Башня

     Эта водонапорная башня, которую видно было из любого уголка их села, являлась своеобразной его достопримечательностью. Она была самым высоким сооружением, возле которого любила устраивать свои игры сельская ребятня. Чем только не являлась башня в их затеях. То она была спасительным маяком для корабля, терпящего бедствие в не на шутку рассвирепевшей океанской пучине. То это была пожарная каланча, на которой несли дозор доблестные пожарные, готовые в любую секунду броситься на борьбу с огненной стихией. Иногда ей отводилась роль дозорной башни в крепости, осаждаемой несметными полчищами татаро-монгольской орды.  Одним словом, всё зависело от неуёмной фантазии и богатого воображения  сельской ребятни довоенного времени.
     Без малого шестьдесят лет не была Лора, как её звали в детстве, на своей малой родине в селе Дерюгино Курской области. Но уже задолго до подъезда к селу, едва только замаячила впереди с детства знакомая башня, на которой время уже начало оставлять свои разрушительные следы, сердце защемило от нахлынувших разом воспоминаний. Но было в их череде одно, связанное с этой башней, на которое она все эти долгие годы старалась наложить строгое табу. И надо ж было такому случиться, что именно в светлый миг свидания с родным селом, она впервые в жизни не смогла пролистнуть, не просмотрев, эту страницу далёкого военного лихолетья. Память, словно в наказание за долгие годы игнорирования,  высветила всё настолько  ярко и четко, что  не  возможно уже было не остановиться на ней, как прежде.
     Случилось это во время оккупации.  Им, подросткам, было уже не до увлекательных игр. Да и башне немцы отвели свою, особую, роль. Она стала своеобразной камерой предварительного заключения. Сюда до разбирательства и определения наказания помещали жителей села, нарушивших правила оккупационного режима,  партизан, пленённых во время фашистских карательных рейдов, и граждан без документов, задержанных немецкими патрулями.
     Долго и уныло тянулись дни при оккупации. С пяти часов вечера на улице нельзя было увидеть ни одного жителя. Ходили по улице только немецкие часовые да продавшиеся немцам русские. Их красивая, всегда шумная прежде, улица, как и всё село, была пустынна и неуютна. Жизнь, казалось, замерла, притихла, как притихли люди в своих домах. Но в их стенах, не видя немца-надсмотрщика, не слыша его криков, под которые днём работали, не разгибаясь, люди, в сердцах которых не угасала надежда на освобождение, вполголоса обсуждали положение дел на фронте.
     Шёл март 1943 года. Пятнадцать месяцев оккупации, пятнадцать месяцев зверских расстрелов и господства немца Гофмана,  получившего в управление их местечко, приходили к концу. Советские воины гнали извергов назад,  в Германию, они были уже близко, и это знали жители села, хотя немцы и говорили, что русской армии больше не существует. Разве можно было этому верить, когда с каждым днём всё громче и громче слышны были орудийные залпы наших орудий, когда отблески их ярких вспышек на небе заставляли радостно стучать сердца. Жители почувствовали себя смелее, и уже с нетерпением ждали прихода советских войск.
     Однако немцы, ожесточенные своими фронтовыми неудачами, начали зверствовать ещё сильнее. За малейшую провинность, неповиновение или нарушение режима  следовали расстрелы. И надо ж было такому случить, что именно в это время Лора, забыв про комендантский час, засиделась у подруги Витки, которая жила через дорогу.  Витка уговаривала её остаться ночевать у неё, чтобы не нарваться на немецкий патруль, но Лора решила всё-таки идти домой. Во-первых,  дома мама извелась бы за ночь, не зная, что с ней, а, во-вторых, тут идти-то было всего ничего – только дорогу перебежать. И она, накинув пальто, с большой осторожностью, оглядываясь по сторонам, поспешила домой.
     Лора была уже почти у своей калитки, как вдруг из соседнего дома вывалились пьяные полицаи и немецкий патруль. Последовал резкий окрик – стоять, - и она, обмирая от страха, застыла на месте. Её схватили и без лишних слов поволокли в башню, бросили там на грубо сколоченные нары и закрыли до утра.
     - Всё, - мелькнула у неё мысль, - утром расстреляют.
     В башне кроме неё  никого не было. Слышно было только, как где-то громко капает вода да скребутся мыши. В первые мгновения её охватил панический ужас. Но потом, под мерный звук капающей воды и тихий мышиный писк, Лора немного успокоилась.
     - Как жаль, - подумала она, - что не придётся теперь увидеть радостный миг освобождения, не насладиться былой свободой и не обнять родных и  близких. Она представила, что сейчас переживает мама, и горькое чувство вины и раскаяния за то, что, так непростительно забыв обо всём, заговорилась с подругой, невольно охватило её. Непроизвольные слёзы ручьём полились из глаз. Сердце вновь сжалось от щемящей тоски и безысходности. Она так и не сомкнула глаз до самого утра. Перед глазами проносились картины счастливого довоенного детства, вспоминались многочисленные летние увлекательные игры возле этой башни, школьные друзья.
     Но вот через окна, расположенные в самом верху башни,  начал пробиваться слабый свет. Лора поняла, что наступает утро. Впервые в жизни её не радовало наступление нового дня, потому что каждая его минута приближала роковую развязку, мысли о которой она старалась гнать прочь.
     И вдруг башня содрогнулась от немыслимого по своей силе залпа орудий. Залп прогремел со стороны наступавших советских войск. И тут началась такая канонада, которой Лоре ещё не приходилось слышать за все годы войны. В короткие промежутки между залпами она улавливала с улицы звуки панической суматохи – истерическую лающую немецкую речь, шум заводимых автомобилей и мотоциклов,  лай и визг немецких овчарок.
     - Кажется, наши начали наступление, - подумала она и обрадовалась.
     В этот момент ей даже не приходило в голову, что в башню может попасть какой-нибудь разрушительный снаряд, и она  пострадает. Напротив, она пожалела, что башенные окна  расположены  высоко и до них при всём желании никак нельзя добраться и хотя бы одним глазком взглянуть, что происходит на улице. Но вот звуки боя начали удаляться и затихать. За дверью  Лора услышала громкую русскую речь. Не задумываясь, бросилась она к двери и  заколотила в неё кулаками.
     - Стойте, кажется, в башне кто-то есть, - услышала она чей-то басок.
     И тут же раздался стук сбиваемого с двери замка. Когда замок был наконец-то сбит, дверь распахнулась и Лора увидела на пороге мужчину в красноармейской форме.
     - Ну, выходи, узница, - улыбаясь, сказал он. – За что закрыли-то?
     И тут Лору словно прорвало. Сказалась бессонная ночь, наполненная душевными муками и терзаниями. Она уткнулась в пропахшую порохом шинель красноармейца и зарыдала в голос.
     - Ну, ладно будет тебе реветь-то, - ласково сказал он, гладя её по голове своими загрубелыми руками. – Беги лучше домой, а то тебя там, небось, уж заждались.
     - Спасибо, дяденька, - всхлипывая, сказала она, и, размазывая по лицу слёзы, поспешила домой.
     Как же она потом, уже дома, немного придя в себя, жалела, что не спросила даже имени своего избавителя. Часть, освобождавшая их село, не задержалась в нём. Она продолжала гнать врага дальше, на запад, в его логово, из которого он так неосмотрительно совершил своё неудавшееся поползновение завоевать планету.
     - Зря, наверное, я все эти годы так настойчиво гнала от себя это тяжелое, как мне казалось, воспоминание, - думала Лора, глядя сейчас на утратившую былой величественный вид башню. – Ведь, по сути, тогда, утром 4 марта 1943 года, я, если так можно выразиться, родилась здесь заново…