И вновь о памяти

               

И возвращаюсь вновь к памяти нашей. Дырявая она потому, что так задумано разумом Вселенной, или дыры оставляют те, кому это выгодно? А может, имеет место и то, и другое? И я опасаюсь, что пришедшие к власти так поработают над памятью народной, что от нее ничего не останется. Работа моя – это альтернатива тому, чем заняты сегодня хорошо оплаченные «историки», пытающиеся доказать, что государственность Украины насчитывает 120 тысяч лет. Знай наших, живущих в Львове!  Утрем нос не только Москве, но  и Древнему Египту!
Память тяжелая, темная, злобная надолго охватывает и долго не проходит. И время с трудом осилит ее, разорвет на клочки малые, разгонит по миру. Но, хоть и малы будут частицы, но живучи, проклятые, чуть что, и порывают завесу времени и возвращаются к людям, сея недоверие между ними и злобу.
Напротив, память добрая – легка и прозрачна, светла и весела. Но всякое светлое, веселое – недолговечно, быстро уходит, забывается и, как правило, не возвращается уже к людям.
Не потому ли вся наша история черна, страшна и состоят из кусков, в каждом из которых только два периода заметно: подготовка к войне и сама война? Посмотришь в глаза генсеку, президенту, банкиру – такие честные, такие добрые глаза у них, благожелательством так и светятся, смеющиеся морщинки в уголках глаз залегли...
Верил и я в детстве, что власть предержащие, даже если они в чем-то ошибались, в целом были честными и порядочными людьми, желавшими всем нам только блага.
А время шло и ничего не менялось. Исчезла в нашем городе каланча, исчезли пожарные в брезентовых робах, в блестящих медных касках, напоминающих чем-то шлемы древнеримских воинов. Исчез и звон колоколов, исчезли паровозы, пароходы, исчезли фабричные и заводские гудки, а страсть к наживе распространилась на все начальствующие лица, начиная от вора министра, до офицера, потрошащего продуктовую посылку солдата.
Чую, память играет со мной злую шутку. Осколки ее разбегаются по углам и, хищно оскалившись, пытаются свою игру вести. Но нет, шалите, я вас всех соберу и создам целостную картину того, что тогда происходило. Мне тошно и тяжко от клятв, которые сейчас на Библии произносят те, кто еще вчера травил священников. Заживо гниют надежды тех, кто поставил на них, или кто будет ставить!
Темно-серое небо медленно ползет, цепляясь за крыши домов, рвется, клочьями ложась на сырую землю. Тучи скручиваются в спирали, хоботами тянутся к земле, изливая потоки воды на серые каменные стены домов. Покосившийся фонарный столб с разбитыми глазами кажется мне усталым, готовым осесть под тяжестью прожитых лет и пережитых невзгод. Чего я жду от будущего? Скажу откровенно – не знаю. Как и не знаю, зачем я попал в этот мир? Выполнил ли я возложенную на меня миссию или это еще впереди?
…Я видел, как тяжко достается семье моей хлеб. Когда мне давали в школе белую булочку, пахнувшую золотыми зрелыми хлебами, когда, еще не положив в рот ни кусочка, я истекал слюной, меня поражало отношение некоторых школьных товарищей, которые ели с неохотой, оставляя недоеденные куски. Я удерживал себя от желания схватить эти объедки и, спрятавшись от всех,  съесть. Удерживала от этого гордость. В концлагере я забывал о ней, а тут – совсем иное дело, я мог просто потерять свое лицо! Все мои сверстники и ростом, и массой тела меня превосходили. Меньше меня никого не было. Я был худенький, с вьющимися темными волосами и высоким лбом.
О школьной форме мы не слышали, в глаза ее не видели, хотя и поговаривали уже тогда о введении ее. Одевали то, что имелось. И по этим параметрам я уступал большинству. На мне было надето все отцовское. Мать кое-где урежет, кое-где пришьет и, на – надевай! Все чистое, но старенькое, кое-где и латки видны, но они хорошо подогнаны по форме и по цвету. Обувь – тоже отцовская. Но стопа у отца несколько шире и намного длиннее. Чтобы она не спадала с ног, носок туфель набит ватой. Они никак не соответствуют моему росту, мне поначалу так не хотелось их носить, опасаясь насмешек. Насмешки были, но они не были злобными, и я с ними свыкся. Особенно велики были меховые сапоги, переделанные из унтов, которые носили в то время летчики. Они были сшиты мехом внутрь, снаружи отделаны выгоревшим черным брезентом. Хотя они и были слишком велики на меня, но у них было одно достоинство – ноги в них не мерзли. Кроме того, я ими ловко отбивался при нападении: стоило сделать резкий взмах ногой вперед, и сапог, слетев с ноги, устремлялся прямо в голову противника. Не имея приличной одежды, я не мог, подобно моим товарищам, посещать танцевальные площадки. Знакомство с девушками откладывалось мною на потом... У меня, единственного в классе, не было подружки, да я и не знал, как к ней подойти? Я не очень доверял их уму, все они мне казались легкомысленными. Короче сказать, мне девушки, близкого мне возраста, не нравились. Мне нравились молодые стройные женщины, я боготворил их, но прекрасно понимал, что мой возраст не позволял мне надеяться на успех, а насмешек я бы не стерпел!
Как-то под новый год, когда я учился в девятом классе, было объявлено, что в здании Клуба морских офицеров, что находился на втором этаже углового здания Советской и Крестьянской улиц, дают костюмированный бал. Я надел все лучшее, что имел, а пиджак мне дал двоюродный брат. Правда, пиджак тот под цвет брюк не подходил, но что поделать, если другого не было. Поднявшись на второй этаж, где располагался большой зал, я почувствовал, как сердце мое защемило от понимания убожества моего наряда. Какие наряды на девушках: всех цветов и покроев, из шелка, атласа, панбархата. А ребята из нашего класса? Несмотря на маски, скрывающие лица, я узнавал их. Женя Бычков – в плаще мушкетера, со шпагой на правом боку. Плащ голубой из тяжелого шелка, подкладка тоже шелковая, красная. Бархатные штаны и ботфорты. На голове шляпа с пером. А вот и Агапов в черном фраке, такого же цвета цилиндр на голове, на руках белые перчатки, глаза домино прикрывает. Какие мягкие и плавные движения у него в танце, как умело он ведет девушку. Я сравнивал свою одежду с другими и краснел от мысли, что кто-то обратит на меня внимание.
Я постарался забиться в самый темный угол и прятался там за спинами.  Дождался я момента вручения призов. Я был уверен, что первый приз за оригинальность и красоту костюма получит Бычков. Но я ошибся: приз получила девушка в зеленом шелковом платье, на груди у нее были пришиты колосья пшеницы. И здесь была на первом плане не красота, а идея.  Я шел домой, давая обет никогда не ходить на танцы. Но придет время, у меня будет девушка, и я буду ходить на танцы и даже научусь танцевать. Конечно, много хуже Агапова, но вполне сносно.