Причастие

Бабка Марья родилась за год до войны в маленьком провинциальном городке, в семье рабочего-пролетария. Родители Маши вместе со всей страной строили светлое будущее, как завещал великий Ленин и как учила коммунистическая партия. Однако мировоззрение имели всё же отсталое. В Бога верили.  И потому, тихонько от Советской власти, крестили свою малютку, как и положено, с попом и купелью. Впрочем, как и всех остальных детишек, рождавшихся в их семье.  И хоть говорил родной брат Машиной матери – член РСДРП с какого то года, что, мол, нехорошо это – младенцев крестить, что не соответствует это эпохе и вообще опиум, но ничего так и не добился, кроме, разве что, в морду раз от пьяного шурина получил за оскорбление чувств верующих.

Отгремела война, подросла Маша. И хоть носила девочка нательный крест, эпоха и дядя всё же наложили на неё свой отпечаток. В школе она была идейной пионеркой, потом не очень идейной, но очень весёлой комсомолкой.  Безыдейным членом партии она не стала, потому как посчитала это лишней морокой из-за отсутствия перспектив карьерного роста. А куда собственно расти продавцу в продуктовом магазине?

В общем,  под влиянием эпохи с дядей, не побывавшем на фронте, а так же непомерной любви к гульбе и умеренной к алкоголю, религиозные устои молодой женщины были поколеблены. Креста она всё же не сняла, но имя Божье она вставляла в свою речь в таких оборотах, которые не только верующим, но и атеистам произносить неприлично. В церковь не ходила, заповеди особо не соблюдала. Ну там, «не убий» ещё как то получалось, хоть порой и с большим трудом, а вот – «не укради» для работника советской торговли продуктового магазина это уже чересчур. Да и с остальными заповедями не всё гладко было.

Это что касаемо религии. В личной жизни тоже как то всё наперекосяк шло. Муж пил, как многие мужики в те годы, но был работящим и зарплату исправно отдавал. Не бил почти. У других баб и пили, и били, и денег не давали. Вроде живи да радуйся.  Машка и радовалась. Да так, что как то очень радостную застукал её муж за сараем с соседом, нарушающими очередную заповедь.  Соседа инвалидом сделал, ей нос скривил, а сам отправился осваивать профессию сучкоруба с правом переписки, но без права на отпуск с выездом.  Борьба за нравственные и тем более религиозные устои судом не была принята как смягчающее обстоятельство, а вот нахождение в состоянии алкогольного опьянения, как отягчающее, приняли.

Профессия видимо новая ему понравилась, а может он ещё какую освоил дюже нужную, но к жене больше не вернулся, так и остался жить где то в северных краях. Обзавёлся ли он там семьёй или нет, то нам неведомо. А Марья замуж больше не вышла, не случилось как то. Толи нос её теперь кривой никому не нравился, толи характер вредный.

Дети выросли и разъехались по большим городам. Из братьев с войны вернулся только один, да и тот недолго пожил после серьёзных ранений.  Родители тоже, как то тихо друг за другом, покинули этот мир ещё во времена Хрущёвской оттепели.  Из родственников осталась у неё рядом только сестра, с коей и разделили они пополам, доставшийся им по наследству, родительский дом.

И оно бы всё ничего, да не любили сёстры друг друга. От чего так пошло неизвестно. Может от того, что в детстве более озорная Машка получала больше подзатыльников от родителей, чем её более спокойная сестра, но относила это исключительно на счёт меньшей родительской любви к себе. А может от того, что потеряв своего мужа, заглядывалась на сестриного, завидуя ей. Особенно ночью, слушая вздохи из соседней спальни. Только что теперь нам догадываться. Времени с тех пор прошло немало. И сестра уже давно мужа похоронила, и подзатыльников своим детям Марья раздала столько, что они с лихвой компенсировали полученные ею.

Вражда с сестрой приняла нешуточный оборот. Участковый рыдал, получая заявления бабки Марьи. Если бы его участок сократили до одного их дома, то и это был бы очень большой объём работы. Он просто не успевал писать отказы в возбуждении уголовных дел, то по поводу зверски убитой кошки, брошенной под колёса, проезжавшего автомобиля, то в связи с потравой картошки, которая собственно ни у кого не уродилась из-за жары. И так до бесконечности. Он уже неоднократно подавал рапорты с просьбой перевести на более трудный участок работы. Хоть в ГИБДД. Он был согласен даже на это. Но начальство их отклоняло. Бабка Марья им была недовольна, так как, не смотря на всё её усердие, сестра по-прежнему, оставалась на свободе.

Жизнь не сложилась, а жить оставалось уже не так и много. Пришло время, и задумалась она о вечном. А задумавшись, вспомнила о церкви и решила, что нужно как то поправлять положение, хотя бы регулярным её посещением. В первый же свой поход решила она исповедоваться и причаститься. Дождавшись своей очереди, она стала рассказывать батюшке о всех прегрешениях мыслимых и немыслимых… своей сестры. Священник слушал спокойно, но фраза: «А ещё она», его насторожила.
- Кто она? – спрашивает.
- Да как кто? Сестра моя. Нюрка.
- Так ты что, раба божья, мне тут в сестриных грехах каешься?
- А в чьих же ещё? – маленько струхнув, запричитала старуха. – Своих то, батюшка, у меня отродясь не было.
- Ах ты кочерга старая! – не на шутку разошёлся батюшка. - Иди отсюда, не будет тебе причастия.
Но не на ту напал.
- Да ты что, чёрт бородатый? Ты что думаешь, крест во всё пузо повесил и тебе всё можно? Ты что думаешь, можно тебе верующих из храма Господня гнать? Да плевать я на тебя хотела.
Сказала так и, плюнув попу в бороду, развернулась и пошла прочь из церкви, не веря больше ни властям, ни Богу.

Нет, атеисткой бабка Марья не стала, и крест носила по-прежнему, а в церковь ходить бросила. Не повезло ей с приходским священником. Впрочем, как и с участковым, и с сестрой, и с мужем.
                2010 – 01.08.2013