глава 2, 5 Карантинный клуб

Я не поленился пойти и посмотреть. Примерно двумястами ярдами выше тропа внезапно обрывалась и следовал почти отвесный склон, у края которого бил родник. Кто-то выложил его чашу крупными камнями, и они мокро блестели в свете луны. Я наклонился, зачерпнул ледяной воды в ладонь и, поднёся к губам, сделал глоток Вода была подчёркнуто-безвкусной, словно талая, и от её холода заломило зубы. Стряхнув с ладони капли, я выпрямился и, вытянув шею, осторожно поглядел с обрыва. А в следующий миг что-то свистнуло у меня мимо виска и, стукнув о землю, покатилось по склону. По звуку я догадался, что этим предметом мог быть, скорее всего, камень, размером где-то с кулак или около того. Попади он мне в голову хоть касательно, я, потеряв равновесие, качнулся бы вперёд и непременно полетел вниз с обрыва, на острые камни. Даже теперь, когда он не попал, я невольно отшатнулся и закачался на краю, но устоял, поспешно отступив назад. Сообразив, что чудом избежал смерти, я облился холодным потом и стал поспешно озираться, надеясь разглядеть злоумышленника, как вдруг новый звук привлёк моё внимание, внеся в душу ещё большее смятение — похоже, хлопнула дверь нашего домика.
«Неужели Уотсон выходил следом за мной? Зачем? Проследить, куда я пошёл? Почему тайно? Почему не позвал, не окликнул меня? И... кто бросил камень?» От последней мысли я вздрогнул, словно пригоршню родниковой воды плеснули мне за шиворот. «Тьфу. Паранойя какая-то...». Оглянувшись в последний раз, я поспешил к нашему жилищу, насколько мог быстро.
Дверь была закрыта, но я, уходя, не закрывал её а только прикрыл. Значит, звук мне не послышался. Может быть, дверью хлопнул ветер?
Внутри было тихо и темно. Уотсон по-прежнему лежал в постели, ровно дыша, как спящий, даже похрапывая. Не спал. Ничуть не спал. Притворялся.
Я шагнул к его постели и бесцеремонно положил на его руку ладонь, определяя на ощупь кожную температуру. Если он выходил, то у него не было времени раздеться, а значит, кожа остыла от резких порывов ветра. Если оставался в постели, она должна быть тёплой. Его кожа была холодной, и Уотсон на мгновение задержал дыхание, когда я прикоснулся к нему, лишний раз доказав, что не спит.
- Сейчас в меня бросили камнем, - сказал я.
Он перестал притворяться — открыл глаза и пристально посмотрел на меня:
- И вы думаете, это сделал я? Вы так думаете. Холмс?
- Кидали, чтобы убить, - добавил я, не отвечая на его вопрос. - И почти преуспели. Камень пролетел в дюйме от виска, я стоял на самом краю обрыва...
Уотсон сел в постели и, чиркнув спичкой, зажёг керосиновую лампу. Несколько мгновений он молча ждал, пока фитиль разгорится, после чего повернул встревоженное лицо ко мне.
- Кто здесь может хотеть вас убить? - показалось ине или он, действительно, выделил голосом «здесь»?
- Не знаю. И это пугает меня больше всего.
Некоторое время мы молчали. Я присел на край его постели, повинуясь приглашающему жесту, и теперь видел его лицо в профиль. Мерцающий свет лампы неярко освещал его, набросив на черты подвижную обманчивую маску.
- Может быть, это какая-то случайность? - наконец, предположил он. - Непогода, ветер...
- Но не ураган, чтобы поднимать с земли и швырять камни, - я потёр ладонью лицо. Страх не уходил.
- Тогда уезжайте, - твёрдо сказал Уотсон.
Подозрение снова шевельнулось в моей душе — а что, если камнем хотели лишь напугать? Что, если я ошибся, читая послание Уотсона между строк, и он вовсе не жаждал меня видеть? Он читает газеты, возможно, переписывается с кем-то из французских коллег — он мог знать о моих делах больше, чем я предполагаю, мог почувствовать моё душевное состояние и понять, как мало сейчас нужно, чтобы вывести меня из равновесия.
Я повернул голову и попытался взглянуть ему в глаза:
- Вы думаете, мне лучше уехать?
Его взгляд ускользнул.
- Я не хочу, чтобы вы зря подвергались опасности, - проговорил он, тихо и глухо. - Когда вы ведёте расследование, у вас десять ушей и глаза на затылке, но сейчас вы — такой же несчастный влюблённый дурак, теряющий возлюбленную, как и я. А я знаю по себе, что мир при этом, словно в тумане. Вы пропустите знак угрозы, и вы пострадаете или погибнете. Я — эгоист, я думаю о себе. Ещё и вашей смерти я не переживу.
- Кто, по-вашему, может угрожать мне? - проверяюще спросил я.
- Я знаю, что вы разоблачили преступный синдикат, я знаю, что их главарь ушёл, и вы не только не знаете его в лицо — вы вообще ничего о нём не знаете. Он будет мстить — вы разрушили всю его доходную империю. И он не тот человек, чьей мести можно не опасаться.
- Откуда же вам всё это известно?
Уотсон вздохнул и потянулся за портсигаром.
- С самого приезда сюда вы беспокойно спите, Холмс... Об остальном прочёл в газетах или догадался. Здесь выписывают «Новости» на английском языке — в клубе можете потом взглянуть на подшивку.
- Что?! Я разговариваю во сне?! - ужаснулся я.
- Да за вами такое и раньше водилось, - он пожал плечами и протянул мне раскрытый портсигар.
Я покачал головой.
- Вы что, бросили курить? - с удивлением спросил он.
- - Не хочу... Чёрт, Уотсон. Я и не знал, что разговариваю во сне. Для человека моего образа жизни это очень... неудобно.
- Ну, это бывает не всегда, даже нечасто, - успокаивающе заметил он. - Зависит от вашего душевного состояния, я полагаю. А сейчас оно оставляет желать лучшего.
Мы снова замолчали, прислушиваясь к нестихающим завываниям ветра. По полу несло сквозняком. Я передёрнулся.
- Озябли? - Уотсон заботливо укрыл мои плечи краем одеяла. - Здесь стены просто бумажные, словно в японских хижинах - когда дует с Иланга, бумаги взлетают со стола даже при закрытых окнах, а по полу так и свищет. Подожмите ноги — вам будет теплее.
- Уотсон, вы сами хотите, чтобы я уехал отсюда?
Он склонил голову к плечу и посмотрел на меня со смесью насмешки и укоризны — очень насыщенный взгляд. Я терпеливо ждал ответа.
- Нет, - сказал он. - Я ревную к вам Мэри — это святая правда. Тут уж ничего не поделаешь: вы ведь не откажетесь от общения с ней — вы мне сами об этом сказали, честно и недвусмысленно. А я не могу с этим смириться — таков уж я, и таковы мои взгляды. Но при всём при том... Даже то, что вы сейчас сидите рядом, и то, что вы вообще здесь, со мной, чем бы вы не руководствовались... То есть, я льщу себе надеждой, что вы руководствовались не только любовью к Мэри, но и... - он смешался и, потупив взгляд, принялся было разглядывать свои руки, но всё же закончил совсем тихо, - … ко мне. Вы ведь считаете меня своим другом, Холмс? Я не могу так ошибаться...
Я облегчённо выдохнул — наваждение прошло. Я снова мог разговаривать с Уотсоном, как с близким человеком, хотя и был, не впервые уже, удивлён его необыкновенно обострившейся проницательностью — похоже, мои подозрения не остались для него тайной. Хорошо ещё, если дело в Уотсоне. А если это я становлюсь открытой книгой? Между тем, он, вскинув голову, продолжил взволнованно:
- Потому что я, не смотря ни на что, люблю вас, мой дорогой друг, и не хочу вашей преждевременной смерти ни на каких условиях. Только поэтому, а не почему-либо ещё, я готов настаивать на вашем отъезде — настаивать вопреки моим собственным желаниям и интересам.
- А какая разница, где мне быть? - пожал плечами я. Край одеяла при этом моём движении соскользнул, и Уотсон снова поправил его на мне. - Если этот человек захочет мне отомстить, у него не будет к этому серьёзных препятствий, где бы я ни находился. Денег у него много, свобода передвижений, к сожалению, тоже при нём, так что дело только за желанием, а оно, полагаю, имеет место. Нет, я уж лучше останусь здесь, с вами. Если вам, как вы фактически сознались, нужна моя дружеская поддержка, то и мне, как вы могли догадаться, ваша не помешает...
Уотсон улыбнулся.
- А зачем вы выходили? - спросил я. - Вы ведь не будете отрицать, что вы выходили, пока меня не было в домике, Уотсон?
- Разумеется, не буду, выходил. Я проснулся и не увидел вас в постели. Естественно, встревожился. Пошёл и выглянул из двери. Я не сразу вас увидел — то есть, сначала мне показалось, что я вижу именно вас — вон там, на тропинке, - Уотсон неопределённо махнул рукой, указывая направление. - Но потом я понял, что это не вы — тот человек был несколько иной комплекции, когда его осветила луна, я это увидел. Тогда я стал искать глазами, пока луна не закатилась за облако, и увидел вас у ручья. Мне не хотелось обнаруживать себя, обнаруживать то, что я за вами подсматриваю, потому что вы могли быть не в том настроении, в котором нужен зритель. Поэтому я вернулся в дом — и всё.
- И хлопнули при этом дверью?
- Я прикрыл её так же, как оставили вы. Говорю вам, мне не хотелось себя обнаруживать. А захлопнуло её, наверное, ветром.
Мы помолчали. По совету Уотсона, я успел забраться под его одеяло с ногами, скорчившись для компактности, и мне удалось согреться, к тому же, повторюсь, мне нездоровилось, сильно клонило в сон.
- Так вы говорите, что не разглядели, кто был человек, спускающийся по тропинке? - вяло спросил я, чувствуя сильную потребность прислонить к чему-нибудь голову.
- Нет... У вас глаза слипаются, Холмс. Идите-ка вы ложитесь.
- Да конечно... - я спустил ноги, и их снова обожгло ледяным сквозняком.
Я с содроганием подумал о том, как остыла моя постель. Действительно, гладкая дешёвая простыня встретила чистым льдом. Я, дрожа, натянул одеяло до подбородка, чувствуя, что мышцы сведены до боли, и я не могу их расслабить. А тут ещё завывания ветра дёргали за расстроенные нервы и мешали мне. Я изнемогал от усталости и не мог уснуть почти до самого утра.