Внутренний мир

В дверь робко позвонили. Тарапукин нашарил под письменным столом тапочки,  досадливо взглянул на экран монитора с уже почти законченным фельетоном для районной газеты «Форточка» и пошёл открывать. За дверью стоял незнакомый мужчина, невысокий, с мягкими чертами лица и просительным выражением светлых, чуть выпуклых глаз.
- Я правильно попал? Вы Джокер? – нараспев спросил незнакомец, заглядывая Тарапукину в лицо, будто пытаясь найти там ответ на свой вопрос.
- Вообще-то это мой литературный псевдоним, а зовут меня Игорем Николаевичем, - ответил Тарапукин. – Чем могу, так сказать?
Незнакомец замялся, отвёл глаза и, как показалось Тарапукину, слегка покраснел.
- Я хотел бы заказать Вам скотч. За деньги, конечно. Я заплачу.
- Вообще-то я не пью, и с какой стати… - опешил  Тарапукин.
- А я и не предлагаю, - в свою очередь удивился визитёр, - я хочу заказать Вам скотч о моем внутреннем мире.
- Может быть, скетч?
- Ну да, конечно, скетч. Видите ли, я всегда мечтал… Но сам не владею… У меня бы не получилось…
-Ну проходите, не на пороге же обсуждать, - обречённо пригласил Тарапукин, внутренне досадуя на странного человека, прервавшего его труды и, видимо, надолго.
Расположившись в кресле, незнакомец потёр руки и снова запел:
- Понимаете, я долго собирал материалы, и мне кажется, что это так интересно, так на внутренний мир человека ещё никто не смотрел, во всяком случае, никто об этом ещё не писал…
- Простите, как Вас звать? – перебил гостя Тарапукин.
- Павлик.
-Павел, значит.
- Ну да, по паспорту. Но все меня зовут Павликом, с самого детства: и мама, и папа, и бабушка, и сестра, и жена… бывшая.
- Ну хорошо, Павлик, - согласился Тарапукин, - но почему Вы думаете, что скетч – подходящая форма для описания внутреннего мира? И как я могу писать о незнакомом мне человеке, да ещё сатиру?
- Нет-нет, никакой сатиры! – испуганно пропел Павлик на два тона выше. – Всё серьёзно. Просто скетч – это короткий жанр, как я выяснил. А на большой роман или даже на повесть у меня нет денег. Я узнавал расценки…
Тарапукин впервые за время разговора улыбнулся: его стал забавлять этот чудик, и захотелось узнать, что же будет дальше.
- Понимаете, - пел Павлик, - каждый человек носит внутри себя целый мир, миллионы микробов, бактерий и бацилл. А ведь для кого-то и люди могут быть подобны микробам. Я бы хотел, чтобы Вы это описали. Представьте: полезные бактерии борются с болезнетворными, поле битвы – организм человека, а ведь они ещё и влюбляются, рожают детей, переживают, наверное, какие-то социальные катаклизмы, демографические взрывы или ямы. Об этом бы рассказать максимально подробно. Я в детстве много болел и знаю, что практически все заболевания вызываются деятельностью микроорганизмов. Я искал в Интернете, нашёл много фотографий болезнетворных микробов. Жаль, что нет изображений полезных микробов. Но все свои материалы я готов предоставить Вам. И на соавторство не претендую. Только напишите.
Просительное выражение в глазах Павлика достигло критической точки и готово было вылиться слезами, унося с ними тысячи полезных для организма бактерий. Тарапукин практически потерял дар речи, а в голове проносились мысли, одна другой тревожнее: «Сумасшедший… Микробиолог-псих, вот сейчас он вскроет мне живот. Чтобы пообщаться с микробами. Мама.» Но сохраняя внешнее спокойствие, Тарапукин спросил:
- И какой же это будет скетч без сатиры?
- Серьёзный. И обязательно подробный, во всех деталях. Так Вы берётесь, Джокер… эээээ… Игорь Николаевич?
- Честно говоря, я не очень разбираюсь в микробах.
- Это ничего, зато я разбираюсь. Я все, все свои материалы предоставлю Вам. Да вот, у меня с собой, я просто для примера, - Павлик вытащил из внутреннего кармана пиджака какие-то бумажки и протянул Тарапукину. Это оказались фотографии микробов под микроскопом, увеличенные линзами, заключенные в черные окружности предметных стекол.
- Ну и что о них можно написать интересного? – искал отговорки Тарапукин. – Они же все одинаковые.
- Да нет же! - Павлик порозовел, в глазах появился оживлённый блеск, а в интонациях – убеждённость. – Посмотрите, они же все разные! Я им даже имена дал, должны же у них быть имена?
- Но их же миллионы! – отбрыкивался Тарапукин.- Где на всех имён набраться?
- Ну и что? А людей – миллиарды, и ничего, на всех набрались. И потом, я им даю имена по группам, ну то есть, по болезням, а каждому отдельно присваиваю номер. Например, Костя-2983645.
- Костя?
- Ну да – палочка Коха, Костя то бишь. Или Вася.
- Вася?
- Ну да, у меня был кандидоз. Молочница. С кем не бывает, - застенчиво произнёс Павлик.
- Но почему Вася?
-От реакции Вассермана.
- Но реакция Вассермана выявляет сифилис. А кандидоз… Ну, назвали бы Кандидами – 18-й век, французское Просвещение…
- Кандид – это как-то не по-русски. Лучше Вася. Или Стасик 8435211 – стафилококк. У меня был стафилококк в роддоме, а у Вас?
- Понятия не имею, - вздохнул Тарапукин.
- Это потому, что Вы невнимательны к своему внутреннему миру, - убеждённо проговорил Павлик, и Тарапукин отметил про себя, что в голосе у его собеседника появились стальные нотки. – А я уверен, что у каждого микроба своё лицо. Как и у каждого человека.
Тарапукина осенила внезапная радостная мысль:
- Вот именно – своё лицо! И как я буду писать об их лицах, когда Вы принесли групповые фотографии, ведь на каждой Ваших «квартирантов» - не меньше тысячи.
Павлик задумался. Потом, прояснев лицом, пропел:
- Вы правы, я поработаю с этим вопросом. Спасибо. И до свидания.
Проводив гостя, Тарапукин облегченно вздохнул и вернулся к работе, но мысли не шли в голову, слова не хотели складываться в предложения, а перед внутренним взором витал дух Павлика и послевкусие разговора. Тарапукин не мог решить для себя, было ли это шуткой или наваждением, а может, ему всё это приснилось? Тарпукин поежился, встряхнулся, вышел на кухню, достал из холодильника бутылку, налил содержимое в стакан и выпил большими глотками, поперхнувшись на последнем: ледяной кефир обжег ему горло.
Следующий день складывался как нельзя лучше: Тарапукин закончил фельетон для газеты, сбегал в магазин за нехитрой снедью для ужина и стал ждать вечера, когда должна была прийти любимая женщина. Он любил их тихие вечера, скромные застолья и ласковые разговоры, переходящие в теплые объятия, ну, и так далее. Нынешний вечер начался, как обычно, и эта обычность согрела тарапукинскую душу. Но целуя подругу после ужина, Тарапукин вдруг вспомнил о «внутреннем мире» и подумал, что с точки зрения медицины поцелуй – это обмен бактериями. Не успев извиниться, он вскочил и бросился в уборную, где его стошнило. Кое-как закончив прелюдию, он совсем уже было собрался перейти к основной процедуре, как перед его внутренним взором возникло нечто чёрное, лохматое, с глумливо ухмыляющейся рожей и надписью «Вася» на нечистой майке, надетой сикось-накось на нелепое вытянутое тело. Тарапукин отпрянул от подруги и спросил:
- А Васи у тебя есть?
- Кто?
- Ну, Васи… После которых реакцию Вассермана сдают.
Оплеуха буквально оглушила его, до звона в голове. Женщина оделась и ушла, хлопнув дверью. Тарапукин потер щеку, пошел на кухню и открыл кран с намерением выпить воды. И тут перед ним понеслись круглые и длинные, с хвостами и с рожками, припевая: «Внутренний мир, внутренний мир, мы будем твоим внутренним миром!». Его опять стошнило.
«Ну нельзя же так нервно реагировать на визит какого-то психа, которого ты больше не увидишь», - уговаривал себя Тарапукин. И уговорил. Почти. Правда, появилась маниакальная страсть к мытью рук и ошпариванию фруктов кипятком, к перетиранию столовых приборов и пристальному осматриванию каждого отправляемого в рот куска, но в целом жизнь снова вошла в свое русло.
Павлик появился через две недели. С тележкой, на которой стояла коробка из-под телевизора «Рубин», перевязанная толстым шпагатом и, судя по форме, туго набитая.
- Вот! – торжествующе пропел Павлик. – Я почти не спал, но я сделал это!
-Что? – простонал Тарапукин.
- Портрет каждого. Теперь это не групповые снимки, а конкретные лица. Извините, я принес не все – тележка маленькая. Дома еще тридцать четыре коробки.
Тарапукин только в ипостаси Джокера и в рамке «Форточки» был воинственным рыцарем. Он открыл Павлику двери еще тридцать четыре раза и, оставшись один, как под гипнозом, стал разбирать фотографии, с каждой из которых на него глядели уродливые рожи (или это ему так казалось), насмехавшиеся над его внутренним миром. Но он не мог оторвать взгляда от этих изображений, а перед его мысленным взором проносились баталии Вась и Кость, а также Стасиков и других, неведомых, круглых и длинных, но неизменно похабно скалящихся в его сторону, потом проходили новые васи и кости с тележками, убирая трупы погибших в сражении, потом появлялись разбитные лохматые «боевые подруги», совокуплявшиеся с воинами, и вскорости уже их потомство маршировало повзводно, торопясь на войну за место под солнцем («Почему под солнцем? – подумал Тарапукин. – Они, вроде бы, прячутся от света в наших организмах»).
Павлик звонил каждый день и требовал отчета о проделанной работе. Когда Тарапукин отключил городской телефон, Павлик исхитрился узнать номер его мобильного и продолжал терроризировать звонками. Тарапукин отметил, что напевные интонации исчезли из голоса его «черного человека» и сменились отрывистым лаем, напоминающим речи фюрера:
-Я же Вам плачу!
- Во-первых, вы ещё ничего не заплатили, а во-вторых, того, что вы платите, не хватит и на рассол для опохмелки, - мысленно отвечал Тарапукин, но вслух произносил совсем другие слова, больше всего напоминающие отговорки и извинения, что, мол, замысел слишком грандиозен, что его трудно втиснуть в рамки скетча (какого скетча? Эту ахинею вообще никуда не втиснешь, разве что в учебник по психиатрии), что требуется время и т.д., и т.п.
Тарапукин почти все время бодрствования проводил в ванной с куском мыла в руках, трижды в день принимал душ, вздрагивал при каждом телефонном звонке, осунулся, потому что почти не ел и не спал. По ночам его мучали кошмары, в которых бесчисленные армады микробов маршировали по его внутреннему миру: кишечнику, желудку, трахеям, бронхам и легким, периодически то сражаясь, то спариваясь, и неизменно строя ему, Тарапукину, страшные рожи. Все чаще непьющему Тарапукину приходила в голову мысль об алкоголе, но пил он редко, а напился всего один раз в жизни – на собственной отвальной в армию. Кроме того, в алкоголе тоже таились страшные бациллы, провоцирующие цирроз печени, а на ободке стакана могло быть вообще такоееееее!!!!!!!!!!!
Однажды под вечер Павлик вломился к Тарапукину (нужно ли говорить, что тот, как кролик под взглядом удава, открыл ему дверь), с торжествующим видом размахивая пухлой тетрадью с пожелтевшими листами.
- Вот! Вот!!! У моей мамы нашлась моя детская история болезни! Оказывается, я в детстве болел коклюшем, свинкой, корью, ветрянкой и краснухой! Тут все подробно описано! В ближайшие дни я раздобуду  фотографии бацилл, вызывающих эти заболевания, и принесу их Вам! Как продвигается работа?
- «Скетч» угрожает перерасти Большую Советскую Энциклопедию, Большой Академический Словарь и «Войну и мир», вместе взятые, - устало ответил Тарапукин и сжался в комок в ожидании ответной тирады гостя.
- Правильно! – радостно возопил Павлик. – Это же внутренний мир человека! Дайте почитать то, что уже написали.
- Не дам: полработы не показывают, - устало огрызнулся Тарапукин, не написавший еще ни полслова. – Кстати, а почему Вы полезли в дебри своего детства? Сейчас-то Вы чем больны?
- Сейчас я совершенно здоров, - удрученно отозвался Павлик, - во мне живут только полезные бактерии, которых никто не видел, а потому и писать о них в отрыве от вредных невозможно. Так что изучайте Коль – коклюш, Вить – ветрянку и Каренов – корь. А я фотографии принесу.
- Несите, несите.
Звонок вонзился в мозг Тарапукину, как дрель. Взгляд на часы зафиксировал 2 часа ночи.
- Поздравьте меня! – орал в трубку Павлик. – У меня сальмонеллез! Шурин привез из деревни своих яиц, я выпил парочку, и вот, теперь в больнице! Сальмонелл в нашей портретной галерее еще не было! Чувствую себя прескверно! – в голосе Павлика чувствовалось неподдельное торжество, как будто он получил Оскара или Нобелевку.
Утром Тарапукин выбросил симку в мусоропровод и сменил оператора связи. Но это не помогло. Кошмары, наколдованные Павликом, сопровождали усохшего Джокера повсюду: дома и на улице, в магазине и кафе, в редакции «Форточки» и в трамвае. Кладя руку на перила, он представлял себе зуд чесотки, выпивая чашку кофе, мысленно мучился дизентерией, и неизменно болезненная симптоматика сопровождалась факельными шествиями лохматых вась, кость, коль, вить – словом, павликов, как их уже давно стал про себя называть измученный Тарапукин.
Когда раздался очередной звонок в дверь, уже порядком одичавший и изможденный активным неврозом Тарапукин на цыпочках прокрался в прихожую и, затаив дыхание, прильнул к глазку. За дверью стоял Павлик. В глазах его плясали огненные сальмонеллы-саламандры, над головой вились сильфы и сифилиды (васи, короче), а чугунный указательный палец неуклонно давил на кнопку звонка. За спиной громоздилась уже знакомая тележка с коробкой, переполненной фотографиями саш-сальмонелл.
- Джокер! Открывайте! – визгливо вопил Павлик, не отрывая пальца от кнопки.
Откуда взялись силы, Тарапукин, да и никто на свете объяснить бы не смог, но только он натянул джинсы поверх пижамных штанов и, как был, в тапочках, выскользнул из окна спальни к водосточной трубе, невзирая на ужас девятиэтажной высоты, и с неожиданной прытью спустившись по спасительному водостоку вниз, пустился бежать к ближайшему бару.
Он напился. Второй раз в жизни. Выбирал коктейли с наибольшим содержанием разнообразного крепкого алкоголя и с садистским наслаждением топил в них глумливые рожи вась, петь, коль, саш и всех прочих павликов с порядковыми номерами и без них. Он пил, пока бармен не обнаружил его полную неплатежеспособность и не сдал его бригаде врачей «скорой», которые и доставили Джокера в современный вытрезвитель – «обезьянник» в приемном покое ближайшей больницы, с жестким и холодным резиновым матрасом, похожим на гимнастический мат, с решетчатым окошком на двери палаты и с освежающе холодным воздухом. Никаких этих «мерзостей жизни» Тарапукин не воспринял – он спал в блаженном пьяном беспамятстве, спал впервые за долгое время без внутреннего мира.
Не будем ему мешать.