Письмо кузине

Любимая моя сестренка! Пупсик ты мой худощавый! Как дела? Как жизнь?

Помнишь, ты, шестилетняя девчонка с разбитыми коленками, просила меня рассказать о том самом сне, после которого я зарылась в изучение сарматских племен и быт кочевников? Я все откладывала, все тянула резину, боялась, что ты не поймешь меня (все-таки тяжело рассказывать сны маленькому ребенку, а мне тогда было уже четырнадцать - время, когда в крови начинает бурлить кипящая смола)...

Теперь ты выросла, тебе пятнадцать, ты забыла, как рисовала в беседке гуашью портреты (я всегда была похожа на Че Гевару в зеленом кафтане), как таскала котят в дом к бабке, как помогала маме полоть грядки лука (ты удивительный ребенок - вместо сорняка выдергивала, к тетушкиному ужасу, лук)... Но что в тебе осталось, наверное, - так это желание узнать, что же мне все-таки приснилось тогда, когда я гостила у вас. Я проснулась в комнате, и через полчаса после моего пробуждения ты пришла ко мне с мишкой в руках (жив он еще, этот плюшевый мишка с одним глазом?), залезла под одеяло и тихо спросила: «Что тебе приснилось, расскажи! Я не могу уснуть». И вместо того, настоящего сна, я начала рассказывать тебе про молочные берега, про конфеты на деревьях. Ты, чуткий зверек, не поверила мне, чуть слышно пропев: «Не верю-у», но все же уснула, убаюканная теплом и лунным светом в комнате. Ты помнишь тот лунный свет? Он как будто сидел там, в этой комнате, и наблюдал за нами...

Теперь тебе пятнадцать, я в России, ты - в Украине. Нас разделяют тысячи километров, возраст, отношения между нашими семьями и политики-шовинисты... Но я надеюсь, что внутри тебя еще жива та девочка, которая на все две недели, что я была у вас на каникулах, прилипала ко мне...

Вот он - мой сон. Он хрупкий, переливается всеми цветами радуги как мыльный пузырь. Он мутный как туманная ночь, но среди пелены ты можешь увидеть светлячков, он странный, как бред шизофреника и - прекрасный , как мираж в пустыне...

... Проснулась. Два часа ночи. Лунный свет заливал спальню, окрашивал складки одеяла в молочно-сизый цвет, играл мерцанием в стакане воды на ночном столике. Опять приснился странный сон. Такое может произойти только в мире сновидений - встреча со своими предками.

Красивый мужчина, сармат (по семейной легенде - основатель бабушкиного рода). Черные, цвета воронова крыла, кудрявые волосы; кошачьи глаза цвета безлунной ночи, с искрами холодного голубого пламени; разбойничьи, но все-таки привлекательные черты лица; волевой подбородок с недельной щетиной. Скульптурной лепки тело атлета, длинные пальцы крепких рук. Он в кожаных одеждах, доспехах и шерстяном плаще. Он почему-то похож на Ланселота Йоана Гриффита (игрища подсознания! где Сарматия, а где Британия?) Смуглокожий кочевник очутился по странной прихоти моего сонного мозга в гулком коридоре времени, больше похожем на зал для приема гостей. Так и было. Я вспомнила себя там - я стояла недалеко от него, окутанная туманом... Начинаю вспоминать сон - как прекрасное кино, как красивую сказку, как увлекательную легенду, рассказанную самым лучшим рассказчиком на свете — воображением...

Ланселот-сармат, удивленно изогнув бровь, разглядывал кривоногого узкоглазого татарина, потом осмотрел скорбную фигуру еврея, мельком скользнул взглядом по сдобной фигуре польской пани... И наконец повернулся ко мне с немым вопросом в глазах: ну, кто еще там наследил в моем потомстве?

И тут... Разнузданным пинком открылась дверь, кочевник отпрыгнул в сторону. На него шли, нет — ползли на четвереньках пьяненькие, с сизыми носами, малороссы. Они были полны чувств и страстно хотели расцеловать красавца, причем троекратно, по-брежневски. Он уже лез на потолок, отбиваясь от чувственных объятий, но тут ему на помощь поспешили двое священников - своими кадилами и чугунными крестами они начали дубасить заблудшие украинские души, зычно призывая их встать на путь истинный... Эх сармат мой, ну что же ты так застыл? Это твое потомство...

… Расцеловали все-таки — цыганки в цветастых платьях. Они влетели в комнату осенним вихрем, шурша многослойными юбками и зазывно звеня монистами. Разомлевший от женской бесстыдной ласки сармат начал было шалить с одной смуглянкой, но тут его по башке серебряным крестом звезданул поп, напомнив о грехах Адама. И тут, вальсируя и шаркая, к несчастному жителю в степи подлетел худой аристократ в белоснежных шелковых штанишках и алом камзоле. Варвар, презрительно сморщив нос, не без тени брезгливости, уставился на обтянутые чулками кривые худые ноги аристократа.

Тот протянул ему свою напудренную руку с длинными пальцами и отполированными ногтями, ожидая поцелуя. Мой предок-красавец нервно-затравленно озирается по сторонам, а гости все прибывают и прибывают. Вот счетовод гремит костяшками счетов, вот купец нюхает табак и чихает на него, вот устало, засыпая на ходу, телепается толпа крестьян. Распахиваются снова двери, и в зал строевым шагом входят, чеканя шаг, лихие красавцы, вылитые сармат - белогвардейские и красноармейские офицеры. Их жизнь была слишком коротка, и потому они остались такими юными...

… Куда? Брысь! Это не твой род, не твоя родословная, тебя не должно быть здесь! Какая-то Лорелея, заблудившись в чужих снах и колодцах времени, - хрупкая, как хрустальная статуэтка, песочно-соломенного цвета волосы, болезненная белизна кожи, нос - вздернутой кверху кнопочкой, серые глаза, - продралась сквозь толпу моих предков - его потомков и нагло начала кокетничать с сарматом. А он, ну типичный мужик, развесил уши...но так красиво развесил! Коршун. Кащей с гипертрофированным чувством собственности. На расстоянии можно было почувствовать, как в венах его гулко билось горяечее сердце. Дыхание было похожее на дуновение обжигающего суховея, глаза сверкали, тело - сгусток энергии и силы (сестренка! Таких мужчин уже нет!) Он пошел к ней. А люди ловили его, хватали за плащ - ткань трещала, распадаясь на куски в их руках, ругали его последними словами и говорили, что это нельзя делать,нельзя уходить от зова крови, иначе не увидишь последнее звено рода. Но он так устал от пестрых лиц, разноцветья кожи и глаз, от топота, от гомона - ему было все равно...

Холодная рука Лорелеи коснулась его плеча, и тут он остыл. Поверх ее головы он увидел меня — отчетливо, ясно, без дымки. Последнее звено. Непонятной национальности и внешности - зелено-карие глаза, фигура польской дамы, профиль священника, черные вихры. Я стою перед ним и жду. Чего жду? Не знаю. Незнакомка испуганно смотрит на нас обоих, в прекрасной ее головке не хватает винтиков, чтобы понять, что ее настораживает. Внезапно все рушится, все исчезает, превращаясь в пыль - стены, люстры, обшарпанный пол, люди и Лорелея. Мы в степи. Весна. Цветут травы и чабрец, и ветер, мой любимый порывистый друг, окутывает меня ароматом цветущей стихии, он обволакивает меня песней свободы... И сармат отчаянно пытается угадать во мне свои черты, пока не убеждается, что я все-таки его рода, что в моих жилах булькает его взбалмошная кровь.

Он идет ко мне, улыбаясь как мальчишка, жестами прося меня подойти к нему ближе, но я не могу сдвинуться с места — передо мной пропасть, время и сотни поколений отделяют его от меня. Тут вдалеке отряд его сородичей возвращался с набега на славянское поселение, и среди повозок с награбленным я вижу девушку. У нее связаны руки, на ней длинное простое холщовое платье, под которым угадывалось стройное мускулистое тело, крепкие ноги, молочная белизна кожи, румянец во всю щеку, горящий ненавистью взгляд изумрудно-зеленых глаз, а волосы - цвета меда - мелким бесом вьются до бедер... Мы оба увидели ее. Кем она ему будет? Женой, наложницей или рабыней?

Мужчина углядывает во мне черты той славянки - зелено-карие глаза, горящий взгляд и бледность кожи. Как и его черные кудри и хитроватое подмигивание. Что ж, недостающий кусочек паззла найден. Ничто не должно меняться. Ветер кружит вокруг, заворачивая его в плотный туман (я успеваю увидеть легкий кивок головы в сторону пленницы), и напоследок передо мной встает его будущее - зеленоглазая жена, много детей и непонимание среди сородичей...

...Хорошая вещь - семейные легенды, а если еще и отдаться воле фантазии... А ты, сестренка, недавно брякнула при всех, что разгадала То сновидение, будто бы мне снились откровенные объятия накачанных мужиков. После этого, я поняла, что ты выросла, что той малышки с каштановыми шелковыми кудряшками и развязанными ленточками туфелек больше нет, что передо мной эгоистка и неразумный подросток, считающий, что все нации (а уж русским как досталось от тебя!) - говно, а Украина - лучше всех. Я поняла, что я - не ты, и ты - не я, и никогда такой не станешь, к моему разочарованию. Наши отношения дали трещину - при всех в моих нервах пытался копаться глупый ребенок, я тогда молча взяла книгу и вышла на улицу, под тень молчаливых и мудрых старых грецких орехов, а ты язвительно пропела: «Да-да-а, мужик тебе снился, голый и возбужденный».

Сестренка! Нет никаких мужиков, никаких причиндалов и тому подобное. Мои сны - это игра воображения, разминка подсознания - оно по ночам тащит меня к себе за шкирку, в его объятиях я становлюсь кем угодно - от мелкой букашки до луча рассветного солнца...

Я надеюсь, ты поймешь меня.

Никогда, запомни пожалуйста - никогда не пытайся угадывать чужие сны.

Твоя сестра из России.