Слепец

Птицы громко щебетали за окном. Солнечный свет наполнял комнату, отчего молодое тело натурщицы тепло светилось в голубых драпировках.
Иван крупными мазками переносил густое масло с палитры на холст, лишь изредка поднимая глаза на модель. Натурщица щурилась на солнце, и это было единственное ее движение, она, казалось, даже не дышала.
Бой часов на кухне заставил ее вздрогнуть - и легкая ткань соскользнула с бедра.
Иван бросил кисть, аккуратно поставил палитру, пнул ногой стул на крутящейся ноге.
“На сегодня хватит”.
Натурщица, не поднимая глаз и не издавая звуков, быстро оделась и выбежала из квартиры.
“Дверь захлопни”.
Иван достал из буфета початую бутылку сладкого вина, нашел где-то на полу в ворохе одежды бокал на длинной ножке, плеснул туда темной густой жидкости.
Иван очень не любил натурщиц. Его не вдохновляли молодые розовые, золотистые тела, как сочная черешня или зеленоватый персик. Все они были хороши только на вид. Но нужно было на что-то покупать краски.

Солнце пробежалось веером по запыленным книжным полкам, поиграло пылью на крупных узорах рам в углу и спряталось за многоэтажку напротив, сиреневить облака.
Иван дремал в кресле, смотрел, как гаснет свет в бокале. Когда вокруг стало почти темно и птицы окончательно замолкли, он встал, подошел к стене, отбросил черное восточное покрывало - и посмотрел на свою работу.
Это вам не розовощекие телочки для столовой.
Иван не любил думать словами о конкретных лицах и предметах на этой картине. Он думал о них линиями, формами, светом и полутонами. И сейчас он не любовался игрой желтого фонаря в мрачных оттенках, он продумывал план работы на эту ночь.
Иван умылся, переоделся в черный шелковый халат, достал из сундука темную палитру, сжал пальцами кисть.
Он стоял, как солист перед оркестром в ожидании лишь ему заметного взмаха дирижерской палочки. Он сам, как дирижер, управлял этим действом.
Он ждал, когда автомобиль на соседней улице проедет. Ждал когда отзвенит грохот двери в подъезд.
И вот в мгновение абсолютной тишины он вскидывает кисть - и бросается на холст, как разъяренный тигр или изголодавшийся любовник, как и то и другое вместе.
Кроме квадратного метра натянутой ткани больше не существует ничего.

Ночь пролетела как одно мгновение.
Найдя себя утром голым на балконе, Иван нисколько не удивился.
“Здравствуй день!”
Тетя Маня из квартиры через одну хихикнула и спряталась в своих цветах.
Иван налил кипятка в калабас и прилег на диван, чтобы немного отдохнуть перед приходом очередного кудрявого ангелочка с круглыми грудями и ямочками на щеках.

Сквозь щебетанье птиц до него донесся тихий, протяжный стон. Иван усмехнулся и пошел в ванную освежиться.
Сегодняшняя натурщица была особенно хороша. Впрочем, как и все, кого он отбирал для своих данай и лед. Зеленый бархат чудесно оттенял ее молочного цвета легкие кудри, подхваченные на затылке гребнем. Она так неумело притворялась спящей, что хотелось подсыпать ей снотворное в кофе. Почему-то все они с восторгом пили у него кофе. И вообще почему-то все они были в восторге от происходящего, от того, что их круглый зад будет украшать чью-то столовую или кабинет.

Пока Иван рисовал, пока жевал еду в коробочках, принесенную мальчиком из китайского ресторана внизу улицы (от лапши и пластиковых вилок натурщицы тоже были в восторге), он изредка снова слышал этот далекий тихий стон, то протяжный, то серию коротких. В комплекте с юной влюбленной натурщицей этот стон иногда уводил его мысли в сторону, которую Иван считал ненужным отвлекающим фактором.
В терапевтических целях, когда сеанс на сегодня был окончен, он осчастливил модель оргазмом на зеленом бархате и, дождавшись, когда ее шаги на лестнице стихнут - уселся в кресло с бокалом вина.

Привычная дремота сегодня не овладела им. Зря он поддался искушению, нарушил порядок вещей, которого требовала картина, единственная настоящая в этой заваленной изрисованными холстами квартире.
Все время, пока опускалось солнце, ему мерещился этот стон. И когда птицы умолкли - Иван понял, что стон не затихает. Этот стон приковал его к креслу, Иван не мог пошевелиться, он не мог думать, не мог проронить ни звука. Он только слушал.
Очень быстро стало ясно, что это не стон. Звук был однообразный, он повторялся и делился  на “вдох” и “выдох”, как меха или аппарат искусственной поддержки дыхания. Но это было ни то, ни другое, потому что звук не был равномерным. Так могла бы скрипеть дверь от сквозняка - но тогда звук бы не был таким монотонным.
Иван встряхнул головой, встал, высоко подпрыгнул несколько раз, умылся холодной водой, съел плитку горького шоколада, одел черный шелковый халат.
Сбросил восточное покрывало.
Взял темную палитру.
Взял кисть.
Вытянулся в позе солиста.
“Стон” то затихал - то возобновлялся снова. И вполне можно было поймать мгновение и даже несколько секунд тишины. Но как только звук прекращался, Иван прислушивался в ожидании его.
“Невозможно же, невозможно работать в такой обстановке.”
Иван отложил палитру и кисть. Включил компьютер - гиганский экран ослепил его светом. Долго выбирал подходящую музыку. Вагнер, ну конечно, Вагнер и Рамштайн, если их включить одновременно...
Иван сделал погромче, чтобы погрузиться в музыку, потом потише, чтобы не пришли соседи, выключил монитор, чтобы фонарь с улицы стал единственным источником света.
Несколько минут, а может и часов, он стоял, вглядываясь в полотно. Музыка отвлекала его, мешала сосредоточиться.
Так и не дождавшись того самого мгновения, Иван лег спать в отвратительно трезвом сознании, и долго ворочался и прятал голову в подушки от этого ужасного звука.

Даже обжигающий мате не помог взбодриться с утра. Как было бы здорово, если бы натурщица разбила колено или если бы у нее вскочил прыщ на лбу. Сразу бы отправилась домой со скандалом.
Но сегодняшняя костлявая брюнетка (неужели он такую выбрал?) была отвратительно гладкой и пунктуальной. Кубисты нашли кубизм, глядя на таких натурщиц.
Сегодня птицы смолкли - и остался только этот ужасный скрип-хрип-лязг, этот дикий вопль в его ушах, этот непонятный механический стон.
“Нет, я так не могу. Я не могу так работать!”
Натурщица перепугалась, тело ее покрылось мурашками - но она осмелилась только моргнуть.
“Ты это слышишь? Слышишь? Вот! Опять оно, слышишь? Вот”.
Но натурщица отрицательно покачала головой, стараясь не делать резких движений, чтобы не сбить локон на лбу или драпировку на углу бедра. Попавшийся под руку калабас разлетелся вдребезги, и темная ароматная каша долго сползала по стене.
Иван прогнал натурщицу, потому что иначе он бы ее избил. А ему еще часа на 4 был нужен этот локон и эта нелепая алая парча на углу бедра.
Иван позвонил агенту и долго разговаривал с ней по телефону, прислонял его к стене, ставил на микрофон стакан - но агент тоже ничего не слышала.
Боже мой. Этого не может быть.
Иван никогда не считал себя великим художником, хотя в тайне, конечно надеялся на это. И сойти с ума после 25 уже перестало казаться ему таким экстравагантным и романтичным.
Нет. Инопланетяне, ЦРУ, голова профессора Доуэля - что угодно. Он плотно закрыл окна и двери, натолкал свитеров и простыней в щели. Напихал в уши ваты. Звук стал тише, его почти не слышно.
Но чем хуже его было слышно - тем больше Иван прислушивался, искал его, пытался разгадать.
Всю ночь провел он в борьбе, без халата, без бокала, без тишины - без работы.
На следующий день он не открыл натурщице, не заварил мате.
Он ходил кругами по комнате и слушал, слушал.
Около полуночи он случайно увидел себя в зеркале.
“Конечно. Как я мог быть таким слепым.”
В ящике в чулане среди перочинных ножиков и карандашных точилок, Иван нашел ее - ясная сталь, ни тени ржавчины. Она ждала его.
Иван сел и быстро написал на каком-то клочке грубой бумаги с эскизами: “Как я был глуп и слеп. Этот звук - для меня”.
Потом он принял душ, открыл новую бутылку, выпил вина, одел черный шелковый халат.
Распахнул окно.
Сбросил темное вышитое восточное покрывало.
Взял темную, подготовленную месяцами работы палитру, сжал в пальцах бритву.
Подошел к зеркалу.
Долго целился, наслаждаясь моментом. Закрыл глаза, вдохнул поглубже - распахнул их и резким движением махнул лезвием.
Со смешным шлепком ухо упало в раковину.

Картина “Неоконченное...” на выставке имела бешеный успех.
Иван Гогунов теперь вместо натурщиц начал писать для гостиных автопортреты.
А соседка скоро поменяла бачок в туалете - и он перестал протекать и стонать.



Киев.
03.08.2013.