Чужого горя не бывает

Сюжет, который я отдаю на суд читателям, не выдуман. Его мне показала сама жизнь, напомнив, чтобы я почаще вглядывалась в неё, читая её страницы, и не смела проходить мимо там, где надо остановить своё внимание. В этот момент она незримо соединила меня нитью любви с сердцем ребёнка, о котором пойдёт речь, и с женщиной, что как бы невзначай поведала мне эту историю.

Но будет лучше, если я предоставлю слово самой девочке. Послушаем её.

Меня зовут Карина. Мне пять лет. В последнее время я стала подумывать, почему мир, в котором живут взрослые и дети, устроен не так хорошо. Вот взять хотя бы меня. Я знаю и верю, что мои родители любили меня ещё до того, как я появилась на свет. И папа, и мама очень ждали меня и хотели дать мне жизнь на земле, иначе я к ним не пришла бы. Они оба меня любили, я это чувствовала! Я слышала часто, как женщина, которая вот-вот станет мне матерью в этой моей новой жизни, называла меня любимой доченькой. Часа моего прихода ждали не только мои будущие родители, бабушка и дедушка, но и прекрасные ангелы с добрыми светлыми глазами, те, что провожали меня в дорогу, в очередное воплощение.

Правда, мир, в который я пришла с первым своим криком, был не столь приветлив, как я ожидала. Почему? Ну почему и чем я не приглянулась этому миру? Что-то во мне нет-нет да тревожилось этим вопросом.

Поначалу мама и папа души во мне не чаяли — это они так говорили между собой, когда речь шла обо мне. Но через три-четыре года в моей жизни начало всё меняться. И вот солнце любви, в разгар которого я пришла в эту семью, стало редким гостем в нашем доме и в сердцах родителей моих, а значит, его лучи постепенно перестали доходить и до меня.

Конечно, мама и папа, как могли, пытались при мне быть осторожными в разговорах, чтобы меня, как они выражались, не травмировать. Но чем чаще они к этому прибегали, тем беспокойней становилось у меня на сердце. Нет, всё-таки странные эти взрослые! Они говорят, что знают о нас всё или почти всё, а на самом деле и не догадываются, что мы их видим не только глазами и слушаем не только ушами, хотя не всегда это и объяснить сумеем…

Я уже научилась украдкой читать в глазах мамочки моей тревогу и боль, и даже больше… что-то такое, что не могу сказать словами. Когда же я встречалась с глазами папы, он отводил их; правда, иногда задерживал взгляд на мне и смотрел так, будто первый раз меня видит. Почему-то от этого взгляда у меня начинало биться сердце. Вообще-то с того дня, когда в жизни моей поселился страх за родителей и себя, моё сердце всё чаще стало напоминать мне о том, где оно во мне находится и что в нём делается что-то не так.

Конечно, я любила и маму, и папу и пыталась, как могла, развеселить и примирить родителей своих. Обнимала их, тормошила, рассказывала стихи, что выучивала в детском садике, и всегда в такие моменты незаметно старалась соединить руку мамочки моей с рукой папочки. Но странно: руки их никак не соединялись в пожатии, а наоборот, становились при каждой моей попытке будто одеревеневшими, как бывает зимой, когда бегаешь долго без варежек и пальцы потом тебя не слушаются. И вот в такие минуты вдруг наступала странная тишина, и я пугалась её, потому что чувствовала, ещё лучше начиная это понимать, что теряю и маму, и папу.

По ночам, когда мне никто не мог помешать, я говорила слова, которые ещё не всегда понимала, но они сами из меня выходили: «Боженька, скажи мне, что плохого я сделала маме и папе? Почему они не могут снова улыбаться друг другу и играть со мной в прятки? Боженька, я же их люблю! Скажи мне, зачем они меня позвали к себе, а потом забыли, как когда-то ждали меня оттуда, с Небес, где звёзды смеются и лошадки с крыльями наперегонки летают?»

С этими словами я засыпала, и никто из родных не догадывался, сколько слёз высыхало на моей подушке к утру.

И вот наступил день самый недобрый и непонятый мной до сих пор. День, когда я осталась без моей мамочки. Взрослые дяди и тёти решили мою судьбу, и меня отдали папе. Все думали, что они делают всё как можно лучше для меня, но при этом они совершенно забыли обо мне. Но ведь у меня тоже есть сердце, и оно ещё умеет плакать! А вот смеяться оно стало уже редко. Смех как-то начал обходить меня стороной, даже тогда, когда все дети вокруг меня веселились на детской площадке.

Да, вот ещё что. Хотя папа меня не обижал и пытался всегда украсить, как говорили взрослые, мою жизнь, из-за отсутствия моей мамочки у него это не получалось, хотя я и заставляла себя улыбаться, чтобы показать ему, что мне с ним хорошо. Я даже не заметила, когда начала обманывать и себя, и папу, и всех наших знакомых людей, смотревших на меня как-то не так после того, как всё в жизни моей изменилось…

Я уже говорила вам, что хожу в детский сад. Не знаю почему, но меня после всего, что случилось, так и тянуло либо с кем-то подраться, либо отнять игрушку, хотя она мне была вовсе не нужна. Но чаще мне хотелось забиться в уголок, где меня никто не видит, и наблюдать, как играют мальчики и девочки из нашей группы. Их игры в дочки-матери я не понимала и никогда в них не играла. Но зато, когда за детьми приходили мамы, я старалась замечать всё: и как они одевают своих ребят, и что говорят им, и даже как расчёсывают волосы девочкам.

И вот в один день я будто в первый раз увидела маму одной нашей девочки. Не знаю почему, но я всегда хотела её видеть, когда она приходила забирать свою дочку — её зовут Стела. Как я завидовала этой девочке, которой доставалось от мамы столько ласки и добрых слов! Те слова я выучила наизусть. Там были и «моё солнышко», и «принцесса моя», и «ласточка», и ещё многое такое, от чего у меня вдруг совершенно неожиданно к горлу что-то подступало и перехватывало дыхание, а потом очень быстро переходило к глазам, и я начинала плакать. Правда, я стеснялась показывать слёзы и уходила подальше от Стелы и её мамы.

Но вот как-то раз мама этой девочки подошла ко мне и незаметно — это ей так казалось — слегка провела рукой по моим волосам, а затем погладила меня. Я замерла, боясь шелохнуться, чтобы, не дай бог, она не убрала свои руки так скоро. Её доченька, её солнышко смотрела на меня как-то обиженно, но с места не тронулась и к маме своей не подбежала. И вот с того дня эта тётя никогда уже не уходила из группы, пока не поцелует меня и не поговорит со мной. Мне показалось тогда, что это сам Боженька послал её ко мне. Он, наверное, не хотел, чтобы я плакала.

Однажды, когда я увидела вновь её в нашей группе, — нет, не в группе, а во дворе нашего сада, — не знаю, как это получилось, но я бросилась к ней навстречу раньше, чем успела добежать до неё Стела, дочка её. Я обняла её за шею крепко-крепко и сказала ей: «Я люблю тебя!» А когда подняла взгляд, то увидела глаза её дочки… Вы, взрослые, думаете, что мы по сравнению с вами маленькие и глупые, но это неправда, потому что в глазах этой девочки я заметила страх. Она смотрела на меня и свою маму и чего-то боялась. «Чего она испугалась?» — подумала я.

И тут моё сердце забилось и стало немного больно в том месте, где оно находится. И я поняла, в чём тут дело. И тогда, всё ещё обнимая её маму, я сказала девочке этой: «Ты не бойся, я твою маму не заберу. Она будет твоей всегда. Вот увидишь!»
 
Сама эти слова говорю, а от её мамы почему-то не хочу отходить и рук своих от неё не отнимаю. И чувствую, что она ещё крепче меня к себе прижимать начала.

И тогда у меня внутри что-то задрожало, а затем всё прошло, и мне стало легко и радостно. Словно я что-то с себя тяжёлое сбросила. А у мамы этой девочки на глазах появились слёзы, и она стала меня — ну точь-в-точь будто я её доченька — и в щёчки целовать, и волосики мои гладить, и пальчики мои поцеловала. И при этом говорила столько нежных слов, что я от радости и счастья напрочь их забыла, потому что помнила уже лишь только этот миг, когда ко мне снова, как это бывало когда-то давно, солнышко заглянуло и накрыло своими лучами меня всю с ног до головы. И, смеясь, шептало мне: «Ну, теперь у тебя всё будет хорошо. Вот увидишь! Я снова с тобой…»