сильнее всех невзгод 6-9

                6.
Все чаще  все свободное время мы теперь проводим  вместе. Желание видеть друг друга так сильно одолевает нас обоих, что никого нам больше не надо. В перерывах между выступлениями, ищу его глазами. И он появляется. Мы телепатируем  друг другу, чудесным образом  разом овладев забытым всем остальным человечеством  свойством. Ясиру по-прежнему  напоминал мне ребенка, но уже не того, до боли печального.
Разве мужчина должен внушать материнские чувства,- удивлялась я, забыв о существовании собственной вечной спутницы. Мне было не до нее, и она покинула меня. Я забыла о ней! Я больше не люблю грусть!..
Я кружилась, летая, под одобрительные взгляды Виолетты. Мне теперь нравилось покупать себе обновы. Это занятие, наконец, стало доступно и мне. Я менялась, не узнавая себя, удивляясь переменам в себе. Счастье оказалось в предчувствии счастья…

« Каждое утро я трогаю кисточкой бровь./ Это сразу делает меня сильнее»,- вычитанное японское двустишие поразило совпадением с происходящим со мной. Ясиру приносил крохотные изящные букетики незнакомых цветов, каждый раз поражая своим великолепным вкусом. В одежде, в этой невышколенной, а природной безукоризненности своих манер, трогательной детскости говорящей улыбки. Он был столь же естественен, сколь и артистичен. На фоне японской молодежи, с ее вызывающим стилем - несочетаемостью  расцветок и форм в одежде, он был недосягаемо элегантен. «Не может быть, чтоб в него не были влюблены»,- ловила я себя на мыслях, которые прежде никогда бы не возникли в моей голове. Я поражалась себе, превращаясь в ту, над которой  еще пару месяцев назад вдоволь бы поиздевалась.
Мы глядели друг на друга, оставаясь наедине, и я силилась перевести ему  слово – «ненаглядный»…
В ближайший, совпавший у обоих, выходной Ясиру сказал, что хочет свозить меня на  побережье: «Я покажу  тебе  место, откуда мы все родом…».

…Мы летели на мотоцикле по фантастической  глади дороги на немыслимой скорости. Как я, трусиха, могла  выдержать это, непонятно. Мною, всегда пунктуально предусмотрительной, овладело сумасшествие. Казалось, всю жизнь я только и делала, что летала на мотоциклах. Такое  проснулось во мне неведомо откуда взявшееся бесстрашие и азарт. На виражах, прижимаясь  лицом к белоснежной футболке с едва уловимым запахом его тела, я ощущала восторг от того, как приятно мне чувствовать этот запах. Что-то звериное было в этом  восторге моих ощущений.

 - Закрой, пожалуйста,  глаза и ни о чем не думай, просто слушай, - сказал Ясиру, взяв меня за руку.
 Я послушно шла за ним с закрытыми глазами, вслушиваясь в нарастающий шум. Я уносилась  ввысь, и ступала по земле, и знала: это он передает мне  свое состояние. Сколь  долго длилось это  движение вслепую, невозможно было понять. Кажется, бесконечно. Но было так хорошо  следовать, взявшись за его руку. Какая я послушная…- уже не удивлялась я себе. Задумавшись и отвлекшись от нарастающего шума, не сразу услышала его слова: «Открой глаза!..»
Ясиру  вел меня из-за закрывающего все обозримое побережье холма, когда лишь спустившись, обнаруживаешь близость, рукой подать,  этого чуда. Это я пойму после, а  пока…
… На нас хлынул, почти опрокидывая  навзничь, океан. Все это время мы, оказывается, шли к нему, и лишь дойдя до самой кромки, почти войдя в него, остановились. И, распахнув глаза, теперь смотрели в него, а океан вглядывался в нас.

                7.
- Ты слышишь?..
Не понимая, я оглянулась на Ясиру. Позже, научившись слышать живые звуки океана, я смогу  различать его дыхание, доисторические  звуки, издаваемые в недрах, таинственные всплески глубинных вод… Тончайший слух музыканта слышал то, что не подвластно обыкновенному  уху. Этому  невозможно научиться. Это надо просто уметь, как дышать.
Мне преподнесли вселенский подарок. 
…Я  стояла  на берегу  океана инопланетянкой, впервые попавшей на Землю. И испытывала  чувство собственной ничтожности рядом с тем, что было, есть и пребудет. Во мне ожил первобытный ген, заставлявший трепетать до дрожи, которая била меня  в самом прямом смысле. Подойдя сзади и обняв  за плечи, Ясиру унял ее. Он понимал меня, как никто. 
Теперь и я  это знаю: счастье - это стоять на берегу океана и,  закрыв глаза, вслушиваться  в его рокот. Этот живой, доисторический звук  ввергал в трепет, баюкал нас, вышедших из его лона детей, звал назад, домой, в его воды, и – отпускал…
Это и было то, что любил Ясиру. Это было то, что полюбила с первого мгновения и я. Мы снова и снова закрывали глаза и, не сговариваясь, одновременно распахивали и - задыхались от наплывающей громады океана. Эту игру он придумал еще в детстве. Для него, рожденного здесь, океан был роскошью, он мог созерцать его только благоговейно. Роскошь, которая не предмет материальности, а непередаваемое чувство первозданности бытия - тебя и Океана. Роскошь, доступная немногим.  Мы чувствовали одно и то же!… Могла ли судьба одарить меня большим?..
Вот  что влекло меня сюда, что предчувствовала я, еще и не подозревая о существовании этого уголка земли, обрамленного вечностью.

-Это место безлюдное и особенное из-за этого эффекта видения. Океан предстает здесь, каким   был в древности, когда на земле еще была гармония…
- Ты, оказывается, поэт, Ясиру!..
«Наконец-то встретил-а-а-а   на-а-а-добного   мн-е-е-е!..» - кричу  в эту кипень волн. Ощущая себя дикаркой, дикой, вольной, любимой своим единственным и  вольным, как эта стихия,  дикарем!
- «Твой язык красивый, он как музыка…»,-  отзывается Ясиру.
- Это стихи, Ясиру!.. «Как для ока – радуга-а-а/ злаку – чернозё-ё-ё-м,/ челове-е-е-ку – надоба-а-а/ челове-е-е-ка в нем…».
И он  кричит, заражаясь моими выкриками. Мы орем в два голоса, как маленькие дети, как полоумные фанаты. Забегаем в волны  в одеждах, выбегаем, оглушенные, мокрые, счастливые. Никогда, ничто не давало мне такой свободы чувств, даже мои любимые танцы…
Я себя не узнавала. Мне хотелось прижаться к Ясиру так крепко как это только можно, просто раствориться в нем! И если это и есть сексуальность, то да здравствует жизнь!..  Так  естественно прошепталось, выдохнулось: «Я никогда никого не любила».

                8.
Наши девочки полюбили виться вокруг Ясиру, непрестанно щебеча и улыбаясь. Он вообще умеет притягивать людей. Так и дилетанта притягивает к себе лучшая  работа вернисажа.
С ним всегда почтительно раскланивался владелец клуба, а наш крайне немногословный и непреклонный во всем, что касается работы, менеджер имел привычку  вести с Ясиру продолжительные беседы. Между тем, как все остальное время у него было расписано буквально ежеминутно. Но никому не  радовался Ясиру так, как мне. Всякий раз он вскидывал, словно бы в изумлении, свои ломкие  брови. Меня каждый раз забавляла эта его мимика.
- Чему ты всегда удивляешься?
- Я восхищаюсь…
Его неподдельная радость при наших встречах и светящаяся улыбка приучили меня к ощущению счастья, совершенно новому для меня чувству безраздельной радости жизни.
               
Нежность – это его естество. Он приучал меня, строптивую дикарку, к  всепоглощающему  чувству, когда не остается ни мыслей, ни воспоминаний,   лишь убаюкивающее сознание блаженство. Лишь иногда меня вдруг пронзало: «Как же я смогу... без него?..»
Мне всегда не давала житья эта моя способность переживать то, что еще не случилось. Я гнала прочь от себя эти мысли, пугаясь их, не узнавая себя, не желая узнавать.

Свои выходные мы теперь берегли для поездок к Океану. Он ждал нас, готовя новые оттенки волн, звука, света. Вздуваясь, радовался  встрече, качал на пенном гребне, налетал, провожая, солеными брызгами, позволял часами блаженствовать на песчаных своих боках…
Не нами одними был  облюбован этот девственный уголок. Иногда мы обнаруживали рядом таких же, как сами, чудаков. Что удивительно, мы соседствовали рядом необременительно. Эффект того, что мы одни на всем белом свете, оставался. Возможно, дело было в менталитете японцев. Шумные орущие компании – здесь такой же нонсенс, как и поедание  сэндвичей посреди улицы.
Лишь маленькие дети иногда нарушали правила сосуществования.
…Малыш лет пяти протягивает мне морского ежа, лепеча: «Уни… тай - и-та моно…». Он только что сам выловил его. Царский подарок: эту вкуснятину принято есть тут же, собственноручно разделав руками. Малыш меня угощает. И это было единственным за все долгое время вторжением в наше пространство. 
- Он полюбил тебя,- говорит Ясиру и, щурясь от яркого света,  смотрит, откинувшись назад и утопая руками в песке. Тебя невозможно не любить…
- Мне скоро уезжать…
Говорю это сама себе. Оказалось, произнесла вслух.
И разом вдруг становится нестерпимо, до слез, грустно. Из вредности передаю ему свое настроение. Он не принимает его.
- Ты останешься  со мной.
Ясиру говорит тоном избалованного  ребенка. Я смотрю на него, вызывающе красивого в лучах  закатного солнца: иссиня черные длинные  волосы падают прядями на его лоб с едва заметным шрамом – детской травмой. Этот нос с легкой горбинкой и выточенными  крыльями ноздрей, и нежный красиво очерченный рот кажутся скульптурным совершенством. Никогда никем мне не хотелось прежде любоваться  бесконечно долго, как им,  моим любимым. Каждый раз, когда он осторожно, словно до клавиш фортепьяно, касается моих рук,  меня одолевает желание исцеловать эти красивые сильные пальцы. «Я смогу жить в этой  стране рядом  с Океаном и любимым»,- говорю себе. А ему -  с извечной женской коварностью испытать на прочность, произношу: «Это невозможно… Я не смогу здесь жить, ведь я похожа на тебя…»
Он молчит так долго,  кажется, будто он заснул. Но он - ребенок.  Несчастный, обиженный ребенок. Я тормошу его, целуя, и он глядит на меня с укоризной. На обратном пути, сидя за его спиной, я  вдруг вновь отчетливо осознаю: а ведь я и впрямь не смогу здесь жить. Как и он не смог  в далекой  Ирландии.

В один из последних теплых летних дней мы целый день провели на берегу. В масках, ныряя, любовались гребневиками в неоновых переливах света. Фантастическое зрелище похожих на инопланетян существ, руки любимого, подхватывающие меня, неземная легкость тела, выталкивающегося из толщи воды - как могла я не ведать прежде этих ощущений. Жить без этой радости познания мира, этого невероятно божественного мироощущения  - разве это возможно?..
Сегодня, сейчас, в эту минуту мы - рядом и больше ничего не нужно. Вижу любимого, и, кажется, мое сердце может остановиться, так  невозможно хорошо просто быть, просто присутствовать рядом, чувствовать, осязать, слышать разливающуюся от нашей слитности нежность.
Это и есть любовь?.. Вот это непередаваемое словами состояние   восхищения, страха потери и - желания, где не стремление к утолению главное, а - жажда растворения в нем, в нем, лишь в нем одном!..

- Что такое любовь, Ясиру?..
Мой любимый молчит, глядя на проплывающие над нами облака. Наступают прохладные дни, и мы уже реже будем приезжать на побережье слушать океан. И будто понимая, это, словно насупившись, океан гонит на нас волну за волной, дыша ровно, тяжело. Мегагигантский организм, прародитель живого на земле. И появляющаяся поверх волн пена, словно седина, обрамляет его древний лик.  Ощущать мир как великое целое – это непередаваемо, почти невыносимо... Я ведь изойду тоской по этому состоянию, которое возможно только здесь, на этом месте, на этом побережье…
- Любовь – высшее, на что способны мы, люди…
Разворачиваюсь к Ясиру, и вижу, как, прикрыв глаза, он  качает головой, перебирая   слова.
- Любовь – там, где нет тебя, а только тот, кого любишь…
 - « …где тебя нет»…- повторяю эхом.
«Возможно ли так – чтобы  «нет тебя, а – лишь тот, кого любишь»?..
И вспоминаю однажды  потрясшее: «не чтобы меня любили, а  чтобы я любил…».
Я знаю, любимый, любовь – не страсть и ее утоление. Не ревность, которая бывает сродни ненависти…  Любовь - там, где есть красота… Только через прекрасное приходишь к любви, только так…
Такие разные, мы так похоже чувствуем!.. Разве не это - главное?   Мы  любим и чувствуем друг друга.  И  не разность это, а – близость. Когда ближе не бывает  и быть не может...
«Брат мой по человечеству…» - кто это сказал? Брат мой по человечеству, любимый мой…

                9.
В те  дни, когда Ясиру уезжал  навещать свою мать, шли  бесконечные дожди. Прохожие за окнами  грустно  брели  по асфальту  под бесчисленными зонтами. Мне становилось нестерпимо одиноко.  Виолетта  уже пару раз делала  мне замечания, и  я понимала, что скоро она может взорваться. Тогда, собрав волю в кулак, не впервой я выдавала все, на что способна. Но внутри меня продолжало разрастаться новое чувство - страха расставания.
Ну почему я не могу быть счастливой, почему во мне обязательно просыпается это с детства взращенное неверие в постоянство радости?.. Привычно занимаясь по утрам переводами, вычитала японскую мудрость: «Те, кто встречаются, неизбежно и расстаются…». Кольнула не случайно встретившаяся эта фраза…
… Это было удивительно, но при всем моем скептическом отношении к неискоренимому нашему «совку», я обнаружила в себе это  свойство – тосковать  по дому. По нашей по-сибирски не яркой, но такой родной в своем запустении осени. По лицам своих земляков, которые казались здесь, вдалеке,  воплощением выразительности. Я не умела различать выражения чувств  на  лицах японцев.
Несколько дней мы были взбудоражены тем, как обошелся менеджер с одной из девочек. В тот день, когда Оле пришло из Петербурга известие о смерти ее дедушки, тот настоял на том, что Оля  не должна пропускать выступление. «Это ваша работа, ничего личного…»,- ледяным тоном  дважды произнес он эту фразу. Его абсолютно не тронул ни заплаканный вид Оли, ни наше заступничество. Виолетте оставалось только и сказать: «Девочки, контракт…».
Звучащая вокруг японская речь, становясь понятнее с каждым днем, оставалась все же для меня чужой. Сходив однажды, еще в один из первых дней пребывания здесь, в знаменитую японскую баню – онсен -  я была ошеломлена тем, что одна из женщин чуть ли не тыкала в меня пальцем, кажется, восхищаясь белизной моей кожи, что совсем не смягчало этой  бесцеремонности. При том, что японцам  совсем не свойственно подобное поведение, и крайностью считается даже прикосновение к другому. Они и в очередях-то  стоят в полушаге друг от друга, а, не дыша  в затылок, постукивая в спину и. поторапливая тебя, как порой принято у нас.
…А эти вечные напоминания о том, что здесь не любят иностранцев. Вот своих соплеменников японцы любят, это верно. Помню, как поразил нас один из пассажиров в самолете. Во время перелета, маленький невзрачный японец, встал и громко попросил поднять руки всех, кто является японскими подданными. Пересчитав сограждан, он сел. Во время обеих пересадок, он внимательно следил, все ли его соотечественники  заняли свои места. И только потом опускался на сиденье сам. Похвальное чувство. Но виделось в этом и отчуждение от всего остального мира. Я часто вспоминала этот эпизод. 
Любуясь красотами бесконечных водопадов и фонтанов, иллюминаций с бесчисленными яркими фонариками, цветением диковинных растений, восхищаясь умением японцев создавать красоту на каждом сантиметре пространства, я  все же ощущала  какую-то пустынность души, и лишь беря  в руки ладонь любимого, переставала чувствовать одиночество.

…Выходя из душевой, я расслышала конец фразы Татьяны,  танцовщицы из нашего состава: «…замуж за азиата?! Да ни за что!..». Увидев меня, девушки живо заговорили о прическе дикторши, возникшей на  экране стоявшего в холле телевизора.
Мне тогда все это показалось смешным. Я даже не съязвила по обыкновению. Хотя мысль, что Тане, обладательнице удлиненно-надменной физиономии, назойливо напоминавшей мне о породистых скакунах, участь замужества не слишком грозит, у меня и возникла.
.


Рецензии
Вспомнилась характеристика Японии, данная Эдуардом Лимоновым - изысканная сложность. Именно эта изысканная сложность раскрыта в каждом эпизоде данного фрагмента. Отношения, бытовые мелочи, сам строй эмоций... этого не выдумаешь. Всё настоящее.

Елена Тюгаева   30.08.2013 20:25     Заявить о нарушении
Елена, мне очень важны ваши отзывы. Спасибо!

Айгуль Бескемпирова 2   31.08.2013 09:30   Заявить о нарушении
как точен Лимонов!

Айгуль Бескемпирова 2   31.08.2013 09:38   Заявить о нарушении