Среда. Писатель

Середина недели и снова утро. Ледяное, по-зимнему морозное утро с крупными хлопьями грязно-серого городского снега больше похожего на пепел. За столичным смогом из окна пятнадцатого этажа не видно ничего. Что по большей части радует. Кому хочется смотреть на извечные столичные пробки пусть и с высоты птичьего полета?
Пока еще сумрак прикрытых штор стойко охраняет самые сладкие последние сновидения, но его вот-вот порвут на трусливо жмущиеся по углам и друг к другу клочки все тот же настырный трезвон механической твари и чуть суховатые, опутанные венозной сеткой женские руки.
А пока что строгая чопорная гувернантка Анна Фриц сыпет в тарелку опостылевшие мюсли, заливая их молоком под громкий и как всегда наигранно бодрый голос ведущего утренней передачи одного из известных каналов. Когда, наконец, желтоватые утопленники скрываются ровно наполовину в белой жидкости с минимальным процентом жирности, женщина бросает взгляд на часы и направляется к единственному островку сонного счастья.
Она минует длинный коридор с обоями золотого цвета, точно подобранные специально под развешанные то тут, то там грамоты, благодарственные письма в рамках, газетные вырезки с поздравлениями. Минует зал с громадным, во всю стену шкафом с блестящими кубками. Подходит к лестнице, ведущей на второй этаж, и на мгновение замирает у подножия.
Ступени точно в снегу, утопают в белых листах полных чернильных символов. Анна поднимает один и, близоруко щурясь, вскользь вглядывается в прямые строчки, хмурится, бормочет:
- Снова хорохорится. Совсем оборзела девка. Опять книги нотные портит, – и прибавляет, уже громче. – Ася, милая. Спускайтесь. Завтрак ждет.
Служанка, как заведено, ждет с минуту и поднимается, по пути собирая бумаги полные нот, вполголоса ворча что-то про зажравшихся богатеньких малолеток. Витражная дверь приоткрыта, виден свет. Женщина с кипой листов толкает дверь ногой. Собранные нотные страницы разлетаются, облегченно выпархивая из сухих рук.
- К-как же это?
Комната едва похожая на детскую блестит. Блестит и переливается, ловя отражения на маленьких кусках зеркала. Больше всего ими усыпан рояль, стоящий в центре, чья крышка открыта и исцарапана. Анна Фриц поднимает голову и видит белое пятно потолка прямо над черной лакированной поверхностью. Вокруг пятна оставшееся зеркальное стекло еще пытается исправно давать отражение, рисуя на себе искаженное немолодое лицо с морщинами, обрамленное полуседыми волосами, стянутыми в пучке на затылке.
- Ася?
В растерянности гувернантка подходит к музыкальному инструменту. Шаги хрустят, напоминая песок на зубах. А может и хруст ломающихся костей. Черное гладкое дерево тоже все в осколках, будто асфальт в пятнах после дождя. Только вот «капли» окрашены красной краской. Словно на осколки наступали или ползали, не замечая их. Зрачки ширятся от ужаса. Ладонь неверным движением проводит по роялю, сбрасывая куски на пол. Лак дерева искорябан. Искорябан свежевырезанными строками:


Забирайте своего нотного черно-белого дьявола
И идите к чертям танцевать на осколках в моей крови.
Вдохновение и я – мы вместе – уходим из этого города.
Ну а вам всем удачно сыграть в своем искривленном «живи».


Женщина ошарашенно кидает взгляд на шторы. Нервно кидается к ним. Отдергивает их, едва не срывая с гардины. Глаза наталкиваются на плотно закрытое пластиковое окно. Потом внезапно хватает пару листов, нашаривая в кармане очки – все они в мелких капельках крови. Анна сбегает по лестнице, путаясь в ступенях, кидается в прихожую – массивная обитая дверь с тремя замками открыта…