И все о ней, о Вере славной

(Вместо предисловия)

Честна, добра, трудолюбива
И компанейская вполне.
Бывает, правда, молчалива,
Да это редкость, верьте мне.

Она – звезда на небосклоне
Столицы Родины моей.
И не бывать уж в целом мире
Той самой женщины верней!

Не захвалить бы, право слово.
А, впрочем, ей не повредит.
Да, ложка лести! Что ж такого?
Лишь на год жизнь ей удлинит.

…О ком же я пишу так много?
О ней, о Вере из Москвы!

Если честно, то я всегда был о женщинах-журналистах невысокого мнения. Потому что, во-первых, способностей творить ни на грош, а самомнения – хоть пруд пруди; суеты, во-вторых,  много, а ответственности, обязательности – ну, ни сколечко.

Вполне возможно, что мне крупно не повезло в этом смысле.  Не видел, не встретил идеальной женщины, идеальной в смысле творческого потенциала. Значит, правило? Да! Хотя известно: нет правил без исключений. Однако именно исключение, с которым, к моему великому счастью, довелось столкнуться, есть не что иное, как подтверждение правила.


Именно Вера Вячеславовна стала тем самым исключением!

...Позвонил инструктор обкома КПСС Алексей Воробьев.

- Знаешь, - сказал он, - есть одна молодая журналистка, которая очень хочет устроиться по специальности. Не мог бы ты что-нибудь для нее найти?

Я поморщился, потому что терпеть не мог «позвоночных» и обычно «отшивал» ходатаев.

- И, конечно, только в Свердловске, - с долей иронии заметил я.

- Да, - подтвердил Воробьев. Видимо, мою иронию он не уловил.

- Кто такая? -  спросил я.

- Вера Вильникова, энергичная молодая журналистка, закончила пару лет назад УрГУ, работает в Нижних Серьгах. Понимаешь, она из Свердловска. Мать здесь одна, часто болеет и... прочее.

Попробовал объяснить Алексею, что особе женского пола у нас будет трудно, так как частые командировки по трем соседним областям, что приходится ночевать, где придется. Плюс - большая нагрузка.

- А ты, Геннадий Иванович, поговори с ней. Расскажи о специфике. Возможно, она сама откажется. Хотя не уверен, что ты её напугаешь.


И вот Вера Вильникова действительно пришла. Я ей нарисовал самую жуткую картину условий труда. Она слушала, не моргнув глазом. Убедившись, что получилась хорошая страшилка, я спросил:

- Неужели вы, Вера Вячеславовна, согласитесь?

- Почему бы и не попробовать? – вопросом на вопрос ответила она.

А я-то думал, что напугал! Так в качестве корреспондента оказалась та самая Вера.

Через два месяца я уже точно знал, что такая особа женского пола запросто заткнет за пояс любого (из работающих у нас) мужика.

Подкупила и еще одним качеством: желанием слушать советы, а затем и неуклонно следовать им. Весьма редкое качество. Обычно журналистки (особенно этим отличались свердловчанки) полагали, что они давно уже корифеи в журналистике, все умеют, все знают и все понимают.

На самом деле, конечно же, все было не так, совсем не так. Но переубедить их было невозможно: чем бездарнее, тем упрямее и самонадеяннее.

Стала-таки работать у нас  Вера Вячеславовна. И вскоре же разразился скандал. Вот что произошло.

Вдруг прибегает в мой «закуток» Адип Баев, помощник начальника Свердловской железной дороги Виктора Михайловича Скворцова и, округлив от страха (видимо, от страха за меня и за моё будущее) глаза, с придыханием:

- Виктор Михайлович!.. Срочно!..

Спускаюсь на второй этаж, захожу в студию, где проходит селекторное. Свободных стульев нет. Обвожу командиров взглядом. На лицах некоторых читаю предвкушение большого наслаждения. Преимущество на их стороне: они знают, что послужило поводом, а я – нет.

Скворцов сидит на своем обычном месте и раскачивается на стуле. Из этого делаю вывод: начальник – в сильнейшем гневе.

С минуту стою у входа. Скворцов создает видимость, что меня не видит. Наконец, обратив на меня свой тяжелый взгляд, говорит:

- Ты что себе позволяешь? – я пока молчу, пытаюсь понять, что случилось, что я себе «позволяю». – Ты кто такой?! Кто тебе дал право шельмовать руководителя?! – продолжаю молча смотреть на Скворцова. Он продолжает. – Не слишком ли много на себя берешь? – мощный кулак опускается на столешницу, ручка подпрыгивает вверх и летит под стол. Он повышает голос. – Этому не бывать! – моё лицо, это я чувствую, покрывается краской. Я всё еще держу себя в руках. Теперь – кое-что ясно: гнев связан с критикой в газете. – Ты далеко зайдешь, если... если каждый корреспондентишка будет так вот смешивать с грязью начальника крупнейшего депо! - наконец-то хоть какая-то ясность. Начальник дороги имеет в виду заметку, в которой корреспондент Вера Вильникова обвинила в чинушестве начальника локомотивного депо Свердловск-сортировочный Путина. Не ахти какая критика: реплика всего-то на полста строк.  Пауза. Спрашиваю:

- Виктор Михайлович, есть сомнения в правдивости?

- Чтобы сегодня же и духу не было на дороге корреспондентишки!

Неприятно, конечно, но стараюсь вести себя достойно, а потому сдерживаю накатывающиеся эмоции. Я говорю:

- Нет пока оснований для увольнения Вильниковой. Я считаю: корреспондент права, - и тут я допускаю тактическую оплошность, поскольку последующие   слова в этой конкретной ситуации находят не одного (это я пойму, но будет уже поздно), а двух сразу адресатов. – Всякое хамство, исходящее от коммуниста-руководителя, не может быть в обществе терпимым.

Лицо Скворцова раскраснелось.

- Ах, так?! Ты... Да я и тебя, и её вышвырну с дороги! Пулей оба вылетите!

Вижу, как заместитель начальника дороги Владимир Торгашев, сидящий ко мне спиной, крутит головой; слышу, как  вполголоса говорит:

- Как он может так разговаривать с начальником дороги?!

Я уже понимаю, что выразился неосторожно, больно задев Скворцова, поскольку  мою последнюю реплику принял и на свой адрес. Но отступать не намерен. Продолжаю упрямствовать.

- Вильникова работала и будет работать...

Скворцов обводит присутствующих взглядом, призывая их в свидетели.

- Нет, вы только посмотрите, каков гусь, а?

Не обращая внимания на оскорбление, продолжаю фразу:

- Что же касается лично меня, то... Воля ваша. Но прошу только об одном: не надо меня пугать, - и далее с нажимом в голосе добавляю, – была бы шея, а такой хомут, что сейчас на мне, всегда найдется, - я  резко поворачиваюсь и выхожу из студии. Слышу в след:

- Куда?! Нет, ты послушай!..

Дерзость неслыханная, но я ушел. Жду последствий.  Проходит три дня. Но, как ни странно, - абсолютная тишина.

Поступает  телефонограмма: селекторное совещание под  руководством Скворцова.  Соображаю: идти или не идти (я не на все совещания ходил: уже была у меня такая «привилегия»)?  Но всё-таки иду. Специально иду. Чтобы попасться Скворцову на глаза. После скандала не виделись.

Захожу в студию. Занимаю привычное место. Скворцова еще нет. Но, вот, и он: входит  привычной  походкой – вразвалку. Садится. Время на часах, что напротив меня, - двенадцать. Пора начинать. Скворцов не спешит включать микрофоны. Он медленно обводит присутствующих взглядом. Все ёжатся. Каждый мечтает об одном: чтобы пронесло. Он останавливает на мне взгляд. Несколько секунд смотрит молча (тишина в студии мертвая), а потом (на его лице появляется нечто крайне редкое, отдаленно напоминающее усмешку) говорит:


- Ну, всё воюешь? – следует пауза. Я молчу и продолжаю смотреть ему прямо в глаза. – И правильно, - пауза. – Только, вот, насчет шеи, - пауза, - ну, и хомута, конечно, - пауза, - ты перебрал малость.

Мне ясно:  хоть и косвенно, но таким оригинальным способом Скворцов извинился за тогдашнюю грубость. Инцидент  разрешился.

 Вера все-таки втягивалась в наш ритм. И материалы все больше и больше соответствовали. Человек рос на глазах. Как-то она спросила:

- Геннадий Иванович, как вам удается так оперативно делать материалы?

- При случае – покажу, - ответил я.

И такой случай однажды представился.

Позвонил Алексей Чемоданов, секретарь Железнодорожного райкома КПСС. Он попросил редакцию подготовить спецномер, посвященный предстоящей районной партийной конференции. Он именно просил, а не требовал и не приказывал. Поэтому я посчитал необходимым выполнить на этот раз просьбу. Тем более, что коллективу была предоставлена полная свобода действий, то есть без «ЦУ».

Проблема заключалась в том, что Чемоданов позвонил во вторник, а номер должен был увидеть свет в субботу. Наш же субботний номер, практически, был готов. Иначе говоря, нам предстояло за оставшиеся сутки заново спланировать номер, добыть эти самые спланированные материалы, написать и заслать в типографию. В коллективе заворчали: мол, задача совершенно невыполнимая. Особенно никто не отваживался на очерк о делегате. Что оставалось делать? Пришлось самое сложное взять на себя.

Никто не верил, что через сутки очерк будет. Не верила и Вера. Тогда я решил делать очерк с ней на пару. На ее глазах рождался очерк – с поиска кандидатуры и до сдачи рукописи на машинку.
Мы, то есть  я и Вера, в точно назначенное время сдали очерк в секретариат. Как говорится, глаза боятся, а руки (наверное, также и головы) делают. Это был наглядный урок – и для меня, и, хочу надеяться, также для Веры.

Замечу: номер увидел свет строго по графику, хотя весь он был сделан за сутки и с нуля. В субботу, уже утром делегаты конференции держали в руках тот номер газеты. Мало того, что в целом номер очень понравился Алексею Чемоданову, секретарю райкома (кстати, тот специальный номер делался без каких-либо идейных указаний, то есть без контроля и вмешательства со стороны райкома), более того, он публично заявил: наилучший материал номера – это наш с Верой очерк.

Много забот (и хлопот, естественно) принес редакции впервые  организованный двухгодичный общественный университет печати, предназначенный для обучения основам журналистики рабочих корреспондентов и редакторов стенных газет Свердловской железной дороги. Ректором я назначил Веру Вильникову. И, как показала практика, в выборе не ошибся. Вера с блеском выполняла это довольно хлопотное дело. А потом был первый выпуск слушателей. И мне было приятно слышать восторженные отзывы слушателей о своей наставнице.

Увы, увы… Период ее работы в дорожной газете «Путевка» оказался недолгим. Она ушла. Ушла по личным мотивам. Вера не прогадала. А я?..

Искренне огорчился, узнав, что Вера уезжает от нас. У меня были большие планы в отношении её: я должен был изначально избавиться от своей «правой руки» Виктории Сатаровой, искал достойную замену. Нашел, но…  Не получилось. Она, то есть Вера Вильникова, ясно, ничего не потеряла, а, наоборот, приобрела. «Путёвка» же понесла тяжелую (так и не восполненную) утрату. Единственная женщина – ответственная, обязательная и порядочная – покинула наши ряды.

А оставшиеся? Ну, ясно: все предадут – рано или поздно, в большом или малом, открыто или исподтишка.

В сухом остатке же? Не мало, нет, не мало! Одну, но встретил женщину!

Увы, но все имеет свои границы. Рассказать хочется о многом и  разном. И есть же факты,  которые совестно замалчивать. Но... Выше головы – не прыгнешь. Мало страстного желания. Нужны  и возможности.

...Улетела «птичка»? Да, упорхнула. Но оставила в «гнезде» наше общее с ней «дитё». Дорогое, замечу, «дите», желанное. По крайней мере, для меня. Наберусь нахальства и скажу: для неё, «птички», значит, перелетной, – тоже.

«Птичка» – это Вера Вильникова. «Гнездо» – это «Путёвка». И, наконец, наше законно нажитое «дитё» – это общественный университет печати при газете.

«Дитё» во всех отношениях получилось у нас уникальное. Мало того, что ничего подобного не было у «Путёвки» ни до нас, ни, тем более, после нас, но, по сути, я тогда не видел аналогов и на сети дорог СССР.

Я в очередной раз не ошибся, поручив взять обязанности наставника-воспитателя совместного «дитяти»  Вере. Делала всё именно так (даже в деталях), как я себе это «дитё» представлял.
Осиротело «дитё». Нет, университет продолжал работать и дальше. И мать-наставница была. Но... Не то, нет, не то, что прежде! И эти чувства вместе со мной разделяли слушатели, которые также, как и я, долго горевали о столь стремительном «улете» «птички»...

... Тут как-то (ну, не наглец ли?!) позвонил в ночь под Новый год. Позвонил, чтобы поздравить. И услышал от Веры, среди прочего, одно слово.

- Мастер, - сказала она обо мне. Имела, видимо, в виду аналог булгаковского МАСТЕРА.

Я грустно вздохнул: у Мастера должна быть своя Маргарита. У меня – нет. Не нашлось той самой, единственной Маргариты, достойной Мастера. Значит, что? А то, что Вера Вячеславовна, в попытке польстить, чуть-чуть преувеличила:  не  Мастер я, а в лучшем случае – Подмастерье. Но всё равно приятно...

Многие лета промчались с той поры, много воды утекло в реках. Между нами оказалось приличное расстояние – две тысячи километров. Прежде изредка виделись (когда приезжал в Москву по делам), а теперь – нет.

Вера иногда позванивает. Вспоминает, значит. По-прежнему работает в газете «Московский железнодорожник», где доросла от корреспондента до главного редактора. Недавно, правда, ушла с должности «главного», ушла в заместители.



В 2007-м обменялись несколькими электронными письмами. Фрагменты их позволю себе процитировать.

«Добрый день, Геннадий Иванович!

Случайно (уж извините за такое слово) наткнулась в Интернете на вторую часть вашей книги о жизненном пути. Так погрузилась, что не могла оторваться, хотя идет очередной номер и надо читать полосы, а не книги. Время как будто повернулось вспять. И одновременно с этим: все вечно…

 И все же я не жалею, что столько лет отдала железке. Хотя, нет, наверно, надо было в свое время рвать и уходить в другие издания, расти дальше. А еще я благодарна судьбе, что работала под вашим руководством. Эти годы были самые творчески насыщенные, интересные и бескомпромиссные» (23.08.07).

«Дорогой Геннадий Иванович.

Ни на что я не обиделась. Просто у вас сменились телефоны, а я никак не могла узнать новый, хотя там всего-то одна тройка прибавилась. Передавала через «Путевку» вам привет, но, как видите, не передали. Работаю там же. Но с должности главного редактора ушла на прежнюю. Стало невмоготу служить нескольким хозяевам.

Если бы вы знали, Геннадий Иванович, как хочется настоящей свободы. Когда не надо улыбаться и
заискивать перед всяким «добром», от которого зависит многое. А ведь за мной все  годы был еще и коллектив, за который я несла ответственность. Вы-то понимаете это, как никто другой.


Ваш подарок - главу, посвященную мне, храню, как и альбом, подаренный мне при прощании с редакцией, храню. В Свердловске, простите, Екатеринбурге, была в июле прошлого года с мамой, а нынче мама была там в августе. Ведь на Северном кладбище похоронены бабушка и братья мамы, старшая мамина сестра умерла уже здесь, куда переехала с семьей из Владивостока в 2000 году. Так что мама осталась одна, боюсь и думать, что придется с ней расставаться,
хоть бы пожила подольше» (27.08.07).

 «Геннадий Иванович, я уже второй год работаю под  началом нового главного редактора, пока что придирок нет, хотя, кто его знает, что будет впереди. Он не журналист, а
моряк, капитан первого ранга, но пишет легко.

Пожалуй, впервые за многие годы и даже десятилетия работаю с руководителем, который может взять на себя ответственность. Хотелось бы и дальше верить, что не ошиблась, когда предлагала ему свое место. Иногда просматриваю «Путевку», или, как теперь она называется «Уральская магистраль» (шедевр, да и только!) - жалко газету, загублена  временщиками, верстка никудышная, но это диктуется из Центра, в итоге она выглядит как глубоко провинциальное издание.

Может быть, выберетесь в столицу? Будем рады» (29.08.07).

«Геннадий Иванович, получила обширное послание из Екатеринбурга от вас и очень рада этому.

Мама также передает вам привет, она вас по-настоящему уважает. Таких людей не так-то уж и много, хотя она говорит, что ей встретилось на жизненном пути немало порядочных людей. Кстати, вы же с ней вообще-то два водолея, у нее день рождения 5 февраля.

Вторую неделю начинаю за главного редактора, он сейчас в отпуске. В общении с ним помогает и его коммуникабельность, и моя тоже, так же как и система здоровых компромиссов, ведь где-то приходится наступать на горло собственной «песне». 

Посылаю вам фотографии, сделанные этим летом. Мама у меня в редакции, а сама я в летнем оздоровительном лагере (пионерлагерь, проще говоря) в Кратово - это под городом Жуковский, где обычно проходит МАКС – авиасалон» (03.09.07).

«Геннадий Иванович!

«Героев» вашей книги из отдела пропаганды обкома знала. И Виктор Федорович, и Алексей Матвеевич бывали в обществе книголюбов. Знала и Диану Боярскую, как, впрочем, ее знала и моя мама, которая в свое время обратилась к Боярской за помощью в моем трудоустройстве - кому нужен был начинающий журналист без связей. На что Боярская высокомерно сказала: «Что же это за журналист, если она не может найти работы?». 

Кстати, помните, был такой секретарь Пермского райпрофсожа Тетенов, я у него информации по профсоюзной линии брала для колонки. В годы перестройки он стал народным депутатом СССР, переехал в Москву, получил квартиру в престижном районе. Несколько лет назад я по делам звоню на одно из наших отделений, которое в Москве и меня адресуют Тетеновой. Оказывается, это его жена. Выясняется, что его уже нет в живых. Вот такие дела» (06.09.07).

«Добрый день, Геннадий Иванович. 

То, что я достаточно коммуникабельная, не говорит, что у меня нет врагов. Они есть, взять хотя бы нашего Н, который привык людей пригибать под себя. Пытался сделать то же и со мной. Но меня зло взяло, я терплю-терплю, а потом «бью» со всего удара. Именно так и поступила, причем, прилюдно, да так, что все его прихлебатели смолкли. А его злило, что он не мог ничего со мной сделать. И приняла решение уйти я сама, потому что выдержать одного чудака еще можно, но когда все пытаются руководить - это уже не работа. А еще много завистников, которым поперек горла любой успех, любое достижение твое. Так что друзей так же особо нет. То, о чем вы пишете в разделе о Боярской, в Москве увеличено многократно. Правда, я старалась на это не обращать внимания, но с годами ощущаешь это сильнее. Так же как все сильнее социальное расслоение общества» (07.09.07).

«Увы, Геннадий Иванович, это характерно не только для советской общности людей, но и, как не прискорбно это признавать, для русского народа тоже. Когда-то я гордилась, что живу в такой стране, теперь много иллюзий развеялось. Шараханье от ситуации, когда готовы последнюю рубашку снять, до предательства, как откровенного, так и того, когда держат камень за пазухой. А еще очень низка бытовая культура. Ведь за границей в основной массе стараются показать себя с лучшей стороны, на асфальт не плюют, а здесь все можно» (12.09.07).

«Геннадий Иванович, не отвечала потому, что закрутили дела. Главный был в отпуске, другие догуливали по очереди. В общем, пришлось попотеть. Сейчас идет мой номер, сдаю в понедельник. У нас по очереди каждый из руководящего состава отвечает за номер, его наполнение, редактирование и пр. Там немного передохну, хотя…  Сами знаете, что газета требует строк и снимков.

…Четверостишие отличное. Боюсь показаться некомпетентной, но чьи это строки -
ваши?..  А вашу повесть я нашла ... по своей девичьей фамилии» (21.09.07).

На этом общение между нами в Интернете прекратилось. Жаль… Вера объясняет тем, что ей проще позвонить. Проще, говорит, и приятнее слышать живой голос.

…А в 2008-м Вера Вильникова (Чубарова) попросила прислать рассказец на конкурс имени Андрея Платонова, проводимый газетой «Московский железнодорожник». Послал даже два. В конце августа (номер 33) один из них опубликован  в номинации «Проза».

Спасибо, Верочка!..

Наше общение продолжается.

Я был искренне огорчен, когда узнал о кончине матери. Ее мать – это одна из женщин, которая всегда (как раньше, так и потом) относилась ко мне сердечно и настойчиво всякий раз приглашала в гости. К сожалению, мне не удалось повидаться. Теперь мечтаю об одном: приехать в Москву, побывать на могиле и поклониться.

Для Веры не затруднительно, несмотря на большую занятость,  позвонить. В 2013-м уже трижды звонила. Последний звонок был недавно. Вера восторженно рассказывала о своей поездке в Екатеринбург, где была встреча выпускников Уральского госуниверситета, делилась впечатлениями и, разумеется, интересовалась, в отличие от других всех прочих, моим самочувствием.

Я, в свою очередь, напомнил Вере, что в ноябре у нее юбилей, что я в большой задумчивости, каким образом ее поздравить. Десять лет назад было мое поздравление. Нынче – не хочется повторяться. Надо что-то придумать. Подарить то, что ей будет памятно.

ПЕНЗА - ЕКАТЕРИНБУРГ,  январь 1980 –  август 2013.