Ольга. Часть 6

Часть 6


Снег уже сошел, уже начала потихоньку подсыхать раскисшая весенняя земля. Теперь мы каждое утро поджидали друг дружку у старой липы, чтобы тайком, по-родственному, улыбнуться, поздороваться и до остановки, где собиралась вся школьная толпа, пройти рядышком вдвоем, рассказывая на ходу, как прошел вечер, кто что смотрел по телику, как спал ночью и чем занимался с утра. Наша маленькая тайна стала нашим тайным, огромным счастьем жить и относиться друг к другу, как брат и сестра, строго следя при этом, чтобы со стороны никто ничего не заподозрил в нашем поведении и наших новых отношениях. Лишь одна Лариска все увидела, но, ничего не зная, поняла все по-своему. Приглядываясь к поведению наших друзей, я стал вдруг замечать, что где-то глубоко внутри она страшно ревнует меня к Ольке, хоть и всячески старается не показывать это. Но робкие, растерянные взгляды Ларискиных карих глаз в мою сторону и недобрые взгляды этих же глаз в сторону моей тайной сестры я перехватывал теперь все чаще и чаще на уроках, на переменах, да и, просто так, на улице.

Неожиданно на большой перемене ко мне подкатил Козлик или семиклассник Колька Козлов с воинской, сказал, что его послал Бармалей и спросил, не остались ли у меня пилки для лобзика. Он тоже хочет заняться выпиливанием, но с пилками проблема, и Колька готов обменяться со мной на что угодно, если эти пилки у меня еще есть. Не задумываясь и ничего еще не спрашивая, я сразу выпалил "Надфили!", чем привел Козлика в радостное и возбужденное удивление. Оказалось, что надфилей у него полно разных, даже с фирменными самодельными ручками из латуни, которые его отцу, капитану Козлову, кто-то когда-то подарил в большом количестве. На обмен сговорились быстро. За три пачки пилок Колька дает мне три новеньких надфиля - круглый, плоский и трехгранный и к ним одну ручку с винтом. Договорились, что мы встретимся завтра после уроков в раздевалке и сразу совершим наш взаимовыгодный обмен. К назначенному времени Кольки в раздевалке не оказалось, и я уже начал в сердцах обзывать его пустым балаболкой. Но минут через пятнадцать он влетел в школу с улицы, тут же начал извиняться, что забыл дома обещанную ручку и ему пришлось, сбежав с последнего урока, лететь к себе, чтобы притащить мне обещанное. Вот это да! Обмен состоялся мгновенно. Колька, быстро сунув в карман пилки, с той же скоростью вылетел обратно, а я все ещё стоял у окна и с замиранием сердца вертел в руках эти надфили вместе с обалденной, очень удобной и профессионально сделанной ручкой, которая лежала в моей руке, как влитая.  Конечно, подпиливать уголки на фанере с помощью такой ручки  - это просто одно удовольствие. Большая входная дверь распахнулась и в раздевалку неожиданно заглянула Олька.
-- Гош, ну ты идешь?
Олька, сестренка... Оказывается, она не пошла домой со всеми, а осталась на улице тихо и робко ждать меня, своего братика. Стало неловко и жутко стыдно.
-- Ой, Олька, прости... Бегу уже...
Я похвалился ей своим приобретением, показал, как надфиль вставляется в ручку, как зажимается винтом и как удобно им будет теперь работать.  Услышав искренние, одобрительные отзывы сестры, я гордо сунул насаженный на ручку тонкий и острый трехгранный надфилек в карман куртки, чтобы на ходу можно было еще раз потрогать и острую сталь, и рифленую латунь. Все деревенские уже ушли, и мы решили первый раз в этом году пойти не по трассе, а наискосок через поле, потому что землю уже немного обдуло, да и в сапогах можно было потихоньку пролезть по любой грязи, если не идти прямиком по пашне. Едва мы перешли через трассу и пошли по проселку, Олька вытащила из сумки два бутерброда с ветчиной, заботливо сунув один из них в мою руку.
-- На, ешь давай!
Я с удовольствием умял душистый хлеб с нежным салом, Олька откусила от своего бутерброда половинку и вторую половинку тут же отдала мне.
-- Доедай...
Я начал отнекиваться, что ей тоже надо поесть, но сестренка была неумолима.
-- Ешь и не разговаривай!
Я улыбнулся, услыхав в её словах так знакомые с самого детства интонации тёти Кати. Олька спрятала смятый пакетик из-под бутербродов обратно в сумку, и мы зашагали рядом по дороге к лесополосе.

Собака вылетела из полосы внезапно и с жутким, неумолкающим брехом кинулась прямо на Олю, которая шла ближе к деревьям, где было немного посуше. Я не успел даже сообразить, что лучше сделать - просто идти мимо, не обращая на брех никакого внимания, или хватать палку и отгонять назойливого пса, как Оля, испугавшись от неожиданности, ойкнула и замахнулась на собаку школьной сумкой. Но собака, вместо того, чтобы трусливо отбежать, как делали все деревенские псы, хищно присела на задние лапы и, оскалив небольшую зубастую пасть, с рыком вцепилась в толстую парусину. Олька закричала, рванула сумку, собака отлетела и снова припала к земле для нападения. Стало жутко и очень страшно. Псина была не очень большая, рыже-черная, какая-то мелкая помесь овчарки с сельской дворнягой. Я так и не понял, почему она кинулась на Олю и, вообще, откуда взялась здесь эта дурная и явно бешеная собака? Соображать уже было некогда. Нутро мелко задрожало и первое, что я сделал совершенно неосознанно - рванулся вперед, закрывая своим телом сестру и обеими руками пряча её за своей спиной. Теперь хищная псина была прямо передо мной, глядела на меня безумными собачьими глазами и скалила мокрые, острые клыки. Сердце страшно заколотилось. Совершенно машинально, наверное, вспомнив фильм про Мухтара, я начал натягивать на левую руку край рукава своей болоньей курки, а правая, вспомнив, что в кармане лежит острый надфиль, тут же схватила и вытащила это единственное оружие, которым я мог сейчас защитить свою дрожащую и вскрикивающую за моей спиной сестренку.
-- Гошка!!! Осторожно!!! Она бешеная!!! Она укусит!!!
Я сжал зубы и замер, не зная, что теперь делать. Сказать Ольке, чтобы нашла палку? Но собака могла тут же кинуться на нее, едва Оля выйдет из-за моей спины. Повернуться или тихо пятиться задом? Но псина рычала, уже явно не собираясь отстать от нас, даже если мы отойдем от нее и оставим в покое. Оля не выдержала и из-за моей спины снова махнула сумкой. Псина опять вскочила и рванулась на эту сумку, желая вцепиться в нее зубами. Сердце упало от страха, но отступать уже было нельзя. Я выставил вперед свое острое оружие и сам кинулся на собаку. К счастью, она не успела отскочить от сумки и укусить меня за руку. Острие надфиля вонзилось в густую вонючую шерсть где-то между лопатками и шеей, и я, холодея от ужаса, вдруг почувствовал не только рукой, но и всем своим существом, как острая сталь, натягивая, пробивает собачью кожу, утопает во что-то мягкое и тут же упирается в твердое и шевелящееся препятствие. Кость! Я сразу понял, что надфиль уперся в собачью кость. Собака заскулила, завыла, тут же сильно вертанула оскаленной пастью, стремясь укусить мою вооруженную руку. Я двинул по её морде левой рукой, половина морды сразу провалилась под маленький хлястик на рукаве и запуталась, обмотавшись этим хлястиком. Псина начала дергать головой, стремясь вырваться и снова напасть. Я почувствовал, что сейчас потеряю равновесие, но инстинкт убивать ради самосохранения сделал свое дело. Я вырвал из собачьего тела окровавленное оружие, размахнулся и, уже валясь на своего зубастого врага, что есть мочи воткнул надфиль в собаку, даже не видя куда он теперь попадет. На этот раз рифленая сталь легко пробила шкуру, на мгновение уперлась в кость и тут же со скрежетом пролетела куда-то дальше. Собака оглушительно взвизгнула, но в тоже мгновение дико брыкающиеся передние лапы вдруг безвольно ослабли, подогнулись и жутко задергались подо мной в какой-то мерзкой, страшной конвульсии. Собачья пасть ослабла и раскрылась, хлястик оторвался от рукава, а Олька, с дикими криками изо всех тянувшая меня сзади за куртку, дернула вдруг так сильно, что я отлетел от раненого зверя и упал навзничь спиной на пожухлую траву.
Олькино лицо надо мной было страшным и белым, как мел на фоне серого, хмурого неба. Лишь глаза чернели двумя бездонными пропастями на этом белом полотне.
-- Гошка!! Вставай!!! Братик, миленький!!! Вставай скорее!!!
Братик... Она назвала меня братиком, и даже волосы вдруг зашевелились на голове от таких её слов. Я вскочил, но в глазах вдруг поплыло, голове стало невыносимо жарко, к горлу мгновенно подкатила дикая тошнота. Я успел лишь нагнуться, и все содержимое моего желудка в виде мерзкой жижи с остатками её бутербродов тут же вылилось из меня прямо перед сестрой. Меня трясло, желудок все еще мучительно выворачивало наизнанку, а Оля, заботливо обхватив меня за плечи, не отходила не на шаг. Стало вдруг неловко и стыдно, что меня вот так вырвало прямо в её присутствии, но деваться было некуда. Собака валялась на боку, скулила, дрыгала лапами, разбрызгивая во все стороны капельки крови из дырок в боку, а из грязной, окровавленной шкуры торчала, поблескивая и жутко подрагивая, желтая латунная ручка моего нового надфиля.
-- Гошка, ты что? Тебе плохо? Она тебя укусила? Ты весь в крови!!!
Оля уже ощупывала ледяными дрожащими пальцами все мое согнувшееся тело, ища следы собачьих укусов и заглядывая мне в лицо снизу испуганными черными глазищами. Тут же появился сложенный вчетверо ослепительно белый носовой платочек. Она принялась вытирать мои руки и запачканное лицо, изо всех сил стараясь оттереть грязь и брызги собачьей крови. Вся куртка была перепачкана и сильно разорвана. Я уже понимал, что мать вечером будет материться и орать на меня из-за этой куртки, а вовсе не из-за того, что я защитил сегодня нашу соседку и свою тайную сестренку. Ладно, ничего, пусть орет. Она же ничего не знает. Похожу пока в старой Гришкиной, а там видно будет...
Едва я пришел в себя, Оля тут же потащила меня подальше от этого страшного места, не дав даже приблизиться к мерзкой собаке, в которой остался торчать мой замечательный надфиль и моя замечательная ручка, которые были моими всего-то каких-то полчаса. Я не жалел ни о чем. Ради сестры, ради того, чтобы она успокоилась и ничего больше не боялась, я не стал подходить к издыхающей псине, чтобы вытащить из ее бока своей новый надфиль.
Всю дорогу мы шли быстро и не оглядываясь. Олька крепко сжимала мою грязную руку, не выпуская ни на секунду, и мне было очень приятно вот так идти рядом с ней и по-настоящему, по-мужски крепко сжимать дрожащую и такую доверчивую ладошку сестры, которую я сумел спасти и защитить от страшного зверя. Я переполнялся счастьем и гордостью, и мне было уже глубоко наплевать и на надфиль, и на драную куртку. Первый раз в жизни я вдруг с гордостью почувствовал себя настоящим братом и самым настоящим мужчиной.
Олька сразу потащила меня к себе домой и, пока я умывался, тщательно смывая с себя остатки грязи и крови, как могла, оттерла тряпками мою драную куртку. Получилось очень даже ничего, совсем не так страшно, как было в начале. Прежде чем закрыть за мной дверь, она положила руки мне на плечи и быстро поцеловала горячими губами в щеку.
-- Спасибо тебе, братик...
Эти слова и этот поцелуй весь вечер и всю ночь сладко звенели в моей голове, снова и снова будоража во мне мужскую силу и настоящее мужское самолюбие.

Мы рискнули снова пройти той дорогой только через неделю. Кое-где уже начинала пробиваться зеленая травка, но на том страшном месте ни собаки, ни моего надфиля не было. Олька вцепилась в мою руку, и мы молча поторопились поскорее пойти дальше, чтобы не вспоминать то, что случилось неделю назад.
-- Гошка, а можно мы больше не будем здесь ходить?
-- Конечно, сестренка. Ты только не бойся, хорошо?

=================================================
Часть 7:  http://www.proza.ru/2013/08/06/1187