Ночлег у жемайтийца Кукутиса

     (перевод с литовского)

     За лесом, за лесом,
     где филин матерый
     в замшелой избушке не спит
     у дороги,
     ослепший почти,
     не живой и не мертвый,
     за лесом Кукутис живет одноногий.

     Пока жук подтачивал
     дуба столетнего корень -
     кладбище осело
     и филин заухал протяжно и грустно:
     в округу нахлынули первые вести о Трое
     и радио нам возвестило,
     что вымерли пруссы.

     Пока разрастались леса безгранично
     и шляхта хирела,
     мы за ночь до дна осушили полжизни тоскливой.
     Я мрачно молчал и
     подмигивал сморщенной деве,
     единственной дочке хозяйской -
     горбунье игривой.

     Покуда красотка
     в ответ улыбалась беззубо -
     Германия пала,
     вернулись увечные дети,
     и я поседел,
     и гадали мы:
     что же сияет там, в небе, за дубом -
     всполох костра,
     или бомбы накрыли Париж на рассвете?

     Пока мы постичь, что граница -
     и есть бесконечность
     пытались,
     горбунья молилась в углу,
     изнывая под тяжестью веры.
     Покуда крестилась,
     державы и страны распались,
     и лыжами к северу в землю легли самоеды.

     Пока он по-жмудски бубнил
     на немецком,
     на польском,
     на русском -
     как раненый лось,
     заревела "кукушка" в тумане.
     И запылали поместья,
     и в отсвете зарева тусклом
     горбунья постель мне стелила в убогом чулане.
    
     Политика кончилась...
     Мюнхен закашлялся джазом.
     Как прусские кони -
     сквозь ночь саксофоны заржали,
     тревожа все больше:
     полжизни в обмане,
     полжизни в дурмане -
     и вот оно, рядом -
     ни "данке" за Пруссию,
     и ни "дзенькуе" за Польшу.

     Покуда Кукутис
     пристегивал правую ногу,
     лампада погасла
     и земля содрогнулась от гула -
     столетье петух возвестил
     и затих понемногу:
     одна бесконечная ночь промелькнула.