***

...Стол был сколочен из обрезков бревен, которые лишь слегка подкорректировали топором, придав им некое подобие грубо обтесанных досок. Он стоял чуть поодаль от дома, словно притаившись в тени большой разлапистой сосны, по причине своего одиночества разросшейся больше в стороны, чем в высоту… А за столом, переваривая затянувшийся обед, все еще шумела компания лесников, громко и со смехом перебирающая эпизоды уходящей недели. Эпизоды в большинстве своем были рядовыми и не несли сильной смысловой нагрузки, но такой уж народ собрался за столом, что даже обычные житейские мелочи порой превращались в лишний повод для «поговорить»…
Из ближайшего перелеска вышла группа людей, по виду туристы. Туристы выглядели слегка ошарашенными, словно поставленными перед фактом существования цивилизации в, казалось бы, безлюдных местах. От группы отделилась девушка и нерешительно направилась к лесникам. Было видно, что девушка смущается. Она все так же нерешительно подошла к Виктору, привставшему из-за стола.
-Извините, нам нужен самый милый лесник.
-Самый милый лесник?- Губы Виктора растянулись в непередаваемой улыбке,- Здесь нет милых… Мы здесь все просто охуительные…
За столом грохнул смех,  вгоняя  девушку в краску.
Когда смех слегка поутих, выяснилось, что группа туристов глупейшим образом просто сбилась с маршрута. Виктор  ушел направлять незадачливых путешественников, а компания, заседающая за столом, как-то незаметно растворилась в полуденном мареве.
Чагин остался сидеть за столом один. Послеобеденная дремота незаметными шажками проскользнула в его сознание, окутала плотным кольцом призрачного наваждения и закружила в легком вальсе сна, увлекая вдаль от назойливых повседневных мыслей и боли, но, казалось бы, несокрушимая эйфория организма была прервана скрипучим звуком клаксона. Чагин открыл глаза и увидел потрепанные «Жигули» Димки, сиротливо остановившиеся у дома.

Поляна была сплошь застелена ромашками. Их огромные, просто нереальных размеров соцветия, повинуясь стадному инстинкту, заложенному матушкой-природой, дружно смотрели вверх, отражаясь миллионами маленьких копий огромного светила, застывшего в центре бескрайнего неба, обрамляющего дикие перелески плато.
Чагин стоял на краю поляны у самой дороги, где Димка оставил машину, и думал, что неплохо бы было нарвать большую охапку /именно охапку/ ромашек, поместить ее в ведро с холодной родниковой водой, и, махнув в Симферополь, в последнюю минуту заскочить в отходящий поезд. Поставить благоухающее цветочным ароматом ведро на столик в купе и мчаться сквозь ночь в город, в котором ждут…  Чагин на мгновенье даже представил себя в этом городе, огромном и неповоротливом в час пик и мерцающем миллиардами огней-светлячков ночью, вспомнил силуэт на фоне окна и вкус губ… Воспоминания опять вырвались из памяти, нарастающей болью стали сжимать виски, и чтобы пресечь это Чагин стал думать о том, что, пожалуй, трава уже подошла и, если метеостанция не подведет с прогнозами, через пару дней можно уже будет начинать косить…
К машине с пакетом в руке подошел Димка:
-Чабреца и татар-чая я нарвал, а вот зверобоя  отчего-то так и не нашел. А на рынке его уже продают.
-На рынке много что продают. –Чагин усмехнулся. – То, что на рынке – это со склонов, а здесь, на плато, все  с задержкой на две недели. Нарви ромашки для Оксаны.
-Какой еще Оксаны?- брякнул Димка с искусственным  безразличием.
Отчего-то захотелось длинно и витиевато выругаться, но Чагин в последний момент сдержался и выдавил сквозь зубы что-то вроде «Ладно – поехали». Можно было конечно послушать очередную серию размышлений о том, как хорошо иметь женщин-друзей («Иметь», естественно, подразумевалось во всех смыслах), но Чагин не хотел слушать такие, как он считал, глупости потому, что твердо придерживался принципа не заводить друзей среди женщин. Впрочем, друзей у него не было вообще. Были товарищи, приятели и знакомые, а друзей не было.
«Жигули» съехали на ухабистую грунтовку. Чагин сжал зубы – спина привычно заныла, подсчитывая количество ухабов и ям. Надо было бы попросить Димку чуть сбросить скорость, но Чагину не хотелось нарушать установившееся молчание, и он просто терпел, ожидая, когда пойдет более ровный участок дороги. По сторонам от дороги тянулись сосновые перелески, а потом как-то вдруг сразу деревья расступились, пейзаж изменился, и Чагин увидел справа вдалеке среди камней едва заметное красно-коричневое пятно. Он сразу понял, что это лошадь, просто лошадь и ничего более, хотя издалека можно было представить все что угодно.
-Давай вправо.
Димка удивленно повернул голову, но спорить не стал, и машина свернула  на целину.
Гнедая кобыла  лежала там, где ее, наверное, и оставили, на камнях у уходящей вверх по склону осыпи. Чагин подумал, что все-таки жестоко, когда такое животное просто из-за чьей-то глупости и жадности превращается в кусок агонируещей плоти. Страшно наблюдать, как стремительное, красивое создание бьется в судорогах… Из горла кобылы вырывалась кровавая пена и, переваливаясь через кольца трензелей уздечки, свалявшимися хлопьями скатывалась по шее на камни. Правая передняя нога была неестественно вывернута в сторону …
-Год назад туристка из Москвы у Белого Камня сломала позвоночник. Лошадь,  правда, тогда осталась  цела… Будем надеяться, что в этот раз седоку повезло больше…
-А лошадь? – Димка отвел взгляд от животного.
-А лошадь – всё. Нога и как минимум – рёбра…
Чагин вернулся к машине и взял с заднего сиденья карабин. Пожалуй, кто-то другой еще поразмышлял бы на тему того, что кобыле можно дать шанс, что стоит только привезти толкового ветеринара, и она может со временем вернуться к нормальной лошадиной жизни. Чагин смотрел на вещи реально, и понимал, что в любом случае животное обречено. Все остальное не имело значения. Вспомнил, как отец всегда просил прощения у животных, перед тем, как лишить их жизни, не важно – была ли это свинья или откормленный петух-бройлер... Срез ствола карабина уткнулся кобыле в голову чуть пониже уха. Прости, лошадка… Карабин резко гаркнул, и подхваченный эхом звук выстрела понесло по плато…
Почти весь остаток пути до кордона они проехали молча, каждый думая о своем. Чагин почему-то никак не мог прогнать из головы воспоминания из далеко прошлого, когда помогал соседу забивать быка. Тогда длинное, заточенное с двух сторон лезвие ножа скользнуло в углубление за рогами животного, пронзило шкуру и вошло в нервные окончания мозга. Бык рванулся вперед, в надежде освободиться от страшной боли, но мгновенно парализованный рухнул на землю. Ему перерезали горло, и все было окончено…
-Чья это лошадь? – Димка нарушил молчание.
-Селима, и на четверть Наримана.
-Думаешь, по другому было нельзя?
-Я не думаю… Уже не думаю…
-А если все-таки… ? – Димка не договорил.
-Если все-таки ему захочется колбасы, полчаса у него еще есть.
-А потом?
-А потом это будет просто груда тухлого мяса, которую его все равно заставят убрать и зарыть.

Чагин извлек  из карабина затвор и, установив на его место направляющую втулку, сидел на большой сосновой колоде и ждал, когда Димка принесет корзину, куда по обыкновению отправлялись использованные патчи. Патчи можно было купить в оружейном магазине, но Чагин предпочитал нарезать их сам  из хлопкового полотна большими ножницами, укладывая полученные  кусочки в банку из-под кофе.
Димка принес корзину, а следом, почти наступая  ему на пятки, прибежала Герда. Она улеглась на траву в паре метров от Чагина и, едва заметно виляя обрубком хвоста, принялась наблюдать за чисткой оружия.
В плавных очертаниях карабина, пожалуй, не менше красоты, чем в изгибах  женского теле. Чагин поймал себя на этой мысли и улыбнулся… Женщина и оружие – символическое сочетание. Красота и смерть. В такие минуты в голову как назло лезли совсем неуместные ассоциации, и сейчас, когда шомпол загнал в ствол карабина вишер с первым патчем, Чагин  подумал о том, что это смахивает на какое-то психическое заболевание, или, по крайней мере, такие мысли уж  точно свидетельствуют об отклонении от нормы. Ерш с вишером поочередно исчезали в канале ствола, патчи один за другим падали в корзину, а Чагин все никак не мог уйти от странных параллелей, ощущая под грубой оболочкой карабина горячую  женскую плоть. Наверное, за всем этим стояла потребность в обладании женским телом, некий таинственный алгоритм, заложенный в человечество природой. Алгоритм, изначально предполагавший простое продление рода, но перешедший в нечто большее, порой выходящее за рамки объяснимого…
 Чагин возвращался к этим мыслям вновь и вновь. И даже тогда, когда чистка карабина была окончена, а сам карабин уложен в чехол, Чагин все еще думал о женщине, спрятанной далеко-далеко  в его подсознании. Он знал, что этого не стоит делать, и что после таких мыслей вечером, когда звезды густо усыпят небо, он обязательно напьется сам с собой, сидя за столом под разлапистой сосной, но ничего не мог поделать, или просто не хотел…
Чагин тяжело опустился на нижнюю ступень крыльца и подумал, что все не так уж и плохо сложилось сегодня, а главное спина не так заметно беспокоила как обычно.
-Я давно хотел тебя спросить, а что будет потом? – Димка был явно смущен, как происходило всякий раз, когда речь заходила о здоровье его товарища.
-Потом? Потом будет новый год, - Чагин улыбнулся, вспомнив, что точно так же когда-то отвечал на надоедливые вопросы детдомовцев.
-Я хотел сказать, что ты будешь делать, когда тебе станет совсем плохо?
-Поеду сдаваться родителям… - Чагин поймал удивленный взгляд Димки. - На меня это похоже?
-Нет.
-Значит – позвоню Софье…
-А ей это надо?
-Хорошая мысль,  и заметь - не лишенная зерна истины. Думаю, ей это и нахрен не надо, -Чагин вдруг в малейших деталях вспомнил испещренную мелкими царапинами крышку стола, на котором писал то самое, единственное письмо, вспомнил приятную прохладу, набегающую с вечернего Днепра, и остывающую после первого летнего дня площадь Сантьяго-де-Чили…
Димка молчал.
-А посему, мой юный друг,- Чагин заставил себя улыбнуться, - дабы пресечь твои последующие расспросы, скажу кратко: когда совсем припечет – я просто уйду в горы…
-Ты же вроде и так в горах? Это как?
-Как, как… как Хемингуэй… Слышал о таком товарище?
Димка молчал, явно озадаченный услышанным. Кто такой Хемингуэй, он, конечно же, не знал, но признавать это очень не хотелось, и что бы хоть как-то выкрутиться Димка увел разговор в сторону:
-Я смотрю, трава уже  подошла. Через пару деньков косить можно будет…