Июльское утро

"Эта мелодия, как пепел Клааса, стучит и звучит в моём сердце. В одну из июльских ночей, когда звук этот невозможно ничем заглушить, и он снова просится наружу, готовый возродиться, словно птица-Феникс, и когда первые лучи за окном окрасят небо в бледно-розовый, я молча подойду к, видавшей виды, вертушке. Не торопясь, достану из бумажного конверта виниловую пластинку, осмотрю на светУ, сдуну несуществующую пыль, бережно уложу её на резиновый диск проигрывателя. Одену наушники…
…в тот день на танцах был аншлаг. Обычный субботний вечер провинциального городка. После летнего дождя пахло резедой и пылью. Круглый открытый танцпол, высокая литая решетка. Узкая билетная касса - пропуск в другую жизнь. Музыканты незнакомые - приезжие. Танец, то быстрый, то медленный, улыбки, глаза, поцелуи… Всё, как всегда. Снова медляк - объятия крепче: There I was on a July morning...
По инерции люди кружились какое-то время, потом танец замедлился и на фразе: «In my heart, in my mind, in my soul...», — остановился. Все замерли, стояли и слушали. Музыканты играли так, будто был это их последний трек в жизни. А он набирал обороты, устремлялся всё вверх и выше, словно паря над танцующими, музыкантами, парком и улицей. Все замерли от сильного, мощного, проникновенного голоса, доходящего до невообразимых высот, и, всем казалось, еще мгновение и он сорвется, а вместе с ним и они, позорно упадут на город, на эту бетонную, заплеванную танцплощадку… И все будет, как было. Но голос звучал и звучал: in my heart, in my mind, in my sou..., и он не сорвался, а когда cтих, они долго молчали, каждый, глядя куда-то - в себя и в сторону, а потом, словно опомнившись, взорвались восторгом, восхищением и криком. У некоторых на глазах были слезы — от счастья и благодарности, что полет их — продлился — над летом, июлем и миром…
... всё звучит и звучит он с тех пор — в моём сердце, в душе и мыслях: there I was on a July morning...
Когда запоздалый лучик последнего июльского дня коснется кромки горизонта, я сниму с черного диска проигрывателя золотую виниловую пластинку, и бережно вложу её в простой белый конверт из дизайнерского картона, со скромным названием:
July Morning…
…мы бродили с ней до утра по её старому городу, орали, пугая одиноких прохожих и, запозднившихся котов, песни - во все горло, про то, как «мы вышли из дома, когда во всех окнах, погасли огни…», о раннем утре: зер ай во-о-оз он э джу-ула-а-ай мони-инг, подражая любимым исполнителям и, ужасно коверкая слова, потом бегали до одури босиком по глазастым пузырям на лужах, от внезапно хлынувшего ночного дождя, затем долго пытались согреться в, откуда-то, счастливо взявшемся на нашем пути, стогу, и, наконец, уснули обнявшись, потревоженные лишь под утро, назойливым шорохом полевой мыши, и, звонкой, извечной песней жаворонка, где-то высоко парящего в небесах…
…девочка, стоЯщая рядом со мной, возьмет, как реликвию, юрайхиповский конверт с пластинкой, что бы поставить его на место, спросит: до следующего года? Я кивну, загляну в её голубые глаза, проведу рукой по золотистым волосам, цвета раннего солнечного утра, улыбнусь в ответ на её нежную, как дуновение летнего ветерка, улыбку, отвечу: да, Юленька, до следующего... Она, как и в прошлом году, зальется смехом - звонко, словно капель в апреле, в котором она родилась, и я не смогу удержаться - засмеюсь вместе с ней…
А минуту спустя мы утрем друг-другу слезы радости на глазах, ведь все хорошо - наше лето продолжается, и поставим другую пластинку, а их у нас еще, ох, как много, на которых, еще больше, наших, любимых с дочкой, песен..."