Сильнее всех невзгод главы 10, 11, 12

                9.
В те  дни, когда Ясиру уезжал  навещать свою мать, шли  бесконечные дожди. Прохожие за окнами  грустно  брели  по асфальту  под бесчисленными зонтами. Мне становилось нестерпимо одиноко.  Виолетта  уже пару раз делала  мне замечания, и  я понимала, что скоро она может взорваться. Тогда, собрав волю в кулак, не впервой я выдавала все, на что способна. Но внутри меня продолжало разрастаться новое чувство - страха расставания.
Ну почему я не могу быть счастливой, почему во мне обязательно просыпается это с детства взращенное неверие в постоянство радости?.. Привычно занимаясь по утрам переводами, вычитала японскую мудрость: «Те, кто встречаются, неизбежно и расстаются…». Кольнула не случайно встретившаяся эта фраза…
… Это было удивительно, но при всем моем скептическом отношении к неискоренимому нашему «совку», я обнаружила в себе это  свойство – тосковать  по дому. По нашей по-сибирски не яркой, но такой родной в своем запустении осени. По лицам своих земляков, которые казались здесь, вдалеке,  воплощением выразительности. Я не умела различать выражения чувств  на  лицах японцев.
Несколько дней мы были взбудоражены тем, как обошелся менеджер с одной из девочек. В тот день, когда Оле пришло из Петербурга известие о смерти ее дедушки, тот настоял на том, что Оля  не должна пропускать выступление. «Это ваша работа, ничего личного…»,- ледяным тоном  дважды произнес он эту фразу. Его абсолютно не тронул ни заплаканный вид Оли, ни наше заступничество. Виолетте оставалось только и сказать: «Девочки, контракт…».
Звучащая вокруг японская речь, становясь понятнее с каждым днем, оставалась все же для меня чужой. Сходив однажды, еще в один из первых дней пребывания здесь, в знаменитую японскую баню – онсен -  я была ошеломлена тем, что одна из женщин чуть ли не тыкала в меня пальцем, кажется, восхищаясь белизной моей кожи, что совсем не смягчало этой  бесцеремонности. При том, что японцам  совсем не свойственно подобное поведение, и крайностью считается даже прикосновение к другому. Они и в очередях-то  стоят в полушаге друг от друга, а, не дыша  в затылок, постукивая в спину и. поторапливая тебя, как порой принято у нас.
…А эти вечные напоминания о том, что здесь не любят иностранцев. Вот своих соплеменников японцы любят, это верно. Помню, как поразил нас один из пассажиров в самолете. Во время перелета, маленький невзрачный японец, встал и громко попросил поднять руки всех, кто является японскими подданными. Пересчитав сограждан, он сел. Во время обеих пересадок, он внимательно следил, все ли его соотечественники  заняли свои места. И только потом опускался на сиденье сам. Похвальное чувство. Но виделось в этом и отчуждение от всего остального мира. Я часто вспоминала этот эпизод. 
Любуясь красотами бесконечных водопадов и фонтанов, иллюминаций с бесчисленными яркими фонариками, цветением диковинных растений, восхищаясь умением японцев создавать красоту на каждом сантиметре пространства, я  все же ощущала  какую-то пустынность души, и лишь беря  в руки ладонь любимого, переставала чувствовать одиночество.

…Выходя из душевой, я расслышала конец фразы Татьяны,  танцовщицы из нашего состава: «…замуж за азиата?! Да ни за что!..». Увидев меня, девушки живо заговорили о прическе дикторши, возникшей на  экране стоявшего в холле телевизора.
Мне тогда все это показалось смешным. Я даже не съязвила по обыкновению. Хотя мысль, что Тане, обладательнице удлиненно-надменной физиономии, назойливо напоминавшей мне о породистых скакунах, участь замужества не слишком грозит, у меня и возникла.
.
                10.
- Посмотри, кто подъехал к твоему приятелю…
Ленка кивнула в сторону выхода: «Пойдем, глянешь из окна…» Судя по ее таинственному виду,  мне предстояло увидеть нечто, не предназначенное для чужих глаз.
За низкой  оградкой, окружавшей   клуб, у мотоцикла (показалось, один в один, такого же, как у  Ясиру), опершись на его лакированный бок и держа в руке шлем, стояла тоненькая  девушка. Ее черные волосы развевались на ветру, она то и дело поправляла их и говорила что-то  горячо и явно взволнованно. Ясиру слушал ее молча, лишь  однажды качнув головой. Потом, взяв девушку за плечи, заглянул ей в лицо. Казалось, он хочет ее поцеловать. Но, словно передумав, опустил руки.
«Да что же это я подглядываю»,- разозлилась я на себя и резко пошла назад. Да погоди,- схватила меня за руку Ленка,- она уезжает. «От ворот поворот…»
- Что ты несешь!
-То и говорю, девочка была его подружкой, поверь мне. Пришла выяснять, в чем дело, куда пропал…
Я пошла прочь от Ленки и даже махнула рукой, чтобы она отстала.

Мы встретились с любимым  лишь к вечеру.  Оба были заняты, и он, и я. И, слава богу. Даже во время выступления, я видела перед собой силуэт той  японки. Почему девушка  показалась мне необычной? Кто она? Почему Ясиру снова выглядел таким несчастным?.. Мне не давали покоя мысли обо всем этом. В перерыве, во время отдыха, я сказала присевшей рядом Ленке: «Слушай эта девушка, мотоциклистка, она ведь была вся в черном?..»
-Ну да, - кивнула Ленка.
Вот почему показалась она необычной. Ее сверстницы ходили по городу в одеяниях немыслимых  оттенков и сочетаний,  вызывающе ярких. Так что порой мне казалось - юным японцам  отказано во вкусе свыше. Эта девушка не была на них похожа. Она была из тех, вслед которым смотрят, из тех, на ком останавливается взгляд в толпе. Она была девушкой со вкусом, и она была угрозой.
«Что это я выдумываю»,- упрекнула я сама себя,- но мысли мои снова и снова возвращались к увиденной сцене. И где-то внутри росло новое, прежде не знакомое мне чувство, которое не хотелось признавать.


- Ты так на меня смотришь,- озадаченно произнес Ясиру.
- Как?.. спохватившись,  улыбнулась я ему.
И в самом деле, гляжу на него, а все  мои мысли о том, как, наверное, они прекрасно смотрелись с этой девушкой – красивые, элегантные, очень похожие  друг на друга как брат и сестра. Только сестры у него не было, она погибла три года назад.
«Они любили друг друга»,- пронзило меня. Почему же они…  А что же тогда у нас с Ясиру?..»
Я прижалась к любимому и услышала, как гулко бьется  его сердце. Так же как и мое. В унисон, мы ведь телепатируем друг другу. Кажется, он что-то понял. Оторвав мое лицо от своей груди, сказал, осторожно поцеловав, «я люблю тебя».

Ясиру подошел ко мне, когда мы уже собирались уезжать. По обыкновению, взяв мои ладони, заглянул в глаза, улыбнулся: «Ты устала?..»
- Немножко…
- Я – очень…
Никогда прежде он  не жаловался.   Визит девушки в черном  его, кажется, напряг. Но я никогда не спрошу его ни о чем, если только сам не захочет рассказать. 
« Завтра ведь у  тебя выходной? Поедешь со мной?..»  Ясиру впервые за наше знакомство позвал меня проведать свою мать.
Она попала в психиатрическую лечебницу после автокатастрофы, в которой погибли ее муж и дочь, отец и сестренка Ясиру. Мать винила себя во всем, за рулем в тот час была она. После двух попыток суицида ее поместили в   лечебницу.
Я боялась этого визита. Во мне зрело трудное предчувствие. В чем мне никогда нельзя было отказать, так это в верности предчувствий.

                11.

Медсестра в  голубом мини-халатике улыбнулась Ясиру как давнему знакомому, приветливо склонила  голову в мою сторону. Она заговорила о чем-то негромко, явно с  желанием, чтобы ее слышал только он. Я отошла в сторону. Но Ясиру, взяв девушку за локоть, подвел ее ко мне.
- Моя невеста…
Девушка еще приветливее закивала, непрестанно улыбаясь, и сделав  рукой приглашающий жест. Мы прошли вслед за ней в небольшой уютный холл. Она ушла, и минут через пять  вернулась, сопровождая маленького роста женщину в  брюках спортивного кроя и элегантной блузке кремового цвета. Поразило неподвижное выражение  лица этой  красивой женщины. Ясиру обнял и поцеловал мать, она  вложила свою худенькую руку в его ладонь. Это был единственный жест с ее стороны, свидетельствовавший о том, что мать рада сыну. Мы уселись втроем  на стоявший в холле кожаный диван. Я постаралась отодвинуться как  можно дальше, осязая почти физически неприятие со стороны  этой женщины. Она не смотрела в мою сторону, никак не отреагировала на слова Ясиру обо мне. Она меня отвергла сразу.
«Нет, она вовсе не безумна…»,- мелькнуло у меня в голове. Хотелось встать и уйти. Но я продолжала сидеть. Во мне не было жалости к этой несчастной женщине. Только нарастало злорадное чувство по отношению к себе самой – «а что же ты еще хотела?..»
Сославшись на головную боль, я все же через время встала и вышла на веранду. Через стеклянные двери было видно, как мать, склонив голову на плечо Ясиру, сидит, прижавшись к нему. Они не разговаривали, просто сидели молча. И в этот момент меня вдруг охватила нестерпимая жалость и к Ясиру, и к его матери. Одни во всем белом свете,  в этом объединявшем только их двоих горе, в которое  не хотели допускать никого, они были нестерпимо, невыносимо одиноки. И я не могла ничем помочь. И чувство любви не только к нему, а и к этой женщине, его матери, не принявшей меня, охватило меня вдруг  и разом. Но я не могла сдвинуться с места, не могла, пересилив себя, вернуться к ним.
Спустя пару часов, мы втроем обедали в маленькой столовой комнате. В этой лечебнице практически не видно было больных. Где-то вдали я увидела коляску, которую катила  сиделка. Да на скамье, неподалеку сидела пожилая пара - то ли больные, то ли чьи-то родственники.
Мать Ясиру почти ничего не тронула из еды. Мы, проголодавшиеся, ели с удовольствием. Она смотрела, как ест сын, подперев щеку ладонью. Как смотрят матери во всем мире на своих детей. Ясиру  повеселел, и ей, видно, передалось его настроение. Едва заметная улыбка, тронувшая ее бледные губы, изменила мимику. Исчезла пугающая неподвижность черт лица. Наконец, она, слегка повернув голову, взглянула на меня.  И, удивительно, но во мне пропала одолевавшая меня с утра напряженность. Я была самой собой. И женщина, вглядывавшаяся в меня, как вглядываются в подзабытое лицо, уже не пугала. Мне захотелось взять  в руки ее ладонь. И она слегка, едва слышно ответно пожала мою ладонь.

- Но почему она в лечебнице?- спросила я, когда мы ехали обратно.
- Потому что не хочет жить.
Я взглянула на любимого. Незнакомое выражение его лица пугало. Я почувствовало почти физически, как непросто может быть с ним, таким. Человеком, который несет в себе не только нежность, но и боль.
Вечером, разговаривая с мамой по телефону, я неожиданно для себя расплакалась, перепугав ее, и  так и не сумев объяснить, что это со мной.
- Просто соскучилась…
Кому как не ей, моей маме, знать, что на такие чувства ее дочь никогда не была способна. Как и на беспричинные слезы.
Она все расспрашивала, не обижают ли меня… « Чужая ведь страна, дочь…»
- Мама, это прекрасная страна, я бы хотела здесь жить…
- Ну что ты, милая… - совсем расстроилась она, ты же говорила, что едешь только заработать…  Семеныч говорит, что япошки…
-Мама,- резко прервала я разговор, - мне пора на репетицию.

«Япошки»… Весь тот вечер мне не давало покоя это оброненное мамой слово. Я ведь слышала его и раньше. Иногда оно проскальзывало у кого-то из девушек. Почему же меня вдруг так теперь задело? Просто раньше я его не слышала, оно не касалось меня, не касалось нас с Ясиру.
Это наше российское подобострастие  перед всем иностранным, уживающееся со столь же великим пренебрежением ко всему непохожему, росли из одного места. Даже Ленка  со всеми ее намешанными кровями до знакомства со своим миллионером, щеголяла выражениями типа «косоглазые». Наверное, у японцев тоже припасены нелестные высказывания в наш адрес. Правда, мое лингвистическое чутье их пока не уловило.

               
Ленка всерьез подумывала о замужестве.  Господин Суёку  своим благородством и щедростью окончательно вскружил ей голову. Она усиленно учила язык под моей опекой, оказавшись вполне сносной ученицей. Ленка, неустанно твердившая: «Секс – для здоровья…любовь – это несвобода…детей следует заводить как можно позже…», оказалась самой обыкновенной женщиной, готовой рожать детишек своему миллионеру. Кажется, она впервые в жизни по-настоящему полюбила. Она уедет вместе с нами, чтобы, оформив все свои дела, вернуться.
Я же уезжала навсегда. Таковы были условия контракта, как, впрочем, и мои разрывающиеся надвое чувства. Только  Ясиру еще ничего этого не знал.
По условиям контракта, никто из нас не имел права оставаться в этой стране, по его истечение. Оставалась неделя до нашего отлета. Я терзалась, мучая и Ясиру, и себя. Оставив право окончательного решения после приезда в Россию. Я оттягивала нашу разлуку, оставляя надежду ему. И - себе.
Оказалось, что не такая уж я решительная, как мнилась себе всегда. Что меня пугало? Неужели это пресловутое Ленкино «любовь – это несвобода…»?  Только, кажется,  это была другая несвобода. Несвобода различий, несвобода непохожестей, несвобода от комплексов, от которых не  излечивает даже любовь?..