Инквизитор Каталонии

Собственно, труднопроизносимые названия мне не слишком нравятся. Но хотелось выдержать рассказ в точном соответствии с исторической явью. или как там это называется. Что касаемо гг. то это видимо тот самый первый инквизитор и есть. С него и начались эти самые жаркие костры по всей Испании. Но что тому виной толком никто не знает... то ли это ревнители веры такие были что ли.


фрагмент



Если вы спросите любого выходца из Андалусии, Мурсии и Эстремадуры, что значит для него Каталония, он скажет вам вам прищурившись на яркое солнце Испании примерно такую фразу: Catalunya, la terra dels meus avantpassats, la terra que alimenta els meus fills i jo...
Каждый, для кого эта чужая земля становится его домом, его пристанищем на всю оставшуюся жизнь скажет вам тоже самое: раз эта земля кормит меня и моих детей, значит и это мой дом, и обитель предков моих, чьи кости стали частью этой земли и меня самого...

Римский мост с шестью пролетами над ущельем горной реки Тахо и широкая, мерцающая в лунном свете, истертая множеством ног каменная дорога может привести неведомого странника в монашескую обитель замка монастыря "Сан-Бенито" или на худой конец в крохотную деревушку, где тем не менее есть довольно уютная харчевня с постоялым двором. Усталого путника там ждет баранина, обильно политая соусом "sofrito" , а для отдыха есть тюфяк наполненный душистым сеном.
Если у путника окажется несколько лишних су, или (что совсем невероятно) золотой безант из арабских земель, то его ждет не менее сытная паэлья и топчан с настоящей периной из пуха тех самых гусей что в изобилии топчутся и орут вдоль пыльной дороги и служат одновременно и сторожами и едой. Держу пари, что радушный хозяин всего за один золотой динар с южных островов готов предложить даже прехорошенькую как дриада собственную дочь лет двенадцати, хлопотавшей весь вечер у здоровенного камина с жарившейся над алыми углями бараньей ногой.
Ближе к вечеру, когда солнце вот вот собиралось коснуться далекого горизонта, широкую дверь харчевни отворил усталый путник.
Внимание не мог не привлечь тот факт, что он являлся рыцарем. Половину доспехов он, должно быть потерял на поле брани, был широк в плечах, верхняя часть лица его бледна, а руки коричневые от загара. Курчавые, до плеч волосы нуждались в стрижке и женских руках. Немного портил его немного восточное лицо вертикальный шрам от палаша сарацина и татуировка на шее.
Серый плащ поверх кольчуги, тускло блестевшей в неверном свете масляных светильников. Кожаные поножи с зазубренными шипами торчащими вперед.
Впрочем, рыцари были не редкость в этих краях. Многие проходили мимо в ту весну, искалеченные, с легкими ранениями, кто в руку кто в голову, Иные умирали так и не сумев преодолеть путь по гористой местности Арагонского королевства.
Свой плащ рыцарь расстелил на столе и устремил взгляд в одну точку. Большой белый крест с изнанки причислял рыцаря не то к ордену госпитальеров не то к более могущественному ордену Бенедикта Нурсийского. Хотя с такой же уверенностью можно было сказать, что он монах горячо преданный Бернарду Клервоскому.
Потом он развязал кошель и запустил туда руку.
Золотая монета тускло сверкнув ободком тяжело катнулась и зазвенела у дубовой ножки стола ударившись о каменный пол.
Вот почему склонился и почтительно замер хозяин харчевни. Гость был хороший. Поэтому и белое вино самое лучшее из запасов и и морской черт и свежий хлеб недавно испеченных лепешек возбуждал аппетит и требовал немедленно приступить к трапезе.
Но монах воин отдавал первые почести Богу, а затем своим собратьям незримо присутствовавшими за большим столом. Кто знает, о чем молился этот рыцарь, неслышно шевеля пересохшими от жажды губами, тот не станет спрашивать, и быть может, его понимал лишь брат монашек из ордена "Алькантары" сидевший неподалеку и вкушавший скромный ужин из козьего сыра и простой воды.
Заметив, что на него смотрят, рыцарь положил ладони сложенные прежде лодочкой на расстеленный плащ и трижды поцеловал крест.
Ел он много и ненасытно. Дочь хозяина то и дело сновала вокруг него, задевая его как бы невзначай шустрыми руками или же нависая перед его лицом упругой белой грудью, едва скрытой за тесемчатыми оборками платья.
Он же казалось ничего не замечал, однако же в самом конце трапезы поймал ее за руку, (от чего она нежно, словно звякнул колокольчик захихикала и попыталась вырваться. Он держал ее крепко, и одновременно нежно, от чего по белым плечам ее пробежал неведомый до этого огонек.
Плата была достойная и хозяин не возражал. Золотой безант словно уголек приятно грел ладони.
Монашек из ордена "Алькантары" поднялся и воздав почести богу, подвязал свою серую хламиду пеньковой веревкой. Он собирался выйти, когда его взмахом руки остановил рыцарь.
- Постой. Не спеши, брат. Ты мне еще понадобишься.
- Смиренно у ваших ног, сеньор, - произнес монашек. Меня зовут брат Доната.
Рыцарь кивнул. - Нейтанэель. Поскольку здесь столь вкусно готовят, я планирую остаться в монастыре на год.
- Не так как хотелось бы, сказал Доната. - Порой мы едим один черствый хлеб и запиваем его водой.
- Меня это вполне устраивает.
Монашек приблизился и вполголоса сказал: я бы на вашем месте не стал разбрасывать золотыми. Ваши кушанья стоят в сто раз раз меньше. Должно быть вы очень богаты, если разбрасываетесь ими направо и налево.
- Я знаю. Но возможно это мой последний золотой, понизив голос сказал Нейтанэель. - порой золото тянет вниз порой столь сильно как и хороший якорь.


- Желает ли сеньор кавальеро остаться здесь на ночь? – смиренно спросила его дочь хозяина. Она быстро взглянула него и снова уставилась в пол.

- Как твое имя? – Спросил он ее.
Довольно необычны были ее длинные белые волосы и светлые глаза, а еще неведомо как очутившееся на ней старинное украшение из голубого хрусталя в виде линзы.
Оправленное в потемневшее серебро, оно сверкало в свете чадного светильника каким-то замогильным светом.
- Мое имя Бруни… Это от Брунгильды, - быстро поправилась она, - так назвала меня моя матушка.
- И где она сейчас?
Она умерла… Не так давно. И мы по ней все еще скучаем. Она умела громко петь и танцевать, поэтому в харчевне всегда было много народу.
Она снова взглянула на него так, что ему пришлось отвести взгляд.
Скажите Сеньор, а я могу узнать ваше имя?
Он подумал, что она только кажется с виду смиренной. На самом деле в ней чувствовалась какая-то неведомая, бесшабашная сила. Может быть, та чудовищная сила викингов, какими их он навсегда запомнил…
- Нэйтанэель… скажи, дитя мое, что означает это украшение?
- Не знаю, мой господин… но матушка мне часто говорила, будто досталось оно ей от отца. Моего деда. А еще не знаю как, но оно увеличивает…
Вот смотрите:
Она сняла цепочку с линзой и поднесла ее к плошке с горевшим в ней маслом.
Рыцарь молчал, смотрел на потрескивающий огонь светильника. Должно быть такое возможно. Второе такое же украшение было на дочери одного пустынного кочевника.
А он все старался прикрыть свою дочь, отворачивал ее от неизбежного, того, что должно было произойти.
Масло шипело, почти выгорело, и свет постепенно становился все тише и слабее.
Тени метались вкруговую, беззвучно махали руками и падали под ноги тех, что упрямо шел вперед. Солнце тогда палило отчаянно. Жить оставалось совсем недолго. Вода была почти на исходе. Их кони с ненавистью роняя пену пытались жрать пустынную колючку.
Они резали ею в кровь губы, и тогда кровь делала пену розовой.

- Чайки! – Позвал ее отец, - Чайки, не приставай к кабальеро с расспросами.
- Почему вы зовете дочь Чайки? – Спросил его Нейтанэель.
- Потому что так звала ее мать. А это имя мне никогда не нравилось! - Ответил отец. – Вот поэтому я и зову ее так, как мне нравится.
Если вам нравится моя дочь, за этот самый золотой я охотно уступлю вам ее на ночь. Можете делать с ней, что вам заблагорассудится. А ваша мягкая постель ждет вас на втором этаже. Не станете же вы утверждать, что отправитесь пешком отсюда, на сытый желудок и ночь глядя?
- Не стану. И охотно приму ваше предложение.
- Вот и ладно, - пробурчал тот. – Тогда я пожалуй еще раз взобью вашу постель.
Он позвал Брунгильду с собой и стал подниматься по узкой лестнице на второй этаж, оживленно шепча ей что-то на ухо.

Отодвинув серебряное блюдо и тарелки, Натанэель тяжело поднялся.
За окнами было совсем темно.

Монашек замер поодаль.
- Святой брат, - сказал Натанэель, - не могли бы вы слегка исповедовать меня.
Ибо груз моих дум тяжек и несть его в одиночку сегодня ночью, не поделившись со святым отцом, было бы неразумно.
- Доната, - сказал монашек, - меня зовут Доната и мне никогда еще не приходилось исполнять роль пастыря.
- Это несложно, уверю тебя, брат. Мне приходилось это делать не раз и не два. И когда люди умирали и когда совершали грехи столь тяжкие, что не хватило бы ни каких молитв, чтобы отпустить их.

- Но для этого нужна комната или…
Натанэель остановил его взмахом руки, - довольно, на поле брани не требовали келий и каких бы то ни было обрядов. На это порой просто не оставалось времени. Мы можем пройти прогуляться до того дивного моста, что я видел по дороге сюда и неспешно при этом вести беседу.
- Если это так необходимо, то я готов, - сказал Доната. Но в десять мне необходимо быть в обители. Иначе настоятель обители отец Аурелиано рассердится и запрет меня на несколько дней читать молитвы в одну из дальних келий. Порядки в нашей обители строгие, но справедливые!
Так что если исповедование будет не более получаса, а путь по направлению к обители, то я готов!

- Золотой Аурелиано…- задумчиво произнес Нейтанэель, - а не тот ли, что брал некогда ту самую эфиопскую крепость штурмом? Если это так, то мне стоит на него взглянуть. У него еще должна быть отметина на левой руке выше запястья оставленной кривым ятаганом.
- это и так, то мне ничего об это мне неизвестно, - сухо сказал Доната. – Отец Аурелиано никогда не показывал мне свою левую руку выше ладони. Думаю, вы все же ошибаетесь. Настоятель отец Аурелиано всю жизнь прожил в монастыре «Зекериас», прежде чем основать нашу обитель.
Нет, не может быть.
Но по блеснувшим его глазам было видно, как заинтересованно внимает он речам этого кавальеро. Если бы ему было в то время лет как сейчас, он бы так же как Нейтанэель возвращался из тех далеких земель. Или не вернулся совсем. Как и те многие кто рядом стоял с ним бок обок.
- В таком случае у нас есть некоторое время, произнес рыцарь кабальеро. Поспешим.
Уже на улице его догнала Брунгильда.
- Неужели вы уходите?! – Мой господин, ведь вы обещали остаться.
Правда, мне очень очень нужна ваша помощь...
И потом сбивчиво, путаясь в сером платье, семеня за ним, она горячо зашептала ему в ухо: мой отец готов подложить мен под каждого встречного, ему нужен наследник, а кроме меня у него никого нет. А так нельзя, и он старый теперь, не может, а так бы жену завел. А на мне словно проклятье. В эти годы должно быть по два, а то и по три дитя, а у меня ни одного. Обязательно, обязательно вы должны помочь, вы святой рыцарь, вы обладаете чудодейственной силой, так говорят.
- Успокойся, дитя мое, - сказал Нейтанэель. – Я помогу тебе. Обязательно. Но у нас с братом Доната есть дело сиюминутной важности. А потом, клянусь, я буду здесь и постараюсь помочь.
Доната стоял поодаль, недовольно хмурился, ковырял в носу, глядел на стены святой крепости. Должно быть, он боялся наказания. Ему здорово не хотелось сидеть в дальней келье и стоя на коленях на ледяном полу читать бесконечные молитвы.
Брунгильда как-то сразу успокоившись стояла прижавшись спиной к дощатой двери. Глядела им вслед.
Ночь обнимала всех троих теплыми лапами. Звезды мерцали над римской дорогой, а свет луны был похож на тягучую ртуть.
Далеко под мостом шумела река.
- Тахо очень бурлива, - сказал Доната. Она течет с гор и леденит подобно талому снегу.
- Повторяй за мной, - сказал Нейтанэель. – Я заклинаю тебя, смертный, но получивший жизнь…
Слыша как за спиной бубнит Доната, он смотрел как вдали почти на само горизонте мерцает нежная звезда.
Южный крест. В самом основании мерцал особенно ярко. Рыцарский шлем прижимал, давил сверху, а сквозь прорезь была видна эта звезда.
… вечную во святом крещении, именем Бога живого, Бога истинного, Бога искупившего грехи твои кровью Его, исцелись, и да изойдет из тебя все зло и обман, что от лукавого, и всякая нечисть, противная Ему, кто грядет судить живых и мертвых и кто очистит землю огнем.
Аминь…
- Аминь, - эхом повторил Доната.