Изощрённая жестокость

                1
    Средняя  русскоязычная  школа  на  окраине  крупного  областного  центра Украины одно за другим переживала события, которые для педагогического коллектива и старшеклассников являлись весьма значимыми. Первой сенсацией явилось то, что старенькую директрису, проработавшую в школе долгих пятьдесят лет, достойно провожали на пенсию. В этой связи в актовом зале за праздничным столом разместились все работники школы, каждый из которых намеревался выразить свою симпатию женщине, воплощающей в себе все качества интеллигентного человека, вышедшего из недр допролетарской культуры.    
Прощаясь, она обходила все классы, и на осмысленных лицах подростков не могла не уловить растроганности и теплоты, исходивших из глубины души своих питомцев. Однако всему, решительно всему есть своё начало и свой конец, и старенькая учительница, уходя, передавала свою нелёгкую работу приходящим ей на смену молодым и энергичным.
К немалому удивлению и даже растерянности всех тех, кто прощался с заслуженным ветераном народного просвещения, новым директором школы была назначена совсем ещё молодая учительница русской словесности, Гнедко Оксана Игнатьевна, будучи двадцати восьми лет от роду, не была одарена чем либо примечательным и разве что только молодость выделяла её  из среды более опытных, а, стало быть, и более зрелых учителей, опыт которых  совершенствовался временем их педагогической практики.
Назначение любого нового руководителя коллективом всегда принимается как должное. Вместе с тем в данном конкретном случае наиболее любопытные прознали, что Оксана Игнатьевна, является дочерью первого секретаря райкома единственной в ту пору коммунистической партии и этим было сказано все. Первый же секретарь преследовал две цели. Во-первых, он заботился о карьере своего единственного чада, а во-вторых, разрешал свою  жилищную проблему, отселяя дочь с мужем в квартиру при школе, которая предусматривалась для сменяющих друг друга директоров.
Оксана Игнатьевна появилась в этом городе недавно в связи с поступлением мужа в военную академию, что явилось предельно радостным событием для семьи, так как все предыдущие годы рутинной службы в захолустных гарнизонах были полны неприятностями для командира взвода (а затем и роты), никоим образом не зависящими от самого командира.  Время уходило и, будучи уже в звании капитана, Виктор Гнедко всё настойчивее писал рапорты высшему начальству на предмет  его отпуска для сдачи вступительных экзаменов  в академию. Наконец с дотошными оговорками о  недочётах в его подразделении,  третье по счёту ходатайство было удовлетворено, и Виктор выехал к месту назначения в полной уверенности в том, что он преодолеет все придирчивые требования военной профессуры на вступительных экзаменах. Его уверенность была небезосновательной: школу он окончил с серебряной медалью, а военное училище по первому разряду, то есть с отличием. Таким образом,  будучи  уже слушателем академии, он с женой поселился сначала в квартире тестя, а вскоре и в директорской квартире до той поры, когда будучи уже выпускником  в новом звании и должности,  отправится к очередному месту службы.
 Оксана Игнатьевна приступила к своим новым директорским обязанностям, что в своё время должным образом отразится в её послужном списке, поскольку переехав с мужем  на другое неведомое ещё им место, она предстанет перед другим начальством  просвещения уже в качестве бывшего директора.
И наконец подошла пора  наиболее важного события: выпускных экзаменов. Выпускники уже изрядно устали  от непомерного напряжения  и с нетерпением ожидали последнего экзамена, и, следовавшего за ним, выпускного вечера.
Оксана Игнатьевна не позабыв ещё молодежно-студенческую пору, вела себя с выпускниками предельно демократично и дружелюбно. Выпускной вечер она изволила начать скромным застольем, для чего в длинном коридоре первого этажа были установлены столы с красовавшимися на них бутылками шампанского и вазами с различными кондитерскими изделиями. На втором этаже в актовом зале всё было подготовлено для танцев.
Соседями по столу далеко не случайно оказались Борис Плужник, Серёжка Хворост и Танечка Бондаренко. Борис и Серёжка были друзьями ещё с детства.
Танечка же, как, наверное, уже догадывается читатель, - являлась предметом воздыханий обоих друзей, являвших собой натуры настолько противоположные, что трудно было представить, как эти два молодых человека в течение многих лет могли находиться в искренних дружеских отношениях. Но тем не менее это было так, поскольку один из двоих, будучи мягче и податливее, неизбежным образом становился ведомым и подпадал под влияние другого, становившегося ведущим в силу таких природных качеств, как, неподдающаяся им сомнению уверенность в  себе, а, стало быть,- в своих суждениях и поступках. При этом ведущий в такого рода дружбе не пренебрегал мнением ведомого  и вот это-то и являлось цементирующей основой в отношениях Сергея и Бориса, где последний и являлся ведущим.
     Упомянутая троица подчёркивала свою неразлучность поскольку её женская составляющая явно и намеренно (до поры до времени) не выказывала своего предпочтения кому-либо из друзей, хотя в глубине душевного томления оно уже сложилось и довольно определённо в пользу Бориса. 
    Застолье проходило как-то вяло и скучновато. Молодёжи не терпелось побыстрее оказаться в актовом зале, откуда уже раздавались танцевальные мелодии, манившие к движениям в парах с замиранием от телесной близости пока ещё робкой и возможной лишь в подобной вполне официальной и легальной обстановке. Танечка Бондаренко при всей своей обаятельности была, как говорится, на расхват. Сергей и Борис стояли несколько поодаль у выхода на балкон и молча с явным неодобрением взирали на  триумф своей сподвижницы. В свою очередь молодое женское чутьё, шевельнувшееся в Танечке, наконец подсказало ей о нежелательности такого бурного начала, и она с явно выраженным смущением подошла к ребятам, спросив:
         - Отчего же мы не танцуем?
         - Как же, как же! – язвительно проронил Борис, - мы танцуем, но виртуально, скрупулёзно повторяя твои бальные па.
         - Мальчишки, не сердитесь, - с лукавой улыбкой проворковала Танечка и, взяв за руку Бориса, устремилась в центр зала.
          В медленном танце, находясь в полуобъятии с Татьяной, Борис молчал будучи захваченным тем проснувшимся уже мужским возбуждением, которое возникает от близости женского тела. Его неповторимый аромат, смешанный с запахом, - пусть не изысканных, но приятных, - духов, дурманили Бориса. Он постепенно проникался глубоким чувством привязанности, и, прижимая к себе гибкое тело Татьяны, ощущал упругость её груди, так волновавшей его плоть. В медленном движении Татьяна также молчала, будучи захваченной чувством девичьего  влечения к высокому, статному и красивому юноше, чья сильная рука с удивительной нежностью  охватывала её стан. И эта прилюдная близость, впервые прочувствованная ими обоими , в сочетании с выражением прошлых ещё полудетских симпатий друг к другу положили начало их самозабвенной любви.
    Окончив танец, Татьяна и Борис подошли к Сергею, и тот в порядке очередности закружил напарницу в вихре Штраусовского вальса. Находясь в волнительной близости с обворожительной  компаньёнкой, Серёжку охватывали те же чувства, что и его друга, однако Татьяна была далека от того состояния, которое она испытывала находясь рядом с Борисом. Сергей оставался для неё милым и приятным товарищем.
     Далеко за полночь Оксана Игнатьевна, будучи главным режиссёром всего торжественного действа, объявила о том, что вечер окончен и, что молодые люди при желании могут совершить прогулку по спящему ещё городу. Все, - за малым исключением,- поддержали эту идею, и непроизвольно разбившись на группки потянулись в направлении сквера, где чей-то звонкий девичий голос, разрезая ночную тишину, прокричал: - «Ребята, айда на карьер».
      В период очередного аврально-сенсационного решения великой и всемогущей партии началось массовое строительство жилья для тружеников развитого  социализма. Поспешно возводились пятиэтажные дома – коробки, на постройку которых резко повысился спрос в стройматериалах. Вот в этой-то связи на окраине города стали добывать песок, а место разработок постепенно превращалось в большой и глубокий карьер. По мере углубления к изумлению местных жителей сначала появилась жидкая пульпа, а затем и забили ключи. Добычу прекратили, а карьер стал постепенно наполняться, превращаясь в озеро  с прозрачной и холодной родниковой водой.
       Растянувшись в длинную цепочкуребята небольшими группками приближались к озеру, покатый склон которого был оснащён пляжным оборудованием. Совсем малочисленной (в три человека) выглядели и наши друзья, идя шеренгой, в центре которой находился Борис, а по правую и левую стороны от него  - Сергей и Татьяна. Борис намеренно разобщил друзей, используюя своё положение для того, чтобы  одноособно завладеть рукой Татьяны. Сели на скамью. Молчали. Потом вдруг, словно пробудившись, Танечка задорным голоском вскрикнула: - «Мальчишки, что это мы сидим, как на похоронах! Пойдемте, сядем в лодку и представим, что мы в открытом море».  Со смехом все поднялись и неторопливо направились к ней. Сергей, первым переступив усечённую корму, подал Татьяне руку и, усадив её на среднее сидение, расположился сзади на носу. Борис оставалось место на корме, откуда он взирал на утомлённые лица друзей с какой-то затаённой грустью неопределённого ожидания. Со стороны озера рассветало, и вскоре исчезла короткая июньская ночь.  Стало светло и, словно морским бризом, с началом дня потянуло с озера, покрыв поверхность воды густой рябью, нежно ласкавшей борта утлого судёнышка.
     - Вот, миленькие, и окончилось наше детство, а что в грядущем ожидает нас неведомо, - с какой-то грустинкой едва ли не шёпотом проговорила Танечка.
   - Да уж… - протянул Борис, поживём, как говориться увидим.
       Однако предугадывать своё будущее им не приходилось, так как шли они проторённой тропой нескольких предыдущих поколений, ведшей их из средних школ в ВУЗы с дальнейшей отдачей сил и приобретенных знаний обществу, в котором они жили, и в котором уже однозначно вызревали неодолимые идеи великих перемен.

                2

        Роман Лукич Плужник занимал высокий партийный пост, но до его занятия ему пришлось пройти продолжительный послужной путь, который проходили далеко не многие молодые люди огромной державы, именовавшейся Советским Союзом, в шестидесятые, семидесятые и  восьмидесятые годы двадцатого столетия.
    Окончив уральский политехнический институт, он получил назначение в новосибирский научно-исследовательский институт радиоэлектроники при сибирской академии наук. Прибывшего молодого специалиста с красным дипломом зачислили на должность младшего научного сотрудника в одну из ведущих лабораторий, разрабатывавших технологические параметры приборов и аппаратов, необходимых в производстве ракет.
      Ракетное оружие, появившееся в те годы, как оружие устрашения загнивающего капитализма, бальзамом капало на сердца и души агрессивно-примитивной партийной верхушки, связывавшей его применение с триумфальной победой коммунизма на всей планете Земля. В силу своего узко идеологического мышления партийным бонзам по началу было невдомёк, что такое же оружие, - а то и более совершенное, - могло быть и у тех, кого они пытались запугивать.
     Не будучи умудрённым политиком, молодой специалист Роман Плужник с головой окунулся в исследовательские дебри приоритетных поисковых работ, обещавших ему головокружительный успех, как в развитии производства устрашающего оружия в целом, так и в скромной личной карьере в частности. Будучи довольно смышлёным и абстрактно мыслящим человеком, Роман вскорости привлёк  к себе внимание ведущих специалистов, подав одну за другой несколько заявок на изобретения, и получив авторские свидетельства с грифом секретности. Молодой специалист подавал надежды!
       Общительный и доброжелательный характер позволил Роману быстро и комфортно вписаться в трудовой коллектив, представляющий собою  довольно сложное единение людей  творческого свойства. При всём многообразии своих наклонностей сотрудники, тем не менее,  оставались людьми со склонностями присущими всяк живущим на бренной земле. Нужно было создавать для себя определённые блага, которые могли бы позволить достойную будничную жизнь, слагающуюся из материальных и духовных потребностей.
        Сибирская тайга манила к себе одарённых молодых людей своей сказочной таинственностью и разнообразием природных особенностей. В выходные и праздничные дни таёжная глухомань оглашалась задорными голосами любителей природы,  привозимых институтским автобусом, который одновременно служил им и надёжным ночным убежищем в течение  двух – трёх суток.
       Тайга, таившая в себе немало опасностей при встрече с её непредсказуемыми обитателями, вынуждала учёную рать обращаться в лесничество с просьбой выделения им проводника, знающего местность со всей её разнообразностью. Таким, что называется, поводырём и был всегда сорокалетний  Демьяныч, ни имени которого, ни фамилии никто никогда не знал. Это был низкорослый крепыш-сибиряк с дремучей бородою, весьма подвижными и выносливыми короткими ногами и несколько удлинёнными могучими руками.
Видимо, этот своеобразный дефект внешности и был причиной его одинокой жизни в небольшой, но ладно скроенной  деревянной избе вдалеке от леснической конторы.
      Демьяныч знал тайгу, как свои пять пальцев. Он мог безошибочно показать место берлоги медведицы; таёжные прогалины, где олени в зимнюю  пору, рыхля копытцами почву, извлекали себе пропитание в виде всевозможных  лишайников и мха; волчьи логова, где собирались стаи матёрых хищников со своим ещё безопасным разновозрастным приплодом.  Он знал, где с наибольшим успехом можно собрать кедровые орехи или мясистые белые грибы.
     После каждой вылазки в тайгу Роман возвращался домой с полным рюкзаком либо орехов, либо грибов, испытывая при этом удивительно  наивную детскую радость. Демьяныч никогда не расставался с охотничьим ружьём, служившим ему и как средство защиты от таёжного зверя, и как средство добычи съедобного мяса при отстреле животных в чрезмерно разросшихся популяциях.
    Частенько на большой прогалине, где останавливался автобус, стоял и джип Демьяныча, свидетельствовавший о том, что в этот заезд  молодёжью будет совершена дальняя прогулка по крайне узким и едва приметным таёжным дорожкам, проторённым тем же Демьянычем при выполнении им своих довольно своеобразных обязанностей.
      Такие прогулки иногда наполнялись, как приятными ощущениями, так и ощущениями страха, испытываемого при столкновении с агрессивным хищником. Первым довольно радостным эпизодом для Романа послужило то обстоятельство, что готовились к  приготовлению шашлыков из туши оленя, попавшего в капкан браконьера. Крупный самец, пролежав, видимо, длительное  время с переломанной ногой, мучился от боли и безысходности. Единственным  избавлением его от страданий мог послужить лишь выстрел, который, и сделан был Демьянычем. Свежевать тушу в помощь ему вызвались трое мужчин, в числе которых был и Роман. Разожгли костёр. Бывалый бородатый стрелок проворно извлёк из багажника джипа шампура и раскладной на ножках мангал. Потребовалась и женская сноровка  в нанизывании  кусочков  оленины  на  блестящие и острые стержни, тут же укладываемые  на зубчатые стенки мангала. Степень готовности шашлыков определялась Демьянычем, и после его положительного  заключения  из того же багажника были извлечены прорезиненные маты, используемые  в качестве подстилок при аварийном ремонте машины. В данном случае маты, уложенные на земле,  служили своеобразным столом, на который поспешно выставлялось всё то, что могло быть съедобным. Демьяныч, поднатарённый в подобных ситуациях, извлёк также несколько бутылок довольно сносной водки, которой он приторговывал, поддерживая тем самым своё весьма скромное материальное положение.
      Скрестив под себя по-турецки ноги, вся жизнерадостная ватага окаймила импровизированное застолье с явно выраженным намерением поглотить всю  ту   незатейливую вкуснятину,  которая так настойчиво возбуждала аппетит. Напротив Романа сидела миловидная девушка, на которую он обратил внимание ещё в автобусе, отметив при этом, что никогда  не встречал её в институте. Как в автобусе, так и сейчас в застолье она сидела рядом с лаборанткой Катюшей, живо общаясь с нею.
     Домой возвращались поздним вечером следующего дня, а уже буквально на следующий день в столовой института, сев за один стол с Катюшей, Роман, как бы между прочем, спросил о вчерашней незнакомке:
   - Эта девица, которая всё время находилась рядом с тобою, твоя подруга?
   - А что? Понравилась, Ромочка?
   - Да как тебе сказать… может быть и понравилась, но ты не ответила на мой вопрос.
   - Отвечу. Живём мы в одном подъезде дома, который находится по соседству с вашей общагой. Сблизившись, стали наведываться друг к дружке. Так и подружились. Ну да всё, пожалуй, перерыв на исходе. А если уж она приглянулась тебе очень, поговорим как – нибудь в другой раз, когда свободного времени будет по больше, а сейчас лишь скажу, что работает она в центральной городской библиотеке.
    - А зовут её как, Катюша?
    - Зовут её Ася Зиновьевна
    - Она что - еврейка?
    - Да, Ромчик, еврейка. Еврейка с удивительной и я бы даже   сказала трагической судьбой её близких, которая часто выпадала на долю этого горемычного народа. Ну, всё, Ромчик, я побежала. Обращайся, если что.
     Роман работал над написанием одной из глав отчёта
по выполненной лабораторией работы. Возникли нюансы, требовавшие теоретического сопоставления с проведенными экспериментами, ссылаясь на солидный авторитетный источник, заполучить который можно было только в центральной библиотеке города. Не будь полученной от Катюши информации, касавшейся приглянувшейся  Аси, Роман посещение библиотеки мог бы поручить лаборанту, однако теперь он не хотел использовать такой подвернувшийся случай. Он частенько бывал в библиотеке, но как – то не обращал внимания на особенность её внешнего вида. Это было двухэтажное здание бывшего дворянского  собрания портик которого в сочетании с громадными окнами, обрамлёнными козырьками и лепкою, подчёркивали его монументальность. Открывая массивную дверь, читатель попадал в громадный холл, где размещалась раздевалка, а также столы с литературными новинками ещё не появившимися на книжных прилавках магазинов. Невообразимо большой читальный зал, расположенный на втором этаже, сообщался с холлом посредством широкой мраморной лестницы. В зале размещались многочисленные ряды стационарно установленных столов оснащённых настольными лампами, стеклянные абажуры которых своим салатным цветом создавали тёплую домашнюю обстановку. Одна из торцевых сторон зала во всю его ширину была отделена довольно высоким барьером – столом, куда предварительно поступала заказанная литература, и снующие сотрудницы приглашали того или иного читателя к месту её выдачи нажатием кнопки громадного высвечивающегося табло.
     Порывшись в ящичках многолетней картотеки нижнего зала, Роман оформил заявку и поднялся в читальный зал, сев поодаль от места выдачи. Ожидание было нервозным и отнюдь не связанным с заказом. Одна и та же мысль досаждала Романа: как в таком многочисленном  коллективе, разбросанном по этажам и различным помещениям, отыскать Асю. И вдруг досадные размышления прервались ярко высвеченным: «Плужник Р.Л., получите заказ!».
    Роман торопливо подходил  к барьеру – столу  и недойдя, остановился буквально в нескольких шагах от него. Состояние его было адекватно шоку: перед ним по ту сторону барьера стояла чуть зардевшаяся  и мило улыбающаяся Ася.  Преодолев, наконец расстояние, отделявшее его от барьера, Роман смотрел на казавшийся ему призрак, который так вот вдруг уняв его нервозность, в неуловимое мгновение преображался в реальное существо, которое уже становилось для него таким близким. Молодых людей, - мужчину и женщину, - словно незримыми узами влекло друг к другу чувство взаимной симпатии возникшее спонтанно, но вызревшее вскоре в чувство глубокой любви, которую они сохраняют на долгие годы в будущей совместной жизни. С некоторой заминкой Роман смущенно промямлил комплимент:
     - Ася, вы просто обворожительны в своей униформе. Это во-первых, а во-вторых, я вижу Вас здесь впервые при том, что библиотеку посещаю довольно часто.
    - Да, Рома, на этот участок перевели меня совсем недавно, а до этого я работала в хранилище. Между прочим с этого возвышенного места я заметила ваше появление в зале и признаюсь: в каком-то несвойственном мне волнении ожидала вашего вызова.
      Ася вынула из ячейки стеллажа, стоявшего за её спиной, две небольших монографии и, обворожительной улыбкой протягивая их Роману, проворковала: - «Трудитесь». Трудиться пришлось недолго. Выписав в тетрадь некоторые постулаты корифеев отечественной электроники, Роман поспешил к Асиному месту и, будучи приободрённым её скромным признанием прозвучавшим в начале их встречи, сказал:
    - Ася, - у него ещё не поворачивался язык назвать её Асенькой, хотя и очень хотелось, - наша группа в том же составе готовится к выезду в тайгу. Нет ли у Вас такого желания?
     - Я понимаю, что в вашем вопросе таиться своеобразное для меня предложение включится в эту группу. Спасибо, с большим удовольствием повторю свой вояж, принимая во внимание романтику прошлой вылазки, кстати, я от Катюши уже получила такое предложение и очень рада вашему.
    - Очень приятно, - расшаркивался Роман, - до встречи в институте и прощальным взглядом ещё раз оценил миниатюрную фигурку, облачённую в синий шелковистый халат с белым обложным воротничком  ажурной вязи и с такими же  отворотами на рукавах.
      Встреча во дворе института выглядела такою, словно Роман и Ася были знакомы уже несколько лет. Обещание было простым и лёгким. До лесничества доехали уже в сумерки. Вездесущий Демьяныч  по прибытии автобуса заметно стал суетиться, подготавливая место для ужина, время которого было коротким, так как уставшие пассажиры поспешно готовились к ночлегу.
      Ранним утром, разместившись уже в известном джипе, молодые любители девственной природы направились к местам её уникальных исполинских  творений. Передвигаясь по пологому берегу заметно бурлящей речушки, путники обратили внимание на появившуюся гряду холмистых образований со скальными породами. Местами эти причудливые нагромождённые глыбы являли собою расщелины, где по словам Демьяныча, находили себе место медведи, впадавшие в зимнюю спячку.
        У излучины реки джип остановился - дороги дальше не было. Путники вышли, направившись к небольшому озеру, представлявшими собою расширенное в низине русло. Вот здесь – то их ожидал предусмотренный Демьянычем сюрприз: рыбалка. И если в прошлом заезде трапеза с шашлыками была спонтанной, то на этот раз предупредительный и не бескорыстный хозяин тайги использовал все свои возможности для организации рыбной ловли с последующим приготовлением наваристой ухи. В багажнике джипа ожидали своего применения различные снасти, довольно ёмкий казан с треногой, раскладные сидушки, различного рода специи и, разумеется, бутылка с горячительной жидкостью.
     Молодые мужчины, заполучив добротные удочки, с удивительной лёгкостью подсекали одну за другой мясистую рыбу, видимую в кристально прозрачной воде на глубине, казавшейся недосягаемой. Два ведра, наполненные уловом, были снесены к месту разделки неподалёку от казана с уже кипящей водой. На первом этапе, когда Роман проворно одну за другой выдёргивал из воды рыбёшки, Ася словно ненароком оказывалась у сижи, искренне восторгаясь его успехом. Теперь же, когда женщины принялись за разделку рыбьих тушек, удаляя чешую и вычленяя внутренности, Роман мельтешил у Асиного места, всячески выказывая желание быть у неё на подхвате.
     Казан наваристой ухи в одночасье был опустошён изрядно проголодавшимися любителями экзотики. Разморённые сытным и вкусным обедом, никто уже не выказывал желания собирать ягоды, как того предполагал Демьяныч. Побалагурив какое-то время у догорающего костра, стали собираться в обратный путь к одиноко стоящему джипу. И вот здесь – то произошло нечто такое, что заставило всю компанию изрядно поволноваться. Не доходя до одной из каменистых расщелин шедший впереди Демьяныч  вдруг резко остановился, привлекая внимание идущих за ним к каменистому выступу, из-за которого выглядывали два медвежонка.
     - Ребята, здесь нужно быть предельно осторожными: где медвежата, там поблизости должна быть и мать, - и взял на изготовку ружьё.
     Все скучились возле Демьяныча, наблюдая за резвящимися пухлыми увальнями месяцев трёх от роду. Спустя какое-то довольно непродолжительное время, из зарослей появилась медведица, которая даже отлучась проявляла тем не менее  инстинктивную бдительность, касающуюся безопасности своих отпрысков. Стоящая метрах в тридцати группа людей, почему-то показалась косолапой чем-то опасной и она, став на задние лапы, с высоты своего исполинского трёхметрового роста стала издавать душераздирающий рёв, покачивая при этом могучей головой с разверзшейся пастью. Однако этого предупреждения ей показалось недостаточным и она, ломая перед собой кустарник, медленно стала приближаться к испуганным людям не меняя своей позы.   
       Ситуация резко обострялась  и тогда Демьяныч, вскинув ружьё, выстрелил в воздух. Агрессивность медведицы мгновенно исчезла, и, став на все свои четыре лапы, она трусцой подалась к малышам, уводя их глубоко в расщелину – месту их берлоги.
       Ещё до выстрела, в момент, когда медведица находилась метрах в десяти от оторопелой группы, Ася в испуге прижалась к Роману, находя в нём надёжную защиту, а тот заключив её в объятия, готов был выказать её, реально осознавая, что таковую осуществить он не сможет. С побегом медведицы Ася и Роман выходя из оцепенения какое-то время находились ещё в приятной близости, осознанной ими лишь чуть позднее. И нужно заметить, что именно это кратковременное объятие  на  людях, вызванное отнюдь не чувственностью, а опасностью ситуации и стало для них той отправной точкой во влечении друг к другу, как мужчины и женщины. Впоследствии встречаясь, они стремились уединиться и где-нибудь в потоённом месте, словно не зрелые юнцы давали волю своим эмоциям, зацеловывая друг друга. Роман же кроме того движимый мужским инстинктом, не в силах был обуздать движение своих рук блуждающих в пикантных местах женского тела, а  Ася, будучи ввергнутой в состояние эротической эйфории затихла, выражая тем самым согласие на вседозволенность.
    Встречи Романа и Аси со временем приобретали форму стабильных отношений, какие становятся нормой в поведении любящих молодых людей.  После многочисленных романтических встреч на природе, последнии с приходом холодов понуждали их к поиску теперь уже комфортных и приятных мест своего времяпрепровождения. Таким образом впервые Роман и появился в квартире Аси. На её пороге встретила их усохшая, согнутая и поддёргивающаяся старуха, которая более походила на бабушку нежели на мать Аси. – “Мамочка, это Ромка, - прощебетала Ася и чмокнула мать в щёку” – “Очень приятно, молодой человек, очень приятно, - каким – то надтреснутым голосом просипела старушка и добавила, - будем знакомиться: Я, как вы уже слышали, Асина мама: Мара Исаковна”. После такой прелюдии старушка засеменила в комнату, увлекая за собой дочь и молодого человека. Приглашая к столу гостя , Мара Исаковна тут же, обратившись к дочери сказала: - “Асенька включи-ка наш самоварчик – будем чай гонять” – и, направившись к серванту, дрожащими руками стала извлекать из него чайный сервиз, вазочки с вареньем и каким – то затейливо изогнутыми кренделёчками собственного изготовления.
       Сидя за столом и помешивая ложечкой круто заваренный чай, Роман, - насколько это могло быть приличным, посматривая на Мару Исаковну, и дивился тому разительному несходству матери и дочери, которое обнаруживалось тотчас же при самом беглом сопоставлении их внешности. Делая скидку на возраст матери, он тем не менее отмечал в ней характерные явно выраженные черты прослеживающиеся у женщин еврейского происхождения: вьющиеся волосы, слегка на выкате глаза, несколько мясистый и крючковатый нос. Этих характерных черт Ася начисто была лишена и тем самым выигрышно отличалась от матери.
       В ходе чаепития и непринуждённого разговора гость отмечал также и то, что Мара Исаковна выказывала свою довольно разноплановую эрудированность, поскольку темы беседы затрагивали такие аспекты человеческого бытия, как история религии, литература, театр, гуманитарные науки, культура в целом. И только политика обходилась молчанием: старушка явно выказывала своё нежелание касаться этой темы.

        В затянувшемся чаепитии, когда неоднажды наполнялись чашки из, казалось бы, бездонного самоварчика, Роман проникался к этой скромной  семье  трепетным чувством, состоянием отрешённости от мира с его бурлящими реалиями.
Однако, как бы ни было уютно в этом замкнутом мирке, а время указывало на то, что пора было и честь знать, и Роман, поспешно прощаясь, с пожеланием добра и спокойной ночи хозяевам, отбыл в свою заунылую общагу.
        Буквально на следующий день, находясь под  впечатлением вчерашнего вечера, Роман отловил в столовой лаборантку Катюшу, и с заметным волнением попросил у неё рандеву после окончания работы. Встретившись в раздевалке, Екатерина без обиняков выпалила:
        - Что, Ромчик, Асенька не даёт покоя?
        - Она, Катенька, она. Вчера вечер и провёл я с нею и её матерью. Осталось приятное впечатление от затянувшейся беседы с чаем, вареньем и затейливыми крендельками. Однако же меня распирает далеко не праздное любопытство относительно, как мне кажется, какого – то таинства, вьющегося над этой семьёй. Думаю, что ты всё-таки можешь знать кое-какие подробности, а мне, как понимаешь, неловко спрашивать о них у Аси.
        - Ромчик, наверное, и я всего не знаю, но часто общаясь с Марой Исаковной, (Асю в данном случае по молодости лет я исключаю) узнавала постепенно… многое такое, что повергало меня в состояние тяжёлых раздумий, сопереживание, и даже страха. Тебе рассказывать всё или по короче, что первым в голову взбредёт?
         - Нет уж, Катюша, говори всё. Мы ведь никуда не спешим, думаю?
      Катя замедлила шаг, словно тем самым хотела выстроить в логическую последовательность то, что намеревалась рассказать и тихо произнесла:
         - Тогда слушай. В юные годы свои, когда Мара Исаковна звалась ещё просто Марой, не довелось испытать ей всего того, что испытали её родители в бытность Российского царизма, а это, как ты, наверное, знаешь и, унижений и гонений евреев, и черты их оседлости и погромов с убийствами. В послереволюционный период, когда новая власть стала проявлять рвение в борьбе не только с контрреволюционными элементами, но и с детской беспризорностью, Мара, всецело повинуясь идеалам коммунизма, была определена воспитателем в одну из колоний бездомных подростков. Будучи увлечённой работой, целью которой было воспитание человека новой формации, она не мыслила видеть себя вне общественной работы.
Личное приносилось в жертву великому созиданию и потому с годами, Мара, уже как женщина, оставалась одна, не замечая того, что интимная сторона её жизни становилась усечённой и неполноценной. Однако, находясь уже в убедительно зрелом возрасте, свершилось то, что и должно было свершится многими годами ранее: Мара нашла своего суженного, она влюбилась. Кстати отвлекусь: по своей убеждённости она являла собой пламенную революционерку, всецело уверовавшую в идею построения нового справедливого общества и тем самым была единомышленницей Александры Колонтай, с которой конечно же не могла быть знакомой, т.к. Шурочка (так именовали Колонтай в узком кругу революционеров) была выходцем из дворянской семьи, дочерью генерала, а Мара – из семьи местечковых евреев. Таких женщин в ту пору было превеликое множество. Но если Мара с ликованием приняла новую власть, будучи представителем угнётённого еврейского народа, то Шурочка приняла революцию просто из блажи увлечения чем-то захватывающе азартным и неординарным. При этом следует заметить, что две эти женщины взяты мною для сопоставления, были наделены диаметрально –противополож- ными личностно–интимными качествами: если Мара была в какой – то мере отшельницей, то Колонтай преуспевала в обществе разновозрастных мужчин, доставлявших ей природные удовлетворения жрицы любви.
И если Шурочка удачно вписалась в новую систему сталинского деспотизма, пребывая в течении двадцатипяти лет несменным послом Советского Союза в шведском королевстве, то Мара безнадёжно стала её изгоем, - после этой фразы Катюша умолкла, как бы потеряв нить рассказа, но затем продолжила, - так вот, но колония беспризорников находилась в ведении всемогущественного народного комиссариата  внутренних дел (НКВД), сотрудники которого по роду своих обязанностей посещали подведомственные им тюрьмы, лагеря, следственные изоляторы, ну и, конечно же, детские колонии.
     Панич Зеновий Гершович (или в ближайшем его окружении просто Зюня) служил в политическом управлении упомянутого мною ведомства и был там далеко не последним сотрудником, о чём свидетельствовали его полковничьи ромбы в петлицах гимнастёрки в сопоставлении их со знаками различия общевойскового офицера.
Как-то появившись в детской колонии с небольшой свитой и подвергая ревизии политико – воспитательную работу, Зюня непременно сталкивался с уже не первой свежести женщиной, проявлявшей всегда завидную эрудированность и энергичность. Ею-то и была наша Мара (Мара Исаковна).
Высокопоставленный политический поверяющий потребовал у руководства колонией подробностей характеристики на заинтересовавшую его сотрудницу, и, прознав, что она в личном плане свободна, стал выказывать ей своё особое расположение.
      Подробности их связи, Ромочка, я, конечно же, знать не могу, но думаю, были они предельно стандартными, а результат оказался таковым, что эта пара объединилась в брачном союзе. Выехала Мара Исаковна в столицу, и расположилась чета Паничей в просторной трёхкомнатной квартире со всеми бытовыми удобствами и домработницей в придачу. Мара такого ещё не видывала. Квартира же ранее принадлежала не менее именитому советскому чиновнику, который в числе многих других «врагов народа», также попал под всепожирающий молох борьбы с «контрреволюцией.»
      Однако Мару все эти  политические перипетии не касались. Она зажила своим запоздалым бабьим счастьем, уповая на такое же запоздалое желание обзавестись ребёночком. И Мара преуспела в этом: через год после бракосочетания она подарила Зюне…девочек – близняшек.
Одна из них и есть предметом твоего обожания, а вторая: Рива живёт где-то в среднеазиатской глубинке с мужем и маленьким сыном,  так что Асенька уже тётка.
      - Как же её туда занесло? – изумился Роман, пользуясь Катюшеной передышкой.
       - Этого я не знаю, Ромчик, но мы не добрались до сути нашего разговора: до той трагедии, которая разыгралась над судьбой Паничей. Известный тебе Николай Ежов, олицетворявший собой значительный этап социалистического строительства, вошедшего в историю, как Ежовщина, приближался к периоду своего политического заката. Одиозный плотно сбитый карлик в длинной, почти до колен рубашке, именуемой гимнастёркой, был перехвачен ремнём в едва заметной талии, и выглядел таким образом  карикатурно смешным и даже отвратительным, не взирая на то, в его петлицах красовались громадные звёзды маршала Советского Союза. «Нарубив дров» в угоду диктатора, карлик сделавший своё дело, неминуемо должен был кануть  в Лету по замыслу того же диктатора. Сначала он был отстранён от дел, а вскоре и расстрелян. Устранялся и весь его аппарат.  Вождь не оставлял в живых свидетелей и исполнителей его преступной деятельности. В число «шпионов и диверсантов» попал, конечно же, и Зиновий Панич. После ареста Зюни Мара имела несколько свиданий с ним, но затем и она, будучи женой «врага народа», подверглась допросам с пристрастием. Последнее заключалось в том, что её приводили на дознание с малютками – близнецами и под раздирающий крик обнажённых и голодных девчёнок  доисковались, где находятся спрятанные мужем документы, могущие подтвердить его причастие к заговору против советской власти. Весь этот ужасный следственный спектакль окончился тем, что Мару Исаковну с детьми выслали в песчаную пустыню Казахстана и вернулась она оттуда лишь после развенчания культа личности вождя с двумя девчонками – подростакми, будучи совершенно разбитой и постаревшей, - Катя умолкла, а затем добавила, - вот так-то, Ромочка. Ну да ладно пойду я , совсем заболталась.
      Роман, находясь под гнетущим впечатлением, брёл к себе в общагу. Он никогда до этого не задумывался над ужасами прошлого, творимых партией, членом которой он стал с недавних пор.
           * * *

         Время неумолимо совершало свой бег. Роман в качестве соискателя работал уже над довольно – таки увлекательной и важной темой кандидатской диссертации в области электроники. С утверждением темы на учёном совете с некоторым разрывом во времени, администрация института, выражая своё благодушие к соискателю, также утвердила его в новой должности старшего научного сотрудника. Словом, карьера молодого человека явно обозначалась на научном поприще. Однако при этом следует отметить и некоторую особенность  в устремлениях перспективной работы. Будучи уже  с некоторым партийным стажем, Роман был введён в состав партбюро института, поскольку выделялся своей энергичностью в выполнении всякого рода поручений на их порою мишурность и смехотворность.
     Роман свято верил в великую идею построения коммунистического общества и потому с трепетным уважением относился  как в целом к партии, осуществлявшей преображение общества, так и к её лидерам.
При этом следует отметить, что, в отличие от подавляющего большинства членов партии, вступивших в неё из чисто меркантильных соображений, Роман карьерных побуждений на этот счёт не имел. Он представлял собой некую белую ворону в неисчислимом множестве чёрного воронья.
И эта простота, - и даже в каком – то смысле наивность, - выдвигала его в первые ряды правящей элиты. После защиты диссертации он был избран секретарём партбюро института, что в ближайшей перспективе и определяло дальнейший путь его устремлений. Заведывание лабораторий его даже не привлекало, т.к. на небольшом предприятии, где он внедрял результаты своей диссертационной работы, его прочили на появившуюся вакансию главного инженера.
     Вместе с тем убедительное стартовое продвижение  Романа по служебной лестнице ни коим образом не умаляло и его личностно – интимных устремлений. Целомудренный мужчина, отягощённый естественным влечением к особям противоположного пола, изнывал от желания в объятиях своей Асеньки. Несколько старомодное  представление о морально – нравственном отношении к женщине не позволяло ему вести себя подобно похотливому самцу. Он считал, что всему своё время. Однако частое посещение Асиного жилья и постепенная причастность к его быту назойливо будоражили в нём осознание той необходимости, которая позволила бы стать ему неотъемлемой частью того радужного мирка, где обитали удивительно приятные существа. Назревал неотвратимый финал, ведущий к официальному предложению объединения двух судеб в единую: просить Асиной руки и сердца, что и было в довольно сумбурной и волнительной форме сделано Романом. Предложение, - как факт давно уже ожидаемый, - было принято с явно выраженными всплесками эмоций, по излиянию который девица Ася Зиновьева Панич обернулась в замужнюю женщину Асю Плужник.
     По свершению акта бракосочетания Роман наконец оставил свою общагу, разместился с женой в одной из двух комнат тещиной квартиры. Словом, как говорили в родном селе молодожёна: «подався парубок у прийми».
    Несколько затянувшееся воздержание как у жены так и мужа в конечном счёте прорвалось в бурную страсть обладания друг другом, что  буквально изнуряло их в течении, как им представлялось, сказочного медового месяца.
   Результаты столь изнурительных усердий в выражении взаимной чувственности не заставило себя долго ждать финального исхода, и Роман, - по истечении предусмотренного природой времени, - был осчастливлен отцовством. Физически сильный, рослый и широкий в плечах мужчина расплывался в  наивно – детской улыбке, глядя на маленькое существо, являвшее собой часть его преображённой плоти. Малыша нарекли Олегом, который в своё время и станет Олегом Романовичем, но до той поры «утече багато води», как сказали бы его сельские предки.
      С увеличением семьи появились и «лишние» хлопоты, которых Роман избежать не мог (да и не хотел), однако основное бремя забот приняла на себя всё же Ася при померной помощи старенькой бабушки Мары.
    События, вместе с тем разворачивались стремительно и теперь уже Роман именовался Романом Лукичом, поскольку его кандидатура была утверждена в министерстве, - и конечно же в райкоме партии, - на должность главного инженера того самого завода, где будучи ещё в пору соискателем, он совершенствовал  его технический уровень. Поле деятельности бывшего научного сотрудника значительно расширилось, так как руководя теперь всей технической службой завода, необходимо было производить продукцию так необходимую главенствующей отрасли: оборонке.
     Обладая незаурядным мышлением учёного, Роман Лукич заботливо опекал все те службы от которых зависила техническая модернизация предприятия. Расходы при этом являлись второстепенным фактором  - Родина нуждалась в сверх современном устрашающем оружии и этим всё было сказано. По своему служебному положению, будучи теперь вхожим почти во все кабинеты министерства, Роман Лукич убедительно выколачивал необходимые средства, в числе которых были и те, которые необходимы были для строительства жилого дома для элитной технической интеллигенции завода и института, где в недавнем прошлом работал нынешний главный  инженер.
     Дом был построен в рекордно малый срок в сравнении  с более скромными домами, строящимися на средства  госбюджета городской властью. Роман Лукич, - непосредственно курировавший строительство одним из первых новосёлов вселился в трёхкомнатную квартиру на третьем этаже со всем своим счастливым семейством.  Подросший Олежек был определён в городской детский садик, и мама, отряхнувшись от домашних хлопот, приступила к работе в той же центральной городской библиотеке. Жизнь налаживалась, и в этом будничном успокоении в ночную пору Роман Лукич забывался в томимой сладости любящей и любимой женщины.
     Вместе с тем непредугадываемые обстоятельства вносили свои коррективы в устоявшуюся жизнь благополучной семьи: Романа Лукича ожидало повышение в должности. И это событие являлось не просто сменой кабинета, оно коренным образом меня уклад его семьи, её налаженный  быт и привычность к обжитому окружению.
    Главный инженер Плужник Р.Л. был вызван в Москву на собеседование с первым заместителем министра, где в присутствии начальника главного технического управления ему в полуприказном порядке было предложено занять должность директора на родственном предприятии, находившимся в Украине. Предложение замминистра, - если его можно было квалифицировать таковым, - было настолько неожиданным, что Роман Лукич на какое-то мгновение потерял всегда присущее ему самообладание – он молчал. Затянувшуюся паузу прервал хозяин кабинета:
     - Я что-то не улавливаю, Роман Лукич, вашего оптимизма!
     - Простите! Я несколько ошеломлён таким радикальным оборотом дела, которое касается не только лично меня, но и мою семью. Моё назначение влечёт за собой перемену места жительства, налаживание новых бытовых условий, адаптацию к иным климатическим условиям.
   - Роман Лукич, будет вам! На коллегии министерства была утверждена именно ваша кандидатура с учётом того, что, здесь, раскатисто рассмеявшись, высокий чиновник заключил, - вы ведь «хохол» и, стало быть, отправляйтесь на свою историческую родину. Это же в каком поколении вы пребываете на «чужбине»? Ну-ну не буду утомлять вашу память. Все подробности вашего назначения получите в управлении кадров.
Успеха вам. Осваивайтесь, - и после некоторой паузы, как-то интригующе глядя в сторону, добавил, - здесь у нас грядут некоторые подвижки, думаю, они опять-таки коснуться и вас. Ну да ладно! С Богом! – и расплывшись в натянутой улыбке хозяин кабинета подал огорошенному визитёру руку для прощания.
       Приехав домой, Роман Лукич, конечно же, первым делом огорошил своих домочадцев известием о радикальных пертурбациях, ожидавших семью в связи со скорым переездом её в далёкую Украину. Ни Мара Исааковна, ни, тем более Ася, не могли так вот сразу свыкнуться с мыслью о безоговорочном изменении того уклада, который был для них таким уже привычным и устоявшимся. А кроме того одолевала неотвязная мысль:«а справиться ли старенькая и хворенькая мама с выпадающими на неё испытаниями». Однако Маара Исааковна, не подозревая дочерних сомнений, выказывала со временем довольно-таки оптимистическое настроение: возвращение на родину после многолетних мытарств  заметно бодрили её.
      Роман Лукич, предав свои обязанности вновь назначенному главному инженеру, отбыл к своему месту назначения. Предприятие, которым должен был  руководить прибывший директор, представляло собой структуру значительно более солидную в сравнении с той, где роману Лукичу доводилось быть главным инженером. Принимал дела у старенького директора, давно уже перешагнувшего рубежи пенсионного возраста. А дел было много, хозяйство большое, продукция, выпускаемая им, буквально «с колёс» направлялась на объекты, служившие приоритетной цели государства: его «обороноспособности».
    Вникая в рабочий ритм предприятия, Роман Лукич при этом не мог избавиться от навязчивой мысли о тех подвижках, которые по словам замминистра должны были каким-то образом коснуться и его. Тревожные мысли в скорости стали явью: срочной правительственной телеграммой его вызывали в Москву. По приезду, доложив о своём прибытии, он тут же был принят высоким чиновником.
     - Рад, очень рад видеть вас, роман Лукич, - добродушно и  даже как-то по–приятельски встретил его хозяин престижного кабинета. – Освоились уже с хозяйством?
     - В основном да, Виктор Нестерович. Предприятие несколько запущенное, но так… по мелочам, в основном программа  по выпуску  может выполниться неукоснительно.
    - Ну и чудненько, Роман Лукич. Вижу ваш бодренький настрой, а это в этой ситуации, к изложению которой я сейчас перейду, крайне важно. Так вот! Руководство министерства возлагает на вас довольно не простую задачу, решение которой будет заключаться в создании научно-промышленного объединения на базе вашего предприятия, где вам отводиться роль генерального директора. В это объединение должны войти несколько родственных предприятий, а также научно – исследовательский институт. Официально оно может быть представлено в виде аббревиатуры: ВНПО «Прогресс». Для начала, думаю вам (как гендиректору) надлежит лично ознакомиться с состоянием дел в каждой из объединяемых структур, и затем уже выработать единую программу производства необходимой продукции. Руководство отрасли желает вам успеха и, думаю, в нём вы преуспеете, так как ваша молодость, учёность и энергичность будут залогом в кардинальном решении  возникшей проблемы. Всего вам доброго, и как говориться, с Богом!
       Семья Романа Лукича находилась ещё  вдали от него, а он совершая рабочие поездки по местам расположения теперь уже подведомственных ему предприятий, тем не менее концентрировал своё внимание также и на разрешении вопросов касающихся семейного благополучия.
       Кипучая деятельность главы солидного объединения стала проявляться и в личном плане: при всех своих хлопотах и занятости он приступил к работе над докторской диссертацией, диктуемой новизной научных разработок. В водовороте нахлынувших событий  докторант как-то исподволь стал проявлять некоторую тягу к повышенному комфорту, изяществу окружаемых его предметов, уюту и удобству.
     Крыло второго этажа заводоуправления, где располагался кабинет старого директора, претерпевало коренную реконструкцию.  Управленческие подразделения, находившиеся на этой территории, получили новую «прописку»  и в этой связи кабинет гендиректора выглядел уже в несравненно более солидном виде. Двустворчатая дубовая дверь с рефлёно-узорчатым остекленением вводила посетителя в большую приёмную, обставленную соответствующей импортной мебелью, где находились секретарь и референт. Далее за глухой дверью обитой кожей через тамбур с такой же дверью располагался громадный кабинет, поражавший своей помпезностью. Вдоль всей оконной стены тянулся широкий стол со стульями по обе стороны и креслом  в торце для директора, проводящие производственные совещания. В торце кабинета – зала заявлял о себе массивный стол с приставленными к нему слева и спереди столиками. На первом (как и на основном столе) располагались аппараты  различных видов связи. Второй (с двумя стеклянными стульями по бокам) предназначался для посетителей, решивших с директором короткие сиюминутные вопросы.
      За небольшой (отделанной под орех) дверкой за спиной директора находилась уютная комнатка отдыха с выходом в своеобразный холл, появившийся в последствии реконструкции коридора. Таким образом, в основном кабинете можно было оказаться  как со стороны величественного парадного входа, так и стороны другого весьма скромного подъезда.
     Одновременно со служебным обустройством Роман Лукич  с неменьшей энергией занимался обустройством быта -  семья всё ещё находилась вдали, а так хотелось ощущать её близость. Выделенная директору квартира тут же стала претерпевать существенную реконструкцию, выражавшуюся в том, что к её трём комнатам приобщалось ещё за счёт квартиры, находившимся в соседнем подъезде, входную дверь которой заложили кирпичём. Таким образом в пятикомнатной квартире предусматривалось жильё и для домработницы. Как следствие всех упомянутых подвижек наступил момент, когда можно было бы подытожить. Роман Лукич входил во вкус своей довольно  напряжённой и вместе с тем удовлетворённо обеспеченной жизни. Вместе с тем в организации служебного времени самого гендиректора выявлялся существенный недочет: в его приёмной пустовало место референта. Свои обязанности выполняла лишь секретарь.
               
                3
 
        Василий Терентьевич с хлёсткой фамилией хворост директорствовал в небольшой  средней школе пригородного посёлка, находившегося в тридцати минутах езды электричкой от областного центра. Овдовев, он остался с двумя дочерьми- подростками с трёхгодичной разницей в возрастах. Старшая Василиса готовилась уже к выпуску, младшей же Надежде предстояло ещё потрудиться в учёбе немногим более трёх лет.
       С окончанием школы Василиса (в близком окружении и в семье её любезно называли Васушкой) подалась в город с намерением поступить в юридический ВУЗ. Обладая уверенными знаниями и достаточной практичностью, ей это удалось и первокурсница Хворост Василиса Васильевна (как значилось в списке поступивших) поселилась в общежитие института. Две девушки сожительницы по комнате удачно вписывались в миниколлектив, единение которого зижделось на единстве вкусов и взглядов на жизнь. Иногородняя Ирочка, веснущатая толстушка, питала страсть к поэзии, и ненароком втайне от подруг пописывала четверостишья лирического свойства, хотя,- в силу своей неказистости в жизни не испытывала к себе проявлений лиризма со стороны представителей противоположного пола. И тем не менее к искреннему удивлению своих соседок  её стихи периодически появлялисть на страницах журнала «Юность». Вторая жиличка Сонечка с более выигрышной внешностью питала слабость к журналам мод, и порою была приглашена кутюрье  средней руки на местный подиум, демонстрирую новинки женского убранства. И только Василиса, отличавшаяся броской и вместе с тем строгой внешностью, была самозабвенно увлечена своей будущей профессией  криминалиста – сыщика. Начитавшись детективных романов, она не могла представить себя вне рискованно – опасных дел, которые открывались и велись следственными структурами.
       Однако при всём своём многообразии увлечений, три студентки второго курса, - как, впрочем, и всё студенчество громадной страны, - должны были вносить свою лепту в дело выращивания и сохранения сельскохозяйственных продуктов – страна жила в полуголодном режиме. Начало занятий было смещено, так весь октябрь молодые люди, - вне зависимости от будущих профессий, - трудились на полях, убирая набравшую сахаристость свеклу.
         Василиса, при всём том, что прожила своё детство в частном домишке  с приусадебным участком и огородными грядками на нём впервые столкнулась с реальной действительностью огородного труда на огромных плантациях коллективных хозяйств замордованных сёл советской властью.
         Прибывшую дармовую рабочую силу расквартировали по служебным комнатам местного клуба, снабдив каждого труженика соломенным матрацем, такою же подушкою и ветхим одеялом. Василиса прожила в таких условиях недолго, чему поспособствовал счастливый случай. Как-то перед выездом в поле, в комнату, где расположились подруги, вошла местная повариха Глаша и поинтересовалась: кто, мол, из девчат имеет навыки в стряпне, и таким образом, смогла бы стать помощницей ей в приготовлении незатейливого варева  для кормления довольно многочисленного коллектива.
         После смерти матери, оказавшись старшой в семье женщиной, Василиса приняла на себя всё хозяйство, включая, конечно же, и заботы по приготовлению пищи. В этом она преуспевала, не оставляя голодными сестру, и как-то сразу постаревшего и осунувшегося, отца. Когда же вошедшая в комнату Глаша озвучила своё предложение, то Василиса тут же отреагировала предложением своих услуг. Более того, проработав на кухне несколько дней, она была приглашена сердобольной Глашей на жительство в своё вдовье хозяйство дабы скрасить тягостное одиночество.
      Василиса была чрезмерно рада такому неожиданному повороту событий. Успев застудится в открытом сверхсвежем поле, она приходила в себя в протопленной избе, отпаиваемая Глашей горячим молоком. В хозяйстве поварихи оставалась ещё корова Зорька, находившаяся на сносях в ожидании приплода. И этому чуду природы Василиса стала свидетельницей. Поздним вечером Глаша убиравшая старую и стелившая свежую солому под Зорькой не могла не заметить её тревожного состояния. Опрометью кинувшись в хату за ведром тёплой воды, она, торопясь, прихватила с собой и Василису, которою при входе в сарай, освещённый керосиновой лампой, прежде всего поразили глаза Зорьки, явно выражавшие тяжёлые страдания.
     Зорька молча стояла, и лишь медленно поводила громадной рогатой головой из стороны в сторону. И вдруг обе женщины замерли от увиденного: из Зорькиной утробы показались передние копытца, затем головка и за последними потугами роженицы выпало на пол всё тельце телёнка. Мать, развернувшись наклонила голову над беспомощно лежавшим чадушком и стала вылизывать свои шершавым языком мокрую шёрстку с прилипшими лоскутками плаценты, недавно являвшейся методом внутриутробной жизни плода, который к превеликой Глашеной радости оказался тёлочкой.
     По прошествии каких-либо двадцати минут, стоявшие вне решительности женщины, наблюдали за происходящей метаморфозой: тёлочка настойчиво пыталась стать на свои ещё слабенькие ножки. Попытки чередовались с падениями, но в конечном счёте Зорькино дитя стало на ноги и, покачиваясь, засеменило к месту нахождения вымени с четырьмя крупными сосками. И эта поразительная самостоятельность маленького существа  являлось величайшей загадкой для двух высокоразвитых свидетельниц: как такой несмышлёныш двадцати минут от роду целенаправленно направился к источнику питания, что подвигло его к этому? Ответ же мог быть простым и единственным: инстинкт, инстинкт, которым наделила новорожденного кудесница – природа.
       Время работ на сельской кухне  и общения с милым Зорькиным дитятком  подошло к концу.  Для студентов - колхозников в первых числах ноября начался третий семестр. Василиса, учитывая её экспрессивный характер помимо учёбы активно включилась  проблемы общественной жизни. Будучи уже избранна в институтский комитет  комсомола, она проявляла свою чрезмерную активность в избирательных кампаниях, находясь в составе участковых комиссий. При этом следует заметить, что финишный этап каждого избирательного действа, заключавшийся в подсчёте голосов избирателей, сначала озадачивал, а затем уже и раздражал Василису. Даже при довольно произвольном анализе результатов шумно проведенной работы, Василису во-первых поражал удивительный факт поразительного единодушия избирателей: девяносто девять и девять десятых процентов подтверждали избрание кандидата, имя которого сиротливо заявляло о себе в бюллетене. Во-вторых, при том же назойливом анализе, Василиса приходила к выводу о том, что голосовавшие отнюдь не являлись избирателями вообще, поскольку избирать             (в прямом понимании этого слова) просто было не из кого и бюллетень опускался в урну с кандидатурой заведомо избранной уже вышестоящей властью. Такое неожиданное для себя открытие вызывало у Василисы ироническую улыбку: она в действительности принимала участие не в избирательной кампании, а в смехотворном массовом процессе никому не нужного голосования.
       Возглавляя в комсомольском комитете сектор культуры, Василиса курировала доморощенных поэтов и прозаиков, выпускавших альманахи со своими незатейливыми произведениями. Частенько она и сама помещала в них свои поэтические пробы.
       К каждому государственному празднику она инициировала выпуск стенной газеты, которая отражала, как позитивные, так и негативные стороны студенческой жизни. Словом, всю свою разностороннюю энергию Василиса выплёскивала на свершение самых различных дел и мероприятий. Так с неугомонной активностью и определенной долей романтики она подошла к моменту распределения на преддипломную практику. Видя себя юристом в гуще детективных событий, она просила руководство деканата направить её практиканткой в следственный отдел прокуратуры, а там – и в оперативно-следственную группу по борьбе с бандитизмом.
       Город лихорадила банда головорезов, совершавшая дерзкие преступления, завершавшиеся ограблениями и убийствами. У следователей голова шла кругом: сталкиваясь с очередным злодеянием, они, привыкшие к различным аномалиям, недоумевали от бессмысленности содеянного. Оно просто не поддавалось пониманию здравомыслящим человеком.
       В составе оперативной группы, прибывшей на место преступления, Василиса стала свидетельницей картины, вызвавшей у неё полуобморочное состояние. Грабители с целью минимизации времени при помощи каната и автомобильной тяги сорвали банкомат, убив при этом появившегося сторожа. Подобного рода грабёж не был лишён своеобразного остроумия, однако вызывало удивление другое: зачем нужно было в такой вполне логичной поспешности отрезать голову сторожа и нанизывать её на арматурный стержень, торчавший на месте сорванного банкомата? Василиса пребывала в шоке!
       Второй случай за её непродолжительную практику также поверг её в состояние близкое к умственному расстройству. Ограблению подверглась квартира одинокой женщины средних лет, имевшей по сведениям подонков солидные сбережения денег и различных материальных ценностей. Под благовидным предлогом попав в квартиру, они прежде всего изнасиловали жертву, а затем, убив её, распотрошили всю квартиру в поисках предметов наживы. Видимо, не достигнув ожидаемого результата, они, рассекли тело убиенной от влагалища до грудины, выдернув всё содержимое брюшной полости наружу. Василиса была не в себе! Её мутило!
       Реалии следственно-розыскной деятельности отрезвили Василису, и её романтизм угас. Теперь её поползновения обратились к более прозаическому служению фемиде на поприще гражданского права. Ёе ходатайство при распределении на работу было удовлетворено: она была направлена в городскую адвокатуру, где ей в качестве адвоката надлежало осуществлять юридическую помощь как отдельным гражданам, так и различным организациям.
       Коллектив коллегии адвокатов был разновозрастным, а стало быть и разношёрстным. Была в нём немногочисленная молодежь, - которую пополнила собою и Василиса, - были юристы среднего звена, но подавляющее большинство представляло собой профессионалов юриспруденции с солидным предпенсионным статусом.
     К своему первому выходу на работу Василиса готовилась с особой тщательностью. Прежде всего руками незаурядного дамского мастера её головка стала предметом любования ценителей изящества. Густые тёмные и несколько жестковатые волосы  пышными прядями ниспадали к плечам, закрывая ушные раковины. Подстриженные  на этом уровне, они слегка изгибались, образуя дугообразную волну, концы которой чуть-чуть выдавались вперёд. Длинные ресницы, умело подведенные надлежащим цветом, подчёркивали выразительность карих глаз, а слегка припудренный носик античного профиля восхищал своей миниатюрностью. Выразительные сочноприпухлые губы, тронутые нежной помадой, вызывали соблазн ощутить их прикосновение.
      Василиса никогда (разве только в раннем девичестве) не носила платьев. Её скромный гардероб состоял из брючных либо юбочных костюмов. В адвокатуре она появлялась в юбочном,- продемонстрировав тем самым открытость своих ног с красиво очерчёнными икрами.
     Обворожительная внешность Василисы – цену которой она, конечно же,- знала, вызывала у знавших и не знавших, но встречавших её мужчин чувства далеко не платонического свойства. Однако же сказочная фея (во всяком случае внешне) не выказывала им своего внимания, ни тем более расположения.  Она была строга в  поведении и, казалось, что мужчины для неё не существовали. В течении всего времени учёбы, как в старших классах школы так и в институте, она никем не увлекалась, и вся мужская половина воспринималась ею просто, как неотъемлемая часть человечества.
       К моменту определения на работу Василисе исполнилось двадцать три года. В одном из просторных помещений адвокатуры, где ей определили рабочее место, она оказалась по соседству с тридцатилетним юристом, делавшим уже виды на серьёзную карьеру. Юрий Юрьевич окончил тот же институт, что и Василиса семью годами раньше неё. Успел он обзавестись семейством, состоявшим из жены  пятью годами моложе его и шестилетним сыном. Однако совместная жизнь как-то не складывалась и после одного из нелицеприятных препирательств  между супругами, жена, собрав свои вещички и
прихватив сына, уехала к родителям. Юрий Юрьевич холостяковал, остро переживая семейную неурядицу. Появление Василисы и периодическое сотрудничество с ней, кА-то оживило его, тем более, что оказавшаяся рядом коллега была далеко неординарной, а заодно и привлекательной женщиной.
    Со временем отношения Василисы и теперь уже Юры становились дружественными и даже более того: интимными. Василиса, как и ранее к кому бы то ни было, не была захвачена пылкими чувством к коллеге, но тем не менее  Юрий всё же ощущал некую симпатию к себе со стороны строгой соседки. Так ни шатко ни валко отношения двух коллег достигли своего апогея, когда Юрий предложил Василисе совершить прогулку в Крым «диким» образом. К его удивлению предложение было принято и целеустремлённая пара наметила своё отбытие в Феодосию.
     Путешествие предполагалось на Юриных «Жигулях», появившихся у него совсем недавно. Увлечённый и радостный водитель готовил  свою машину с учётом предвиденных и непредвиденных стоянок, могущих вызвать необходимость в ночлеге. Выехали ранним утором с тем, чтобы приехать в пункт назначения засветло и таким образом успеть подыскать жильё.
      В течении всего довольно продолжительного маршрута Василиса в восторженном состоянии воспринимала сменяющиеся природные красоты. Пересёкши черту города, путники направились к автовокзалу, где по их предположению должны были бы быть так называемые зазывалы, предлагающие свои услуги в обеспечении жильём. Так оно и было. Скромно одетая женщина из числа многочисленных зазывал, опередив своих конкурентов, подбежала к машине со стороны водителя, и поспешно стала излагать  Юрию условия их возможного проживания.  Переглянувшись с Василисой, Юрий предложил женщине сесть в машину и, таким образом, в сопровождении хозяйки они прибыли к месту своего временного жилья.
        Предложенная комнатушка была не большой и уже единственной. Словом, получалось так, что эти условия понуждали мужчину и женщину, не связанных узами брака, жить под одной крышей. В комнатушке находились две раскладных диван-кровати, две тумбочки и старенький платяной шкаф, что для непритязательных жильцов было вполне достаточным. Машина могла уместиться в тесноватом дворике, где, кстати, где располагались все атрибуты, необходимые для туалета.
       Устав в немалой мере от продолжительной езды, Василиса и Юрий блаженно расположившись на своих спальных местах, тут же уснули. Первое утро приветливо манило их к морю, ленивый плеск которого доходил до слуха отдыхающих. Пляж постепенно стал заполняться людскими телами, как успевшими загореть, так и не обожжёнными ещё солнышком.
     Интимная обстановка, вызванная сложившимися условиями, побуждала Юрия к выражению мужского влечения к женщине, находившейся рядом в откровенно доступном одеянии. Попытка потерпела фиаско: Обескураженный Юрий тем не менее продолжал свою наступательность и в конце концов после недельного совместного проживания  добился своего: соседка уступила настойчивым домогательствам, вследствие чего и была лишена своей затянувшейся девственности. И если Юрий, как мужчина, был удовлетворён свершившимся, то Василиса не нашла в нём ничего сверхожидаемого и увлекательного. Последующие сеансы сближения были для партнёрши такими же прохладными и малоактивными. Василиса была просто-таки разочарована в естественноволнительном, как ей представлялось ранее, друг к другу двух противоположных особей: мужчины и женщины.
       За день до запланированного отъезда погода неузнаваемо изменилась. Подуло свежим пронизывающим ветром, море покрылось внушительной рябизной. Купающихся было мало, неприятным был выход из тёплой воды на свежий чересчур бодрящий воздух. Василиса и Юрий одетыми стояли на молу и каждая накатывающаяся волна, разбиваясь о его бетонное тело, орошала их влажной пылью.
      Неожиданно для всех отдыхающих, находящихся на пляже, над поверхностью моря стали появляться надводные надстройки подводных лодок. Этот героический отряд готовился в поход для проведения боевых учений в далёкой Атлантике. Своим внушительным видом моряки, как составляющая Великой пятимиллионной армии Великой трёхсотмиллионной державы, демонстрировали бесспорную готовность защитить от коварных посягательств мирового капитала на безмятежную и беззаботную жизнь народа, руководимого Великой и мудрой партией-благодетельницей.
      Возвращаться решили окружным путём, огибая весь полуостров. Кратковременные стоянки с возможной ночёвкой в машине предполагались на «диких» пляжах. Домой вернулись утомлёнными, но радостно возбуждёнными. Через день приступили к работе.
      Рабочая обстановка вернула ещё только вчерашних пляжников и сожителей к реальному бытию. И если Василиса Васильевна испытывала некоторую стеснённость и неловкость по отношению к соседствующему коллеге, то Юрий Юрьевич напротив был крайне раскован и жизнерадостен. Осмысливая всё то, что происходило между ним и Василисой на отдыхе, он приходил теперь уже к однозначному выводу о безусловном развитии их отношений уже на более серьёзной основе. Как-то по окончании рабочего дня Юрий предложил Василисе покоротать свободное время в одном из кафе с заведомо определённой целью. Василиса была несколько удивлена, но тем не менее предложение приняла.
      Сидя за столиком, Юрий никак не мог собраться с тем, чтобы изложить цель задуманного им предприятия. Наконец улучив момент, он прирывистым от волнения голосом проронил:
      - Васушка, извини бога ради, но мне думается нам бы следовало, - здесь он несколько замялся, а затем выдохнул, - пожениться.
      Василиса остолбенело смотрела на Юрия округлёнными немигающими глазами. Она никак не ожидала такого предложения, предложения, которое ни коим образом не вписывалось в её представления о ближайшем образе жизни.
      - Юрочка, позволь! Но ведь ты же женат! У тебя семья! Ничего не понимаю!..
      - Васушка, я расторгну брак. Жить с этой «коброй» невозможно, и ты знаешь, что семьи как таковой нет. Развод будет являться лишь формальным подтверждением развала семьи.
      - Юра, я не хотела бы тебя разочаровывать, но пойми: мои морально-нравственные убеждения не позволяют обнадёживать тебя и строить своё счастье на несчастье других. Я уверена: помани ты свою «кобру» в лоно семьи, и она тут же примчится, и вы, думаю, наладите своё счастье. А то, что произошло между нами в Крыму… - это результат моей слабости, результат аномалии моих убеждений и взглядов под влиянием сиюминутно сложившейся ситуации. Юрочка, даже угроза остаться старой девой не позволит мне разрушить семью. Ты должен проявить всю изобретательность, всё своё великодушие и здравомыслие в деле возрождения семейного очага.
      Василиса говорила всё правильно. Однако следует заметить, что говорила она это отнюдь не только из соображений большой морали. Нужно откровенно признать, что её назидания были порождены прежде всего тем, что она не питала к Юрию тех сокровенных чувств, которые в более определенной форме называются любовью. Поговорив ещё о том о сём, они оставили кафе. Они по-прежнему оставались дружелюбными коллегами.
      Вместе с тем такой откровенный разговор стал поводом для того, чтобы Василиса переосмыслила своё положение. Она твёрдо решила оставить работу в адвокатуре. Но куда податься?! Ознакомление с рекламой позволило ей вскорости разрешить свою проблему. Попавшееся на глаза объявление гласило о том, что в одном из закрытых «почтовых ящиков» появилась вакансия на замещение должности референта генерального директора с непременным юридическим образованием. И Василиса откликнулась.

*   *   *

      Свершившийся в России переворот в начале двадцатого столетия перевернул её, что называется, «вверх дном». Пламенные революционеры, целью жизни которых являлся захват власти, руководили взбунтовавшимися людьми являющими собой мизерную долю многочисленного народа империи. Словом, произошел ничто иное, как зауряднейший переворот.  Сим зловещем спектаклем руководители  режиссёры преступного образа  мышления, к коим относились прежде всего “товарищи» Владимир Ленин (он же Ульянов), Лейба Троцкий (он же Бронштейн) и Иосиф Сталин (он же Джугашвили). Последний вначале был на задворках этих событий, однако впоследствии превзошёл всех своих сподвижников в деле уничтожения значительной части собственного народа, включая и тех же сподвижников.
     Незадолго до своей смерти основоположник марксизма-ленинизма (как это в большинстве своём водиться у революционеров) в прах разругался с будущим тираном. Причиной натянутых отношений послужило тривиальное оскорбление наркомом по национальным вопросам благоверной супруги первого диктатора. Случай был из ряда вон выходящим, так как интеллигентный дворянин ни при каких обстоятельствах не мог смириться с грубой выходкой простолюдина. Джугашвили же действительно представлял собою персону довольно грубую и неотёсанную, однако при всём этом был наделён и качествами присущими азмату, проявившимися в изворотливой хитрости, злопамятстве, непримиримости к людям, превосходившим его в образованности, эрудированности и открытости. Он был замкнут немногословен и жесток.
     Все попытки Ульянова обуздать наркомана не увенчались успехом: Джугашвили, чувствуя близкую кончину вождя, подготавливал почву для собственного обожествления.
     Вождь умер. Джугашвили с той же азиатской двуликостью  устроил помпезные проводы гения, поместив его забальзамированные останки  во временную усыпальницу. Дорога к олимпу была ещё тернистой, но вполне обнадёживающей. Этому устремлению прежде всего способствовала занимаемая им предельно скромная  в ту пору должность генерального секретаря центрального комитета партии большевиков. Энергичный Ульянов усадил в это кресло человека с задатками типичного канцеляриста. Джугашвили же будучи медлительным и лишённым ораторского дара, оказался в своей стихии. Он находился теперь в свойственной ему среде, словно рыба выброшенная в воду из уловной сети. Подспудно, плетя интриги, он настойчиво продвигался к своей цели: к нераздельной власти. И это ему удалось.
       Если исключить некоторые шероховатости (в основном на бытовом уровне) между секретарём и главой правительства, то в основном стратегическом направлении у двух политиков преобразования мира расхождений не было. Взгляды обоих совпадали, в частности, в вопросах сохранения целостности несусветно громадного государства рабочих и крестьян. Интеллигенцию, как классовую прослойку, интеллигент Ульянов игнорировал, и, будучи категоричным, в своих суждениях, называл её не иначе, как говном. 
     Утвердившись во власти, новый вождь, последовательно и маниакально стал проводить в жизнь идеи основоположника, по развитию и укреплению новой империи, в основу которой закладывались принципы криминально-армейской подчинённости сверху донизу. Поднаторев до переворота в бандитских налётах на банки, Джугашвили в совершенстве овладел  практикой организации уголовно-политических структур, что и позволяло ему теперь перенести её на целое общество, выстроенное по ранжиру.
     Прежде всего, он сосредоточился на необходимости ведения борьбы с проявлением маломальского инакомыслия, проявлявшегося не только в открытой форме протеста, но даже в случайных крамольных фразах, обронённых каким-нибудь неосмотрительным прохожим. Народ, подвластный примитивно-мыслящему вождю и выстроенный во фрунт, обязан был мыслить также примитивно, как он.
      Малейшее проявление инакомыслия со стороны интеллигенции национальных меньшинств, мечтавшей о самостоятельности и независимости своего народа, жестоко пресекалось. Учёный, врач, преподаватель ВУЗа и учитель школы; писатель, поэт, драматург; режиссёр театра и кино, проявивший неосмотрительность в высказывании нелицеприятных власти суждений, в скором судебном порядке лишался жизни либо медленно умирал от непосильной работы, «болезней и голода в лагерях смерти, которые впервые в мире  с лёгкой руки великого «гуманиста» Ульянова, появились и множились в обновляющейся России».
         Второй заботой вождя являлась непримиримая  борьба с крестьянством, которое в силу своего «тугоумия» никак не могло смириться с  «прогрессивной» формой их насильственного труда: коллективизацией. Миллионы сельских тружеников, из поколение в поколение передававших свою историческую приверженность к индивидуально-семейной обработке  земли, были либо замордованы в лагерях и ссылках, либо обречены на голодную смерть. Особый размах уничтожения сельчан голодом получил размах в Украине, славившийся своими родоносными чернозёмами. Распухшие трупы несчастных устилали землю, некогда благодатного края во имя свершения догматической и параноидальной идеи построения коммунистического образа жизни. Крестьянин, как фабрично-заводской рабочий, должен был являться на рабочее место, принадлежавшее государству. Таким образом управлять обездоленным народом было легко и просто! Громадную страну чёрным маревом укрыли нелюди, опасно болевшие чёрными, изуверскими помыслами!
               
                *    *    *
       В такой политически удушающей атмосфере вынужден был доживать Василий Терентьевич Хворост, оставшийся после смерти жены с двумя девочками - подростками: Василисой и Надеждой. Став директором школы, Василий Терентьевич, вместе с тем, оставался и преподавателем истории, в  частности, и новой, курс которой рассчитывался для старшеклассников. Исторические события, доносимые до юных слушателей, были извращённо – лживыми, но школьный историк не мог позволить себе трактовку тех или иных фактов в своей интерпретации: он неминуемо был бы подвергнут репрессиям.
     Рано ушедшая в потусторонний мир Зинаида Григорьевна, - тем более будучи несколько моложе мужа, -  преподавала в школе украинский язык и литературу. Интеллигентная провинциальная семья болезненно переживала карательные меры большевистских идеологов применяемые ими к вольнодумцам, именуемым ими же украинскими националистами. Однако при всех этих изуверствах супруги Хворосты воспитывали своих дочерей в духе любви и поклонения к истории своих предков. Василий Терентьевич, как отец и историк, раскрывал перед детьми правдивость и истинность вековых событий своего народа, боровшегося в различные времена за свою самобытность, культуру и независимость. Сложившийся уже народ, окружённый государствами-хищниками, в течение нескольких столетий не имел своей государственности, вынашиваемой в умах многих поколений. Крымское ханство регулярно и по-злодейски совершало набеги, терроризируя жителей южных территорий. Шляхетская Польша, захватывая западные территории, делала их окраинными землями своего королевства, а потому и назывались они окраиной, что немногим позднее трансформировалось сначала в Украйну, а затем и в Украину. Вот потому-то пребывание на окраине и явилось впоследствии фонетической несуразицей, когда вместо предлога «в» употреблялся,  да и поныне употребляется, - предлог «на». Всякий образованный человек не скажет: - «Поеду на Германию, или на Францию», а вот что касается Украины, то здесь звучит привычное, но недопустимое «на»: - «поеду на Украину», но ни как: - «в Украину». Современный нонсенс! Но он исправим!
      Что же касается судьбы бездержавного народа, то в конечном счёте он подпал под пяту Российской империи, которая непременула закабалить крестьянство, сделав его по своему образу и подобию крепостными.
      Василий Терентьевич с особым сожалением отмечал неуспехи лидеров движения за свободу, к которым относил Кривоноса, Хмельницкого, Мазепу, Петлюра, Бандеру, Шухевича, оставивших свой яркий лучик в истории обездоленного народа.
      В семье Хворостов царила обстановка преклонения перед всем Украинским, а потому и говорили в ней по-украински при том, что работали и учились в русскоязычной школе.
      С отъездом Василисы Василий Терентьевич остался с младшей дочерью. Надежда была полной противоположностью старшей сестры. Прежде всего природа обделила её сколько-нибудь привлекательной внешностью. Была она чересчур высокой и худой. При этом излишний рост и чрезмерная худоба подчёркивались нескладностью её фигуры, как-никак, но всё же женской. Профиль её тела несколько напоминал контур вопросительного знака: спина была выгнутой, а грудь соответственно – вогнутой с едва приметными бугорками. Характерный для женщин участок тела между поясницей и бёдрами совершенно не заявлял о себе и был невыразительно плоским. Ступни ног были столь велики, что побуждали Надежду носить мужскую обувь внушительных размеров. Голову покрывали русые длинные волосы, схваченные ниже затылка брошью-зажимом в жиденький жгут.
      Несуразная – прямо скажем, - внешность Надежды дополнялась и несколько неприятными для неё внутренними качествами: была она немногословна, - если даже не замкнута, - патологически стеснительна, неулыбчива и угловата в общении с людьми. Мужчины проявляли к ней абсолютное равнодушие. Они просто не замечали её, а ведь она, при всей своей нескладности, обладала замечательными свойствами, присущими людям высокой морали и сострадающим человеческой беде, боли, невзгодам.
      Именно эти черты её натуры, видимо, и послужили причиной поступления её в медицинское училище по окончании школы. Пугающий конкурс был преодолён. Оставшись с отцом, она с настырностью взялась за ведение домашнего хозяйства, а оно было довольно хлопотным. На маленьком подворье находились смастерённые руками Василия Терентьевича вольер и клетки для кур. Тут же неподалёку находился и крольчатник на невысоких столбиках-сваях. Вся эта живность требовала внимательного и заботливого ухода, заключавшегося в кормлении и уборке за ними.
      Проявляемая ранее склонность к кулинарии, теперь стала основной заботой, проявляемой Надеждой к стареющему и прихварывающему отцу. Ублажала она его и варениками, и пирогами со всякой начинкой, а также пасхальными куличами, удававшимися ей на славу. Однако все эти хлопоты нужно ведь было сочетать и с учёбой. Надежда вертелась. Ранним утром электричкой она уезжала в город и по окончании занятий возвращалась в своё хозяйство.
      Получив диплом медицинской сестры, она, - не без помощи отца, - получила место работы в поселковой поликлинике. Обязанности свои она выполняла со свойственной ей добросовестностью, однако сам характер работы не удовлетворял её: уж больно разило от неё канцелярщиной. Так ни шатко, ни валко жила она с отцом, становясь ему заботливой нянькой по мере того, как заметно слабел Василий Терентьевич. Оставив работу в далеко запенсионном возрасте, он в тёплое время года возился потихоньку со всей своей живностью до устали, - а многого и не нужно было, - пока хлопотливая дочь не приструнивала его, памятуя о том, что чрезмерное переутомление отца приводило, как правило, к необходимости выполнения инъекций, возвращавших его к более или менее нормальному состоянию.
      Довольно прохладная и снежная зима вынудила Василия Терентьевича временно поселиться у старшей сестры, снимавшей однокомнатную квартиру после окончания института. Надежда осталась одна, - если не считать поубавившуюся живность, переселённую на «зимние квартиры». Наступал праздник крещения Христа. Лютовали морозы. Поселковый люд, отпраздновав Рождество, готовился к святкам. В первые же дни появились ряженные, а верующие потянулись в поселковую церквушку, где убелённый батюшка святил куличи и воду.
      Надежда, при всём том, что не ожидала гостей, не могла устоять перед соблазном напечь пирогов и куличей, которые с трепетным волнением готовилась снести в церквушку для освещения.
      Погода стояла ясная, спокойная. В солнечных лучах искрились снежинки снежного покрывала земли. На душе Надежды, нёсшей увесистую сумку с печевом, было легко и радостно. Она нечасто испытывала подобные ощущения, но сейчас... хотелось жить и наслаждаться жизнью. За спиной она услышала шаги догоняющих её людей. Это были Николай и Игнат, учившиеся с нею в школе, а сейчас работавшие в поселковой авторемонтной мастерской. Поздоровавшись с бывшей соученицей, друзья проследовали дальше, на ходу поинтересовавшись, не приехали ли отец и сестра. Обрядовая служба в церкви несколько затянулась, и потому Надежда возвращалась домой уже с началом сумерек. На подхлде к своему дому её снова обогнали те же ретивые богомольцы, однако, остановившись у калитки и постукивая ногой об ногу затеяли с Надеждой разговор про то про сё, как да что.
      Надежда переминалась с ноги на ногу в ожидании окончания неожиданной болтовне. И вдруг более велеречивый Николай брякнул:
 - А що, Надько, може посыдим у тебэ, посвяткуем, а мы з Гнатом, - одниею ногою там, другою тут, - прыхватымо чого-небудь мицнэнького. Повечеряим, побалакаем. У тебе ж зараз в дому никого нэмае, батько до Васэлысы подався?
      Надежда, застигнутая врасплох таким оборотом дела, молчала не зная как поступить. С одной стороны её угнетала тоска одиночества, с другой же: с каких это дел два мужика появятся в её доме, да ещё и с намерением усесться за стол с бутылками какого-нибудь зелья. Затянувшуюся паузу прервал всё тот же говорливый Николай:
 - Ну то що, Надия, посвяткуемо?
      И тогда Надежда прерывающимся голосом прошептала:
 - Ну проходьте. Я зараз що-нэбудь приготую.
 - От и добрэ! – на весёлой нотке озвучил своё одобрение Николай и, взяв под руку Игната, сказал Надежде, что заявятся они где-то через полчасика.
      Надежда, войдя в дом, подбросила несколько совков угля в тлеющую топку, и принялась накрывать на стол всякой незатейливой снедью. Покончив с сервировкой, она удовлетворённо оценила плоды своего труда и осталась довольной: - «лицом бы в грязь не ударить» - подумала.
      Разудалые «ряженные», - событие-то происходило на святки, - заявились через обещанные полчаса. Чувствуя себя раскованно (если не развязано), они, раздевшись, проследовали к столу, выражая своё удовлетворение увиденным. Три бутылки невзыскательных напитков нашли своё место среди тарелок и блюд. Потирая руки от удовольствия, гости заняли свои места: каждому отводилась одна из сторон стола. Надежда при этом про себя отметила, сто принесённого зелья чересчур уж многовато.
      Возлияние, чередующееся с поглощением всяческих вкусностей приводили гостей в состояние уже не раскованности, а развязности. Надежде подливали принесённый суррогат, частоту принятия которого она ещё контролировала. Но даже притом, что она пропускала несчётные тосты, хмель брал своё: контроль над собою ослабевал.
      

Будучи уже в хорошем подпитии, говорливый Нико лай, посоловелым взглядом посмотрев на Надежду, промямлил:
 - А що, Надию, чы дасы ты надию мэни з Гнатом полежать з тобою та побавытысь у лижку? Он якэ воно приваблывэ та пухнастэ, а подушок скилькы: мал мала меньшэ.
      Надежда растерялась. Развязанная откровенность Николая вызывала в ней смешанные чувства стыда, негодования, но ... и где-то упрятанного желания. Опустив голову с раскрасневшимся лицом от выпивки и услышанного, она молчала не в состоянии принять какое-либо определённое решение. Приняв её молчание за скрываемое желание, Николай, встав из-за стола, обошёл его не совсем уверенной походкой и остановился за спиной Надежды. Затем мускулистыми руками автослесаря взял её под мышки, поставив на ноги, направился  к кровати, ведя перед собою заиндевелое тело. Преодолевая, сей краткий путь, до него донёсся хрипловатый голос Игната, деловито вопрошающего: - «Ты що ж, Миколо, будэш першым?» Не удовлетворив пытливости друга, Николай с отупелой поспешностью приступил к стриптизу, путаясь в особенностях женского убранства.
      Надежда находилась в психологическом ударе, не осозновая того, что, собственно, происходит. Затуманенным взором она почти не различала лиц, сменявшихся над нею в чехарде похотливого соревнования двух самцов. Она вряд ли могла осмыслить то, что могло её ожидать после столь бурного и спонтанного празднования святок. А оно (это то) не замедлило себя долго ждать и проявило себя, прежде всего, в том, что совсем недавняя ещё девственница обратила внимание на отсутствие привычных уже месячных неудобств. В последующем её стали донимать тошноты, сопровождавшиеся иногда рвотами. Не догадываясь о причинах происходивших с нею неурядиц, она в испуге обратилась к своему участковому врачу, а та, поняв, в чём суть её «болезни», тотчас препроводила её к гинекологу.
      Освоившись с положением, в котором она пребывала последнее время, Надежда, сначала застигнутая врасплох, стала затем постепенно адаптироваться к новому состоянию. При этом происходила и одновременная адаптация её духовного мира: период панического страха сменялся уверенностью в желании иметь ребёнка. И в этом, видимо, решающую роль сыграла собственная самооценка своей внешности.
      Ранней весной, погостив у старшей дочери, вернулся в свои пенаты Василий Терентьевич. Окидывая беглым взглядом свою младшенькую, он порою становился в тупик от оценки дочерней как-то однобоко деформирующейся фигуры. Наконец осмыслив происходящее, он, не выражая чувств досады и непримиримости, как-то спросил: - «И колы ж дытына будэ?» Она же, вспыхнув и потупив голову, тихонько проронила: - «Ликари кажуть: або у кинци вэрэсня, або на початку лыстопада, тато» - и вконец смутившись выскочила во двор.
      Возившегося старика то у грядок, то на грядках крошечного огородика, неотступно преследовали мысли о дочери. – «Як жэ ж так, - думал он, - незамижня, … а що скажуть Люды? Якось воно нэ так, як повынно було б буты». Но затем, решительно отгоняя навязчивое осуждение, приходил к диаметрально противоположному утверждению: - «Та нэхай вжэ будэ так як сталося. Мабуть, нэ буты ий замижнэю, а так … хоть дытына будэ. Я ж онука прыдбаю». Так отец и дочь ожидали развязки. И она наступила: в начале октября Надежда разрешилась сыном.
      Василиса, ожидавшая уже этого момента, явилась в отчий дом с увесистой сумкой приданного для племянника. Здесь было всё: пелёнки, подгузнички, слюнявчики, распашонки для совсем ещё крохи, а также ходунки и колготки для бутуза, пытающегося уже освоить хождение на своих двоих. Тётка, привязавшись к племяннику, стала частым гостем у отца и сестры, сюсюкаясь с подросшей крохой, улыбавшейся ещё беззубым ртом и сучившей пухленькими ножонками при приёме воздушных ванн перед купанием. В этих сеансах Василиса и окрестила племянника Сергунькой. Так спонтанно и прижилось к нему это имя. Однако став уже Сергеем, юридически официальные его данные ещё не состоялись. А кто отец, а, стало быть, и отчество? А фамилия? Опять же связанная с безотцовщиной. И эту непростую задачу должна была разрешить мать.
      Надежда поочерёдно встречалась с двумя вероятными отцами, пытаясь добиться определённости с их помощью. Однако все её усилия оставались тщетными. Игнат категорически отказался обсуждать эту тему, а Николай, балагуря, заявил, что ему трудно согласиться с отцовством, но на -, ни к чему не обязывающее, - отчество он в конце-концов может и согласиться. Итак, Сергей Николаевич оставался ещё без фамилии, которую приобрёл всё-таки от материю В его первом в жизни документе (свидетельстве о рождении) теперь значилось: Сергей Николаевич Хворост. В строке данных об отце стоял убедительный прочерк: отца, дескать, нет, а появился на свет божий малец, видимо, от Духа Святого.
      Надежда со святостью матери растила дитя. К счастью, а вместе с тем и к удивлению педиатров, её невыразительные железы в необходимом достатке обеспечивали молоком жизнедеятельность сосунка, насыщавшегося при каждом кормлении. Использовав краткосрочный отпуск по уходу за ребёнком она некоторое время оставалась ещё дома, оформив отпуск на свой счёт. Однако поскольку ни о каком собственном счёте речи быть не могло, то, гонимая нуждою, она вскоре вышла на работу, оплачиваемую государством в виде мизерной ставки медсестры. Дитя осталось на попечении деда. А Василий Терентьевич, привязавшись к малышу, с большой охотой взял на себя всё то, что входило в обязанности заботливой няньки. Дитя росло, дед старел, и независимо от них в ближайшем будущем будут расставлены акценты на каждом этапе их как непродолжительной уже, так и длительной ещё жизни.

4

      Роман Лукич завершал длительную командировку, объезжая подведомственные ему предприятия и учреждения. На каждом из них, проведя подытоживающее совещание, он выказывал своё удовлетворение их работой, и где-то в глубине души гордился тем, что ему доводится руководить таким громадным коллективом трудолюбивых и одарённых людей. Чересчур затратная оборонка процветала!
      Командировка оказалась длительной и Роман Лукич с нескрываемым волнением ожидал уже её окончания и возвращения в семью. При каждом упоминании о ней у него на лице появлялась блуждающая улыбка, выражавшая одновременно и некую грустинку, и тихую радость от встречи с семьёй. Как бы ни были хороши комфортные условия проживания в гостиницах, но недоставало одного: ласковой и нежной Асеньки. Любил он её по-прежнему самозабвенной и искренней любовью, любовью зрелого сорокалетнего  мужчины. За все пятнадцать лет совместной жизни он не мог упрекнуть свою Асюнечку в проявлении отчужденности к нему, в безучастности к его повышенной эротической изобретательности.
      Недоставало ему и сына Бориски не по годам серьёзного и целеустремлённого юноши, любившего и уважающего отца, гордившегося им за всё то, что он достиг благодаря незаурядным качествам, учёного и организатора – руководителя одного из направлений технического совершенства современной электроники. Редки были общения Романа Лукича с сыном из-за непомерной его занятости, но если уж они и возникали, то в каждом из них оставалось приятное чувство удовлетворённости друг другом. И в каждом случае общения с сыном Роман Лукич отмечал особенность его суждений, пусть ещё не совсем зрелых, но тем не менее ставивших его в тупик со склонностью думать, что его Бориска интеллектуально разнится с ним: в нём превалирует мышление гуманитария.
      Предварительно позвонив издалека, Роман Лукич появился на пороге дома, и тут же был заключён в объятия своих домочадцев. Однако трогательная встреча тут же была омрачена лаконичным известием от Аси Зиновьевны о тяжёлом состоянии престарелой Мары Исааковны, могущей вот-вот переселится в мир своих предков. Ася Зиновьевна выглядела уставшей – непрерывный и заботливый уход за матерью налагал свой нелицеприятный отпечаток. Буквально через несколько дней Роман Лукич хоронил свою тёщу.
      Позвонив в свою приёмную и услышав голос секретаря, Роман Лукич с явной игривостью проворковал:
 - Не забыла своего патрона, Валюша?
 - Никак нет! – в унисон шефу ответствовала бойкая секретарша.
 - В таком случае, милая, потрудись прислать за мной машину, - уже в рабочем ключе бросил гендиректор.
      Войдя в приёмную, Роман Лукич прежде всего услышал от Валентины весьма краткую информацию о неоднократных потугах начальника отдела кадров видеться с ним. Кадровик из бывших сотрудников всесильного Комитета Государственной Безопасности (КГБ) по выходу на пенсию был пристроен своим ведомством кадровым начальником в закрытое предприятие, которым и являлось ВНПО «Прогресс», то есть фирмой Плужника Романа Лукича. Кроме того, бывший «боец» невидимого фронта выполнял и неофициальные инструкции своих бывших начальников: присматривать и за самим гендиректором, о чём последний мог только догадываться.
      Приоткрыв вторую дверь солидного кабинета, «боец», не входя ещё, подобострастненько испросил разрешения войти и, увидев приглашающий жест хозяина, засеменил к приёмному столику на ходу раскрывая папку.
 - Роман Лукич, я по поводу давно уже свободной вакансии вашего референта. Появилась кандидатура претендующая на неё и по предварительной оценке довольно подходящая. Если она будет одобрена Вами после собеседования, то я буду оформлять запрос о её личностных данных. Ну, как это водится у нас. Вы же знаете.
 - Знаю, знаю, Иван Иванович, приглашайте.
 - Ну, тогда я пойду..? – засуетился кадровик, - и вдруг, широко осклабившись, почему-то по-украински гаденько процедил, - а вона жиночка ничого соби, гарнэсэнька.
 - Вот и отличненько! К тому же замечу я, Иван Иванович:      ло-ве-лас вы однако, - закончил разговор на весёлой ноте гендиректор.
      Василиса шла на рандеву с возможным непосредственным начальником, испытывая вполне закономерное волнение. Однако, встретив дружелюбный и радушный приём, она успокоилась и уже бодренько отвечала на всё то, что интересовало собеседника, который, прежде всего, поинтересовался:
 - Что побудило Вас, Василиса Васильевна, - заглядывая в анкету вопрошал импозантный хозяин, - оставив, как мне кажется, довольно престижное место работы?
 - Я посчитала более престижным место то, где я нахожусь сейчас, - слукавила Василиса.
      Далее разговор несколько затянулся, однако итогом его послужили несколько фраз, произнесённых собеседниками:
 - Я хотел бы, Василиса Васильевна, заметить, что Ваш рабочий день далеко не всегда будет нормированным. Это в значительной степени будет зависеть от моей занятости по окончании рабочего дня.
 - Меня это не смущает, - совсем уже освоившись ответила Василиса, озарив, при этом, своею обворожительной улыбкой того, кто находился по ту сторону стола.
 - Ну вот и прекрасно, - деловито заключил Роман Лукич и добавил, - идите в отдел кадров для оформления необходимых документов. Всего Вам доброго!
 - До свиданья, - прошелестела счастливая Василиса и оставила кабинет.
      Через месяц после скрупулезной проверки она приступила к работе.

 *   *   *

      При всей своей занятости руководителя крупного объединения, Роман Лукич изощрялся выкраивать время для работы над диссертацией. Нужно сказать, что он не был лишён тщеславной надежды увидеть себя, облачённым в мнимую мантию доктора наук. В силу тех обстоятельств, которые обуславливали ритм его жизни, он, конечно же, не мог быть учёным затворником, а потому работа его по научной части сводилась к руководству исследованиями, проводимыми в тех или иных подразделениях, руководители которых получали от него исходные данные. Знакомясь с результатами и подвергая их аналитическому анализу, докторант принимал их либо как законченный материал для диссертации, либо при их сомнительности возвращал исполнителям для проведения очередной серии исследований при изменённых уже исходных данных.
      Очередной этап исследований, обстоятельно изложенный на нескольких десятках листов бумаги, сразу после окончания рабочего дня раскладывался гендиректором на длинном столе, расположенном вдоль оконной стены и служившим местом проведения производственных совещаний. Собираясь одеться и оставить своё рабочее место, Василиса, по обыкновению, заглянув в кабинет шефа, намеревалась справится: не нужно ли чего. Увидев за работой, стоявшую к ней спиной хорошо уже знакомую фигуру, она спросила:
 - Вам помочь, Роман Лукич?
 - Бога ради! Уважьте коль предлагаете услуги свои, Василиса Васильевна. Однако ж работа-то это частная: диссертация моя, голубушка, - поворачиваясь  к референту, с благодарной улыбкой ответствовал докторант.
 - Стало быть, помогу Вам в частной – с озорной улыбкой парировала Василиса, - говорите что делать.
      Вёрстка довольно объёмного материала отныне выполнялась с участием безотказного помощника, и Василиса, принимая участие в этом загадочном для неё деле, была с одной стороны преисполнена гордости, с другой же … - непомерной радости от неофициальной близости с человеком, которого она уже боготворила. Шеф становился для неё земным божеством с его удивительной манерой общения, в которой было всё: предельная вежливость и мягкая обходительность при изложении того, что он хотел донести до подчинённого, и наконец всеобъемлющая интеллигентность, высвечивавшая прежде всего его высокий культурный уровень. Но при всём этом Василиса ловила себя на том, что … (она боялась сознаться себе в этом) от шефа исходило притягательное обаяние мужчины, обладавшего многими мужскими достоинствами: осанкой рослого плечистого тела; красиво посаженной головой, покрытой слегка вьющейся шевелюрой с серебринкой  на висках; холёностью лица, выражавшего при этом благородную простоту.
      Словом, Василиса была захвачена самозабвенным и вместе с тем жертвенным чувством, именуемым пылкой, страстной и бескорыстной любовью. В свои двадцать восемь она впервые переживала томительное состояние душевной раздвоенности между захватившим её чувством и нравственной убеждённостью, претившей выказывать это чувство объекту своей увлечённости.
      Роман Лукич за время работы Василисы успел отметить её деловые качества, выражавшиеся в чётком исполнении даваемых им поручений, а также в рекомендациях юридических обоснований, касавшихся принимаемых им тех или иных решений. Он с большой симпатией и уважением относился к своему референту. Вместе с тем порою он ловил себя на том, что всегда находящаяся рядом с ним женщина, вызывает в нём на первый взгляд довольно странное чувство какого-то неравнодушия к ней именно как к женщине. Ему всякий раз доставляло удовольствие, когда она появлялась в его кабинете, высказывая безупречную деловитость при всём своём женском обаянии. И это последнее будоражило в нём мужской инстинкт влечения к ней.
      Диссертационная работа была свёрстана. Наступил этап долгожданной её защиты, которая должна была состояться в закрытом Учёном Совете, поскольку имела гриф секретности. С окончанием вёрстки прекратились и вечерние бдения над научным фолиантом двух людей, которым эта внештатная работа была взаимоприятной.
      На защиту, которая должна была состояться в столице, Роман Лукич выехал вместе с Василисой Васильевной и сотрудником технического отдела, которые должны были на месте выполнять всю техническую работу, связанную с подготовкой к защите. Выехали несколькими сутками ранее: Роман Лукич перед защитой должен был встретиться с замминистра. Все расположились в ранее забронированных номерах гостиницы один из которых предназначался также и Асе Зиновьевне, приезд которой ожидался со дня на день.
      После успешной защиты новоиспечённый доктор наук с ближайшим окружением появился в просторном зале ресторана, где усилиями Василисы и Аси Зиновьевны был подготовлен банкетный стол. Роман Лукич находился , что называется, в ударе: он был на редкость радостен, словоохотлив и изобретателен в юморе. Таким Ася Зиновьевна видела своего мужа далеко не часто. При этом она обратила своё внимание на то, что её Ромочка находясь среди почтенных приглашённых, а ими были некоторые начальники главков министерства, - временами бросал свои взоры в сторону поодаль сидящей Василисы. Это могло быть заметным только жене, и только в душу жены могло запасть неотвязное чувство мучительного сомнения в верности того, с кем она прожила многие годы. Ася Зиновьевна, будучи женщиной образованной и логически мыслящей, порицала коварное чувство ревности, но это тогда, когда оно касалось кого-то, но не её. Теперь же, когда она, - пока ещё совершенно беспочвенно, - заподозрила мужа в чрезмерном внимании к молодой женщине, всё её естество наполнялось этим самым (порицаемым ею) чувством.
      Находясь в эйфории подготовки торжественного застолья, Ася Зиновьевна с удовлетворением отмечала энергичность и толковость красивой женщины, красота которой подчёркивалась  элегантностью её внешности. Тогда ещё чувство подозрительности не могло возникнуть в ней, но сейчас … за столом … оно больно пронзило её, допустив, что женщина с такой эффектной внешностью может оказаться соперницей.
      Состояние смятения подобно  снежной лавине устремляющейся вниз к подножию горы, нарастало в душе Аси Зиновьевны. Своей кульминации оно достигло тогда, когда, уезжая домой, все четверо оказались в одном купе: Роман Лукич с женой расположились внизу, Василиса с молодым сотрудником технического отдела – на верхних полках. Эта близкая к домашней постельная обстановка особенно вызывала у Аси Зиновьевны нервозность. За всю ночь она не сомкнула глаз. Опережая реальные события недалёкого будущего, предвидеть которые никто, конечно, не мог, она воспроизводила картины надуманных ею ситуаций близости мужа с женщиной лежавшей наверху. В болезненном воображении она размышляла о том, что эта молодая и красивая женщина значительную часть времени находится в обществе её мужа, а он, будучи дома, становился уже редким гостем её постели.
      На вокзальной площади бывшие только что пассажиры одного купе тепло прощались друг с другом, располагаясь в такси, развозивших их по своим жилищам. Ася Зиновьевна увозила своего Ромочку с чувством лёгкого облегчения.

*   *   *

      Вернувшись домой, Роман Лукич почувствовал себя так словно с него свалился непомерный груз. При всей своей занятости ему казалось, что теперь у него появилась масса свободного времени – работа над диссертацией неумолимо поглощала его. Через три месяца после защиты Лукич получил диплом доктора технических наук, а после нескольких публикаций он уже был в звании профессора, возглавив аспирантуру в подведомственном ему научно-исследовательском институте.
      Его сравнительная свобода тотчас отразилась  на его семье. В ней почувствовали более частое присутствие её главы: отца и мужа. У Аси Зиновьевны несколько притупилась обострённость подозрительности в отношении верности некогда суженого, а ныне многолетнего спутника жизни. Она прибывала в благодушном и зачастую радостном настроении. Сын Борис, будучи уже студентом медицинского института, иногда позволял себе вступать в полемику с отцом на темы не совсем приятные тому, поскольку они касались политико-экономических устоев незыблемых для старшего Плужника.
      Как-то Роман Лукич, пребывая в радужном настроении, заметил сыну на не совсем корректный отзыв, прозвучавший от него в адрес телевизионной передачи. Передача была посвящена очередным достижениям народа в экономическом развитии страны Советов под руководством коммунистической партии. И здесь молодой человек взорвался.
 - Папа, неужели ты всерьёз воспринимаешь эту чушь?
 - Боренька, во-первых ты поосмысленнее выбирай выражения, а во-вторых что это ты так вскипел: молодость бурлит? М-да … молодо-зелено, - покровительственно заключил отец.
 - Нет уж позволь, папуля! И как бы там ни было молодо-зелено с моей стороны, но выслушивать ежедневно эти хвалебные рулада становится просто невыносимым. Кто-то из тех, кто находится на олимпе нашей власти бросил в обиход нелепую фразу: «экономика должна быть экономной». Но прежде всего следует заметить, что в нашей громадной стране экономики как таковой не существует. Существует командный принцип распределения и перераспределения всего и вся. А что до экономной, то как можно вообще говорить об этом, когда миллиардные средства выбрасываются на ветер: восемьдесят процентов государственного бюджета расходуется на вооружение, на, так называемую, «оборонку», к которой ты, кстати, непосредственно причастен.
 - Но позволь! Что значит «на ветер», уже начал кипятиться отец, - всё то, что производит называемая тобою «оборонка» необходимо для защиты родины. Мы окружены странами зловещего капитала, норовящего с первых дней возникновения рабоче-крестьянского государства удушить его и захватить все его природные ресурсы, - недоумённо глядя на сына, парировал отец.
 - Папуленька, - уже более сдержанно говорил сын, - мне удивительно, но ты говоришь идеологическими штампами. Ведь ты умный, логически мыслящий человек. Скажи мне, на кой ляд нам нужно иметь не поддающиеся уже подсчёту такое количество танков, подводных и надводных кораблей, ракет с ядерными боеголовками, я подчёркиваю: ядерными. На нас кто-то хочет напасть? Да нужны ли мы благополучно живущим в своём капитализме Соединённым Штатам и Европе? Господи твоя воля! Ну какая же нелепица!
 - Я диву даюсь твоему мышлению, сынок. Откуда это у тебя, как ты к этому мог прийти? Неужели же ты не видишь, как партия проявляет неусыпную заботу о благополучии, безопасности и повышении жизненного уровня народа?
 - Не вижу, папенька. Не вижу! Потому как этот самый народ в сущности нищенствует и живёт полуголодной жизнью. Если в те далёкие тридцатые он явно голодал и благодатная земля Украины была покрыта миллионами распухших от голода тел, то сейчас этот народ, но уже в ином поколении выступает в очередях для того, чтобы прикупить буханку хлеба или килограмм какой-либо крупы. Выстаивает загодя в ожидании когда «выбросят» на прилавок что-либо съестное. А вместе с тем элита, к коей относишься и ты, получают в закрытых магазинах или на продовольственных базах по чисто символической стоимости так называемые пайки. Скажи, папуля, тебе что … не хватает твоей зарплаты, - я не говорю о маминой мизерной? – Так нет же … какая армия привилегированных растаскивает то, что хватило бы на десятки тысяч обездоленных. И потом … само понятие паёк. Ведь это, думаю, пошло от той пайки, которую получали профессиональные революционеры, сидя в царских тюрьмах. Правда вождь мирового пролетариата, названный впоследствии основоположником «марксизма-ленинизма», получал нечто более ощутимое, находясь за границей: ему доставляли твёрдую валюту, добытую грабежом неосмотрительных банков. А ведь он по сути дела был зауряднейшим властолюбцем, использовавшим массовые протесты в своих корыстных целях.
 - Борис, я прошу тебя: не богохульствуй! Я диву даюсь, как ты можешь говорить такое.
 - Могу, папулечка, могу! Вот ты машинально упомянул о боге, а ведь твои предшественники путём террора создали свою религию со своим божеством, мощи которого сейчас на посмешище всего цивилизованного люда выставлены на месте празднеств и гуляний. Парадокс! Я дорогой мой папочка, - а таких становится большинство, - вынес бы всё это кладбищенское достояние в резервацию, огороженную колючей проволокой, чтобы посетители этого уникального музея воочию могли убедиться в том, что сделали для народа эти безмолвные обитатели.
 - Я не могу больше выслушивать твой бред. Ты выросший и воспитавшийся в этих благодатных условиях, проявляешь беспрецендентную неблагодарность, и, не будь ты моим сыном, пребывать бы тебе в местах менее комфортных, нежели в тех, в каких ты сейчас находишься. Ты получаешь образование, через год ты станешь дипломированным врачём, - хотя, признаюсь, хотел видеть тебя технарём, - это ли не забота о тебе со стороны государства, которое ты так охаиваешь.
 - Папа, что касается места моего возможного пребывания, то должен заметить, что царская охранка могла бы только позавидовать той системе подавления даже подобия инакомыслия, которая отлажена у нас в лице героической службы безопасности. Что же до моего образования, то я действительно окажусь на службе у народа, заботясь о его здоровье и это при том, что здравоохранение наше финансируется по остаточному принципу. Львиную долю бюджета, - то есть народных средств, - поглощает твоё ведомство. И это парадоксальное явление ты, надеюсь, всё-таки осмыслишь, а веяния нового  времени уже недалеки.
 - Всё сынок, давай поставим точку. Наша так называемая, спонтанно возникшая, дискуссия не только уморила меня, но и глубоко озадачила, и я не знаю теперь, кто же из нас двоих окажется правым в ближайшее время.
      Полемика-стычка произошедшая между Романом Лукиче и Борисом, ещё раз высветила извечную пробл ему разногласий, возникающих между отцами и детьми. Однако следует отметить, что подобные трения зиждились на идеологической почве, когда возмужавший сын не приемлел уже устоявшихся канонов, а отец не мог отрицать их в силу глубокой убеждённости в их святости. В родовом же отношении ни отец, ни сын не выражали друг к другу антипатий. Напротив, каждый из них был наполнен чувством гордости: отец за сына, сын за отца. Борис не мог не отмечать таких отцовских качеств, как сила воли, целеустремлённость, умение достигать положительных результатов, как в науке, так и в руководстве огромным коллективом нестандартно мыслящих людей, совершенствовавших технический прогресс современного общества. Отцу же импонировала уверенная самостоятельность сына неприемлевшая забот отца, дававших несомненную гарантию поступления в любой технический ВУЗ города. Наотрез отказался. Сам определял себе жизненный путь, сам, - при больших материальных возможностях отца и семейном благополучии, - подрабатывал кое-какую свою копеечку на собственные нужды. Роман Лукич в конце концов вынужден был признать за сыном и самостоятельность в суждениях, как бы они не были для него неприятными и шокирующими.

5

      После защиты Роман Лукич полностью сосредоточил своё внимание на производственных проблемах, в то время как руководство аспирантурой лишь разнообразило его неуёмную энергию. В текущих делах он ежедневно находился в деловых контактах со своим референтом. Василиса по нескольку раз в день входила к нему с докладами по неотложным делам, и с определённой долей волнения давала пояснения правовых норм того или иного решения, изложенного им в рассматриваемом документе. Шеф всякий раз оставался довольным.
      А что же Василиса? А она, возвращаясь на своё рабочее место, не сразу приходила в себя, находясь под впечатлением непродолжительного общения с тем, кто оставался там за двумя плотно прикрытыми дверьми. Его проникновенный голос продолжал звучать в её ушах мягким баритоном и она теряла над собой контроль в желании тотчас же вернуться, но … быть там она могла лишь по его приглашению. После поездки в одном купе (в почти семейной обстановке) Василису неумолимо влекло мучительной и неодолимой любовью.
      Подготовив все необходимые материалы к одному из договоров, изобилующих всевозможными графиками и таблицами, Василиса по зову шефа вошла в его кабинет. На сей раз она обошла приёмный столик и подошла к нему, положив папку на стол с намерением дать пояснения к прилагаемой иллюстрации. Ёе руки находились на папке и холёные удлинённые кисти, венчавшиеся красиво выпуклыми и ухоженными ногтями, крайне обескураживали Романа Лукича. А докладчица, окончив свои пояснения, закрыла папку и в знак того, что визит её она считает оконченным с какой-то долей фамильярности положила свою кисть на кисть шефа. И этим прикосновением она словно пронзила сидящего мужчину. Поспешно отодвинув кресло, он резко встал, и, оказавшись на голову выше собеседницы, коснулся губами её лба, а затем, не владея уже собою, заключил её в объятья, и стал покрывать лицо неистовыми поцелуями. Застигнутая врасплох женщина застыла в изнеможении. И тогда возбуждённый мужчина, наклонившись, выдвинул верхний ящик стола, достал из него ключ, и, передавая его словно заиндевелой Василисе, проронил: - «Войдёшь в мою опочивальню с «чёрного» входа. Валентине скажешь, что я послал тебя в горисполком».
      Василиса, заперев за собою дверь тёмной комнатушки, поспешно стала раздеваться, аккуратно складывая аксессуары своего одеяния на одно из двух кресел у диван-кровати. Разобрав постель, она легла ожидая с трепетом того мгновения, которого вожделенно ждала в течении долгого времени. Вошедшего из кабинета, она с мольбой попросила не освещать комнату и занять место рядом с нею в виде надлежащем соответствующей обстановке.
      Жаждущее тело молодой женщины влекло к естественному побуждению, которое и не замедлило себя долго ждать. Она ощутила проникновение а потом отмечала, как в такт лихорадочным движениям кисти его сильных рук совершали встречные прижатия той части её тела, которая в данное мгновение безраздельно принадлежало ему. Экспрессивная изобретательность и неуёмная энергия того, на кого она смотрела снизу затуманенным взором, доводили её до состояния блаженной чувственности, когда окружающий мир становился призрачным и нереальным.
      Бурная выразительность чувств в конце концов угасла. Двое влюблённых наслаждались покоем и близостью обнажённых тел. Однако время торопило их, и Василиса, выйдя из состояния забвения, порывисто встала первой. Вынув из нагрудного карманчика жакета уголочком выглядывавший платочек, она, несколько присев, поместила его в приоткрытую расщелинку меж двух пухловатых складок и, резко выпрямившись, стала постепенно одеваться в последовательности обратной предшествовавшему стриптизу. Эта женская непосредственность и открытость умилили мужчину-партнёра, стоявшего рядом в Адамовом неглиже, что он, порывисто обняв предмет вожделения, стал покрывать его с головы до ног нежными поцелуями.
      Любовные сеансы стали нормой в их таинственных общениях. Василиса была счастлива: ранее недосягаемый мужчина отныне стал вполне досягаем и ощутим. И всякий раз, обернувшись из неистовой куртизанки в строгую и недосягаемую испанскую гранддаму, она возвращалась на рабочее место с видом безупречной деловитости и серьёзности. В таком любовном похмелье влюблённая пара теряла в своей увлечённости бдительность, которая была бы не излишней, так как маломальская огласка их отношений (тем более в условиях совместной работы) обернулась бы для обоих тяжёлыми последствиями.


6

      Племянник Василисы, спонтанно названный ею Сергунькой, заметно подрастал, однако здоровьем своим порадовать родню никак не мог. Болел он то ангинами, то бронхитами, а то иногда и воспалениями лёгких. Василиса в частых наездах к отцу и сестре особое внимание уделяла своему любимому, предлагая Надежде забрать подростка к себе в более благоприятные городские условия. Надежда каждый раз отклоняла настойчивые просьбы сестры, так как не могла представить себе жизнь без ласкового, как девчонка, мальчонки. Но последнее воспаление легких, протекавшее в тяжёлой форме, сломило её, и Серёжка был поселён в тёткину однокомнатную квартиру, снимаемую ею уже несколько лет. Итак, учась в средних классах, жизнь Серёжки резко изменилась: из полусельской она стала городскою. Квартиру Василиса снимала у специалистов, командированных в одну из развивающихся стран способствовать их техническому прогрессу в области всё той же оборонки. Квартирка была маленькой, и когда приезжал к дочери Василий Терентьевич, то с размещением в одной комнатке возникали уже проблемы, и он на ночь располагался на раскладушке, едва вписывавшейся в кухонное пространство. Серёжку Василиса определила в шестой класс, где он и познакомился, а затем и подружился с Борисом Плужником. Так и окончили они школу, с прощальным выпускным вечером в которой читатель познакомился на первых страницах этого повествования.

*   *   *

      Надежда Константиновна Звягинцева доживала свои старческие дни в одиночестве, занимая полногабаритную двухкомнатную квартиру, находившуюся на одной лестничной площадке с квартирой Романа Лукича. Всю жизнь она проработала в фирме, которой последнее время руководил Плужник. Начинала ещё молодым специалистом в планово-экономическом отделе, а уходила на пенсию будучи уже его начальником. После недавней смерти мужа, - с учётом престарелости, - она совсем расхворалась и Ася Зиновьевна частенько заглядывала к соседке выказывая ей искреннюю заботу и внимание. Однако бренный мир не может быть иным, как он есть: старое отживает и умирает, новое нарождается. Отдала богу душу и Надежда Константиновна. Похоронила старушку, - как ветерана,- фирма, отдав ей все почести, каких она только заслуживала. Ведомственная квартира осталась пустующей и должна была быть выделена кому-то из близстоящих очередников, ожидавших жильё по десять-пятнадцать лет.
      Василиса, поступив на работу, тут же подала заявление на постановку в квартирную очередь, имея на это полное основание: жилья у неё не было, а снимаемая ею квартира в любой момент должна была быть ею освобождена по первому требованию хозяев. Её отношения с шефом продолжали быть радушными, но отнюдь не многообещающими. Деловые отношения дополнялись также и интимными, всё в той же «опочивальне», где впервые влюблённые познали друг друга. Сеансы были нечастыми, но эмоциональными и страстными.
      По окончании одного из таких сеансов, удовлетворённая напарница как-то походя заметила, что вот, де, с жильём у неё неладно, а квартира почившей Звягинцевой до сих пор пустует. Притомлённый напарник обошёл неожиданную реплику молчанием, но в памяти осталась зарубка, которая требовала своего разрешения. Спустя какое-то время он вызвал к себе начальника жилищно-коммунальной части, зная некоторые биографические подробности ревностного служаки.
      А подробности эти заключались в следующем. Дмитрий Кузьмич до появления в фирме праведно служил отечеству в качестве маленького партийного фюрера районного масштаба. Однако присущая ему энергия искала выхода не только в прямых обязанностях. Не будучи равнодушным к товару, именуемым ассигнациями, провернул он какую-то аферу с недвижимостью. События получили огласку и правоохранительные органы вынуждены были возбудить уголовное дело. Высшее над ним руководство не могло допустить того, чтобы их «товарищ» оказался под следствием и тем самым бросил бы тень на незапятнанную репутацию партии. Дело замяли, но отлучить от лакомой должности всё-таки пришлось, переведя его в оборонную фирму с солидным окладом.
      Итак, радушно приняв своего хозяйственника, Роман Лукич поинтересовался:
 - А что, Дмитрий Кузьмич, квартира Звягинцевой ещё не заселена?
 - Пока ещё нет, Роман Лукич, но уже готовится к тому одним из первых очередников. А что?
 - Да так, собственно ничего … однако моя помощница крайне нуждается в жилье.
 - Это кто же? Василиса Васильевна?
 - Она самая, Дмитрий Кузьмич. Нельзя ли?...
 - Понял, Роман Лукич, - подобострастненько хихикнул хозяйственник, - можно. Будет сделано! Обмозгуем, прокрутим, а Василису Васильевну в беде не оставим.
 - Да, вы уж пожалуйста,… - как-то виновато улыбнулся гендиректор и заключил, - я то всех этих нюансов не знаю.
 - Не извольте беспокоится, Роман Лукич, считайте, что референт вам будет и дома по соседству с вами, - и, понимая, что визит его уже исчерпан, стал поспешно раскланиваться.
      Жилищная проблема Василисы, конечно же, была разрешена и счастливая обладательница квартиры отметила это событие застольным новосельем. В числе приглашённых была вся семья Романа Лукича на правах ближайшего соседства. На этом маленьком празднестве присутствовала и родня хозяйки: отец и сестра Надежда с сыном. Рядом за столом усадили юных друзей: Серёжку и Бориса. Отныне они не только сидели за одной партой, но и жили в квартирах, находящихся напротив.
      Для Аси Зиновьевны появление новой соседки стало фактом не только неожиданным, но и крайне неприятным. Свершившееся поразило её словно гром среди ясного дня. Женским чутьём она ощущала в этом событии что-то неладное. Но что? Она не находила ответа на роящиеся у неё мысли относительно верности мужа. Ну разве что тогда, - на банкете, -он бросал в её сторону, - как ей казалось, - слишком чувственные взгляды, но это было давно, и в дальнейшем в его поведении она не усматривала ничего не только предосудительного и легкомысленного, но даже напротив: он высказывал ей удивительную нежность и проявление трогательной заботы.
      Василиса входила во вкус новых жизненных условий. Ощутимая разница в окладах, получаемых до и после поступления в фирму, позволила ей выполнить ремонт квартиры по европейским стандартам, а также обставить её мебелью всё того же европейского производства. Спустя, какое-то время, она на правах соседки, работающей с вельможным соседом, стала ездить с ним на работу в машине, ожидающей шефа каждое утро у подъезда. Кроме того она, выказывая самые искренние чувства добрососедства, старалась приблизиться к Асе Зиновьевне на бытовом уровне, всяки раз с непосредственностью кухарки интересуясь подробностями приготовления того или иного блюда (чаще деликатеса, в чём старшая соседка в сравнении с молодой любознательницей, конечно же, собаку съела). Ася Зиновьевна всякий раз радушно принимала гостью, делясь своим опытом и знаниями. Соседка ей нравилась своей скромностью и деловитостью, а также броской внешностью и привлекательностью. Вместе с тем, именно это последнее и являлось причиной её душевного беспокойства: такая обаятельная женщина могла оказаться и соперницей. Однако подобные подозрения со стороны Аси Зиновьевны носили характер чисто гипотетический.
      Одновременно с визитами Василисы частым гостем в квартире Плужников был и её племянник. Серёжку доброохотливо принимали, как закадычного друга Бориса. Как правило, юные друзья совместно выполняли школьные домашние задания у Бориса, иногда появлялась и Танечка Бондаренко.

*    *    *

      Ася Зиновьевна, оставив позади сорокалетний рубеж, была ещё женщиной завидной внешности и незаурядной деловитости. К этому периоду она уже заведовала отделом художественной литературы всё в той же центральной городской библиотеке. И всё бы ничего, да стала она в последнее время прихварывать, жалуясь на неприятные (иногда болезненное) ощущения в области живота. Беспокойства эти уже становились и достояниями Романа Лукича, который настоятельно требовал от жены выполнения необходимых обследований. Уступая мужу в его категоричности, Ася Зиновьевна скрипя сердцем всё же начала своё общение с медицинскими авторитетами. В результате безукоризненного внимания к видной пациентке ничего заслуживающего особой тревоги установлено не было. Рекомендовано было попить целебную водичку из трусковецких источников, а заодно и посидеть какое-то время на диете известного курорта. Роман Лукич отреагировал тут же. Везти жену на лечение решил он сам в собственной машине. Сборы были недолгими, и в приподнятом настроении супруги выехали ранним утром в преддверии приятных ощущений от красот пробуждающейся весенней природы. Устроив жену, Роман Лукич побыл с нею ещё сутки, и отправился в обратный путь – ждала работа, громадным комплексом нужно было руководить, родина требовала того.
      Ася Зиновьевна была окружена должным вниманием как со стороны лечащих врачей, так и – обслуживающего персонала. Была помещена она в крохотную, но отдельную палату со всеми удобствами включая и телевизор, который впрочем, редко смотрела даже дома. Регулярно посещала бювет, массажный кабинет, спортивный зал и прочие присутственные места для выполнения различных назначений. Словом, весь комплекс лечения был как нельзя лучшим. Однако были негоразды в самом главном: самочувствие подопечной медперсонала не улучшалось, и Ася Зиновьевна вынуждена была звонить мужу, прося забрать её досрочно.
      Роман Лукич на сей раз ехал в Трускавец в качестве пассажира – машину вёл его служебный водитель. Такое решение принял он из соображений того, что в дороге, видимо, понадобится его уход за женой. Вернувшись домой, он снова с заметной тревогой организовал повторное обследование, в ходе которого эскулапы сообразили показать больную онкологам. Результат диагноза был ошеломляющим: у Аси Зиновьевны был обнаружен рак желудка в той стадии, когда оперативное вмешательство было уже бесполезно. От больной истинное положение дел скрыли. Роман Лукич был в ударе. Он не находил себе места, и винил себя в том, что своевременно не потребовал более скрупулезных обследований.   
      Ася Зиновьевна, как говорится, таяла на глазах. Она слабела, худела, глазницы приобрели темно-фиолетовый оттенок, лихорадил озноб, изматывали боли. В одну из коротких летних ночей она умерла. Роман Лукич не находил себе места, с потерей жены он ощутил: насколько близкого человека он потерял. Похоронил он Асю Зиновьевну на старинном давно закрытом кладбище – умудрился при всех своих обширных связях. Через полгода на ухоженной могилке был установлен памятник в виде бронзовой статуи, выполненной в натуральный рост оригинала. Копия Аси Зиновьевны застыла навечно, несколько опустив голову со скорбным лицом и держа книгу в опущенной руке. На похороны приехала единственная родственница умершей: родная сестра-близнец Рива Ганич. Здесь-то впервые и познакомился с тёткой подросток Борис, которому в недалёком будущем предстоит встретиться с нею ещё раз, но в других условиях и на другой земле, земле далёких предков её матери.
      Василиса на последнем этапе болезни Аси Зиновьевны насколько могла старалась быть помощницей домработницы Клавы, которая неотлучно находилась при больной. Она искренне выказывала соседке своё милосердие, заботу и внимание, отгоняя мысли о своей причастности к неверности её мужа. Однако порою закрадывалось и такое: а что если … И тогда она, словно находясь в летаргическом сне, порицала себя стремясь обуздать свои, как ей теперь представлялось порочные чувства к любимому человеку.

*   *   *

      Роман Лукич тяжело выходил из депрессивного состояния, вызванного потерей жены. Работа же требовала самоотдачи и предельного напряжения. Его отношения с референтом находились в чисто деловом ключе, правда, иногда с обеих сторон проявлялось едва уловимое тяготение друг к другу, которое со временем, - незаметно для них самих, - проявляло себя всё ощутимее и болезненнее.
      Роман Лукич готовился в дальнюю зарубежную командировку. Два могущественных ведомства, - таинственных и закрытых, - готовили делегацию для отправки её на далёкий остров антильской гряды в неспокойном Карибском бассейне: свободолюбивую Кубу. Тридцатилетний марксист (слышавший о марксизме непонаслышке) Фидель Кастро (нет не кастрат, о чём свидетельствовала дремучая и околодистая борода) высадился на побережье острова с воителями численностью в сто тридцать человек. Столь смехотворная армия решила судьбу небольшого народа, отныне ставшего строить своё светлое будущее, настоящее в сознании вершителей грядущего как-то опускалось. Громадная держава с полувековым стажем строительства несусветного общества находилась от Кубы, как говорится, за тридевять земель, но как только за океаном появился борец за права трудящихся, она тут же протянула ему руку помощи. Забота эта проявлялась в виде поставки ракет с ядерными боеголовками, нацеленных на оплот мирового капитализма: Соединённые Штаты Америки. Разразился мировой кризис: оплот капитализма никак не мог согласиться  с оплотом социализма, доставившим свои ракеты на злосчастную Кубу. Дело не дошло до войны, но Советы ракеты свои вынуждены были убрать. Убрали да не все: ракетно-ядерное оружие тактического применения всё же осталось.
      Вот в этой-то связи и готовилась делегация, в которую был включён от «оборонки» Роман Лукич Плужник. Предстояло совершить длительный воздушный путь через всю Европу, Атлантику и, так называемый «Бермудский треугольник» в Карибском море, снискавший себе зловещую славу мирового погребальщика: тонули здесь при странных обстоятельствах, как морские, так и воздушные суда.
      В салоне лайнера место Романа Лукича соседствовало с местом генерала-ракетчика, с которым он временами общался на темы далёкие от служебных. Длительный перелёт позволил и пообщаться, и вздремнуть, и предаться мыслям. И это-то последнее в большей мере волновало его. Асеньки нет, но есть Василиса. Однако ж как распорядиться судьбою своею. Этот сакраментальный вопрос угнетал его, не давая покоя, ставил в тупик с ответом, приводя к извечному: «Что же делать?» Он любил Василису. При одном воспоминании о ней душа его теплела. Её интеллект, чарующая внешность; призывная, обворожительная нагота тела… При одном только представлении всех этих качеств он погружался в состояние самозабвения.
      Однако ж … Он не один, подрастает сын. Из подростка превратился в высокого статного юношу, оканчивает школу, да и девчоночка уже захаживает в гости. Всё идёт своим чередом, и недолог час, когда в квартиру войдёт невестка, а там, ... смотри, и дедом станет. Все эти мысли в течении длительного полёта чередовались с короткими беседами с соседом, который, к счастью, был немногословен. И как не пытался Роман Лукич прийти к однозначному решению – ему это не удавалось. Василисушка могла бы стать новой хозяйкой, но как привести в дом мачеху, да ещё и такую молодую, а разница ведь в двенадцать лет. Голова шла кругом!...
      Лайнер благополучно пересёк всё многокилометровое пространство, включая и «Бермудский треугольник», зловещие слухи о котором нет-нет, да и беспокоили пассажиров. На аэродроме посланцев страны Советов, - бросившей клич всему человечеству: «Миру мир», - встречали высшие чины государства. Картеж машин направился в центр столицы, где в фешенебельном пятизвёздочном отеле гостям были приготовлены номера. Генерала-ракетчика и Романа Лукича поместили в двухкомнатный номер, видимо, из тех соображений, что гендиректор хоть и гражданское лицо, однако ж должностью не ниже генеральской.
      Роман Лукич хорошо адаптировавшийся к жизни своеобразного вояжёра (командировки были частыми и изнурительными). Здесь на Острове Свободы он впервые испытывал состояние глубочайшей удовлетворённости и осознания своей значимости. Встреча и приём на государственном уровне, безупречные бытовые условия, уникальные климатические особенности региона – всё это воспринималось им, как какой-то дар, низошедший к нему по чьему-то благоволению.
      Деловой рабочий режим начался буквально со следующего дня. Знакомились с состоянием и боеготовностью ракетной техники, а также командных пунктов управления ею. И вот тут-то Роман Лукич был, что называется, ошарашен: здесь у чёрта на куличках (а ну ка в какой дали) службу несли советские воины, в подспорье у которых находились кубинские ратники. И только сейчас увлечённый оборонщик задумался о тех материальных тяготах, которые нёс на себе Советский народ по содержанию столь обременительного для него военного монстра. Он побывал не на одном десятке боевых ракетных точек, разбросанных по всей необъятной территории Союза, но это было дома, а здесь, … и, видимо, не только здесь … Сколько же их, и во что это обходится работному люду страны?! Такие мысли ещё не посещали Романа Лукича.
      Перед отъездом на родину оба генерала (военный и гражданский) решили совершить пешую прогулку к морю, ласково шумевшего издали и манившего своею неоглядностью. По песчаному мысу зашли далеко в море к угловатому его окончанию. Поверхность воды рябил слабый бриз, не предвещавший, казалось бы, никаких неприятностей. Однако ж  буквально через какое-то мгновение порывы его стали усиливаться и нарастать с такой силой, что путники предпочли развернуться и поспешить к побережью. Достигнув берега они с облегчением вздохнули, но не тут-то было: шквалистый ураган обрушился с неимоверной силой, и со скоростью двухсот двадцати километров в час, - о чём известно было позднее, - устремился в сторону жилого массива. Два дюжих мужика едва удерживались на ногах. Вокруг в воздухе неслось всё то, что могло быть поломано, сорвано, поднято с земли и стать причиной если уже не смерти, то, во всяком случае, серьёзного травмирования. Наши герои добрались до отеля благополучно. Напряжение спало. На лицах блуждала наивно-детская улыбка. Такого испытания Роман Лукич никогда ещё не переживал. А бесчинство природы, как внезапно возникло, так - и исчезло, оставив по себе недобрый след разрушений и дискомфорта.
      И снова многочасовой перелёт, и снова мысли об одном и том же: как поступить, кем может стать Василисушка. А она ждала, ждала с нетерпением своего шефа, - и как ей представлялось иногда, - суженого, а оттого встреча была пылкой, томительно сладострастной и продолжительно утомительной.
      Несколько поостыв после бурного общения, Роман Лукич неожиданно для себя прошептал:
 - Васушка, родная моя, мне так хорошо с тобою, до конца жизни бы так …
 - Как так, миленький?
 - Да так … вместе бы быть.
 - Это, что же своеобразное предложение, что ли?
 - Ну если угодно, то, наверное, да.
 - Так да или наверное?
 - Да, да, да, родная, предложение, выраженное, видимо, в такой сумбурной форме. Мы должны решить свою судьбу. Ты согласна со мною?
 - Да, конечно же, Ромочка. Я заразилась этой мечтой с той поры, как только увидела тебя при первой нашей встрече, когда ты дал добро на моё оформление в штат своих сотрудников.
 - Ну вот и отличненько, родная моя. Теперь отсаётся только подготовиться и скромно отгулять свадьбу где-то, я думаю, в начале осени. Так ведь?
 - Да, Ромчик, да. Мы будем счастливы вместе.
      Так, находясь в волнующей близости обнажённых тел, влюблённые определили своё будущее, которое представлялось им не иначе, как радушно счастливым.

*  *  *

      Василиса преобразилась. Последнее алькованое свидание стало для неё тем Рубиконом, который она перешла во взаимоотношениях с шефом, став не только его любовницей, но и вот-вот – женой. По-прежнему находясь с секретарём Валюшей в приёмной, она ничем не выдавала своей радости. Была как и прежде строга, деловита, подчёркнуто внимательна ко всему тому, что касалось работы. Роман Лукич так же был безупречно официален в своих отношениях с подчинёнными в том числе и с референтом. Однако же, когда Василиса появилась в его кабинете, он не мог сдержать своего умиления и радостная улыбка озарила его лицо. После доклада он брал зауженную кисть и покрывал поцелуями её тыльную сторону и ладонь. Василиса млела, но выходила из кабинета  такой же неотразимой и деловитой сотрудницей.
     Заглядывала она по – домашнему довольно частенько и в квартиру напротив, общаясь, как правило, с домработницей Клавой, которая привыкла к этим визитам, будучи радой пообщаться с соседкой особенно после смерти хозяйки.
    Как-то в один из будничных дней, торопясь к своему рабочему месту, Василиса, идя через проходную, мельком бросила взгляд на доску объявлений и задержалась на одном из них, а оно гласило о том, что в профкоме есть «горящая» бесплатная туристическая путёвка в Турцию. Василиса задумалсь: - «А не прошвырнуться ли мне в экзотический край перед ожидающимся гражданским событием?» Идея понравилась. И, будучи на месте, она позвонила в профком. Там подтвердили наличие такой путёвки, а также с определённой подробностью выказали желание тут же предоставить её вельможной просительнице. Путёвка была доставлена, и Василиса напряглась в ожидании вызова шефа – материалы, которые были запрошены им накануне, лежали у неё на столе.
      Наконец долгожданный вызов прозвучал. Она вышла. Чётко доложила о сути дела. Роман Лукич, как всегда остался доволен закончившейся деловой частью. А далее…, по окончании ритуального целования ручки, Василиса с лукавой улыбкой произнесла:
     - Ромочка, я давно уже не была в отпуске. Устала. Что если перед  нашим знаменательным обрядом я отдохну, немного развеюсь  и приеду такая вся из себя обворожительная?
     - Обворожительнее того, какая ты есть, миленькая, уже быть не может, - и ценитель женских чар снова припал к миниатюрной кисти.
     -  Ромчик, так ты не ответил: могу ли я поехать?...
     - Но куда и как? Всё это выглядит так сомнительно…
     - У меня на руках уже «горящая» туристическая путёвка в Турцию. Наверное, это будет очень интересно.
     - В Турцию? – протянул удивлённо шеф, - ничего себе,.. уже и туда ездят?
    - Ездят, дорогой мой, вот и я хочу побывать там, и потом поведаю тебе о всех своих впечатлениях. Ну так что?
     - Бога ради, Васушка! Поезжай. Буду ждать тебя с неуёмным желанием. Господи, как я хочу тебя, милая. – Он развернулся к висевшему на спинке кресла пиджаку, и достав из него солидную сумму ассигнаций, передал их счастливой туристке со словами, - отдохни, нас ожидают счастливые события.
    Василиса, чмокнув в лицо расчувствовавшегося спонсора, как всегда деловито вышла в приёмную. Подготовительный этап к отъезду начался.

*  *  *

      Все обладатели таких же путёвок, вне зависимости от места их проживания съезжались в Одессу – здесь был пункт сбора. Из Одессы воздушным лайнером вся группа летела в Стамбул. Будучи некогда столицей Византии (оскола могущественной Римской империи в далёком прошлом) он был основан императором Константином (Константинов град в греческой интерпретации). Воинствующие турки Османской империи, захватив его на исходе пятнадцатого столетия, переименовали его на свой магометанский лад и он стал с тех пор именоваться Стамбулом – местом средоточия взаимоисключающих друг друга религий: христианской и мусульманской. При следует заметить, что именно здесь зародилось христианское обособление в виде православия, сложившегося окончательно в одиннадцатом веке в Византии, как восточнохристианская церковь. Династическая Россия в течении нескольких столетий предпринимала попытки вернуть колыбель православия в лоно её  церкви, однако все они оставались втуне. Ту же участь постигло и  намерение последнего императора, российского Николая Второго, вступившего в  первую мировую войну с подспудной мыслью освобождения Константинополя от турков. Судьба его известна. В историю вошёл он, как святой великомученик.

      Благополучно приземлившись на южном побережье Балканского полуострова, туристы разместились в номерах довольно сносного отеля. Время пришлось на обеденную поруи проголодавшаяся группа была приглашена в ресторан, где их ожидали уже столики в убранстве белоснежных скатертей, каждый из которых был сервирован на четыре персоны. По правую руку от Василисы занял место мужчина лет тридцатипяти, выказывая безупречные манеры в обхождении с дамой. Два остальных места были ещё свободны. Галантно улыбаясь, сосед проворковал: - «Будем знакомы – Юрий Юрьевич». Прозвучавшее имя пронзило Василису: оно напомнило ей давние события тех лет, когда она со своим коллегой адвокатом Юрием, впервые оказавшись в Крыму, провела с ним довольно сумбурный отпуск. Ответ же с её стороны сопровождался улыбкой и был произнесён суховато: - Василиса Васильевна». Юрий Юрьевич, как только мог заботливо хлопотал возле приятной соседки, стремясь помочь ей в выборе тех или иных десертных блюд с различными экзотическими фруктами. По окончании обеда он, стой же не сходящей с лица улыбкой, поинтересовался: нет ли у неё каких – либо видов на то, чтобы совершить кратковременную послеобеденную прогулку в пределах близлежащего парка, на что последняя без малейшего сомнения ответила категоричным нежеланием.
     Внимание поднимающихся из-за столов туристов неожиданно было привлечено громкоговорителем, приглашавшим их в конференц-зал, где они будут ознакомлены с программой туристических маршрутов. Старший экскурсовод в тандеме с переводчиком  изложили присутствующим их возможное участие в трёх прогулках: водной на парусном судне, подводной в батискафе  и на суше в специальном автомобиле по территории полуострова Малая Азия. Каждый турист имеет право  сделать заявку, на любую из трёх составляющих, но при желании может воспользоваться и всеми ими тремя.
     Из зала Василиса вышла в сопровождении Юрия Юрьевича, который взахлёб выражал свой восторг относительно предстоящих мини – турне.
     - Василиса Васильевна, Вы намерены побывать на всех маршрутах или на каком–то из них? – торопливо интересовался Юрий Юрьевич.
     - Да, хотелось бы побывать везде, но подводная прогулка в батискафе, как-то уж очень пугает меня, - озадачено отвечала Василиса.
      - Но подводная, - мне думается, наиболее интересна. Побывать совершенно в  ином, окружающем Вас, мире – это ли не здорово, Василиса Васильевна? – не унимался словно мальчишка назойливый провожатый.
       - Здорово, здорово, Юрий Юрьевич! Вот потому-то мне и следует преодолеть свою нерешительность и, думаю, что всё-таки я поборю её. Ведь такая возможность в жизни может представиться ой как нечасто. Словом, окунусь - ка я в пучину морскую, - заключила смеясь, Василиса на игривой нотке.
       Свободным вечером Василиса и Юрий Юрьевич расположились в просторном холле, где стоял рояль, казалось бы,  давно забытый всеми, так как место музыканта было едва доступным. Юрий Юрьевич, глядя на инструмент, с какой – то грустинкой стал исповедоваться спутнице. Из его рассказа Василиса узнавала некоторые подробности и, в частности, такие, где он, являясь преподавателем музыкального училища, одновременно играет и на фортепиано в известном эстрадном оркестре. И вот тут – то она попросила его что-нибудь сыграть, а он, не заставляя её долго упрашивать себя, поднялся и направился к инструменту. После нескольких пробных аккордов холл заполнился мелодичными звуками, завораживавшими душу замершей слушательницы своим лиризмом.
     На звучание музыки в холле стали появляться люди, но исполнитель адресовал её только одной: только той, которая сидела поодаль и казалась ему недосягаемой небожительницей.
 Все свои способности владения инструментом он вдохновенно вкладывал в игру, проникшись охватившись его чувством неодолимого влечения к обворожительной женщине. Так зародилась любовь с первого взгляда.
     Туристов, изъявивших желание полюбоваться красотами первого маршрута, привезли автобусом в одну из бухт средиземноморского побережья, где на её поверхности маячили утлые судёнышки, среди которых бросалось в глаза трёхмачтовое парусное судно. Своим внешним видом оно напоминало боевой фрегат турецкого флота, некогда принимавшего участие в морском сражении под Синопом в первой половине девятнадцатого столетия. Флот был разгромлен судами адмирала Нахимова, но даже поражение вызывало у турок чувство достоинства, так как для русского адмирала победа оказалась _ировой: он остался с несколькими изрядно покалеченными останками. Прогулочный «фрегат» представлял собою лишь миниатюрную копию тех воинствующих кораблей.
    Находясь на внутреннем рейде, парусный красавец готов был принять своих пассажиров, которые подвозились к нему быстроходным катером. Будучи уже на борту «фрегата», Василиса и Юрий Юрьевич были захвачены театрализованным зрелищем, каким являлась сноровистая работа матросов, лазающих по канатам и канатным трапам с целью приведения всех парусов в рабочее состояние.
    Покинув бухту, туристы направились к острову Кипр, испытывая нездоровую качку в оживлённых водах громадного средиземного бассейна. Василиса никогда не страдала морской болезнью и сейчас, стоя на верхней палубе, она лишь крепко ухватилась за перила ограждающего барьера. Юрий Юрьевич, конечно же, был рядом. Мимо проплывали пейзажи береговой линии, постепенно терявшиеся из вида. Неожиданно судно качнуло. Василиса инстинктивно прижалась к барьеру, а Юрий Юрьевич в том же порыве придержал её тело, обхватив его рукою вокруг талии. Оба замерли. Рука оставалась неподвижной, и тогда Василиса мягко, но настойчиво отвела руку заботливого соседа, сказав:
     - Юрий Юрьевич, я далеко уже не девочка, а потому мне понятны Ваши мужские поползновения. Я бы хотела упредить их, сказав, что не  разделю назревающую курортную интрижку.
     - Василиса Васильевна, милая, вы не должны расценивать моё влечение к вам, как курортный роман. Я далёк от этого. Вы мне очень…очень нравитесь, и я хотел бы, чтобы наше знакомство стало началом наших дальнейших серьёзных отношений…
      - Юрий Юрьевич, остановитесь! То, что вы говорите просто невозможно. Не омрачайте моего счастья: по возвращении домой я выхожу замуж, а то, что я нахожусь здесь, то-это предсвадебное турне. Что ж до вашего чувства, то, уверяю вас, оно пройдёт так же быстро, как и возникло, не получив дальнейшего развития. А сейчас давайте опустимся на нижнюю палубу – я бы хотела освоиться в своей каюте.
      Солнце склонилось на запад, бросая свои лучи со стороны далёкого Гибралтара. Море поутихло. Верхняя палуба снова заполнилась людьми. И вдруг по правому борту раздались крики:- «Дельфины, дельфины!». Василиса как резвый ребёнок бросилась на крики, и, остановившись у противоположного барьера, зачарованно смотрела на плывущую параллельно судну стайку грациозных животных. А те, словно желая показать свою удаль, вылетели из воды и, совершая дугообразное движение в воздухе, снова погружались до очередного полёта.
      На Кипр высадились ранним утром, и день посвящался знакомству с островом. Однако это ознакомление распространялось лишь на территорию занятую турками. По другую сторону условной демаркационной линии находились греки.
     Турки, как группа народностей, объединяемых по принадлежности родственных языков, являли собой в разное время и на разных территориях довольно воинствующий этнический конгломерат. Среднеазиатские тюрки в тринадцатом столетии под предводительством Тамерлана не только оказывали ощутимое сопротивление монгольским ордам Бату – хана, но и вели захватнические войны. Крымские татары до семнадцатого столетия терроризировали жителей юга России. Турки же отхватывали лакомые куски на Балканах и поддерживали крымских татар, ну и наконец вторглись на Кипр, значительно потеснив греческую общину.
    Совершив на микроавтобусе прогулку по дозволенной территории, туристы вернулись на «фрегат». Завтра с утра он должен был возвращаться к месту постоянной швартовки.
    Двухдневное пребывание на базе сводилось к подготовке к  очередному маршруту: подводной прогулке. Желающих оказаться в батискафе оказалось ничтожно мало: морская пучина отпугивала многих. Василиса и Юрий Юрьевич были включены в список тех некоторых смельчаков, которым предстояло пройти предварительный медицинский осмотр. Непосредственно перед погружением, - одновременно с инструктажем, - была озвучена информация о том, что в этот период года воды Средиземноморья посещают многочисленные  стаи разновидных скатов, включая и гигантские манты. Известно при этом, что миграции таких удивительных животных всегда сопровождаются значительным числом акул, для которых манты являются излюбленным деликатесом.
      Батискаф погрузился на не большую глубину, так что через его прозрачные участки поверхности видно было всё окружавшее его в потоке преломляющихся солнечных лучей. Уникальное событие не заставило себя долго ждать: в виду подводных узников появились манты. Онивеличаво проплывали мимо батискафа в какое-то только им известное место, где их ожидала санитарная помощь. Василиса,- с широко открытыми глазами от восхищения и удивления,- взирала на этот парад плывущих гигантов, размах крыльев – плавников которых достигал семи – восьми метров, а их сплошность была нарушена следами укусов акул, охватывавших лакомые куски живой плоти. Каждая особь плыла с разверзшимся громадным ртом, втягивавшим в себя совокупную массу мелких животных и растительных организмом, именуемой планктоном. «Ну, надо же! – думала Василиса,- такие громадины, а питаются экой мелочь». И тут же заметила тех, за услугами которых и прибыли морские кочевники. Кромки рваных ран, обгладывались мелкими рыбёшками – санитарами, которые тем самым удаляли заражённые участки, так беспокоившие могучих пациентов.
      Видимость морского дня через прозрачную часть днища позволяла наблюдать за суетливой жизнью уникальных чудищ, зарывавшихся в песок и, находясь в такой своеобразной засаде, нападали оттуда на свои жертвы. Из каменистой расщелины выглядывала оскалившаяся голова змеиноподобной миноги, и Василиса со страхом и отвращением смотрела, как та заглатывала неосторожно проплывающую рыбину.
      Время нахождения под водой было ограничено. Батискаф поднялся на поверхность и приткнулся к борту судна, ожидавшего туристов для отправки их к берегу. Видимое всё в столь необычных условиях было настолько впечатляющим, что Василиса и Юрий Юрьевич никак не могли угомониться и, всякий раз возвращаясь к этому событию, напоминали друг другу о тех или иных подробностях.
      Вместе с тем у Юрия Юрьевича замечалось и некоторое замешательство, граничащее с болезненным состоянием, вызванным категорическим суждением Василисы относительно их отношений. Он действительно проникался глубоким чувством к этой женщине, какого ему ещё не доводилось испытывать, невзирая на далеко не юношеский возраст. Вот потому-то, в ожидании третьего и последнего маршрута, он высказал Василисе своё нежелание совершить, казалось бы самое безопасное, путешествие по полуострову под видом плохого самочувствия.
      Микроавтобус с восьмью туристами начал своё турне по трассе, окаймлявшей побережье от чёрного до средиземного морей. Предусматривались остановки для приёма пищи, а также две – для ночлега. Василиса, - теперь уже без привычного сопровождения,- находилась в приподнятом настроении, вызванном, во-первых, сменяющимися видами субтропической природы, а во-вторых, предвкушением скорой встречи с любимым, только от представления которой у неё захватывало дух.
     Проезжаемые деревни выделялись своей характерной национальной убогостью жизнью многолюдных крестьянских семей. В зависимости от района нахождения (у моря или вдали от него) подворья их разнились. У первых повсюду на  плетёных
изгородях из лозы и верёвках, натянутых между высокими жердями, валялись дары моря: рыба, крабы и другая употребляемая в пищу живность. У других в загонах  раздавалось непрерывное разноголосое блеяние овец и коз, с которым необходимо было мириться, так как эти беспокойные животные были источником жизненных потребностей каждой семьи: молоко и мясо, являвшими одновременно и приготовление тех или иных продуктов, а также шерсть, употребляемую на пряжу, которая, в свою очередь, использовалась для всего того, во что необходимо было одеться.
Объезжая побережье, микроавтобус постепенно удалялся в глубь полуострова, и, сделав внушительный крюк, подъезжал к столице. Анкара являл собою город удивительных контрастов. Туристы, остановившись у одной из шашлычных, вкушали ароматы восточной кухни, наполненные дурманяще острыми специями. Отведали, тут же приготовленные на вертелах, отборные кусочки баранины, и подались осматривать мусульманские святыни, охраняемые театрализованной стражей султанских янычар далёкого прошлого. И вот здесь-то, находясь в гуще обитателей громадного города, они сталкивались с удивительным явлением контраста культур запаса и востока. Им встречались девушки и молодые женщины в мини-юбках и смело декольтированных блузах, и тут же проходили такие же женщины, однако облачённые в тёмную паранджу, делавшую их подобием движущихся статуй с невидимыми лицами. По улицам проносились роскошные «форды», «Мерседесы», другие чудо-автомобили, а вместе с тем вдоль кромки тротуаров передвигались ослики оседланные провинциальными старцами в пёстрых халатах и тюрбанах, покрывавших седые головы.
      Оставив Анкару, микроавтобус с изрядно уставшими пассажирами направился на прежнюю трассу с тем, чтобы завершить круговой объезд полуострова. Возвращаться на базу следовало гористой восточной территорией, изобиловавшей крутыми подъёмами и спусками, из-за чего дорожное полотно изобиловало множеством крутых поворотов, делавших его подобием серпантиновой ленты.
      Василиса расположилась на переднем сидении, где обзор местности был максимально доступен. Несколько подустав, она уже с нетерпением ожидала отъезда домой. Ощущая приятную езду, она тем не менее замечала какую-то нервозность, проявляемую водителем. Машина катилась на спуске с увеличивавшейся скоростью, а все попытки водителя снизить её не давали желаемого результата. Неведомо ему было, что за машиной на дорожном полотне тянулась змееподобная струйка жидкости, вытекавшей из разорванного шланга тормозной системы. Впереди замаячил предупреждающий знак опасного поворота, а скорость возрастала. Водителю оставалось одно: на повороте развернуть машину так, чтобы её передняя часть упёрлась в мягкий грунт уходящего вверх бокового откоса. Однако случилось не то, что ожидалось: силами инерции машину развернуло, и понесло вниз в хаотическом кувыркании. Прекратилось это движение в кювете того же дорожного полотна, которое в полукруговом развороте оказалось теперь на очередном нижнем ярусе. То, что, мгновением ранее, называлось машиной, превратилось в измятую банку с колёсами взиравшими в небо.
      Пребывшие на место происшествия соответствующие службы были нимало смущены тем, что извлечь людей из искореженного корпуса им не удавалось. Однако после вмешательства определённой техники спасателям всё-таки удалось проникнуть внутрь, и видавшие виды мужчины ужаснулись: на потолке, - оказавшемся теперь полом, - лежали изуродованные трупы.
      Все тела были привезены на туристическую базу, где они в недолгий час были помещены в утлые вместилища последнего упокоения и готовились к отправке на родину. Юрий Юрьевич подавленно смотрел на изжелтобледное лицо ещё недавней красавицы и в оцепенении не мог отвести взгляд от пластыря, закрывавшего небольшой пролом черепа в височной области. Он мог бы находиться сейчас в одном ряду с нею, однако же судьба отвела зловещую руку смерти.
      Из Одессы, - куда самолётом доставили тела погибших, - на имя гендиректора Всесоюзного научно – производственного объединения (ВНПО) «Прогресс» была отправлена телеграмма, в которой извещалось о гибели его сотрудницы, данные о которой взяты из найденного в машине удостоверения личности Василисы Васильевны.
      Почтовый курьер по обыкновению вошёл в приёмную, выложив на стол Валентины всю сегодняшнюю корреспонденцию. Попросив расписаться в приёме телеграммы, он, как всегда вежливо, раскланялся и исчез. Валентина, пребывая в игривом настроении, пододвинула к себе внушительную кипу принесённого, и со словами: «Ну-с … что здесь у нас» стала знакомиться, начиная с телеграммы. По мере блуждания взора по строкам бумажки, брови её поползли вверх, глаза округлялись, а лицо стало задёргиваться в нервном тике. Перечитывая текст вновь и вновь, она наконец осмыслила суть зловещего содержания. И тогда, давясь слезами рыдания, она ворвалась в громадный кабинет шефа, проводившего экстренное совещание. Не обращая внимания на присутствующих, Валентина прямиком направилась к столу председательствующего и, обливаясь слезами, протянула ему предельно скромный клочок бумаги.
      Роман Лукич, будучи удивлённым бестактностью секретаря, осуждающе смотрел на неё, но, видя её состояние, тут же стал знакомиться с подаваемым ему документом. Присутствующие молчали, не в силах осмыслить разыгрывающуюся на их глазах сцену. И тут-то настал черёд за всемогущим шефом. Перечитав несколько раз лаконичный текст, он как-то обмяк, откинулся на спинку кресла и … затих. Подбежавшие к нему несколько человек из числа заседавших, бестолково суетились у бесчувственного тела не зная, что предпринять и какую, собственно, оказать помощь. Смышлёнее всех оказалась Валентина: здесь же, используя многостороннюю связь шефа, она вызвала скорую помощь, которая, приехав с некоторой задержкой, однако сноровистые эскулапы, искупая свой грешок, мигом установили диагноз и приступили к своему профессиональному долгу. В результате их «колдовства» Роман Лукич, открыв глаза, смотрел затуманенным взором на склонившихся над ним людей. Окончательно прейдя в себя, попытался было встать, но намерение его упредили, сказав, что сейчас он будет отвезен в реанимационное отделение областной больницы с диагнозом обширного инфаркта. Поручив главному инженеру дальнейшее проведение совещания, немощный гендиректор отбыл к месту временного вынужденного проживания. В клинике ему довелось пробыть около месяца.
      Находясь в «заточении», Роман Лукич тем не менее проявлял свойственную ему активность. Прямо из палаты он тормошил кладбищенское начальство с тем, чтобы им было изыскано место захоронения его сотрудницы поблизости от могилы жены. Просьба именного ходатая была удовлетворена, однако ж присутствие его на всех траурных церемониях по понятным причинам было исключено. По выходу из клиники, Роман Лукич недолгое время проходил ещё реабилитационный курс лечения в домашних условиях под присмотром участкового врача. Но, оказавшись на «воле», он тут же в сопровождении сына посетил старинное кладбище, и Борис, глядя на отца и не ведая о подробностях его интимной жизни, сопереживал вместе с ним о потере двух близких ему людей: безупречной жены и такой же безупречной сотрудницы. Вскоре на могиле Василисы Васильевны была установлена её копия, выполненная в бронзе, и она, - расположенная напротив первой, но по-другую сторону кладбищенской дороги - , также застыла в молчаливой скорби.
      Некогда недюжинное здоровье крепыша, - каким являл собой Роман Лукич, - стало заметно сдавать: беспокоили частые сердечные боли, приступ гипертонии. Труднее стало справляться с рабочим напряжением. Всё неумолимо сводилось к необходимости создания условий отдыха и покоя.

*  *  *

      По смерти Василисы Васильевны в её квартиру поселилась Надежда Васильевна, объединившись, наконец, с сыном Серёжкой, оставшимся теперь как бы сиротинушкой, хотя и пребывал уже в студенческом возрасте. Надежда, - не без подсказки Бориса устроившись медсестрой в хирургическое отделение городской больницы, стала одновременно и домашней сестрой милосердия, довольно часто приходя в квартиру напротив, где Роман Лукич явно нуждался в услугах соседки: внутримышечные, а то и внутривенные инъекции становились для него уже крайне необходимыми.
      Престарелый ветеран народной освиты Василий Терентьевич Хворост немногим не дожил до нэзалэжности своей нэньки – Украины. Похоронили сёстры его рядом с матерью и теперь, соединившиеся души двух патриотов, из глубин потустороннего мира могли наблюдать за развитием событий, которые всё-таки привели их Батькивщину до своей дэржавности. Переехав в город, Надежда сначала полагала, что родовой домишко станет для неё чем-то вроде дачи, однако живя на мизерную зарплату медицинского работника среднего звена, да ещё и с сыном студентом, она неизбежно пришла к выводу о необходимости продажи наследственной недвижимости.
      Сергей, учась в одном классе с Борисом Плужником и живя с ним на одной лестничной площадке подъезда, бывал не только частым гостем в его семье, но и почти её членом. Так уж повелось, что ещё при жизни Аси Зиновьевны к нему благоволили все, включая и Романа Лукича. Торжество по случаю окончания школы, описанное в начале этого пространственного повествования, окончилось и, ранее упоминаемая троица, поступила в ВУЗы: Татьяна, - по определённым обстоятельствам, - в фармацевтический институт, Борис и Сергей в медицинский, - который вскоре стал величаться университетом.
      Студенческие годы для молодых людей стали не только временем познания своей будущей профессии, но и тем периодом жизни, когда впервые вполне определённо осознаётся смысл человеческой жизни, наполненный всякого рода превратностями, ощущениями и чувствами, могущими в значительной мере изменить её судьбоносность.
      Оставаясь друзьями и в ВУЗе, Борис и Сергей настойчиво грызли гранит науки, переходя из курса на курс. Вначале они, - как и всё студенчество, - на летних каникулах осчастливливали своим появлением неоглядные просторы колхозных полей, принимая участие в битвах за спасение урожаев. Становясь старше, их приспосабливали уже к воспитанию детишек в пионерских лагерях. Так, по окончании четвёртого курса, Борис и Сергей были определены в один из лагерей, располагавшихся на берегу небольшой но довольно норовистой речушки, преподносившей иногда довольно коварные сюрпризы. Борис был назначен старшим пионервожатым лагеря, а Сергей – вожатым отряда малышей. Как-то погожим солнечным днём детвору вывели освежиться на берег речушки, с соблюдением строгого чередования водных и воздушных ванн, проводимых под бдительным присмотром будущих врачей.
      По хлипенькому мосточку невдалеке от «пляжного» места часто сновали упряжные лошадки с лёгкими повозками. Двуколка с бидонами молока и мужичком, сидящим на них, въехала на мосток и … вдруг накренилась: одно из двух колёс провалилось в щель между брёвнами. От резкого наклона содержимое двуколки полетело в воду, а один из бидонов пришёлся по голове возницы, от чего тот, упав в оду, не подавал никаких признаков желания выбраться из неё.
      Борис с Сергеем, наблюдавшие за развитием события, бросились к злосчастной тележке, как только увидели, что мужичка – возницы на поверхности воды не оказалось. Вот здесь – то и понадобилась, как физическая сила двух молодых мужчин, так и их ещё скромные познания в медицине. Извлечённое  из воды тело, было уложено на густопоросший травой берег, и подверглось всем известным манипуляциям для его воскрешения. Ребятишки, толпившиеся возле своих вожатых, смотрели с неподдельным восхищением: в их глазах они были настоящими героями, так как бесчувственное тело постепенно оживало, и в конце - концов приняло вид человека, осмыслённо смотревшего на окружающих. Из части открывшихся бидонов молоко вылилось в воду и теперь представилась сказочная картинка молочной речушки с кисельными берегами.
      На предвыпускном пятом курсе студентов облетела молва о том, что в период летних каникул для прохождения практики несколько студентов будут направлены за рубеж. Известно было даже куда: Италия, Неаполь. Нервное напряжение будущих практикантов росло. Оказаться в числе счастливчиков, разумеется, являлось мечтою каждого студента. Борис поговорил с отцом. Отец поговорил с теми от кого зависило формирование групп практикантов. Результат был вполне очевидным: поездка в Италию стала реальностью.

                *  *  *

      Политический климат страны Советов неумолимо изменялся. На смену заскорузлым идеям построения коммунистического общества, - в которые уже абсолютно никто не верил, - стали пробиваться ростки здравомыслия, исходившего из анализа жизни людей, живших совсем неподалёку: в цивилизованной Европе. Их загнивающий капитализм удивительным образом обеспечивал достаточные условия для безбедного существования сотен своих сограждан. Большевистские идеологи, - в силу своей изначальной ещё Ульяновской умственной ограниченности, - не могли смириться с этим обстоятельством. Их нелепая демагогия относительно счастливого будущего подвластного им народа никак не увязывалась с реальной жизнью тех народов, которые проживали под пятой угнетающей их буржуазии. Ортодоксальные марксисты, - впрочем не столь ортодоксальные, сколь приноровившиеся к паразитированию в условиях созданного ими политического уникума, - настолько подспудно взирали на западные блага, но и с превеликим рвением использовали их как-то: в банковской системе, где оседали их внушительные денежные вложения; в купле недвижимости; в использовании престижности высшего образования, где учились их чада. Исходя из последнего, на государственном уровне осуществлялась политика культурного обмена учащимися высших школ. При этом следует заметить, что студенты – иммигранты появлялись в Союзе лишь из слаборазвитых стран Азии и Африки.
      Борис Плужник, используя влиятельные связи своего отца, готовился к двухмесячному пребыванию на Аппенинском  полуострове. Прибыв в Неаполь, малочисленная группа практикантов была, прежде всего, ознакомлена с системой здравоохранения страны, а затем распределена по муниципальным клиникам и частным медицинским центрам. Борис оказался в хирургическом отделении одного из них, будучи мало-мальски подготовленным к общению с персоналом на итальянском языке.
      Марчелло Монти, - ещё сравнительно молодой человек, - преуспевал в хирургической практике, о чём убедительно свидетельствовало растущее число пациентов, стремящихся прооперироваться именно у него. И это при том, что гонорары за услуги врача представляли собой баснословные суммы (во всяком случае в оценке любого советского гражданина). Марчелло специализировался на операциях позвоночника, зная при этом, что в случае неудачного исхода оперируемый мог остаться обречённым на пожизненную неподвижность. Обладая ювелирным исполнением подобного рода операций, Марчелло вместе с тем слыл и незаурядным биологом, изучавшим морскую фауну. Особым его увлечением было изучение жизнедеятельности головоногих животных, какими представлялись осьминоги с восемью щупальцами, унизанными множеством присосков. Но самым удивительным  представлялось то, что эта несуразная каракатица обладала вроде бы  «интеллектом». Вот это-то обстоятельство и привлекло внимание успешного хирурга. Марчелло на свои средства обосновал на острове Капри лабораторию, где в свободное от основной работы время проводил эксперименты над этими странными существами. Ему в лабораторию поставляли осьминогов и крабов, являвшихся основным продуктом их питания.
      Эксперименты заключались в следующем. В громадный аквариум, где находился осьминог, Марчелло помещал стеклянную банку с крабом. Подопытное животное видело потенциальную добычу, однако никак не могло ухватить, обречённую жертву. Затем, … «осмыслив» ситуацию, оно проникало несколькими своими щупальцами в открытую банку и … проблема была решена. Далее Марчелло усложнял эксперименты. Часть аквариума была отделена прозрачной перегородкой, за которой находился краб. Прямого доступа к лакомой снеди не было, но обе части аквариума сообщались между собой довольно сложной системой прозрачных труб. И этого было достаточно: «сообразительный» осьминог до неузнаваемости изменив конфигурацию своего тела, преодолел всю замысловатую систему труб и, … пообедав, был таков. «Сообразительность» подопытных повергала исследователя в состояние крайнего недоумения. Очередной эксперимент заключался в том, что в аквариум была помещена банка с тремя различными по конструкции затворами, открытие одного из которых сулило извлечь того же несчастного краба. Решение этой задачи – полагал Марчелло, - могло быть доступно лишь человеку, но … осьминог превзошёл себя: перепробовав все затворы, он обнаружил нужный и … обед состоялся.
      Результаты проводимых исследований нашли своё отражение в научных статьях, где Марчелло недвусмысленно предрекал интеллектуальное соперничество этакой каракатицы с человеком. Проникшись к Борису необъяснимой симпатией, Марчелло приглашал его в лабораторию и тот воочию убеждался в правоте выводов автора.
      Что же до собственно практики, то она в дальнейшем определила его профессиональную наклонность: хирургия стала для него не только увлечением, но и смыслом жизни. Пройдёт время и его талант хирурга будет востребован в собственной семье.
       
                6
 
      В окружающем человека мире нет ничего незыблемо стабильного и раз навсегда устоявшегося. Всё, как говорится, течёт и изменяется. И эти изменения, - в зависимости от того, где они происходят, - определяются в том числе и временем. Изменения в природе исчисляются миллионами лет, в человеческом обществе – десятками, а то и сотнями. Подошло время, когда «великая» идея мечтателей канула в Лету. Советский Союз находился в состоянии развала. От момента, когда первый большевик впервые несколько картавя произнёс: «Великая социалистическая революция, о которой мечтали и говорили большевики, свершилась!» до момента предания её анафеме прошло немногим  более семидесяти лет. Ничего себе!! Фраза была брошена представителям части уличной толпы, расположившихся в здании бывшего Учредительного собрания в качестве делегатов съезда.
      Теперь же последний правящий большевик (также на съезде делегатов) стремился сохранить некогда провозглашённое при том, что осознавал: система отживает своё. Но перед представительствовавшим находилось несколько тысяч людей, большинство из которых (опять же большевики) мыслили туго. Аналитики из числа интеллигенции были в подавляющем меньшинстве. Академика Сахарова, например, затюкивала агрессивная кучка непримиримых ортодоксов, уровень мышления которых продемонстрировала недавняя комсомолочка, ставшая накануне съезда преданнейшей большевичкой. С высокой трибуны в преамбуле своей речи, она изрекла: - «В Советском Союзе секса не было, нет и никогда не будет!». Дальнейшее её выступление уже никто не слышал: зал неистовствовал от смакования произнесённого. Никто не понимал к чему была произнесена эта фраза, а её автор, видимо, не замысливалась над тем: каким, собственно, образом она появилась на свет божий. Таким представлялся интеллект подавляющего большинства: интеллект низших приматов. Судьбу же изуродованного отечества должны были решать высшие приматы, то есть люди, а таковых в ту пору было не так уж много.   
      Но тем не менее здравый смысл возобладал. И не столько здравый смысл, сколько личная выгода основного фигуранта возникшей оппозиции, поимевший в результате низложения правящего режима значительные преображения элитной недвижимости на том же пресловутом западе.
      Союз распался. Россия осталась со своими автономиями, ретивость некоторых из них была быстро приструнена новоявленным наследником из чтимого многими Комитета Государственной Безопасности (жандармерии). Оставшееся за Россией было не таким уж малым, но оборонная промышленность в значительной мере стала усечённой: многие предприятия стали собственностью отпочковавшихся республик. Последнее явилось ощутимо болезненным ударом для ветерана столь одиозной отрасли. Роман Лукич, пережив две смерти близких людей, слишком болезненно воспринимал свою потенциальную невостребованность. При всём своём пошатнувшемся здоровье он всё-таки был ещё при деле, и не мыслил видеть себя в отставке. Тем более, что сыну нужна ещё материальная поддержка: диплом врача он должен вот-вот получить, однако ж о трудоустройстве его следовало ещё позаботиться.

                *  *  *

      Татьяна окончила институт годом раньше своих однокашников, и работала уже провизором в одной из спецаптек Минздрава, в то время, как Борис и Сергей пребывали ещё на шестом курсе. В спецаптеке, обслуживавшей сотрудников городских комитетов партии всех уровней, она оказалась не случайно. Тому поспособствовала её мама.
      Дора Давидовна Бондаренко родилась в семье Давида Мейстнера местечкового аптекаря на Волыни. Молодой человек, будучи наследственным провизором, владел маленькой аптечкой, которая мало-мальски удовлетворяла потребности в лекарствах жителей заштатного городка, каких не счесть было в Российской империи. Додик, - а именно так именовали Давида местные жители, - унаследовал от отца аптеку, был заодно и лекарем. Так что невзыскательный обыватель занемогший какой-нибудь хворью, шёл в аптеку одновременно и за советом целителя, и за лекарством назначенным им же.
      С парадного  углового крыльца дома был вход в довольно просторное помещение, где находились витрины с различными склянками порошков и таблеток; пузырьками с настойками, примочками и полосканиями. С обратной стороны дома или с чёрного входа располагалась довольно скромное жильё Давида, где обитала его многочисленная семья, которая со временем увеличивалась, но и уменьшалась за счёт смертности непрерывно нарождавшихся детей. Тихая и измождённая от частых беременностей и родов жена Фрида в последний раз родила в общей сложности одиннадцатого ребёнка, но из живых он был пятым. Так вот, последний из пяти живущих и была Дора.
      Фрида, - при всех своих хлопотах и занятости с детьми, - выкраивала время ещё и для помощи мужу в приготовлении и расфасовки лекарств. В промежутках между стряпнёй и постирушками корпела она над ступкой, измельчая гранулы какого-нибудь компонента в порошок, а затем, -после скрупулезного взвешивания всех составляющих, - упаковывала готовые лекарства в мини-конвертики, готовые уже для отпуска потребителям. Глава семейства и его кормилец не мог нарадоваться на своего помощника.
      Дора к удивлению и радости родителей росла крупненьким бутузом и уже с раннего возраста выказывала свою самостоятельность и норовистость характера. К шестнадцати годам, сформировавшись, как девушка, она, испытывала однозначное тяготение к противоположному полу, доставляла отцу и матери немалую озабоченность своими пикантными отношениями с молодыми людьми, альковно взиравшими на её вожделенное тело. К семнадцати годам, вкусив от древа познания все прелести запретного плода, она поставила родителей перед свершившимся фактом своей порочности неведомо от кого. Давид был ошеломлён, а возможная огласка свершившегося в маленьком местечке с его морально-нравственными устоями была для него смерти подобна. Собрав воедино все свои познания в гинекологии, он пришёл к однозначному решению: вычестить дочь. Процедуру эту он поручил Фриде, проведя с нею предварительные наставления. Снадобье, необходимое для успешного завершения процедуры, готовил он сам, штудируя при этом медицинскую энциклопедию. Успешно проведенная акция избавила её виновницу от возможных пересудов и презрения со стороны богопослушных обывателей.
      Пережитое родителями событие, понуждало их к поспешной необходимости поиска суженого для непутёвой дочери. Однако ж и здесь они натолкнулись на её своенравность. Дора ни коим образом не воспринимала парней, подыскиваемых родителями, а они все были из еврейских семей. Такое возмутительное самодурство вызывало у Давида не свойственное ему замешательство и нескрываемую неприязнь к дочери. Воспитанный в традициях многовекового уклада жизни еврейских семей, он никак не мог согласиться с непослушанием своей вертихвостки, как теперь не церемонясь ему доводилось именовать её.
      Негоразды в семье Мейстнеров разрешились сами собой, а толчком к тому послужили события совершенно не зависящие от них. Советская власть постепенно и неукоснительно претворяла в жизнь идею воспитания нового сознания в каждом гражданине общества, в котором он должен был трудиться на благо его в каком-либо из коллективов. Исходя из этих посылок, окончательно были прикрыты едва теплившиеся ещё очаги частного предпринимательства в бытовой сфере, к которым относились парикмахерские, магазинчики, аптечки, прачечные, ремонтные мастерские и всякого рода подобные им капиталистические структуры. Государство нового типа отныне брало на себя всю полноту власти над деятельностью, ушами и душами всех своих безропотных граждан.
      Давид Мейстнер, не получив малой толики, казалось бы, положенной ему компенсации за утрату собственности, однозначно решил покинуть годами насиженное ещё дедом-прадедом место жительства и уехать в восточную Украину, где как казалось ему, можно было определиться с работой и подыскать сносное жильё. Так оно и было. Давид устроился на центральный склад областного управления здравоохранения, а Дора, буквально перед отъездом, получив аттестат зрелости, поступила в фармацевтический институт.
      Не находясь уже под столь жёстким родительским прессингом, Дора расслабилась и её отношения с молодыми людьми стали приобретать свойственную для неё легкомысленность. Появлявшиеся поклонники не жаловались на долговечное воздержание, поскольку Дора, из сострадания к испытывавшим своеобразные мучения, удовлетворяла их естественный инстинкт. Так продолжалось до тех пор пока она не встретила Ванюшу Бондаренко. Упомянутый молодой человек представлял собой доблестного офицера внутренних войск. Своей скромностью и природной застенчивостью, а также золотистыми эполетами, он буквально очаровал мятущуюся поклонницу любви беспутного Вакха.
      В отличие от всех предыдущих предметов увлечённости, молодой лейтенант при явных признаках интимного влечения к целомудренной фее (именно такою представлялась ему Дора) не отваживался проявлять свою мужскую наступательность, которая могла, как казалось ему, оскорбить её низменными побуждениями. И именно это обстоятельство настораживало и даже как-то угнетало Дору: «Неужели же я не вызываю у него того, что меня так волнует и захватывает» - думала она и приходила к неутешному выводу: видимо, ею самою недостаточно прозрачно высказываются собственные чувства и желания. Дальнейшие её откровения в общении с избранником убеждали последнего в том, что целомудренная фея может быть и предметом удовлетворения мучительно бурлящих в нём порывов.
      Обозначавшаяся ясность в отношениях Доры Мейстнер и Ивана Бондаренко привела к тому стандартному исходу, когда Дора стала также именоваться Бондаренко. Стареющего Давида такое решение дочери не привело в восторг, но взгляды, а, стало быть, и традиции менялись и следовало вести себя, уже сообразно веянию нового времени.
      Лейтенант Бондаренко не был из тех молодых людей, о ком можно было бы сказать, что парень сей семи пядей во лбу. Но служба его и не нуждалась в людях блистательного ума. Функции охранной службы должны были выполнять те, кто, прежде всего, мог быть безупречен в выполнении уставных требований, в чём, собственно, и преуспевал наш герой. Женившись, Иван привёл молодую жену в служебную квартиру, и Дора была предельно счастлива от того, что наконец избавилась от тяготевшего над нею отцовского присмотра. Вскоре родила она дочь, с которой читатель познакомился уже ранее: то была Татьяна.
      Окончив институт, Дора согласно назначению стала работать на небольшом фармацевтическом заводике, откуда впоследствии и прослеживался весь её карьерный путь, финиш которого был достигнут должностью начальника областного аптекоуправления.
      Семейными хлопотами начальник управления не обременяла себя, а потому все они являлись предметом озабоченности условного главы семьи, даже тогда, когда пребывал он уже в звании полковника. Ни шатко ни валко отбывал свою службу Иван Прокопович от лейтинанта до полковника, росту званий которого благоприятствовали условия, в которых не было случаев ни побегов, ни убийств и самоубийств в колониях, где доводилось выполнять ему свои обязанности.
      И если служебную составляющую жизни Ивана Прокоповича можно было считать сравнительно удачной, то уж семейную – никак не доводилось видеть даже сносной. На первых порах совместной жизни Дора пыталась наладить хозяйство, но всё получалось у неё из рук вон плохо, и в конце-концов, оставив эту затею, она полностью переложила её на плечи безропотного мужа. Итак, смолоду Ваня тянул лямку, как на службе, так и в семье, привыкая к тому, что жена становилась лишь распорядителем и критиком всего того, что происходило в доме.
      С таким жизненным укладом семья Бондаренко стартовала к своему финишу, а он обещал быть совсем неутешительным. Будучи по натуре человеком мягким, покладистым и необидчивым, Иван боготворил свою Даню (так любя называл он жену), и даже не замечал тех явных пороков, которыми она – к его несчастью была наделена. В Доре же постепенно развивались качества грубого лидерства и даже деспотизма, проявлявшегося не только по отношению к мужу, но и к дочери. Вот потому-то Татьяна и льнула к отцу, а тот души не чаял в своей Танюшке. Растил её с пелёнок до зрелого девичества, когда в ней самой пробудилось уже чувство к тому, кто мог бы составить счастливую партию в будущей жизни.
    Полковник Бондаренко, будучи начальником женской колонии, совершал объезд участков, где временные узницы выполняли те или иные работы. Джип остановился в болотистой низине поросшей кустарником, из-за которого порою не видна была поверхность коварной топи. Женщины нарезали ветки кустарников для последующего изготовления мётел. В момент, когда начальник конвоя докладывал полковнику о выполненных работах, раздался истошный вопль о  помощи – одна из работниц угодила в невидимую полынью. Ситуация сложилась двусмысленная: с одной стороны требовалась неотложная помощь, с другой же – караульные не имели права на отвлечение выполнения прямых обязанностей. И тогда полковник, - насколько это было возможно, - разделся, и, оказавшись рядом с несчастной, сильным рывком выдернул её из преисподне  и толкнул на твёрдую поверхность. Инцидент был из ряда вон выходящим: такого ранга должностное лицо в подобной ситуации могло являть собою редчайшее исключение.
     Вернувшись домой уже поздним вечером, Иван Прокопович почувствовал недомогание: всё тело жгло, свидетельствую о высокой температуре. Никогда ничем не болея ранее, он отнёс вечернее состояние к случайности и утром, как обычно, являлся на работу. Однако немогота одолевала, стал надрывно кашлять, температура не спадала. Пошёл в санчасть, лекари всполошились. Осмотрели, прослушали, просветили рентгеном, установили диагноз: воспаление лёгких. Высокопоставленному пациенту предписывался постельный режим.
     Воспаление, как будто бы вылечили, однако ж самочувствие желало быть лучшим. Со временем стало донимать непрерывное покашливание, ощущалась, не испытываемая ранее, слабость. И  снова Иван Прокопович подался в санчасть, но на сей раз результат обследования был просто ошеломляющим: рентген свидетельствовал открытую форму туберкулёза. Уложили полковника в специализированный диспансер. Сенсационный диагноз болезни стал грозить дальнейшему продолжению службы, а кроме того в ходе углублённого обследования обнаружена была и язва желудка. Иван Прокопович пал духом. Уход на пенсию был неизбежен, но и дома условия для такого больного были далеки от благоприятных.  Страдая от болевых приступов в желудке, он взывал к помощи окриками: - «Даня!..Даня!..Даня!» - Дора Давидовна к взываниям мужа проявляла удивительное равнодушие.
     Татьяна, -  будучи уже студенткой пятого курса, - выбиваясь из сил, старалась облегчить страдания отца: готовила диетическое питание, доставала дефицитные лекарства, делала инъекции, перестилала постель, меняла остывшие грелки. Но дни тяжелобольного были уже сочтены: несколькими  месяцами спустя он умер.
      Борис и Сергей сопереживали с Татьяной смерть отца, а та испытывала ещё и состояние какой-то покинутости, запоздалого сиротства. С матерью отношения были далёки от родственных симпатий: дочь не могла осмыслить материнской чёрствости и даже жестокости, проявленной ею к мужу (её отцу) – человеку столь доброму и невзыскательному.
       Время же,- как один из результативных целителей душевных травм, - делало своё благотворительное дело: Татьяна постепенно возвращалась к жизненным реалиям, стала ощущать нечто такое, отчего мир, окружающий её,  становился прекраснее, радостнее и желаннее.
      Её отношения с Борисом становились вполне определёнными и приближали их к закономерной развязке: единению душ в семейной упряжи. И хотя и с той, ни с другой стороны не звучали слова откровенных признаний, всё было и так достаточно ясным и убедительным: они принадлежали друг другу. Татьяна стала частой гостьей в квартире Плужников, где ей всегда были рады и Роман Лукич и всё та же Клава, ставшая именоваться теперь, - как-то незаметно для всех, бабой Клавой.
    Роман Лукич хворал. Домашний очаг стал его последним пристанищем в жизни, а бурная деловитость в прошлом канула в лету. Силы в буквальном смысле покидали его. Некогда физически крепкий организм стал заметно сдавать.  Костыли и трости, - расставленные в жизненно важных местах квартиры, - стали непременным атрибутом его перемещений. Курсы лечений проходил он на дому, благо медсестра жила напротив. Надежда установила капельницы и делала внутривенные вливания, чего Лукич, - при всей своей самостоятельности, - сделать, конечно же, не мог. Кроме того, значительную помощь оказывал и Сергей. Приходил он в квартиру напротив не только к другу своему Борису, но и к дяде Роме (так уж повелось, что ещё с детских лет Роман Лукич для Сергея был просто дядей Ромой). Помощь же Сергеева  была для него весьма ощутимой: своими сильными руками профессионального массажиста разминал он дряблеющие мышцы Романа Лукича, а тот, словно вновь народившись на свет божий, увереннее начинал топать в ограниченном мирке своего вынужденного заточения.
     Бедненько жилось Сергею с матерью на его стипендию и её мизерную зарплату медсестры. Но однажды, -  будучи ещё на третьем курсе, - подвернулся случай выхаживания женщины после травмы, полученной ею в автокатастрофе. Дама сия была женой высокопоставленного чиновника -  на деньги не скупилась. Пройдя курс общего массажа, и заметно приободрившись, она стала своеобразной рекламой побочной деятельности Сергея. По её рекомендации его стали посещать знакомые её круга уже не только из необходимости лечения, но и из соображений поддержания форм тела и жизненного тонуса, так необходимого праздноживущим матронам.
     Оборачивавшееся, таким образом, дело, сулило Сергею хорошую материальную поддержку, в связи с чем необходимо было теперь подумать о необходимости создания своеобразного кабинета. В этой связи малая комната, - некогда тёткиной двухкомнатной квартиры, - и была оборудована именно под такое милосердное помещение. Кроме дивана и письменного стола в нём появился специально изготовленный высокий помост, на котором и совершалось целебное колдовство, именуемое массажем.
     Не достатка в великовельможных пациентках Сергей не испытывал. Ему звонили, с ним договаривались о времени сеансов, ему щедро платили. Дамы нуждались в его услугах точно так же, как в парикмахерах, мастерицах маникюра и педикюра.  Ими подвигало неукротимое желание быть извечно красивыми и привлекательными.
    В ходе сеансов,- в зависимости от того, каковою была пациентка, - Сергей порою испытывал жгучее мужское влечение и тогда его руки позволяли себе маленький экскурс в места сугубо женского происхождения, а оттого, - в зависимости от реакции лежащей, -  процедура массажа могла выходить далеко за пределы целительных функций с переходом на соседний с помостком диван.
     Так повелось испокон веков, - с той самой поры, когда человек смог осмысленно воспринимать жизненные перипетии, - и поныне форма существования в виде осознанной жизни диктует свои правила, нормы и, если угодно, капризы. Миллионы поколений приноравливались к изменяющемуся бытию, и эта естественная адаптация в конечном счёте  и  привела человечество к его, если не абсолютному совершенству, то, во всяком случае, разительному прогрессу. Сергей не являл собою исключение в упорной и нескончаемой борьбе человечества за своё выживание.

7
    
   В течение довольно длительного времени чувства Бориса и Татьяны друг к другу подвергались испытанию и достигли своей кульминации тогда, когда Борис наконец-то в  довольно робкой
форме заговорил с предметом своего обожания о том, что волновало их обоих.  Находились они в комнате Бориса и их уединение, как располагало, так и подвигало его на решительное действо. Сев напротив Татьяны и, взяв её руку в свои, он, лишившись вдруг голос, едва проронил:
      - Танюш, я прекрасно понимаю, что не вправе сейчас говорить об этом, но тем не менее скажу: давай поженимся, - выдавив из себя эту фразу, он как-то виновато смотрел на Татьяну, а та с укоризной глядя на него, так же шёпотом ответила:
       -  Миленький, но почему ты говоришь:«..не вправе?». Думаю, вправе и очень даже очень.
       - Я так говорю потому, Танюша, что я ведь ещё студент, а стало быть, какой же из меня глава семьи.
        - Всё равно глава, Боренька. Через несколько месяцев ты получишь диплом, с рабочим местом тебя уже определили, а я ведь уже почти год работаю. Так,  что… отвечу тебе твоими же словами: «давай поженимся, родной мой», - и чувствуя его наивную радость, она привлекла его к себе, будучи сама несказанно растроганной и осчастливленной.
    Воодушевившись исходом признания и несколько сумбурного предложения, Борис решил в ближайшее время поговорить с отцом, и такой подходящий случай вскоре представился. Роман Лукич последние несколько дней пребывал в приподнятом настроении и отличался повышенной активностью: неврозы, досаждавшие резкими молниеносными  болями, как-то поутихли, и это сказывалось на характере его поведения. Борис удовлетворённо отмечал это в отце, и как-то раз помогая ему подняться с постели и сесть в кресло, заметил:
      - Папулечка, мне бы очень хотелось поговорить с тобою на тему крайне волнующую меня.
      - Поговорить? Да ещё на такую интригующую тему? Буду рад! Буду рад, сыночек! Тем более, что заподозрить нас в непрерывнодлительных общениях никто не отважится. Так в чём же дело?
      - Дело в том, папуль,… - Борис, как-то сникнул, собираясь, видимо, с мыслями, да так и не собравшись, путано стал мямлить что-то о Татьяне, приводя отца в явное недоумение.
     - Погоди, Боренька! Что-то мне невдомёк на какую, собственно, волнующую тебя тему ты хотел поговорить со мною?
     - Вот я же и говорю: ты Танечку давно уже знаешь…
     - Ну, знаю. И что же?
     - Мы… мы хотим пожениться.…И я хотел бы услышать твоё мнение на этот счёт.
     - Наконец-то. Снёсся. – И, одарив своё великовозрастное чадо благосклонной улыбкой, продолжил, - Танюшку я, - не без твоей, конечно, помощи, - давно уже знаю – милая девушка и, думаю, будет тебе достойной женой. Благословляю тебя, а будь она здесь, благословил бы вас обоих. Жить-то где собираетесь?
Слыхивал: квартира у неё не из самых худших.
      - Я бы хотел, чтобы жили мы с тобою…
      - Со мною, так со мной! Места хватит всем и, даст Бог внуки появятся, тесно никому не будет.
      На том благодушный разговор отца и сына закончился, а вскоре безо всякой помпезности  была совершена церемония бракосочетания в одном из районных ЗАГсов. Кортежа машин, моря цветов, свадебных нарядов, броских и дорогостоящих подарков не было. Свадебное застолье в квартире Плужников было также предельно скромным. Осчастливила его своим присутствием и сваха хозяина Дора Давидовна. В течение всего вечера хлопотала она возле Романа Лукича, выказывая ему всё своё повышенное внимание в деле сервировки его места и замены тех или иных блюд. Такая назойливая прыть женщины, впервые появившейся в благочинном семействе, не осталась незамеченной присутствовавшими, в том числе и молодожёнами. По окончании застолья, когда гости разошлись, а его виновники готовились к долгожданной близости, между ними произошёл краткий диалог в несколько саркастическом жанре. Начал Борис.
     - Танюшка, тебе не показалось…
     - Показалось, Боренька… и очень даже показалось.
     - Что же это матушка твоя без оглядки на специфичность обстановки, да и в возрасте почтенном пребывая, выставила себя не из самой достойной стороны?
    - Да уж так, миленький. Такова её особенность, её индивидуальность.
    - М-да-а… Видимо, с такой индивидуальностью натерпелся в своё время Иван Прокопович.
     - Что натерпелся, что натерпелся. Ну, да оставим это. А между тем, несмотря на то, что она матушка моя всё же, подмывает сказать, грубое, но меткое изречение:”горбатого могила исправит”.
     На том неприятный диалог исчерпал себя. Природный инстинкт удовлетворения друг  другом в течение  миллионов лет был безупречен в своём постоянстве и наши герои, не являли собой исключение в этом жизненном ритме, торопясь на встречу своему плотскому забвению.
     Затянувшееся целомудрие двух участников интимного действа мешало выразить открытость намерения видеть друг друга в  том облике, в каком каждый из них до сего момента,  мог лишь представить в своём воображении. Однако неловкость улеглась естественным образом, и Борис, не подавляя в себе восторга и мучительной потребности, прежде всего, залюбовался совершенством форм лежащего перед ним обнажённого тела со всеми его сокровенными прелестями. Татьяне же, заиндевевшей от ожидания, словно в каком-то мираже виделось возбуждённое тело мужчины, который своим стремлением должен был лишить её того рубежа, за которым она становилась бы женщиной.
     Упоение сладострастным влечением со временем входило в  более спокойный и уравновешенный ритм чувственности  молодых, а время, именуемое медовым месяцем, было отмечено ими, как первый сумбурно пройденный этап в их совместной жизни.
     Телесное познание друг друга не было бесследным: чародейка – природа сотворяла закономерное  чудо во чреве Татьяны. Её безупречная фигура стала претерпевать некую деформацию. Теперь даже посредственные эстеты не смогли бы не заметить разницы между обнажёнными Татьяной и испанской герцогиней Альба, изображённой на полотне Гойей, как эталон женского изящества.
     Так продолжалось до той поры, пока на свет божий не появилась Юлька. Её пришествие заметно повлияло на устоявшийся жизненный ритм разросшийся семьи Плужников. Особенно волнительное и радостное состояние испытывал дед. Роман Лукич просто мучился от вида забавного существа, не говоря уже об общении с ним в те моменты, когда молодая мама устраивала сеансы купания и воздушных ванн. Дедушка молодел и, вспоминая весь арсенал шуток – прибауток, выдавал перлы вроде тех, что мол: - «Идёт ко-за ро-га-тая за ма-лы-ми ребятами, и при этом указательным пальцем и мизинцем, изображая козы рога, наступательно заканчивал, - забодаю, забодаю, забодаю! Дитя заливалось от смеха, демонстрируя свои первые два резца, а дед с неменьшим восторгом откидывался на спинку кресла, и, устав от забавы, погружался в дремотное состояние.
     Юлька, подрастала, дед старел, молодые родители старались вписаться в новые условия жизни, а они были далеко не простыми: на смену наивно – нелепой общественно – политической формации утверждалась та, - в которой пребывало всё прогрессивное человечество.
     Бориса ожидало место ординатора в одном из отделений института ортопедии и травматологии. Двухмесячная студенческая практика в Неаполе под непосредственном руководством господина Монти являлась для молодого  специалиста определяющим началом  в выборе направления своей дальнейшей практики уже как врача.  В клинике итальянского кудесника Борис, будучи стажёром – наблюдателем, в мельчайших подробностях запечатлел в памяти мельчайшие подробности оперирования тех или иных отделов позвоночника, условно дифференцированных на шейный с семью позвоночниками, грудной с двенадцатью -  и поясничный с пятью.
     Теперь же будучи ординатором, Борис являлся уже ассистентом при выполнении операций  отечественным светилом. Со временем при его незаурядности он постепенно в ряды известных хирургов – травматологов.
     Сергей начал свою трудовую деятельность в неврологическом отделении городской клиники. Профессия невропатолога в сравнении с профессией травматолога несколько буднична, - если вообще возможно подобное сопоставление. Во всяком случае, в отделениях неврологии нет крови, нет ужасающих фрагментов человеческого тела, которые необходимо либо приживлять, либо просто заполнить ими отхожие урны. Заболевания нервной системы причиняют больному страдания и не редко приводят к инвалидности, однако ж методы их лечения бескровны и это снижает степень их драматичности. Кроме того, хирург-травматолог минует изначальную стадию лечения: установления диагноза. В то время, как невропатолог порою затрудняется в однозначности его определения.
    Борис и Сергей в медицине шли различными путями, но стремление каждого из них было направлено к одному: повышение выживаемости человечества при его не столь уж продолжительной жизни.
    Помимо основной своей деятельности Сергей не оставлял и побочной практики, дававшей ему, как ни странно, материальную обеспеченность нежели зарплата врача. Теперь кроме имевшейся уже клиентуры его домашний кабинет стали посещать и бывшие пациенты отделения, нуждавшиеся в массаже по окончании стационарного лечения.
   Татьяна, выйдя на работу после декретного отпуска, сразу ощутила веяние нового времени. Государственные аптеки в большинстве своём приказали долго жить. Их приватизировали те, кто был попроворнее из числа бывших советских управленцев.  Не явилась исключением в этом громадном переделе собственности и матушка Татьяны, Дора Давидовна. Под вывеской «Доброго здоровья» она объединила несколько аптек и процветала в своём бизнесе, совершая накрутки в ценах, доходящих до десятикратных размеров в сравнении с закупаемыми. Наиболее ощутимые прибыли получались от реализации импортных лекарств, которые теперь можно было ввозить достаточно легко, ублажая должным образом далеко не бескорыстных сотрудников таможенных служб.
      Таким образом Татьяна оказалась под крылышком матери, которая, кстати говоря, с рождением Юльки стала выказывать свои родственнее чувства к дочери более частыми визитами в место её нового проживания. Бабушка не очень была озабочена хлопотами о внучке, но Романа Лукича одаривала особым вниманием и подчёркнутым расположением. Эта явная симпатия к нему со стороны свахи вызывала в нём отрицательные эмоции, но, будучи человеком деликатным и утончённо воспитанным, он подавлял их в себе. Порою своё неприятие к такому грубовато – фамильярному поведению со стороны новоявленной  родственницы он выказывал сыну. Сын, в свою очередь, - жене, но дочь не отваживалась на пикантный разговор с матерью. Так всё и возвращалось на круги своя.
     Рецептурный отдел находился четырьмя ступеньками выше отдела безрецептной продажи лекарств. За высоким барьером, венчавшимися стойками с листами толстого стекла, находились два рабочих места: приёма рецепта и отпуска ранее заказанных лекарств. За одним из них работала Татьяна, за другим - её коллега Зиночка. Зинаида была ровесницей Татьяны, но не замужняя (а очень хотелось). Таковое её статус-кво  можно было объяснить, видимо, тем, что внешность её не вызывала у представителей противоположного пола никаких подвижек в частности сближения  и реализации чувственности. Была Зиночка эдакой низкорослой упитанной толстушкой с лунообразным лицом, на котором все состовляющие его были расположены как-то  сами по себе. Ниже покатого лба лучились широко расставленные зеленоватые глаза с нависающими дугами тёмных бровей. Пунцовые бугорки щёк, сплошь покрытые веснушками, подчёркивали одутловатость  по детски улыбающегося лица. Чуть вздёрнутый носик незаслуженно придавал ей вид девчонки – простушки, а контуры рта – просто какое-то губошлёптство. В целом же лицо Зиночки можно было сравнить с лицом развесёлой русской матрёшки.
      Рабочий день аптеки, находящейся в центре города, всегда был напряжённым и рядом сидящие коллеги в общении друг с другом были предельно ограниченны, но с наступлением обеденного перерыва они навёрстывали упущенное. В маленькой каптёрке за чашечкой – другой заваренного кофе с какой-нибудь вкуснятенкой из соседнего кафе  можно было от души и потрепаться. При всей своей внешней нескладности Зиночка однако же не была лишена присущих женщине природных влечений  и инстинктов. Это подтверждалось в проявлении ею чрезмерного любопытства  к интимным отношениям мужчины и женщины. Татьяна в этом смысле являлась для Зиночки прекрасным источником информации  - подругу можно было спрашивать о чём угодно, не испытывая неловкости.
     В одну из таких лёгких задушевных трапез, Зиночка, снедаемая ожиданием разговора  на болезненную для неё тему, заметила:
       - Знаешь, Танюшка.…Вчера вечером моя соседка (тоже одинокая баба) прокрутила мне диск с порнухой.
      - И что?
      - Да так.… Ничего особенного, но меня удивила какая-то вялость, - и я бы сказала, - какое-то равнодушие партнёрши к происходящему действу. Неужели же для женщины подобная ситуация не может быть такою  же захватывающей,…сводящей с ума, как и для мужчин.
      Татьяна молчала. Ей не хотелось касаться столь пикантной темы при том, что она не могла отнести себя к той категории женщин, одну из которых увидела  Зиночка в щекотливом ролике. Молчание Татьяны отнюдь не сдерживало настырности Зиночки. Оно лишь всё явнее возбуждало в ней желание услышать мнение молодой замужней женщины в столь деликатной подробности, как половое влечение двух человеческих особей.
    - Танечка, ну что ты молчишь? – Докучала Зиночка подругу.
    - Да что же тебе сказать, Зинуля? Разговоры здесь ни к чем. Тебе, думаю нужно самой испытать всё это, и тогда бы ты не озадачивалась подобными вопросами, а меня не затрудняла довольно не простыми ответами. Но поскольку мы коснулись такой интригующей темы, то теперь уж изволь выслушать моё субъективное суждение на этот счёт.
    - Природная, вполне естественная игра двух влюблённых,- назовём её любовной игрой, - должна слагаться из двух составляющих: прелюдии и собственно акта, являющегося первопричиной существования человечества. Не следует сводить его  лишь к функциям  удовлетворения сладострастным влечением. Так вот. Прелюдию к акту не следует умалять, а её вершителем должен быть, конечно же, мужчина.
     - Тань, а как это?.. – заинтересовано любопытствовала Зиночка. – Вот, например, твой Боря,… - извини бога ради, - он что?
     - Он?.. Но  ты уж прямо - таки переходишь на личности. А впрочем...Даёт волю рукам, чем и приводит меня в состояние возбуждённости.
     Зиночка, ёрзая на стуле от нескрываемого нетерпения, буквально изводила уже Татьяну своим любопытством.
      -  Танюш, ну а руки – то что?..
      - О господи! Зинка!.. Ну шастают по телу сверху донизу. Грудь обхаживают, затем всё ниже и ниже до самого до этого места. И при этом шепчет всякие непристойности, которые в наступившем забвении даже и не воспринимаются как таковые. Прелюдия достигает своей цели, и за нею следует вторая стадия любовной игры. Так что героиня виденного тобою ролика, видимо, была обделена своим партнёром предварительной ласки и должной обходительности. Вот так-то, Зинуля! Однако же пора и честь знать: больные ждут нас.
8

    Борис Романович однозначно определился в выборе направления своей врачебной практики – это была кропотливая работа над неприятностями, возникающими с нарушением нормальной жизнедеятельности остова человеческого тела: позвоночника. Однако при всём этом, к удивлению его коллег - , да и к неожиданности для него самого, - случай отвлёк его от целевого направления, да так, что специалист в лечении и даже реставрации, казалось бы, безнадёжных позвонков внёс заметную лепту в реабилитацию повреждённой голенной кости.
      Пострадавшего с места автокатастрофы доставили в отделение с травмой, требовавшей безотлагательного оперирования: голень правой ноги была раздавлена. Спасать ногу несчастного довелось дежурному врачу коим и оказался Борис Романович. Имплантанты (фрагменты) раздробленной кости требовали тщательного подбора (подгонки) друг к другу, так чтобы последующее успешное их сращивание исключало бы инвалидность. И вот здесь – озадаченного врача посетила дерзкая мысль: что если  через пятку ввести металлический стержень с винтообразными насечками, который послужил бы прочным остовом для надёжного сращивания собранных имплантант.
     Тотчас в производственной лаборатории из имеющегося арсенала протезных материалов был подогнан необходимый стержень, который и нашёл своё постоянное место пребывания в ноге оперируемого. Затянувшееся утомительное колдовство прошло успешно: сращивание костной массы не вызывало ни малейших сомнений. Больной постепенно привыкал к своей возродившейся ноге.
     Вся эта процедура настолько увлекла Бориса Романовича, что он задался целью облечь её в рамку научного исследования в виде кандидатской диссертации. Таким образом, кандидатом медицинских наук он стал как бы спонтанно, заранее не готовясь к этому событию.
     Повседневная жизнь Бориса Романовича, - впрочем, как и любого другого нормально живущего человека  слагалась из двух составляющих, одна из которых посвящалась трудовой деятельности, а вторая – удовлетворению бытовых нужд, запросов, увлечений. В интеллигентной семье молодых Плужников придавали значение литературе, музыке, изобразительному искусству, спорту. Юлька внеклассное время посещала секцию каратэ и, овладевая японскими приёмами самозащиты, тешила себя мыслью о своей безопасности при встрече с распоясавшимися хулиганами. Кроме того, она посещала кружок ваяния, к чему у неё обнаружились способности при лепке разнообразных фигурок из пластилина. Мама и папа удовлетворённо отмечали Юлькины успехи.
     В семье произошло некоторое изменение. Баба Клава, состарившись и чувствуя свою никчёмность, затеялась с отъездом в родную деревню, где проживали её дальние родственники, выказавшие желание приютить городскую отшельницу. Уехала баба Клава в один из тёплых предпасхальных дней, расчувствованно распрощавшись с людьми, ставшими почти родными за долгие годы совместной жизни.
     Роман Лукич под гнётом недугов и старости стал слезлив и избегал тех разговоров с сыном, которые вызывали у него ностальгию по ушедшему времени, когда он был востребован в деле процветания Великой державы. Во всяком случае, его убеждение было в этом непоколебимым. Борис Романович в свою очередь, не желая травмировать ранимую психику отца, так же избегал подобных разговоров, замыкаясь на темах сугубо бытовых и ничего не значащих.
      Всё домашнее хозяйство с отъездом быбы Клавы теперь стало нераздельным достоянием единственной женщины  и Татьяна безропотно впрягалась  в эту семейную упряжь.  Для Бориса Романовича она была всем: и другом и помощником и женой и той женщиной, которая неудержимо влекла и удовлетворяла его природную чувственность своей неповторимой женской аурой. Борис Романович был редкостным однолюбом. Для него не существовало иных женщин. Татьяна была для него воплощением всего того земного, в чём нуждалась его общечеловеческая и, в частности, сугубо мужская потребность. Его никогда не покидало состояние необходимости находиться с нею рядом, когда бы он мог её видеть, слышать, осязать.  Даже собираясь в командировки, он словно привычную для себя вещь, прихватывал с собою и женульку, как ласково называл он Татьяну.
    Поздним тёплым вечером, оставляя Романа Лукича на попечение внучки, Борис и Татьяна выходили на прогулку подышать свежим воздухом, побыть наедине с природой, соприкоснуться с её манящими таинствами. В одну из таких проминок они забрели к карьеру, где когда-то в годы наивной юности они оказались после выпускного вечера.
    Некогда оживлённое и многолюдное место выглядело теперь пустынным, поросшим кустарниками, меж которыми валялись остатки строительных материалов, так и не вывезённых горе – строителями с окончанием работ по укреплению оползающего побережья.
     Шли по песчаному берегу. Остановились у бетонных блоков, окаймлённых высоким кустарником. Татьяна, положив куртку на ещё тёплую ощутимую поверхность верхнего блока, взобралась на него и, сняв кроссовки, вытряхнула из них набившийся песок. Уткнувшись лицом в грудь мужа, затихла. Слабое дыхание ветра вызывало приятный шелест листвы. Вокруг, насколько улавливал слух, раздавался цикадовый стрекот, звёздное небо увлекло в далёкие дали, отчего жизнь представлялась сказочной, не реальной, особо чувственной.
      И вдруг в резком движении она распласталась на поверхности блока, ноги её описав в воздухе полудужье, упокоились на его плечах. И этот, спонтанно пробудившийся, призыв не мог оставить стоявщего безразличным. Захваченный сладострастным влечением, он в самозабвении доводил до иступления обворожительную жрицу любви.
      Татьяна и Борис не торопясь возвращались домой. Шли они будучи преисполненными жизненными дарам, включавшими в себя все блага земные, не исключая и трепетной близости тел.
      Народы, населяющие постсоветское пространство, переживали тот этап жизнедеятельности человека, который цивилизованные страны прошли столетиями ранее. Старые (новые) экономические взаимоотношения обескураживали подавляющее большинство людей – жить становилось невмоготу. Невмоготу, но далеко не всем. Человек в своей индивидуальности удивительно разнообразен и было бы весьма затруднительно перечислять его особенности. Однако ж наступила благодатная пора для всякого рода нуворышей, негодяев, и  даже тех, кто обладал явно криминальным образом мышления, что не редко подтверждалось уголовной судимостью.
     Вся эта братия людей, используя благодатные условия для наживы, стала обогащаться. По закону сообщающихся сосудов последняя вытекает из одного и оказывается в другом. Этот непреложный закон природы не может быть исключением и для человеческого общества, являющегося её составляющей. Таким образом, обогащение незначительной части изворотливых и предприимчивых происходит за счёт обеднения, - а зачастую и обнищания, - основной массы людей, производящей материальные ценности.
     Психология богатейшей прослойки в умах здравомыслящих людей не поддаётся осмыслению: до какой черты, какого порога необходимо наращивание богатства. Всё необходимое для жизни, - и даже в чрезмерном избытке, - есть: роскошные виллы, автомобили вертолёты, самолёты, многопалубные яхты и даже острова. Что же ещё? А ещё… Просто увеличение капитала в каком-то маниакальном состязании по принципу: «А у меня должно быть больше!».
     Эта увлекательная суета становится смыслом их жизни, и участники такой своеобразной игры стремятся оказаться у власти, используя её как инструмент для дальнейшего обогащения. На олимпе властной вертикали стремятся взобраться те, кто ещё вчера не чурался рекета, совершал бандитские налёты, не редко сопровождавшиеся изнасилованиями и убийствами. При этом они умело манипулируют умами избирателей, не достигших ещё осознания демократических традиций, своих прав и той могущей силы, которой наделён народ в представлении полномочий своим избранником.
     Каждый из обогащающихся твёрдо усвоил нормы взаимоотношений между предпринимателем (коим он является) и наёмными работниками. Будучи работодателем, - что является несомненным позитивом, - он подбирает себе руководящую элиту и рабочих, обеспечивающих успешную работу его предприятия. Соответственно, будучи хозяином, он оплачивает их труд. Но, … стремящимся во власть как-то невдомёк что они-то в данном случае являются ничем иным, как элементом найма единственным и представительным хозяином: народом. Именно народ нанимает и выдвигает специалистов для управления таким сложным и многосторонним хозяйством, каким является государство. И этим управленцам следует твёрдо усвоить: кто является первичным, а кто вторичным. Этот всеобъемлющий хозяин  путём избирания нанимает себе в услужение тех, чей труд им то есть народом оплачивается. И эту элементарную аксиому следует уяснить всяк стремящемуся к заветному олимпу.
    Здесь-то следует и самому народу быть предельно осмотрительным в назначении наёмников. Их избрание не должно носить характера легковесной кампании, голосования по принципу кумовства и землячества. Избирать следует достойных, знающих, профессиональных тружеников (именно тружеников) и никоим образом незапятнанных даже ничтожной толикой криминального деяния.
     В средине девятнадцатого столетия «великий» экономист – социолог Маркс выпростал из своего мыслительного чрева воинствующий клич, обращённый к человечеству: «Пролетарии всех стран! Соединяйтесь!». Нынешнее поколение тех народов, сознание которых лишь формируется под влиянием демократических норм, не должны забывать остерегающего призыва: «Люди, будьте бдительны!».
   


   

       Скоробогатько Станислав Фёдорович, будучи ещё подростком, отличался от своих сверстников особой пронырливостью и предприимчивостью в различного рода забавах. Коллекционируя, например, марки, он, как правило, перепродавал их, заботливо холя наваренную копеечку. Несколько позднее он то же самое проделывал с книгами. Итак, копеечка к копеечке сулили ушленькому Стасику приращение сбережений, отчего душа маленького бизнесмена наполнялась тихой радостью.
     По окончании школы юный Станислав, не обладал какими-либо заметными способностями, поступил всё же в медицинский институт, не имея ни призвания к медицине, ни милосердия к той её составляющей, которую в бедующем следовало бы избавлять от недугов.  Будучи уже студентом, он, в силу своей аморальной склонности, оказался в среде тех, кто не гнушался украсить свою жизнь  за счёт доверчивых и добропорядочных людей. Кучка молодых негодяев, промышляя, обманом прямодушных людей, готовилась к акции, лишённой элементарных норм порядочности.  Статика как бы ненароком спросили: не знает ли он кого из пенсионеров (желательно из армейских отставников), кто бы намеревался продать машину. Вопрошаемый в затруднении не оказался, так как в квартире этажом ниже проживал именно такой полковник, возраст и состояние здоровья которого, понуждали искать покупателя движимой собственности, некогда являющейся его гордостью.
     Нувориши, появившиеся у гаража пенсионера, предложили солидную сумму  долларов, что воспринято было им удовлетворительно. Показали и пересчитали все ассигнации и, не передавая их продавцу, пожелали опробовать предмет продажи в движении. Сели в машину и… были таковыми.
      Доверчивый пенсионер ожидал приятных молодых людей для юридического оформления купли – продажи. Исчезновение их  в конце – концов побудило его обратиться в милицию. Не сразу, но злоумышленников всё-таки поймали. Решением суда все гастролёры получили заслуженную кару по статье: мошенничество. Стасик же избежал наказания поскольку квалифицировался, как дилер  не осведомлённый в истинном намерении «покупателей».
    Маленькая передряга, пережитая на заре его предпринимательства, явилась уроком ему на будущее и отнюдь не потому, что он утратил интерес к подобного рода затеям, а из тривиального инстинкта самосохранения.
     По окончании института Станиславу помогли пристроиться медицинским клерком в городской отдел здравоохранения, где он и стал совершенствовать свои способности в делах не регламентированных его должностными обязанностями. Система государственной медицинской опеки над хворым людом доживала свои последние дни равно, как и всё народное хозяйство бывшей советской империи. Вот теперь-то и в полнее легально могли разгуляться изворотливые дельцы. Приватизировалось всё, плодились как грибы после тёплого летнего дождя новые хозяева.
     Станислав Фёдорович, сколотив команду единомышленников, проворачивал дела, способствовавшие приращению баснословного капитала. Но сии денюжки следовало делить между членами азартной братии, что никак не входило в планы её наставника, который со временем всё-таки изыскал способ обвести своих подельников вокруг пальца и оказаться владельцем всего состояния.
      С таким преуспевающим бизнесменом и познакомился теперь уже доктор медицинских наук Борис Романович Плужник. Скоробогатько давно присматривался к восхождению на олимп медицинской славы профессора, не отягощённого ещё прожитыми годами. Задумано было весьма значимое: создание собственного центра ортопедии и травматологии. Уже завершилось строительство и отделка внушительно помпезного здания, которое следовало наполнять соответствующим оборудованием, для выбора которого необходимы были квалифицированные специалисты. Положив глаз на молодого профессора, Скоробогатько искал повода для деловой встречи с ним, и она состоялась, вызвав у её виновника искреннее недоумение.
      Направляясь после операции  в свой кабинет, Борис Романович на его пороге столкнулся с представительным мужчиной, который попросил у него аудиенции.
      - Проходите,- любезно предложил хозяин кабинета, - Представьтесь. Чем могу служить?
      - Многим, Борис Романович. Многим. Начну же с того, что
      я  -  Скоробогатько Станислав Фёдорович – хочу предложить Вам руководство научно- лечебным центром по профилю Вашей специальности, презентация которого ожидается в ближайшее время. Оплата труда будет на порядок превышать Вашу нынешнюю. Если Вы одобрите данное предложение, то я попрошу Вас совершить со мною не большой вояж в Китай для оценки технического состояния закупаемого  мною оборудования.
     - А почему в Китай?
     - Это моя предпринимательская потребность: там дешевле.
     - О строительстве такого центра наслышан. Вас же, как его владельца, извините, не имел чести видеть. Теперь же… Приятно было познакомиться. Что же до Вашего предложения, то позвольте подумать. Уж слишком всё неожиданно.
    - Подумайте, подумайте, однако ж уверен: всё преимущество моего предложения, как говорится, на лицо.
    После ухода неожиданного визитёра Борис Романович оставался в глубоком смятении. «Надо бы обсудить с Танюшкой» - мысленно заключил он и сосредоточился на анализе только что выполненной операции.
      Прийдя домой, он медлил с озвучиванием предложения, предполагая различные варианты мнения Татьяны, и настраивался на продолжительную беседу. Однако к его удивлению она была предельно лаконична, сказав:
      - Боренька, над такими предложениями, задумываться не следует, их нужно принимать.
       - Да, но предстоящая поездка за тридевять земель... Как же я без тебя?..
        - А ты в разговоре с этим капиталистом пристегни и меня к этой поездке. Он, уверенна, в большом накладе от этого не будет, а я (такое ведь далеко не часто случается) с удовольствием прошвырнусь в экзотические места нашей планеты. Завтра же звони и будем собираться.
     Борис Романович повеселел от проявленного женой  оптимизма и решительности. После звонка и разговора со Станиславом Фёдоровичем обозначилась чёткая программа предстоящей командировки.
      Ранним утром к подъезду Плужников подкатил фешенебельный автомобиль, присланный капиталистом (так с лёгкой руки Татьяны супруги между собой стали именовать Скоробогатько). Встреча с ним должна была состояться в аэропорту, откуда следовало лететь в Москву. В Шереметьево, пересев в аэробус, бизнесклассом вылетели в Пекин. Восьмичасовой перелёт был несколько утомительным, но приятно развлекательным: ресторанное обслуживание  изобиловало напитками и экзотической снедью, электронные средства информации предлагали свою продукцию на любой вкус. Словом, начало путешествия давало повод надеяться и на дальнейшее приятное времяпрепровождение.
        На аэровокзале в Пекине деловую делегацию (так назовём
нашу троицу) встречала китаянка – переводчица. Дабы обратить внимание прибывших, и, понимая затруднительную для них ситуацию, она держала перед собою плакат с их фамилиями на английском языке.  Девушка была приятной восточной наружности и обходительной в общении, которое главным образом сосредоточилось  на Борисе Романовиче, владевшим английским.
      Ожидали представителей хозяев, с коими должны были оформлять торговые сделки. В затруднительной, но тем не менее приятной  беседе переводчица Ирис Чанг показывала фотографии офисов с их владельцами, а также – с видами пригородных сюрпризов в зонах отдыха, находящихся в различных климатических условиях громадных Азиатских просторов. Виденное было впечатляющим.
      Отступая от описания деловых поездок, следует заметить, что наши путники прибыли в страну политического конгломерата, где у власти находились коммунисты, ортодоксальность которых была поколеблена жизненными реалиями. Их мировоззрение, основывающее на общественной собственности на средства производства не выдерживало уже никакой критики. Правящий (и единственной) партии необходимо было теперь приспосабливаться к условиям естественного  развития общества, в каких жили и развивались цивилизованные народы, а это был путь свободомыслия и частного предпринимательства. Но если в политическом аспекте словоблудные правители удерживали за собой монополию на власть, то в экономическом – поступились своею абсурдностью, и дозировано приоткрыли возможность проявлению частнособственнических поползновений. Прийдя к  такому глубокомысленному выводу, правящий режим позволил оздоровить экономику, взирая при этом на реальность потупившимся скромно – застенчивым взором.
      Здесь уместно будет заметить, что коммунизм, - как политическое явление, - интернационален, а его постулаты зиждятся на претящей человеку морали, утверждающей и насаждающей физическую жестокость, идеологическую безапелляционность и архаично – примитивный культ личности. В будь какое время и у каких бы то ни было народов эта идеология неизбежно и маниакально порождала диктаторов разного толка: вождей, кормчих, генсеков, отцов народов и так далее.
       В стране, куда прибыли наши соотечественники, со средины двадцатого столетия гегемонизировал культ личности кормического Мао. Сей одиозный правитель, не обладая сколь-нибудь развитым интеллектом, удивил мир деяниями в деле борьбы за культурные основы нации и её экономическое оздоровление.
       Первы выразилось в создании бригад работников революции (именовавшихся хунвейбинами), ратные дела которых сводились к злобно – непримиримым преследованиям учителей, преподавателей ВУЗов, а также людей свободных профессий, как-то: музыкантов, художников, скульпторов, зодчих и многих других.
      Вторы же выразилось в мобилизации населения для борьбы с … воробьями. Дело в том, что сии малые пичужки, по разумению кормчего, объедали народ и, стало быть, подлежали уничтожению. Кампания превратилась в смехотворные балаганы, когда тысячи людей оснащённых длинными шестами, не давали возможности несчастным пернатым сесть, отчего те от изнурения падали замертво.
      Подобные деяния не могли не вызывать иронических улыбок по меньшей мере у здравомыслящих людей.
      Наши путники по прошествии многих лет сталкивались тем не менее с жизненными архаизмами и было для них всё в диковинку. Из Пекина в город Джинань ехали скоростным экспрессом, скорость которого на отдельных участках дороги достигала трёхсот километров в час. Из окна вагона бросались в глаза те самые архаизмы в виде поблёкших и облупившихся панно с изображением кормчего, на снятие или реставрацию которых не поступало соответствующих указаний свыше.  Видимо, даже те, кто были наверху, находились в смятении: каким образом разрешить эту незадачливую ситуацию.
      В Джинани, явившимся первым пунктом рабочего визита, делегацию поместили в фешенебельную гостиницу, несколько шокировавшую поселенцев некоторыми особенностями. Так, в двухместном номере, где оказались супруги, деревянная кровать непомерной ширины могла оказаться и для двух совершенно посторонних людей. Такая непосредственность в гостеприимстве будь кого на их месте удивляла и прямо-таки шокировала Бориса и Татьяну. Вторым сюрпризом для них оказалась туалетная комната, оснащённая самым современным  и удобным оборудованием, но… выгороженная прозрачными стеклянными блоками. Таким образом, все выполняемые процедуры становились достоянием тех, кто находился за пределами специфического бокса. Приходилось даваться диву.
      Вечером вся троица была приглашена на ужин в ресторан, именовавшийся почему-то  бразильским, но кухня его мало чем отличалась от китайской – всё было предельно острым и солёным. Особенность ресторана  было лишь то, что вся обслуга мужского пола носила на голове широкие южноамериканские самбреро.
     День, отведённый на деловую часть, был заполнен знакомством с необходимым оборудованием. Заключились сделки. Далее особым шатлвозом (автобусом) делегация совершала поездки по совершенным автобанам  до городов Уши и Шанхая. При этом европейцев шокировало массовое движение
Велосипедов по улицам городов и такое же массовое нарушение правил уличного движения всеми без исключения транспортными средствами.
      В Шанхае была заключена последняя деловая сделка и участников утомительного турне захватила волнительная сцена, связанная с отъездом на родину. Из Шанхайского аэродрома Пудонг вылетели в Москву.
     Итогами состоявшейся поездки были более чем удовлетворены  все её участники. Скоробогатько по заключении выгодных контрактов мог теперь завершить последний этап введения в эксплуатацию своего, безусловно, прибыльного хозяйства. Борис Романович, выполнив свой профессиональный долг, мог с уверенность тешить себя той мыслью, что в работе его произойдёт заметный скачок, как в оплате труда, так и в его совершенстве. Ну, и наконец Татьяна со своими маленькими слабостями к путешествиям была просто–таки в восторге от того, что ей довелось исколесить с севера на юг такую территорию восточной Азии, где с изменением земных широт можно было ощущать и подмосковные морозы, и субтропическую экзотику Индийского океана. При этом от неё не ускользнула такая деталь, как черты лица тех или иных групп китайцев. По её наблюдениям у китайцев – северян глаза не были столь узкими, как у их соплеменников, проживающих в южных широтах, а лица их выглядели более европейскими. Было ли это действительно таковым или оставалось лишь её субъективным анализом трудно было сказать, а тем более а тем более утвердиться в однозначности ответа.

                *    *    *
       Возвращение Бориса Романовича и Татьяны Ивановны в семью явилось неуёмной радостью для Романа Лукича и вездесущей Юльки, повзрослевшей как-то в опеке над немощным дедом. Не по годам осваивая домашнее хозяйство, она создавала для своего дедулечки все условия, в каких бы он не чувствовал себя обездоленным. С подружками – одноклассницами баловала она деда – гурмана (ставшего с некоторых пор таковым) разнообразной стряпнёй, включавшей в себя и любимые им вареники.
     Юлька находилась уже в том возрасте, когда её родители ощутили трепет первого прикосновения, трепет от близости тел, испытанного в танце далёкого выпускного школьного вечера. Время, - этот неумолимый кудесник, - расставляет на свои места всё то, чем дарует природа людей в ощущениях, чувствах и восприятиях. Юлькино время настало  и она, - боясь признаться себе в этом, - была влюблена. Жизнь совершала свой спиралеобразный бег.
      Роман Лукич лучился от распираемой его гордости: при всей своей своенравности, проявленной в юности, сын представал перед ним сложившимся учёным, востребованным и безупречным практиком, отвечающим высокой оценке: «Медик от бога». По той части Роман Лукич находил полное успокоение. Что же до самого себя, то здесь далеко не всё было «Слава Богу». Жизнь его подошла не к самой лучшей своей поре – старость одолевала всеми своими превратностями. Подвижность ограничилась до самой крайности: постель, туалет, рабочий стол, за которым сиживал ещё, корпя над мемуарами.
      Оставаясь один, с нетерпением ожидал домочадцев, но особенно Юльку. Внучка вносила внушительную струю в его замкнутый образ жизни, от которого Лукич молодел, выслушивая Юлькины впечатления по тем или иным школьным событиям. Если ранее он испытывал досадный дефицит времени (его всегда не хватало), то теперь его было в избытке и порою следовало изощряться в выборе занятий для того, чтобы чем-либо заполнить временные излишества.
      Живя строго по расписанию трудолюбивого пенсионера, Лукич после лёгкого завтра садился за стол, и, напрягая память, запечатлевал на бумаге хронологию тех событий, которые оставили заметные следы в его бурной, напряжённой и чувственной жизни. Мемуары намеревался опубликовать он при жизни, считая их полезными и интересными для современного читателя. Сам же читал и читал увлечённо историческую литературу, напрягая невестку в снабжении ею из той самой городской библиотеки, в которой годы тому назад работала его Асенька. От вечернего чтения в постели уставшие глаза начинали  слезиться, и от того понуждали дотошного книголюба откладывать книгу и включать телевизор.
    Телевидение с его многочисленными каналами в большинстве своём не доставляло удовлетворения. Преобладающее число программ по категоричному суждению пенсионера несло несусветную чушь относительно земных и внеземных катаклизмов, каких-то фантастических, притянутых за уши явлений, случаев, историй. На экране в сомнительных танцах и песнопениях  мельтешили предельно раздетые девицы, не скупясь на откровенно эротические позы. И гадко на душе Лукича было отнюдь не от того, что влечение к молодому женскому телу заметно поугасло, а от той, разившей похотью разнузданности и вседозволенности. Мораль нивелировалась до бесстыдства. Отсутствие духовности угнетало  интеллигентного, утончённо – обходительного и в какой-то мере застенчивого зрителя, каким являлся Роман Лукич.
     Регулярно утром и вечером дисциплинированный гипертоник измерял своё артериальное давление и показания прибора скрупулёзно записывал в составленные им таблицы. Показания эти анализировал домашний профессор, заходя к отцу по вечерам. Беседуя и в какой-то мере отвлекая отца, Борис Романович опытным взглядом профессионала отмечал неутешительный его вид. Некогда могучее тело, - каким запомнилось сыну с детства, - выглядело костлявоусохшим. Дрожащие руки, затуманенный взор и стоящие рядом костыли свидетельствовали о пришествии немощи, о близости естественного исхода, запрограммированного исхода для всяк живущего на земле. Борис Романович уходил от отца, подавляя в себе тревогу о малоутешном его состоянии, однако ж, как и любой заурядный человек вопреки здравому смыслу, тешили себя успокоительной надеждой на лучшее.
      А между тем, природа, будучи не подвластной людским эмоциям, совершала то, что и должна была совершить согласно своим неоспоримым законам. Поздней летней ночью под угрожающий шум ливневого дождя и громовых раскатов, Роман Лукич, оставив мир сует, переселился в мир вечного небытия и тленности. Закономерно очередное поколение людей, которые в своё дарованное им время, любили и рожали тех, кому затем, утвердившись в жизни, надлежало стать заменой ушедших.

                9
       Борис Романович Плужник имел все основания считать свою жизнь (во всяком случае, в рассматриваемый период) вполне удавшейся. Научно – практический центр ортопедии и травматологии, возглавляемый им, процветал, принося его владельцу солидные дивиденды, а успешному руководителю моральное удовлетворение от полезности, приносимой тысячам болящих людей. Кроме того, материальная составляющая жизненного благополучия также приятно напоминала о своём вкладе в успешное существование. Бытовые нюансы в семье способствовали как творческой работе Бориса Романовича, так и его приобщению  к духовным ценностям: Татьяна неустанно пополняла книжные полки литературными новинками.
      Как-то в преддверии весны поздним вечером Юлька вошла в кабинет отца с письмом, адресованным на его имя. Обратный адрес на конверте был для неё загадочным: писали из Израиля. Вскрыв конверт, Борис Романович сначала с удивлением взирал на развёрнутые листы, но по мере ознакомления с текстом стал проявлять интерес и даже весьма волнительный. Тётка являла племяннику доселе неведомые ему подробности, которые в историческом плане касались и его семейных особенностей. Начиналось же письмо с утверждения степени родства:

Дорогой мой племянник Боренька!

      Пишет тебе из земли обетованной Рива Зиновьевна, приходящаяся твоей матушке сестрой – близнецом, а тебе, стало быть, - тёткой. Живу я в Иерусалиме уже многие годы с сыном Ефимом (твоим двоюродным братом). И вот теперь в старости одолевают меня мрачные мысли о том, что перед смертью, возможно, так и не увижу тебя – своего единственного родственника. А следовало бы! В тебе ведь находятся корни иудейства, поскольку рождён ты матерью – еврейкой и здесь на её исторической родине ты – украинец по праву отцовства. Ну, да я не о том. Уж такова участь полукровок: хоть так, хоть эдак суди: к кому причислить тебя? К евреям или, к украинцам?
      Но я всё-таки о том, чтобы побывать тебе в изобильном и счастливом крае, который по библейскому сказанию был обещан богом Яхве Моисею, уведшему по данному обету свой народ из египетского рабства. Теперь, по прошествии тысячелетий, не стану утверждать истинности тех библейских утверждений. Замечу лишь краткой притчей: «Хорошо лишь там, где нас нет». Всяко и здесь бывает. Отвлекаюсь, а цель моего письма всё ж такова, чтобы увидеть тебя и твою подругу жизни Танечку. Да и тебе не мешало бы приобщиться к истокам одной из составляющих твоего национального происхождения.
      Грядут пасхальные празднества, и если ты сможешь приехать, то будешь свидетелем отправления торжественных обрядов. Ведь здесь в Иерусалиме зародились две взаимоисключающие и вместе с тем взаимопереплетающиеся религии: иудаизм и христианство.  Евреи и христиане отмечают пасху весной с небольшой разбежностью во времени, но сущность этих торжеств различна, так как в иудаизме Песах – это память о счастливом исходе евреев из египетского рабства, а у христиан, сына божия и спасителя мира. И если евреи напоминают себе о том тяжёлом и, вместе с тем, счастливом для них периоде времени выпечкой мацы (скудными полевыми лепёшками), то христиане выражают свою радость помпезностью пасхальных куличей. Будучи у нас, отведаешь настоящую мацу. Именно такою питались те давние странники, стремившиеся достичь неведомого края обетованного.
      Перечитала написанное и ловлю себя на том, что села на любимого конька: историю религии и своего многострадального народа. Коснувшись пасхальных празднеств и самого Иисуса Христа, не могу удержаться от дальнейшей мысли о нём. Прежде всего, Христосом нарекли его греки, евреями же именовался он Мессией, что в том и другом случае означало «помазанник божий». К евреям Иисус имел отношение лишь по национальному признаку, но никак не по религиозному.
      Своими современниками Иисус Назарянин именовался Иешуа. По официальной версии рождён он был четырнадцатилетней Марией от мужа своего Иосифа – столярных дел мастера. В поисках достойной работы для главы семейства молодая чета совершала изнурительный переход из Назарета (в Галилеи) в Вифлеем (в Иудее). Достигнув конечного пункта, Мария благополучно разрешилась мальчиком, которому в умах многих людей суждено, будет стать богочеловеком, чего сам он в недалёком будущем не мог видеть себя в таком качестве даже в самом фантасмагорическом сне.
      Итак, значительную часть человечества осчастливило появление крохи, будущее которой должно было стать эпохальным. Будучи шустрым мальчонкой, Иешуа верховодил своим окружением из таких же сорванцов как и он сам. До устали играли в чехарду. Собирали кости надкопытных суставов забитых животных с тем, чтобы потом с азартом играть в бабки. И, - что уж греха таить, - совершали набеги на виноградники. Словом, отпрыск Иосифа и Марии рос и развивался так, как развиваются    мальчишки его возраста.
      Остепенившись с возрастом, Иешуа стал замысливаться над превратностями жизни и приходил к выводу о суетности людской, наполненной несправедливостью, жестокостью и корыстолюбием. Душа его наполнялась чувством сострадания к униженным, оскорблённым и обездоленным, что со временем стало носить характер проповедей в их защиту, совершаемых на спонтанно возникавших сходках при появлении его со своими сподвижниками. Последние впоследствии стали именоваться учениками или апостолами.
      Столпотворения народа – при появлении новоявленного проповедника вызывали у иудейского духовенства враждебное неприятие, что в конечном счёте и привело его к смерти. Казни Иисуса требовала верхушка еврейской знати. Лишение жизни осталось на совести римского прокуратора Палестины Понтия Пилата.
      Иисус умер. Умер обыкновенный человек распятый на кресте. Труп его поместили в холодную  ротонду. И вот тут то всё началось!... Назавтра пришедшие за телом для погребения не обнаружили его. На лицах присутствовавших появились растерянность и замешательство: как же так, куда подевали труп? И тогда в умах наивных и суеверных людей забрезжила «догадка» о божественном свершении: вознесении тела к Богу Отцу. Но к какому Отцу? Монотеистическая религия в ту пору существовала только как иудаизм с богом Яхве. Стало быть, Иисус вознёсся именно к нему? Вот-те на!!! Основоположник христианства, исповедываемого  отнюдь не евреями – сын еврейского бога!? Далее же всё интереснее и забавнее. Набиравшее силу новое вероучение утвердилось в триедином божестве, сводившемуся к поклонению Богу Отцу, Богу Сыну и Богу Духу Святому. Мудрёно!.. Особенно касаемо Духа Святага, благодаря кому дева Мария и зачла младенца Иисуса. Но тогда причём здесь Иосиф? Что же до самой Марии, то уж коль родила она сына божья, то и слава ей воздана как матери божьей в виде празднества Рождества Богородицы, отмечаемого двадцать первого сентября. Рождество же сына её Иисуса приходиться на седьмое января.
      Боренька, затронув такой щепетильный вопрос как религия, я хотела бы в итоге особо отметить впервые появившейся в первом тысячелетии до нашей эры иудаизм, догмы которого являются незыблемыми и по сей день. Нынешние богопослушные евреи, - как и евреи жившие тысячелетия ранее, - блюдут Талмуд, являющийся сводом толкований Ветхого завета. В то время как христианство, - являясь более молодым вероучением заявившем о себе в первом веке новой эры, - было подвергнуто ряду трудно объяснимых реформ, в результате чего в настоящее время оно представлено тремя направлениями: католицизмом, православием и протестантизмом. Католицизм олицетворяется Папой, резиденция которого находиться в Ватикане. Православие окончательно сложилось в одиннадцатом веке в Византии после распада Римской империи, как восточноеврейская церковь и возглавляется вселенским патриархом, находящимся в Константинополе (ныне турецкий Стамбул). И наконец возникший в шестнадцатом веке в Германии протестантизм, откололся от католицизма, объединив все вероученья не согласовывающиеся с ним. Как видишь, многовато для одного Иисуса Христа.
      Коснувшись еврейского Талмуда, не могу также не коснуться и Библии, являющейся канонизированным собранием священных книг, как христианской, так и опять-таки иудейской религий. Она включает в себя дохристианскую часть в виде Ветхого завета и христианскую уже как Новый завет. Небезынтересны сочинения именуемые Евангелиями, повествующими о жизни Иисуса Христа. Так миру явили свои творения апостолы – евангелисты - Иоанн Богослов, Лука, Марк и Матфей. И от каждого из них своё Евангелие.
      Боренька, и зачем бы мне входить в эти дебри? Сама не знаю, милый. Но уж коль вошла, то невольно огорошу тебя и такою расхожею в христианском мире версией, согласно которой (не падай!) Иисус – то не умер на кресте. Ватикан тщательно, но тщетно пытается это скрыть, однако, как говорит пословица: «Шила в мешке не утаишь». И этим шилом и мешком оказались свитки, обнаруженные в мёртвом море (есть у нас такое громадное озеро с солонущей водой, где ничто не живёт). Так вот!.. Свитки эти повествуют о том, что Иисусу удалось бежать и, женившись на Марии Магдалине, доживать свой бренный век на юге Франции, не подозревая о своей божественности. Таким образом, почти все его изречения и проповеди являются ничем иным, как вымыслом, совершённым евангелистами после его смерти.
      Боренька, намеревалась написать коротенькое пригласительное письмецо, а обернулось оно в целый трактат с анализом вероучений. Ты уж извини. Приедешь – будет ещё о чём поговорить. Многое увидишь. Фимочка мой работает экскурсоводом в туристической фирме. Многое знает. О многом расскажет. Многое покажет.
Ждём. До встречи. Тётя Рива.

      Борис Романович, отложив прочитанное, лежал на диване, и едва заметная улыбка блуждала на его лице. Он никогда не задумывался над таким понятием, как религия. Для него она представлялась чем-то абстрактно-сказочным, придуманным для богомольных старушек, виденных им тянувшимися к храму в дни великих церковных празднеств.
      Вошла Татьяна и, посмотрев на мужа, с заметной иронией  заметила:
 - Что это ты, Боренька, лежишь словно блаженненький какой?
 - Да уж после такого чтива не мудрено и стать им. Голова кругом идёт. Тётушка в этом письме довольно пространно высказалась относительно иудаизма и христианства. Тема для меня неожиданная и, признаюсь, несколько обескураживающая. И, видимо, потому, что ни я, ни ты просто не готовы к её обсуждению. Ты когда-нибудь задумывалась о боге?
 - Не-ет, - растерянно протянула Татьяна.
 - То-то же: и я ведь таков. Мы-то из числа тех поколений, которым суждено было жить в эпоху воинствующего атеизма. Ну да ладно, Танюшка. Письмо-то тётушка писала не для прений на религиозные темы – она ведь приглашает нас в гости. Хочет чтобы мы посетили землю обетованную. Как ты на это смотришь?
 - Ты же знаешь, Боря: я всегда положительно отношусь к мероприятиям, связанным с туризмом. Готова хоть сейчас собраться и … в путь.
 - Чудненько!.. Завтра же переговорю со своим капиталистом и … отметим пасху в священных местах: в местах, где празднование её и зародилось впервые.

*  *  *

      Воздушный лайнер снижался над холмистыми просторами восточного побережья Средиземноморья. До Тель-Авива оставшись считанные десятки километров. Приветливая бортпроводница, мельтеша между рядами сидений. Настойчиво предлагала проверить крепления пристежных ремней.
      От трапа самолёта небольшим составчиком из лёгких тележек пассажиров доставили к центральному входу вокзала аэропорта Бен-Гурион. Пассажиры, образовав живую цепочку, медленно втягивались в здание вокзала. Борис и Татьяна замыкали этот своеобразный ритуал движения пассажиров, как до взлёта, так и по прибытии в конечный пункт. Подходя к ступенькам центрального входа, Борис Романович обратил внимание на стоявших несколько в стороне согбенную старушку рядом с нею моложавого представительного мужчину. На груди которого покоился не большой лозунг с лаконичной и забавной надписью «Боря! Это мы.» Борис Романович рассмеялся от простодушной находчивости, и, повернувшись к жене умилённо произнёс: - «Танюш, а ведь нас уже ждут, - и, приблизившись вплотную к сиротливо стоявшей парочке, несколько наигранно добавил, - Боря – это я, тётя Рива».
      Выражение последующих эмоций было далёким от сдержанности, и каждая из сторон безо всякого смущения выражала свои спонтанно нахлынувшие чувства. Бурная чувственность улеглась. Ефим, освободившись от плаката, заторопился на привокзальную площадь, где взволнованную компанию ожидала красавица – Тойота (гид туристической фирмы мог позволить себе подобную роскошь). Ехали маршрутом, позволяющим гостям знакомиться с южной фауной, где Борис и Татьяна впервые наяву увидели финиковые пальмы с прямыми неветвистыми стволами, верхушки которых венчались крупными вечнозелёными веерообразными листьями. Ранний вечер был тихим и тёплым. Голубая поверхность моря представлялась едва подёрнутой зыбью, а маячившие вдали суда усугубляли собой идиллическую картину рая небесного на земле хотя и обетованной, но отнюдь не избавленной от человеческих горестей, страданий и враждебности.
      Бат-Ям (в переводе: дочь моря), находясь в получасе езды от аэропорта, являлся пригородом Тель-Авива, жилой массив которого разбросался в низменной части побережья. Такое расположение городка не лучшим образом сказывалось на здоровье его обитателей: высокая влажность чересчур изнуряла и вынуждала страдающих изощряться в поисках научно-технических достижений могущих хоть в какой-то мере улучшить самочувствие.
      Большая комната, - называемая  Ривой Зиновьевной залой, - была готова к приёму гостей. В момент отсутствия хозяев, подготовкой застолья занимались соседи – эмигранты из Украины со своими детьми и внуками. Встреча ожидалась трогательной – гостями были ведь соотечественники бывшие, а теперь стали как бы родственниками ближайшими. Борис и Татьяна, окружённые заботливым вниманием, поначалу чувствовали себя несколько скованно, но со временем прекрасно вписались в радушную обстановку гостеприимного застолья.
      Рива Зиновьевна, как истинная мастерица еврейской кухни, старалась удивить племянника такими блюдами, как фаршированная рыба и маковая бабка, на похвалы которой тут же поведала об особенностях её приготовления. Подошедшее в эмалированном ведре сдобное тесто, она спорыми руками вымешивала, отрывая от него небольшие кусочки. В каждый такой кусочек помещалась порция сливочного масла и ложка мака, растёртого в широкой глиняной кринке (макитре). Все эти минисдобы послойно укладывались в глубокую керамическую посудину для последующей выпечки в духовке. Бабка готова. Будучи уже на столе, каждая из её запечённых частичек становилась неоспоримым лакомством к чашечке чая или кофе.
      Приняв определённую дозу похвалы от утончённых гурманов, Рива Зиновьевна деликатно давала понять соседям о том, что гости-де с дороги, а, стало быть, и устали. Назавтра решено было начать экскурсию, с посещения Храмовой горы в составе группы туристов, сопровождаемой Ефимом, как официальным гидом туристического агенства. В Иерусалим ехали экскурсионным автобусом. По мере восхождения  к вершине, взору экскурсантов представало несколько отёсанных валунов, свидетельствовавших согласно легенды о местах  падения Иисуса Христа, поднимавшегося к месту казни с тяжёлым крестом на себе.
      На самом же злосчастном месте во всём своём величии предстал храм Гроба Господня, в котором совершалось богослужение христиан какого-то из его направлений: католицизма, протестантизма либо православия.
      Когда растянувшаяся на подъёме группа сосредоточилась у храма, Ефим начал с исторической справки освоения людьми этого уникального земного края. Ещё почти в доисторическую пору: в шестом тысячелетии до нашей эры несколько десятков еврейских семей поселились здесь, выкупив у местного племени значительный надел земли. Впервые в мировой практике было совершена акция купли-продажи, которая узаконивала поселение еврейской общины на этих землях отнюдь не в последствие её вооружённого захвата, а мирным договорным путём.
      Первый иудаистский храм в честь бога Яхве был построен царём Соломоном в 969 году до нашей эры. По тем временам это было величественное сооружение, простоявшее почти четыре столетия. Однако в 586 году до нашей эры оно было разрушено царём Навуходоносором, а иудеи угнаны в Вавилон. Спустя пятьдесят лет, - теперь уже персидским царём-воителем Киром, - иудеям было дозволено вернуться в родные пенаты, именовавшимися уже к тому времени Иерусалимом. В 538 году до нашей эры было начато, а в 515 окончено строительство второго храма: ещё более величественного и помпезного сооружения, простоявшего без малого шесть столетий.   
      Ефим вдруг замолчал, и, внимательно посмотрев на окружающих, спросил: - «Я не утомляю вас таким обилием дат?» На что последовали заверительные ответы: - «Нет, нет продолжайте! Очень интересно!» И повествование продолжалось.
      В 169 году до нашей эры вторгшиеся в Иудею сирийцы, устраивают кровавую резню и оскверняют при этом Храм. Терпение иудеев иссякло на четвёртом году оккупации, и в 165 году под предводительством Макковея вспыхнуло восстание, в результате которого Храм был очищен и богослужение в нём восстановлено. Этот день в истории иудеев отмечался как праздник Ханука.
      Однако свобода евреев была не долговечной и уже в 63 году до нашей эры римским полководцем Помпеем был захвачен Иерусалим. Отныне Иудея становится римской провинцией. Попытки освободиться от могущественного завоевателя в результате четырёхлетней иудейской войны не увенчались успехом. В семидесятом году (уже в новом летоисчислении) римский полководец Тит окончательно захватил Иерусалим, разрушив второй Храм, а город превратив в руины. Стремление евреев обрести независимость в результате восстания 132-134 годов  окончательно потерпело фиаско. Торжество римлян выразилось в жестоком приказе императора Адриана: «пройти  плугом по Иерусалиму, засыпав руины Храма». Кроме того, Иудея была переименована в Палестину по имени исчезнувшего к тому времени  племени филистимлян, а Иерусалим не надолго – в город Элия Капиталина.
      Четырёхсотлетнее господство римлян сменили вторгшиеся арабы. В седьмом веке они построили на Храмовой горе  две мечети: Аль-Акса и Аль – Сахра, купола и минареты которых красуются и поныне.   
      Таким образом, прослеживаемая хронология событий, происходивших на Храмовой горе, убедительно подтверждает историческую связь евреев с данной местностью по меньшей мере три тысячи лет и более тысячишестисот – до появления в ней арабов.
      Что же до руин второго иудейского Храма, то они со временем раскапывались и в настоящее время туристы могут видеть фрагмент его фундамента с цокольной частью, патетично именуемой: «Стеной плача». Площадка перед этой стеной стала  местом выражения скорби о тех поколениях  евреев, испытавших горести и страдания, какие только могли выпасть на долю человечества в течение всего его существования.
     Борис и Татьяна, придя на площадку, были несколько удивлены тем, что она была разделена не высокой изгородью с тем, чтобы каждая двух составляющих была бы местом скорби отдельно для мужчин  и отдельно для женщин. Эта странность не понятна была многим.
     Последующие прогулки, с целью ознакомления с природными особенностями края, совершали на автомобиле Ефима с его профессиональными знаниями всех достопримечательностей. При чрезмерной скученности населённых пунктов, езда по автострадам соединяющих их, высвечивала всю неприглядность полупустынного пейзажа с подвижными песчаными барханами и скудной пожухлой растительностью.
     Проезжая через сельскогохозяйственные угодья, принадлежащие кибуцам, оставалось лишь удивляться высокой производительности выращивания овощей и фруктов в столь неблагоприятных природных условиях. Бананы, например, растут на высоких стеблях, относящихся к виду трав. При этом грозди плодов, подпираемые кольями, созревают в полиэтиленовых кульках, создающий им благоприятный микроклимат.
      По дороге к побережью Красного моря Ефим, намеренно обогнув непроезжие урочище, подъехал к высокому бетонному забору, за которыми виднелись строения необычной архитектуры.  – Это монастырь молчанников – с некоторой игривостью объявил Ефим, - монахи, живущие здесь, в случае какой-либо провинности  отбывает наказание  в местах, где непременно нужно разговаривать. Сюда нас не впустят и мы вернёмся на трассу.  До моря оставалось всего ничего.
      Особое восхищение гостивших вызывали громадные парки, являвшиеся чем-то вроде оазисов в пустыне, но сотворённых человеческим трудолюбием в сочетании с незаурядностью эстетических норм. Поражала своей оригинальностью громадная территория зоопарка. Каждый вид животных имел здесь свой участок на открытом воздухе, где условия обитания были максимально близкими к природным, а любители фауны при этом имели возможность видеть их в своей естественной среде. Непосредственно общения животных с людьми быть не могло в силу, как особого расположения самого участка, так и системы его ограждения изгородями, рвами и насыпями.
      Визит подходил к концу. Билеты на обратный путь уже доставили. Как хозяева, так и гости были преисполнены чувствами взаимной удовлетворённости от встречи, выказывавшей искренние родственные отношения. И лишь одно обстоятельство несколько омрачало общее благодушие: Татьяна стала жаловаться на боли в пояснице.
     Усиливающееся болезненное беспокойство  не оставляло Татьяну ни в дороге, ни по возвращении домой. Сначала жалобам жены Борис Романович не предавал особого значения, посоветовал поставить согревающий компресс на место, видимо, застужено при купании в море. Однако со временем состояние Татьяны ухудшалось настолько, что реакция профессора была профессиональной. Боясь думать о самом худшем, он словно хватаясь за спасательную соломинку, как-то обронил жене:
       -Танюша, давай-ка покажись нашему домашнему невропатологу. Может быть он со своей стороны узрит что-либо – всё же величиной стал известной.
        - Это, кто же? Серёжка, что ли?
        - Он самый, Танюша. Да и ходить – то никуда не понадобиться: площадку перейти разве что.
        Впервые Сергей Николаевич появился в квартире друга в качестве врага. Впервые Татьяна в качестве пациентки предстала перед другом семьи в виде более откровенным и соблазнительным нежели часто мог он видеть её в утреннем неглиже.  Осмотрев и пропальпировав нижнюю часть позвоночника, Сергей Николаевич, воззрясь на Бориса Романовича, выдавил из себя.
      - Ну что, Боря, судя по всем наличествующим симптомам, ущемлён центральный нерв, остальное додумывай сам: это уже по твоей части.
      - Ты в этом уверен?
      - Абсолютно. Операции не избежать.
      Догадки и страхи вызванные ими, подтверждались. И теперь Борис Романович терзался от мысли: кому доверить выполнение операции. Появление Татьяны в Центре вызывало у персонала некоторую растерянность: к операции готовился необычный пациент. Её исполнитель должен был определиться на консилиуме ведущих специалистов. В ходе самого консилиума все его участники сошлись на том, что  при таком характере появившейся патологии, оперировать должен сам шеф. Для самого же шефа возникала, таким образом, трудно разрешимая дилемма. Прекрасно осознавая тот факт, что состояние пациентки действительно требовало именно его вмешательства, он тем не менее никак не мог свыкнуться с мыслью  о своей причастности к нему. Пациентка – то кто? Чьё тело должен был разрезать его скальпель? И здесь должен был возобладать, - и, в конечном счёте, возобладал, профессионализм хирурга.
     Татьяну подвергли самому тщательному общему обследованию и, в частности, крестцовой области позвоночника L5-S1, где в результате томографического  просвечивания в нескольких проекциях был обнаружен нарост, который и являлся тем злосчастным источником ущемлявшим нерв. Операция была длительной и ассистенты не узнавали шефа: всегда спокойный и уверенный в себе, сейчас он явно нервничал. Однако финал как всегда завершился успешно. Татьяну поместили в реанимационную палату, где она всё время находилась под особо пристальным присмотром  самого оператора. Третьи послеоперационные сутки стали для неё тем Рубиконом, когда, ощутив ногу и пошевелив пальцами, она обрела уверенны оптимизм, при котором жизнь становилась прекрасной и удивительной. Душа её пела. Тело наполнилось жизненным эликсиром.
    
                10
 

  Послеоперационый период в домашних условиях проходил как нельзя благоприятно. Юлька всецело посвятила себя уходу за матерью, скрупулёзно выполняя все назначении отца, который, впрочем, при всей своей занятости стремился не отставать от дочери, распекая её иной раз в том или ином кажущемся ему небрежении.  По мере заживания раны, Борис Романович понуждая жену  выполнять необходимые физические упражнения. Наряду с ними он также предусматривал непременный массаж крестцовой области позвоночника. Как-то на этот счёт между супругами произошёл короткий диалог.
      - Боренька, - умоляюще начала Татьяна, - но мне ведь тяжело ходить в поликлинику, высиживать там очереди, возвращаться.
       - Танечка! Необходимость тебе массажа не подлежит обсуждению! Это, во-первых. А, во-вторых, тебе ведь и ходить никуда не следует: следует лишь перейти площадку подъезда.
       - Это Сергей, что ли?
       - Он самый, родная. Да ещё и массажист-то каков!
  Как говорят от бога. Думаю, массируя тебя, он не сочтёт это за тяжкий труд. В ближайший наш мальчишник с рюмочкой коньячка переговорю с ним об этом.
        - Да не удобно как-то, Боренька. Одно дело чужой человек, выполняющий свою работу, а другое дело Серёга…, да и раздеваться ведь нужно будет.
       - О, Господи! Ну так разденешся! В данном случае ты – пациентка, а не соседка. Ну, да всё! Думаю вопрос этот решён.

                * * *
     Сергей Николаевич долгое время жил с матерью до тех пор, пока Надежда, выйдя на пенсию, не перебралась в посёлок в вехий отцовский дом. Мизерное пособие бывшей медицинской сестры понуждало вести хоть какое-нибудь вспомогательное хозяйство. Как и отец в последние годы своей жизни, она завела кур, но в основном возилась в огороде  и пользовалась всем тем, что выращивала. Овощей было предостаточно в любую пору года. Летом свеженькие с грядки, зимой из погреба, заготовленные с осени. Сергей всегда был безотказным работником: весной сажал картошку, весной поливал и окучивал грядки, осенью собирал урожай и загружал в закрома. И вся эта работа, как проявление заботы о матери, приносила ему успокоение: голодать мать не будет.
       Сам же живя в двухкомнатной квартире, холостяковал, так и не встретив подругу жизни. Зазноба юношеских лет, глубоко засевшая в сердце навсегда оставила в нём саднящую рану. Любил он Татьяну безнадёжной и подспудной любовью, не проявляя её из боязни омрачить ею как сам предмет  любви, так и того, к кому питал самые сокровенные чувства: чувства мужской бескорыстной и жертвенной дружбы, бравший начало ещё с детства.
      Одна из комнат окончательно была оборудована в массажный кабинет, а вторая – была для него всем: и опочевальней, и библиотекой и кинозалом. Правда, телевизор смотреть не любил: программ с высокохудожественными ценностями не бывало, а политические и всякого рода низкопробные эстрадные шоу смотреть просто претило. Увлекаясь поэзией, часто грешил и собственными стихами, которые никогда и никому не показывал, но педантично вписывал в объёмистый блокнот, доставлявший  ему иногда маленькую радость при случайном перечитывании.
       Любил Сергей Николаевич  историю. С увлечением читал художественную литературу этого жанра и, будучи этническим украинцем, живущим в русскоязычном регионе, интересовался  прежде всего всем украинским начиная с языка. В городах восточной и южной Украины люди общались на русском, а говорить хотелось на украинском, но не с кем было. В деревнях и посёлках слышна была украинская речь, да и то искажённая русизмами. Словом, говорили на каком-то суржике, выдававшимся за «украинськую мову».  И тем не менее Сергей Николаевич, выезжая  в качестве консультанта в местечковые больницы, отводил душу в общении с персоналом и больными, говорившим на этом якобы украинском наречии.
      Упомянутые в разговоре с Татьяной мальчишники являли собою ничто иное, как маленькое застолье на двоих. Собирались два друга не регулярно, но, как правило, по случаю какого-нибудь  события либо просто из желания поболтать за рюмкой коньяка или фирменной водочки. Вечера коротали одни и темы бесед были самыми разнообразными: работа, культура, политика, эмоциональное впечатления. Борис Романович после первой пробной не церемонясь сказал:
     - Серёга, надо бы  Танюшке прочно стать на ноги.
     - То есть? – Несколько удивлённо воззрился Сергей на друга.
     - Послеоперационный период  нашей подруги  проходит вполне благоприятно. Теперь бы и тебе внести свою толику богоугодного милосердия.
     - Ну что ты никак не разродишься, Боря. От меня-то, что нужно?
    - Массаж, Серёженька. Профессиональный животворный массаж, дружок. Уж тебе-то не следует давать  пояснения о его необходимости нашей пациентке.
    - Не следует, Боренька, не следует…, как-то смущённо протянул Сергей Николаевич, и выполняемого благодеяния воочию предстали перед ним. Область массирования требовала  довольно откровенной наготы  женского тела и это крайне обескураживало исполнителя процедур. Видеть потаённому воздыхателю предмет своего обожания со столь соблазнительной внешностью  не представлялось доселе  чем-то реальным.  Он ощущал близость многих женщин , однако эта близость была лишь удовлетворением  природного инстинкта, но никак не влечением, исходившим из глубин души,  схватывавшем  всё мужское существо.
      Заботами Бориса и Сергея Татьяна крепла  и обретала всю полноту  жизненных запросов. Итогом её лечебной эпопеи стала поездка в санаторий, где ей предстояло принять грязевые процедуры. Мужчины остались одни, так как Юлька перед поступлением в вуз, оставив отца,  отбыла в молодёжный лагерь у водоёма, затерявшегося среди столетий сосен заповедного лесного массива.
      
                *    *   *
        Борис Романович после недельного пребывания в Москве по случаю проходившего там симпозиума травматологов, вернулся домой под сильным впечатлением проходивших там массовых протестов: значительная, демократически настроенная часть населения столицы, выражала своё возмущение по поводу того, что некий властолюбивец  выдвигал свою кандидатуру на третий срок президентских полномочий.
     Позвонив Сергею, он удовлетворённо отмети наличие нескольких бутылок элитных напитков, и пригласил друга к холостяцкому застолью то бишь на привычный мальчишник. Сергей Николаевич имевший склонность к дегустации подобного рода снадобий, являлся тут же, удовлетворённо потирая руки. Борис Романович в свою очередь безо всяких прелюдий  (видимо рвалось наружу), исторг:
      - Ты представляешь, Серж! Этому стражу имперских святынь неймется снова (уже незаконно) оказаться у кормила власти этой несусветно громоздкой державы.
      - И при том заметь, дорогой, будучи самым богатым человеком планеты. Коммунист в прошлом, ратовавший в своё время за полное социальное равенство всех членов общества и осуществления принципа «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям» И вдруг…многомиллиардный капитал. Уму  непостежимо!
     - Это нам с тобою непостежимо, а претенденту на «престол» всё вполне понятно. Оттого и претендует.  А опять-таки  невдомёк: на какой же ляд нужно иметь такое умопомрачительное состояние, которое и приходит-то именно благодаря  этому «престолу», за который так надрывисто приходится бороться.
    - Ты знаешь, Боря, - как-то задумчиво и с расстановкой подхватил Сергей Николаевич, - а ведь нам следует отметить современное российское изобретение.
    - Это какое же? – Вяло отозвался Борис Романович.
    - А то, что два маловыразительных субъекта ввели в практику избирательный кампаний такое понятие, как политический тандем. Уникальное извращение демократических основ. Отбывший срок своих полномочий  президент, усаживается в кресло премьера, премьер же – в кресло президента, а по истечении очередного срока всё повторяется  с точностью  да наоборот. Как тебе такая чехарда?
     - М-да-а… гениально!.. И ты знаешь в связи с избранием  старого то бишь  нового президента  у меня  в уме интерпретируется  корневая основа его фамилии: путина – это  ж свершение чего-то  эпизодически значимого, вехового, зачастую трагического.  В начале двадцатого столетия в Петербурге, - и не просто в столице, а в императорском дворце, - появился несуразный мужик из дремучей сибирской глубинки. С лицом (а точнее: рожей) не то блаженного, не то сатаны подвизался он  в  августейшем семействе распутывать узелки всех негораздов, впутывавших его словно зловещей паутиной. Кончил он плохо, да и монархия приказала долго жить.
    В начале двадцатьпервого столетия, с фамилией лишённой приставки «рас», в горемычной России появляется великодержавник с путаницей в голове относительно грешного и праведного.
    - Я уловил твою мысль, Серёга, и мне неймётся продолжить  её, - с видимым возбуждением заметил Борис Романович. – А начну с праведного, ибо именно оно должно выражаться в стремлении к неудержимой свободе десятков малых народов  от всеобъемлющей любви и заботы со стороны великого народа-завоевателя. И здесь мы сталкиваемся с грешным, так как наш герой далёк от понимания его сути – он великодержавник, и стремления его направлены на воссоздание замшело-архаичного: Российской империи. А обладай он логическим мышлением – смог бы понять: ни одна империя в историческом обозрении не утвердилась в своей жизнеспособности, диктуемой, прежде всего, логикой человеческого бытия.
 - И примером из новейшей истории может быть Великобритания – поспешил ввернуть Сергей Николаевич. – Владения её простирались чуть ли не на полмира в противоположных его концах: от Северной Америки (Канада) до центральных (Индия) и крайне южных (целый материк Австралия). И при этом замечу: ума-то хватало на то чтобы освободиться от всех изнурительных хлопот, связанных с великодержавностью. И кажется довольно странным одно уж только то, что – в прошлом подневольные народы не питают к бывшей метрополии неприязни, а тем более вражды, и чисто условно относят себя к подвластным английской короны.
 - М-да-а …, - многозначительно озвучил Борис Романович, - у людей умных перво-наперво логика, а жить с нею проще ведь и легче. Наша же метрополия бывшая никак не наберётся ведь ума-разума. Ну да ладно, Серёга, будем здоровы, - и Борис Романович уже в который раз наполнил рюмки искрящимся напитком.
      Сидели долго. Болезненные впечатления, с какими приехал Борис Романович, в ходе задушевных излияний несколько улеглись, однако Сергей Николаевич проявлял видимое беспокойство и, порываясь что-то сказать, так и не мог произнести того, что так ему досаждало. Видя заминку друга, Борис Романович бодряще бросил реплику:
 - Что ты мучаешься, Серж? Скажи уж бога ради что-нибудь.
 - Скажу, Боря, скажу, - и подлив себе в рюмку, (что, впрочем, частенько делал без участия друга) продолжил, - вот мы с тобою зациклились на российских невзгодах. Скажи на милость: а разве в других республиках на постсоветском пространстве (исключая прибалтийские) не прослеживается та же борьба за «трон»? Что там борьба благороднее, порядочнее, вызвана искренним бескорыстным желанием (хотя и за весомое вознаграждение в виде заработной платы) послужить своим отечествам? Ничуть!! Цинизм тех, кто стремится к политическому олимпу для народов цивилизованных европейских государств просто непостижим. Разнузданная братва, шпана (как угодно их назови – суть от этого не изменится) рвётся к власти, а, стало быть, к неуёмному обогащению.
     Сергей Николаевич умолк, а Борис Романович, глядя на вдруг скукожившегося друга, решил закончить его мысль, заметив:
 - Стыдобище вселенское за тот люд, который правом своего голоса приводит к власти не только тех кто страдает криминальным образом мышления, но даже и тех, которые являются отъявленными уголовниками и даже рецидивистами в нарушении общечеловеческих правовых норм.
      Беседа не то от неудовлетворенности, не то от усталости как-то замерла и друзья разошлись. А за окном утверждалась весна своей буйной напористостью и ароматом пробудившихся после зимней спячки ещё поодиноких цветов. Борис Романович с нетерпением ожидал возвращения Татьяны. Её продолжительное и непривычное отсутствие вызывало в нём мужское томление и желание, которую вот уже многие годы любил вожделенно и страстно до самозабвения.

*  *  *

      И она приехала. Приехала бодрая, задорная, любящая и как всегда притягательная. Семья, преисполненная радости, выехала в праздничные дни на природу. Водный простор, аромат хвои и яхта под парусами напоминали им те далёкие годы юности, когда жизнь представлялась нескончаемой, счастливой и беззаботной. «Жизнь прекрасна и удивительна…!» - хотелось кричать влюблённым сердцам.
      Однако празднества и кратковременные радости сменяются буднями, и в них далеко не всегда прослеживаются оптимистические нотки, бывают и омрачнённости – такова уж жизнь.
      В очередной раз друзья встретились у Сергея Николаевича по случаю выхода в свет его публикации, освещавшей новую методику лечения миопатии. Застолье было по-мужски скромным и из крепких напитков заявляли о себе лишь несколько бутылок фирменной водки.
 - Ну, что, Серж …, за маленький успех в твоей практике! Пора бы уже и учёной степенью обзавестись. Кстати, миопатия, из знаний мною латыни, слагается из «мио» то есть мышцы и «патии» - патологии и, стало быть по-русски именуется эта хворь коварная мышечной патологией. Так что ли?
 - По-русски именуется она прогрессивной мышечной дистрофией, Боря.
 - Ну, давай сначала по шкалику - другому, а уж потом и об успехах врачевания, дорогой невропатолог, - с бодрящей интонацией понуждал друга к распитию Борис Романович, хотя понуждать его в этом особенно не приходилось.
      Выпили и повторили. Из того, что было закусили, и Борис Романович, побуждаемый искренним чувством сопереживания с другом, продолжал интересоваться:
 - Скажи, Серёга, - при том, что болезнь эта, на сколько я знаю, неизлечима, - твоя методика хоть сколько-нибудь может обнадёживать страдающих ею?
 - Да как тебе сказать, … Болезнь действительно неизлечима, но всякие попытки сдержать её наступательность приносят свои положительные результаты. Во всяком случае, они продляют жизнь страдающим ею. В моей практике применение комплексного медикаментозного и физиотерапевтического лечения позволяло некоторым больным доживать до весьма почтенного возраста: семидесяти – семидесяти пяти лет. И это при том, что в большинстве своём больные (особенно мужчины) обречены на уход из жизни не достигнув и сорокапятилетнего порога. Вот так-то, Боря.
 - Ну дай-то бог тебе успеха, Серёга, - подбодрил друга Борис Романович, - да вот только смотрю на тебя и думаю: виски уж серебром подёрнуты, а всё в бобылях ходишь. Будучи ещё пацанами, мог ли каждый из нас предугадать своё будущее? Нет, конечно!... Однако ж Юльке моей уже восемнадцать пробило, а ты всё, извини бога ради, на выданье.
      Сергей Николаевич по обыкновению причащавшийся к рюмке чаще друга, и на сей раз не отказал себе в этом, а затем с какой-то грустинкой стал говорить свободной рифмовкой:
                - Чем дальше в будущее входим,
                Тем больше прошлым дорожим,
                И в старом красоту находим
                Хоть новому принадлежим.
      Борис Романович, с явным удивлением слушая уже хорошо подвыпившего друга, спросил:
 - И чьи же это строки?
- Мои, Боренька, мои. Грешу, милый мой, рифмованием. Блокнот толстенный исписал, а признаюсь в том только сейчас, как на исповеди.
 - Хороша исповедь, дружище! Непременно дай почитать и …, - чего уж там греха таить, - осчастливим издательство какое-нибудь. Но я всё-таки вернусь к твоей неустроенной личной жизни. Как так сталось, что ты, в общем-то, видный мужик, а подруги нет рядом.
 - Да их подруг этих вдосталь, а так, чтобы в сердце запала, чтобы была гармония души и тела… нет, Боря.
      Сергей Николаевич, будучи уже на хорошем подпитии, наполнил водкой уже не рюмку, а фужер и, с какой-то отрешённостью опустошив его, воззрился посоловелыми глазами на друга. Потеряв контроль над здравомыслием и глуповато улыбаясь, он пустился в философические рассуждения о тернистости жития и в ходе своих рассуждений обронил роковую фразу:
 - Если я и получал истинное наслаждение от женщины, так это от твоей Таньки. 
      Борис Романович оторопело смотрел на друга, пытаясь осознать сказанное им. Он был в отличной форме и прекрасно понимал: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
 - Сергей, что ты несёшь! – наконец выдавил он из себя.
 - Какое там несёшь …, - едва владея собою, лопотал Сергей Николаевич, - фурия Танька твоя, что ни на есть фурия. Такой экспрессии, такого сладострастия я не испытывал ни с одной бабой. Счастливчик ты, Боря.
      Борис Романович сидел словно парализованный, и долгим взглядом испытывающе смотрел на друга. В голове его роились мысли, которые он никак не мог упорядочить. И тогда, взяв бутылку с водкой, он наполнил ею фужер и, протягивая его едва соображавшему Сергею Николаевичу, подавленно и как-то загадочно произнёс:
 - Пей, Серж, пей. Придётся ли ещё так вот бражничать.
      Затем он поднялся и, войдя к себе в квартиру, взял саквояж с набором хирургических инструментов необходимых, на случай оказания неотложной помощи. Вернувшись к застолью, он поднял бесчувственное тело упившегося и перетащил в соседнюю комнату. Уложив на массажный стол и оголив при этом его нижнюю часть, он извлёк из саквояжа всё то, что необходимо было для выполнения операции. Затем он сделал продольный разрез своеобразного мужского кисета, и вычленил его содержимое, отдалённо напоминавшее два миндальных ореха. Поместив всё это в фужер с водкой, он с сатанистской улыбкой наблюдал как кристально прозрачная жидкость постепенно меняла свой цвет от бледно-розового до кроваво-бордового.



Post Scriptum

      Насколько жестокость, проявленная Борисом Романовичем в такой изощрённой форме, была адекватна психологическому стрессу, полученному им от неосторожного признания друга, он не смог бы оценить даже со временем. Вспышка необузданного гнева, порождённого совокупностью эмоциональных факторов ревности, унижения, неожиданности услышанного, обиды за наивную доверчивость привели к драматическому исходу, положившему конец многолетней мужской дружбе.
      Извечно же риторический вопрос: «Кто виноват?» всё также остаётся риторическим …
                Конец.

От автора

      Закончил, как говорится, на последнем издыхании.
Не могу больше! Сил нет!

                10.05.2012 г.