Комары

В тишине пустой комнаты по висящим лоскутам обоев весело звенят комары, звоном разгоняя тишину царящего в углах мрака. Песнь их победная, удалая… О том что они, комары, победили паутину серыми клоками висящую по углам, сумели найти уютные норы за обоями, выжили пауков и справились со мной. Звон иной раз перемежается шуршанием обоев и пыльных штор, которые всколыхивает ветер, задувающий в разбитое окно.
Я люблю приходить сюда, чтобы севши на насквозь пыльный стул с ножкой, подвязанной скотчем, опереть руки на не менее пыльный и обшарпанный стол и смотреть в разбитое окно. Особенно хорошо, когда начинается дождь. Тогда ветер оживляет эту мертвую комнату и ее наполняет шевеление. Лоскутьев обоев и паутины, какие-то смятые бумажки и черно-белые фотографии давно умерших людей и их похорон, рассыпанные по полу и обыкновенно неподвижные с тихим шелестом крутятся воронками на полу. Первые дождевые капли гулко начинают выстукивать некий африканский ритм по плохо закрепленным останкам оконного стекла, а затем ритм становится все быстрее и все менее напоминает Африку с ее тамтамами, но все более некое сатанинское пиршество безудержного веселья, в которое врываются раскаты грома и вспышки молний. И кажется тогда, будто вся природа за окном находится в крайнем напряжении практически религиозного экстаза.
Капли поначалу редко, оставляя темные пятна, стучат о столешницу, но затем пятен становится все больше, пока вся столешница не делается темной от впитывающейся в иссохшее дерево влаги. И когда дерево наполняется влагой полностью и не может более впитывать ее на столешнице начинает копиться лужа, которая медленно начинает ползти к моим локтям от дальнего края стола. И тогда ощущаешь, как вода фактически переваливается через неровности древесины медленно стремясь к тебе, дабы поглотить совсем.
И вот наконец прямо перед моим опущенным книзу лицом колышется темная водная гладь. Локти начинают намокать и приходится закатывать рукава и погружать уже незащищенные локти в прохладу поглощающей тебя водной стихии. Тогда я достаю из ящика стола припасенное там ржавое лезвие бритвы «Нева» и полностью выпрямив левую руку, делаю первый надрез на запястье… Поперек… Есть большое искушение сделать его вдоль, прям по ходу вены, но я не собираюсь умирать…Пока… Затем второй надрез чуть выше… Глубоко, но так, чтобы не затронуть сухожилия. Затем третий… Обычно я делаю именно три надреза, правда иной раз, по настроению бывает и четвертый. Крупные капли темной крови падают в расползающуюся по столешнице темную лужу подкрашивая стихию в темно-бордовое. Именно в такой цвет бывают выкрашены мысли перед тем, как уснуть. Когда незаметно погружаешься в безбрежный красный океан, в котором обретаешь чувство общности со всем миром.
Кровь продолжает течь из разрезанной руки и тогда появляется сперва легкое головокружение, затем наступает приятное дремотное состояние и, глядя на красную стихию перед собой на столе, ты быстрее и полнее соединяешься со всем миром, перенимая внешнее напряжение грозовой природы. Напряжение религиозного экстаза. И когда гроза за окном начинает утихать, напряжение в природе угасает, величественная религиозность стихии сходит на нет, кровь, как ни странно, начинает загустевать на ранах, сворачиваться, поток ее в общую природу прекращается.
Гроза кончилась, раны закрылись. Я, дождавшись, пока кровь засохнет, опускаю рукава. И вновь природа за окном дремотна. И вновь радостно звенят комары, празднуя появление сырого и парящего в воздухе. Я посижу еще немного, а затем выйду отсюда в мертвенную бездвижность мира…До следующего прихода в мертвую комнату…Да следующей грозы…