Димыч глава 11

                Дальнейшее развитие событий каждого их свидетеля непременно привело бы к извечным вопросам человечества о случайностях  или закономерностях, причинно-следственных обстоятельствах, Божественном законе, судьбе и вообще сложным размышлениям о жизни.
          И каждый по-своему ответил бы на них,  согласно своим теориям, верованиям  или просто на основе богатого жизненного опыта.
          Как один из самых близких Димычевых друзей, могу сказать только, что после его смерти я думал о нём значительно больше, чем при его жизни.
         Что не нашёл однозначного ответа на вопрос,  чем являлось то катастрофичное нагромождение совпадений и обстоятельств,  приведших его к столь ранней смерти.
         Что так и не смог определиться, чем же стала для него эта смерть – наказанием или избавлением…

                *           *           *           *          *

                Димычев оптимизм в отношении  бедственного положения с ногой  держался долго и стойко.
          Даже если Димыч просто не показывал вида – уже одно это можно отнести к мужеству, достойному уважения.
          Оптимизм  не пошатнулся, когда врачи после месяца «подвешенного» отлёживания сообщили Димычу, что кость бедра срослась неправильно.
          Не «в стык», а «с наложением».
          И ногу нужно снова ломать, чтобы вставить аппарат Илизарова и удлинить её до размера здоровой.
          Он продолжался, когда через два года ношения этого аппарата  неожиданно (!) выяснилось, что колено у вытянутой ноги оказалось на пять сантиметров выше другого, а стопа перестала работать, так как ахиллово сухожилие не растягивается вслед за голенью.
          Он непостижимым образом сохранился, когда другие врачи поведали Димычу, что для исправления сотворенного чудо-докторами больницы «Электроника» нужно делать ещё несколько операций: ломать и укорачивать до нормальной длины перевытянутую голень; ломать бедро и удлинять уже его; потом оперативно корректировать связки колена и стопы…

                *            *             *            *            *

                Как так получилось, что первый рентгеновский снимок  не показал смещение кости?
          Почему так халатно отнеслись к серьёзному перелому врачи приёмного отделения?
          Как, и кем вообще  было принято страшное решение об удлинении голени вместо бедра?
          И главное – почему все эти  обстоятельства, каждое из которых было практически судьбоносным,  наложились одно на  другое в такой убийственной последовательности?
          Если это было наказанием  «свыше» за Димычеву безалаберную жизнь, то почему оно оказалось столь неадекватно жестоким?
          Димыч не был ни подлым, ни злым – он был, по большому счёту, совершенно безобидным  и даже позитивным  человеком.
          Да с заморочками, да алкоголиком, да не безгрешным, но явно не хуже многих.
          Если это было нападением «тёмных сил» с целью выжать из Димыча максимум страданий и озлобленности, то они не добились желаемого.
          Димыч хоть и винил врачей в создавшейся ситуации, но делал это с простым сожалением, без ненависти и злобы. 
          Все эти пятнадцать лет он жил  надеждой.
          Что вот после этой операции всё наладится.
          Ну, вот после этой – теперь точно…
          А после этой – чуть ли сразу не побежит…

                *         *          *           *            *

                Операций было десять.
          И к каждой нужно было тщательно готовиться, после каждой – долго реабилитироваться.
          Двенадцать лет он проходил на костылях.
          Пять из них – с аппаратом Илизарова, ещё больше ограничивавшим и без того трудное  передвижение.
          Димыч свято соблюдал все врачебные предписания.
          Он сожрал тонны «Кальция Д 3», многократно прошёл всю назначенную физиотерапию, старался по три раза в день делать лечебную гимнастику.
          На его ногу было страшно смотреть – кожи как таковой просто не было.
          Вместо неё ногу покрывало бесчисленное множество жутких шрамов и рубцов.
          Одних только проколов под спицы было больше двадцати. 
          При том, что толщина его ноги лишь немногим превышала шрам от прокола – Димыч и так был безнадежно тощим, но множество операций почти без остатка «съели» и этот мышечный мизер.
          К тому же за пятнадцать лет своих мучений Димыч света белого вообще практически  не видел.   
          Его бытие протекало в мало пригодных для исцеления обшарпанных больничных палатах  и в ещё менее пригодных  для жизни условиях грязной, угнетающе-мрачной квартиры.
          Дважды  у него появлялся шанс  заиметь денег и улучшить  условия жизни и качество лечения.
          Но оба раза непонятные силы в лице как бы объективных обстоятельств не давали этому шансу реализоваться.

                *         *          *          *          *   

                Димычева двухкомнатная квартира располагалась  на первом этаже, и её окна выходили на улицу возле парка.
           В конце 90-х такие квартиры скупались под магазины по очень высоким  ценам.
           Первый раз им с амтерью предлагали за неё сначала 30, потом дошли до 33 тысяч долларов.
           В то время тысяч за 20 с небольшим  можно было купить трёхкомнатную в спальном районе. 
           На оставшееся  приобрести относительно приличную мебель, выбросив на свалку имевшееся барахло.
           И ещё остались бы деньги на нормальные лекарства и квалифицированных врачей.
           Димыч в период торга с риэлторами  звонил мне по три раза на дню и каждые два дня просил подъехать поговорить.
           Моё мнение было – однозначно продавать.
           Но у него были и другие советчики, и, в принципе, окончательное решение принимал не он, а его мать.
           После месяца выноса мозга всем, кого Димыч только мог привлечь к участию в дебатах, потенциальный покупатель отказался от сделки.
           Как потом выяснилось, Димыч с матерью выдвинули ему в числе прочих  ещё и обязательство  подобрать им схожую по площади квартиру в том же «тихом центре», на первом этаже (из-за Димычевых костылей) и чтобы осталось ещё 10 тысяч долларов.
           Плюс – переезд за счёт покупателя.
           Им подобрали несколько вариантов, но ни один не устроил – то этаж был второй, то денег мало оставалось, то ещё что-то…   

                Второй шанс был интереснее.
            Года через три, в период бурного роста  в городе аптек, уже новые риэлторы (старые поклялись больше не связываться) атаковали  их семейку на предмет продажи недвижимости.
            Предлагали намного больше – по тысяче долларов за метр (бешеные деньги) – итого целых 47.
            Но было условие.
            Так как покупатель намеревался превратить помещение в аптеку, ему для лицензирования были необходимы минимум 70 квадратных метров.
            И нужно было уговорить Димычева соседа из смежной квартиры тоже продать свою жилплощадь, дабы покупатель мог, объединив пространства, получить искомую площадь.
            Соседу предложили  по той же тысяче долларов за метр.
            Его квартира  была поменьше – 35 «квадратов», окна выходили во двор.
           ( Я очень хорошо помню все подробности, поскольку по просьбе Димыча принимал участие чуть ли не вовсех во всех перипетиях, начиная с момента предложения до смертельной ругани с соседом и отказа риэлторам).
            Поначалу все  неправдоподобно быстро обо всём договорились, и покупатель даже уже подобрал для Димыча с матерью вариант переезда, который их (на удивление) устроил.
            Вышла задержка с оформлением документов из-за того, что пришлось сначала в срочном порядке приватизировать  квартиру.
            За счёт покупателя, разумеется.
            И тут, во время вынужденной паузы, к Димычу из неизвестного мне источника пришли глубокие сомнения в справедливости сделки.
            Вкратце, без эмоций, несправедливость по Димычеву  мнению заключалась в том, что главную ценность в сделке имеет именно его квартира, дающая возможность сделать вход в аптеку с улицы.
            Почему же тогда соседу платят те же тысячу долларов? 
            Ведь если бы он продавал свою отдельно – ему бы столько никогда не дали.
            Максимум – 25.
            Но Димыч великодушно согласен прибавить.
            Из расчёта 800 долларов за метр – соседу, тысячу двести за метр – им с матерью.
            Извещённый о новых условиях сосед послал Димыча куда полагается, а поставленные в известность риэлторы схватились за сердце.
            Два месяца длились уговоры, переговоры, угрозы и посулы.
            Я несколько раз пытался донести до Димыча то обстоятельство, что их с матерью ведь изначально выше крыши устраивали 47.
            А без объединения с соседом они и 40 не получат (сосед занял именно такую позицию в переговорах).
            Но Димыч не слышал.
            Создавалось впечатление, будто я разговариваю с автоответчиком.
            На любые аргументы он как зомби монотонно твердил, что так не честно.
            Ему почему-то казалось, он борется за справедливость, а не за деньги.
            Он стал важным, в его речи появились нотки «ответственного» человека.
            Как же! К нему шли на поклон богатые люди.
            Его уговаривали и упрашивали те, кто раньше на улице презрительно или жалостливо смотрели ему вслед.
            Когда я почувствовал в нём эти перемены, то вообще перестал встревать – просто выслушивал  очередное Димычево возмущение соседом или риэлторами (попросившими в таком раскладе самостоятельно оплатить ускоренную приватизацию) и повторял, что ты знаешь мою позицию – а так, сам решай.
           Дело закончилось разрывом отношений с соседом, скандалом с риэлторами, и старухой у разбитого корыта в итоге.
           Больше никаких вариантов им никто не предлагал, и свои последние десять лет  Димыч прожил в том же мраке, в той же грязи и унынии…

                *            *            *            *           *

                После того как Димыч смог наконец сменить костыли на палочку, то попросил меня всякий раз, когда я соберусь в деревню, обязательно брать с собой и его.
           Ему очень хотелось хоть понемногу гулять по нашему лесу.
           Он ходил поначалу трудно, сильно хромал и быстро уставал.
           Было заметно, что ему больно и дискомфортно.
           В его глазах непрерывно сменяли друг друга радость относительно свободного движения и плохо скрываемая  дикая тоска по загубленным годам.
           Он был искалечен, замучен, сидел на таблетках.
           У него была вторая группа инвалидности и напрочь отсутствовала перспектива улучшения материального положения за счёт устройства на работу – мать тоже была уже на пенсии и бухгалтерией  больше не занималась.
           Но он улыбался.
           Снова рассказывал смешные истории, смеялся сам, строил планы и, конечно, задавал свои непременные «дурацкие вопросы», за год до его смерти почти переставшие меня раздражать.
           Это время – с весны 2009 по июль 2010 года – понемногу стало возвращать нас к давно потерянной дружеской близости, взаимопониманию и прежнему равному общению.
           Мы намного чаще стали видеться – минимум пару раз в месяц.
           Мы покупали ему новую технику в конструктивных прениях между собой и с продавцами.
           Гуляли по «нашему» лесу от любимой с детства полянки за огородом  до сызмальства «нашего» озера.
           Вспоминали свою компанию, живых и нескольких уже умерших друзей.
           Обсуждали варианты продажи  заброшенного, развалившегося  бабкиного дома, и как за счёт вырученных средств улучшить Димычеву жизнь.
           Он хотел купить машину.
           Старенькую «восьмёрку».
           Научиться водить, сдать на права и каждый день ездить на пляж загорать.
           Для укрепления костей ноги ему вместе с приемом «Кальция Д 3» обязательно нужно было загорать.
           Портили радужную картину Димыча только серьёзное обострение  отношений с матерью.
           Он считал, что у неё на старости лет поехала крыша.
           Рассказывал, что квартира, и так никогда не блиставшая чистотой и порядком, всецело и бесповоротно  превратилась  в свалку.
           Что мамаша тащит с улицы и складывает дома выброшенные кастрюли, порванные мешки и прочую дрянь.
           Он два раза выбрасывал – так она поднимала истерику и начинала звонить всем своим подругам, жалуясь им на Димыча.
           Что она не позволяет ему продать бабкин дом за те деньги, которые дают реальные покупатели, а хочет в два раза больше.
           А кто ж купит эту развалюху за полмиллиона?
           Особенно после того, как в этом доме недавно повесилась поселковая сумасшедшая.
           Только чужие, кто не в курсе истории.
           Местные теперь считают дом «плохим местом»…

                *         *          *          *          *

                За два месяца  до смерти Димыч попросил меня найти в интернете и записать ему упражнения для разработки гибкости колена.
           Я нашёл, записал на флешку, но отдать не успел.
           Несколько раз звонил, собираясь завезти, но он всё время оказывался не дома.
           Сначала дважды ответил, что гостит у какого-то товарища на даче.
           Потом сказал, что наберёт мне сам, когда вечером окажется дома.
           Но не набрал.
           И позвонила мне уже его мать… 
           Как выяснилось, последние две недели своей жизни Димыч провёл в запое.

                *          *            *            *           *
 
                Он умер с похмелья удушающе знойным  субботним днём.
           Страшную жару лета 2010 года и здоровые люди переносили тяжко, а тут…
           Куда ему было справиться с изношенным от десятка наркозов сердцем, полуразрушенной лекарствами печенью, после тяжелейшей пневмонии да с жесточайшего похмелья  от, наверняка, палёной водки…
           На вскрытии врачи поставили ему  диагноз «внезапная остановка сердца».
           Наверное, это правильный диагноз.
           Кто пил – знает…

                *           *            *            *           *

                Из той, подростковой, нашей компании в последний путь провожал Димыча только я.
           Славик умер двенадцать лет назад. Тоже с похмелья после месячного запоя.
           Один товарищ жил в соседней области и сослался на то, что не успеет.
           Ещё одного, по его словам, не отпустили  на работе.
    
                Гроб с телом Димыча  после морга даже не заносили в квартиру – мать сказала, что его не развернуть в коридоре.
           Молодой Батюшка отпевал Димыча прямо во дворе.
           Я стоял рядом с гробом со свечкой в руках,  смотрел на изменившееся до неузнаваемости лицо Димыча и не верил.
           Что-то во мне просто отказывалось  поверить, и всё.
           Чувства словно разъединились – разум принимал происходящее, как данность; слезы текли сами по себе; воспоминания текли отдельно от всего…
           Но душа не верила.  И отказывалась объединить чувства  в единую и как бы единственную реальность… 
           Меня мучила не отданная вовремя  флешка, и после отпевания  я рассказал об этом Батюшке, спросив – можно ли положить её в гроб.
           Батюшка ответил, что не стоит – его душе она уже совершенно не нужна…

                *            *           *          *          *

                Хоронили Димыча на новом поселковом кладбище, в тихом и красивом сосновом бору. Пришли  проводить  и помочь всего двое из сотни  Димычевых поселковых друзей юности.
           Когда я наклонился кинуть свою горсть земли перед закапыванием, у меня из кармана рубашки в могилу выпала маленькая икона Святой Матроны Московской.
           Я с недавних пор постоянно носил её с собой для защиты от злых сил и в надежде на поддержку сил светлых.
           Наверное, Димычу она нужна была сильнее, чем мне…

                *           *            *            *          *

                Немногочисленные городские провожающие  уселись в автобус, и Димычева мать, не проронившая за всё время ни слезинки, ни стона,  подошла ко мне, поблагодарила за помощь и попросила выставить часы на мобильном телефоне.
          «А то я без Димки не умею»- сказала она.
          И добавила – «И удали ещё Димкин номер. Он же теперь не нужен»…