Кактус на снегу

   
 
   Я лежу  под августовским черноморским солнцем. Внимание привлекает смешной кактус, слепленный неизвестным мастером. Он зачем-то воткнул в шарик из мокрого песка зелёные травинки. И ещё я смотрю на шатер, в котором молодой красивый массажист звонко хлопает сложенными в лодочки ладонями по пышным бокам стареющей девушки.
   Вспоминается, что сегодня утром я уже видела его в коридоре  отеля. Он прятался за углом, и едва я прошла к лестнице, покинул свое убежище, чтобы начать настойчиво звонить в один из номеров. Там жила молодая дама, она отдыхала вместе с маленькой дочерью. Вчера, когда массажист разминал даме каждую косточку, она, ощутив невероятный прилив бодрости, зачем-то сообщила ему, в каком номере её искать. И когда. Утром, пока его не измотала работа. Во всяком случае, судя по внешним признакам, все обстояло именно так.
     Через двадцать минут, напившись кофе, я шла обратно. Парень замер возле нашего дома. Запрокинув голову, он пытался разглядеть кого-то на лоджии четвертого этажа. Я подумала, что так делает волк, прежде чем завыть на луну. Все ясно. Ему не открыли. 
   Волна набегает на песчаный берег и слизывает мой кактус. Как не бывало. Тихий шум воды, заглушаемый звонкими шлепками,  возвращает мои мысли к страданиям массажиста. А я? Открыла бы?
   Я зачем-то начала задавать себе этот вопрос ещё восемь лет назад. 
   Тогда еще не было дочери, и мы с маленьким Тарасом болтались на испанском курорте. Нам замечательно жилось в небольшом отеле, примостившемся на скалистом берегу Атлантического океана, пока Тарас не занялся моим воспитанием. Он не разрешал мне плавать в океане, чтобы не утонула, запрещал есть, чтобы не растолстела, пить вино, чтобы не опьянела, и ещё категорически запрещалось выходить в одиночестве из номера гостиницы, чтоб не заблудилась. Откуда в нём взялось столько воспитательного напора, мне до сих пор неизвестно, и все-таки  я старалась никого не расстраивать.
    Но каждый вечер, едва Тарас засыпал, я мчалась к ближайшему бару, хватала со  стойки большой пластмассовый бокал,  насыпала в него лед, выливала туда же 100-150 граммов рома. Оставалось только достать из ледника  бутылку колы и заполнить ей оставшееся пространство в бокале. Затем я уносилась со своей  добычей в номер и осторожно прокрадывалась к себе на веранду, отгороженную от дорожек, освещенных фонарями, толстым слоем колючего  кустарника. Медленно попивая коктейль, наслаждалась покоем   и разглядывала фонарь, отбрасывавший ажурную тень на лунную дорожку. Одно стекло фонаря было разбито ветром, остальные стекла слегка дребезжали под его мощными порывами, сливаясь с ревом стихии и как-то жалобно ей подвывая.   
    Где-то на пятый вечер моего сидения на лоджии, к разбитому фонарю деловито подошел молодой человек в форме служащего отеля и начал менять стекло. Он легко справился с задачей и оглянулся, почувствовав мой взгляд на своей спине.
   А ведь я раньше видела это лицо. Видела не один раз! Оставалось только вспомнить, где. После размышлений о вреде алкоголя, мысли, наконец, приняли конструктивное направление. Откуда-то из недр памяти всплыл рисунок. Сто лет назад я нашла на снегу листок бумаги с карандашным наброском портрета, когда возвращалась из школы. Вряд ли я тогда обратила бы внимание на него, но рядом, тоже на снегу,  в разбитом горшке  лежал кактус.
   Кактус  я оставила на снегу, а листок с портретом остался у меня,  и я могла разглядывать его сколько угодно. Потом он куда-то потерялся.
   И вот в прозрачном свете луны я вижу ту самую  линию подбородка, чуть выступающие скулы, дерзкий разрез глаз… Глаза. Синие. Брови и ресницы черные, хотя сам  светловолосый. Наверное, волосы выгорели на солнце, а брови и ресницы не выгорели. Но это он. Точно он.  У него даже воротник расстегнут до третьей пуговицы, как на том изображении.
   Когда я поняла, что уже целую вечность разглядываю стекольщика, и он также внимательно разглядывает меня, то засмущалась, быстренько вернулась в номер, плотно задернув шторы. Стараясь игнорировать шум крови в ушах, я заставила себя улечься спать.
   В пять часов утра я начала собираться на завтрак. Перед зеркалом были примерены все имеющиеся в наличии сарафаны и платья,   было исполнено с десяток модификаций загадочных улыбок. Нет, ничто не могло придать мне уверенности. Поставила ноги на шпильки, задрапировалась в какую-то тряпку, кое-как мазнула кисточкой по ресницам. Может, не ходить на завтрак?
   Мы обогнули здание. Оставалось только выйти на центральную аллею, но тут я обнаружила гору шлангов, лежащих поперек тротуара. Тогда из зарослей тропических деревьев вышел нарушитель моего душевного покоя, после чего приступил к расчистке дороги. И пока он освобождал путь, мне всё никак не удавалось перехватить его взгляд. Когда дорога была свободна, я прошла вперед с твердым намерением не оглядываться. Оглянулась. Мне показалось, он смеётся.
   С этой минуты я всегда знала, где, в какой стороне нашего отеля находится человек с рисунка. Интуиция безошибочно подсказывала, в каком направлении двигаться, чтобы его найти. Мы не разговаривали. Но от наших  глаз можно было зажигать свечи.
   И тут, вероятно, это был сигнал из космоса, что пора выбросить  из головы все эти глупости, разболелся Тарас. Я лечила ребенка, и никуда не выходила целую неделю, заказывая еду из ресторана в номер. Последний день отпуска ознаменовался выздоровлением мальчика и прогулкой по океану в поисках китов. Уже поздно вечером, возвращаясь с экскурсии, мы проходили мимо того самого фонаря и я с тоской подумала, что хорошо было бы залепить в него камнем. Стекло сломается. Человек с портрета придет.    Конечно, я струсила. Фонарь остался цел. А мне всю последнюю ночь мерещился стук в дверь. Может быть, в дверь действительно стучали. Но я не встала с постели, не открыла, потому что не знала, что сделаю, если за дверью окажется человек с рисунка... 
   Утром, вместо уже примелькавшегося  щуплого юноши в ливрее, развозившего чемоданы и туристов по отелю, в мой номер неожиданно вошел человек с рисунка. На его широкой груди ливрейка не сходилась, и ему пришлось держать её в руках, дабы у меня не возникло сомнений, что он пришел строго по делу – отнести багаж.
     В гробовом молчании парень сложил на тележку мои чемоданы, и мы печально, как траурная процессия, побрели к остановке такси. Когда он споткнулся, едва не перевернув тележку, я едва успела удержаться, чтобы не схватить его за локоть, тем самым  предотвратив падение. Потом я сама  чуть не разбила нос, и он также в последнюю секунду отдернул руку, которой пытался меня подхватить.
   Мы подошли к машине. Я пристегнула ремни детского кресла, надежно закрепив ими Тараса, и подошла к открытому багажнику. Человек стал убирать мой чемодан.
   Какая же ерунда – всего лишь задеть друг друга руками. Но я и сейчас помню это ощущение рукава его рубашки на своем предплечье.  Я повернула голову, и почувствовала на своем лице его дыхание. 
    Неожиданно громко что-то прокричал Тарас, мне пришлось немедленно взять себя в руки и посадить в машину.  На сидении рядом с водителем расположился наш гид, они оживленно беседовали.
   Когда машина развернулась, я посмотрела в окно и увидела, что человек с рисунка стоит возле фонаря и в отчаянии смотрит на меня так, словно теряет что-то бесконечно дорогое, но не в силах этому помешать. И в эту минуту стеклянный фонарь над его головой лопнул, взорвался  фонтаном мелких осколков. Человек даже не пошевелился. Я и сама не заметила, как прижала к дверце обе ладони, а губами коснулась стекла машины.  И тут же отпрянула, словно обожглась.
- Кто этот человек?
- Он из Сербии,  - начал объяснять гид, - кое-как нашел здесь работу. Ни семьи, ни друзей. А что? Приставал? 
   Мне стало странно, что на такой простой вопрос я не могу дать определенного ответа. Потому что не знаю.
   Вот и теперь – смотрю на красавца массажиста, а сама вновь переживаю ту давнюю историю с ожившим портретом.
   И вдруг, словно можно что-то изменить в событиях восьмилетней давности,  я загадываю на энергичную, легкую чайку. Если эта птица на бреющем полете выхватит из моря рыбу, значит,  надо  было мне, не задумываясь о последствиях, открыть дверь номера тому человеку с картинки, а если у неё не получится и она её не схватит – значит, все правильно,  значит, хорошо, что все так получилось… вернее, не получилось…
    Солнце нещадно льёт жар на раскаленный пляж, мне уже давно пора идти домой. Что же я всё сижу на берегу? Неужели жду, когда эта глупая  чайка, наконец, очертя голову ринется вниз, в черно-синие волны и всё-таки схватит свою рыбину?
   Глупая птица не торопится. Качается на волнах, носится в небе, топает по песку. Будто у неё вся жизнь  впереди.
   Всё правильно. Зато не о чем переживать. Разве что о кактусе, оставленном на снегу.