А. Г. Иванов. Храм детства Гречина

[Статья опубликована с любезного разрешения А. Г. Иванова. Все права на статью принадлежат автору.]

«ХРАМ ДЕТСТВА» И КАПИЩЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ

На прошлой неделе Борис Сергеевич меня спросил, какой из его текстов я бы посоветовал массовому читателю. Я не все его тексты читал и ответил, не много думая: мол, «Храм детства» годится. А после я задумался сам для себя: действительно ли совет хорош? И, даже если не очень хорош, можно ли этот текст читателю рекомендовать? А если можно, то почему? И если нельзя, то опять же почему? За свои слова я привык отвечать, поэтому не успокоился, пока сам для себя этот вопрос не разрешил. А разрешив, решил и записать свои мысли, благо, нашлось свободное время.

Прежде всего, Б. С. Гречин — вообще, к сожалению, не массовый писатель, тут я со своим ответом ему попал пальцем в небо. Или это он попал пальцем в небо со своим вопросом? Потому что, какой его текст ни возьми… Существует просто-напросто такая вещь, как «формат» и «волна»: блажен тот, кто эту волну сумел почувствовать, верней, тот, чей художественный и жизненный интерес совпадает с этой волной. А если не совпадает, тут уж ничего не попишешь: точней, попишешь, да только в стол. Но не только в неформатности дело, а ещё и в «антидемократичности», а уж это совсем не вписывается в общемировую культурную тенденцию последних веков, это — серьёзный «грех». Антидемократичность ещё называется аристократичностью. Откройте вы тот же «Храм детства» — и сразу поймёте, о чём я. Вот начинается текст повести: немецкий эпиграф из Рильке. И не ленится же автор, во-первых, процитировать оригинал Рильке, во-вторых: два перевода, Пастернака и Евгения Борисова! Видимо, чтобы создать объёмность восприятия, так сказать, стереоскопичность, только кто же будет читать эти эпиграфы? А если читателю, не дай Бог, Рильке не очень знаком (а можно ведь быть прекрасным человеком, не зная этого немецкого поэта, да и массы других авторов), то нет ли риска вызвать у читателя лёгкое раздражение? Не спросит ли нечаянно он, массовый-то читатель, у автора: «Самый умный, что ли?», как вам кажется? Понять, пижонством или художественной потребностью является для автора эта самая цитата из Рильке (мне кажется, что всё-таки потребностью), можно, только прочитав текст. Но ведь не каждый прочитает. Понятно ли теперь, почему про массовость говорить не приходится?

Но всё же массовость — не единственный показатель качества художественного текста, хотя я лично убеждён: этот критерий в сочетании с другими — вполне себе работоспособный и неплохой. И Шекспир, и Гёте для своего времени были массовыми авторами. Но вот, например, тот же Рильке (а из русских поэтов — Фет) массовыми авторами никогда не были, что не отменяет, однако, глубины их поэзии. И не только глубины, а особой прелести, которой каждый читающий не обязан восхищаться.

Таким образом, вопрос состоит не в том, является ли «Храм детства» повестью для массового читателя (мы уже выяснили, что нет), а в том, является ли он значимым текстом. Моё личное мнение как читателя: является.

Теперь я это своё личное мнение должен как-то объяснить, иначе грош ему цена. И здесь с первых шагов — масса сложностей. Чтобы объяснить эти сложности, я для начала кратко перескажу содержание: может ведь быть такой читатель, который перед тем, как читать сам текст, глянет досужим взглядом мою статейку.

Вот это содержание: директор строительной фирмы заключает с директором школы договор на монтаж на школьном дворе неких деревянных конструкций или, как их называют, «малых форм», то ли игрового, то ли воспитательного назначения. Кстати, подписывает он договор после победы на электронных торгах (или как правильно называется эта процедура), то есть в соответствии с законом, речь не идёт о коррупционном интересе, говоря юридическим языком. Ну, случилось так: может быть, изредка и так бывает, не знаю. Пока суд да дело, лесоторговец (от его имени ведётся повествование) познакомился с молодой учительницей, на которую директор школы точит зуб за то, что учительница имеет своих сторонников в педагогическом коллективе, проще говоря, руководителю образовательного учреждения кажется, что её подсиживают. Обычная, в общем, житейская (пока ещё) история. А вот у учительницы есть младшая сестра, совсем молоденькая девчушка (ей в ходе повести исполняется восемнадцать лет). И эта девчушка тоже, даром что совсем молодая, занимается педагогикой, но только какой-то очень странной педагогикой. Она собирает детей, просто отовсюду, где найдёт их, и вот… учит их чему-то. Причём не вполне ясно, чему (главный герой, тот самый лесоторговец, хоть и подслушал один урок, но ясней ему не стало), но дети от её уроков в восторге. А вот родители не очень разделяют этот восторг, чем директор школы искусно пользуется, вызвав родительское негодование в отношении молодой учительницы, которой, кстати, и принадлежала идея построить деревянные домики на школьном дворе: именно она придумала весь проект, после чего на проект был выделен президентский грант. От такого жаркого недовольства достаётся и бизнесмену: родители требуют уже заключённый контракт расторгнуть, а постройки демонтировать. Домики — «неформат» (забавно, что и здесь пришлось к месту это слову), больше их никуда не продать и ни к чему не приспособить, и вот бизнесмен-рассказчик со злости одной тёмной ночью обливает постройки бензином и сжигает их прямо на школьном дворе. Но только подозрение падает на молоденькую девчушку — самозваного педагога, которую уже успели в общем мнении сделать виновницей всех бед. В отношении девушки возбуждают доследственную проверку, затем интересуется ей и другое ведомство, и, не вынеся переживаний, девушка то ли сводит счёты с жизнью, то ли погибает от тяжёлой болезни на «нервной» почве. Таков, в общем-то, весь сюжет.

И как прикажете защищать мне это содержание? Не то чтобы оно — порнографическое или аморальное (совсем нет), и не то чтобы оно мелкое (тоже — совсем нет: впрочем, это моё личное мнение, которое никто не обязан разделять). Дело в том, что содержание больше ставит вопросов, чем предлагает ответов. Этих вопросов много.

Главный из вопросов: как мы должны относиться к восемнадцатилетней девушке-педагогу? Она творит благо или зло? Она — опасная сектантка, как предполагают родители? Корыстный агент англосаксонских сил, до чего, с подачи директора школы, договаривается родительское собрание? Видимо, нет, и в действиях девушки нет никакой корысти. Но можно ведь и вполне благими намерениями вымостить дорогу в ад, и очень хорошо это возможно.

Сложность моего рассказа усложняется тем, что девушка — немного (или очень много) не от мира сего, как, собственно, и её ученики, которым как раз и надо такую вот непрагматичную наставницу (некоторые из них её младше всего на год-два). Девушка (её зовут Алисой) имеет некоторые дары, к которым читатель не знает, как должен относиться. Например, её способность читать мысли, которую она мимоходом демонстрирует рассказчику-лесоторговцу, — действительная способность или шизофрения? Автор-то ответов не даёт, он от суждений воздерживается. Разгадывайте, мол, сами.

Разгадываем, и разгадать не можем. Если мы атеисты и агностики, то, конечно, назовём девушку психически нездоровой. А если мы — верующие люди, то ведь верующему человеку неплохо помнить, что имеется и тёмное вдохновение, и даже бесовское одержание. Как выражается Дьявол в «Братьях Карамазовых», «вообрази, они [спириты] полагают, что полезны для веры, потому что им черти с того света рожки показывают». Может быть, и Алисе рожки показывают? Что любопытно: у старшей сестры есть православный духовник. А вот у младшей, Алисы, никакого духовника нет. Старшая сестра её деятельность одобряет. А разве при этом не может она искренне ошибаться, просто из симпатии к близкому человеку? И она как христианка разговаривала ли со своим духовником об этой необычной педагогике? При всём этом семья Мироновых-Стейн имеет по материнской линии ещё какие-то теософские корни. А с этой теософией, Господи помилуй, нам что прикажете делать, если даже старшая сестра Алисы, учительница, не знает, было ли общение её матери с тибетскими владыками мудрости мистическим даром или ненормальностью? Автор ответа нам не даёт, как не даёт и других ответов.

Он, автор, зачем делает так? Не из трусости же? Видимо, нет. Мне очень нравится прямая и честная позиция Гречина в его публицистике. Позиция эта сводится, чтобы назвать вещи простым и грубым русским языком, вот к чему: если некий человек — пи***ас, то религия должна ему откровенно сказать о том, что он — (3,14)дорас и что это — грех, а не тетешкаться с ним.

А вот в повести нам автор таких прямых указаний не даёт. Может быть, потому, что пишет художественный текст, а не публицистический, и в нём — иные законы? Возможно. А может быть, потому, что сам не определился, как относиться к теософии? Да нет, определился вроде бы: уже начав писать, нашёл я в Сети его статью «Отношение буддиста к теософии», в которой сам чёрт ногу сломит и которую я, положа руку на сердце, до конца не дочитал: так в ней много тибетологии, ориенталистики и всяких специальных вещей, проверить которые я, не являясь специалистом, не имею никакой возможности, думаю, что и другие тоже. Даже пришла мне грешным делом мысль, будто Гречин специально эту статью написал для отвода глаз, чтобы спрятать все концы в воду, чтобы, сказав очень много, в итоге оказаться не полностью откровенным. Но, вероятно, зря я возвожу поклёп на человека: просто автор остаётся верен себе и ничтоже сумняшеся пишет про какого-то Чома де Кёрёша, составившего первый тибето-английский словарь ещё при царе Горохе, как будто не знает он, что массовому читателю глубоко… как бы помягче сказать? — глубоко неинтересен ни Чёма де Кёрёш, ни все остальные махатмоведы и ламознатцы. Или я ошибаюсь?

Думаю, не в этом всё дело, и думаю, что даже теософия не очень при чём. В конце концов, теософиней была только мать девушки-героини, а сама она — вообще невесть что такое. Автор всей повестью, всей фигурой девушки-педагога нам даёт понять: существуют особые люди (дети, которые потом вырастают во взрослых) с особыми талантами. Эти люди просто — иные. Непохожи они на нас. И при том непохожи не в своём грехе, что не было бы диковиной, а в том, что чувствуют мир иначе. Девушка-то вроде бы и в самом деле может читать мысли. Да и чтение мыслей — не главное её достижение: не комикс ведь лежит перед нами, не «Люди Х». 

А какое оно тогда, главное достоинство Алисы? Слова здесь подобрать сложно. Тонкость. Обострённая непрагматичность. Высокая чуткость к некоторым идеям. Вот намёки, которые я породил после долгих думаний («Гора родила мышь»), видимо, не очень удачные, но других пока нет. Приглашаю поискать их вместе. Уже написав определения выше, я вдруг понял, что и лесоторговец-рассказчик повести, и сам автор, и, наконец, сам текст очень напоминают мне Фета (если текст вообще может напоминать человека). Фет, напомню, был грандиозным лирическим поэтом, к которому все определения выше («тонкость, обострённая непрагматичность, высокая чуткость») прекрасно приложимы. И при этом он был крепостником, прижимистым хозяином, русским барином, которых своих крестьян продавал, покупал и, видимо, порол. Говорят, Фет просто страшно злился, когда знакомые ему указывали на его «хрупкость» и его «романтизм». Да Фет, этот дородный мужчина, и внешне совсем не был похож на романтика. Вот так же себя в повести ведёт и лесоторговец: руководит фирмой, разговаривает с «братком», вспоминая, что в бардачке его автомобиля завалялся пистолет, заявляет при случае, что может «и в глаз, и в челюсть», а между тем рассуждает о звёздах и остаётся у молодой учительницы, чтобы послушать, как она читает «Реквием по графу фон Калькрёйту» Рильке в переводе Пастернака. (Где хоть Гречин нашёл этого графа? А если говорить без шуток: превосходная поэзия, превосходная и жуткая.)

Беда-то в том, что и Фет, и Дмитрий Горячев (так зовут рассказчика-бизнесмена) на себя черепаший панцирь из нарочитой грубости напялить сумели, а Алиса не сумела. Ей он, впрочем, как девушке и не очень к лицу. В результате девушка гибнет, и, хоть автор нас упорно убеждает, что погибла она от переживаний, не оставляет нас смутное ощущение, что было это всё же нечто вроде суицида. Но, хотя традиционные религии суицид осуждают, автор внушает нам: не то главное, как героиня погибла. В конечном итоге, именно о её гибели — эпиграф: «Взгляни на них [других мертвецов, умерших своей смертью — А. И.] спокойно, // как должно, не боясь, что по тебе // у нас особенный какой-то траур, // и это им бросается в глаза».   

Алиса гибнет, но гибнет не в результате происков каких-то чрезмерно коварных злодеев и не от «рук кровавого диктаторского режима», как любят вещать либералы. Кстати, в родителях, что присутствуют на родительском собрании, как раз и угадываются либералы, те самые, что охотно выступают на «Эхе Москвы», а также охотно пишут в блогах всякого рода, ратуя за полное и окончательное торжество демократии. Гречин в своей повести нам как раз и представляет современную торжествующую демократию в действии. Девушку осудили родители детей, вполне себе обычные люди, не преступники и не мерзавцы, которые, однако, не хотят, чтобы их дети становились чрезмерно утончёнными и возвышенными. Положим, это право каждого, но они, свободные граждане, и «храм детства» с удовольствием растащат по брёвнышкам, а вместо него возведут спортивную площадку. Так «Храм детства», фактически, оказывается историей об афинских свободолюбивых гражданах, осудивших Сократа (или, если хотите, историей о еврейских гражданах, осудивших Христа), старой как мир, но никогда не перестающей быть актуальной.

Ещё про актуальность: не из тех ли самых демократических мотивов исходили люди, осудившие сельского педагога Илью Фарбера, который вот тоже в своём селе хотел построить свой храм детства (дом культуры) и тоже, как главный герой повести, против своей воли был втянут в грязные денежные игры? Сколько угодно можно кивать головой на прокурора-злыдня, но ведь первый обвинительный приговор Фарберу вынесли  присяжные, почти что народ; и эти «мужички», по выражению Достоевского из «Карамазовых», «за себя постояли». Постояли, видимо, потому, потому что Илья Фарбер со своей немецкой фамилией для села оказался чужаком (как и Алиса Стейн для города со своей английской фамилией вышла чужачкой), а все его (её) прекраснодушные прожекты рассудок здорового потребителя не принимает и не переваривает. У взрослых имеются свои капища в виде торговых центров и спортивных залов, а храмы детства в наше время неуместны. Какое, однако, меткое попадание вышло!

И, возможно, это не единственное попадание. Повесть оказалась точна в предсказании нашего человеческого и гражданского отношения к людям, устремляющимся в своём благом волении слишком далеко, высоко и дерзко. Увы, она будет точна ещё долгое время. Это и является причиной рекомендовать текст для чтения. Я имею в виду не точность неприятного предсказания, конечно. Я имею в виду возможность через этот текст осмыслить то, что человек, вообще-то, осмыслять должен, если он желает молиться не богу своего желудка и приносить жертвы не на капище потребления. Тогда у нас будет возможность строить храмы детства и не сажать их строителей. Хотим ли мы их строить? Это другой вопрос.