между ними, как-то не вписываясь в этот сумасшедший интерьер, находился выход из фургона.
Во всем этом тесном пространстве было неимоверно душно. Запах затхлости напоминал о склепе, куда мне приходилось забираться, будучи любопытным и бесстрашным подростком…
Профессор сложил руки на груди. По нему было видно, что его внутренний мир нарушен этим пугающим событием.  Он даже не стряхивал пыль с рубашки, и тонны несуществующей грязи давили ему на плечи. Взгляд сосредоточен и просто прилип к одной точке – к дверце кухонного шкафчика…
Стрела все чаще и чаще смотрела время на своем стареньком мобильном телефоне. Она будто куда-то спешила. Каждые двадцать – тридцать минут, вечно простуженный  хриплый голос, извещал о том, сколько утекло этого бесценного времени.
- Шестнадцать – сорок пять. Скоро вечер, - произнесла Стрела, отряхивая крошки от съеденного пирожного с футболки и джинсов.
После ее слов Профессор протяжно вздохнул, а Поэт лишь легонько вздрогнул, переворачивая очередную страницу в книге.
Я стоял возле столика, опершись об него руками. Иногда, смотрел в окно куда-то за горизонт, будто там находились мои украденные мечты…
Все хранили священное молчание. Точнее кто – то из нас все - таки мог произнести какое  –  то повседневное, самое обычное, слово, но никто не решался заговаривать о случившемся, словно ничего и не происходит.  Все понимали, что это нелепое происшествие может стоить всем жизни, но, понимая, что паника ничего не даст, мы просто ждали. Нам ничего не оставалось делать, кроме как поджидать, проезжающих в этих окрестностях людей, на этой заброшенной дороге с потрескавшимся столетним асфальтом...
Первой вышла из этого непонятного транса покорности, Стрела. Она допила, оставшееся в стакане молоко, и, взяв меня за руку,  потянула на свежий воздух.
- Пойдем, прогуляемся, - сказала она, улыбнувшись.
Я последовал за ней. Духота фургона просто медленно убивала.
Две ступеньки. Асфальт.
Бескрайнее и какое – то обесцвеченное небо, поражало своей безграничностью и величием. Оно безжалостно давило нас, слабых органических существ, к сухой и выжженной земле. На солнце невозможно смотреть. Настолько оно сейчас яркое.
Пустыня оказалась плоской, как тарелка. Стены горизонта прочным куполом заключили нас в этом месте. Вдали, казалось, можно что-то разглядеть, но,  то были лишь коварные и обманчивые миражи…
Этот горизонт забрал у нас все, и я с ненавистью смотрел на него. Став в моих глазах кем  – то одушевленным, он создавал иллюзию бесконечности, которая будто говорила нам, что куда бы мы ни стремились, то нам ни за что не выбраться отсюда. Пейзаж будет все тот же. Небо таким же бесцветным. Ничего не изменится. Но где, же эта истина существования, которая заставляет жить и бороться?!..
Стрела смешно щурилась, осматривая эти небогатые окрестности.
Поверхность фургона сверкает не хуже солнца. Синие и желтые цвета сплелись в безумном абстрактном порядке.
Что – то заслужило внимание Стрелы в  однообразной серой земле. Это оказалась обычная палка. Откуда ей здесь взяться? Стрела подняла ее, и крепко зажмурив один глаз, оценивающе рассматривала находку.
- Пригодится, - задумчиво пробормотала она, и поспешила обратно в фургон.
Я просто наблюдал за этими уверенными и немного беспечными действиями.
Стрела вернулась обратно, держа в руках белое покрывало.
Профессор удивленно выглянул из фургона. На его рубашке безобразными пятнами растекался пот. Поэт, наверное, все так же читал, а Череп отстукивал какую-то давно услышанную мелодию, осознавая свою вину за произошедшее.
- Что ты хочешь сделать? – спросил я у Стрелы,  удивившись своему безжизненному голосу.
- Не мешай, - махнула она рукой. Вместе с этим  движением мерно дрогнули ее груди с латинской надписью на синей футболке.
Стрела еще глубже запихала палку в податливую землю, и накинула сверху простыню, но та лишь покорно обмоталась вокруг обломка сухой ветки.
Недовольная своей работой, Стрела ринулась на новые поиски.
До меня начинало, наконец, доходить, что именно она хочет сделать.
Солнце уже начало напекать голову. Надо было двигаться…
Прямо под моими ногами, полузасыпанная землей лежала еще одна палка. Я быстро подобрал ее и воткнул в землю рядом с первой.
В результате, через некоторое время, нам удалось соорудить нечто вроде палатки – натянутое покрывало на четырех палках, создающие спасительную тень.
Обливаясь потом, довольная  Стрела с радостной улыбкой уселась под тень. Просто плюхнулась пятой точкой на землю и подобрала к себе ноги.
Я проделал то же самое. Прохлада спасала от жары. Стало чуть легче.
Стрела взъерошила ладонью свои короткие волосы, и,  достав свободной рукой телефон из кармана, громко воскликнула:
- Семнадцать – пятьдесят девять. Уже  почти шесть часов вечера.
Я просто кивнул. Со стороны, наверное, выглядел очень глупо – напряженным и взволнованным. Просто не понимал, чему она так радуется, как ребенок, в этой непростой ситуации. Ведь мы все можем умереть от голода или жажды. Воды, судя по резервам, хватит еще, как минимум на неделю, а еды на четыре  дня. И плюс еще ко всему этому примешивается полная безнадежность….  Но  раз уж мы оказались посреди этой пустыни, то отрицательные эмоции и ненужное отчаяние просто лишены всякого смысла и лишь пустая затрата энергии.
Невольно улыбнувшись, я вспомнил, как впервые встретил Стрелу, Профессора, Поэта и Черепа. Кажется, это было в восьмом классе, когда  – то девять лет назад. Учились в бедной школе, в провинциальном городке, который, как этот горизонт, также пытался убить наши мечты. Одноклассники всячески издевались над нами – задирали, обзывали, делали посмешищем и даже избивали. Учителя на все  закрывали глаза, считая, что это просто детские шалости. Но, однажды, в моей душе родился протест. Кто-то из одноклассников тогда ударил меня за школьным двором. Из носа закапала кровь, и,  сжав кулаки и зубы от обиды и боли, я услышал вопль своей души – «Это твоя жизнь и ничья больше. Никому не позволяй ею обладать кроме себя самого. Стань сильнее!!!». В тот день я впервые дал сдачу своему противнику. Но победу всегда одерживали одноклассники. Потому, что их много, а я один. Тогда – то и появился Череп. Он стал защищать меня, не смотря на то, что был очень слаб.  Но нас уже было двое, и одноклассники  невольно начали сторониться и игнорировать нас. Наверное, их изрядно испугала эта воля и стремление к тому, чтобы больше никогда и ни за что не сдаваться…
Потом, я увидел Стрелу. Девчонки вечно задирали ее, и говорили, что она уродина. Набравшись смелости, как – то после школы, я купил Стреле мороженое и сказал, что красивее ее нет никого на свете, что и оказалось чистейшей правдой. Она, тогда, с благодарностью приняла мороженое, и оно так и растаяло в ее руках, пока Стрела ревела до самого дома. Никогда не забуду эти слезы…
Чуть позже в нашу компанию добавились Профессор и Поэт. Их обоих тоже не приняло Общество потому, что слишком отличались ото всех – скучной и однообразной толпы.
Годы шли. Прочно укрепились созданные стереотипы людей с  сильной волей. Тогда то и появилась эта безумная общая мечта – стать самой лучшей рок – группой в мире…
Препятствия. Пот. Репетиции. Но, чтобы, ни случилось, сжав зубы и кулаки, как тогда в школе, мы, ни за что не сдавались…
И теперь, неужели какая-то пустыня и иллюзия этого бесконечного горизонта, может убить нашу мечту?!..
Да ни за что на свете!!!
Я неожиданно для себя засмеялся. Стрела тут же подхватила этот искренний и радостный смех.
Из фургона выглянули Профессор с Поэтом. Второй, от удивления, выронил книгу из рук.
Глядя, на эти удивленные физиономии, нельзя было удержаться от очередного приступа беспричинного и детского смеха…
Солнце уже склонялось к горизонту. Жара постепенно спадала.
Стрела, неожиданно, вскочила на ноги, разрушив свое же хлипкое сооружение.
- Посмотрите, впереди лишь бесконечный горизонт, значит, и человеческие возможности также не имеют границ, - закричала она во всю силу своих легких.
Честно говоря,  я думал, что оглохну,  но хриплый голос Стрелы извещал сущую истину.
Череп вышел из машины. Он начал доставать из багажного отделения музыкальные инструменты. Профессор и Поэт начали  помогать ему.
Вскоре, неподалеку от фургона, посреди пустыни, мы уверенно встали, как на сцене, освещенные вечерним солнцем.
Свеча мира догорала,   и от нее остался лишь огарок – сумерки и вечерняя прохлада.
Задвигались пальцы по струнам гитары.
 Зазвенели ударники.
Плоская пустыня и бесцветное небо, казалось,  дрогнули, будто миражом являлись именно они.
 И тогда мы хором запели, стоя в придорожной пыли, нашу радостную песню жизни, бросая вызов этому бесконечному горизонту, за которым спрятаны наши самые сокровенные мечты…
 



,