Убийство из любви

Мне очень больно вспоминать об этом. Моя маленькая Нина, с её всегда широко раскрытыми на мир глазами, до сих пор каждую ночь снится мне.

Всё началось с её увлечения театром. Прочтя в юности «Ромео и Джульетту», она настолько влюбилась в образ веронской красавицы, что однажды заявила: «Моя жизнь будет бессмысленной, если я не сыграю Джульетту!» Я, как мать и как в прошлом актриса, конечно, поддерживала выбор дочери. После смерти мужа она стала смыслом моей жизни. Чтобы проводить больше времени с ней, мне пришлось уйти из театра и работать то на рынке, то в школе, то в музее - словом, делать всё то, к чему не стремилась, работая иногда на двух работах сразу. Мои старания не прошли даром - я подняла свою дочь.

Когда на её выпускном я увидела, что моя маленькая Нина, не такая уже маленькая - стройная, молодая, красивая, белокурая девушка в синем платье пластично танцует вальс - не смогла сдержать слёз.

Увлекаясь театром, она совершенно забросила личную жизнь, отказывая всем своим воздыхателям. Она зачитывалась пьесами Шекспиром, Мольером, Чеховым, Гоголем, Пушкиным и Бернардом Шоу. Мир театра заменил ей реальность, как «Чайке», что для настоящей актрисы, я считаю, вполне нормально. В каждом актёре должна быть доля безумства.

Нас с ней обошёл стороной конфликт отцов и детей. Она не стремилась в клубы, я иногда даже сама уговаривала её пойти погулять. Мы обе слушали классическую музыку, смотрели интеллектуальное кино, любили живопись, одевались элегантно, доверяя не переменчивой моде, а своему вкусу. В школе над Ниной подтрунивали, обвиняя в старомодности, но ей всегда хватало достоинства не вступать в споры с глупцами.

Она была отличницей, и ей не стоило труда поступить в театральное училище. С тортом и шампанским мы отпраздновали этот день, не подозревая, что медаль может обернуться другой стороной.

Чистая душа Нины постепенно пятналась театральными интригами. Когда на втором курсе ставили спектакль «Ромео и Джульетта» и роль Джульетты отдали не ей, а её лучшей подруге, Нина разорвала с ней все связи и стала отзываться о девушке неподобающим порядочному человеку образом.

Всё чаще она говорила о жертвенности актёрской профессии, о том, что на алтарь славы нужно принести молодость, красоту и личное счастье. Конечно, творческие люди любят произносить громкие слова, но я прежде всего мать, и для меня на первом месте стоит счастье дочери. Лучше пусть она будет счастливой медсестрой, чем несчастной актрисой.

Как-то я высказала ей свои мысли, на что она с упрёком ответила:

- Ты, мама, сама не воплотила свою мечту о театре в жизнь и мне не позволяешь этого сделать.

- Я тебе ничего не запрещаю. Не укоряй меня. Ты же знаешь, тогда я была беременна и не могла работать в театре.

- Нужно было сделать аборт!..

Я ужаснулась её жестокости и лишь проговорила:

- Я же тобой была беременна. Я бы тебя убила.

Она что-то произнесла про алтарь славы, чего я, шокированная, не расслышала.

Спустя некоторое время она потрясла меня новостью: Нина влюбилась! Впервые в жизни. Я, конечно, очень обрадовалась, но, услышав, кто он, поняла, что с радостью я поторопилась. Это был шестидесятилетний режиссёр театра, ставивший уже ненавистную мне «Ромео и Джульетту», Настоящие эмоции выказывать при ней было бы глупо, поэтому я притворилась заинтересованной и попросила Нину познакомить меня с ним.

Старый, толстый мужик с безобразной бородавкой возле носа, в сером помятом костюме, с беретиком и абсолютно не вписывавшимся в образ красным шейным платком, произвёл на меня угнетающее впечатление. Заметив это, дочь мне шепнула:

-  Внешность - не главное. Ты только послушай, как он говорит о театре, и сразу влюбишься в него.

Меня терзали смутные сомненья: что может сказать мужик с бородавкой, чтобы влюбить в себя? Тем не менее, я подошла к режиссёру и узнала, как у него подвешен язык.

 

- О. это Вы создали этот алмаз, - сказал он мне, - очень приятно познакомиться. Могу Вас заверить, что Вы передали его в руки достойного мастера, способного огранить то, что дано природой.

- Огранить или ограничить?

- Не разделяю Вашего скептицизма. Конечно, природный алмаз больше по размерам, но зато ограненный сияет ярче, а ведь именно это определяет ценность дорогих камней. Так что, если я и хочу её ограничить, то только от всего обыденного, пошлого и бездарного.

- Так Вы - ювелир? - спросила я, ожидая скромный ответ, но ожидания не оправдались.

- Да, я ювелир человеческих душ!

Всё с ним мне стало ясно - софист, демагог. Вежливо попрощавшись, я ушла.

Дома я с лёгкостью вывела дочь на чистую воду - Нина, к счастью, не умела врать. Она флиртовала с режиссёром только для того, чтобы получить роль Джульетты, а сразу же после постановки обещала мне с ним порвать. Я долго упрашивала её расстаться с ним сегодня же, но тщетно. Сошлись мы на том, что никакого интима в их отношениях не будет.

После премьеры спектакля Нина неожиданно охладела к театру. Сыграла она Джульетту (именно сыграла, а не вжилась в роль) с технической точки зрения неплохо. Моему восприятию мешала пропасть между чистой девочкой из Вероны и хитрой киевской девушкой. Однако, это моё субъективное мнение, главное, что зрителям понравилось.

Свою холодность к театру она объяснила тем, что театральная слава несоизмеримо мала с популярностью кино. Теперь её всё реже можно было увидеть с текстом пьесы в руках и всё чаще - за просмотром кинофильмов.

Украинское кино, как известно, умерло, и надеялась она сняться хотя бы в сериале. Ей с её аристократизмом было не очень приятно опускаться от Джульетты к какой-нибудь героине-любовнице из очередного мыла. Однако примеры Сергея Безрукова, снявшегося в сериалах «Бригада» и «Есенин», и Константина Хабенского с его «Улицами разбитых фонарей» вдохновляли Нину и заставляли её считать сериалы переходным этапом к большому кино.

Ни одна мать не может наблюдать моральную деградацию своего ребёнка. В ней развивались скрытность, завистливость, гордыня, и это пугало меня. Все мои упрёки Нина парировала термином «маска» и уверением, что это только в кругу избалованной богемы она такая, а со мной всё та же «белая и пушистая» маленькая девочка.

После многочисленных просьб её наконец-то утвердили на роль в одном сериале, но поставили условие - она должна сниматься обнажённой. Я догадалась, о каком сериале идёт речь, и ужаснулась уже одному только факту, что моя дочь захотела участвовать в нём. Осознавая, что словами её не переубедишь, но всё-таки цепляясь за призрачную надежду, я заклинала её отказаться.

- Нельзя, мама, нельзя. Этот сериал произведёт фурор в мире искусства. Это же не дешёвая порнография, а изысканное, тонкое эротическое творение мастера. Не воспользоваться таким шансом - это похоронить заживо свою популярность.

- Мастера, говоришь. Маргаритой себя возомнила? Опять влюбилась в изящного художника?

- Тебе врать бессмысленно. Не влюбилась, но заинтересовал он меня, как человек, гораздо сильнее всех предыдущих режиссёров. Ему тридцать лет, бородавок на лице нет, словом, мужчина в самом расцвете сил. Его убеждения невероятно прогрессивны. В искусстве он считает главным не таинственность, туманность и наигранность, а, наоборот, искренность, откровенность, ясность. Никаких огранок и ограничений: природный алмаз его взгляду приятнее минерала, побывавшего в руках ювелира. Он не ювелир человеческих душ, он добытчик драгоценностей!

- То есть всё отличие между театральным и кинорежиссёром в том, что у первого ты одета, а у второго покажешь миру грудь и бёдра?

- Нельзя быть такой вульгарной, мама. В сериале главное обнажить душу. Нагота тела - это всего лишь средство, а не самоцель. Перед объективом камеры я буду самой собой, а не придуманной четырнадцатилетней девочкой. О, мама, это самое великое счастье в мире - быть в искусстве самой собой, и ради него я готова пойти на всё!

- В смысле?

- На роль в сериале претенденток гораздо больше, чем в театре, и то, что меня сегодня утвердили, ещё не значит, что это утверждение окончательно и бесповоротно. Конкурентки будут бороться до последнего, и они потеснят меня, если я поведу себя неправильно. Поэтому, мам, никаких табу на счёт интима. Наш режиссёр - фрейдист, он не питает беспочвенных иллюзий в отношениях с женщинами. Я, если честно, тоже в любовь особо не верю. Так что, если хочешь, чтобы имя твоей дочери вызывало трепет у ценителей искусства, дай мне полную свободу действия.

Каждое её слово, как гвоздь, вбивалось в моё сознание. Мне хотелось завыть от боли, опуститься до грубой матерщины и даже ударить её, но, сдержав себя, я лишь проговорила:

- Я хочу, чтоб ты была счастлива, доченька.

- Тогда не мешай.

Она подошла ко мне, обняла, поцеловала и ушла в свою комнату. Прикосновение её губ к моей щеке напомнило мне поцелуй Иуды.

Спать я не могла. Воображение рисовало мою дочь в руках разных толстых, старых и волосатых мужчин, притворяющихся ювелирами душ, добытчиками алмазов, скульпторами талантов, алхимиками сознания, художниками кадра и так далее. Она постепенно будет терять свой талант, ум, женственность, человечность, обретая сомнительную популярность, скорее всего, не актрисы высокого кино, а порноактрисы. Оценивать её мастерство будет не золотая интеллигенция, а озабоченная масса. И я, её мать, ничего не в силах сделать.

Слёзы градом текли по моему лицу, а сознание подсказывало цитату из Гоголя «Я тебя породил - я тебя и убью!» Вначале эта мысль ужаснула, но потом я заметила, что она испугала меньше, чем предначертанное для моей дочери будущее.

На цыпочках я вошла в её комнату с подушкой в руках, наклонилась, поцеловала её в лоб и задушила. Никогда мне не забыть того, как она боролась за жизнь! В ту ночь я постарела на целую жизнь.

…Мне дали восемь лет строгого режима, но это неважно - самое тяжёлое наказание я вынесла себе сама.

Надеюсь, Бог меня простит.