Хотел Высокой любви

(любовный разсказ.)
" полюбил комар комариху"

Невдалеке, за несколько больших городских зданий и располагался этот самый хотель .так тут все говорят, - Звездный.
Именно про него говорили ему, мол, когда выйдешь из областной больницы, то сразу налево, а там увидишь.
Мимо не пройдешь.
Искать гостиницу попроще, а значит дешевле, не было ни сил, ни духу.

А этот близко, почти рядом.
Вон вверху, на темнеющем уже небе видны красные пламенеющие буквы. Назад повернешься - и вот она, высокая областная больница.
Там уже вспыхивали окна, целые ряды по периметру. Некоторые ряды оставались темными - рабочий день закончен
—Готовьтесь назавтра - сказали им.
Назавтра значит на завтра, гостинца Звездная, - значит Звездная.
Правда, еще кто то назвал ее Отель высокой любви, но думаелось ему, что до такого подражания американцам, даже тут в местечковом городе,дело еще не дошло.

Далее седой серый мужчина свернул еще и на этот раз окончательно. Он уже шел среди черных, глубоко - сияющих стен - окон. И даже здесь, в высоких плоскостях, как в телевизоре, отражалось, двоилось красно - огненными буквами название
И несколько раз выплывала и пропадала в глубинном черном тумане одинокая фигура человека. Плечи согнуты, в руках простенькая сумка, а когда ветер рванул на спине плащ такое же сразу произошло и там.
Остановился и увидел себя в этом темном зеркале. Дома у них оставался телевизор. Сейчас как раз время смотреть его.
А тут оказывается он сам и есть герой какого то фильма. И только теперь стало ясно, надо ждать до самого конца.
Остановился, передохнул - иного решения не было. Дети далеко и жили отдельной другой жизнью. И пока им старались много не говорить…Да и делать было нечего - теперь за все отвечал кто - то другой. И потом, мать, давным - давно уже покойница, говорила ему: на улице, на виду, плакать нельзя, слезы падут даром.

Четко и аккуратно, как некогда в армии, направился к двери и распахнул ее. Такая тяжелая на вид, она неожиданно легко и сразу разлетелась на целую делегацию.
Поспешно закрыть ее, мешала сумка в руке
Навстречу ему смотрели двое, женщина, сидящая за длинной дубовой стойкой, а перед нею охранник в ярко - разрисованной, как в кино, форме. Туго перепоясан стародавним кожаным ремнем, с металлическим неизвестным блеском сзади. Такой ремень был у мужчины, когда служил десантником. В далекой юности красивой и сильной.

Когда же все сладилось, он ужаснулся той сумме, которую должен был заплатить за трое суток пребывания в этом самом «хотеле».
Три дня и целых двенадцать его рабочих смен. Почти две недели труда улетали псу под хвост, под которым на кожаном ремне висели никелированные наручники
Но согласился. Деньги, разумеется, вперед.
Тут его что - то толкнуло и он взял два дня, а не три, как говорили ему дети.

Они немножко выслушали его, что это он привез в эту знаменитую ПО ВСЕМ ГАЗЕТАМ областную онкологическую больницу свою жену.
И завтра, послезавтра все выяснится, но вначале будут уложить ее под огромный голенастый аппарат, сверкающий хромом, что то из космических страстей...
Доктор законно гордился этим аппаратом
Они вдвоем смотрели на большое рекламное фото, словно это был телевизор. Из телефильмов о будущем, фэнтази одним словом.
И они очень боятся, хотя откладывать этого было уже совсем нельзя.
Они - это он и она.
Его посадили в лифт и показали на какую кнопку надо нажимать.

После короткого, на три вздоха, полета наверх, уже по коридору, до него дошло, что именно на прощание в спину сказал охранник. Оказывается, тот предлагал ему тутошних женщин.
Дошел до него и смысл сказанного слова —норка.
Нет. не шуба, а гораздо ниже
—Есть и под вас. Совсем недорого, все ж таки мы не Москва. Только так, чтобы я знал.
А у него все в голове все еще крутилось что это вроде местного сервиса, какие там никакие медсестры, ведь  это знаменитая больница рядом, созданная на пожертвования областных богатых людей, а значит профессиональный уход, или что там подобное.
Но все это было неправда.

Он открыл дверь и вошел внутрь.
Доставшийся ему номер был огромен и он в нем был один.
И вовсе не в длину - ширину, а по высоте. Нескончаемая высота потолка и люстра где - то там наверху. Даже не верилось, что можно так строить.
Он стоял снизу центра люстры и думал.
Поневоле вспоминал, что охранник предлагал ему то самое, но только чистое и молодое, что должно было вылечиться у его жены.
А затем заодно вспомнил, как впервые ломал "целку" своей.
Давно это было, а вот не знал, что это можно выразить в деньгах и даже пересчитать на рабочие дни.

На полу был темно-голубой ковер, на окне длинные белые занавеси знакомого рисунка и покроя. Такие были у них тоже.
Вздохнул, вернулся к двери, запер ее и снял туфли. Прошелся. Наметил себе место.
Открыл тумбочку при кровати и поставил сумку. Потом стал рукой лапать карман, забыл, что уже с три года как не курит.

Достал похудевший бумажник и три раза пересчитал деньги. Но так и запомнил сколько, раньше всеми деньгами заведовала она.
Посидел еще немного, спрятал бумажник под подушку и пошел. Извечное слесарское любопытство погнало обследовать ванну и туалет.
Оборудование было новое, заграничное и поставлено с умом. В шкафчике над ванной он нашел три сигареты с золотым обрезом. Словно специально для него оставлены, а может тут сервис такой.

Потом снова постоял над люстрой. И уже по деловому пошел к кровати. Огромная кровать, на целую шведскую семью. Да еще и ему место останется сбоку.
Хотелось есть, но все продукты он оставил в больнице в большом холодильнике, в тайной надежде, что ни понадобятся ей.
Что если она захочет картошки, самой первой, молоденькой, да еще с новой российской селедкой! либо же черного хлеба с хорошим деревенским маслом, а ведь есть еще огурца и два своих первых красных помидора, которые он так радостно сорвал вчера на даче…
Вздохнул и лег на кровать. Не потому, что хотелось спать, но надо было ждать. Уже перед самым - самым сном он подхватился и бросился к окну. Жена часто заставляла открывать окно на ночь, ведь она так любит свежий воздух.

Вернулся и лег по настоящему. Долго - долго он будет спать.
Проснулся он от того, что ему хотелось плакать.
И это уходящее от него ощущение плача, настоящего плача, как в детстве. Когда рыдаешь и знаешь, что тебе обязательно после как- ни будь снова будет хорошо. Ему приснился самый настоящий полнокровный чистый сон.
Но только она миловала и обнимала его как тогда. Когда на пятнадцатый или даже семнадцатый раз у нее самой стало получаться.
Она тогда такая гордая ходила, жаль, что почти некому рассказать про эту нагрянувшую невзначай радость. Оба они тогда ждали своих вечеров и до сих пор в шкафу жива та простынь.
Огромное, белое и душистое, как облако в летний день
И далекий ее чайкин крик напоследок, еще более сверху, чем люстра.

Встал, и путаясь в высоких белых занавесях, как в женском белье, уцепился за край полностью распахнутого порывом ветра, окна…
…впереди и внизу была чужая расцвеченная темнота наступившей наконец - то ночи.
Он не стал глядеть вниз: оттуда доносился женский смех, ни вперед, где должны были сиять окна завтрашней операционной.
Теперь, сейчас уже нет..
Ни ее, ни ее крика.

Все было неправдой. Осторожно, как чашку полную до краешков, он поднял лицо вверх…
Огромный, закругленный как череп человека изнутри, свод весеннего темно - голубого глубинного света, звездного как никогда, обнял глаза и душу…
—Неужели ее не будет для меня!? - вдруг спросилось у него в душе, - А я!? Где тогда буду я!?

Ни этот отель, ни это, предлагающее какое - то решение, звездное небо, ни другая счастливая жизнь - ничто не могло заменить того, что было.
Ничто теперь не было важнее того, что должно было завтра.
Сейчас там, в глубинном космосе летят и набирают свою жесткую неживую силу те лучи, которые сегодня пронижут их тело.
Какие мы все маленькие и беззащитные, какие мы комарики…
А ведь лечение только - только началось по серьезному и уровень денег серьезно. как здровоье у человека, ставшего инвалидом, понизилось
Хотелось есть, но из продуктов был только кулек с сахаром.
Такой маленький, сиротский, совсем из его полуголодного детства.

Конечно, тут можно раздобыть ложку, для этого и существует сервис в отеле и его конкретные представители, но мужчина достал из пиджака свои рабочие очки и подцепил на первый раз совсем маленькую кучку и доставил ее в рот.
Плохо что руки дрожали и сахар, как слезы, утекал вниз. Но таяло.
Жизнь прошла, жизнь просыпалась, как этот сахар, а он словно впервые узнал об этом. И теперь надо было внутренне готовиться к этому.

Хотя вообще - то он всегда был готов. Надо только вспомнить уроки из детства.
Ну там, когда летаешь во сне или желаешь отомстить всем своим врагам. А для этого надо было превратиться в сгусток пламени. Или лучи смерти, которыми обладает только он.
Потом в ванной он выпил воды из - под крана, и зановоь прислушался к неведомым голосам…
Они определенно стали слышнее. Вновь подошел к окну.
Надо было и в самом деле, хоть немного поспать, тем более такие деньги были затрачены. Но сил, даже на самый простой сон, не было.

Очень поздно, перед самым рассветом, а небо по летнему спешит и старается  светлеть, охранник вышел во двор.
Во всех окнах, где должен быть погашен свет, - темно. Охранник зевнул, вновь глянул на небо, только в промежутке между торцами зданий можно было понять, как медленно начинает проясниваться узкий городской кусок неба…
Охранник хотел зевнуть во второй раз, но тут в самом верхнем этаже правого крыла, в распахнутом окне номера 508 вспыхнуло ровное маленькое сердечко зажженной спички.

Кто - то закурил сигарету, и равномерно источив одну, от окурка зажег следующую. И третью, - все так же спокойно и равномерно.
Охранник уже знал, что знающие люди избегали и этот этаж, а уж номер в особенности. Хотя кое - кто специально выбирали именно его.
Уж слишком близко от "онкологички", слишком видно
И потом, там на верхнем этаже этого старинного здания, охранник это специально проверял, в чердачном помещении несется и посвистывает себе вентиляторный ветерок в широкогорлых медных трубах.
Но сейчас это вовсе не ветер.
 
Это поют и доносятся до нас, до нашего слуха, высокие женские и басовые мужские голоса. Они теперь не мешают друг другу, а существуют вместе.
И поют и славят они об одном - о той любви, которая посетила и дала им вечную жизнь.
Они поют о том, что отныне и навсегда они станут вместе и ничто не разъединит их, а общим домом станет вот этот выпуклый космический свод.

Когда - то в древности здешние пастухи, воины и мужи, на вон тех далеких меловых холмах умели нести всем такие песни на своих камышовых свирелях.
Коровы и козы переставали быть тогда просто мясом и молоком…
Мы все - живые, и наши страдания это путь наверх и навсегда.
Это то, что есть в каждом из нас; это то, что больше нас всех…
И тогда ночные звезды проливаются на землю тонким сияющим цветом.
Именно этот цвет ясно виден из окна на пятом этаже - химический свет ультрафиолета, которым залита операционная комната.
Мужчина не сводит глаз со вспыхнувших только что окон в онкологической больнице.

Теперь отныне и навсегда все висит на мне, а я сам вишу даже не на волоске, на ниточке, которую когда - то выдернула из своих юбок мать, чтобы перевязать мой дергающийся от боли палец в нарыве под ногтем.
Моя мать была колдуньей в своем маленьком мирке
А я и не знал, что ее слова будут иметь такое значение для меня!
—"Пройдет время, взойдет солнце, нитка истлеет и порвется, пусть теперь у Ванятки моего боли не будет никогда!"

Мужчина не смотрит вниз. Там нет ничего интересного.
Нам двоим тут уже нет ни места, ни счастья.
Но вот поднялся уже утренний ветерок, дул, дул, а потом взмахнул белой занавеской.
В рамке между двух торцов зданий показалось солнце, самый краешек и стало быстро вставать, день начался .
Медленно вспыхивает очередная утренняя заря.

Жизнь продолжалась все так же, но уже там, внизу, на Земле.