Димыч глава 9

                Наше «братство» состояло из пяти постоянных, «не разлей вода»  товарищей.
             Полностью сформировалась  компания  примерно к 13-14-летнему нашему возрасту и, как это обычно происходит  в поселках, по территориальному признаку.
             Все жили на расстоянии  максимум пары сотен метров друг от друга.
             Внутри «нашей» территории проживали, естественно,  и другие пацаны.
             Однако, несмотря на принадлежность всех – и нас, и их - к объединенному поселковому сообществу, враждовавшему с соседними  мальчишеско-юношескими сельскими конгломератами, наша компания всякий раз оказывалась закрытой для новых членов.
             Мы никого не гнали, но и не принимали.
             Да, все местные были своими, но не своими в доску.
             Любой «кагановский»   ( житель нашего поселка) был обязан бросаться в драку за любого другого «кагановского» против третьих сил.
             Иначе потом будут бить свои, что означало позор навсегда.
             Но не было обязательств безоговорочно принимать любого поселкового в свои компании, тем более, что в отсутствии боевых действий с внешними врагами, случались конфликты и между собой.
             Димыч  де-юре  являлся городским жителем, формально в Кагановке он только гостил у бабки, и  мог не принимать  участия в войне за честь и достоинство поселка.
             Тем более, что толку от него все равно было бы немного  - он оставался самым тощим и хилым потенциальным бойцом.
             Димыч никогда данной привилегией не пользовался, шел вместе со всеми.
             Впрочем, я не помню, и его участия  в сколь-нибудь серьёзных неприятностях, ибо они редко происходили в выходные дни, когда  Димыч приезжал из города к нам.
             С пятницы вечера до ночи воскресенья около клуба дежурило много милиции, гасившей конфликты, не дав им разгореться.
             Ну а в мелких заварушках мы Димыча скорее оберегали, чем использовали как боевую единицу.
             Словно знамя полка…

                *            *            *            *            *

                Димыч вообще всё детство был на каком-то не очень явном  особом положении.
             И имел не поддающийся определению, но всё же отдельный статус.
             В нашей компании в девяти из десяти случаев он был инициатором практически всех затей, за исключением спортивных.
             Однако, никто из нас не считал Димыча лидером.
             Да он и сам не претендовал.
             Он был среди нас наиболее  слабеньким  физически.
             Но никто и никогда не указывал ему на это и не пользовался собственными преимуществами в силе.
             По принципу «семеро одного не ждут», собравшись что-то сделать,  мы могли уйти без кого угодно, кроме Димыча.
             В диалогах обычно это выглядело так : « А где Славик?» «Да мать заставила картошку сажать.»  «Ну пусть сажает, пошли в лес.»  «А где Димыч?» «Бабка заставила картошку сажать.»  «Ну пойдём поможем тогда что ли…»
             При этом, ввиду отсутствия у Димыча отца, вполне понятной была помощь  в делах, с которыми Димыч сам не мог справиться.
             Непонятно было, почему всегда кто-нибудь  из нас делал и работу, Димычу однозначно посильную.
             Том Сойер позавидовал бы…

                *           *           *           *           *
 
                Как-то  ясным и жарким августовским утром  на лужайке перед Димычевым  домом произошли вселенского масштаба перемены.
             Бревна, не один год пролежавшие плотненько сложенными  возле забора, вдруг оказались попиленными на множество чурок.
             На одной из них сидел мой сгорбленный друг, неспешно курил и медленно крутил ручку стоявшего на соседнем  чурбане  радиоприемника «Океан».
             Рядом в полено был воткнут топор. 
             Я подошел, поздоровался, и Димыч грустно поведал мне, что пришёл мужик и за бутылку  попилил, а бабка велела всё до вечера поколоть на дрова и сложить их в сарай, а то ночью разворуют.
             Сама же уехала развозить молоко.
            «Х.. её знает, чё делать? – сказал мне Димыч. – Их ведь и за неделю не поколешь.»
             Далее следовали преимущественно матерные и грустные сетования, что теперь у него не получится идти с нами купаться на озеро.
             Да и в футбол он долго теперь  с нами не поиграет, и в картах компанию не составит, и вообще  его удел с нынешнего дня и до скончания веков – каторжный труд.
             После, совсем тоскливо он вслух порассуждал о вариантах отмаза от работ и пришел к выводу о его невозможности.
             Из всего сказанного им было четко понятно одно: единственный способ, для выполнения задания  Димычем в расчет не принимаемый, - это как раз взять в руки топор и начать  колоть.
            «Ладно, - сказал я. – Давай  немного поколю. Только мне через полчаса надо свои пилить».
            За обозначенный срок  расколол десяток чурбанов из сотни с гаком имевшихся  и, передав топор ничуть не повеселевшему Димычу пошел домой, выполнять задание своей матери. 
            Спустя  два часа выйдя на улицу отдохнуть от пилы, увидел, что Димыч так же грустно сидит курит и «ловит волну», а рядом с ним колет дрова Ваня  - товарищ не из нашей компании – с другого конца улицы.
            Подошел к ним.
            Ваня, оказывается, шел мимо перекуривавшего Димыча и решил чуток помочь – «Димыч-то, поди, замахался – больше десятка чурбанов уже расколол».
            Внимательный осмотр увеличившейся горки  дров, вспотевшего Вани и даже рубашку не снявшего от напряженной работы  Димыча наводил на неоднозначные размышления.
            Минут пять мы о чём-то поболтали, и я вернулся к  своим делам.
            Ещё через час опять вышел передохнуть. 
            Димычева поза значительных изменений не претерпела, но поменялось окружение.
            Теперь рядом с покуривающе-ловящим волну Димычем на фоне заметно выросшей кучи наколотых дров весело махал топором Славик – самый  физически крепкий парень в нашей компании.
            Поздоровавшись, я послушал уже  Славикову версию необходимости помочь уставшему Димычу.
            Навеянные Ваней размышления стремительно теряли свою неоднозначность.
            Но глаза на меня Димыч не поднимал, а рубашку снял.
            Пришлось язвительно поинтересоваться  у Димыча, не натер ли он мозоли на пальцах от ручки настройки?
            Он, по-прежнему не поднимая взгляда, сначала пробурчал что-то невнятное, а потом сообщил об обнаружении нового «радиохулигана», крутящего  «Арабесок».
            Сделал звук погромче и попытался затеять дискуссию о музыке этой группы.
            Славику было пофиг – он радовался своей активности и победе над сучковатым поленом. 
            Спрашивать  Димыча про совесть было изначально бесполезно, да и не из-под палки же все ему помогали, если разобраться.   
            В начале третьего  возле Димыча  стояла уже вся честная  компания.
            Все освободились от своих домашних заданий и жаждали куда-нибудь прошвырнуться.
            На «рабочем месте»  орудовал топором  Андрюха.
            Оставалось  пять чурок.
            Мы смеялись, выяснив, что к этому времени, кроме наших, «отметившихся»  в колке дров полным составом, поучаствовали ещё трое знакомых, просто проходивших мимо.
            Понятно, нам ну очень хотелось узнать какую лепту в «общее дело» внес сам организатор этого «праздника труда».
            Димыч божился, что рубил не покладая рук, стоило только очередному помощнику уйти. 
            Из нас никто не видел, чтобы он расколол хоть одно полено, но в то же время, мы не засекали время и не считали, кто сколько нарубил.
            Беспочвенно  наезжать на товарища не хотелось – а вдруг он всё же колол.
            Зная Димыча,  мы  сомневались, конечно.
            Но доказательств-то не было!
            Попробовали вычислить.
            Не получалось – слишком много неизвестных.
            Стали умолять Димыча признаться.
            Куда там! Кремень.
            Колол и всё. Половину сам поколол.
            Нас не заставлял.
            Чего вообще домахались?
            Готов нарисовать нам завтра медали за доблестный труд и торжественно их вручить.
            Димыч распалился, и через пять минут его пламенная речь превратилась чуть ли не в обвинительный приговор нам по статьям «недоверие товарищу», «попытка возвысить себя за счёт ближнего» и «порочение чести и достоинства».
            Тут как раз Андрюха разрубил последнее полено.
            Вытерев пот с лица, он сказал - «Харе базарить. Давай быстренько перетаскаем всё в сарай, да пошли купаться».
            Димыч обиженно ответил, что он сам всё переносит.
            Не нужны ему такие наши жертвы.
            А то мы потом всю жизнь его попрекать за эту помощь будем.
            Мы даже растерялись от такого обратного наезда.
            Вместо ожидаемого «Спасибо, пацаны. Пузырь с меня». 
            «Ну ты, п…дец, Димыч!» - сказал Славик, и мы все дружно закивали головами, соглашаясь .
            «А не х..!» - огрызнулся  Димыч и, заулыбавшись, добавил – «Ладно. Хрен стоять-то? Давай таскать».
            Демонстративно  взял на предплечья несколько дровин и гордо пошел в направлении сарая.
            Мы почесали затылки, похмыкали, поусмехались  и последовали его примеру.
            Димыч ни на кого долго не обижался, мы платили ему тем же.
            Воспринимая все «особенности» характера нашего товарища,  как в общем-то безвредную и местами даже веселую данность.

                *           *           *           *           *

                К началу 10-го, в те времена выпускного класса, каждый из нас уже был ( некоторые и не единожды) застукан родителями в нетрезвом состоянии.
            Скандалы и наказания остались за спинами, и мы получили почти легальное право отмечать свои дни рождения без предков и «по-взрослому».
            Как только родители именинника, накрыв стол, поставив на него бутылку вина и прочитав нам наставления, уходили, виновником торжества  из потайного места доставалось  спиртное покрепче.
            И тут начинался примерно двухчасовой, как я выразился после третьего повторения,  «сценарий».
            У  Димыча в нем была главная роль.
            Наш вечно голодный друг, до полуобморочного состояния истекавший слюной  во время взрослых наставлений,  жадно выхватывал  бутылку с водкой или самогоном  и тут же кидался разливать.
            За три секунды наполнив стаканы всем присутствующим, Димыч  скороговорил  тост в честь именинника: «За Славика!». Или, там  – «За Андрюху!». Или – «За Новый Год!».
            Залпом выпивал и набрасывался на закуску.
            Причём, на всю сразу.
            Мы ещё морщились от первой рюмки, а Димыч уже лил вторую.
            На него возмущались, что, мол, дай нам-то закусить, но он не слышал.
            Наливал, повторял тост, выпивал и снова набивал рот всеми подряд яствами.
            Чуть-чуть пожевав, наполнял третью.
            Все даже отказаться толком не успевали, а он, символически обозначив чоканье, уже вливал в себя новую порцию… 
            Через 15 минут такого алкогольного драйва  Димыч начинал полу-членораздельно мычать, мерзко гримасничать и свинячить за столом.
            В очередной попытке налить себе он ронял бутылку, заваливал какое-нибудь блюдо, и сам сваливался с табуретки.
            Его поднимали и пытались урезонить.
            Он возмущался и начинал махать  своими тонкими, бледными ручонками.
            Его толкали, он падал, вскакивал, хватался за голову, пускал обиженную слезу и выбегал из дома.
            Когда эта сцена разыгралась впервые, за Димычем побежали все.
            Догнали, попробовали успокоить и вернуть.
            Он отмахнулся, вырвался и вновь побежал.
            Ещё раз догнали. И ещё раз.
            Потом сказали – «Мы что, так целый вечер будем за ним бегать? » -  скрутили и притащили в дом.
            Кое-как угомонили, уложили его спать, а сами вернулись за стол.
            Димыч проснулся через полтора  часа.
            Тихий, виноватый и спокойный.
            На него не наезжали.
            Наоборот –  посмеялись. И налили.
            Он аккуратно выпил и наконец-то нормально поел.
            Дальше вечер прошёл в адекватном режиме.
            На следующем празднестве сценка повторилась до мелочей.
            Разве что, сразу догнав Димыча, больше не церемонились и не выпускали.
            Притащили и уложили.
            В третий  и все последующие разы – отлавливали беглеца  уже на пороге, применяли многократно превосходящую силу, успокаивали, укладывали и через полтора-два часа принимали за стол  нормального Димыча.
            На моей памяти таких гулянок было пять.
            И ещё о нескольких,  в ином  составе участников,  рассказали мои деревенские дружки, когда я уже откололся от коллектива и был поглощен учебой и новой жизнью в институте.
            Причем  рассказали, думаю, не обо всех, а только о самых, на их взгляд, интересных.
            На одной из таких пьянок Димычу разбили голову бутылкой, на другой – сломали нос, на третьей – разодрали куртку …
            Прервал эту нехорошую непрерывность  подоспевший призыв на воинскую службу.
            Товарищей моих забрали  в Армию, меня – на Флот.