Последний кофе моего брата

Историки соврали, будто мой брат убит случайной пулей, залетевшей в его окно из приднепровского конфликта.

На самом деле пуля была на излете и, разбив окно, она влажно шлепнулась в чашку с растворимым кофе уже много позже окончания военных действий.

Брат не стал пить этот кофе. Он представил себе, как молдавский полицейский или донской казак, не мывши рук, снаряжают патронами магазин винтовки Драгунова и снова не стал пить этот кофе. Он не стал пить этот кофе еще и потому, что падение пули в чашку походило на падение птичьего помета, а кофе с птичьим пометом он не стал бы пить никогда.

Брат решительно отодвинул от себя чашку и тем обозначил черту между своими принципами и миром, исполненном зла на излете. Этим решительным движением он прочертил черту между собой и чашкой с испорченным кофе.

У моего брата не было больше кофе, это был единственный кофе, это была последняя чашка, наполненная горячим и ужасно крепким кофе, какой обычно пьет мой брат, ни на одно мгновение не забывающий о своей ответственности перед культурой и цивилизацией.

Решительно отодвинув от себя чашку, он продолжал это делать снова и снова уже мысленно, отчего черта между миром его принципов и миром тварным становилась все толще и толще, пока не превратилась в стену, намного превышающую своей неприступностью только что разрушенную берлинскую.

Не видя теперь перед собой чашки с кофе, а только стену, брат вознегодовал. Он стал играть желваками скул оттого, что сжимал челюсти, чтобы сдержать негодование. Лицо его стало краснеть от напряжения, а, поскольку напряжение не проходило, а, напротив, усиливалось, кожа на лице стала местами покрываться вздутыми багровыми пятнами, которые лопались громкими хлопками, похожими на пистолетные выстрелы, и превращались в ужасные кровоточащие язвы.

Услышав выстрелы, жена брата, собиравшаяся на какой-то форум ЮНЕСКО для неразвитых народов, зашла на кухню, полагая, что на улицах снова начались бои и, если это так, то она сможет скорректировать тезисы доклада, и тогда шансы получить грант на программу трудоустройства женщин из этнических меньшинств резко возрастут.

Выглянув в окно и ничего там не обнаружив, жена брата заметила, что брат, т.е. ее муж, сидит за кухонным столом, отделенный бесконечной перегородкой от чашки дымящегося кофе. Она так же обратила внимание на то, что он вне себя, что он покрыт язвами и волдырями и что последние взрываются, разбрызгивая во все стороны кровь и гной.

    Она исполнилась состраданием к мужу, но, зная его характер, не решилась вмешиваться и улетела в Нью-Йорк.

    По дороге ее самолет был сбит украинской зенитной ракетой, которая перепутала этот самолет с израильским самолетом, который в свою очередь был перепутан с учебной целью.

    Между тем брат весь покрылся язвами, как Иов, и возопил, обращаясь к своему Богу, как он его понимал:

- О, Тоттимоти! За что ты отвернулся от меня? Кто, как не я, следовал Закону твоему, употребляя кофе в крепости и чистоте?

Но пришли варвары из страны Тенну и осквернили мой кофе!

Теперь я убог и покрыт язвами.

Язык мой разбух от жажды, кровоточит и не помещается во рту.

Жена же моя улетела в Нью-Йорк, самолет ее сбит шальной ракетой, и некому будет ухаживать за моими ранами, а, когда я умру, некому будет оплакать меня и совершить погребальный обряд, наполнив мое тело благовониями.

За что же ты сделал все это, не за то ли, что я был верен Закону твоему и употреблял кофе в крепости и чистоте?

С неба брату ответил Господь:

- Потому, что ты полное дерьмо, закрыты мои уши для слов твоих! И как могу я слушать того, кто не может обратиться ко мне, не переврав моего имени. Не ТоттИмоти имя мое, а ТоттЕмоти, но ты этого не знаешь и не узнаешь, чтобы не
досаждал ты мне, а пил, как все люди свой дерьмовый кофе!

И провел Господь черту между моим братом и небом, и та черта набухла кровью. И стала она не чертой, а стеной, то был конец света, но мой Брат, понимающий все по-своему, этого не понял, а понял все наоборот, расценив ответ Тоттемоти, как долгожданное подтверждение того, что Господь есть и, что, наконец, он, брат моего брата и мой брат, услышан Господом.

* О, ТоттИмоти! - возликовал брат и умер.

Лопнувшая струна сыграла соль второй октавы.
И всё.

Москва, 2002 г.