В пух и прах

   
   После окончания пятого класса, в июне, я в первый  раз в жизни попал в пионерский лагерь.  Он располагался в лесу, находившемся в трех километрах от города.
В день заезда я познакомился  с нашими менторами – воспитательницей и пионервожатой.  Воспитательница, женщина лет сорока, была  невысокого роста, грузная,  с суровым  выражением лица. Пионервожатая, девушка лет двадцати, была  длинноногая, гибкая, тоже  очень строгая. В комнате, куда меня поселили, было человек двадцать.  Жить в одном помещении с большим количеством людей мне было трудно.  Особенно мучительной  была первая ночь.
  В одиннадцать объявили отбой. Мои соседи, погалдев, быстро заснули.  Отовсюду слышалось их сопение, сонные вскрики. Я же не мог заснуть. Мне мешало сильное эмоциональное возбуждение.  Я бодрствовал почти всю ночь.
К счастью,  в  следующую ночь мой мозг, измотанный бессонницей, быстро  отключился.  Я научился  засыпать. Но все равно мои шумные непоседливые соседи мешали мне наслаждаться лесной жизнью.
  Недели через две после заезда  произошел случай, о котором мне до сих пор стыдно  вспоминать.
Начался тихий час. Ни воспитательницы, ни вожатой в корпусе не было.  В комнате  наступило какое-то неестественное дикое  оживление. Пацаны как бешеные гонялись друг за другом.  Крики, шум, смех не стихали ни на минуту. Началась перестрелка. Подушки летали  по комнате с огромной скоростью.
Эта беготня, суматоха мне не нравились, так как я, меланхолик, любил размеренный образ жизни.   
  Я  не участвовал в игре. Я разбирал свою постель,   когда подушка, запущенная одним шалопаем, попала мне  в голову.   Я понимал, что если не дам сдачу, не отвечу на выпад, то потом меня забьют, затравят.  Я рефлекторно схватил эту подушку и запустил ее в обидчика. Но она не долетела до него. Еще в полете из нее вывалился пух  и разлетелся по комнате. Меня охватил ужас. Я бросился собирать пух с пола. Моя пятерня хватала его с пола и засовывала в чрево подушки. И  в этот самый момент в спальню зашла  воспитательница и увидела меня, сидящего на корточках.
  -  Это что такое? – сурово спросила она.
Я встал, виновато опустил голову. Мне нечего было сказать. Все притихли. Ждали,   что последует. На лицах пацанов вспыхивали радостные ехидные улыбки, которые они пытались скрыть.
- Продолжай собирать. Как соберешь, зайдешь в кабинет,  - приказала воспитательница.
Она вышла из спальни, а я  продолжил работу. Закончив сбор пуха, я пошел в кабинет на расправу. Обе – и воспитательница, и вожатая  - сидели за столом. Воспитательница стала меня распекать грозным голосом:
   - Ты баловался во время тихого часа. Ты нарушил режим! Ты испортил подушку. Мы сообщим твоему отцу на работу.
Вожатая достала из ящика стола белый лист бумаги. Воспитательница  начала медленно  писать на нем  докладную в организацию, где работал отец.
Я представил, как на работу отца придет кляуза, и меня охватили отчаяние.  Мне было стыдно перед отцом, которого я опозорил. Кроме того, я боялся  физического наказания. Я помнил, как отец гонял меня по огородам, хотя я ничего  плохого не делал. А что будет, когда у него появится  повод меня наказать.  Он не способен понять, что я не виноват.  Скорее всего,  он воспользуется случаем, чтобы  свести со мной счеты.
- Не я один бросал, - дрогнул я (должен признаться,   я не был героем).
      - А кто бросал?
     - Все. Сначала в меня бросили, а потом я бросил… -  проговорил я.
     - Но ведь подушку испортил ты.
     - Она еще раньше была испорчена. Там дырка была.   
Воспитательница продолжала писать докладную.
   На листе появлялись фразы:  «Ваш сын грубо нарушил распорядок дня. Во время тихого часа … привел в негодность  имущество лагеря…»
Они знали, что я, скромный, послушный, дисциплинированный мальчик,  не нуждаюсь в воспитательных мерах. Но они не могли лишить себя удовольствия поиздеваться надо мною.  Настоящего шалопая, которого трудно чем-либо напугать,  они не стали бы  распекать.  Я же в то время слишком серьезно относился к мнению взрослых.   
Я зашмыгал носом.   По моим щекам потекли горячие слезы.
- В меня бросили. А я потом бросил… - повторил я.
Но менторы были непреклонны. На лицах суровость и  тайное наслаждение.
Истязание длилось   с полчаса. Потом они «сжалились» надо мной.
       - Ладно, прощаем тебя, но в последний раз. Иди ложись.
Я вышел из кабинета в слезах, полный  благодарности своим мучительницам.
Кончился тихий час. После сильнейшего    стресса, пережитого мною, мне хотелось побыть одному.  Я пошел  в лес. Когда я пробирался  по мокрой траве, я увидел  под  деревом огромный гриб.    Я сорвал его и пошел назад в лагерь. По дороге я решил отдать гриб воспитательнице и вожатой, чтобы отблагодарить их за прощение.
Когда я вернулся в лагерь,  менторы обрадовались.   Мое исчезновение  их сильно встревожило. Вероятно, не увидев меня среди мальчишек,  они подумали, что после взбучки, которую они мне устроили, я убежал из лагеря, а может даже  покончил с собой.
      - Где ты был? - спросила воспитательница.
      - В лесу.
      Я протянул им гриб:
    - Возьмите. Это вам.
  Они отказались взять.
- Может, отдать его в столовую? - спросил я.
- Там его не возьмут, - сказала воспитательница. – Из одного гриба блюда не приготовишь.
Пионервожатая  разломала его на отдельные части, нанизала куски на длинную толстую нитку и повесила снизку  на солнце.
- Высохнет, возьмешь  домой, - сказала она.
  Гриб долго висел на гвозде, но шли сильные дожди. Гриб мок и мок. Он так и не высох, сгнил.