Будни дурдома

               
                Я не вздрогну, картина знакома,
                Предо мною опять расцвели
                Корпуса сумасшедшего дома
                На холмах, словно чайки, белы.
                Валентин Ярыгин
               
               
               
                Случилось это в 1976 году. Отправили меня в городскую психиатрическую больницу с диагнозом: неврастения. Я уже давно состоял на учёте у психиатра. Года четыре перед этим у меня были сильные приступы удушья на психической почве, так что первый камень был уже давно брошен. Зацепка откосить от армии была вполне реальной. Но для этого надо было: 1) сымитировать приступы удушья, как - объясню потом; 2) хотя бы немножко разбираться в психиатрии; 3) просто быть актёром.
Первое впечатление от больницы было весьма тягостным: огромная вонючая палата, в которой помещалось около ста человек: дегенератов, узбеков, алкашей и просто симулянтов.
- Так,б..! Кто сегодня первым вешаться пойдёт? - говорили трое призывников, поигрывая в карты.
- Ты!
- Нет, я!
- Я, я… Ты уже вчера два раза вешался.
Сымитировать повешение было просто. Связывалось несколько простыней, делалась петля, один конец закреплялся на трубе в сортире, в петлю пациент вставлял голову, издавая при этом  усиленно хрипящие звуки. Акустика в старом здании дурдома была отменной. В сортире не было ни замков, ни шпингалетов, ни крючков. Зато была огромная дыра в двери, в которую просовывалась голова вечно пьяного санитара. Любые действия больных фиксировались в журнале. Свет не выключался даже глубокой ночью. Свинообразная медсестра периодически открывала зенки и зорко следила за больными.
А пациенты жрали стёкла, голодали по нескольку недель, вешались в сортире и т.д.
А у меня была задача посложнее: сымитировать приступ удушья, поднять артериальное давление и пульс хотя бы до 150. Никому из читателей не рекомендую делать это. Процесс заключается в следующем: я садился, закрывал глаза и повторял про себя одно и то же: я умираю, я умираю… Сердце начинало трепыхаться как бешеное, давление подскакивало, в глазах начинало двоиться. В первый раз это прошло на ура. Ночные медработники сразу же обкололи меня кордиамином и прочей дрянью. (кордиамин при тахикардии - убийство, но тогда я об этом не знал). Что касается второго раза, когда давление и пульс я повысил до самой рискованной отметки, я вдруг почувствовал, что никак не могу выйти из этого состояния. Я принялся мысленно себя успокаивать, но ничего не помогало. Благо, сердце было молодым, и я выжил. Повторять подобные эксперименты я не стал, сделанного было вполне достаточно.
Как я уже говорил ранее, пациентов в палате было настолько много, что некоторые спали на полу. Палата не проветривалась, страшно воняло. Я занимал привилегированное место - на койке, то ли из-за жалости, то ли просто так. Справа от меня помещался малокровный эпилептик, слева - некий Саша Курышников. Он постоянно смеялся.
- Ты чё это смеёшься? - спросил я его как-то в сортире.
- Да это я, ха-ха-ха, так кошу, ха-ха-ха!
Смех был очень неприятным.
«Вот здорово, - подумал я, - я рискую жизнью, а он вот так просто смеётся, молодец!»
- И сколько, Саша, ты уже смеёшься?
- Я, ха-ха-ха, уже три с половиной месяца.
- Молодец, так и продолжай…
По утрам в палате всегда происходило одно и то же: у малокровного эпилептика начинались сильные судороги, при этом он оглушительно орал, изо рта летела жёлтая пена, а слева раздавался гомерический хохот Саши Курышникова.
То ли скуки ради, то ли чтобы не сойти с ума, я решил почумиться над Сашей.
Его должны были вызвать к врачу, чтобы вынести окончательный диагноз. Мы стояли с ним в сортире и курили.
- Саша, - ласково спросил я, - у тебя жена есть?
- Есть, ха-ха-ха, сука, ха-ха-ха, Зинка!
- А дети?
- И дети, ха-ха-ха, двое п…ков, ха-ха-ха! Клавочка о трёх  лет и Серёга пяти, ха-ха-ха!
(Если мне не изменяет память, с двумя детьми в армию не берут).
- Ну а друг у тебя есть, Александр? - понизил я голос.
- Мишка, ё…мать, ха-ха-ха, лучший друг, ха-ха-ха!
- Эх, Санька-Санька, вот ты тут смеёшься уже четвёртый месяц, а твой друг Мишка вовсю е…т твою супругу.
И тут я понял, что сказал что-то совершенно ненужное. Лицо Курышникова позеленело, губы искривились, глаза как бешеные забегали по сторонам.
- Ну всё, б…! - сказал он утробным голосом, - я в оружейке замок собью, возьму калаш, три обоймы впридачу. Приду я, б…, к себе домой, вставлю обойму и как в…бу по своей семье, так чтобы брызги полетели, потом вторую вставлю, третью… Всех распишу к ё…ной матери! Ну а Мишку, б…, друга своего, я на пруду определю.
- На каком таком пруду? - с трепетом спросил я.
Лицо Саши сделалось каменным. Смеха не было и в помине
- А есть там прудок один, мы там с Минькой одеколон пьём. Позову я Миньку, возьму два пузырька одеколончика, а за пазуху я топорик положу. Ну вот, сядем мы с ним, ё…нем одеколончику, я ему сзади по черепу и х…кну обушком, привяжу к рукам его два пустых пузырька и сброшу в омут. Пущай, подлюга, тонет. А пузырьки долго-долго будут булькать ещё.
- Курышникова к врачу! - раздался голос из коридора.
Некоторые больные, находящиеся вблизи кабинета врача, слышали следующий разговор:
- Ну что, Сашенька, всё смеёшься?
- Я, б…, возьму калаш, три обоймы и…
Эту фразу он потом повторял всем. Его лицо при этом было как у цепного пса, у которого отняли кость.

Время моё шло к выписке. Что касается Саши, его ожидали минимум 6-7 месяцев заточения.
К слову будет сказано: зачастую шизофреник воспроизводит услышанные со стороны слова с точностью магнитофонной записи, поэтому к больным с симптомами болезни Блэйра нужно относиться с осторожностью. Так, например, строжайше запрещен гипноз.
Доктор Евгений Доронинов рассказывал мне следующее:
- Я лечил одну женщину с эндогенным заболеванием с помощью гипнотерапии. Она была поэтессой, носила всегда исключительно чёрное. Жила она в двухэтажном бревенчатом доме. Кто-то из жильцов повесился на чердаке, тело начало разлагаться. Больная поэтесса черпала вдохновение от трупного запаха висельника. «Как это замечательно! Этот необычный запах вкупе с цветущей сиренью!» - говорила она. После гипнотерапии она начала меня преследовать, объясняя это тем, что я ставлю ей на пути камни-булыжники.
Ещё один пример: профессор Кутанин проводил сеанс гипнотерапии с больным, страдающим раздвоением личности, в результате чего чуть не поплатился жизнью, пациент пырнул его ножом. К счастью, рядом находился кабинет хирургии…
Ну а теперь вернёмся в третье отделение городской психушки. Меня благополучно выписали с диагнозом: неврастения, статья 8»б». Армия была позади, настроение улучшилось. Но так уж заведено, что дурдом - это живой автономный организм, попав в который один раз, непременно окажешься там вновь, тебя непреодолимо влечёт туда какой-то мистической силой.
Прошло 3 или 4 года. Я уже жил со второй женой - Леной Верблюдом.
- Мися, Мися,- говорила мне Лена, - поля тебе вибивять глюппу!
Это были золотые восьмидесятые годы.
«Выбить» группу  - достаточно сложно. Для этого надо минимум 3 или 4 раза пролежать в стационаре, пройти море инфернальных испытаний. Ну а получишь ты потом инвалидность или нет - одному богу известно.
Вживаясь в состояние болезни, можно на самом деле потерять рассудок.
В приёмной меня выслушал врач-грузин.
- Пайдом, фантазор, ми тэба  вилэчим.
Это была всё та же психиатрическая больница, в обиходе зовущаяся Алтынкой.
В четвёртом отделении, куда меня положили, атмосфера была почти такой же, как и в третьем. Я окинул взглядом гигантскую палату, по которой вышагивали всякие наркоманы, дегенераты и придурки.
- Эй, парень, ложись-ка сюда, - произнёс здоровенный детина. Лицо его было сонным, голос - успокаивающим.
- Ты, мужик, поменьше смотри на всё это, они же все больные люди. Поглядишь- поглядишь, и у самого башню снесёт.
«И верно», - подумалось мне.
Укладываясь на койку, я поблагодарил Бога за то, что рядом со мной такой уравновешенный, здравомыслящий сосед.
- А сам-то с чем  лежишь? - спросил я у него.
Детина лениво вздохнул.
- Да ведь х… их знает. Можно сказать, и ни за что. Я свою жену топором на кусочки порубал… А ты?
Мне стало не по себе. Вот уж влип так влип.
- А чего она, - продолжал детина, - говорила, говорила, ну и договорилась… А на больных не обращай внимания, давай спать.
На следующий день привезли двоих: маленького еврейчика и огромного верзилу, похожего на Кинг-Конга. Верзила всё напевал: «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня».
В психушке творился полный беспредел. Пьянчуги-санитары постоянно избивали кого-то. Мне и верзиле крупно повезло. К нему просто никто никогда не подходил, а я встретил в четвёртом отделении своих бывших друзей-наркоманов, а с ними лучше не связываться.
- Эй, парень, можно тебя на секундочку, разговор есть, - услышал я голос верзилы.
Раздвигая мощными плечами дегенератов, он повёл меня в сортир. «Ну, п… мне!» - подумал я.
- Есть разговор, - сказал верзила, наклоняясь ко мне, - я знаю, где спрятан ключ от Байконура. Мне нужны крепкие парни наподобие тебя. План - завоёвывание внеземных цивилизаций. Ты всё понял?
Крепкий парень, это я, с облегчением вздохнул и сказал верзиле:
- Я с тобой и мы с тобой.
- Война начинается! - завершил верзила.
Война началась на следующее утро. Гигантскиий завоеватель вселенной страдал клептоманией. В отделении стали пропадать вещи: носки, трусы, трико и прочая дрянь. Больной воин прятал всё это под своим матрасом. Он почти не вставал со свой койки и пел одну и ту же песенку: «Какое мне дело до всех до вас…»
- Ой, е…на мать! - воскликнул один из моих приятелей-наркушников. - Где, б…, мои трико?!! Мишка, Генка, Серёга! - орал наркоман. - Вяжи оружие!
Мы связали полотенца так, чтобы на конце был набалдашник. Больно, и не оставляет синяков.
- Все встали!!!
Около сотни человек повскакивали с коек. Все, кроме верзилы, который сидел на своём драгоценном матрасе и пел старую песню.
Садисты-санитары тут же сделали вид, что ничего не видят и не слышат.
Мы  вчетвером подошли к верзиле. В воздухе раздался свист, на великана обрушился град ударов, которые, наверно, показались ему укусами комара. Тем не менее это возымело эффект.
- Помогите! - заорал бугай. - Наркоманы! Убивают!
Ломая койки, он словно гризли бросился в туалет прятаться.
Через несколько часов мы заварили чифирку, и один из наркушников попросил у меня почитать мои стихи. Разбирая моё творчество, мои дружки допытывались, под какой наркотой было написано то или другое стихотворение. И, не спрашивая меня, сами угадывали, от чего именно тащился я.
- Во чертоган, хороший стишок, это под этилом, смотрите, какие фиолетово-жёлтые оттенки, а вот это, бриг, что ли, точно под морфой, молодец, Мишка, молодец! Все великие люди на этой х…не торчали. Был один американец, Эдгар По, что ли, он, говорят, даже аптекарей п…дил, когда ему в аптеке опиум не давали, не, правда, по е…лу, по е…лу! И сдох как человек, от передозы. Настоящий человек!
На следующий день привезли мужичка, маленького, тощенького. Его бросили на койку и зафиксировали скрученными простынями.
- Отпустите, сволочи, я же вас всех от гибели спас! - орал он. - Они ведь сейчас сюда могут явиться, помогите!
Выяснилось, что у мужика Delirium tremens. Произошло следующее: встал он с похмелья, взглянул в окно и увидел трёх мужиков с зелёными харями, которые дрожащими руками открывали бутылку портвейна.
- Ага, вот вы куда прилетели!
Мужичонка схватил ружьё, зарядил, взвёл курки. Трое алкоголиков показались ему монстрами внеземной цивилизации.
- Ни одна тварь не ушла, - захлёбываясь, рассказывал он, - стал я им в бошки х…рить, мозги полетели. Один, вот падла, в подворотне скрылся. Я перезарядил ружьё, пальнул ещё разик. «Не уйдёшь, милый!» - подумалось мне. Никто не ушёл! Всех рас…рил нах…! Эх, родненькие мои, ведь я вас всех от смерти спас!!!
Через некоторое время пришли менты из пятого следственного отделения и уволокли героя на долгое изнурительное лечение.
Через неделю меня по блату перевели в диспансер. Решёток на окнах там не было. Медперсонал относился к больным вполне сносно. В основном там лечили неврастеников и психопатов. Медики по-прежнему сомневались в моём диагнозе, который я пытался им навязать. Тогда-то я и застал амитало-кофеиновые растормозки. Амитал - это барбитурат. Барбитураты когда-то применялись академиком Павловым. Посредством  ступенчатого увеличения дозировки пациента погружали в наркотический сон. Медики считали, что таким образом мозг пациента, отдыхая во сне, освобождается от фобий и депрессий. В наше время наркотерапия применяется с целью разоблачения пациентов, которые или симулируют заболевание, или хотят что-то скрыть от врача. Пациенту кололи внутримышечно три кубика кофеина и  три кубика амитала, после чего у больного (или симулянта) наступала эйфория. В этом состоянии пациенту хотелось кому-то что-то рассказать, поделиться своими горестями и радостями с кем бы то ни было. Этим-то и пользовались медики. Если пациент симулировал, психиатр тут же выявлял симуляцию и посылал человека куда подальше. Но до сих пор в мире не изобретён детектор лжи, который был бы эффективен на 100%. Также и в амитало-кофеиновых растормозках не было большого толка. Если пациент слышал хотя бы краем уха что именно ему вкалывают и в каких целях, он вполне был способен во время «беседы» с врачом петь песни, читать стихи, но о главном умалчивал без особых усилий. Говорю это с уверенностью, поскольку сам длительное время «сидел» на барбитуратах и знаю спектр их действия.

По диспансеру бродил один совершенно безумный старик. Он был очень аккуратен, опрятен, всегда поддерживал безукоризненную чистоту своей одежды, особенно тапочек. А ещё он постоянно ругался с кем придётся: с людьми, с тумбочками, с собаками и т.д.
- Скорпионы е…чие, б…ди, дайте мне лекарство, суки е…чие, почему на моём костюме пыль? Почему в кране вместо горячей воды идёт холодная?
Как-то раз я взял листок бумаги и написал: «Мы устали». Рано утром я пристроил листок на его тапочки, аккуратно стоящие у тумбочки. Когда злой старик глянул, во что превратились его любимые тапочки, он разразился бранью:
- О, б…, они устали, б…, а я не устал, б…? Скорпионы, падлы е…чие!
Монолог этот длился ни много ни мало несколько дней. После чего жёлчного старика отправили в более строгое отделение.

Время шло. У меня уже стоял диагноз «психопатия» (аномалия развития характера). Моя жена Лена Верблюд всё не унималась:
- Фаньтязилюй, дюмай, дюмай, тебе нузьна шизуха…
И вот настал ключевой момент: я решил воплотить одну из своих фантазий в жестокую реальность. К тому же в диспансер приехал доцент Аранович, и пора была открывать карты. Сонный еврейский оракул безучастно взирал на меня. Взгляд его сделался пристальнее, когда я поведал ему о материализации мыслей в постранстве.
- Это что же такое? - с интересом спросил он. - Расскажите поподробнее.
- Всё очень просто, доктор, - ответил я, - как вам известно, существуют мысли как плохие, так и хорошие. А плохих мыслей гораздо больше, чем хороших. Эти самые плохие мысли всегда материализуются в пространстве.
- Так-так-так, - сказал доцент, - и что же из этого следует?
- Ну, например, идёте вы по улице, а у вас в голове мысль нехорошая возникла, что, не приведи Господи, вас грузовик собьёт на повороте. Ваша материализовавшаяся мысль автоматически передаётся шофёру и… бах… вас сбивает. Ещё раз простите. Так же и с убийцами, кошками и собачками, между прочим.
- Вас это сильно мучает? - озадаченно спросил Аранович.
Ответ последовал незамедлительно:
- Естественно, поскольку я в этом сильно уверен.

Каждая фантазия имеет под собой реальное основание. Помню, мне было 8-9 лет, я со своими сверстниками играл во что-то возле посадок в районе СХИ. Нас было около 15 человек. Внезапно мной овладел безотчётный страх. Мне вдруг представилось, что нечто огромное, покрытое свалявшей белой шерстью, идёт к нам через посадки. И тотчас последовал сильный треск ломаемых кустов. Такой шум мог издать только медведь-кодьяк, который в нашей местности не водится, или каток, мчащийся на огромной скорости. Наши лица побелели. Все бросились врассыпную. Что это было, не знаю. Вот что меня натолкнуло на мысль об инфернальных образах, материализующихся в пространстве.
На следующий день мне прописали галоперидол, циклодол и ещё какую-то гадость.
Лена-Верблюд была в восторге:
- Ню воть няконеть, облязюмилисьь! Тепель тебя вилетять и глюппу узь тётьно дядють!
До группы было эх как далеко! А лечить начали уже на следующий день. Буквально на четвёртые сутки у меня от нейролептиков случилось несколько судорожных приступов. Меня обкололи магнезией и заменили дьявольский галоперидол на трифтазин.
В отделении лежала одна женщина. У ней была деперсонализация, сопровождающаяся постоянной сильной тревогой. Она ни с кем не разговаривала, я посочувствовал ей и однажды на прогулке прочитал ей вслух стихотворение Фернандо Пессоа:
…На рассвете холодном и грустном
безнадёжней становится путь,
и реальность бесформенным грузом
вырастает и давит на грудь…

По лицу женщины потекли слёзы.
- Господи, что это такое?
Я назвал имя поэта, сказал что он жил в Португалии.
- Как же он мог прочувствовать моё состояние? Ведь он жил так давно и так далеко!

Главврач диспансера вызвал меня и сказал, что меня выписывают, и что я должен лечь в клинику Гамбурга, поскольку заболевание у меня серьёзное.
Ожидая свою супругу Лену, я сидел на скамейке и курил. Ко мне подсел юноша с низким лбом и попросил сигареточку.
- Во, суки, за…ли!
- Чего так? - осведомился я.
- Да комиссия х…ва, всё спрашивают, спрашивают… Будет война, б…, не будет войны, б…, а я почём знаю.
- Тебя опять вызовут? - ласково спросил я.
- Ага, - сказал дегенерат.
- Слушай и запоминай… Война - будет. Эта война будет происходить на астральном уровне, война добра и зла, и называться эта война будет Армагеддоном.
Моего собеседника вызвали в кабинет. Когда вопрос о войне был задан снова, умственно отсталый больной с точностью воспроизвёл мои слова. Я находился рядом с кабинетом и всё слышал. После слов об Армагеддоне последовала длительная давящая тишина. К месту будет сказано, немаловажным для психиатров являются определенные, достаточно примитивные тесты: например - чем отличается птица от самолета, дерево от телеграфного столба и прочее. Если Вы отвечаете быстро и лаконично, что эти предметы одушевленные, или неодушевленные, у вас меньше шансов откосить от армейской службы. Больные шизофренией зачастую начинают долго и нудно рассуждать на тему заданных вопросов: у самолета обтекаемость такая-то, механика сякая-то, оперение у птицы такое-то и т.д. Есть тесты и посложнее, например: что общего между ветром и стеной. Один мой знакомый на этот тест ответил не задумываясь: как первое, так и второе составляет сопротивление движению. Такой ответ тоже насторожил психиатров, поскольку они сами не смогли бы  дать более адекватную формулировку.

           Клиника проф. Гамбурга

Был 1983 год. Я уже плотно сидел на транквилизаторах. Клиника Гамбурга в те годы представляла собой по сравнению с Алтынкой Эдемский сад. Мой лечащий врач Зинаида Петровна долго расспрашивала меня, что же меня тревожит.
- Я боюсь, - отвечал я.
- И чего же вы боитесь?
- Ну, например, того, что я не выйду из этого здания. Эти замки, решётки…
На что Зинаида Петровна противно захихикала:
- Ну что вы, что вы, ведь у нас по выходным отпускают домой.
Меня начали пичкать антидепрессантами. Когда давали таблетки, говорили:
- Покажите язык.
Я брал таблетку в правую руку, делал вид, что глотаю, после чего показывал язык. Потом выбрасывал таблетку в мусорное ведро.
Медсёстры говорили между собой:
- Вот один Лапшин молодец, всё выпивает. А полотделния таблетки в мусорку выкидывают, паразиты.
В диагнозе «шизофрения» всё ещё сомневались. Предложили пройти сеанс гипнотерапии. Молодой врач Скатин с оптимизмом взялся за это дело. Мне было немного жаль его, поскольку как человек он был весьма симпатичен. «Надо помочь молодому врачу, - думал я, - попробую расслабиться и, хрен его знает, может быть, и войду в какой-нибудь транс». Но, как мы ни старались, всё было тщетно. Тем не менее Скатин верил, что погружает меня в глубокий гипнотический сон. В течение недели я собирал для доктора цветочки, ловил лягушек и паучков, иными словами, делал всё, чего он хотел сам. Как-то раз, когда я сидел с закрытыми глазами, я расслышал цоканье каблучков.
- Сейчас, - промолвил Скатин, - с вами будет разговаривать другой гипнолог.
Другой гипнолог, а именно Зинаида Петровна, не заставила себя долго ждать.
- Больной, - произнесла она, - нарвите мне цветов и подайте мне.
«Ладно, выдра, - подумал я, - пора прекращать это безобразие».
Я сделал движение руками и подал невидимый букет молодой женщине.
- Что это за цветы, больной? - выдохнула она с нежностью в голосе.
- Это белена, Зинаида Петровна, - спокойно ответил я.
После чего я расслышал растерянный шёпот гипнотизёров.
Сеанс закончился. Я вошёл в ординаторскую и увидел следующую картину: пять или шесть психиатров сидели и пили из блюдечек чай.
- Простите, господа, - сказал я, - давайте вернёмся в реальность. Никаких жучков, жаб и одуванчиков я не вижу, более того, сымитировав ваш голос, товарищ Скатин, я усыпил свою супругу, не досчитав до десяти.
Психиатры озадаченно и растерянно переглянулись между собой.

Контингент в клинике Гамбурга разношёрстный: от докторов наук, художников, поэтов до полных дегенератов. Мишель Фуко писал, что психиатрия как наука базируется на собственном незнании. У психов всё проще. У них было другое, более простое изречение: коль в стене открыты люки, и из них течёт вода, не волнуйтесь, это глюки, так бывает иногда.
По длинному сводчатому коридору психушки постоянно вышагивала одна троица: здоровенные молодые парни-дебилы. Дни напролёт они ходили, взявшись за руки, и пели одну и ту же песенку:
Когда б в Москве я не бывал,
куда хотел, туда попал,
а мой приятель достаёт
индийский чай, башкирский мёд…
-Ты-ты-ты, - быстро-быстро говорил один из них, по кличке Очаровашка, пухленький, агрессивный мальчонка, - ты-ты-ты, я правильно-правильно-правильно пою? - обращался он ко всем.
Никто даже и не думал отвечать на этот вопрос.
-Вжик-вжик-вжик, - противно скрипели шлёпанцы.
Троица продолжала своё шествие по коридору из конца в конец, туда-сюда, туда-сюда.
Очень больной человек Борис Соломонович не выдержал и заорал:
- Да прекратите же вы, суки… ё…ные! Какая, право, гадость!
Троица замолкла минут на пять. Затем, не сговариваясь, они гаркнули другую песню:
- Дойчен зольдатен
гибен официрен,
айн цвай шпацирен,
юдо-юдо-ах! Ха-ха-ха-ха-ха-хах!
-Вжик-вжик-вжик, - скрипели шлёпанцы.
Борис Соломонович укрылся одеялом с головой и принялся сам себя успокаивать:
«Я не боюсь фюрера, я не боюсь фюрера, я не боюсь фюрера…»
- Гитлера ты боишься, - сказал Очаровашка.
Эффект был подобен удару грома. Борис Соломонович заревел и, выставив вперед волосатые руки, бросился на больных людей.
- Ты-ты-ты, помогите! Ненормальный! - закричал Очаровашка, бросаясь к кабинету зав. отделением Маргариты Васильевны.
Полчаса в коридоре стоял шум, гвалт, грохот. Бориса Соломоновича связали. Противные песни возобновились.

Среди пациентов были весьма серьёзно больные люди. Как-то завезли белого, пухлого, кудрявого еврейского юношу, которого я прозвал Звёздный мальчик. Вначале за ним было любопытно наблюдать. На цыпочках, поохивая, поахивая, он подкрадывался к туалету.
- Тише, смотрите, опять Звёздный мальчик в сортир пошёл… Сейчас начнётся…
Дойдя до дверей туалета, Звёздный мальчик взвизгивал, затем стремительно бросался обратно в палату. Всё это сопровождалось дикими воплями. Как выяснилось, этот мальчик боялся сходить в туалет, он считал, что вместе с калом из него вылезут все внутренности.
На втором этаже, в женском отделении, лечилась девочка Света.  Мы с ней познакомились на прогулке. Она мне рассказала, что её больше года преследовала одна и та же галлюцинация.
- Представляешь, Миша, я почти не выходила из дома, потому что все улицы представлялись мне покрытыми человеческими руками. Женские руки были с маникюром на ногтях, на пальцах сверкали бриллиантовые кольца, мужские руки были мозолистыми и волосатыми. Но весь ужас заключался в том, что все они были живыми. Иду я, наступаю на них, они стонут от боли, шевеля при этом пальцами. На местах, куда я наступила, оставались большие лиловые синяки. 
Ещё одна пациентка Гамбурга рассказывала мне следующее:
- Летела я как-то раз в самолёте, глянула в иллюминатор, и - о Боже - рядом с нашим авиалайнером летел огромный золотой православный крест. От увиденного я едва не лишилась рассудка.
Первое моё знакомство с «патриархом» - Александром Львовичем Гамбургом - состоялось спустя неделю после лечения на Алтынке.
Сноска для читателя: Александр Львович был человеком  артистической , тонкой натуры, с примесью лёгкого авантюризма, о чём свидетельствуют его поступки, в частности следующий: будучи на каком-то симпозиуме в ФРГ, а именно в Гамбурге, он посетил там обувной магазин, где ему очень понравились дорогие ботинки. Профессор, хоть и был хитрым от природы, не догадался, что за ним следит капиталистическая видеокамера, и совершил кражу, надеясь на то, что никто об этом не узнает. Но, по неизвестным причинам, за пазухой доктора при досмотре был обнаружен только один ботинок. Зачем советскому учёному один ботинок? Профессор, наверное, и сам этого не осознавал. Сведения об этом мелком инциденте за границей достигли Саратова, медики от души смеялись за глаза над бедным профессором. Еврейская медицинская элита, дабы защитить своего представителя, выдвинула туманную теорию, что Гамбург страдал клептоманией.
- Я слушаю вас, деточка, - обратился А.Л. ко мне, - итак, вы жалуетесь на трансплантацию мыслей в пространстве?
- Не совсем так, доктор, - заметил я, - на материализацию мыслей.
Профессор сонно улыбнулся и, обращаясь к коллегам, сказал, что имел в виду то же самое. В эти секунды я вспомнил тот самый злополучный ботинок.
- Ну что же, - продолжил Гамбург, - вам придётся пройти инсулиновые шоки. Которыми будет заведовать уже знакомый вам доктор Скатин. Ступайте с богом.
При последних словах профессор осенил меня крестным знамением. Да и всякий раз, когда Гамбург посылал кого-либо на пытки, он крестил пациентов, порою даже доставал при этом из кармана маленькую иконку.

Шоки бывают трёх видов: инсулиновые, атропиновые и электрошоки. Если говорить сжато и просто, мучительны  только атропиновые шоки. Вас фиксируют скрученными простынями на койке, через капельницу в вену вводят атропин. Вот тут-то и начинаются все прелести предсмертных мучений: троится в глазах, начинаются страшные галлюцинации, затем судороги, удушье и т.д. И вы всё это чувствуете, зовёте на помощь. Эти минуты являются для вас сущим адом. А потом наступает кома (шок). Тогда в вену моментально вводят эзерин, тем самым выводя вас из коматозного состояния.
Другие виды шоковой терапии - инсулиновые и электрошоки - не сопровождаются мучениями. При электрошоках  через мозг пациента пропускается электрический разряд, при этом пациент теряет сознание. Несколько секунд он бьётся в конвульсиях, но потом, по выходе из коматозного состояния, совершенно не помнит об этом. Часто он забывает, как его зовут, что с ним было до шока. Так, например, со мной лежал один медик, который подписался на электрошоки. Он страшно волновался. Принесли генератор, подсоединили к голове электроды, дали разряд, и он впал в кому. Очнувшись, он сказал: когда же, наконец, мне сделают этот шок? На что я ему сказал, что всё уже закончилось, но он мне не поверил. При инсулиновых шоках часто бывают приступы тахикардии, да оно и понятно: вы  лежите связанный и смотрите на капельницу, считая по каплям, сколько вам осталось жить на этом свете. Это, мягко говоря, малоприятно. Затем провал… вам вводят глюкозу и вы просыпаетесь, начинаете видеть расплывчатые контуры склонившихся над вами медработников. Контуры становятся всё резче, мир медленно возвращается к вам. Затем снова укол глюкозы, чтобы не было повторного шока, и кружку с сахарным сиропом.

В психушке, как и на зоне, существует понятие «шмон». У всех постоянно что-то ищут в тумбочках, под матрасами, под подушками. Ищут колёса, бритвы, ремешки и даже почему-то наручные часы, которые по каким-то причинам считаются весьма опасными для здоровья.
У меня в тайном кармашке трусов всегда было три конволютки реланиума. Рано утром я выпивал пять-шесть таблеток и спокойно ложился на шоки. Весь медперсонал удивлялся, отчего у меня никогда не бывает судорог во время шока. Для психиатров это был нонсенс.
Да, что и говорить, люди боялись шоков. Срабатывал инстинкт самосохранения. Особенно со стороны было страшно слышать дикие, нечеловеческие вопли пациентов, издаваемые в бессознательном состоянии. Многие няньки и медсёстры бросали свою работу в клинике только из-за этих воплей.
- Я лучше, Зин, в операционную пойду, - говорила одна медсестра другой, - чем этот рёв слушать…
- А вон Лапшин лежит спокойно, как мерцвец, всё ему нипочём.
Как-то раз стали привязывать к койке здоровенного деревенского парня. Даже при этом он орал так громко, что одна из капельниц треснула, пришлось заменять. Доктора матерились. Наконец, связав беднягу, они вздохнули спокойно.
Доктор Скатин постоянно осведомлялся у больных, что они чувствуют до и после шока.
- Сергеев, как вы себя чувствуете?
- Да вы знаете, доктор, у меня голова почему-то очень сильно болит.
- Это допустимо, - отвечал Скатин.
- Сердечко немножечко того…
- Это допустимо…
Слово «допустимо» было допустимо во всех случаях, кроме одного. Однажды я сказал деревенскому парню, который так сильно орал, что разбилась капельница, чтобы он ответил Скатину, что видел огромного чёрного паука размером с тумбочку.
Обход…
- Как дела?… Допустимо.
- Как вы себя чувствуете?… Допустимо.
- Сергеев, ну а вы?…
- А чё я… Я видел паука. Вот с эту тумбочку размером.
- Это допу…
Эффект был такой, будто Скатину вонзили в задницу перочинный нож.
Скатин подпрыгнул на месте и бросился вон из инсулиновой палаты. Через несколько минут бугая окружила целая свита.
- Ну чё вы ко мне пристали? - огрызался Сергеев, - паука, паука я видел, чё тут такого?
Но всякий раз, ложась перед шоками на койку, я страшно боялся. Ведь инсулин - это не таблетки, которые можно выбросить в мусорное ведро.
Возможно, инсулиновый шок менее опасен в отношении летальности, чем атропиновый и электрошок. Но один из моих приятелей как-то во время процедуры инсулино-шоковой терапии оказался на волосок от смерти - у него развился анафилактический шок. Реаниматорам удалось его спасти.
Теперь вернёмся к мерам безопасности, заведённым в психиатрических лечебницах. Порою трудно бывает проследить состояние того или другого пациента, их поведение непредсказуемо. Тамара Абрамовна Карасик была убита кирпичом, завёрнутым в наволочку, на глазах у своего сына, только лишь за то, что не разрешила пациенту уйти домой на выходные. При мне один больной облил себя растворителем, который забыли маляры, поджёг себя и стал живым факелом метаться по отделению. Кто-то накинул на него одеяло, его спасли. Получив ожоги третьей степени, он бродил, как мумия, по отделению, перевязанный бинтами.
Система Роланда Лэнга, изложенная в его книге «Расколотое «я», утверждающая, что химиотерапия бесчеловечна по отношению к душевнобольным, потерпела провал. Да оно и понятно почему. Я видел людей с ярко выраженной формой параноидальной шизофрении, которые могли сделать с собой или с другими все что угодно, поскольку сознание их было блокировано. После обкалывания мощными нейролептиками некоторые из них становились вполне вменяемыми. Существует зловещий синдром Кандинского-Клерамбо, при котором больной страдает слуховыми галлюцинациями, т.н. голосами. Эти голоса могут приказывать им совершить то или иное действие, управляют их поведением. У меня были знакомые, страдавшие этим заболеванием: Леночка Тарасова, Лариса Грекалова, Игорь Филлипенко… Они все наложили на себя руки. Лариса вскрыла себе вены, Лене Тарасовой казалось, что за ней следят невидимые агенты, читают все её мысли. Она бросилась с балкона, сломала себе шею. Игорь Филлипенко, не в силах бороться с тяжёлым недугом, выпил какого-то клея. Этот клей убивал его более часа: удушье, паника… Он сильно кричал, клей стягивал ему гортань, пищевод. Как ни старались врачи, спасти Игоря не смогли.

С «первого захода» группу я не получил. Через год пришлось ложиться снова. В психушке я встретил своего друга - Алексея Сперанского, о нём следует сказать поподробнее. Лёша - очень одарённый человек. С красным дипломом он закончил мединститут, в аспирантуре имел  три научные работы по медицине. Кроме того, он хорошо рисовал, играл на гитаре…
- Сижу я как-то на уроке, в пятом классе это было, лицо у меня отсутствующе, жую мускатный орех. Учительница посмотрела на меня, махнула рукой и говорит: «Чего со Сперанского взять, наркоман». А ведь как в воду глядела, сука…
Алексей был начисто лишён страха смерти, инстинкта самосохранения. Пил он абсолютно всё: вино, спирт, барбитураты, транквилизаторы, нейролептики. Он собственноручно изготовлял сильнейшие психоделики, которые употреблял в немереных количествах, доведя себя таким образом до мозговой интоксикации, проявившейся в эпилептических припадках. Благодаря последним, он и попал в психушку. Ему дали первую группу. Тем не менее сознание его не пострадало. Ко всему он не переставал относиться с юмором. Он как-то рассказывал:
- Не буду тебе говорить состава, Мишель, слишком хвост большой (хвост - т.е. химическая формула). Короче, принимаешь, и хорошо так! Сидишь у себя дома, а комната постепенно начинает заполняться многочисленными гостями. Ведётся длинная непринуждённая беседа… И вот, сидишь так день, второй, третий, ну а потом х…во, конечно, когда видишь вместо ангельских лиц, окружавших тебя вначале, тупые морды врачей и железные решётки на окнах… Вот ты, Лапшин, знаешь, к примеру, как надо правильно «Анапу» пить?
- Правильно? Такую гадость? Да её глоток сделаешь, и вывернет.
- Да нет, ты послушай. Надо поголодать дня два-три. Потом встать утром часиков в пять, в шесть, взять три бутылочки Анапки, налить один стакан, выдохнуть, выпить, налить второй, выдохнуть, выпить, третий - то же самое, и так - до конца третьей бутылки. И хорошо-о-о-о!
- Господи, - изумился я, - так ведь потом как х…во будет!
- Причём тут потом? - спокойно ответил Лёша. - Главное, как ты себя будешь чувствовать на протяжении 15 минут.
По вечерам мы развлекались с Алексеем следующим образом. Почему-то в это время в больнице пробивало на жратву, я закидывал удочку:
- Лёш, расскажи что-нибудь интересненькое…
- А знаешь, Мишель, какие в морге крысы? - отвечал Алексей, глядя на разложенные на тумбочке бутерброды, - жёлтые такие, здорове-е-енные, мертвечинкой питаются.
- Эй, да прекратите вы там, - возмущался кто-то, зажимая рот, - пожрать спокойно не дадут.
- А вы кушайте, кушайте… В морге, Мишель, только один холодильник работает, который с фруктами: бананы, ананасы там, хурма всякая - хачики хорошо платят. А вокруг  вонища стоит - жуть! А фруктам хоть бы хны.
Врачи частенько интересовались у меня:
- Михаил Рэмович, что это вы там со Сперанским больным рассказываете?
- А что такое?
- Да вот жалуются. Ужасы какие-то. Есть, спать не могут.
- Русскую классику, - смирено отвечал я, - Достоевского, Куприна, Амфитеатрова.
Кстати, насчет Ф.М. Достоевского. По каким-то причинам психиатры до смерти боятся этого автора. Достаточно один раз произнести его имя, и все, вам хана. На вас ставится большой и жирный крест. Читайте на здоровье все, что угодно: Кафку, Беккета, Паскаля, Деррида, Библию, «Курочку-Рябу», Коран, «Три поросенка» - это все ничего. Что же касается Достоевского, то это очень страшный и подозрительный писатель.
- Да уж вы лучше того, не рассказывайте.
Когда Сперанский появлялся в клинике Гамбурга, больница автоматически переходила на какой-то другой режим. Повсюду воняло индийской коноплёй. Помимо чифира, Алексею в здоровенных термосах приносили вино. По совершенно неведомым каналам в отделении появлялись разные наркотические дефициты: этаминал натрия, ноксерон и даже промедол. Медики не знали, как бороться с этим беспределом. Что касается Сперанского, он вёл себя, как некоронованный король, разговаривал с врачами как со школьниками.
- Лёша! - вопрошала зав. отделением Маргарита Васильевна - Откуда в больнице берутся сильнодействующие средства?
- А я откуда знаю? Вы про чифирь, что ли?
- Да нет, не только…
- А что вы, Маргарита Васильевна, - Алексей закидывал ногу на ногу, - если хотите отучить меня от единственного развлечения в моей нелёгкой жизни, знайте: как пил чай, так и буду его пить!
На этом беседы и заканчивались.
С Алексеем Сперанским мы продолжали общение не только в мрачных стенах дурдома. Помню, как-то мой приятель Игорёк, начитавшись Кастанеды, Грофа и другой чепухи, решил попробовать, что такое ЛСД-25. Я навертел номер Лёши и спросил у него, не может ли он уделить нам минут тридцать. Алексей ответил утвердительно. Встретив нас с Игорем, он осведомился, чем он может быть полезен.
- Да вот, - ответил Игорь, - решил закинуться кислотой. Вы не можете её для меня раздобыть?
- А, х…ню-то эту… От неё потом привкус не очень приятный во рту.
- Ну а что вы мне можете посоветовать?
- Записывай, - махнул рукой Сперанский. Лёшин голос был вял и бесцветен, и было в этом голосе что-то жутковатое. Игорь взял ручку и принялся записывать на клочке бумаги:
4 таблетки сиднокарба
3 - паркопана-5
1 таблетка радедорма
5 таблеток димедрола
2 таблетки кодтерпина
3 таблетки эфедрина.
- Вот, пожалуй и всё. Хотя, вот чёрт, чуть было не забыл: 2 таблетки феназепама.
- А что произойдёт, если обойтись без феназепама?
- Произойдёт следующее, - меланхолично ответил Сперанский, - представь себе, что твоё ухо приковано к бетонной стене, а с другой стороны этой стены, аккурат на уровне твоего уха, работают два слесаря, в их руках здоровенная электродрель с метровым сверлом. «Ну чё, - говорит один работяга другому, - приставляй сверло вот к этому месту, чтобы оно, пробуравив стеночку, вошло ему в ухо, а затем в мозг». Ты стоишь и всё это слышишь, ну а сделать ничего не можешь, у тебя просто нет сил оторваться от стены.
Игорь заворожённо слушал Сперанского. Лицо его лишилось жизненных красок.
Когда мы вышли из квартиры Алексея, Игорь отдышался и пробурчал  каким-то загробным голосом:
- Нет, да это просто монстр. Честное слово… Нет, нет… Ну их на х…, все эти психо… психоделики.
К месту будет сказано: далеко, далеко ушли от нас иностранцы. Что они понимают в допингах или хотя бы в неофициальных спиртных напитках? Героинчик, кокаинчик, марихуана… детство всё это. Сашка Ханьжов рассказывал как пьют дихлофос. Обычно, когда похмеляться нечем, нальёт работяга бензинчику в 250-ти граммовый стакан, ё…нет, и нормально. Вот дихлофос более серьёзная вещь. Сядут мужики, сольют баллон в ёмкость с водой, размешают. Затем делают ножичком тонкие разрезы на запястьях. Окунут кончик пальца в яд и этим пальцем - по ранке кровоточащей - водят туда-сюда, туда-сюда… Когда кровь перестанет сворачиваться, вот тут-то и можно пить.  Ни секундой раньше, ни секундой позже, не то - хана. А эффект таков: ё…нули дихлофосику, быстро-быстро заговорили непонятно о чём, и вдруг – х…як- попадали все, как громом п…нуло. Бориска Узунов рассказывал еще более зловещую историю, её можно смело заносить в фильм «Секретные материалы».
- Есть, - говорил он, - такая штучка, жидкость для очистки примусов. И пить её надо так: на 100 миллилитров воды 7 капель, главное - не ошибиться. Больше - нельзя, да и меньше не советую. На пузырьке с жидкостью синего света нарисован оскаленный череп с костями и надпись - «Беречь от детей». Как-то выпили мужики на рыбалке, сидят, природой любуются. Один встал и пошёл к речке, на берегу сидел чрезвычайно хмурый рыбак. Он тупо смотрел в воду. Заслышав шаги, рыбак с трудом повернул голову и обречённо спросил:
- Похмелиться есть чем?
- Ну есть, - последовал ответ. Мужик достал из кармана синий флакон.
- Дай!!! - руки рыбака задрожали.
- Сам бери, - резонно ответил мужик и поставил флакон на пенёк.
И тут произошло чудо. Рыбак махом выдул всё содержимое пузырька. Лицо его мгновенно озарилось небесной улыбкой. Как будто именно в этот момент он понял для чего живёт, и как прекрасна эта жизнь.
- Есть, б…! - он подошёл к своим снастям, сграбастал всё в кучу и швырнул в речку. Затем стремительно направился в сторону посадок…
Через несколько дней родственники того рыбака заявили в милицию о его исчезновении. Прибыли менты с собаками. Но всё было тщетно. Следы обрывались возле лесопосадочной полосы. Рыбак словно бы растворился, испарился, попал в иной мир, воспарил на небо…

Возвращаемся к будням дурдома… Возле меня лежал крупного телосложения парень со злокачественной формой шизофрении. Звали его Илюша.
- Знаешь, Мишель, они погубят мир.
- Кто - они? - спросил я.
- Они - это нормальные люди, и их большинство. Они тянут нашу планету в бездну. А мы, больные, пытаемся их остановить, удерживаем землю на оси. Но их так много!
- И как ты думаешь, кто победит?
- Не знаю, - ответил Илюша, - но если победят они, наша планета канет в бездну.
- Как ты думаешь, - через некоторое время спросил Илюша, - где находится центр земли?
- Да Бог его знает, - ответил я.
- А вот я знаю… В третьей палате, если от кровати, что у окна, отмерить 10 сантиметров. Там и находится центр земли…
Я вышел в сортир покурить.
Вначале мысль о центре земли показалась мне забавной. Но потом я подумал: а ведь чёрт его знает, кто, собственно говоря, измерял, где находится этот самый центр…

Когда я лёг в клинику Гамбурга во второй раз, я застал примерно тот же контингент больных, и конечно же, Лёшу Сперанского.
В этот раз я познакомился еще с одним интересным человеком - Володей, физиком. Это был интеллигентный человек лет 30-ти. У него была семья - жена и девятилетняя дочь.
- Хочешь посмотреть музей Гамбурга? - спросил как-то он.
- А как мы туда попадём?
- Ну, это без проблем, - сказал Владимир и что-то шепнул на ухо медсестре. Эта сестра и открыла нам дверь в музей.
- Не более десяти минут, - сказала она и закрыла за нами дверь на ключ.
В музее было слишком много интересного: целая коллекция ножей, бритв, которыми больные лишили жизни себя или своих родственников (боевые трофеи), всевозможные стихотворные и прозаические тексты, великолепное изобразительное творчество душевнобольных и многое другое. Однако, несмотря на всё это разнообразие, всё наше внимание привлёк небольшой неказистый предметик, спрятавшийся за стеклом в углу. Это был какой-то деревянный небольших размеров брусочек, с одного конца к которому была  прикреплена ниточная катушка, а на противоположном конце было два гвоздя, на которые была натянута резинка от нижнего белья, она соединяла гвозди с катушкой. Под экспонатом на листке бумаги была надпись: станок для лечения шизофрении. Мы смотрели на него и смеялись.
- Слушай, Володя, ведь ты же физик, что скажешь по этому поводу?
- Если это изобретение века, то на него должен быть патент. Или же описание, как им пользоваться.
- А ты не допускаешь возможности, что эта штука каким-нибудь образом действует?
- Может быть, может быть… Только вот никто не знает, как пользоваться станком. Да и имя изобретателя известно только психиатрам, скоре всего.
Через некоторое время здоровье Владимира сильно ухудшилось: начались страшные депрессии, сопровождающиеся мучительными мыслями. В психиатрии это называется кристаллизацией мыслей. Иначе говоря, больного мучает какая-то мысль, и для того, чтобы выздороветь, надо понять её суть. Вы мучаетесь, кристаллизуя эту мысль, отшлифовывая её, но вот беда - даже если вы справитесь с этим, на смену приходит другая мысль, третья, четвёртая и так далее.
Я не подходил к Володе, потому что чувствовал, что ему очень плохо. Однажды он сам подозвал меня и спросил дрожащим голосом:
- Миша, вот мы, мужчины. когда спим с женщинами, я имею в виду половой акт, у нас происходит семяизвержение, правильно? Мы кончаем.
- Да вроде того, - растерянно ответил я, не ожидавший подобного вопроса.
- А они, женщины, тоже кончают?
- Да.
- О Боже! Какая же это гадость!

В моей палате лежал один деревенский мужик, вся палата провоняла его носками. Он был молчалив, а если говорил, то всегда просто и ясно. Его уже хотели выписывать.
- Да говорю же я вам, - ответствовал он лечащему врачу, - я абсолютно нормальный человек, вы это знаете, и я это знаю. И притом я знаю больше вашего. Что, интересно наблюдать через вашу рентгеновскую установку? Я знаю, вы постоянно просвечиваете мои внутренности. А кто вам позволил читать мои мысли?
Врач что-то пробормотал и засеменил к зав. отделением.
Рано утром следующего дня вонючего мужика накрепко привязали к кровати и в присутствии самого Гамбурга вкатили ему внутривенно какой-то французский препарат. К слову будет сказано: все вновь поступившие, неопробированные препараты вкалывали  тяжелобольным, не спрашивая разрешения ни у них самих, ни у родственников, в порядке эксперимента. Чем обернётся эксперимент, заранее никто не знал.
Несколько минут свита патриарха Гамбурга с любопытством наблюдала за пациентом. Затем Александр Львович сказал:
- Пойдёмте, деточки, пить чай.
Деточками он называл всех без исключения.
После введения препарата прошло минут 10. С больным начало твориться что-то страшное: он посинел, стал задыхаться, у него начались судороги.
- Помогите! - хрипел он, - я умираю! Доктора!
Прошло ещё 10 минут, потом 15, 20. Несчастного никто не слушал.
Кто-то  крикнул:
- Эй, вы, б…ди, тут человек подыхает!
- Тише, тише, - прошипела медсестра, - профессор чай пьёт.         
Через двадцать минут сонный Гамбург со своей свитой вернулся в палату.
- Помогите, - кричал мужик, извиваясь в конвульсиях, связанный по рукам и ногам, на губах его была пена.
- Вот так, деточки, - молвил патриарх, обращаясь к молчаливой свите и тыкая тонким пальцем в сторону мученика, - и должен действовать данный препарат. Весьма положительный эффект.
После ухода чёрного патриарха мужик ещё около часа мучился всеми муками ада, моля бога о спасении. И бог услышал его. Человек остался жив.
( Подобный эффект даёт галоперидол в большой дозе, введённый внутривенно).
Один из пациентов не выдержал подобной терапии. Он сорвался с вязок, схватил бутылку из-под кефира (упущение медсестёр), шарахнул её о край кровати и выкинул руку с «розочкой» вперёд.
- Подходи, твари, всем ё…ла распишу.
Твари отпрянули. Дежурная врачиха визгливо выкрикнула:
- Зови алкашей из 17-го отделения, вязать его будем.
Прибежали человек пятнадцать алкашей. Но никто так и не осмелился приблизиться к человеку, размахивающему «розочкой».
Курс галоперидола внутривенно отменили, пациент отстоял свои права.

Между тем, дела мои близились к выписке. Я сидел и чифирил с друзьями. Среди нас был актёр, Сергей Гравит, наркоман. Чтобы как-то скрасить мрачные будни клиники, мы всегда что-то придумывали, шутили и смеялись. Как и во всяком «нормальном» обществе, здесь, в дурдоме, были свои стукачи. Один из них, Енот, противный сопливый дядька с длинным носом и вытянутыми тонкими губками, постоянно твердил одно и то же:
- А тё, холёсий уколь сидуксинь. Уколють, и ходись изь паляти в палятю.
- Слышь, Мишка, - спросил у меня Серёга, незаметно оглядываясь на Енота, - сколько у тебя ещё ампул под матрасом осталось?
Енот тут же подсел к нам, сделав безмятежное лицо.
- Сколько-сколько, - ответил я, - я сегодня днём 15 ампул по вене прогнал, а тебе, Серёга, 5 ампул  оставил, без обид.
Мы с Сергеем разыграли шумную сцену.
Енот тихонечко встал и засеменил к выходу. До нас долетело:
- А тё, холёсий уколь… И т.д.
Енот скрылся в дверях…
Перед сном в  10 часов вечера нас с Сергеем попросили вымыть полы. Честно выполнив примерно половину работы, мы услышали, как что-то загрохотало, взвизгнули засовы, распахнулись двери, вбежали два бугая-медбрата и дежурная врачиха со свиным рылом. Врачиха взвизгнула:
- Лапшин, Гравит, ну-ка идите сюда!
Затащив нас в ординаторскую, она долго изучала наши вены, мерила давление.
- А что это у вас сердечко так скачет? - допытывалась врачиха.
- А вы помахайте шваброй, как мы.
Но на этом спектакль не закончился. На утро нас с Сергеем вызвала сама Маргарита Васильевна. Разумеется, по очереди.
- Лапшин, вы не в зале суда, не волнуйтесь. Чем вы вчера шваркнулись с Гравитом?
- Уважаемая Маргарита Васильевна, - спокойно ответил я, - я не понимаю вашего жаргона, это во-первых, а во-вторых, это вам Енот настучал?
- Возможно, и Енот, - неуверенным голосом заключила зав. отделением. - Ну, ступайте, Миша, ступайте, и позовите Гравита.
Во время всей этой процедуры Енот ходил «из паляти в палятю» и и рассказывал всем про свой «сидуксинь»

Прошло какое-то время. Меня положили в клинику Гамбурга в третий раз. Жалобы мои были всё те же. Постоянные фобии, навязчивые мысли. Но не хватало чего-то ещё, какого-то заключительного аккорда. И тут я выдумал новую теорию, странную и безумную. Лечащим врачом моим была всё та же Зинаида Петровна.
- Миша, а на что вы сейчас жалуетесь? - спрашивала она.
- Вы знаете, что есть настоящий ад?
- Ну, на это существует много теорий…
К моему бреду прибавился ещё один - религиозный.
- Ад - один.
Я сделал серьёзное лицо.
- Ничто не вечно, кроме физиологического адского страдания, которое испытывает каждый умерший. Когда разрываются солнца, звёзды, трансформируются галактики, сущность земной коры остаётся неизменной. И вот, уважаемая Зинаида Петровна, душа, как и тело, становится землёй, прахом. Процесс их видоизменения не останавливается. И так ваше «Я», точнее сказать, ваш незримый туман носится в видоизменяющейся вселенной, ощущая при этом физиологический ужас распада. Это и есть ад. Ад!   
Татьяна Петровна задумалась. Она была неглупой женщиной. Да и диагноз уже смахивал на паранойю. Но доцент Иван Митрофанович Амороков утешил Зинаиду Петровну:
- Ну нет, голубушка, хе-хе-хе. Просто больной хочет произвести на всех нас, хе-хе, ошеломляющее впечатление. Я уже с ним много раз, хе-хе, беседовал. У него классическая неврозоподобная форма шизофрении.
Поскольку дверь в ординаторскую была достаточно тонкой, я всё слышал.

В моей палате лежал один очень интересный человек, Борис Узунов, автор романа «Маги и Магини». Боря почти полгода был абсолютно отрезан от реального мира. В бреду он видел, словно бы весь город, да и весь мир, вымерли. Словно бы после атомной войны. Обугленные трупы, разрушенные дома и прочее, что не поддаётся описанию. Общаться с Борей в короткие периоды ремиссии было интересно, поскольку Борис был человеком больших знаний.
- Вот ты, Мишель, пишешь, а сам не знаешь, кто тебе дарует вдохновение.
- А кто ж его знает, - тупо отвечал я.
- У тебя есть Шакти (др.- инд. - сила, женское начало, творческая энергия).
Так вот, твою Шакти зовут Наташа. И жила она в городе Пугачёве. Была врачом-терапевтом в местной больнице. Скончалась недавно от сердечного приступа. Так что в дальнейшем ты ничего интересного уже не напишешь.
У Бориски тоже была своя Шакти. Не помню, как её звали. Он постоянно разговаривал с ней, сообщал мне, что я ей очень симпатичен. Что тут скажешь, кроме благодарности.
Творчество душевнобольных зачастую бывает весьма любопытным. У Бориса была одна знакомая - поэтесса Танечка, которая писала научно-фантастическую прозу. Приведу отрывок из её романа:
«Настало утро. В сарае завизжали дверные петли. Закричали крысы. Гладиатор своим коротким мечом пронзил Ариэль насквозь… На второй день погода была солнечной. В сарае завизжали петли, страшно закричали крысы, Ариэль очнулась от неприятного сна…»
- Как же так, - спросил я у Тани, - ведь вчера гладиатор её мечом насквозь пронзил. Непонятно как-то получается.
Таня пожала плечами, махнула рукой и убедительным голосом произнесла:
- А что тут такого? Женщины вообще существа живучие.         
А вот Борис Митрофанович Иванов совсем по другому относился ко мне.
- Ну что, хе-хе, стишки пишем. Страшные, уй, хе-хе-хе.
- Уже не пишу, - отвечал я, - Шакти померла.
- Ну и хрен бы с ней, - отвечал Борис Митрофанович, - так что же вас беспокоит?

Однажды в нашу палату вселили на короткое время такого здоровенного детину, что мы его не могли прозвать иначе как «мальчонка босоногий». Он постоянно писал родственникам письма, плача при этом горючими слезами. Он жаловался, что родственники не пишут ему в ответ. Письма были примерно такого содержания:
«Вздравствуйте, милая маменька… Вздравствуйте, любимый папенька, сестричка Розочка, братик Сашечка, милые дедушка и бабушка… На кого вы меня, сироту, бросили, почему не пишете…» Мы всей палатой дружно сочувствовали «босоногому мальчонке».
- И сколько ты уже пишешь?
- Около года.
Через некоторое время бугая отправили в знаменитую закрытую психушку «Дворянское». Никто так и не ответил бедному страдальцу: всех своих родственников он уже давным-давно покрошил на мелкие кусочки. Топориком.

Один чрезвычайно противный тип, подходя ко всем, говорил одну и ту же фразу:
- А вот я видел, как один в палате анинизмом занимается.
Его долбили лекарствами, шоками и т.д. Ничего не помогало. Он продолжал твердить одно и то же, приставая ко всем:
- А вот я видел… анинизмом занимается.

Один больной, юный прыщавый отрок, страдал эхолалией. Он всё время повторял, как эхо, последнее услышанное им слово. Выглядело это примерно так:
- Бориска, - говорил я.
- Бориска - Бориска - Бориска, - разносилось по палате.
- Кундалини - женское начало, Сагасрара - мужское.
- Мужское - мужское - мужское, - подтверждал отрок.
Маргарите Васильевне, которая делала обход, не доложили об этом новом больном.
- Как вы себя чувствуете, Михаил Рэмович?
- Рэмович - Рэмович - Рэмович, - раздалось неподалёку.
- Да так, тревога…
- Это от лекарств.
- От лекарств - лекарств - лекарств.
У Маргариты Васильевны был довольно безмятежный характер. Но всему рано или поздно приходит конец.
- Да заткнитесь вы, наконец, - выкрикнула она, обратившись в сторону.
- Наконец - наконец - наконец.
В это время кто-то что-то шепнул Маргарите Васильевне на ухо. Она улыбнулась и произнесла:
- Да? Ну тогда ладно.
И двинулась в сторону выхода.
- Ладно - ладно - ладно, - нёсся за ней мёртвый голос.

С Васей Поляковым я познакомился там же, в дурдоме. Это был красивый высокий парень, чем-то похожий на Яна Гиллана. Частенько мы с ним сидели в курилке, болтали о рок-музыке. По вечерам же придумывали себе всякие развлечения. Особенно любили подшучивать над душевнобольными. Над одним очень больным мальчиком все издевались,  он сам провоцировал эти издевательства, подходил к каждому и задавал один и тот же вопрос:
- Скажите, пожалуйста, я правда сделал что-то не так?
Всем  этот мальчик чрезвычайно надоел, его посылали куда подальше. Как-то раз он подошёл к нам с Васей. Не успел он открыть рот, как я задал ему вопрос:
- И не стыдно тебе? Как же ты докатился до такой жизни?
Я строго посмотрел на больного.
- А что я не так… - начал было он.
- Что тебя беспокоит? - спросил Василий.
- Когда я писаю, у меня рези… - произнёс дрожащим голосом бедный больной.
- Гонорея! - громко объявил Василий.
- Не обязательно, - добавил я, - может быть, это простатит.
- Ну, Мишк, ни х…я себе, утешил… - Василий изобразил обиду.
- А что такое гонорея? - не унимался больной.
- Спать с б…ми надо меньше.
К месту будет сказано, что этот юноша находился в психушке около полугода.
Услышав слово «б…ми», отрок смертельно побледнел и с воем бросился к дежурному врачу. Дежурила в ту ночь мой лечащий врач Зинаида Петровна.
- Ну, п…ц, сейчас вложит! - сказал Вася.
Мы с Поляковым побрели в курилку, думая о том, что нас ждёт.
Через 20 минут отрок вбежал в туалет, сжимая в руках баночку для сдачи анализов, на которую была наклеена бирочка с надписью «на гонококк».
Мы с Васей переглянулись. Ну что тут скажешь, дурдом он и есть дурдом.
Я удивлялся диагнозу, который поставили Васе. Неужели подобное существует в лексиконе психиатров? Звучит это так: «Неврозоподобный особосложный характер»
Василию грозила армия. От неё-то он и спасался в этом доме скорби.
Приведу диалог между Васей и его лечащим врачом, случайно услышанный мной.
Врач (молодая симпатичная женщина):
- Итак, Вася, вы скоро пойдёте на армейскую службу.
Вася (угрюмо):
- Пойду…
Врач:
- А там, Вася, будет совсем другая жизнь. Вы что-нибудь слышали о дедовщине?
Вася:
- Слышал…
Врач:
- Над вами будут издеваться.
Вася:
- Это как же?
Врач:
- Ну, к примеру, скажут: «Поляков, если вы не разберёте вот эту груду кирпичей, вас забьют насмерть сапогами».
Вася:
- Я этого делать не буду.
Врач:
- Это как же не будете?
Вася:
- Доктор, а у вас есть собственное мнение?
Врач:
- Ничего не понимаю, какое такое мнение?
Вася:
- Поясню. Вот у меня есть своё собственное мнение, и я вам предлагаю следующее: пойти сейчас и погулять где-нибудь часа два-три. А я пока в вашем кабинете посижу.
Врач:
- Посидите? Зачем я должна куда-то идти?
Вася (лучезарно улыбаясь):
- Ну вот, видите, и у вас есть собственное мнение. Гулять вы не хотите.
Врач (теряя терпение):
- Поляков, вы меня совсем запутали. Я вам твержу об армии, о том, что вас там могут убить.
Пауза секунд на пятнадцать.
Василий (угрюмо):
- Ну тогда я уйду.
Врач (тревожно восклицая):
-Куда?!
Вася:
- В тайгу.
Врач:
- В какую такую тайгу? (Делает записи в журнале).
Вася (философски):
- Доктор, вам знакомо слово адаптация?
Врач:
- Причём тут адаптация?
Вася:
- Представьте себе: вас из какой-нибудь Анголы или Замбии забрасывают на Северный полюс. Там вам будет очень плохо. Но постепенно вы придёте в себя, то есть адаптируетесь. Так же и мне в тайге сначала будет хреново, ну а потом ничего: ягодки буду кушать, кедровые орешки, грибочки…
Врач с сумасшедшей скоростью записывала что-то в журнале. Вид у неё был растерянный.

Рядом со мной лежал один весьма упитанный больной уже преклонных лет.
- Я девственник, - жаловался он.
- Это отчего же так? - поинтересовался я.
- Мне так хочется, так хочется! Но я их панически боюсь.               
Как выяснилось, у нас с ним один районный психиатр, некая Остромирова. Омерзительная сука.
Вызывает его к себе Остромирова и говорит:
«Все женщины - животные, грязные, немытые твари, от них исходит только смрад и венерические болезни. Ты лучше вот чего: зайди в чистый туалет, сделай там сам знаешь что и ручки потом вымой, с мылом».
После такой информации у меня по спине пробежали мурашки.
Не только больные не любили эту Остроглазову, коллеги - тоже.
Как-то раз были мы с Леной-верблюдом на приёме у Бориса Митрофановича в хозрасчётной поликлинике.
- Ну и как дела, поэт? Хе-хе-хе. Мишенька.
- Да вот беда, Борис Митрофанович, присел я на транквилизаторы.
- А в чём проблема? Не выписывают, что ли?
- Да что вы, Остромирова меня за наркомана держит.
- А, эта старая пиз… извини, Леночка, женщина, да, хе-хе-хе, старость не радость. Но будем рассуждать как цивилизованные люди. Скоро из Лондона приедет один мой коллега. Уж этих-то транков хоть жоп… извини, Леночка, я тебе достану, хе-хе-хе, так что вопрос, я думаю, решён.
Лена-верблюд была очень набожна.  Она непонимающе глядела на нас с Борисом Митрофановичем.
- Миша, а ты вместо этих транков налей стакан кагорчику, выпей, не поможет - ещё налей.
- Дя сьтё ви тякое говолите! - возмутилась Лена, - ему оть вина только хузе будеть.
- Это от кагора-то? Ну, хе-хе-хе, извините, не поверю, не поверю.
Моя Лена пришла к вере весьма необычным способом. Об этом тяжело писать. Никогда я не видел, чтобы травка так сильно воздействовала на человека. Лена покуривала анашу, хотя, собственно, курением это трудно было назвать. От трёх-четырёх затяжек она уходила в аут. Конопля при этом была самая что ни на есть посредственная. Никто из окружающих не видел ничего подобного. Лицо её становилось гипсовым, как у мумии.  Я начинал понимать, что теряю её. Она видела какой-то свой, неизъяснимый мир, заполненный тайными знаками и трансцендентными шифрами. Если она читала что-нибудь, то видела в прочитанном, вне зависимости от содержания текста, глубочайший эзотерический смысл.
Слава Болгарин рассказывал:
- Сидим мы с Леной, курим анашу. Некоторое время сохранялось молчание. Затем я, чтобы пошутить, спросил у неё: «Ленк, а сколько в нашей галактике звёзд?» И вдруг сам увидел цифру где-то у себя в подсознании, огненную цифру. И у меня мурашки пробежали по спине, когда Лена назвала именно эту цифру. Слова её звучали примерно так: «Четыреста двадцать пять триллионов, триста двадцать три миллиарда восемьсот семь миллионов сто четыре тысячи  двести семьдесят семь звёзд». Завершилась вся эта дьявольщина следующим образом.
Это было накануне 1990 года. Лена выкурила треть косяка и осознала, что жить она больше не может. Она решила сделать себе харакири. Уже наполнила ванну. Слава Богу, дело ограничилось лишь лёгкими порезами вен на руках. Её увезли на Алтынку. Она перестала кого-либо узнавать, впервые я молился Богу, чтобы он вернул ей разум. Однажды, когда я стоял перед корпусом сумасшедшего дома, глядя на окно её палаты, в голову мне пришли следующие строки:
В тебя способен мир войти,
тот трепетный и ранний,
(пусть ты совсем в ином).
Как малодушен я, любимая,
как стая воронья.
Зима нас ослепила пропастью и снегом…
Но где же, где же Альфа и Омега?
Глазами мёртвыми скорей найди меня.

Бог услышал мои молитвы. Через некоторое время Лена стала возвращаться к действительности. Когда её выписали, она попросила меня пойти с ней в церковь.
- Ты не представляешь, что мне показали демоны. Они показали мне всю мою изнанку.
Она боялась идти в храм.
Когда мы оказались перед иконой Николая Угодника, из глаз её покатились слёзы. Её била мелкая дрожь.
Храм, полумрак и чистые-чистые слёзы…
Поговорим немного о гашише (смола индийской конопли). Когда Александр Ханьжов служил в армии, а служил он в Узбекистане, он  частенько  употреблял гашиш. 
- Нас было шесть человек, - рассказывал он, - мы пускали по кругу косяк. Седьмым курильщиком гашиша был наш всеобщий любимец - кот. Красивая такая зверюга, сибирский, с примесью камышового, с кисточками на ушах. Шерсть голубым сиянием переливалась. Как учует этот кот специфический дымок, сразу подбегает, ревёт, пасть разевает - дай, мол. Ну, мы ему паровозиком в рот… Дурь была убойная. От нескольких затяжек в беспамятку уходили. Как-то раз заходит к нам комвзвода и видит следующую картину: лежим мы все в отрубоне, а рядом с нами, раскинув лапы, валяется наш кошачий приятель. Как увидел он всё это, на трое суток дар речи потерял. Но самое дикое, Мишель, это гашиш с белладонной. Угостили  нас этим зельем турки, это было ночью. Лежу я, и передо мною - огромное чёрное небо, и звёзды  падают и пронзают мне сердце, бомбят меня. Я кричу: «Господи, спаси, не буду я больше это говно курить! Помилуй!» А огромные звёзды всё бомбардируют меня, пронзая сердце. Казалось, этот ад продолжался целую вечность… А насчёт того, сходят ли с ума от гашиша - конечно, сходят. Да что гашиш? После обычной индюшки. Помню, у нас солдатик один выкурил косячок, подошёл к старшине и говорит: «Разрешите, я двор уберу!» Тот, конечно: «Валяй». Через три часа подходит и опять: «Извольте, склад и все казармы вычищу». «Ну, иди»,- говорит, насторожившись, начальник. Потом отвезли того солдатика в больницу. Через два дня он в полный аут вошёл, совершенно потерял связь с действительностью, словно его молния ****ула…

Наконец, наступил знаменательный день. Ко мне подошла медсестра и сказала:
- Сейчас вас сам вызовет.
Затем и Зинаида Петровна шёпотом спросила, не волнуюсь ли я. Я шёпотом ответил:
- А вы?
Через несколько минут я уже сидел перед самим патриархом. В кабинете стояла мёртвая тишина. Естественно, я волновался. В эти самые секунды решалось всё…
- Ну, деточка, Михаил Рэмович, на что жалобы?
- Да, вроде бы, всё то же самое: тревога, мысли всяческие мучают.
- У всех мысли, - небрежно ответил Гамбург, - а ещё? Вот вы говорили, что у вас было звучание мыслей?
- Да. Правда, это бывает, но редко…
- Это тоже естественно. Я хочу всё же понять, что всё-таки вас беспокоит? Вы говорите вещи, присущие здоровым людям.
Затем Гамбург процитировал что-то, после чего внимательно поглядел на меня.
- Откуда? Кто написал?
- Не знаю, - ответил я.
- Булгаков, - соборно ответствовал патриарх.
- Простите, профессор, а какой именно Булгаков - Михаил Афанасьевич, Сергей Булгаков?
Это крайне не понравилось Гамбургу. По всему было видно, что Сергея Булгакова он не читал.
- Знаете, что я вам  скажу, - голос его сделался жёстким, - вы очень умный человек и превосходный актёр.
Воцарилась пауза.
- Вам виднее, доктор. Вы профессионал. Но мне от этого не легче. Мне просто плохо…
Комиссия состоялась через несколько дней. Татьяна Петровна, подмигнув, сказала мне:
- Всё будет хорошо, Миша…
Меня вызвали в профессорский кабинет, где сидели какие-то незнакомые, странные люди. Возглавлял собрание человек, похожий на комсомольского вожака.
- А почему вы не хотите работать? - осведомился он.
Я ответил грустным голосом:
- Простите, но вопрос поставлен не совсем точно. Хочу. Жажду. Но не могу.
- То есть вы не отказываетесь от второй, нерабочей группы?
- Разумеется.
- Ну, тогда ступайте…
Я вышел из комнаты, держа в руках розовую справку.
В туалете, куда я зашёл покурить, меня поджидал мой дружок-алкоголик, с которым мы частенько чифирили.
- Мишк? Дали? Ну-ка, покажи. Это ты, значит, больной, что ли?
- Да вот она, - сказал я, - протягивая ему розовый клочок бумаги.
- Ух ты! Вторая группа!
В это время в туалет вошёл очень больной юноша и стал, мыча, рыться в окурках.
- Эй, ты, - обратился мой кореш к невменяемому человеку, - а у тебя какая группа?
- Ы-у-а, эт-та… Два… Вторая. Ы…
- У, б…, Мишк, как у тебя. А этого, поди ещё и вылечить надеются. Ох…ть!

Прошло много времени. И вот я получаю свою маленькую пенсию… Зачем, зачем я всё это делал? Зачем глотал всякую гадость, проходил шоковую терапию, проходил все эти круги ада? Чего я, в сущности, добился? Да ничего. Болен я или нет? Да, наверное, очень болен.