Глава 38. Первый тройственный союз

Мурлов, или Преодоление отсутствия. Глава 38


Глава 38.
Первый тройственный союз.


За неделю до этих событий Мурлов встретил в бане Федю Марлинского, которого и забыл уже, когда видел в последний раз.

— А я думал, ты в Москве, — сказал он.

— Москва — не по мне. Мелковата будет, — пробасил Марлинский.

Федя был такой же напористый здоровяк, пышущий уверенностью в своей правоте, но в то же время это был совершенно другой человек. И без того резкие черты характера обострились еще острее, он совершенно разочаровался в женщинах, что вообще-то для его лет было странно, в нем появилась нервозность и глаза горели какими-то неоднородными вспышками. Пугали эти глаза. Федя достал бутылку «Кавказа» и луковицу из старой заляпанной сумки.

— Жаль, хлеба нет, — сказал он. — Ну да не впервой без хлеба. А я совсем переквалифицировался в «живописца», — он откусил пол-луковицы прямо в шелухе, вторую половину протянул Мурлову. — Помнишь, за месяц в общаге мешок лука уговорили. Эх, жареный с салом — вещь! Такого разве в столице поешь?! В училище преподаю, технику живой писи. Ничего получается. Совсем как живая. Ты-то как? Там же?

Мурлов вяло стал рассказывать о себе, но вдруг заметил, что Федя его не слушает, весь ушел в собственные мысли, которые Бог знает где рассеял в этой жизни.

— А ведь брат мой так и не нашелся! Пропал! — вскрикнул вдруг Федя и смахнул слезу с глаз. — Помнишь? Какой ум был!

В этот момент к ним на скамеечку плюхнулся гражданин приличного вида, их годков, с усами и наметившимся брюшком, привыкшим к сладкой еде и питью. В руках он держал бутылку водки и двухлитровую бутылку минеральной воды. Так держал, будто не знал, что с ними делать.

— Что-то меня, ребята, к вам тянет, — сказал он.

— Милости просим, раз тянет, — отозвался Федя, заметив дары. Он поставил пустую бутылку из-под портвейна под ноги. — Кавказ подо мною. Знал Пушкин, что воспевать.

Незнакомец протянул бутылку Феде, а Мурлову стал объяснять, что эта минеральная вода — его минеральная вода, то есть самым натуральным образом. Даже называется его именем, вот...

— Сцедил, что ли? — спросил Федя.

— Нравитесь вы мне, ребята, — сказал хозяин воды. — Незлобливые вы и не мелочные.

— Уж какие есть, — согласился Марлинский, отхлебнув добрый глоток «Столичной», и передал незнакомцу бутылку и остаток луковицы. — Шелуху вон там сними.

— Борис Борисыч, — привстав, представился незнакомец. — Боб — для вас.

Через двадцать минут Федя допытывался у Боба, в чем его кредо, а тот не понимал Федю и все говорил про свою воду. Но разговор был чрезвычайно интересен, в том числе и в его мировоззренческой части.

У Феди глаза горели и он энергично жестикулировал, как какой-нибудь Лучано из Салерно, совсем несоразмерно своей комплекции. Комплекция уже явно досадовала на разошедшегося хозяина. Боб же, развалившись, как патриций, поглаживал свой живот и благодушно иронизировал над Федей. Это выходило у него гармонично. Марлинский, впрочем, в долгу не оставался. Но отстреливался все-таки как бы на бегу. Казалось, встретились два старых друга, и не Мурлов с Марлинским, а Боб с Федей. Мурлов за это время успел дважды попариться.

— Поклянемся, что навек будем вместе! — услышал Мурлов после парилки и не удивился. Иных людей, за минуту до этого абсолютно чужих, поистине водой не разольешь. Даже в бане.

— На чем будем клясться? У тебя есть что-нибудь эдакое? — спросил Федя Мурлова. — А то у меня вот, кроме сумки этой пустой, ни черта нет. А у тебя? — обратился он тут же к Бобу.

— У меня есть, — сказал Боб. — Момент.

Он принес визитную карточку, на которой рубашка была словно сшита из южного ночного неба — так она переливалась в зависимости от освещения, а на лицевой стороне были смешаны цифры, иероглифы, готические буквы с какой-то арабской вязью.

— Вот на ней, — сказал он.

Федя недоверчиво посмотрел на визитку.

— Ты уверен, что на ней можно клясться? Уж тогда лучше на моих отечественных трусах давай. В них святости, думаю, больше будет. А это, что это? Кабалистика какая-то.

— Какая кабалистика? — Боб даже сел. — Это визитка всемирно известного предпринимателя...

— Всемирно известного проходимца.

— Не надо. Он одних арыков провел черт-те сколько, а ты — проходимец! Всю Азию перерыл. Так что можешь на трусах своих клясться, а мне и визитка сойдет. Хочешь знать, он святой человек, человек воды. Знаешь, что он мне сказал? Для меня, он сказал, твоя (моя, значит), твоя святая вода, моя (его, то есть) святая вода, она как Глава о всемирном потопе из священного писания. Святой человек! Жаль, Голубев неправильно отнесся.

— Ну, и кто он? Из Штатов, небось, или душман, «дух» какой-нибудь?

— Гаучо. Из Аргентины.

Тут даже Мурлов удивился.

— Занесло же его, однако!

— Да, но язык русский лучше нас знает. Хотя и на гаучо не похож. Я, правда, ни одного гаучо живьем вот так вот не видел, даже не знаю, что это такое. Помню, фильм был, «Война гаучо», а о чем он?.. Такой маленький, рыженький. А может, и черненький? — задумался Боб. — Но крепыш. Не столкнешь. Как влитый на земле стоит, — Боб, словно картой, щелкнул визиткой об лавку. Карточка спружинила и отскочила в сторону.

— Ладно, давай клясться, — согласился Марлинский. — Где она, визитка твоя?

Визитка как испарилась. Члены тройственного союза осмотрели все кругом, но визитки нигде не было.

— Спер, что ли, кто? Да кому она нужна? — сказал Боб. — Ну, да черт с ней! Давай твои трусы, Теодоро.

— Вот я потому и с бабами завязал, — сказал Федя. — Только соберусь какой-нибудь поклясться в вечной любви, а она тут же непонятно куда исчезает. Так что у меня целибат.

— Это ты зря, — не одобрил его Боб. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать — так уж лучше от бабы, чем от целибата.

По зрелом рассуждении все-таки поклялись на том месте лавки, где только что лежала эта чертова визитка, вечно быть вместе и никогда не разлучаться ни при каких обстоятельствах. Ни-ни!