Не совсем обычная история

Не «стая» определяет твой жизненный успех и общую картину твоего мира, а конкретный человек, сохранивший при любых внешних обстоятельствах чистую совесть и оказавшийся на твоем пути.

 
Она никого в этом городе не знала. В организации, в которой уже год работал муж, были знакомые, клюнувшие на его должность главного архитектора и на его машину, в то время еще редкое удобство при поездке с работы домой в качестве попутчиков. Близкими, друзьями считать их было трудно. Разве, что приятелями для проведения досуга.

Когда она уезжала из Средней Азии, брат дал адрес своего партнера по автогонкам, который уже несколько лет обитал здесь в Ярославле со своей новой семьей. То, что у него можно было обслуживать машину, для нее было очень важно, автосервис тогда в начале 90х был в большом дефиците. Но главное было даже не в этом. Потеряв все связи с родственниками, итак немногими, она интуитивно старалась найти что-то теплое и близкое по тонкой ниточке братской связи.

Друг брата – человек солидного возраста и статуса, явно не испытывал подобных чувств. Он направил ее, как обычного просителя «по блату», в ту сервисную мастерскую, которая обслуживала гоночные машины и которая должна была вот-вот перейти из системы ДОСАФ в его частную собственность. Но задуманной связи все равно суждено было реализоваться, в виде приятной наружности молодого человека, который взялся регулярно следить за ее машиной и ремонтировать в ней все, что требовало ремонта.

Что сделало их почти друзьями, знает только бог. Хотя, конечно можно было найти вполне реальные объяснения этой близости малограмотного мотогонщика и ученой дамы при солидной должности в областной архитектуре.  Ему была интересна машина, тогда недоступная для молодого человека роскошь. И в поездках за запчастями, которые тогда тоже нельзя было купить на каждом углу, и в Москву по ее рабочей необходимости, он с удовольствием выполнял роль водителя. Ей же льстило внимание красивого молодого человека, и его интерес к ней она относила к своей профессиональной сфере, и с охотой делилась с ним своими новыми архитектурными впечатлениями.

А еще они ездили за грибами. Это была ее главная и настоящая страсть. Сбор грибов доставлял ей непередаваемое удовольствие. Не как у потребителя грибных блюд, а как у поклонника этой естественной, ни с чем не сравнимой красоты. Она говорила: «Когда находишь белый гриб, эту с поджаренной шляпкой булочку, то жалко срывать его, настолько красиво он сидит в траве. Так бы и зафиксировала навсегда это чувственное мгновение в мозгу. Не на фотографии, нет, она всегда будет лишь частью картины. В реальности есть еще запахи, звуки, все то, что сопровождает прогулки по лесу. А еще  ощущение пальцами этой бугристой шероховатой поверхности лесного чуда, и что-то еще непередаваемое, первобытный восторг собирателя…, как открытие».

Хотя было бы неверным сказать, что она не любила грибы, как еду. Жареная картошка с грибами была самым любимым и изысканным, с ее точки зрения, блюдом. Тем более, что после стеклянной  и невкусной среднеазиатской картошки, картошка российская представлялась ей навсегда единственным лакомством.
 
Володя, так его звали, показал им с мужем первые в ее жизни грибные места, и они ездили в эти леса потом еще много лет, находили роскошные семьи белых грибов, увозили целыми корзинами подберезовики и подосиновики. И ей никогда не приходило в голову, что могут быть и другие места для грибной охоты, хотя и приходилось ездить через весь город, а потом еще 30 км в сторону противоположную от дома.
 
Володину подругу звали Галина. Она работала медсестрой на скорой помощи и, конечно, тоже не прочь была поездить  вместе с нами за грибами.  Было начало 90х, после гайдаровской денежной реформы и почти голодных реформенных годов. Поэтому однажды сделанное Галиной предложение съездить параллельно с «тихой охотой» за картошкой  на колхозное поле было воспринято вполне естественно:

- Я вчера была на вызове в одном колхозе, и председатель разрешил накопать картошки. Поедем за грибами, возьмем пару ведер и лопату, отоваримся.

Они проехали 15 километров от города, миновали поворот на село Суханово. Справа начинался настоящий лес.

- Это здесь, - сказала Галина, указав на поле, просвечивающее слева через тонкую ткань осенней лесополосы. Картошка, в основном, была уже выкопана техникой, и на полях оставалось то, что обычно добирают руками. Светило яркое осеннее солнце, пахло мокрой землей и гнилой картошкой. Было тихо и спокойно.

И все же ей было не по себе. Она слышала, что в этот почти голодный год колхозы защищали свои поля от несанкционированных сборщиков с помощью милиции и добровольцев-дружинников. И хотя Галина убежденно доказывала, что у них то точно есть разрешение председателя, в сознании навязчиво сидело доселе незнакомое ощущение воровства и  бессознательное беспокойство нарушителя. И как оказалось, совсем не зря.

Через 20 минут на дороге рядом с их старенькими «Жигулями» остановилась какая-то большая машина. Послышались мужские голоса, а потом окрики, явно в их сторону. Окажись она одна в такой ситуации, она ни за что не стала бы прятаться и убегать. Чувство собственного достоинства, даже при сомнениях  в своей правоте, было бы главным аргументом в споре. Но стадное чувство, вызванное не принадлежащим ей страхом, оказалось сильнее.

Позже она даже не могла толком вспомнить все последующие события. Как, побросав наполовину наполненные ведра, они убегали, пригнувшись, по кромке поля. Она не могла вспомнить, как они оказались на другой стороне дороги, как прятались в лесу, в кустах, лишенные возможности даже обсудить ситуацию, чтобы не подавать голоса. В памяти осталось, как после страшного ночного сна, только острое ощущение стыда и страха. А также  очень яркое понимание всей абсурдности ситуации.
 
Ну, представьте себе. За двумя  женщинами по лесу гоняются полдюжины здоровых мужиков в камуфляже с палками и пистолетом (она случайно увидела его в руках у одного из преследователей),  которые громко разговаривают и грязно сквернословят. Даже если предположить злостный умысел  в виде кражи колхозной картошки, то пистолет против безоружных баб был явно превышением должностных полномочий. Не говоря уже о том, что мужики этих полномочий явно не имели – одеты были не по форме и к милиции точно не относились.

Это окончательно убило у нее желание встречаться с ними,  что-то объяснять и доказывать свою правоту. Она чувствовала себя затравленным зайцем, которого обязательно убьют охотники, если найдут здесь под кустом. Что-то выяснять у своей подруги она уже тоже не хотела, тем более, что та была напугана не меньше и своими трясущимися губами вызывала у нее искреннюю жалость.

В конце концов, их поймали, когда они все же вышли из леса к своей машине. Та так и осталась стоять на дороге, когда их  почти силком затолкали в грязный уазик и повезли, как можно было догадаться, к ближайшему населенному пункту. Никто не слушал никаких объяснений. Бравый молодой человек был очень доволен собой и, размахивая пистолетом, возбужденно говорил и смеялся.

- У  нас что, 37 год, расстреливают, как за колоски? – она не могла  скрыть досады от нелепости ситуации и смятения от мелькающего перед носом пистолета.
- А что, - вызывающе отреагировал молодец – у меня дед был сотрудник НКВД, сажал таких же, как вы. Сейчас уважаемый человек. И я так же хочу. Если надо и на столбах будем вешать врагов трудового народа.
- Фашист, - шепотом произнесла она, брезгливо отвернувшись к окну.

Прежнего липкого страха уже не было. Его место теперь заняло отвращение к этому охотничьему азарту и садистской радости человека, для которого, видимо, генетически были стерты все нравственные категории. Теперь это вообще стало обыденным явлением, когда юная дева подходит к прилавку и, глядя поверх тебя, терпеливо ожидающего, когда продавец закончит заниматься с предыдущим покупателем, просит ей что-то взвесить. Это даже не хамство, это – генетическое нравственное уродство – не видеть никого, кроме себя, не учитывать ничьи интересы, не чувствовать чужой боли. Эти духовные паралитики лишены простейших навыков человеческого общения. И все эти качества тогда агрессивно «выпирали» из сидящего рядом с ними молодого человека и вызывали почти физически болезненное ощущение несправедливости и возмущения.

Пока их вели к единственному в селе общественному зданию, Галина юркнула  через канаву в кусты, густо растущие вдоль дороги. Преследовать ее никто не стал. Либо азарт у преследователей пропал, либо одного пленника на этот момент им было достаточно для самоутверждения.

В неуютном конторском кабинете за столом, заваленном стопками папок, документов  и отдельных бумаг, на фоне грязного окна сидел усталый пожилой милиционер. Кроме стола в этом убогом помещении стояли еще три стула, на одном из которых сидел, опустив голову, старик в сильно поношенном дождевике и старых кирзовых сапогах. У ног старика стояла небольшая кошелка, в которой угадывалось килограмма три картошки, и над которой он своими сморщенными трясущимися руками мял и теребил свою скомканную и затертую кепку.

- Ты прости меня, отец, но картошку я у тебя должен забрать, - милиционеру, похоже, было не по себе. – Я понимаю, что пенсия у тебя маленькая, поэтому напишу протокол так, чтобы тебе присудили минимальный штраф, уж ты прости меня, но я должен…, раз они привели тебя.
- Садитесь, - вежливо указал в сторону освободившегося стула милиционер, когда старик, шаркая сапогами, вышел за дверь, - рассказывайте кто вы, если у вас нет с собой документов.

Все ее напряжение последних полутора часов прорвалось в безудержном рыдании. И пережитый страх погони, и стыд за невольное воровство, и предательство Галины, затянувшей ее в эту авантюру с картошкой, все навалилось грузом невыносимой душевной боли, почти физически вязким чувством досады и несправедливости. Она не боялась никаких последствий, наверное, еще и потому что не представляла, какими они могут быть. Она не думала о деньгах, которых может стоить ей ее глупая доверчивость, несмотря на стесненные финансовые обстоятельства семьи. Ей просто было очень больно от того унижения, которое ей пришлось пережить от молодых хамов в лесу, особенно, на фоне сдержанно-мягкого поведения этого человека с погонами капитана, сидевшего напротив нее.

А потом они разговорились. Она рассказала историю своего переезда в Ярославль и счастливого устройства на работу. Говорила о поразившем ее своей красотой городе  и о своей удивительной любви к русской природе, которую она, человек, родившийся и выросший в Средней Азии, как будто бы когда-то знала и просто забыла. Он задавал вопросы, она отвечала, и через полчаса в комнате сидели два почти близких человека, которым было что обсудить и о чем поговорить. Какая-то невидимая ниточка общих взглядов и интересов превратила неизбежный для таких случаев допрос в дружеское общение.

И теперь лицо этого, не молодого уже, человека  выражало  интерес и уважение к ее работе, о которой она вдохновенно говорила, к ее руководящей  должности, которую она, по его мнению, рисковала потерять, и к ее искренности, с которой ему – милиционеру в его работе приходилось встречаться не часто. Таких интеллигентных и образованных воров колхозной картошки он раньше не видел никогда. Поэтому с нескрываемым раздражением он посмотрел на возбужденных «гончих», притащивших с полей очередную добычу – бабушку с полупустой авоськой. Они привели ее под дулом того же пистолета и грубо посадили на стул в этом импровизированном милицейском кабинете.

Чем закончился допрос следующей «преступницы», ей уже было неизвестно. Капитан порвал почти заполненный протокол и отпустил ее без каких бы то ни было условий.  С плохо скрываемым чувством стыда за эти килограммы уже где-то подмороженной картошки, которую он отбирал у стариков, за своих молодых подельников, гонявшихся с азартом охотничьих собак за ними по пустым колхозным полям, за всех своих коллег, защищавших, как  в сталинские времена, гниющие на полях остатки социалистической собственности.

Потом, правда, ее снова поймали, когда она вышла к своей оставленной на дороге машине, и капитан, досадуя, все же был вынужден составить на нее протокол задержания. На работу никто никаких бумаг не прислал, и для коллектива все осталось лишь занимательной историей, приключившейся с ней без каких-либо формальных выводов и последствий. С Галиной она больше не встречалась. А судья, сидя  в своем кабинете, а не в зале суда, как это по общепринятому представлению должно быть, если дело рассматривается в суде, присудила ей штраф в 5 рублей и очень сильно смеялась, его присуждая. «Что же это вас, голубушка, понесло на другой конец города за картошкой? В своем районе что ли нет колхозов?» - пошутила она.

Но все это было уже потом. И ничего для нее уже не значило. Потому что духовное противостояние состоялось.  И сейчас она шла по дороге со светлым чувством в душе, родившимся от того, что встретила всего лишь одного хорошего, думающего и близкого по духу человека. И чувство это было огромно, во много раз больше всех тех страхов, мерзостей и предательств, которые она испытала за этот день. Они просто померкли, исчезли и растаяли как призраки, на фоне этого света. Она больше ничего не боялась. Просто шла и тихо этому свету улыбалась.