Совещание

(Зарисовки из жизни общеобразовательной школы в мужской исправительной колонии. Как события, так и персонажи - всё является совершенно выдуманным, любые совпадения случайны)

Ванечка Писецкий каждый раз, как только Петр Ильич отправлялся  в внеплановый отпуск поправлять здоровье, вступал в права и.о. директора. Не то, чтобы это у него получалось, но старый директор видел исключительно этого милого мальчика достойным продолжателем своей управленческой  линии.

Ванечка особенно любил проводить совещания. Соберется весь коллектив, и Ванечка – теперь вдруг превратившийся в грозного Ивана Ильича – угрожающе нависнув над учительским столом, суровым взглядом обведет рассевшееся  за ученическими столами быдлоучительство. Надо сказать, что коллег Ванечка всегда недолюбливал, и при каждой возможности старался показать им, кто начальник, а кто – кто-то еще.

- Уважаемые коллеги, начальник департамента образования на совещании директоров, где я намедни побывал, - гордо окинув класс взглядом, произнес Ванечка, - потребовал от нас, чтобы  все мы строго спрашивали с каждого учителя за работу. Поэтому теперь, если что не так, на каждого из вас будут писаться докладные, выноситься замечания, потом выговоры – и – досвидос!

Лицо Ванечки светилось неподдельной радостью и осознанием собственной значимости.
Потом его вдруг посетило неприятное воспоминание, и легкая гримаска исказила и без  того неприятное лицо.

- Еще мне хочется затронуть такой вопрос. Прекратите обсуждать  администрацию! Если я вдруг не появился в рабочее время – это вас не касается. Я с восьми утра уже работаю  -езжу то в департамент, то в бухгалтерию. Сколько раз было – захожу в час в школу, а вы все уже с работы выходите. А я после мотания по городу приезжаю, и потом работаю до ночи!

Коллеги, с трудом сдерживаясь от комментариев, разулыбались, потому как знали, что позже трех часов Ванечка никогда не остается на работе, да и многочисленное репетиторство  не оставляет бедному труженику времени на школьную работу. Тем временем Ванечка Писецкий все больше распалялся:

- Мы, администрация, работаем день и ночь, а получаем меньше, чем многие учителя! Вот вы получаете премии из стимулирующего фонда, а администрация – нет! – слукавил он, ибо все учителя прекрасно знали, что каждый замдиректора осваивает еще и учительскую ставку, и к ней – максимально возможное количество баллов по всем направлениям учительской работы. – Вот вам нынче повысили оклады на девять процентов, и еще стимулирующий фонд на пять процентов. То есть вы получите на 14 процентов больше, чем в прошлом месяце, а администрация при этом только туже затягивает пояса.

Надо сказать, что пояс у Ванечки в последнее время действительно стал туговат – так что даже в ремне пришлось новую дырочку проколупывать – иначе не сходился.

- Потому я вам всем запрещаю обсуждать администрацию, и вообще не надо забывать о субординации! И вообще, вопрос о трудовой дисциплине я считаю закрытым!

О субординации, однако, никто и не забывал – манера выступления Ивана Ильича просто не давала забыть о ней.

Допустив прочих заместителей директора до выступления, Писецкий вышел на время из кабинета. Совещание пошло в деловом ключе. Пройдясь по скучной рабочей информации, учителя немного расслабились, ожидая второго пришествия и.о.

Оно, естественно, состоялось вовремя. Но когда Ванечка произнес привычную шаблонную фразу о том, что кто-то может, хочет высказаться, литератор Собакин неуверенно, по ученически протянул руку вверх:

- Можно я по одному вопросу?

Ванечка сперва постарался сделать вид, что не заметил и ничего не расслышал. С Собакиным его связывали давние крепкие отношения. Не то чтобы интимные, но именно Ванечка привел его в школу, поддавшись уговорам их общей знакомой. Возможность пожалеть об этом поступке у и.о. появилась вскоре. Собакин оказался настоящим сукиным сыном, совершенно не блюдущим субординацию, не испытывающим великой благодарности за содействие в трудоустройстве, в добавок, несмотря на четвертый десяток, сохранившим юношеский максимализм, который в сочетании с бульдожьей хваткой был совсем некстати.

Ванечка все также не замечал поднятой руки, но обнаглевший педагог начал без приглашения и не дожидаясь, пока и.о. объявит совещание закрытым.

- Иван Ильич, я вот о чём… - Иван Ильич сморщился, дернулся, но быстро взял себя в руки. – Мне кажется, что не меня одного задел выговор, который был объявлен Александру Андреевичу.

Ванечка побледнел, позеленел, а потом стал пурпурным, почти что в крапинку. Обычно такие дела – когда он в свое исполнение обязанностей объявляет в коллективе взыскания – тем учителям, которые его чем-то успевали обидеть, Ванечка старался провести тихо, чтобы в коллективе не обсуждали, а сами наказанные не вполне понимали, за что они, собственно, наказаны – потому как формальный повод всегда формулировался весьма расплывчато. На такой же исход он рассчитывал и в этот раз.

- У меня такой вопрос к коллективу: есть ли среди нас те, у кого ученики никогда не прикладываются на парту, всегда снимают верхнюю одежду? – тем временем продолжал Собакин; коллектив слушал, затаив дыхание. – Мне кажется, что объявлять за это выговор несправедливо, или надо объявлять его всем без исключения.

Тут Ванечка, не выдержав, взорвался и его понесло:

- Я вообще не понимаю, что за привычка распускать сплетни и обсуждать слухи! Это последний раз, когда я отвечу на грязные выдумки!

- Извините, Иван Ильич, но это не слухи – у меня информация от Александра Андреевича.

- Зачем  вы, Собакин, начали здесь этот разговор? Что трудно было подойти ко мне лично и у меня в кабинете все обсудить?

- Во первых, как вы сказали, пошли слухи, и я обращаюсь к вам как раз для того, чтобы решить этот вопрос, и чтобы не шушукались по углам. Во-вторых, эта ситуация может коснуться любого из нас в любой момент, и коллективу будет интересно знать…

- Во-первых, Александру Андреевичу было вынесено замечание, а не выговор. Во-вторых, не только за то, что у него на уроке сидел одетый ученик, но и за то, что еще один ученик спал, а кроме того, урок не был оформлен должным образом. И после замечания, которое ему сделал Василий Иванович, который был в эту смену дежурным администратором, недостатки не исправил.

- Но ведь и вы с Василием Ивановичем, насколько мне известно, не смогли заставить ученика в классе Александра Андреевича до самого конца урока снять фуфайку. Почему тогда только ему объявлено взыскание? В любом классе найдется такая сволочь, которую невозможно ни в чем убедить…

Побагровев, Ванечка заорал:

- Это что за «сволочь»! Как вы смеете использовать такие слова! Я  понимаю – это уже профессиональное выгорание!

- Ах, извините, я хотел сказать «милые мальчики»! – вклинился в поносный поток Собакин.

Коллектив засмеялся.  Потому что назвать зэков, осужденных за убийство, изнасилование, грабеж или наркотики, которые не подчиняются никому и ничему, можно как угодно, но только не добрым словом. Но даже дружный смех не мог остановить гневной тирады Ванечки .

- Не понимаю, зачем работать в школе, когда так относишься к своей работе…

- Иван Ильич, не переворачивайте все с ног на голову, у нас разговор идет совсем о другом! – гавкнул Собакин.

Ванечка, словно вдруг проснувшись, уставился на оппонента:

- Если вы ни в чем не разобрались, ничего не поняли, то нечего и начинать разговор! Никакого выговора не было, это только замечание!

- Большое спасибо, что разъяснили. Потом что очень не хотелось, чтобы все это обсуждалось на уровне слухов, – устав от ванечкиных психических атак, выдавил из себя Собакин.

Видя сникшего противника, Ванечка начал успокаиваться, и речь его становилась спокойнее. Но тут из дальнего угла раздался голос:

- Я все конечно понимаю, но если вспомнить законодательство, то наказание должен нести виновный, – химик Шилов  дружил с Александром Андреевичем, и не замедлил в выпавшую паузу вставить свои «пять копеек». – То есть в нашем случае должен быть наказан ученик.

- Ну вы же понимаете,  - перебил его Ванечка,- что ученика наказать мы не имеем право. Это прерогатива колонии. Максимум что мы можем – это написать на него докладную, а там пусть колония сама разбирается.

Не выдержав напора со стороны учителей, В бой рванулся и второй замдиректора, Василий Иванович:

- У нас есть приказ директора, в котором учителей обязывают следить, чтобы ученики обязательно раздевались, и учитель несет за это ответственность.

- Да-да! - подхватил Ванечка. – Учитель обязан! И мы будем всех наказывать, кто не будет выполнять приказы администрации! Сначала замечание, потом выговор, а потом – досвидос! -
На последних словах его глаза засветились жизнеутверждающе.

***
Собакин заполнял классные журналы, когда в учительскую заглянул Нерон Платонович, очень красивый молодой человек, по совместительству заместитель директора по АХЧ, со словами: «Сергей Сергеевич, можно вас на минуту? В четвертый кабинет пройдемте!»

Собакин отправился за ним, и на месте последовал вопрос:

- Вы же здесь проводили уроки сегодня?

В это время сотрудники школы из осужденных усердно привинчивали спинку к учительскому стулу.

- Да, у меня тут было три урока. – ничего не подозревающий Собакин был спокоен и в мыслях все еще переписывал очередной пункт из плана в журнал.

- На вашем уроке учащиеся раскрутили стул! – предъявил свое обвинение Нерон Платонович.

- Извините, не заметил! – внутренне гыгыкнув, сказал Собакин. - Все три урока просидел на нем, на перемены не выходил – а кто-то у меня за спиной в это время выкручивал саморезы…
Учитывая, что учительский стол стоит в углу и учитель сидит к стене спиной, версия была весьма забавна.

- Урок закончился два с половиной часа назад, что происходило здесь после, я не видел, у нас было совещание. В соседнем кабинете занимались в это время ученики Ивана Ильича, может они что-нибудь видели?

Нерон поморщился:

- Это диверсия какая-то…

Собакин прекрасно понимал, что это не последняя диверсия, и что теперь ему с Шиловым придется быть в постоянной боевой готовности: Ванечка уже настропалил своих подчиненных-зэков и сам занял свое место в блиндаже.

(Продолжение следует)