Воспитание

Жила была маленькая Надежда. Больше всего на свете девочка любила гулять и рассматривать картинки в книжках, которые ей читала бабушка. Сама она читать ещё не умела – дома её пытались учить, да бросили, а в детском саду было не до того и подавно.

Но сказки она знала наизусть. И могла часами водить пальцем по таинственным чёрным знакам, нашёптывая знакомую историю. Иногда Надя придумывала другой конец, или иное начало, а порой сочиняла и что-то своё, опираясь только на картинки или ни на что.

Часто она вставала на стул, и доставала из дедушкиного стенного шкафа –  большого, запылённого и пахнущего  стариной – толстые тома в твёрдых переплётах. Мама говорила, что это какие-то «классики, которых детям ещё рано читать» - но что-то волшебное неизменно влекло к ним – золото на заглавиях, скрип подымаемой обложки, запах бумаги, шорох листов… Девочка брала какой-нибудь том, устраивалась на диване, клала книгу перед собой, открывала и – начиналась совсем особенная история.

Буквы были для Нади живыми. Высокая и справедливая А напоминала капитана на мостике, широко и уверенно расставившего ноги, К дружески протягивал руки, а Ж тянулась во все стороны, словно готова была обнять весь мир, Т походил на трамвайного рабочего (да-да, именно так!), держащего провода, а Я – гордая и завистливая – надменно отставляла ножку, всё время негодуя на то, что её, такую умную и замечательную, сделали последней в алфавите. Девочка ещё не могла соотнести свои образы и названия отдельных звуков с рядами написанных и напечатанных слов, но их мир для неё был полон жизни и магии.

Впрочем, и реальность, в которой она жила, не была бедна на чудеса. Надя верила, что где-то там, далеко-далеко, живёт Иван-царевич, что в любой день он может примчаться на сером волке за ней; что высоко-высоко в небесах, так, что даже не видно, летает жар-птица – и только на закате в облаках остаётся след её огненного хвоста; что в тёмном чулане живёт домовой, а в отдушине – барабашка (это они по ночам шуршат), что кошки и собаки могут заговорить, а обычная вода сделаться живой – надо только сказать заветное слово.

И мир казался ей большим и распахнутым, как только что вымытое окно. Надя ко всему тянулась своими маленькими ручками, всё стремилась узнать и попробовать, ни от чего не ожидала подвоха. Разве что от Кощея Бессмертного.

А ещё она точно знала, что ночью по улицам ходит Баба Яга, и забирает непослушных детей. Поэтому девочка изо всех сил старалась быть послушной.

А делать это было не так-то просто! Мама забирала Надю из садика и всегда спрашивала воспитателей, как она себя вела. А дома смотрела телевизор. Отвлекать её было опасно. Папа работал «на фирме» и носил с собой много притягательных белых бумаг и других занятных вещиц, которые нельзя было трогать. Он приходил поздно, садился в кресло и читал газету, вздыхая о чём то – это смутно напоминало грустный взгляд бабушки, когда она напевала советские песни – но Надежда не понимала своих впечатлений. Она знала только, что папа не в духе, когда читает газету – и к нему лучше не приставать. Потом все ужинали. А потом приходилось идти спать.

По выходным иногда приходили гости (тогда следовало особенно опасаться сделать что-нибудь не так). Или папа с мамой куда-то уходили – но это нечасто случалось. В целом, выходные отличались от будней только продолжительностью прогулок.

И вот однажды в воскресенье ранней весной Надя с родителями (бабушка тогда болела) возвращалась домой.

У девочки разбегались глаза. Она любовалась и последним сверкающим снегом, и мелкими прозрачными лужицами на корке сероватой наледи, и пёстрой группой воробьёв, барахтающихся вокруг размякшего рыжеватого  сухаря, и алмазными капельками воды на чёрно-коричневых, ещё не пробудившихся ветках.

И в каждом солнечном блике, в каждом лучике, искрящемся на осколках льда, в самом солнце за далёкими облаками ей виделся сияющий и смеющийся Бог, о котором любила часто и подолгу рассказывать бабушка. Всё вокруг казалось волшебным. Люди представлялись Надежде добрыми и злыми колдунами, принцами и принцессами, гномами и богатырями. «Все люди – сказочные герои. Только они прячутся. И даже, может быть, не каждый знает, кто он» - думала девочка.

А ещё она постоянно задавала вопросы.

- А что это?

- А почему так?

- А это откуда берётся?

Поначалу родители отвечали охотно, но, поскольку оба довольно давно заканчивали школу, они порядком утомились.

- Какие капли! – восхитилась Надя, показывая на сосульки, где сейчас играло и веселилось солнце.

- Это не капли, это сосули, - ответила мама.

- Сосули? Может быть, сосульки? – припомнила девочка.

Она смотрела телевизор только перед сном и утром, до выхода в садик, в основном, мультфильмы, и потому не слышала, как одна дама публично произнесла новое слово. Языку Надя училась у бабушки.

 - Нет, сейчас правильнее говорить «сосули», - чётко ответила мама. Для неё телевизор был непререкаемым авторитетом.

- А по-моему правильнее «сосульки», - тише произнесла дочь.

Мать посмотрела на неё уничтожающим взглядом. Она сама немножко засомневалась, но, полагая, что детей надо воспитывать, настояла на своём.

- У меня башмак протекает, - заметил папа, который уставал на работе и дома выше всего ценил тишину, кресло и ноутбук.

Дочка насупилась, но промолчала.


На следующий день в детском саду Наля подошла к своему одногруппнику Вовчику, с которым она однажды подралась, и с тех пор с ним можно было разговаривать.

- Вов, а Вов, - робко начала она, - как правильно: сосуля или сосулька?

- А какая разница?  - неохотно и неприветливо ответил Вовчик.

Он был занят разыгрыванием драки между своим новым трансформером и зелёным монстром из чупа-чупса, так что не интересовался лингвистическими парадоксами.


Настала пора тихого часа.

Тихий час – совершенно бессмысленное занятие!

Сначала Наде надо было расстегнуть пуговички на сарафане, потом снять его и стащить тёплую кофточку, которая трещала, и от этого взлохмачивались волосы. Потом надо было избавиться от тапок. А потом – необходимо стянуть ненавистные шерстяные колготки, которые при ношении всё время кусались и сползали, образуя неприятные «гармошки».

Кроме того, нужно было сложить все вещи на один стул, так, чтобы ни что не потерялось и запомнить это место, чтобы как можно быстрее его найти.

Далее следовал час молчаливого ёрзанья на кровати и тоскливого наблюдения за остальными.

Пару раз можно было отпроситься в туалет, в знак протеста против подобного издевательства, и с грустью пройти мимо пустынной игровой.

А в конце часа, как раз тогда, когда Надя начинала немного задрёмывать, и под одеялом становилось особенно тепло и уютно, приходилось вставать и, подрагивая, приступать к более трудоёмкой процедуре одевания.

Как раз в этот момент один сопливый, худосочный мальчик с поросячьими глазками, который всё время дразнился, сообщил девочке, что она «лохматая дура».

Сначала она ответила вежливо, как учила мама, что он «сам такой». Но мальчик не унимался, и поднял с пола резинку, слетевшую у Нади с косы во время надевания кофточки. И отбежал на безопасное расстояние, мерзко хихикая.

Девочка схватила свою тапочку и понеслась за ним. Она загнала обидчика в угол и стала бить его тапочкой по голове, заставляя ухмыляющегося придурка отдать резинку.

Этот процесс заметила воспитательница – женщина средних лет, мать-одиночка, почти всегда ходившая в одной кофте. Когда её сын-третьеклассник посещал школу, она боялась, как бы он не заболел. А когда он болел, она волновалась, как бы из-за пропусков он не остался на второй год. Мальчик выздоравливал, шёл в школу, и всё начиналось сначала.

Чужих детей воспитательница любила всё меньше. Они постоянно чего-то требовали, приставали к ней с глупым лепетом и раздражали её своей верой в то, что аляповатые, нелепо раскрашенные пластмассовые фигурки живут и разговаривают – когда взрослые люди не всегда могут жить и говорить. А ещё некоторые дети пытались иметь собственное мнение. И у некоторых из них была дорогая одежда, которую воспитательница никогда не могла купить сыну…

И вот женщина увидела очередное безобразие. А ей надо было сохранить силы на то, чтобы заставить сына показать дневник. Она жёстко спросила

- Что здесь происходит?

- Он обзывается! – воскликнула Надя, сжимая в руках тапочку и резинку.

- Она дерётся! – жалобно проныл мальчик, потирая голову.

Второе перевесило первое. Воспитательница больно сжала девочке руку и потащила её к стулу, заставляя закончить одевание и твердя какие-то слова, наверно, правильные, но очень злые. Надя стала тихонько всхлипывать – больно было и сердцу.

Воспитательница только сильней распалилась и, смешивая брезгливость с презрением, потянула девочку умываться. А вредный мальчишка шёл сзади и тихо-тихо, только для Нади,  шептал: «Рёва-корова! Рёва-корова!»

В туалете Надя открыла воду и плакала так, что пряди вокруг лица слиплись от слёз, а кофточка на груди стала мокрой. Но вскоре воспитательница отдёрнула её от раковины, вытащила в игровую и стала немилосердно расчёсывать, не обращая внимания на то, что рыдания перемешались с криками, а крики стали переходить в грубость. Другие дети толпились на почтительном расстоянии и многие из них (хотя и не все!), ехидно пересмеивались и походили на гиен или шакалов.

Воспитательница быстро заплела Наде кривую и неплотную косу и толкнула девочку в угол. Надя стояла, вначале грустная, но потом горечь стала переходить в гордость, а затем – в отвлечённые мысли и усталый покой. И девочка решила прощупать возможности для перемирия.

- А как правильно говорить: сосули или сосульки? – невинно спросила она, сделав несколько шагов из угла.

- Молчи. Ты наказана, – ответила уставшая воспитательница с такой злобой, что Надя тут же вернулась в угол, и ей снова захотелось плакать.

Потом дочь забрали родители.


Дома её строго отчитали и опять поставили в угол, в котором она находилась до тех пор, пока мама не обнаружила, что закончилась соль.

И Надю послали к соседке, которая, между прочим, преподавала русский язык и литературу в близлежащей школе.

В молодости соседка писала стихи и мечтала прославиться. Но родители хотели, чтобы, помимо известности в богемных кругах, девушка имела и постоянный заработок. Кроме того, они не верили в её талант, как впрочем, не верили и вообще во всё великое, не видя этого в своей обычной жизни. А потому соседка была направлена в педагогический институт, да так и осталась в школе. Хотя – нельзя сказать, чтобы она стала несчастной. Она не разлюбила свой предмет, работала с интересом и даже пару раз публиковала стихи в образовательных журналах. Правда, учила она только тех, кто интересовался словесностью – остальным она часто ставила двойки и писала о них докладные директору. Вследствие этого меньшинство школьников её уважало и сострадало ей, а большинство – давало «русичке» обидные прозвища и плевало ей в спину.

К соседской дочке учительница относилась с симпатией. Во-первых, потому, что сама была бабушкой, и, глядя на маленьких детей, вспоминала о внучке, которая нечасто её навещала, во-вторых, потому, что Надя любила листать книжки и всегда хорошо с ними обращалась.

Соседка даже думала научить девочку читать, но всё не могла найти для этого время и договориться с её родителями.

И теперь учительница просветлела, увидев на пороге Надежду.

- Как всё-таки правильно, - начала девочка, насыпая соль в солонку. – сосульки или сосули?

- Я думаю, правильнее первое, - ответила соседка, тепло улыбнувшись, - но, чтобы не быть голословной, пойду посмотрю.

И она открыла новенький, только что купленный, ещё пахнущий типографской краской орфографический словарь. И с удивлением обнаружила, что можно и так и так!

Тогда Надя решила, что будет называть сосулями большие ледяные глыбы, а сосульками – маленькие полупрозрачные ледяные капельки.


Спустя недолгий срок девочка с мамой и бабушкой отправилась гулять (у папы в тот день была важная деловая встреча).

Увидев свисающего с крыши трёхметрового ледяного монстра, Надя радостно закричала:

- Мам, посмотри какая сосуля!

- Ты где научилась так говорить? Ты что, из Шепетовки приехала? – возмутилась бабушка.

- Мама, она говорит правильно. Теперь так положено, – вступилась за Надю мать.

- Кем положено? Кому положено? – дворникам положено? Ты в каком городе живёшь? Ты чему ребёнка учишь? – вспыхнула бабушка.

- А ты мне не указывай! Я сама знаю, как дочь воспитывать!

- По книжкам американским да по сериалам знаешь! Я, слава Богу, больше прожила и опыт имею.

- А у меня муж зарабатывает! Это ты себе на старость скопить не смогла!

И так далее. О Надежде родные забыли. Дома мать прикрикнула на неё и бабушка ни с кем не говорила.

И весь вечер после прогулки Надя ощущала тяжесть на сердце. Она сидела одна в комнате и смотрела в окно, за которым сгущались бледные, сине-фиолетовые сумерки с одинокими оранжевыми бликами фонарей…Ей очень хотелось, чтобы сейчас к ней прилетел светлый волшебник. Но было тихо. За дверью тихо бормотал телевизор, за стенкой тихо гудел компьютер, в кухне тихо рокотал блендер. И в этой тишине никто не говорил. Только тикали часы – строго и до нелепости уютно.

Конечно, родственники помирились. Но Надя ещё долго не могла глядеть на сосульки без неприятного чувства. И она старалась их не называть. К первому классу она научилась пользоваться общеупотребительными словами, а потом – и смайликами.

Буквы всё ещё манят её. Но одновременно её сердце пронзается болью и страхом. И след жар-птицы тает вместе с закатными облаками…

И всё же она ждёт. Ей больно, но Надежда ждёт, ждёт...