Дела почти забытых дней

RLD

ИЗ ТВОРЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ ВАЛЬПУРГИЯ ШАХМЕДУЗОВА.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Разбирая обширный архив нашего безвременно ушедшего одноклассника, друга и брата во литературе, скрывавшего - из прирожденной скромности - свои звучные имя и фамилию под псевдонимом "Вальпургий Шахмедузов", хранящийся на чердаке заброшенной дачи покойного в подмосковном поселке Абрамцево, мы случайно наткнулись на ветхую общую тетрадь советских времен с изображением двух стартующих космических кораблей на выцветшей светло-зеленой обложке, прожженной в двух местах сигаретами (покойный был цепным курильщиком, что, вкупе с неумеренным пристрастием к горячительным напиткам и общей всем истинно русским интеллигентам "мировой скорбью", собственно, и свело его в могилу), исписанную неровным и довольно-таки корявым почерком усопшего, разбирать который даже нам, хорошо знавшим его со школьных времен, удается с превеликим трудом. Тем не менее, наши труды были не напрасны. Расшифровав содержащиеся в случайно обретенной тетради каракули, мы (признаемся, не без долгих размышлений, колебаний и сомнений) решили опубликовать оставленные нам покойным "физиологические очерки", безо всякой редактуры и корректуры, ничего в них не изменив, не прибавив и не убавив, и лишь дав в скобках пояснения некоторых слов, возможно, не знакомых или непонятных кому-либо из современной читательской аудитории, с сохранением всех особенностей своеобразного и во многих отношениях неподражаемого стиля покойного, как нерукотворный памятник ушедшему от нас Вальпургию и как живое свидетельство ушедшей вместе с ним эпохи. Сразу оговоримся, что современному читателю, возможно, покажется повышенным или даже чрезмерным внимание, уделяемое безвременно ушедшим от нас незабвенным другом и автором тому, что пьют, едят и носят персонажи его "физиологических очерков". Однако он писал эти очерки в годы характерного даже для брежневского "развитОго" (или "реального") социализма (наиболее "благополучного", с точки зрения материального состояния и благосостояния простых подсоветских людей, периода, когда они, по крайней мере, не умирали массами от голода или недоедания!) тотального "дефицита", нехватки всевозможных продуктов и товаров, причем не только хороших книг (одна наша общая знакомая, увидев в захудалом книжном магазине города Мурома сборник стихов Андрея Вознесенского "Дубовый лист виолончельный", расплатилась за него парой собственных модных туфель, вернувшись в Москву босиком), дискОв (виниловых пластинок) с записями модной музыки, туалетной бумаги, освежителей воздуха, анальных шариков, колготок, прокладок, вибраторов, зубных ирригаторов и нитей, апельсинов, мандаринов и бананов, индийского чая, растворимого кофе, пива, водки, ветчины, копченой колбасы и сливочного масла, но и гречки, хлеба, мяса и картошки, когда дубленки, замшевые и кожаные пальто, куртки и брюки (и это - несмотря на кажущееся изобилие в "стране победившего социализма" северных оленей, крупного и мелкого рогатого скота - особенно баранов! -, из чьих шкур и делаются вышеуказанные товары!) были таким же "дефицитом", как и одежда из джинсовой ткани. И это - несмотря на крупнейшие в мире урожаи хлопка, которыми так любили хвастаться в отчетах очередному съезду КПСС руководители среднеазиатских союзных республик!. Тоска по синим (или, выражаясь молодежным языком - "блюёвым") джинсам в большей или меньшей мере ощущалась во всех странах социалистического "лагеря". Не зря даже проживавший и творивший в одном из самых благополучных "бараков" этого "соцлагеря" - Германской Демократической Республике, напыщенно именуемой "первым рабоче-крестьянским государством на немецкой земле" - молодой (тогда) и популярный у читателей советского журнала "Иностранная литературы" литератор Ульрих Пленцдорф вложил в уста главного героя своей печальной повести "Новые страдания юного В." - Эдгара Вибо - горестную песню-ламентацию, проникнутую вполне искренней тоской о дефицитных синих джинсах - "самых благородных в мире штанах":

О, блю джинс!
Олд джинс? Но!
Нью джинс ? Но!
Блю джинс? О!
О, блю джинс, йе!

О, блю джинс!
Блэк джинс? Но!
Уайт джинс? Но!
Блю джинс? О!
О, Блю джинс! Йе!

В данной связи невольно вспоминается анекдот советских времен:

Цыган приходит к дантисту и просит:
- "Доктор, сделай мне зуб самый дорогой".
- "Это какой, золотой?"
- "Нет доктор, самый дорогой"
- " Это какой же, платиновый что-ли?"
- "Нет доктор, сделай мне самый дорогой зуб - джинсовый"...

В общем, средний гражданин страны Советов был одет гораздо хуже нынешнего среднего московского бомжа (хотя его одежда и тело были чище одежды и тела последнего).

Одноклассники, друзья, собратья по перу и душеприказчики покойного

Вольфганг Акунов и Александр Шавердян.


МОСКОВСКАЯ СИМФОНИЯ

ВРОДЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

Под этим общим заглавием я намерен представить на суд уважаемых читателей ряд маленьких физиологических очерков, отображающих собирательные черты тех групп индивидуумов, на которых местные условия или образ жизни, неразрывно с этими условиями связанные, имели то или иное влияние, объединив их в своего рода "страты", или, если угодно, "социальные уровни" (я позволю себе употребить это словосочетание, ибо понятие "классы" в данном случае является, по-моему, неподходящим). Считаю также своим долгом предупредить, что в очерках выносимого на суд благосклонного (надеюсь!) читателя "Московские типы" (именно так и написано в этом месте манускрипта, хотя сборник был озаглавлен автором иначе - "Московская симфония" -, но подобные "ляпсусы", или "ляпы", покойный Шахмедузов – как ни жаль! - допускал постоянно, ибо обладал бойким пером, завидной литературной плодовитостью, работоспособностью и страстью к сочинительству, что не раз давало повод недоброжелателям, причем не только из числа наших одноклассников и соучеников по спецшколе №13, обвинять его, всегда, к месту и не к месту, повторявшего крылатое латинское изречение Nihil dies sine linea, то есть, "Ни дня без строчки", не только взявшего себе за правило ежесуточно наносить на страницы своих многочисленных общих тетрадей строго определенное количество знаков - работая чаще всего по ночам, поскольку, несмотря на свой юный - поначалу, естественно! - возраст, вел достаточно активный и даже бурный, по тем далеким временам, образ жизни, но и неизменно считавшего своим долгом заявить на следующий день во всеуслышание на первой же переменке, стоя в дабле, сиречь туалете, служившем нам, старшеклассникам, одновременно и курилкой: "За сегодняшнюю ночь я написал опять семь тысяч знаков!", в графомании; именно за эти столь частые "ляпы" он и получил от соучеников одно из своих прозвищ - "Ляпа" - В.А., А.Ш.) уважаемый читатель не найдет ни себя, ни кого-либо из своих друзей или знакомых, снятых скрытой камерой (обычное в подобных случаях формальное извинение, которое, разумеется, не следует принимать всерьез - В.А., А.Ш.). Но, несмотря на это, каждый образ и каждая черта окружающей нас действительности самым наитщательнейшим образом срисованы с натуры. Однако же заметьте: именно срисованы, а не сфотографированы!

МОСКОВСКИЕ ТИПЫ

КЛЁВЫЙ МЭН

Ондатровая шапка (символом статуса в эпоху брежневского "развитого социализма" служили, в числе прочего, зимние шапки из ценных видов меха, отсутствовавшие, как и множество иных товаров, считавшихся в ту давнюю пору "дефицитными", в свободной продажи - бобровые, колонковые, ондатровые, нутриевые, пыжиковые, каракулевые и лисьи, а также столь же дефицитные картузы из меха нерпы - В.А., А.Ш.) или джинсовая (вариант: вельветовая или замшевая - В.А., А.Ш.) кепочка - смотря по погоде; дубленка, обычно расстегнутая, что позволяет видеть надетый под нею замшевый или кожаный пиджак; новенькие, с иголочки, фирменные стейтсОвые блюЁвые джинЫ (американские синие джинсы - В.А., А.Ш.); очки с большими дымчатыми стеклами на пол-лица; шузЫ (ботинки) на гигантской платформе; коротенький складной японский зонтик и непременно - лакированный атташе-кейс, обычно черный, поблескивающий серебристым металлом (но порой иных цветов и даже кожаный) - вот обыкновенный костюм клёвого мэна (аналогичный тип "городского пижона" впоследствии получил название "мажора", "юппи" или "яппи" - В.А., А.Ш.), которого вы ежедневно видите на Садовой или Броде (улице Горького - В.А., А.Ш.). С тайной грустью думает он о том, что за бугром (на Западе - В.А., А.Ш.) теперь коротко стригутся (а ведь длинные волосы, по его мнению, весьма облагораживают внешность), но, по свойственному ему отсутствию инициативы он все-таки не решается ввести эту новую западную моду в своем кругу, стремящемся носить то, что "весь Запад носит". Наружности своей он старается придать возможно более корректный отпечаток, посвящая ей, по крайней мере, два-три часа в сутки. Он всегда ходит к одному и тому же парикмахеру из "Чародейки" (модная во времена написания сборника - "Московские типы" датируются примерно серединой 70-х годов ХХ века - московская парикмахерская на Новом Арбате, где избранные клиенты стриглись у модных мастеров по записи - В.А., А.Ш.), который за щедрую мзду поддерживает в должном состоянии шелковистые хары, или хайры (волосы - В.А, А.Ш.) своего постоянного клиента, а когда тот немного подрастет - его серповидные усы и маленькую бородку. Тем не менее, эти заботы нисколько не скрывают ни умственной, ни душевной пустоты, ни раннего знакомства с радостями московской жизни, за которые в доброе старое время добродетельные и чадолюбивые отцы нещадно драли ремнем по заднице своих 19-летних сыновей. В юные годы клевый мэн пышет здоровьем, но с возрастом утрачивает свой румянец, тускнеет, становится мутным, безжизненным его взгляд сквозь дымчатые стекла, нездоровая бледность покрывает лицо (порой прыщавое, несмотря на косметику), резкие черты появляются около глаз и носа, откровенно-плотоядным становится выражение глаз и губ, с которым клевый мэн оглядывает встречающихся ему на улице гирлушек, и только челюсти все так же монотонно пережевывают гам (чуинггам, сиречь жевательную резинку - В.А., А.Ш.).

Обычно он учится в МГИМО или в ИнЯзе, как в наиболее модных институтах, но встречается, хотя и реже, пожалуй, во всех ликбезах (вузах - В.А., А.Ш.) столицы, и даже на филфаке МГУ. Свой колледж он, конечно, иногда посещает: там, в коридорах и курилках, на переменах между лекциями, всегда очень шумно и весело, можно встретиться и пообщаться со своими, условиться насчет очередного вечернего сейшена (или, говоря по-нынешнему, "вписки" - В.А., А.Ш.), выезда на дачу или похода в кабак, услышать свежую сплетню, политический или похабный анекдот и, наконец, из любопытства (это, право, презабавно!) посидеть минут десять на лекциях, глядя с презрительной усмешкой на яйцеголовых мудаков, которые себе жопы рвут, что-то там слушают или даже записывают какую-то лажу. Нечего и говорить о том, что клевый мэн совершенно равнодушен к науке, искусству и общественным вопросам. Все печатное вызывает в нем ряд душевных судорог. Однако в его скудном лексиконе всегда есть десяток общих мест, которыми он прикрывает от неопытного наблюдателя свое убожество.

"Битлы? О, это революция в музыке! У них каждая вещь - это шедевр!"      

"Элтон Джон - это же люкс!"

"А вот мне в "Эбби Роуд" больше всего нравится такое место, помнишь: пиу-пиу-пиу-пиу-пиу-пиу - и потом клевый такой проигрыш".

Свои разговоры он обычно ограничивает такими "музыкальными" темами, а иногда, для разнообразия, обменивается с фрэндами (друзьями и приятелями - В.А., А.Ш.) впечатлениями о тряпках, пьянках и половых актах (именно в вышеизложенном порядке). Впрочем, следует оговориться: клевый мэн, кроме бит-музыки (в описываемое время "рок-музыкой" назывался - по крайней мере в Советском Союзе - только чистый рок-н-ролл в стиле Элвиса Пресли, а, скажем, "музон" "Битлов", "Роллингов" и прочих именовался исключительно "бит-музыкой", термином, впоследствии практически канувшим в Лету - В.А., А.Ш.), знаком отчасти - по карманным изданиям-"пОкетам" - с современной англоязычной беллетристикой определенного уровня и цитирует наизусть целые страницы из "Разрушителя", "Челюстей", "Дитя Розмари", "Любовной машины" и "Разложения", особенно порнографического содержания. При этом он питает нескрываемую слабость к преломленным в жаргоне фарцовщиков хиповым английским словечкам вроде: кейс, фэйс, клоуз, воч, блайзер, зиппер, шизня, батник, баттонЫ и трузерА, а также: люкс, атАс, самый кайф, прик, кАлик, фак, лак, флэт, мэн, сЕйшен, лэйбл, торчАть, с понтом дЕла, гирлА, по нАтуре, чувАк, в натУре, кок, лэйбл, кант, клёво, коммуниздить (воровать), дринкАть (пить), смОкать (курить), лАйкать ("она- моя гирла, я её лАйкаю"), стэндовАть ("прик стэндУет") и проч., полагая, не без тайной гордости, что изъясняется на слэнге - включая столь сложные выражения, как "спускать дублёнку с восьмого этажа" в значении "дурить".

Но в чем его истинный гений, что "занимает целый день его тоскующую лень" - это потягивание грабительских (по цене - В.А., А.Ш.) коктейлей в "Ивушке", "Ангаре", "Бирюсе", "Лабиринте", "Адриатике", "КМ" ("Кафе Молодежное" на улице Горького - В.А., А.Ш.), "Птичке" (кафе "Синяяя птица" - В.А., А.Ш.), "Севере" или "Московском" - и, право, студенту-"белоподкладочнику" времен проклятого царизма, посвящавшего весь свой досуг карамбольному бильярду, брошенное вскользь одобрение всегда полупьяного маркера: "Вот этого шара вы ничего - чисто сделали!" - не доставляло столько гордого и стыдливого удовольствия, как современному клевому мэну - право проходить в кабак без очереди, с дозволения подкупленного вышибалы, и здороваться двумя пальцами (имеется в виду приветствие поднятой правой рукой с растопыренными в форме латинской буквы "V" - "Victory", сиречь "Победа", почему-то считавшееся у московских клёвых мэнов, хипов и подхипников эпохи "развитого социализма" символом "свободной любви" - В.А., А.Ш.) с великовозрастным фрэндом по Плешке (садик перед Большим Театром, тогдашнее место сбора голубых - то есть, гомосеков -, хипов и хипующих - В.А., А.Ш.), чья звезда взошла еще в ту пору, когда самыми модными кабаками считались "Метла" (кафе "Метелица" на проспекте Калинина - В.А., А.Ш.) и бар "Октябрь". Ничто так не щекочет его мелкого тщеславия, как как фамильярно-почтительный кивок франтоватого и фаворитизированного местной золотой (и косящей под золотую) молодежью бармена. При этом клевый мэн топорщится, выпячивает грудь, здоровается с вышибалой и другими популярными "халдеями" за ручку, не стесняясь, кричит фрэндам и просто знакомым за соседними столиками, брезгливо морщится, лакая коктейль, говорит нарочито громко, развалившись на сидении бара и выставив напоказ свои красные или желтые махровые носки, и вообще ведет себя как хозяин здешних мест - особенно, если он в компании гирлушек, но изредка бросаемые им на посетителей кафе быстрые взгляды выдают его радостное волнение.

Случается, что, допив последний коктейль или пунш, и попросив у своей гирлы извинения, клевый мэн отзывает официантку в уголок и там, краснея, трагическим умоляющим шепотом упрашивает ее взять в залог свои великолепные котлы (часы - В.А., А.Ш.) на жидких кристаллах, "а завтра я опять приду и за все сразу расплачусь!". Когда же официантка, после продолжительных колебаний, соглашается, наконец, на его слезную просьбу, лицо клевого мэна озаряется живейшей радостью. Внутренне торжествуя, возвращается он за свой столик с видом пресыщенного и равнодушного прожигателя жизни, стараясь замаскировать рукавом новенького, с иголочки, синего или вельветового джинсового пиджака левое запястье, с которого исчезли выставляемые прежде напоказ "котлы".

Не меньшее удовольствие доставляет клевому мэну близость с официантом "Синей птички",приобретенная ценою блока "Мальборо" или жевательной резинки "Джуси Фрут" возможность просиживать штаны за "своим" столиком во время обеденного перерыва, когда всех прочих выгоняют вон.

Всего же интереснее наблюдать клевого мэна в те счастливые часы отдохновения, когда в кругу фрэндов на сейшене, в свободной от живущих за кордоном пэрентсов (предков, шнурков, сиречь родителей - В.А., А.Ш.) квартире или на даче, затерянной в подмосковных лесах, он, после сильных возлияний Бахусу или служения Венере, откровенничает о своих маленьких грешках (на большие у него духу не хватает, да и...мало ли чего).

Пол завален пустыми бутылками, в стаканах с вином тает седуксенчик, здесь блюют, там курят трубки с планом или анашу и понемногу кочумеют, а клевый мэн все предается сладостным воспоминаниям. Те, кто помоложе, страстно желают подражать старшим фрэндам во всем и, если не могут пока что, в силу каких-либо причин, осуществить свое желание на деле, с лихвой восполняют отсутствие практического опыта, звездепя на сексуальные темы. Кто не знает близко такого молодого звездобола, у того от его рассказов могут встать дыбом волосы (во всяком случае, на голове): все виды сладострастия, как принесенные к нам с дряхлого Востока и перечисленные в перепечатанном на пишущей машинке трактате "Ветки персика" ("Кама сутра" в СССР в свободной продаже отсутствовала, как и прочий "дефицит", поэтому огромной популярностью пользовались эротико-порнографические повести или рассказы типа "Возмездия", "В бане" и "Дьявольских карт" - В.А., А.Ш.), так и изобретенные современным нервным стейтсовым и европейским аппетитом разврата - оказывается, давно уже испытаны этим 19-летним, хорошеньким, кудрявым мальчиком и даже успели перестать дразнить и возбуждать его желания. Он, по его собственным словам, наскучив всем обыденным, постоянно ищет чего-нибудь новенького, клёвенького, остренького, неиспробованного. Он вменяет себе в особенную честь рассказывать собутыльникам, но главное - хорошеньким собутыльницам о том, как три раза по часу факал их общую знакомую, а потом спускал ей в рот, а она в первый раз поперхнулась, зато потом пошла во вкус. При этом клевый мэн безбожно врет и, похваляясь перед фрэндами, одобрительно восклицающими: "Да, это точно, она в пасть берет!" (гирлы обычно все-таки предпочитают обходиться без комментариев, в загадочном молчании пуская кольца дыма), с тайным страхом думает о том, что, не дай бог, вранье дойдет и до той самой общей знакомой, и как ему тогда будет стыдно. Ведь он, на самом деле, не познал еще плотской любви и, напряженно сопя, сдавливает худыми коленями свой драгоценный выпирающий из трузеров с колоколами прик, смотря вместе со всеми порно-ролик и заглушая просто ужас до чего циничными и злыми комментариями жужжанье киноаппарата (о "видаках" в описываемое нашим покойным другом и собратом время время никому и не мечталось - В.А., А.Ш.). Его заветная мечта - иметь свой собственный "крайслер" или "мерседес", абонемент в театр на Таганке (исключительно ради престижа), туго набитый манюхой бумажник, каждый день новую шикарную гирлу и побольше дармового спиртного для своих друзей - таких же клевых мэнов, как он сам. По окончании ликбеза он надеется смотаться за кордон на пару лет и, вернувшись оттуда с новой тачкой и сертами (часто служившими в эпоху "развитого социализма" предметом спекуляции сертификатами, или чеками, для отоваривания в валютных магазинах, именуемых на большей части территории СССР "Березка", в Украинской ССР - "Каштан", в Латвийской ССР - "Дзинтарс", в ГДР - "Интершоп" и т.д. - В.А., А.Ш.), вести еще более привольную и беззаботную жизнь. И, следует признаться, только его собственная склонность к неумеренному употреблению каликов (дури, то есть наркоты - В.А., А.Ш.) и алкоголя стоят на пути клёвого мэна к достижению этого "идеала".

ХИПАРЬ

Этот тип в последнее время сходит несколько на нет, хотя еще не так давно был главной достопримечательностью столичных улиц, скверов и подземных переходов, так что жители и гости образцового коммунистического города Москвы встречали его на каждом шагу. Хипаря не следует путать с некоторыми представителями золотой (и косящей под золотую)  молодежи, порою скуки ради или для прикола пытающимися подражать ему в образе жизни. Если клёвый мэн, как молодая сытая акула, резвится в мире дорогих коктейлей, новых "Жигулей" (и даже "Лад", а иногда и "Волг"), японских часов и тегеранских дубленок, то хипарь напоминает скорее одинокого голодного койота или бездомного пса, подбирающего по помойкам чужие объедки. Вместо вискаря и джина, он дринкает в подворотнях крепкий, забористый портвейн "Агдам" и едкий эфедрин (закусывая сырой рыбной котлетой, купленной на последние медяки в ближайшей "Кулинарии"), сходить в кабак для него - праздник. Ведь происходит он обычно из гораздо менее материально обеспеченной семьи, чем клёвый мэн, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вместо безмятежного, приятного совокупления с холеной юною красоткой, под пенье утренних или вечерних соловьев, на втором этаже огороженной дачи с центральным отоплением и подогревом унитаза, хипарь вынужден покрывать в общественных уборных или на еще более антисанитарных флэтах хриплоголосых потаскух самого низкого пошиба и самого разного возраста, нередко весьма редкозубых, лишь с очень большой натяжкой - как их ни натягивай! - годящихся на роль "секспорта" ("сексуальной лоханки" - В.А., А.Ш.). О новеньких и фирменных джинАх он может, как правило, только мечтать, и потому волей-неволей донашивает чужие, порой переменившие до него нескольких хозяев, протертые не ради шика, а от долгой носки, нередко драные, штопаные или в заплатах (наш усопший друг проявляет столь повышенное внимание к изделиям из джинсовой ткани, ибо те служили в брежневскую эпоху своеобразным символом определенного статуса, особенно в среде тогдашней "продвинутой молодежи; поскольку приобрести эти товары - как и многие другие! - многократно воспетый "простой советский человек", не вхожий в спецраспределители для тех граждан СССР, которые были, совсем по Оруэллу, "равнее других", мог приобрести только "за кордоном", в труднодоступном простому смертному валютном магазине или - с огромной переплатой - у фарцовщика, цены на "джинсУ" были самые запредельные - если в 1972 году студент московского вуза мог приобрести у "деловара"-однокурсника вельветовые джинсы "Рэнглер" за сорок "колов", как назывались советские рубли, то зимой 1973 года он должен был выложить за синие классические джинсы "Ли" тому же "деловару" уже вдвое больше - восемьдесят рубликов, а зимой олимпийского 1980 года синие джинсы "Дакота" обходились бывшему студенту  уже в сто восемьдесят "колов" - при считавшейся весьма неплохой для молодого специалиста со знанием трех иностранных языков месячной зарплате в двести двадцать рубликов, и средней по стране месячной зарплате в семьдесят "колов"; единственными известными нам советскими синими, или "блюевыми", джинсами, хоть в какой-то степени достойными этого названия, были крайне редкие джинЫ с лэйблом "Внешпосылторг", но и они были, скорее всего, пошиты по спецзаказу за кордоном; лишь один раз на нашей памяти в свободную продажу, причем почему-то в универмаге "Детский мир" была "выброшена" партия синих джинсов "Супер Райфл" - и то не стейтсОвых, а итальянских, в которых потом, отстояв много часов в бесконечных очередях, щеголяло "пол-Москвы"! - В.А., А.Ш.). При этом сам факт того, что хипарь носит, пусть старые и засаленные, но все-таки джины, поднимает его в собственных глазах до воображаемого уровня некоего - достаточно абстрактного - западного хиппи, на которого советский доморощенный хипарь так хочет походить. Таким образом, ношение джинсов и джинсовых курток, шортов, шляп, картузов, кепок, сумок (и в редчайших случаях - джинсовых пиджаков или пальто) превращается у хипаря из дани моды в некий ритуал, и если он не в состоянии достать себе фирменные джины, то носит хотя бы подобие их или довольствуется "самостроком" самого смелого фасона и цвета, компенсируя убожество наряда устрашающей длиной кудрей, усов, бород и вообще неопрятностью, доведенной до предела (иные "гуппи"-ветераны в прежние годы даже заплетали свои гривы в индейские косы или в пышные "конские хвосты"). Поскольку хипари какой-то своей частью входят в соприкосновение с золотой (и косящей под золотую) молодежью, то по-обезьяньи перенимают кое-что и у нее - например, моду на ношение сперва поясных ремней с как можно более массивной пряжкой, потом - подтяжек, круглых "батонов" ("пуговиц") - значков, крестов, браслетов, медальонов (желательно, с пацифистским знаком - "самолетом" или в форме "цветка хиппи") и цепочек. Вообще хипарь, как это ни парадоксально для человека, твердо решившего уйти из мира условностей в мир абсолютной свободы, сам себя поставил в совершенно добровольную зависимость от массы условностей. Он непременно должен здороваться с себе подобными не за руку, а поднятием одной или обеих рук с двумя пальцами, растопыренными в форме латинской буквы "V" (в его понимании, эта буква, кстати, утратила всякую связь с английским словом "Victory", "победа", и почему-то ассоциируется с лозунгом и понятием "свободная любовь"). Сей прискорбный факт можно объяснить только полным невежеством большинства хипарей в области как английского языка и вообще иностранных языков, так и в области прочих наук. Да это и понятно. Хипарь, если и учится где-нибудь, то не в "модном месте", а обычно в техникуме или художественной школе, но чаще всего занят на какой-нибудь не слишком-то обременяющей его работе. Экземпляры, имеющие более-менее четкое представление об идеях хиппи и сочетающие его с соответствующим образом жизни, настолько редки, что порой даже вызывают законные сомнения в реальности своего существования. И в самом деле - ведь не так-то просто шляться дни и ночи напролет по улицам нашей столицы, воображая, будто ты кайфуешь где-нибудь на побережье Калифорнии или в центре амстердамского марихуанного "рая". Поэтому даже матерые волки-ветераны из числа московских хипарей живут обычно у себя по адресу, там, где прописаны, позволяют матерям (если у них таковые имеются) кормить себя обедами и ужинами и берут у них бабло  (манюху, то есть деньги - В.А., А.Ш.) на курево и бухло (выпивку - В.А., А.Ш.), хотя частенько не являются домой целыми неделями, реже - месяцами. Но и таких суррогатных хиппи крайне мало среди московских хипарей. Впечатление же об их многочисленности создается у постороннего наблюдателя из-за того, что немалая часть нашей молодежи подражает им во внешнем виде, речи и повадкам - вплоть до пресловутого приветствия двумя пальцами. Одно время на всех сейшенах (вечеринках - В.А, А.Ш.) только и было разговоров, что о хипарях и "свободной любви". В этих "аутсайдерских" разговорах хиппизм безмерно приукрашивался и приобретал характер "движения", каковым он не являлся никогда - даже на далеком буржуазном Западе в годы своего расцвета. 16-летние мэны, не успевшие еще как следует "поклеветь" в глазах своих сверстников и сверстниц, краем глаза увидев вечером в кафе, в которое их едва впустили (и то - за мзду) и где потом долго сомневались, отпускать ли им спиртное или нет, угрюмых, пьяных и хайратых хипарей, с упоением хвастались своим знакомством с ними, сообщая о них массу самых фантастических подробностей. Болтали, что в Москве-де существует некая единая "система" хипарей, во главе которой стоит "Юра Солнце - вождь всех московских хиппи".

Рассадниками этих сплетен и басен были преимущественно Суриковская художественная, 20-я английская, 13-я немецкая, 50-я архитектурная и некоторые другие московские спецшколы. Именно в их недрах родилась легенда о "движении хиппи", и слово "хип(п)овый", означающее высшую степень качества, на долгое время вошло в молодежный жаргон, или слэнг, заметно потеснив словечко "клёвый" (теперешняя молодежь сказала бы "пафосный" - В.А., А.Ш.), хотя ныне слово "хиповый" употребляет исключительно урла (название которой происходит от еврейского слова "необрезанный"). Но как же обстояло дело в действительности?

Хипари-пионеры, те самые "настоящие люди", на отсутствие которых так любят жаловаться их подвыпившие эпигоны, действительно нигде не учились и не работали, часто не жили дома или принимались за фарцу. Целыми днями они шатались по городу, а вечерами ошивались возле кафе "Молодежное", легендарной "Метелицы", бара "Октябрь", "Московского" и "Синей птицы". В головах их царил абсолютный сумбур, и люди с какими бы то ни было идеями, вроде Гены Крокодила, сочинявшего прокламации во славу свободной любви, оставались среди них белыми воронами. У остальных энергия уходила на звездепёж (пустую болтовню - В.А., А.Ш.), вино (естественно, не марочные вина, а "дрестуху", сиречь дешевое "плодово-выгодное" пойло, "крепкий вермут" и тому подобная отрава, ибо водка, не говоря уже о более изысканных крепких напитках, была полунищим или совершенно нищим хипарям не по карману, а бутылочное пиво, несмотря на свою относительную дешевизну, в московские магазины "выбрасывали" не чаще других дефицитных продуктов - В.А., А.Ш.), кАлики (наркоту - В.А., А.Ш.) и половую жизнь, да еще на придумывание себе замысловатых кличек-погонял вроде "Красноштанник", "Крокодил", "Католик", "Скорпион", "Троллейбус" и т.д. Впоследствии, когда вокруг каждого из этих "стариков" образовалось окружение "салаг" или "шестерок", не без почтения именовавших своих старших фрэндов и наставников "старой (или, по английской аналогии, олдОвой) системой" (СС), а их самих - "олдОвыми мэнАми", они расширили свою среду обитания. Хипари начали собираться на Калининском проспекте (ныне - Новый Арбат - В.А., А.Ш.), пятачке перед "Рашен Вайн" (магазином "Российские вина" напротив Центрального телеграфа - В.А., А.Ш.), "Пушке" и "Квадрате" (сквериками перед модным кинотеатром "Россия" на Пушкинской площади - В.А.,  А.Ш.). Торчали они и на Цветном бульваре, где, правда, было больше торговцев наркотой, чем хипарей как таковых, но этой братии везде хватало, потому что торговля "дурью" всегда тесно связана с потреблением. От весенних и зимних холодов хипари спасались в "Трубе" - длинном подземном переходе в начале улицы Горького. Еще и теперь там можно увидеть последних могикан никогда не существовавшего "движения". Эти мрачные лохматые парни стоят, сгорбившись, прислонившись к стене подземного перехода, не глядя друг на друга и уставившись прямо перед собой пустым, тусклым, ничего не выражающим взглядом, мутным от спиртного, выпитого в кафе "Марс", гораздо менее "хиповом" (престижном - В.А., А.Ш.), чем, скажем, кафе "Московское", "Космос" или "Север" (нынешний ночной клуб "Найт Флайт" близ магазина "Армения" - В.А., А.Ш.).

На лето "олдОвые люди" вместе со своим окружением перебирались на Плешь, или Плешку - садик с фонтанчиком перед Большим Театром, где и до этого крутились проститутки, гомосеки (сказывалась близость Большого Театра) и мелкая фарца. К этому времени многие "олдовые" кончили плохо, попав кто в психушку, кто - на нары, а кто - и на кладбище, и слово "хипарь" стало прикрытием для фарцы всех мастей, педерастов, праздношатающихся маминых сыночков в джинсовых костюмчиках, папиных дочек в джинсовых платьицах и сарафанчиках, скучающей золотой (и косящей под золотую) молодежи, алкоголиков и просто желторотых юнцов, увлекшихся новой модой. Они сбивались в группки, именуя их "системами", названия которых определялись либо местами сбора - система "КМ" ("Кафе Молодежное", бывший знаменитый первый в послевоенной Москве "Коктейль-Холл" на улице Горького, место сбора московских "стиляг" - В.А., "Калининская система" (от проспекта Калинина - В.А., А.Ш.) и т.п., либо кликухой, именем или фамилией того "олдОвого мэнА", вокруг которого образовалась данная система - "система Боксера", "Бородулинская система" и т.д. Просочившиеся со временем в ряды московских хипарей яйцеголовые ("высоколобые" - так хипы и подхипники буквально перевели с английского на русский и ввели в свой слэнг выражение "egghead" - В.А., А.Ш.) интеллигенты вносили в эту трясину зловонные струи бредовых идей. Вот кто-то, черт знает с какого перепугу, возомнил себя "христианином до мозга костей" - и молодые люди валом валят в церковь, прилагая неимоверные усилия чтоб просочиться через милицейские кордоны (стремящиеся пропустить в храм только граждан пожилого возраста, но уж никак не молодое поколение строителей светлого коммунистического будущего), торчат в Пасху на храмовой паперти, стоят всю Всенощную "от и до", усердно крестят конную милицию. Дальше - больше. Подогретая бродвейской рок-оперой о Христе и слухами об "Иисусовой революции" на Западе, идея русофильства захватывает все больше пьяных голов. Растет спрос на кресты, образки и иконы. Одни громогласно провозглашают на весь кабак: "Мы - не хиппи, мы - славяне! Не желаем отрываться от русской почвы, от наших российских корней!" Другие странствуют пешком от Москвы до Загорска (Загорском именовался в СССР Сергиев Посад - В.А., А.Ш.) на престольный праздник в Троице-Сергиеву Лавру. Отголоском этой "почвеннической" моды стали сохранившиеся по сей день в "хиповой" среде "славянские" клички типа "Руслан", "Баян", "Ермак", "Дурак" и "Леший". Другие - их было большинство - сохранили верность идеалам Западного мира, предпочитая "цветы хиппи" и "пацифик" православному кресту. Придешь, бывало, вечером на Плешку, а там жизнь бьет ключом, прямо-таки кипит, и, чем ближе к одиннадцати, когда закрываются последние кабаки, тем больше прибывает разного народу. Валом валят старшеклассники и старшеклассницы, вообразившие себя хипарями из-за того, что напялили паршивенькие джинсы, идут матерые шлюхи, способные за вечер пропустить через себя чуть ли не пол-этажа студенческого общежития (это спереду, а остальных - в задницу), прет урла из кафе "Лира", трясущиеся, как в лихорадке, потребители кАликов, идут кудлатые "олдовые", заросшие бородой до самых глаз, прут торговцы порнухой, дурью, дискАми (дефицитными виниловыми пластинками модной музыки - как закордонными, так и произведенными советской музыкальной фирмой "Мелодия" по лицензии и в свободную продажу не поступавшими - В.А., А.Ш.), клоузом (шмотками - В.А., А.Ш.) и шизнёй (обувью - В.А., А.Ш.), клёвые мэны и клёвые гирлы, ищущие острых ощущений после модных кабаков. Подваливают вдоволь накутившиеся в "Арагви" и гостинице "Центральная" грузины и армяне (вкупе с прочими кавказцами), с намерением подписать гирлу для завершения удавшегося вечера. Все скамейки на Плешке заняты, на краю фонтанчика сидят и курят дрожащими пальцами мятые сигареты длинноволосые юнцы. Один из них, по-архидьяконски косматый, подворачивает ветхие вылинявшие джинсы, лезет в фонтанчик и начинает подбирать со дна монетки, брошенные туда при свете дня простодушными гостями Москвы в надежде посетить столицу нашей Родины еще раз. Слышится крик: "Топи Скорпиона!" И "архидьякона" под общий смех окунают в фонтан. Скорпион громко ругается матом, но гогочет громче всех.

В другом конце скверика толпятся педерасты - "педагоги", или "голубые", как из еще называют - покинувшие свой "гей-клуб" в общественном туалете напротив Колонного Зала Дома Союзов. Тут и интеллигентный "Майя" в коричневых штанах, и сладкогласный "Эдита Пьеха", и их приятели - "Максим", "Моисевна", Игорек-Вафлёр (минетчик - В.А., А.Ш.) и Володька Рыжий. Последний - тайный педик и открытый сводник, известный всей Москве (иные, впрочем, считают его гомосеком-динамистом). Между тем, на Плешку прибывают все новые толпы. В основном это обитатели центра столицы, хотя некоторые энтузиасты приезжают с Сокола, Речного Вокзала, из Измайлова, Беляева-Богородского, Чертаново-Северного, Кошкина-Мышкина, Зеленограда и даже со станции Лосиноостровская - как, например, Красноштанник, имеющий скверную привычку приглашать к себе на ночлег хипарей из других городов, приезжающих в Москву в поисках приключений, а затем, ничтоже сумняшеся, продавать оставленные ему на хранение вещи своих постояльцев, если те долго за ними не являются. Кого в этот час тут только не встретишь! Кумир "олдОвых" СолнцЕ, уже сбривший свои знаменитые усы-сосульки, но с космами не менее сальными, чем в былые годы, в своей вечной выцветшей зеленой кепочке американского образца. Соратник СолнцЕвича - Аркаша - длинноногий кудрявый мужик, недавно вышедший после очередной отсидки. Баян - бывший студент института химического машиностроения, с удостоверением народного дружинника в кармане. Вечно небритый грек (?) Троллейбус с волосами до плеч. Бородатый Ермак в своем повседневном костюме - старом пиджаке неопределенного цвета, потертых джинсах "Ливайс" (или, по-хиповски, "Леви Страус"), плетеных башмаках на босу ногу и в длинном шарфе. Леший - друг Баяна, гиблый человек, выделяющийся даже на общем фоне своими особенно грязными и спутанными патлами. Майкл в темно-синем блайзере с выпущенным поверх него воротником рубашки - типичный представитель "второго поколения хипарей", так называемой "Новой системы" (НС), нарик и фарцовщик, специалист по "фирме", помогавший в самом начале своей хип-карьеры, пока не поумнел, Крокодилу сочинять прокламации, ныне же - босс "черного рынка", со своей украшенной рыжими бакенбардами "тенью" по прозвищу Серж. Высокий сгорбленный парень в старом кожаном пальто и застиранных джинах - считающий себя великим музыкантом Джефф, которого все бьют. Хэн из ПТУ, зараженный идеей создать в сибирской тайге общину "лесных хиппи" и посвящающий весь свой досуг игре на гитаре. Хитрый, как бестия, Оглы, еще не подозревающий об ожидающих его аресте за фарцу и самоубийстве (?) в камере предварительного заключения. Фашист, получивший свою кличку от того, что ездил по Калининке (Калининскому проспекту - В.А., А.Ш.) на трофейном немецком мотоцикле военных времен в эсэсовском плаще и вермахтовской каске. Смуглый до черноты карлик Харди, сын индонезийского политэмигранта-коммуниста, с жесткой иссиня-черной косматой гривой чуть ли не до пояса, в зеленой кубинской военной курточке и "чегеваровском" черном беретике с пятиконечной звездой, большой любитель подсматривать на сейшенах через шелку в закрытой двери за тем, как другие фачатся, то есть сношаются, и сам усердно мастурбирующий при этом, не забывая аккуратно собирать извергнутую "каву" (то есть сперму) в кулачок (ведь сам он, по причине редкостного безобразия, успехом у московских, да и у заезжих, гирлушек не пользуется, и никто ему обычно не дает, а если и дает, то разве что под полным кайфом). Громадного роста  угреватый, громогласный монгол Баасанхуу (его и в самом деле так зовут, без всякого прикола), весь в черной коже с ног до головы, с бутылкой своей любимой водки "Алтан Гогнур" в кармане волочащегося по асфальту лайкового макси-пальто, приветственно гогочущий при виде знакомых, радостно разевая щербатую пасть. Гарик и Андрей - братья-педерасты. Викки-Дурак - отрок, доведенный кАликами до полного отупения и целующий взасос всех, кто ему попадется на глаза, не взирая на возраст и, главное, пол. Музыканты, в том числе и студенты МАРХИ, включая недоучившихся - например, Макаревич, Кутиков (как его только не кличут - и "Круткин", и "Крутиков"), "японец" Кавагое - создатели "Машины Времени". Вечно веселый Генуля Калякин - торговец самостроком и супруг весьма блудливой жены, не снимающий темные очки в любое время суток, с черными "хайрами", или "харами" (по-русски - лохмами), зачесанными за уши, с потрепанной ветрами времени гитарой грифом книзу за спиной, в майке с пятиконечной красной звездой, прячущий под лацканом обтерханного пиджачка черный бАттон (круглый значок-"пуговицу" - В.А.. А.Ш.) с желтой шестиконечной "звездой Давида" и английской надписью "Боритесь за права евреев в СССР!". И т.д. и т.п.

Коротко остриженный красавчик Сэмми с вечной трещиной на нижней губе и первыми признаками вызванной частым употреблением наркотиков шизофрении - он без всякой видимой причины приходит в состояние дикого бешенства - схватил за грудки интеллигента-коротышку в аккуратном джинсовом костюмчике фирмы "Ливайс", очках и с типично семитическими чертами лица. Носатый и очкастый толстенький интеллигент пришел на Плешку, чтобы потом выставить себя в глазах однокурсников из МЭСИ ее завсегдатаем, и с гордым видом сидел на спинке скамейки, гордясь своей "хиповой" внешностью, пока не попал в поле зрения Сэмми, у которого как раз произошла резкая смена настроения. "Сука!" - рычит Сэмми, тряся носатого очкарика, словно мешок с дерьмом - "ты когда мне долг отдашь?"

"Ты чего, фрэнд!" - испуганно лепечет интеллигент, даже не пытаясь вырваться (слишком уж разные у них с Сэмми весовые категории).

"Какой я тебе фрэнд, урод кудлатый!? " - Сэмми явно не до шуток.

На шум подваливают любопытные. Их двое - усач Серега, любитель поиграть в "железку", со сморщенным старческим лицом, и его покровитель Боксер, основатель системы собственного имени, щеголяющий в любую погоду в джинсовом костюме и свитере фарцовщик дискАми, наглый и глупый, некогда удивлявший даже "олдовых" длиною волос, но теперь остригший их и ставший лопоухим, как Гурвинек.

"Ты чего шумишь?" - спрашивает Боксер взбешенного Сэмми, сжимая свои пудовые кулачищи.

"Хэлло, фрэнд!" - орет Сэмми, не выпуская из своей железной хватки интеллигента, начинающего понемногу задыхаться - "Эта сука месяц назад стрельнула у меня стольник и теперь не отдает!"

Он вытаскивает из кармана джинов старую бритву. Очкарик в ужасе, полагая, что ему сейчас при всем честном народе перережут глотку. Как он теперь жалеет, что не сидит дома с папой и мамой перед телевизором и не смотрит "Лебединое озеро"! Сэмми срезает с джинсовой куртки коротышки красный лэйбл с белой английской надписью "Ливайс" (или, по-хиповски, "Левис").

"Пусти его!" - приказывает Боксер. Сэмми повинуется. Очкарик явно благодарен Боксеру, но тот ни с того ни с сего бьет его в зубы. Очкарика сдувает со скамейки - только на секунду промелькнули в воздухе подошвы его аккуратно начищенных импортных ботиночек. Боксер дико хохочет. Сэмми и Серега поддерживают его.

"Ну, что, сволочь!?" - говорит Сэмми, нависая над лежащим навзничь очкарикам - "гони манюху!"

"Какую манюху?" - вопит в отчаянии коротышка, уже готовый расплакаться.

"Как какую? Те сто колов, которые я тебе месяц назад одолжил!"

Очкарик, как говорится, в дип-дауне.

"Да не был я тут месяц назад! Я тебя совсем не знаю! Я пришел сюда сегодня в первый раз!!!"

"Гляди - он плачет!" - ржет Боксер - "дай-ка я тебе слезки утру, май бэби!"

Интеллигента слегка избивают. Потом, пригрозив ему бритвой, снимают с носатого куртку и отпускают несчастного с миром. Несостоявшийся хиппи улепетывает со всех ног. Отныне он будет обходить Плешку за километр. Боксер передает трофейную куртку верному Сереге и, безо всяких переходов, наносит все еще смеющемуся Сэмми короткий удар под дых. Тот, крякнув, складывается пополам, как перочинный нож, Боксер же, выражаясь фигурально, выписывает ему фэйс, приговаривая:

"Ты зачем срезал лэйбл, идиотина? Зачем куртец испортил? Мудозвон паршивый!"

За дракой (или "мАхачем") с огромным интересом наблюдают наркоманы Черный, Крис и Диверсант. Черный недавно отсидел пятнадцать суток и еще не совсем освоился на воле. На нем вельветовые брюки-"самострок" под цвет леопардовой шкуры. Он - настоящее быдло, без малейшей утонченности в чертах лица, но наглый и по-своему смелый юнец, любитель поездить по городам Союза за счет более денежных фрэндов,  хотя не брезгует и подаянием. Обычно Черный охотно собирает брошенные туристами монетки со дна фонтана, но сегодня его опередил Скорпион. Крис (он же Андрюлик), дрыганый и бледный, с опаской глядит из-за его плеча на то, как Боксер утюжит Сэмми. Он, как и Черный, только что отсидел свои пятнадцать суток, и потому острижен наголо. Крису страшно. Потребление каликов не избавляет от страха. Наоборот. Крис боится тачек, даже легковых, включая "запорожцы". Боится ночевать дома один и приглашает кого-нибудь из фрэндов спасть вместе с ним в пустой квартире, надеясь, что храп живого человека отгонит от него этот страх. Но страх не проходит. Это страх вновь оказаться в крези-хаузе, то есть в сумасшедшем доме, где Криса уже один раз лечили в принудительном порядке. Больше Крису в крезУху не хочется. Он не только сбыл по дешевке собственные шмотки, но и вынес из квартиры все, что мог, и тоже продал, а теперь со страхом ждет возвращения родителей из-за кордона. Денег нет. Весь вечер Крис стоял под лестницей в "Московском" и просил каждого из входивших в кафе знакомых: "Фрэнд, купи мне пуншик!" Все жаловались на отсутствие манюхи и проходили наверх пить и веселиться. Сейчас Крис начнет в тоске бродить от одной кучки хипарей к другой в безнадежных попытках найти себе гирлу.

В отличие от Криса, Диверсант наблюдает за избиением Сэмми, как профессионал. На руках его рваные раны - он режется сломанной пуговицей. Длинные слипшиеся волосы зачесаны за уши, вельветовые джинсы "Рэнглер" (по-хиповски - "Вранглер" или даже "Врангель") протерты на яйцах - их предыдущий хозяин не поставил вовремя "седло". Диверсант считается одним из "слонов", связан не только с московской хипней, но и почти со всеми хипами Союза, уголовными элементами и с урлой, часто ездит в Питер и даже в Таллин.

Сэмми, наконец, падает. Ничего удивительного в этом нет - у Боксера кулак с его голову. Тут смотреть больше нечего, пройдемте дальше...

Вот толстощекий и пузатый Длинный Джон, славящийся способностью ржать, как жеребец, по любому поводу, с угрозами и руганью гонит с Плешки двух проституток - кажется, Ирку и Ольгу. К нему подваливает Лидка Куропаткина выяснить, в чем дело. Ирка и Ольга матерятся. Оказывается, их сняли два заезжих негра, которым девки сделали минет. При известии об этом, Длинный Джон глубоко обиделся за всю белую расу и вознамерился обеих девок покарать. Куропаткина уговаривает блюстителя расовой чистоты этого не делать. К Лидке присоединяются Ринга, Валя, Ник, Татьяна, Сергеичев и Элеонора. У Ника выпуклые глаза, нос с седловиной, усики, тонкие, как мышиные хвостики. Он большой любитель женщин и выпивки за чужой счет. Татьяна - "плядский президент" (в манускрипте Вальпургия Шахмедузова вместо "п" написано "б", но мы решили заменить "б" на "п" по соображениям благопристойности - В.А., А.Ш.) - стоит, засунув руки в карманы когда-то белого плаща, зябко кутая в него свою впалую грудь, и угрюмо цедит сквозь желтые прокуренные зубы слова увещевания вперемешку с отборной матерщиной. У нее низкий хриплый голос, мужицкие манеры и сумасшедшие глаза. Длинные черные волосы (за такие патлы бдительным блюстителям закона и порядка очень удобно затаскивать ночных бабочек в ментовский "воронок")  расчесаны на прямой пробор. Сегодня она выпила в кафе по случаю субботы пять "международных" (название довольно дорогого по тем временам коктейля - В.А., А.Ш.) и бутылку красной болгарской "гъмзы", но не окайфела. В надежде поймать кайф поехала с Сергеичевым на флэт дринкать водяру, но и водка ее не взяла. Впору было разреветься, но Татьяна никогда не плачет, как, впрочем, и не улыбается. Кайф никак не желал наступать, как она ни пыталась его поймать.

Тогда Татьяна, спев за столом свою любимую песню "Там вдали за рекой загорались огни", решила повеситься в ванной, но дверь не запиралась, и ее вовремя сняли.

Под немигающим, тяжелым взглядом "плядского президента" Длинный Джон понемногу трезвеет. А тут еще и Элеонора подливает масла в огонь. Это вселенская проститутка. Рыжая, бесстыжая, скучная тупица. Ее проблемы - последний чулок прожгла сигаретой. Высшее наслаждение для нее, "когда от каликов трясет и морозит". Способна, делая минет ("французский поцелуй"), заглатывать прик (детородный член) клиента вместе с яйцами (у нас не все это умеют) - вероятно, в силу крайне слабо развитого рвотного рефлекса.  Дома у одарённой минетчицы, по-видимому, нет. Ночует "по мэнам и по флэтам". Один яйцеголовый графоман и меломан-десятиклассник - интеллигент в пятом поколении, поклонник музыки группы "Дорз" вообще и Джима Моррисона - в частности, фанат Дос Пассоса, Ремарка, Олдингтона и Хемингуэя, возомнивший себя левым радикалом, встретив Элеонору на Плешке, вдруг увидел в ней женщину своей мечты. Он сам привел ее к себе домой на Пушкинскую, рядом с "Академкнигой", но овладеть ею не смог по причине неопытности и чрезмерной дозы алкоголя, она же успела за время пребывания в квартире неудачливого любовника драгоценности его матери, прихватив заодно кое-что из вещей его отца - часы, запонки, галстучные заколки (тоже не дешевые). Интеллигент в пятом поколении этого не заметил, ибо плакал в подушку пьяными слезами, а Элеонора в тот же вечер на сейшене в общежитии МИХМа собралась пропустить пятнадцать желающих. Данное слово она, правда, смогла сдержать лишь в отношении троих, а остальным пришлось сношать ее в бэк-сайд, но все-таки...Еще и по сей день воспоминание о том приятно проведенном вечере вызывает на ее лице довольную улыбку. Анальный секс, конечно, не для всех, но кое-кто, привыкнув, уж не променяет его ни на оральный, ни на вагинальный.

Сергеичев увещевает Длинного Джона между делом, не переставая читать свой любимый журнал "Крокодил". Тощий сутенер, остриженный "а-ля Гаврош", он когда-то учился в МАРХИ (Московском Архитектурном институте - В.А., А.Ш.), спал после пьянок на чужих флэтах, тянул где что плохо лежало,  пропускал "сплошняки", завалил летнюю сессию, не сумел уйти в академку и, после неудачной попытки отравиться солью и пребывания в больнице, ушел из МАРХИ по собственному желанию. Теперь "Сергеич" промышляет продажей дисков меломанам, запавшим на западный "музон", читает "Крокодил" и живет за счет Татьяны. Недавно он ухитрился заразить "плядского президента" триппером, хотя Татьяна еще об этом "сюрпризе" не знает.

Как поется в "андерграундном" переложении известного советского шлягера Кола Бельды:

Мы поедем, мы помчимся
В венерический диспАнсер
И отчаянно ворвемся
Прямо к главному врачу-у!
Ты увидишь, что напрасно
Называют триппер страшным.
Ты увидишь - он не страшный,
Я тебе его да-рю!

Так-то вот обстоят дела на хип-фронте...

Впрочем, следует оговориться - почти все, что было нами описано выше, в значительной степени уже является достоянием прошлого. Хипповый бум прошел, мода и вкусы молодежи изменились, и теперешние немногочисленные хипари - жалкие последыши представителей прежних "систем" - не только "олдовой" (СС), но и "новой" (НС). Тип хипаря оказался оказался наносным и временным явлением, и теперь в "продвинутой" молодежной среде такое тлетворное и мелочное направление интересов вызывает только иронические замечания и смех. Хипарь сошел с подмостков, перешедших в безраздельное владение клёвого мэна.

ЯЙЦЕГОЛОВЫЙ

Как только русская интеллигенция - в лице советской - вновь получила право голоса за домашним столом, она автоматически раскололась на те же самые фракции, которые существовали в ее среде и до революции: тут тебе и либералы, и нигилисты, и западники, и славянофилы. Но, как известно, история, повторяясь, непременно превращается в фарс. И на свет появилось целое поколение "критически мыслящих личностей" с короткими волосами и длинными бородами, унаследовавших от своих исторических предшественников неуемную страсть к бесплодной болтовне на всевозможные "высокоинтеллектуальные" темы, как-то: о летающих тарелках и инопланетянах, об искусстве и русском народе, об очевидном и невероятном, о разумных дельфинах и психоанализе - да разве все перечислишь! В настоящее время большинство этих коротковолосых и длиннобородых достигло возрастного рубежа 25-30 лет и работает преподавателями истории или литературы в средней школе, программистами или инженерами в научно-исследовательских институтах или конструкторских бюро, а некоторые даже пишут стихи или картины. Есть у них и молодая поросль, но не она определяет ныне лицо юношества, состоящего на девяносто процентов из подрастающих грубых материалистов, а не "людей с идеями". Если клевые мэны слушают фирменные закордонные диски с поп-мьюзиком на стейтсовых системах, "филипсах" и "грундигах", а хипеари - те-же самые диски, но только переписанные на отечественный магнитофон, то с яйцеголовыми дело обстоит иначе. Они любят песни Окуджавы, Никитиных, Клуба Студенческой Песни, а порой (если настроены уж слишком леворадикально) - Клячкина, Кима с Визбором, Галича и даже Афанасьева. Они, в подавляющем большинстве своем, "технари" - МАИ, МВТУ, МЭСИ, МАДИ и МГУ относятся к их главным бастионам. На яйцеголовом, если только он не отбился от золотой (или косящей под золотую) молодежи, редко когда увидишь дубленку. Обычно ее заменяет овчинный тулуп, полушубок, кожух, шуба из искусственного меха, японская или финская куртка, ГДР-овский плащ с капюшоном и отстегивающейся подкладкой или даже обыкновенное пальто, какое носит всякий среднестатистический советский гражданин. Яйцеголовый не жует резинку, но много курит и пьет - последнее качество, естественно, в равной степени присуще ВСЕМ московским типам. Он с умным видом рассуждает о судьбах цивилизации и интеллигенции, выпускает в "самиздате" свои дурацкие стишки и ругает Америку за "бездуховность" (особенно если носит при этом американские джинсы). В 50 случаях из 100 он отличается характерной еврейской внешностью. Есть яйцеголовые-театралы - они могут всю ночь напролет торчать перед театром Сатиры или Моссовета, ожидая утренней записи (на входные билеты - В.А., А.Ш.). Они осаждают концертный зал Чайковского в день концерта Святослава Рихтера, чтобы броситься под ноги маэстро, как под колесницу Джаггернаута. Они платят по 70 рублей (размер средней по СССР месячной заработной платы в описываемое Вальпургием Шахмедузовым время - В.А., А.Ш.) за томик стихов Марины Цветаевой и по сотне - за сборник пьес Михаила Булгакова. Они едут за десятки километров, чтобы присутствовать на очередном ночном шабаше Клуба Студенческой Песни, где сотни очень и не очень молодых людей при свете костров внимают доморощенным гитаристам и бардам и, озаренные дымным пламенем самодельных факелов, поют "Поднявший меч на наш союз...". Яйцеголовый занимается всем - и ничем. В его комнате  теплящаяся церковная лампадка, образочки, маски монгольских махакал и африканских колдунов, сувениры из Армении и Прибалтики, грязные носки, горой наваленные на полу тома  энциклопедий, синодальная Библия и "Йога для Запада", причудливо соседствуют с номерами "Ровесника", "Юности", "Нового мира", Пастернаком, пустыми стаканами, дисками сестер Бэрри, "Иностранной литературой", Шекли, Брэдбери, Азимовым и до дыр зачитанным романом Кобо Абэ "Женщина в песках". Обычно секс занимает в жизни яйцеголового более чем скромное место (хотя, возможно, он просто не любит распространяться на эту тему - особенно если занимается йогой - кто знает?). Вот и все, что составляет суть этого, вроде бы, неистребимого московского типа - пожалуй, наиболее русского из всех перечисленных. Остальная часть его существа образована бесконечной, напыщенной и пустой болтовней. Поехали дальше, а то что-то слишком уж противно стало, в самом деле. Нечего уделять так много внимания этим духовным онанистам или импотентам, совершенно незаслуженно возведенным братьями Стругацкими на пьедестал.

ФАРЦОВЩИК

Когда дела идут удачно, его ежедневный заработок составляет от четырех до пяти тысяч рублей. Он "деловар", а не какая-нибудь там "шестерка" - на него самого усердно шестерит разная мелюзга, толкая за десятикратную цену ходкий товар, по которому специализируется его хозяин. Но фарцует ли эта мелкая сошка стейтсовыми дисками, джинами, женскими шузами, мужскими складными зонтами или ангорскими котами - будьте уверены в том, что львиную долю "навара" положит в свои оттопыренные, туго набитые манюхой (и не советскими рублями, а "цветной капустой"!) карманы босс, кажущийся вам, человеку постороннему, скромным продавцом новогодних открыток или, скажем, студентом Ленинского педагогического института. Он чувствует себя хозяином жизни не в меньшей степени, чем тот же клевый мэн, и не желает в чем-нибудь уступать золотой молодежи - так же "бомбит фирмУ", то есть одевается с иголочки, и так же сорит деньгами. Деньгами он, впрочем, сорит еще в большей степени, чем клевый мэн - ведь ему не надо отчитываться в своих расходах перед папой и мамой! Внешне его даже трудно отличить от клевого мэна - та же расстегнутая дубленка, а под ней - тот же бархатный пиджак или замшевая куртка, те же платформы (ботинки за толстой подошве и высоких каблуках - В.А., А.Ш.), педерастичка (педерасточка, иначе говоря, барсетка - В.А., А.Ш.) и складной японский зонтик фирмы "Три слона", те же холеные длинные волосы, в сочетании с марктвеновскими усами, а иногда - с бородкой. Невидимые нити тянутся от его квартиры к валютным магазинам, скупщикам икон, ломбардам, таможне и кто его знает куда еще. Дом у него всегда полной чашей - приглушенно играет кассетный голландский "Филипс", столик-тележка пестрит дефицитною снедью. Здесь зернистая черная и красная икра, осетрина и консервированные крабы, бутерброды с нежно-розовой ветчиной и коралловой семгой, круглые жестянки с "кока-колой", датским пивом и апельсинным соком, настоящий натуральный шоколад - твердый, черный и горький, как хина. В битком набитом баре - коньяк "Мартель" и арманьяк, джин Гордонс" и "Олд Том", плоская бутылка шотландского виски, есть конечно и русская водочка - и, разумеется, не с "ушком", а с "винтом". Одним словом, никаких проблем, кроме разве что одной единственной - куда прятать нажитые деньги? Но об этом он не скажет никому - как-никак, коммерческая тайна.               
            
УРЛА

С этим типом все ясно. Какие там "левиса", какие какие японские куртки!? Челка и лохмы до пупа, ремень с как можно более массивной пряжкой (чем массивней, тем "хиповей"!), иногда шляпа (для разнообразия) - и пошел чесать по улицам столицы с гитарой на шее или магнитофоном "Комета" в руке. На полную мощность хрипит Высоцкий (восьмилетней давности), развеваются на ветру полуметровые клёши (порой украшенные по внешнему шву елочными гирляндами (в карманах батарейки, сунул руки в карман, замкнул контакт - лампочки и загорелись - радости полные штаны!). Поколбасился по улицам, налакался портвейну, спел что полагается, помахался с кем надо, добрался до койки - и спать...

ПОСЛЕДНИЙ ДЕКАДЕНТ

В большом послевоенном сталинском доме на улице Горького, между кафе "Лира" и Музеем Революции, живет Алексей Полутыкин, поэт и мечтатель. Ростом он велик, широк в плечах, но тощ неимоверно. Потрепанный пиджак цвета пасмурного осеннего неба всегда болтается на нем, как на вешалке, а водянисто-серые глаза с вызовом смотрят через круглые очки в металлической оправе а ля Джон Леннон на окружающий мир, который ему, очевидно, не нравится. Своим сочинениям, заполняющим общие тетради, под тяжестью которых прогибаются книжные полки, он дает глубокомысленные, порой загадочные и всегда необычные названия вроде "Убей отца", "Можно и так", "Лето в аду", "Почти как боги", "Иисус был хиппи"...

(Здесь в рукописи, к сожалению, лакуна)

...весь класс распевал сочиненную им песню следующего содержания:

Есть за речкой Янцзы жёлтая земля.
Там живут китайцы - бывшие друзья.
Там у них за главного толстый мужичок.
Каждый день планирует он Большой Скачок.
Пишет он, что надо им чудо совершить,
Чтоб в косом Китае всем стало легче жить,
Чтоб без чашки риса счастлив был косой,
Чтоб себя обутым чувствовал босой.
Чтоб ревизионистов легче сокрушить,
Надо нам в Китае шухер совершить!
Надо делать танки, чтоб давить врага! -
Так вещает Мао, старая карга.
И рванулся влево косоглазый рой,
За Великим Кормчим он попёр горой.
А на Диком Западе - мрачный, словно страус,
Злобный враг разрядки Франц-Иосиф Штраус.
Он у них за главного в местном ХСС,
Злейший враг Советов и КПСС.
Знал он, что хоть Мао и не в ХСС -
Тоже враг Советов и КПСС.
И послал он Кормчему длинное письмо,
На конверт поставив личное клеймо.
Он писал, что русским стал шпионом Брандт,
Что с Кремлём торгует, дескать, Джеральд Хант.
Никсон, мол, у всех подкуплен на виду
Брежневым при встрече с Жоржем Помпиду...

(Дальше в рукописи, к сожалению, снова лакуна)

...Пойди-ка туда, за стадион - и на тебя сразу нападет тамошняя "система". Пойди в другом направлении, за парк - и тебя сразу отмудохает местная урла. Перейди трамвайные пути - и тебя засыплют "конфетти" с кирпичного завода. А кто знает, что с тобой могут сделать на школьном дворике? И вот в такой обстановке накалившиеся страсти, наконец, прорвались. Один несчастный урлаган, купаясь в канале, заплыл за территорию своей "системы" и местные "патриоты", попрыгав в воду подобно лягушкам, принялись его усердно, добросовестно топить. На помощь невезучему пловцу поспешили его приятели. В них полетели камни, завязалась мочиловка (в прямом смысле слова!) в маслянистой воде, а пока она продолжалась, бедняга успел утонуть. Он был не единственным, кого при попытки выйти на берег из канала, встретили градом камней. И урлаган поплыл обратно. И в этот жаркий, душный день, когда течение понесло тело неудачливого купальщика вниз, начались беспорядки, бушевавшие двое суток. Выламывали колья из плетней и доски из заборов, памятуя также и о том, что против лома нет приема (если нет другого лома).

Извести о гибели бедняги всколыхнуло весь его район. Конец пошел на конец, как в стародавние времена, круша на своем пути все, всех и вся, правого и виноватого. Некто Саша Ёлкин сидел во дворе и "забивал козла" с приятелями, когда внезапно чахлые кусты за его спиной раздвинулись и чья-то волосатая рука привычным движением обрушила на стриженый затылок любителя домино цепь от электропилы. Затылок треснул, как кокосовый орех. Ёлкина отправили в больницу, и он еще спустя долгое время показывал соседям по палате трещину в своей башке шириною в палец.

Толпы любителей выпить "чернил" в подворотне рыскали по улицам, где то и дело вспыхивали яростные схватки с большим количеством жертв и тяжелораненых. Ваньку Клитора изувечили водопроводной трубой (как когда-то пламенного революционера Николая Баумана). Возвращавшихся домой с работы алкашей сплошь и рядом вытаскивали из переполненных автобусов и избивали, а то и просто топили в канале, как котят. Отдельные группы проникали во враждебные кварталы, швыряли самодельные бомбы в жилые дома. Кое-где на это отвечали убийством почтальонов, ни в чем не повинных. Встречали, где была возможность, непрошеных гостей огнем охотничьих ружей. Побоище, завязавшееся в районе стадиона, перекинулось и на район ТЭЦ, куда некий индивидуум въехал на своем мопеде, покинув его спустя недолгое время на носилках Красного Креста. Всякое бывало, всякое...

(Здесь в рукописи, к сожалению, опять лакуна)

ПРИЛОЖЕНИЕ

МОЛОДЕЖНЫЕ ПЕСНИ ЭПОХИ НАПИСАНИЯ ВАЛЬПУРГИЕВМ ШАХМЕДУЗОВЫМ "МОСКОВСКИХ ТИПОВ"

НАДОЕЛО МАЛЬЧИКАМ

Надоело мальчикам весь день скучать!
Собралися мальчики на Брод гулять!
А мы идем по Броду то вниз, то вверх,
Эхом отдается дружный наш напев:
Я - рванИна, и ты - рванИна!
У нас джины из мешковины!
А хочешь - пей, а хочешь - кури!
Много лиц ласкали кулаки мои!
Я - рванИна, и ты - рванИна!
У нас джинЫ из мешковины,
А мы идем по Броду, и нам все равно,
Лишь бы были пиво, водка и вино!
Мы в милиции бывали, и не раз!
"Черный ворон" и дубинка знают нас,
А "Черный ворон" и дубинка - все пустяк,
Лишь бы были брэнди, виски и табак!
Я - рванина, и ты - рванИна,
У нас джИны из мешковины.
А мы идем по Броду, в глазах - туман,
Вслед несутся крики: "Хулиган!" /1/

ПРИМЕЧАНИЕ

/1/ Вариант: В зубах пляшут трубки - гашиш и план!

ПО ПРЯМОЙ ИЗВИЛИСТОЙ ДОРОГЕ

По прямой извилистой тропинке /1/
Ехал бесколесый грузовик.
Ехали калеки на поминки /2/
Через горы прямо напрямик.

Вдруг из леса выскочила банда.
Грузовик пришлось остановить.
Что-то прошептал немой глухому,
А безрукий взял свой дробовик /3/.

Тут раздАлись выстрелы слепого
И упало несколько людей.
В страхе разбежался вся банда,
А безногий кинулся за ней!

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ Вариант: По прямой извилистой дороге.
/2/ Вариант: Ехали дистрофики на свадьбу.
/3/ Вариант: А безрукий вынул дробовик.


СТАРЫЙ ЧЕРЕП

Cтарый череп на могиле чинно гнил.
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова: 
"Приходи в могилу! Будешь ты моя!
Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём!

Отвечала клюква черепу вот так:
"Ты ведь, старый череп, вовсе не хиппак!
Чем с тобою мне в могиле чинно гнить,
Лучше в баре с хиппаками виски пить!
Не пойду в могилу!
Догнивай один!
А мне лишь секс-,
Лишь сексофон
Нравится один!

ЗахилЯла клюква в хиппаковский клуб.
Там играют манкис, там и виски пьют.
И под звуки джаза она отдалась,
Но вдруг услышала она знакомый бас:
"Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём"! /1/

ПРИМЕЧАНИЕ

/1/ В одном из вариантов этой песни первой строфе было предпослано следующее четверостишие:

На кладбищенском погосте черепа лежат.
Меж собою черепа те тихо говорят.
У низ большие и зеленые глаза,
А вместо носа у них дыра.