Этюд 9. Личный гуру

Эту историю мне рассказал товарищ по детскому дому, спустя много лет после выпуска. Я передаю ее без изменений, от первого лица.
«Когда мне исполнилось девять лет, в детский дом пришла одна очень благообразная мамаша с девятнадцатилетним сыном. Они хотели брать на выходные дни к себе домой мальчика младшего школьного возраста. Такой вдруг благотворительный позыв возник в их семье, состоящей из двух человек. Парня звали Павел, мамашу сейчас даже не помню, как звали.

В детских домах всегда поощрялось желание людей приходить и опекать сирот. В советское время для реализации такого желания требовалось оформить много бумаг и пройти соответствующие проверки: по партийной линии, на работе, проверку домашних условий, КВД, ПНД и прочее. Для начала разрешалось под личное заявление знакомиться на один день, без ночевки. Почему-то мамаше Павла для знакомства предложили меня.
В это время меня уже опекала старшеклассница из общеобразовательной школы, в которой мы учились. Я ходил к ней домой, обедал, был знаком с ее родителями и бабушкой, которая взялась заниматься со мной русским языком. Девушку звали Инна. На ее и мою беду, она никогда не оформляла наши отношения юридически, поэтому директриса не знала, что меня уже опекает Инна, и предложила мою кандидатуру мамаше Павла.

Как только Инна об этом узнала, за меня развернулась борьба — так я приглянулся и полюбился обеим сторонам. В результате Павел победил. Сейчас, много лет спустя, я понимаю, что в тот момент женщин я уже знал, мужчин еще нет, я купился на его внимание ко мне и собственное желание познакомиться поближе с мужчиной. Ничего не поделаешь, человеку нужны мать и отец. С подобием мамы в лице Инны я уже близко пообщался, хотелось теперь кем-нибудь заменить отца.

Все началось очень неплохо. Павел забирал меня на выходные дни, развлекал, уделял мне много внимания и дарил подарки и общение. Но однажды вечером вдруг разразился страшный скандал, Паша  пытался избить свою мать, разбил вдребезги стекло на кухне, мамаша, в свою очередь, пыталась выкинуть с балкона Пашину любимую собаку. Таким образом, я, детдомовец, получил психическую травму, типичную для домашних детей. Было очень страшно. В дальнейшем, когда эти люди совсем перестали стесняться моего присутствия в их доме, они устраивали подобные скандалы каждые выходные, я к этому привык. Сироты вообще быстро адаптируются ко всему.
 
Оказалось, что Паша очень любил своего папу, доктора математических наук, алкоголика, которого волевая и решительная мать выгнала из дома. В дальнейшем тот где-то тихо помер от алкоголизма. Павел за это люто ненавидел свою мать. По мере прогрессирования его болезни выяснилось, что он ненавидел вообще всех женщин. Удивительно, что меня это не оттолкнуло, — тогда меня устраивал такой заменитель отца. Страхи свои мы давили в себе, в полном согласии с детдомовским законом, воспрещавшем жаловаться.

Павел  пытался оформить разрешение забирать меня на всё лето, но без его мамы ему это не позволили: он уклонялся от призыва в армию по психиатрической статье. Об усыновлении и речи не было: по советским законам люди, возжелавшие усыновить ребенка из детского дома, обязаны были состоять в официальном браке, иметь своих детей и много свободной жилой площади. Павел не проходил ни по одному пункту.

Но вот я стал подростком, а советская власть рухнула. Я все еще находился под мощным влиянием Паши. Он предложил мне убегать из детского дома к нему на лето после окончания последней четверти, когда сирот отправляли в пионерские лагеря.

К тому моменту Паша выгнал из квартиры свою мать, благо ей было, где жить. Она приезжала изредка, убирала, готовила, покупала еду и опять исчезала. Иногда она оставалась ночевать и поутру делала зарядку, пытаясь привлечь меня к этому делу.
У Паши на лето была целая программа. Первые два года он не выпускал меня на улицу, заставляя читать книги. Так проходило все лето: по три месяца не выходя на улицу, полуголодный, я учился читать русскую классическую литературу. В конце августа он отпускал меня обратно в детдом. Я всегда очень радовался возвращению в детский дом: там было сытно и не так страшно.

В последующие годы, когда он окончательно свихнулся на почве магии, религии и прочих полурелигиозных йогах, Паша заставлял читать меня Елену Блаватскую и другую ерунду, мне совершенно непонятную. Запрещал читать Тургенева и Толстого. Тайком от него, с жадностью, как утопающий, я читал классиков и понимал, что Блаватская на фоне Толстого и Тургенева просто сумасшедшая баба, желающая подзаработать на суевериях и страхах русской интеллигенции. В последующие годы Паша брал велосипеды в прокат, мы катались целыми днями, до упаду, а потом опять читали.

Надо сказать, что у Паши была отличная бабушка, пожалуй, единственная женщина, которую он любил. Интересная особа, она была дочерью дореволюционного почетного гражданина города Москвы. Не любить ее было невозможно. Очень мягкая, в свои восемьдесят лет сохранившая доброту и чуткость к людям, она нежно и трепетно относилась ко мне и Павлу. Она сделала для меня еще одну важную вещь — дала нам с Пашей почитать Евангелие дореволюционного издания. Почему Павел не запретил мне его читать, не знаю, думаю, он не видел в этом ничего страшного, ему больше нравился Кришна, Христос его пугал своею крестной смертью. Вскоре бабушка  умерла.

Я рос, во мне начало формироваться самостоятельное отношение к жизни. Паша убеждал меня, что половые отношения с женщинами — это очень грязная вещь, поскольку у женщин бывают месячные, а во время половых актов выделяется кровь и другая нечистота. Сам он был девственником, знать этого на практике не мог. Несмотря на Пашины басни, меня не отталкивало от женщин. Я смотрел в окно с десятого этажа на девочек-ровесниц, которые прыгали через прыгалку, у них взлетали вверх юбки, под которыми были белоснежные трусики без единой капли крови.
 
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, Павел предложил мне выбрать религию. Он предпочитал кришнаизм, я выбрал христианство. После моего крещения Паша взбесился, ему было непонятно, как это его ученик решился сделать самостоятельный выбор. И наши пути стали потихоньку расходиться. К тому же на меня уже начал влиять жесткий гетеросексуализм нашего детдома, не хотелось выбиваться из общей колеи.

В шестнадцать лет я прочитал книжку, написанную в духе творчества профессора Ломброзо, и окончательно понял, что Павел психически не уравновешенный тип, склонный к авторитарным отношениям на почве сексуальных извращений. В новый, 1994 год я позвонил и сообщил ему, что больше не желаю иметь никаких отношений с ним.

Много хорошего этот человек сделал для меня, но его психическая неадекватность сулила мне сплошные увечья и новые душевные травмы. Семь лет у меня ушло на то, чтобы отстоять себя в отношениях с Пашей. Я победил благодаря тому, что он научил меня читать книги».

Другого моего друга, Диму, опекала очень хорошая пара, у которых рано умерла дочь, детей больше не было. Все было очень хорошо, но у них в подмосковной деревне летом он влился в компанию домашних детей, и после выпуска из детского дома он, студент авиационного техникума, по их наводке начал приторговывать наркотиками, в результате умер от передозировки в двадцать лет. Эта же пара мне, двадцатилетнему курсанту военного училища, после смерти Димы предложила опеку, они намекали на наследство, но больше я с ними не общался — жизнь дороже наследства.

К подростковому возрасту, мама, я понял, что лучше пройти детдомовские университеты до конца, не пытаясь найти тебе заместителя. Перспективы усыновления или опеки меня скорее пугали, чем радовали. Слава Богу, что меня никто никогда не пытался усыновить или опекать.