Преступление и наказание

               

    В то лето мне, тринадцатилетнему подростку,  сильно не повезло.   В самом начале июня я  поломал руку и  полтора месяца пролежал в больнице.  Лишь в конце июля я  смог поехать к бабушке в деревню, где я обычно проводил каникулы. 
      От  своих  деревенских друзей  я узнал, что многие  наши знакомые ребята воруют деньги в магазине Фенина -  соседней деревушки, расположенной в трех километрах от нашего села. Особенно преуспели в этом деле  Юрка  Копьев, авторитетный парень, приехавший, как и я, в деревню из Губина, и Ленька Хлебатков, молчаливый  белобрысый подросток.   
     Я страшно им завидовал.  Год назад у меня погиб отец, и теперь мать одна воспитывала нас с братом.  Жили мы бедно. Денег не хватало. Надвигался новый учебный год, а  у меня не было одежды, в которой я мог бы ходить в школу. Мне хотелось  помочь матери и бабушке, отдававшей нам всю свою мизерную пенсию.  Я попросил Леньку взять меня на дело. 
    В начале августа мы с Ленькой  пешком отправились в Бабровку за школьными учебниками. День был чудесный:  сияло  солнце, голубело небо. Слева от нас  зеленели яры,  справа –  желтели колхозные поля.  Мы шли легко, быстро.
      Ленька намекнул мне, что на обратном пути мы зайдем в Фенино, чтобы провернуть дельце.  Меня захлестнул восторг.  Я подумал, что наконец-то смогу внести лепту в наш семейный бюджет.
     Семь километров пути преодолели часа за полтора. Пришли в Бабровку.  Нужных учебников в книжном магазине не оказалось. Вышли на улицу.            
        Рядом с магазином за железной  стойкой полная неповоротливая женщина торговала  котлетами. У меня разыгрался аппетит, но я не мог тратить  деньги, которые бабушка дала мне на учебники. Ленька,  воспользовавшись тем, что продавщица отвлеклась на другого покупателя, вытащил у нее из-под носа  две котлеты. Мы зашли за угол  магазина и съели их. Я был в восторге.  Мне казалось, что у меня началась новая интересная, полная приключений  жизнь.
        Насытившись, мы направились в Фенино, находившееся в километрах  четырех от Бабровки.   По дороге Лешка проинструктировал меня, что я должен буду делать в магазине. Задача, стоявшая передо мной, была несложной - прикрывать Лешку  от глаз продавщицы.
       Добрались до Фенина. Зашли в магазин,  располагавшийся  на краю деревни возле леса.   Он  был до отказа заполнен покупателями.   Прилавок напоминал букву «П». С одной стороны торговали  продуктами, с другой – промтоварами.
       Мы сделали вид, что рассматриваем сладости на полках, но на самом деле Ленька изучал  обстановку. 
     Продавщица, женщина лет сорока,  брала деньги у покупателей и бросала их в деревянный ящик, размещавшийся под прилавком.
      Отпустив консервы и соль покупателям, она  побежала в другой конец магазина продать кому-то тряпки.   
       Слева от меня стоял крупный  старик в соломенной шляпе с костылем, справа, возле прилавка,  - Ленька.
     Ленька подмигнул мне, и я встал на линию огня. Корпус Леньки остался прямым,  голова была приподнята (казалось, он продолжает рассматривать товары, лежавшие на полке),  но  правая рука тихонько поползла к ящику. Я делал вид, что по-прежнему смотрю на конфеты.
    Когда я услышал, как зашуршали ассигнации, меня стал душить нервный смех. Все мое тело сотрясалось от этого дикого совершенно неуместного смеха. Одновременно меня охватил ужас: я мог привлечь к себе  внимание,  и нас могли поймать на месте преступления.  Операция оказалась  на грани провала.  До моего слуха донеслось угрожающее Ленькино шипение. Кулак товарища ткнул меня в бок.  Я с трудом подавил смех.  Ленька продолжил работу. Снова зашуршали ассигнации.    Я  до боли прикусил себе губу, чтобы подавить свой  предательский смех.   
      Наконец, Ленька отошел от прилавка. Чтобы не вызвать подозрений,  мы не спешили покидать  магазин. Ленька купил  бутылку  дешевого  вина,  два плавленых сырка, триста граммов пряников и карамельки. После этого мы вышли на улицу и направились домой.  Дорога шла через лес.  Мы остановились на поляне, чтобы отдохнуть и поделить добычу. Ленька достал  из туго набитого деньгами кармана две десятирублевые ассигнации, протянул мне.
     - Это тебе, – сказал он.
     Совесть не позволяла мне взять такую крупную сумму. Моя лепта в дело была значительно скромнее. Более того, польза от моего участия в операции была сомнительной. Я скорее  мешал товарищу, чем помогал.
     - Это слишком  много, - сказал я смущенно и вернул ему одну ассигнацию.- Хватит одной десятки. Я мало тебе помог.
     Ленька отказался взять деньги назад. 
    - Бери, - сказал он  твердо, и десятка снова прилетела ко мне.
     Я решил, что отдал дань приличиям, и  с радостью положил обе ассигнации в свой карман.
  Я предвкушал, как  будут радоваться мать и бабушка, когда  я отдам им деньги.  «Как раз мне на ботинки хватит», - думал я восторженно.
     Ленька открыл бутылку  вина, протянул ее мне. Я сделал несколько глотков и вернул ее Леньке. Тот  одним залпом  выпил сразу треть ее содержимого.  Бутылка снова перешла ко мне.  Я, как Ленька,  приложил горлышко к губам, приподнял бутылку. Вино забулькало. Но опыта пития алкоголя у меня  тогда еще не было. Вино пролилось  на мою  рубашку с голубыми  полосками.  На груди появились кровавые пятна, что меня сильно огорчило.
      Выпив вино, закусив сырками, пряниками  и конфетами, мы продолжили путь. От выпитого вина  кружилась голова, слегка пошатывало. Настроение у меня было приподнятое. Я запел пионерскую песню:
       Мы шли под грохот канонады,
        Мы смерти смотрели в лицо.
        Вперед продвигались отряды,
        Спартаковцев – смелых бойцов.
     Ленька шел молча. Не зря он имел кличку Тихий.
     Когда мы зашли в свое село,  я уже почти полностью  протрезвел. Чтобы заглушить запах вина,  мы пожевали какую-то траву.
      Я зашел в хату. Бабушка была дома. В то время ей было пятьдесят девять лет, но она не утратила следы своей былой красоты: у нее была статная фигура, правильные черты,  умные  голубые глаза. 
      Я вернул ей деньги, которые она давала мне на учебники, а потом,  протянув две украденные десятирублевые ассигнации,  сказал, что нашел их.  Я думал, что бабушка обрадуется, похвалит меня за удачную находку, но мои ожидания  не оправдались.  Она взяла деньги,  а потом подозрительным тоном спросила, где я их нашел. Ее пристальный  подозрительный взгляд смутил меня. 
  - В Бабровке, - ответил я бодрым тоном, - на дороге.
     Я думал, что на этом разговор о деньгах закончится, но бабушка продолжала меня допрашивать.
  - А может, вы украли эти деньги? – допытывалась она. –  Ленька-то ворует. Это все знают.
   -  Нет. Нашел, - повторил я упавшим голосом и виновато опустил голову. Я чувствовал, как от смущения запылали мои щеки.
  - Украли! - проговорила бабушка уверенным тоном.- Рассказывай, как было дело.
Я больше не мог врать и  стал «давать показания».   
–  Что ж вы натворили! Вас же теперь в милицию заберут. Ты на год старше Леньки. На тебя все и свалят. В том магазине многие воровали. А на тебя все спишут. За всех будешь отвечать.
     У меня от страха затряслись поджилки.
    Тут бабушка заметила винные пятна на рубашке.
    - А это что за пятна? – строго спросила она. – Вино пили? 
    Пришлось признаться и в этом прегрешении.
   Как назло в это время откуда не возьмись  в хате появилась моя мать  - невысокая, полная, с почерневшей от горя кожей, со вздернутым носом,  крайне неврастеничная женщина. Она приехала из Губина проведать нас. Я умоляюще посмотрел на бабушку, взглядом попросил ее,  чтобы она  не рассказывала матери о моем проступке. Но бабушка без внимания оставила мои мольбы.   
    - Ой Настя, Настя. Тут такое дело…
    Через десять минут  мать знала все о моем  преступлении. Она  пришла в ужас.
-  Что ты натворил!  Тебя судить будут. В колонию посадят. Мне бы легче было, если бы ты умер, чем такой позор! –  закричала она.
      Думаю, мать произнесла эту фразу из воспитательных соображений, но тогда я был убежден, что она говорит искренне. После ее слов что-то перевернулось во мне. Душу обожгло. В голову полезли мрачные мысли. 
Год назад мы похоронили отца. Когда гроб опускали в могилу, мать в отчаянии пыталась прыгнуть в нее.  Ее чудом удержали. А теперь она предпочла бы, чтобы я умер.  А я ведь хотел как лучше. Я хотел ей помочь. Я думал, что она и бабушка обрадуются, что я добыл денег. Разве сами они так не делают?  Взять, к примеру, бабушку. Четыре года назад мы с нею сдавали молоко.  Молочник, хромой старик,  переплатил ей двадцать рублей.  Она же не вернула ему деньги. «Его можно обмануть. Он всегда нас обманывает», - объяснила она  свой поступок. Но ведь продавцы тоже всегда нас обманывают. Почему у них нельзя  в ответ украсть?   Или взять моего отца. Он всегда приносил с работы то доски, то цемент. Мать его одобряла. А когда я украл деньги для  семьи, то она готова от меня  отречься. Ей легче было бы, если бы я умер. Почему такая несправедливость?
      Эти мысли лезли мне в голову, но тогда я еще не  умел облекать их в слова,    не умел выражать их вслух.
    Наше жилище приобрело сходство с растревоженным ульем.   
  - Если милиция придет, не признавайся ни в чем, - наставляла меня бабушка. – Говори, что ничего не знаешь.
     Но к нам пришел не милиционер, а  отец Леньки – дядя Вася,  мужчина лет сорока двух, невысокого роста, светловолосый, работавший шофером в колхозе. У него  встревоженный вид.  Оказалось, что Ленька, как и я,  тоже был разоблачен.
     Дядя Вася  стал меня допрашивать.
   - Рассказывай, как вы с Ленькой украли деньги, - потребовал он.
    Я решил все отрицать.
  Мы  не воровали,  – отвечал я неуверенно, подавленно, виновато опустив голову.
     - Не ври. Ленька во всем признался.   
     - Не знаю. Может, он украл, когда я отошел куда-нибудь.
     Мои ответы понравились дяде Васе.
     - Ну ладно. Только ты ж не будешь так говорить, если тебя начнет милиция допрашивать, - проговорил он скептически. – Ты же во всем сознаешься. 
    Тяжело вздохнув и покачав головой, он пошел домой.
   Бабушка с матерью приглушенными голосами продолжили обсуждать наше преступление. Бабушка  осуждала родителей Леньки, которые якобы поощряли  Леньку воровать.
     У меня было подавленное настроение. Воображение рисовало, как меня арестовывают, судят. Первого сентября все пойдут в школу, а я буду сидеть в колонии. Узнают одноклассники, учителя.  Скажут: «Ну не ожидали такого от Гашкина».  Меня терзали страх и стыд.
       Сон был тяжелым, тревожным.  Проснулся с горем в душе. Я был уверен, что с минуты на минуту за мной  приедет милицейская машина. 
       Сел за стол позавтракать, но еда не лезла в горло. По инерции я занялся привычным делом. Пришел с ребятами к гаражу, к огромной цистерне. Из двух болтов, гайки  и серы, счищенной со спичек, сделал  «гранату». Бросил ее в цистерну. Раздался  мощный «взрыв». Но, терзаемый ожиданием неотвратимого  наказания и позора,  я не испытал ни малейшей радости.
      В голову мне пришла мысль вернуть украденные деньги в магазин. Мне казалось, что если я избавлюсь от них, то   моя жизнь станет такой же, какой была раньше.  Я поспешил домой.
    -  Давай я отнесу деньги назад в магазин, подброшу, - предложил я бабушке. 
   - Нельзя. Ты зайдешь в магазин, а тебя поймают. Спишут на тебя всю недостачу. Теперь уж тихо сиди. Будь что будет.
     Я потерял последний шанс снова стать честным человеком.
      Мать уехала в Губин. Я остался жить в деревне.
     Прошло  два, три дня. Милиция не приезжала. Затеплилась надежда,  что меня не арестуют.  Прошла неделя. Милиции не было.  Горе отступило.  Я повеселел. Но лишь через три недели  я окончательно  поверил в то, что  избежал разоблачения и ареста, и воспрянул духом.   
      В сентябре я пошел в седьмой класс. Никто из моих одноклассников и  учителей так и не узнал о моем преступлении.
    А украденные двадцать рублей  были использованы по назначению: на них мне купили ботинки.